Церемониальная магия

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Джон С. Вилсон

Книга церемониальной магии» написана замечательным автором, которого знатоки литературы в области мистического искусства знают по книгам «Святая каббала», «Иллюстрированное введение в Таро» и другим. Настоящий труд был впервые опубликован под названием «Книга черной магии и договоров» (Лондон, 1898). Эта первоначальная версия много раз переиздавалась в Соединенных Штатах, возможно, благодаря своему «громкому» заголовку. Однако в этом варианте были некоторые пробелы и неточности, и автору не хотелось больше переиздавать книгу в таком виде. Тринадцать лет спустя он издал (в Англии, а не в США) «Книгу церемониальной магии», которая вобрала в себя все материалы «Книги черной магии и договоров» «под новым названием и с многочисленными дополнениями». Как объясняет Уэйт в своём предисловии, большинство оригинальных текстов магической литературы недоступно и сохранилось в редких печатных и ещё более редких рукописных книгах, да к тому же на иностранных языках. Следовательно, велика потребность в систематическом подходе к изучению магической процедуры. Уэйт справедливо утверждает, что церемонии, изложенные в этой книге, абсолютно соответствуют оригиналам, поэтому нет необходимости обращаться за помощью к первоисточникам для прояснения каких-либо неясных моментов древних магических процедур.

Часть I, Литература Церемониальной Магии, знакомит нас с очень важными выдержками из имеющих принципиальное значение магических текстов XIV, XV и XVI столетий.

Уэйт справедливо утверждает, что Часть II, озаглавленная им Полная колдовская книга, «на самом деле превосходит оригиналы, так как составлялась системно, в то время как первоисточники часто сложны для понимания вследствие ошибок переписчиков опечаток, вольного отношения первых переводчиков и, по-видимому, из-за путаных воспоминаний первых составителей. Сам «Соломон» здесь не исключение».

Есть некая ирония, и читатель ее обнаружит, в том, что автор полного Гримуара (фр. Grimoire — Колдовская книга) — произведения, которое до сего дня остается лучшим источником, дошедших до нас магических процедур, — рассматривает церемониальную магию не просто как бесполезную, а считает ее вредной и отвергает какие-либо различия между белой и черной магией. Заинтересованный богатым материалом книги читатель может также подумать, что Предисловие и Введение автора — ханжеская уловка, подобная тем, которые встречаются в ранних магических трактатах, дабы избежать неодобрения властей и духовенства. Если Уэйт так не одобряет магию, как он заявляет, зачем же он взял на себя труд знакомить мир со всеми этими текстами и с полным Гримуаром впридачу? Большинство читателей, вероятно, пропустят неодобрительные замечания Уэйта и разберутся в том, что составляет истинное содержание книги. Однако неодобрение Уэйтом церемониальной магии так нее неподдельно, как и желание раскрыть нам ее реальное содержание. Уэйт — противник тех, кто сжигал магов на костре; он доказывает, что странные и ужасные обвинения против черной магии в большинстве своем несостоятельны. Он говорит с симпатией об астрологии и алхимии и настаивает, чтобы их не причисляли к оккультизму. И наконец, читатель обратит внимание, что неодобрение Уэйта распространяется лишь на церемониальную магию средневековья и что он в своих ссылках совсем иным тоном говорит о древних магических процессах — халдейской магии, магии древних греков и египтян.

Сам Уэйт, как мы знаем из его предыдущих работ, — приверженец каббалы. Всю свою творческую жизнь он решал проблему взаимоотношений каббалы и исторически тесно связанной с ней магии. Иногда Уэйт пытался отрицать их связь. В «Святой каббале» он категорически заявляет: «традиция Книги Порядка и Книги Величия (Zohar) не магическая, но Теософская». Но на следующей странице он вынужден признать, что «Магическая Традиция Евреев» является одной из «четырех отдельных групп или разновидностей той Традиции», которая «носит высокое имя каббала». И далее: «обращение к такому (магическому) способу сравнительно редко встречается в Zohar» (Zohar — средневековая мистическая работа, содержащая, в основном, толкования и комментарии к пяти первым книгам Ветхого Завета).

Горячее желание Уэйта отделить философскую традицию каббалы от традиции магической — причина для непрестанного разъяснения им основ церемониальной магии. Именно поэтому эта книга заканчивается следующими словами: «Несомненно, что мысль Израиля и, создавшая вначале выдающейся памятник мистической литературы Zohar, затем в результате блуждания в темных закоулках человеческого разума породила Церемониальную Магию. Именно это имеет здесь первостепенное значение и является единственным, потому что оправдывает необходимость и объём данного исследования».

Так или иначе, в выигрыше остаются те, кто хочет больше знать о церемониальной магии и кого вовсе не заботит, сколько на самом деле у неё общего с каббалой.

