Чалдоны

ЛЯЛЯ

Стояла между быстрой Леной и плавным Амуром деревенька Россь. Жили на ее окраине муж и жена. Была у них маленькая дочка Ляля. Назвали ее так за веселый характер: только родилась — побежала по зеленой травке, припрыгивая и напевая:

— Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Так бы и убежала за тридевять земель, если бы не окликнул ткачик — полевой воробышек, сидевший на веточке ракиты:

— Ляля, стой! Ты же голенькая…

Подарил ей платьице и все остальное, вытканное из солнечных струек и тумана. Стали они с тех пор дружить. Куда Ляля — туда и он. Куда он — туда и Ляля. Грядки пололи, за луговыми мотыльками гонялись, цыплят охраняли, чтобы ястреб не унес.

Родители дочку хвалят:

— Мал золотник, да дорог!

Ткачика — полевого воробышка — тоже лаской не обходят: не знают, куда посадить, чем угостить.

Однажды поздно вечером попросили милостыню калики перехожие.

Муж и жена позвали их в избу, накормили и ночевать оставили. Гости, вместо того, чтобы в благодарность за доброту на гуслях поиграть, ольховыми посохами избили хозяев и на улицу выгнали. Крепко досталось от них и маленькой Ляле.

Пошли бедные у сельчан защиты искать. Те отказались помочь. Кто, говорят, калик перехожих обидит, того Бог покарает.

Погоревали, погоревали муж и жена, вырыли на опушке леса, среди смеющихся незабудок, землянку и стали в ней жить.

Дым глотают — каются, слезами умываются.

— Пожалели на свою головушку каликов перехожих, придется теперь до гробовой доски в землянке мурцовку хлебать…

Ляля успокаивает:

— Не кручиньтесь, миленькие: расцвели цветочки синенькие — расцветут цветочки аленькие! Не смотрите, что я — маленькая…

Где пробежит по зеленой травке, припрыгивая и напевая: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля, — там подберезовики да подосиновики на взгорочки выскакивают посмотреть: кто это так сладко поет? Родители собирают их, жарят над костром на прутиках — этим и сыты.

А калики перехожие в деревеньке уже силу набрали, сельчан, от мала до велика, на себя работать заставили. Непокорных ольховыми посохами больно бьют и плакать не велят.

Раз лущила наша попрыгунья с ткачиком — полевым воробышком мышиный горошек на полянке, а в это время небесные ангелы в райском саду собирали шиповник. Одна ягодка сорвалась с веточки и упала на землю. Тут же вырос и вспыхнул алым пламенем куст шиповника. Дотронулась Ляля до лепесточка — он и давай шелковой ниточкой распускаться. Смотала все лепесточки в клубочки. Ткачик — полевой воробышек — поплясал, поплясал вприсядку вокруг них и выткал аленький платочек.

Вспорхнул Ляле на плечо и, озираясь по сторонам, чуть слышно прочирикал на ушко:

— Чик-чирик! Платочек волшебный: кто его наденет, любого обманщика на чистую воду выведет и в камень превратит.

Надела Ляля аленький платочек и побежала в деревеньку, припрыгивая и напевая:

— Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Обежала три раза слева направо родную усадьбу, и к проточному горному озеру направилась. Калики перехожие за ней против своей воли семенят. Вывела их на чистую воду, они и превратились в камни: бултых, бултых на дно. Оказалось, не калики перехожие это были, а коварные обманщики. Шарились по белому свету, чужое добро присваивали.

Вымела Ляля веником сор из избы, все перемыла, вкусный обед приготовила. Ткачик — полевой воробышек — за родителями слетал.

Те рады не рады: в комнатах прибрано, опрятно, светло!

— Маленькая ты моя… — погладила дочку счастливая мать.

— Маленькая, да удаленькая, — улыбнулся отец. — Народ от рабства спасла!

С тех пор в деревеньке Россь так и повелось: объявится чужой человек, Ляля его аленьким платочком на чистую воду выводит. Если обманщик — камнем на дно идет, если честный — живым остается.

Ткачик — полевой воробышек — над окном у Ляли за наличником поселился. Днем и ночью на страже: не дай бог, воры аленький платочек унесут.

ТУНГУССКИЙ МЕТЕОРИТ

Стояла во времена царя Николая Второго на истоке реки Тунгуски изба. Жил в ней сирота. Понизовские сельчане прозванье ему дали — Февралько: дескать, у него в голове не хватает одного, а иногда и двух дней, если от народа на отшибе держится. Кормился Февралько охотой и рыбалкой. Смекалистый и легкий был: ничего мимо рук не проплывет, не проскочит.

Отправился раз Февралько летом на лодке в понизовье к богатому купцу пушнину на товары менять. Увидела его там девчонка из многодетной семьи и влюбилась. Хоть и мала росточком, зато — коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие… В розовом платье, на груди — медная брошь с серебряной рыбкой в середочке. Куда ни шагнет Февралько, девчонка всё около него вертится, да он внимания на невеличку не обращал.

Наменял у богатого купца разных товаров, поплыл обратно. Девчонка вышла на речной бугор, помахала вслед белым платочком.

— Бог даст, свидимся…

Плывет Февралько на груженой лодке, гребет веслами против течения — пот градом с него катится. Не один быстрый перекат одолел, пока домой добрался. Только приткнулся к родному бережку, вдруг сверкнула молния, тайга зашаталась, вверх по Тунгуске волна пошла. За дальним кедровым хребтом раздался грохот, брызнули над ним голубовато-прозрачные осколки, земля содрогнулась, и всё кругом заволокло белым туманом.

Перетаскал Февралько из лодки товары в избу и, когда туман рассеялся, отправился глянуть, что там такое могло быть. Пришел и обмер. На сколько глаз хватало, раскинулась перед ним пустошь, деревья в одну сторону повалены. А над ней, высоко-высоко в небе, серебристая рыбка висит. Шагнул вперед, чтобы получше ее разглядеть, и так ударился лбом о невидимую стену — искры из глаз брызнули. Жутко ему стало.

— Свят, свят, свят… — И наутек.

Прибежал домой, а с крыльца девчонка улыбается: коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие… В розовом платье, на груди — брошь с серебряной рыбкой в середочке.

— Откуда взялась?! — Февральку от страха в жар бросило.

— Упала с небес! — рассмеялась гостья. — Не бойся, не съем. Пусти на постой?

— Живи, места хватит, — разрешил Февралько, отгородил ей комнату с окном на восток и больше ни о чем спрашивать не стал: надо — сама расскажет.

Каждое утро, чуть заиграет зорька, девчонка уходила по тропинке на дальний кедровый хребет, а поздно вечером возвращалась. Незаметно бросала горсточку голубовато-прозрачных осколочков в старую берестяную шкатулку на полке и молча шла на кухню помогать хозяину готовить ужин.

Февралько диву давался: гостья по тайге шарится, а платье на ней всё как новое?! Не вытерпел, поинтересовался: кто такая? Девчонка окатила его синющим взглядом, словно речной волной, он и понес сам о себе околесицу: я — Февралько, у меня в голове не хватает одного, а иногда и двух дней, сохатых сетью ловлю, рыбу из ружья стреляю, зимой босиком хожу, летом — в катанках… Еле-еле остановился. После этого случая, чик-чок, зубы на крючок, чтобы снова не опозориться.

А была это небесная исследовательница с космического корабля, прилетевшего из соседней Солнечной системы изучать Землю. Опускалась на «летающей тарелке» в безлюдное местечко набрать для химического анализа родниковой воды, попала в грозу и потерпела аварию. Вот теперь-то и ремонтировала свою «летающую тарелку», чтобы вернуться на космический корабль, который ждал ее над пустошью, опоясанной для безопасности невидимой стеной.

Уже на борах черника поспела, выскочили маслята, а девчонка все гостит, пропадает целыми днями в тайге. Жалко Февральке невеличку. Пораньше стал с рыбалки приходить. Ужин приготовит, стол накроет и ждет.

Нарвал раз букет белозоров и подарил ей. Понюхала цветы и печально сказала:

— В наших краях такие не растут… Спасибо…

Однажды девчонка припоздала. Февралько забеспокоился: глушь вокруг, мало ли что могло случиться? Хоть и жутко, но побежал на дальний кедровый хребет. Прибежал и видит: высоко-высоко в небе всё та же самая серебристая рыбка висит, а к ней, с каждой секундой уменьшаясь в размерах, летит голубоватая искорка. Подлетела, нырнула рыбке в рот — и та мгновенно исчезла…

Долго искал Февралько девчонку, так и не нашел. Вернулся домой, сел на лавку и уставился в пол. Такая тоска на него навалилась, хоть в Тунгуске топись. Видит — в щелке между половицами знакомая брошь застряла. Поднял ее — и так ему сразу легко и весело стало! Ни днем, ни ночью с находкой не расставался.

Вскоре выпал снег. Февралько с рыбалки на охоту переметнулся. Отохотился зиму и летом опять поплыл на лодке в понизовье к богатому купцу пушнину на товары менять. Столкнулся там на деревенской улице с девчонкой. Хоть и росточком невеличка, зато — коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие. В том же розовом платье, только на груди броши нет.

— Вот и свиделись! — рассмеялась.

— На-ка свою потерю, — обрадовался Февралько, протянул ей на ладони медную брошь с серебристой рыбкой в середочке. — Почему не попрощалась… — И прикусил язык: не дай бог, опять околесицу о себе понесет.

— Как это не попрощалась?! — обиделась девчонка. — А кто тебе с речного бугра белым платочком махал?

Наменял Февралько у богатого купца на пушнину разных товаров, обвенчался с невестой и увез ее к себе жить.

Убиралась молодая жена в избе и наткнулась на старую берестяную шкатулку на полке. Открыла — полнехонькая голубоватых стекляшек. Кликнула мужа. Февралько глянул — и ахнул:

— Алмазы?! Ну, тятенька! Ну, маменька! Всё в нищих рядились… — и перекрестился: — Простите за грубые слова, царствие вам небесное…

Перебрались разбогатевшие Февралько и невеличка в губернский город Иркутск, обучились грамоте и ударились строить по Сибири детские приюты и школы, как будто их кто-то специально толкал на это богоугодное дело.

Больше века прошло с тех пор, как небесная исследовательница потерпела аварию в сибирской тайге. Ученые по сей день спорят между собой. Одни говорят, что это упал камень, другие — глыба льда. Даже со спутника сфотографировали пустошь, где деревья в одну сторону повалены. Имеет она, оказывается, форму сердца.