Все значительные магические искусства до эпохи средневековья (фактически составившие основу церемониальной магии, о которой и пишет Уэйт) были частью традиционных для того времени религий. Действительно, некоторые виды магии устарели и были заменены. «Изгоняй ведьм отовсюду», — говорит Ветхий Завет, но гадание, запрещенное ведьмам, продолжали практиковать священники, использующие Urim и Thummim (в иудаизме — предметы из металла или драгоценных камней с выгравированными на них символами, которые носили в качестве нагрудника высшие священники и которые использовались как жребий, чтобы узнать ответ Бога — да или нет — на интересующий вопрос). Можно привести сотню подобных примеров. Другими словами, было две магии — современная, узаконенная и устаревшая, незаконная. В позднем иудаизме и, тем более, в христианстве устаревшую или относившуюся к другому направлению магию объявляли делом рук дьявола. Уэйт, несмотря на его выдающиеся знания и мудрость, остался заложником такого подхода. Но это не помешает нам наслаждаться его Полным Гримуаром.

Читатель обратит внимание, что Уэйт отказывается признать обоснованность различия между черной и белой магией. Существует точка зрения, исходя из которой, мы можем согласиться с Уэйтом, но сам её он не проясняет. В истории религии и мистицизма есть значительные моменты, когда об известных личностях и даже группах лиц можно было сказать, что они в своих молитвах не соприкасались ни с белой ни с черной магией. Я думаю, что Уэйт прав, когда говорит, что автор Zohar был таким мистиком. Но даже если Zohar — это жемчужина каббалистической литературы, отсюда не следует, что в каббализме нет никакой примеси магического. Я не вижу здесь никакого парадокса. А дело просто в том, что в горной цепи каббализма Zohar — высший пик, и только. В остальной части цепи явно прослеживается оттенок магии, в основном белой, но иногда и черной. За семь столетий, прошедших с тех пор как Моисей де Леон написал Zohar, всегда было достаточно каббалистов в мире и среди иудеев, и среди христиан. Но только горстка из них провела жизнь в размышлении, не прося ничего у Бога.

У нас есть возможность процитировать по этому вопросу высказывания известного историка и толкователя каббализма профессора Иерусалимского университета Гершома Дж. Шолема (Gershom G. Scholem). Следующие абзацы взяты из его известной книги «Основные тенденции в еврейском мистицизме» (3-е издание). В книге описывается время от средневекового хасидизма, который предшествовал Моисею де Леону до хасидизма XVIII столетия и даже более позднего.

«Опасности, которые миф и магия представляют для религиозного сознания, в том числе и для мистического, ясно показаны в развитии Кабализма. Редко кто не испытывает чувство то восторга, то отвращения, читая произведения крупнейших каббалистов. Во времена, подобные нашим, когда мода на слепое и поверхностное осуждение даже самых ценных элементов мистицизма угрожает смениться одинаково некритическим и обскурантистским прославлением каббалы, надо иметь полную ясность в этом вопросе… Философия опасно близко подошла к тому, чтобы потерять Бога; каббализм, который намеревался защитить Его, проложить к Нему новую и великолепную дорогу, столкнулся на своём пути с мифологией и подвергся искушению потерять себя в этом лабиринте».

«Беспомощный, бескорыстный, беспристрастный Хасид предстал в умах публики, оказавшейся под влиянием хасидизма, как существо чрезвычайно мощное, которое может командовать силами всех стихий… Jehudah Хасид (умер в 1217 г.), хотя и был полностью убежден в эффективности магии и других оккультных дисциплин, резко противился их практике. Он, вероятно, очень ясно осознавал контраст между магом, который гордится своим положением повелителя стихий, и скромным Хасидом, который не жаждет власти ни в каком её проявлении. Но осознание им подобной опасности не помешало тому, что в его наследии магические элементы превалировали над моральным идеалом. По легенде, он предстает как носитель всех тех волшебных полномочий и свойств, от которых он отрекался с такими страданиями, и эта легенда ни в коем случае не продукт более поздних поколений; она начала формироваться уже при его жизни. В этой концепции Хасид появляется как истинный хозяин магических сил, который может получить все именно потому, что для себя ему ничего не нужно. Никогда больше в иудаизме человек, наделенный магическим даром, не был окружен таким ореолом. Это благодаря средневековому хасидизму у нас есть легенда о Golem (в евр. фольклоре — существо, созданное искусственно и наделенное жизнью) или волшебном гомункулусе (homunculus — по представлениям средневековых алхимиков, существо, подобное человеку, которое якобы можно получить искусственно (в колбе) — этой квинтэссенции духа немецкого еврейства- и теоретические основания этой магической доктрины. Согласно записям Илизара из Вормса (Eleasar of Worms, умер между 1223 и 1232 гг.), самого верного из учеников Jehudah, рассуждения о сущности Hasiduth часто оказываются рядом с трактатами о магии и всесильности тайных имен Бога. Илизар пишет, что можно найти самые старые из сохранившихся рецепты создания Golem — смесь магии символической и практической, очевидно нацеленной на создание экстатических состояний сознания».