ПЬЯНЫЙ БЫК

Тысячи лет назад жил на знойном юге в стеклянном дворце царевич Сполох. Был у него красный бык, на котором он катался по диким степям.

А на холодном севере жила в хрустальном дворце царевна Журчинка. Была у ней голубая корова, на которой она каталась по дикой тундре.

Ничего они друг о друге не знали. Целыми днями упражнялись в стрельбе из лука. До того метко стреляли, что могли попасть в падающую звезду.

Ехал раз царевич по берегу Лены — брала она в те времена свое начало на знойном юге, а кончалась на холодном севере, — вдруг видит: белый кречет ловит в небе гагару. Пустил стрелу в сокола и выбил перо из левого крыла.

Рассердился белый кречет и проклекотал:

— Гореть тебе неугасимым огнем и ходить холостым, пока не встретишь прозрачную царевну.

И улетел за облака.

Хотел Сполох бросить перо в реку, а гагара не дала:

— Береги его, еще пригодится.

Воткнул соколиное перо в шапку. Стал гореть неугасимым огнем и бояться воды.

То же самое произошло и с царевной Журчинкой. Ехала по берегу Лены, видит — белый кречет ловит в небе гагару. Метнула в сокола стрелу и выбила перо из правого крыла.

Рассердился белый кречет и проклекотал:

— Быть тебе прозрачной и незамужней, пока не встретишь горящего неугасимым огнем царевича.

И улетел за облака.

Хотела царевна бросить перо в реку, а гагара не дала:

— Береги его, еще пригодится.

Воткнула Журчинка соколиное перо в шапку. Сделалась прозрачной и стала бояться огня.

Жили они себе, жили. Царевич на красном быке по диким степям катался, царевна на голубой корове — по дикой тундре. Совсем отбились от родительских рук.

Пришло время царевичу жениться, а царевне замуж выходить. Сосватали ему невесту с гремучего востока, а ей жениха — с туманного запада. Не по душе они пришлись Журчинке и Сполоху. Отказались идти под венец. Разгневанные родители прогнали ослушников с глаз долой.

Царевич ускакал на красном быке в дикие степи, а царевна на голубой корове — в дикую тундру. Стали там жить, друг о друге мечтать. Он ест всухомятку жареную дичь, боится воды, она — ягоды, боится огня.

Сидел раз царевич на берегу и, забывшись, погляделся в реку. Подхватила она отражение и понесла вниз по течению. Несла, несла и принесла к месту, где царевна поила голубую корову.

Увидела Журчинка отражение царевича, хотела поймать, а голубая корова — хоп! — и выпила. Запечалилась царевна — свет не мил.

Плыла мимо гагара и спросила:

— Отчего, подружка, невесела? Расскажи, может, я чем помогу?

Жаль ей Журчинку: пугливой бедняжка стала, прозрачной.

Рассказала царевна обо всем гагаре, та облегченно вздохнула:

— Это же царевич Сполох! Живет на знойном юге, куда каждую осень зимовать улетаю.

— Помоги встретиться с ним, — взмолилась царевна.

Подумала-подумала гагара и говорит:

— Вот что, красава, поглядись в реку, а я твое отражение царевичу Сполоху доставлю. Если понравишься — сам тебя найдет.

Погляделась Журчинка в реку, подхватила гагара отражение и побежала по воде на исток. Добежала до царевича Сполоха, тот увидел отражение царевны, хотел его поймать, чтобы получше разглядеть, а красный бык — хоп! — и выпил.

— Скажи, добрая птица, — упал на колени царевич, — кто это был?

— Царевна Журчинка, — ответила гагара. — На севере живет.

Сел царевич Сполох на красного быка, поехал на холодный север.

А царевна Журчинка в это время, не дождавшись весеннего прилета гагары, поехала на голубой корове на знойный юг. Долго ехали, окликая друг друга. Встретились на излучине реки и обнялись. Окутало шелковое облако прозрачную царевну и горящего неугасимым огнем царевича и тут же рассеялось. Стали они такими, как прежде.

Собрались ехать, родителям в ножки поклониться, а красный бык и голубая корова от долгого пути копыта стерли. Призадумались царевна и царевич.

Летела над плесом гагара и завернула к ним.

— Отчего такие пасмурные?

— Бык и корова копыта стерли…

— Стоит ли из-за этого кручиниться, — успокоила гагара и надоумила: — Плывите на плоту, как раз в хрустальное царство и уткнетесь.

Послушались они мудрую гагару, связали крепкий плот. В дорогу травы красному быку и голубой корове нарвали и понеслись по реке. Ели бык и корова траву, одна пьяная травинка возьми да и попади быку, съел — опьянел и стал буянить. Плот накренило и давай бить о крутые берега…

Где упал бык — вырос красный утес, а чуть ниже по течению, где упала корова, — встали с обеих сторон голубые скалы.

Царевну и царевича спасли соколиные перья: во время крушения приподняли влюбленных над водой и плавно вынесли на сушу. Стоят Журчинка и Сполох на берегу, радуются, что миновала их смерть, вдруг сверкнул над ними белой молнией кречет, выхватил свои перья и растаял в небе.

Помахали ему благодарно вслед царевна и царевич и назвали красный утес Пьяным Быком, а извивающийся чешуйчатой змеей между голубых скал перекат — Чертовой Дорожкой. Взялись за руки и пошли навстречу жизни…

Плыл я в лодке по Лене, задрал голову полюбоваться на белого кречета, реющего над Пьяным Быком, упала шапка на воду, вспорхнула гагарой и засвистела крылышками вниз по Чертовой Дорожке царевну Журчинку и царевича Сполоха искать. Найдет ли? Тысячи лет прошло…

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Жил на крутом берегу Лены добрый дедушка Север. Никого у него, кроме солнечных зайчиков, не было. И когда они убегали ночевать в дремучие леса, в избушке становилось темно, а дедушке Северу тоскливо.

Каждое утро он ходил в огород поливать капусту. Солнечные зайчики тоже сложа лапки не сидели. Гонялись вокруг Огородного Пугала за белой бабочкой. Злая-презлая была, так и норовила бедного дедушку Севера укусить. Откуда она появилась в этих мирных местах, никто не знал.

Пришли как-то раз в огород и ахнули: у Огородного Пугала изо рта капустный лист торчит, на грядке кочана не хватает.

Солнечные зайчики давай Огородное Пугало стыдить:

— Тебе доверили овощи караулить, а ты что творишь?

Оно от обиды глазки выпучило, мычит: дескать, не виновато. Солнечные зайчики свое гнут — в драку лезут, прогнать грозятся.

Отозвал их в сторонку дедушка Север и говорит шепотом:

— Вот что, ребята: устроим-ка засаду! Не бегайте сегодня ночевать в дремучие леса, а спрячьтесь вон в той ямке и накройтесь лопушком. Если поймаем Огородное Пугало с поличным, тогда и прогоним.

Наступила ночь. Притаились солнечные зайчики в ямке под лопушком. В щелку за Огородным Пугалом подглядывают.

Вдруг видят, появилась в огороде старуха. Сломила кочан, сунула Огородному Пугалу в рот капустный лист и хихикнула:

— Ешь, да не подавись…

Солнечные зайчики как выскочат из засады:

— Попалась, воровка!

Старуха от испуга кочан выронила, превратилась в белую бабочку и улетела.

Рассказали они обо всем дедушке Северу, тот сел под окном на завалинку и пригорюнился.

Летел мимо пестрый дятел, опустился ему на плечо.

— О чем, добрый человек, закручинился?

Дедушка Север поведал о своем горе…

— Бабушка Капустница пакостит! — догадался пестрый дятел. — В дырявом шалаше за рекой живет. Днем белой бабочкой над огородом порхает, потуже да послаще кочаны высматривает, а ночью по радуге-дуге воровать бегает.

— Что же делать? — растерялись дедушка Север и солнечные зайчики.

— Радугу-дугу подпилите, — посоветовал пестрый дятел и подарил им на прощание зубчатое перышко.

Подпилили они радугу-дугу зубчатым перышком, бежала ночью бабушка Капустница в огород и упала в реку.

— Спасите! — кричит. — Тону!

Пожалел дедушка Север проказницу — живая душа всё-таки, — прыгнул в лодку и поплыл на выручку.

— Будешь еще воровать? — спрашивает.

— Не… буду… — захлебываясь водой, пообещала бабушка Капустница.

— Поклянись самым дорогим, — не поверил он.

— Клянусь… кап… капустой… — пробулькала та и, пуская пузыри, пошла ко дну.

Выхватил ее из быстрой Лены дедушка Север, мокрую-премокрую привел домой. Обсушилась она у печки, хотела белой бабочкой обернуться и улететь, да река всю колдовскую силу отняла и в море Лаптевых унесла. Залилась бабушка Капустница горючими слезами.

Солнечные зайчики обступили дедушку Севера, умоляют:

— Возьми сироту к себе жить. Куда она теперь пойдет? Ни двора, ни кола…

— Пусть сначала у Огородного Пугала прощения попросит, — сердито буркнул тот. — Сходили бы лучше, защитнички, радугу-дугу под навес прибрали, пригодится еще…

Не успело красное лето по медовым лугам вдоволь нагуляться — осень на дворе. Загребая хрустальными весёлками синее небушко, поплыли на юг в серебряных лодочках тундряные лебеди.

Бабушка Капустница оказалась старательной и умелой хозяйкой. Овощи помогла в огороде убрать, между рамами на подоконники зеленого мха для тепла настлала и сверху, для красоты, гроздья алой рябины положила. На Огородном Пугале рваную шубейку починила, дедушке Северу праздничную рубаху сшила. Тот тоже в долгу не остался — выходные валенки ей скатал и посерёдке горницы поставил.

Солнечные зайчики в прятки играли — два из них спрятались туда. Бабушка Капустница пол подметала, вставила валенки голяшкой в голяшку и сунула за печку.

Не успела осень проводить тундряных лебедей — быструю Лену сковало матерым льдом. Наступила длинная полярная ночь. Солнечные зайчики надолго убежали в дремучие леса. Пусто без них стало в избушке.

Сидят за столом дедушка Север и бабушка Капустница, печально смотрят друг на друга и молчат. До того без солнечных зайчиков одиноко, что румяные пироги с капустой в рот не лезут.