«… В хасидской литературе средневековой Германии впервые особое внимание уделено некоторым методам мистического размышления, которые многие принимают за основу и ядро каббализма — Gematria, то есть вычисление числового значения еврейских слов и поиска соединений с другими словами или фразами равного значения; Notarikon, или интерпретация символов слова как сокращений целых предложений; Temurah, или замена символов согласно определенным систематическим правилам. С исторической точки зрения, ни один из этих методов мистического толкования не может называться Кабалистическим в строгом смысле слова. В литературе классической каббалы на протяжении тринадцатого и четырнадцатого столетий этим системам принадлежала довольно малая роль; на некоторых видных кабалистов, таких как Якоб бен Якоб Хакохен (Jacob ben Jacob Hacohen) Авраам Абулафия (Abraham Abulafia), которые придавали этим символам более заметное влияние, ясно повлиял немецкий хасидизм. Но подлинный каббализм имеет очень немного общего с этими „кабалистическими" действиями».

«… Абулафия (1240 — ок. 1291 г.) сам решительно отрицал магию и осудил заранее все попытки использовать доктрину святых имен в магических целях. В нескончаемой полемике он осуждает магию как фальсификацию истинного мистицизма; он допускает, что можно использовать магическое для себя, допускает магию духовности (magic of inwardness) — я думаю, что это и есть то общее название, которое можно было бы дать его доктрине, — но ни в коем случае не стремление к внешним, осязаемым результатам, даже если средства будут позволительными, духовными и даже священными. Такая магия, согласно Абулафии, возможна, но для него, мистика, она является проклятием… Абулафия решительно выбрал „внутренний" путь, и я думаю, что он придерживался его не менее рьяно, чем любой представитель еврейства в последующие годы. Но этот путь пролегает между мистицизмом и магией, и в силу того различия, которое, по-видимому, существует между ними, их взаимосвязь — более глубокая, чем принято считать. Есть некоторые моменты, когда вера в мистику легко становится верой в магов, и одним из них является магия духовности Абулафии, о которой я только что говорил. Хотя сам он избежал опасности незаметного соскальзывания из медитативного созерцания святых имен в магические действия, нацеленные на внешние объекты, многие из его преемников склонялись к мысли, что внутренний путь в силах изменить мир внешний. Мечта магов о господстве над природой с помощью простых слов и непреклонной веры нашла своих почитателей и сформировала многочисленные комбинации, где роль теоретической и практической магии была очень весомой. Исторически каббализм представляется почти неизменно как сочетание эти двух элементов. Доктрина о сочетании Абулафии (Hokhmath ha-Tseruf) расценивается более поздними поколениями как ключ не только к тайнам Божественного, но также и к проявлению магических сил».

«Доктрина мистической молитвы Лурии (Luria) близко соседствует с мистицизмом и магией, где одно легко превращается в другое. Действительно каждая молитва, которая есть нечто большее, чем простое подтверждение Царства Божьего и в которой есть хоть какая-то надежда быть услышанной, содержит в себе вечный парадокс упования человека влиять на непостижимые пути и неизменные решения Провидения. Этот парадокс, в неизмеримых глубинах которого и пребывает религиозное чувство, неизбежно ведет к вопросу о магическом характере молитвы. Поверхностное толкование различия между магией и так называемым истинным мистицизмом, которое мы находим в работах некоторых современных ученых (и который мы также встретили в оценке Абулафией его собственной системы) с их абстрактным определением термина мистицизм, совершенно не объясняло историю и жизненный путь многих мистических мыслителей. А если магия и мистицизм представляют собой фундаментально различные категории, то не понятно, как они были способны встретиться, развиваться и взаимодействовать. История показывает, что именно те самые школы мистицизма, которые не проповедуют чистый пантеизм и не стремятся размыть различие между Богом и Природой, представляют собой смесь мистического и магического сознания. Это верно для многих форм индуистского, греческого, католического, а также и еврейского мистицизма».

«В заключение необходимо рассмотреть… тесную связь между мистицизмом и магией через хронологию хасидского движения. Личность Израиля Баал Шема (Israel Baal Shem, умер в 1760 г.) словно была придумана исключительно с целью запутать современных теоретиков мистицизма. Здесь мы имеем дело с мистиком, чьи подлинные высказывания не оставляют никакого сомнения относительно мистического характера его религиозного опыта и чьи ранние и более поздние последователи решительно приняли тот же самый путь. И однако же он всё тот же истинный „Баал Шем", то есть мастер великого Имени Бога, мастер практического каббализма, маг и волшебник.

Непоколебимая уверенность в силе святых Имен соединяет мостом в его сознании разрыв между обязанностью, как мага, творить чудеса с помощью амулета или других магических действий, и мистическим энтузиазмом, который не ищет ничего, кроме Бога. В конце долгой истории еврейского мистицизма эти две тенденции сплелись так же тесно, как в его начале и на многих стадиях его развития».