— Эх, были бы у нас внучата, — вздохнул дедушка Север. — Я бы им из радуги-дуги салазки смастерил…

— Я к салазкам веревочку из лунного света свила бы… — вздохнула бабушка Капустница.

И опять молчат.

— Одену-ка я праздничную рубаху, — сказал дедушка Север.

— Обую-ка я выходные валенки, — сказала бабушка Капустница.

Только стала обувать выходные валенки… тут из них и выскочили на волю два солнечных зайчика. Попрыгали-попрыгали по горнице и превратились в девочку и мальчика, да таких пригожих и нарядных — краше на всем белом свете не сыщешь!

— Здравствуй, дедушка! Здравствуй, бабушка! — и скок за стол.

Пока румяные пироги с капустой уплетали, дедушка Север

зубчатым перышком из двух половинок радуги-дуги обещанные салазки смастерил, а бабушка Капустница к ним из лунного света веревочку свила.

Пошли с горки кататься! От салазок такое сияние исходит, что глаза режет.

Народ в далеких деревнях высыпал на улицу, любуется на переливающееся всеми цветами радуги небо и говорит:

— Это дедушка Север и бабушка Капустница с внучатами на волшебных салазках с горки катаются…

ВОДОЛЕЙ

Жили да порвали жилы на байкальском перестепье старик и старуха. Был у них сын Ванюшка. Ничегошеньки-то ему не оставили после себя, кроме зеленого мха на крыше и старой сивой кобылы. Давно бы парень загнулся, если бы не сиротка Марьяша, жившая по соседству. Поддерживала молочком, а он за это буренке на зиму сено готовил. Косил да поглядывал, чтобы перепелочка или божья коровка под литовку не попали.

От старой сивой кобылы никакого толку в хозяйстве не было. Разве что умела говорить на человеческом языке. Наобещает хозяину золотые горы, а дела коснется — паута с себя хвостом смахнуть не в силах.

Паслась однажды на ближнем выгоне, на припорошенных октябрьским снежком ощипках. Пробегал мимо огненный жеребец с месяцем во лбу и увел в дикое поле с ветром поиграть. Наигралась она с ветром и вернулась еле живая на родные задворки…

Отвыла за околицей голодной волчицей зима, отжурчала по косогорам мутная снежница, отпраздновали муравьи Троицу последним березовым соком — старая сивая кобыла попросила Ванюшку:

— Сводил бы, хозяин, в ночное, свежей травки отведать, ключевой водицы попить.

Уважил: повел.

Стоит богач у окованных железом ворот и надсмехается:

— Родился без рубашки — без штанов умрешь!

— Не глумись, будут и у тебя от частого сита редкие пироги, — ответил Ванюшка.

Привел старую сивую кобылу в ночное, уздечку снял и на куст повесил. Развел костер и завалился на дырявый полушубок в небе звезды считать.

Проснулся на зорьке, а кобыла ожеребилась!

Заплакала и говорит:

— Отдай мое мясо бурым медведушкам; шкуру сожги и пепел по ясным росам развей. Жеребеночка Водолеем назови, слушайся его во всем…

Сказала так-то и отошла в мир иной.

Жеребеночек — горбатенький, ушастенький, с лучистой звездочкой во лбу. На копытца встать пытается, хотя еще и не обсох. «Этот почище матери будет про золотые горы заливать, — невольно улыбнулся Ванюшка. — Мастью-то сивее некуда!»

Отдал кобылье мясо бурым медведушкам; шкуру сжег и пепел по ясным росам развеял. Уздечку на плечо, жеребеночка завернул в полушубок и принес домой. Стала Марьяша, добрая душа, Водолея парным коровьим молоком поить, в теплой воде купать и костяным гребешком расчесывать.

Жеребеночек окреп, на копытца встал. Лучистую звездочку сажей замазал, чтобы конокрадов не смущала, перемахнул через ограду и давай туда-сюда по улице резвиться.

Богач стоит у ворот, окованных железом, и галится:

— Ну и рахит! Ржать, да сено жрать…

Водолею-то дар от матери передался — на человеческом языке говорить. Он, озорства ради, возьми и крикни:

— Затвердила сорока Якова одно про всякого!

Богач удивленно заозирался по сторонам, но никого, кроме уродливого жеребенка и сидевших на лавочке дочек-лентяек, не увидел и подумал, что померещилось.

Водолей спрятался в бурьян и голосом самой жадной и вредной дочки-лентяйки пропел:

Тот вышел из себя, схватил плетку и, не разбираясь, пошел своих красавиц писаных помелом вдоль спины уму-разуму учить:

— Я вам покажу «старый дурак», я вам покажу «дома не ночуешь»…

Поздно вечером жеребеночек и говорит Ванюшке:

— Вот что, хозяин: готовь соху, будем сегодня дикое поле пахать, сеять пшеницу.

— Спохватился, когда кукушка колосом поперхнулась, — заартачился тот. — К тому же, какое из тебя тягло, если коровье молоко на губах не обсохло? Тащишь на ночь глядя к черту на кулички…

— Делай, что велено! — сердито топнул копытцем Водолей. И попросил Марьяшу: — Сотри-ка мне сажу со лба лопушком…

Та стерла — и стало от звездочки вокруг светлым-светло.

Вспахали они дикое поле. Налетело перепелок видимо-невидимо, у каждой в клювике по пшеничному зернышку, мигом всё засеяли и лапками заборонили.

Утром Ванюшка и Марьяша вышли за околицу и глазам не верят: колосятся хлеба, конца-краю не видать…

А жеребеночек не унимается:

— Давай, хозяин, в волокуши запрягай; будем лес возить, шкурить да на слегах сушить.

Наготовили они строевого леса, набежала тут целая армия бурых медведушек — у кого острый топор в лапах, у кого зубастая пила под мышкой. За ночь избу-пятистенку поставили со всеми хозяйственными пристройками. Марьяшину лачугу тоже снесли. Только успели на этом месте загон для скота сгородить, наползло божьих коровок — тьма-тьмущая. Пободались они, пободались между собой и превратились в рогатых буренок.

Перешли Ванюшка и Марьяша в избу-пятистенку и стали жить невенчанными. От зари до зари по хозяйству хлопочут.

Богач своих дочек-лентяек подсылает то за солью, то за гвоздями — может, какая и окрутит парня, но для Ванюшки Марьяша была всех краше!

Раз жеребеночек и говорит ему:

— Не теряй меня, отлучусь на недельку в ишимские пущи^{10}. Подковаться хочу. Слышал: славные там кузнецы!

Не стало Водолея — и посыпались беды на байкальское перестепье. Подул знойный ветер, засохли на корню хлеба и травы. Стоят на меже Ванюшка и Марьяша, головы понурили.

Вдруг откуда ни возьмись, появляется перед ними жеребеночек с серебряными подковками на копытцах.

— Отчего, мои драгоценные, невеселы?

— Знойный ветер, — жалуются, — нас без хлебушка и молочка оставил.

— Эта бедушка поправима, — обежал Водолей вокруг пшеничного поля и лугов, выскочил на середину, ударил копытцем о сухую землю — высек молнию. Загремел гром. Дождь как из ведра полил.

Всё вокруг зазеленело! А там, где Ванюшка пепел от старой сивой кобылы по ясным росам развеял, табуны лошадей пасутся.

Пронюхал богач, что жеребеночек-то не простой, прибежал, вьется лисовином, просит Водолея поле дождичком напоить.

Тот наотрез отказался:

— Побудь в шкуре бедняка — может, человеком станешь…

Осенью Ванюшка и Марьяша собрали небывалый урожай пшеницы.

— На целый год России хватит, еще и останется! — радуется Ванюшка.

— Запас мешку не порча, — добавила счастливая Марьяша, пробуя зерно на вкус.

Как-то перед самым Покровом жеребеночек подозвал к себе молодых хозяев и спросил напрямик:

— Так и будете невенчанными жить? Не по-православному это.

— Да мы… да я… — замямлил Ванюшка, растерянно поглядывая на покрасневшую от стыда Марьяшу…

Обвенчались они в церкви у батюшки Калинника, сыграли звонкую свадьбу и зажили весело.

А жеребеночек затосковал. Не ест, не пьет.

— О чем закручинился, Водолеюшка? — ласково погладил по челке Ванюшка.

— Может, заболел? — встревожилась и Марьяша.

— Душа воли просит, — признался жеребеночек. — Тесно на земле, негде разгуляться. Отпустили бы на голубые луга, а?

— Вольному воля… — горько вздохнул Ванюшка.

— Как теперь без тебя жить будем? — заохала Марьяша.

— Богу молитесь да за соху крепче держитесь, — посоветовал Водолей. — Дождичком или снежком буду напоминать о себе…

Ударил четырьмя копытцами о землю и исчез, а где он только что стоял, вырос цветочек иван-да-марья.

Вскоре у Ванюшки и Марьяши ребятишечки пошли: шустрые да глазастые.

Чуть стемнеет — выбегут в ограду, тычут пальчиками в звездное небо:

— Вон жеребеночек наш пасется, серебряными подковками сверкает.

Тот возьмет и, озорства ради, окатит шалунишек теплым дождичком — визжат от радости, аж небо дребезжит.

ДЕВИЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Ютилась на окрайке деревни бедная вдова. Ни скота во дворе, ни птицы. Одно утешение — дочка Припевочка: аккуратная, бойкая. То на сенокос, то на жатву к честным людям нанималась — и мать и себя кормила.

Приключилась раз великая беда — смыло деревню паводком. Остались только нищая избушка вдовы и богатая усадьба соседки, у которой тоже дочка была — Растрёпой звали: умывалась через день, расчесывалась через два. Палец о палец по хозяйству не ударит. Ест да спит.

Кончилась у бедной вдовы мука, она и говорит дочке:

— Сходи к соседке, займи.

— Займет на оладушку, а раздует на каравай, — не послушалась Припевочка и отправилась на заимку к бабушке Добрине…

— Припевочка пожаловала! — обрадовалась та. — Рассказывай, что за нужда привела?

— Мучки пришла занять, — смущенно потупила глаза гостья.

— Выручила бы, да нечем, — огорченно развела руками бабушка Добрина. — У самой горстка осталась. — И вздохнула: — Так уж и быть, истрачу — покормлю хоть тебя.

— Опомнись, бабушка! — покраснела от стыда Припевочка. — Сама голодная…

— Зелена еще старшим перечить, — сердито одернула бабушка Добрина. — Вот что, голубушка: я стряпней займусь, ты из родника воды в бочку натаскай. Вон ведерко на крылечке стоит.

Родник далеко. Тропинка юркая. Но Припевочка работы не боится! Знай себе воду носит, лес и поле припевочками веселит.

Наносила полную бочку родниковой воды, тут и бабушка Добрина со стряпней управилась. Испекла размером с ноготок — лошадку, телочку, ярочку, козочку, свинку, гусочку, уточку, курочку и румяного молодца в придачу.

Поставила тарелку с постряпушками на стол:

— Ешь, Припевочка.

— Обойдусь, — отказалась гостья. — Тебе самой тут на зубок.

Перепирались-перепирались, смотрят, а постряпушки ожили.

— И-го-го… — заржала лошадка.

— Му-у-у… — промычала телочка.

— Бе-бе-бе… — проблеяла ярочка.

— Ме-ке-ке… — промекала козочка.

— Хрю-хрю-хрю… — прохрюкала свинка.

— Га-га-га… — прогоготала гусочка.

— Кря-кря-кря… — прокрякала уточка.

И — хлынули гурьбой в открытые двери на улицу.

— Куд-куд-куда? — прокудахтала курочка и следом за всеми.

Выскочили ожившие постряпушки во двор и превратились во взрослых животных.

А румяный молодец прыг с тарелки на пол, превратился в стройного парня и говорит:

— Здравствуй, Припевочка! Ты — моя судьба. Где заволокинская гармошка? Время свадьбу играть…

— Ишь ты, какой шустрый! — рассмеялась бабушка Добрина. — Сначала в хозяйстве порядок наведи.

Проводила жениха и невесту со всем добром за ворота: довольная, что парень-то Припевочке тоже понравился.

С тех пор пошла жизнь у бедной вдовы как по маслу.

Смотрит богатая соседка на чужую радость, места себе от зависти не находит. Растрёпе замуж пора, а женихов — пусто. Не за батрака же отдавать такую сдобу? Подкараулила как-то Припевочку у колодца и осторожно выпытала, откуда столько разной живности и сокола-мужа выхватила. Научила Растрёпу, как себя вести у бабушки Добрины, и отправила на заимку приданое и жениха добывать. Только вышла невеста за околицу, тут же все материнские наказы вылетели из головы.

Приплелась на заимку, еле-еле боком протиснулась в двери и с порога:

— Бабка Дубинка, займи мучки…

— Кому Дубинка, а кому Добринка, — усмехнулась хозяйка. — Выручила бы, да нечем. У самой горсточка осталась. — И вздохнула: — Так уж и быть, истрачу — покормлю тебя. Вот что, заботушка: я стряпней займусь, а ты из родника воды в бочку натаскай. Вон ведерко-то на крылечке стоит.

Лень Растрёпе к роднику идти. Черпанула раз-другой тухлой воды из ближнего болота, села на лавку и ждет, когда бабушка Добрина со стряпней управится. Испекла та размером с ноготок — лошадку, телочку, ярочку, козочку, свинку, гусочку, уточку, курочку и румяного молодца в придачу. Поставила тарелку с постряпушками на стол:

— Ешь, Растрёпа.

Она и рада стараться. Не успела бабушка Добрина глазом моргнуть, как гостья и румяного молодца вперед ногами в рот отправила. После еды на сон потянуло, давай на лавку моститься…

Бабушка Добрина вышла в сени, заглянула в бочку, а там болотная вода. Рассердилась, топнула ногой — выскочил из-за печки домовуша с березовым голиком и прогнал Растрёпу за ворота.

Приплелась лентяйка домой вся в слезах. Мать с расспросами:

— Где приданое? Где жених?

— Съела… — буркнула дочка. Выхлебала поварешкой чугун щей и завалилась на пуховую постель. Так и проспала свое девичье счастье.

Зато удалая Припевочка не дремала, нарожала целое войско ребятишек. Ожила деревня! Только повыше на горку поднялась, чтобы паводком не смыло, и заволокинскую гармошку слышнее было.

МУЖИЧОК БОРОДЕНКА НАБОЧОК

Вековало на опушке леса сухое дерево, а на дереве было дупло. Жила в нем Совушка Мудрая Головушка. Соседнее поле от мышек охраняла, которое пахал и засевал овсами Мужичок Бороденка Набочок.

Никогда он дров на зиму не готовил, как это делают добрые люди: напилят по весне сырых, исколют, в поленницы складут, они за лето и высохнут. Свозят их по мелкому снегу в ограду и в ус не дуют. А Мужичок Бороденка Набочок сушину свалит, отпилит с полдюжины чурок — и доволен. Кончатся дрова, опять в лес подался — тепло добывать. Лошаденке снег по брюхо, сани бороздят, лютый мороз насквозь мужичка пробирает.

Однажды увидел он сухое дерево на опушке леса, давай рубить.

Выпорхнула из дупла Совушка Мудрая Головушка, села на ближнюю сосенку и запричитала:

— Не губи мое жилье, с голоду помрешь…

Мужичок Бороденка Набочок еще громче топором затюкал. Торопится, дома на полатях ребятки-голопятки замерзают. Сиротки: мать прошлым летом ушла по грибы и пропала без вести. Свалил дерево, отпилил с полдюжины чурок и обратным следом утортал в село. Русскую печь натопил, овсяного киселя наварил. Ребятки-голопятки согрелись, с полатей на пол попрыгали — и за стол. Овсяный кисель наперегонки из большой чашки осиновыми ложками хлебают, только стукоток стоит.

Пометалась, пометалась Совушка Мудрая Головушка над сугробами и нашла себе другое дупло. На мужичка обиду затаила, отказалась охранять поле от мышек.

Пришла весна. Посеял Мужичок Бороденка Набочок овсы под майский дождичек. Вымахали высокими и кудрявыми. Поспели — и запели на них золотые гвоздики, да так сладко, век бы слушал!

Прознали мышки, что поле никем не охраняется, набежали со всей округи. Стебли стригут, колоски шелушат и золотые гвоздики в норки прячут.

Спохватился Мужичок Бороденка Набочок, запряг в телегу лошаденку и покатил овсы убирать. Приехал и охнул: мышек видимо-невидимо. Давай их кнутом стегать, да разве с такой оравой сладить? Окружили, стараются на соломенные копья поддеть и на летучее облако зашвырнуть.

Испугался, бросился в лес, мхом прикрылся, чтобы мышки не нашли. О лошаденке печалится: как бы распузастенькую да плешивенькую мышки соломенными копьями к земле не пригвоздили, комарам пир на весь мир не устроили. Выпьют лютые из бедняжки кровушку, на ком будет поле пахать и дрова возить?

Вдруг откуда ни возьмись села около на ветку Совушка Мудрая Головушка.

— Эх, мужичок, Мужичок Бороденка Набочок, не я ли тебя умоляла не губить мое жилье? Ослушался, вот и подстерегла бедушка. Растащат мышки урожай, помрешь с голоду…

Тот от стыда и страха онемел. Из-под мха дырявые ичиги торчат, овсяного киселя просят.

Жаль стало Совушке Мудрой Головушке мужичка. У него и так бороденка набочок и ребятки-голопятки без матери растут, а тут еще мышки на овсы навалились.

— Помогу, — говорит, — твоему горю, если в жены возьмешь.

Делать нечего, согласился. Не пропадать же овсам!

Совушка Мудрая Головушка давай его уму-разуму учить:

— Смастери-ка из бересты ведерко. Воду из речки носи и в норки лей, чтобы мышки под землей не прятались, а я ловить их буду и в болото кидать.

Еле-еле овсы и сплошь утыканную соломенными копьями лошаденку отстояли. Один только мышонок остался в живых — притворился мертвым, его и не тронули.

Поехал Мужичок Бороденка Набочок домой, а Совушка Мудрая Головушка вспорхнула ему на плечо.

«Пусть с нами живет, вместо кошки, — с улыбкой подумал он. — Мышек в избе ловит».

Только заехал в ограду, а Совушка Мудрая Головушка скок на крыльцо и превратилась в статную ласковую женщину, как две капли воды похожую на пропавшую без вести жену мужичка.

От нежданного счастья у того бороденка сразу стала пряменькой. Взял Совушку Мудрую Головушку за руку, завел в избу и объявил ребяткам-голопяткам:

— Я маму нашел…

Те от радости в ладошечки захлопали:

— Мама вернулась!

Облепили со всех сторон, как осеннюю березу веселые опята. Щебечут, сияют.

Через день-два потоптанные овсы распрямились, отправилась дружная семейка убирать поющие золотые гвоздики. Целый день соленым потом обливались, всё до последнего колоска собрали. Едут назад, а оставшийся в живых мышонок бежит следом и дразнится:

Не вытерпел мужичок, лошаденку остановил, соскочил с телеги и посмотрелся в лужу: да нет, вроде пряменька! И, довольный, дальше поехал.

А мышонок не унимается, грозится мужичка подкараулить в темном месте и бороденку зазубренным топором сбрить.

Ребятки-голопятки возмутились:

— Ах ты, пискун! Вздумал нашего ненаглядного тятеньку на весь белый свет ославить? Вот мы тебе сейчас хвостик-то рогулькой прищемим…

Совушка Мудрая Головушка рассмеялась и бросила забияке горсточку золотых гвоздиков, тот и отстал…

После великой битвы с мышками за овсы прекратил мужичок рубить сухие деревья. Понял, что на каждом из них кто-нибудь да живет — солнышку радуется и пользу приносит. Стал готовить дрова на зиму, как все добрые люди, только весной, когда на проталинках расцветают шелковые подснежники.

ТАЙГА

Когда-то в Сибири стояло вечное лето, и на мирных просторах ее обитал трудолюбивый, добрый народ: землю пахал на мамонтах и сеял хлеб. Вольготно, весело жил! В каждой семье ребятишек — что гороха в мешке.

Один только царь — синеокий Баргузин — да его златоволосая жена — царица Селенга — печалились: не было у них детей.

Каждую ночь снился царю один и тот же сон: влетит в окно птица-заряница, хлопнет крылом о крыло, обернется стройной девушкой и расчесывает ему кудри перламутровым гребешком. Никому про тот сон царь Баргузин не сказывал, чтобы царице Селенге не проговорились — очень уж подозрительной была, к собственной тени мужа ревновала.

Отправился раз царь Баргузин в дремучие леса погулять, кручину развеять. Шел, шел. Вдруг видит: сидит на кусточке та самая птица-заряница. Решил поймать. Подкрался, а она на другой кусточек перепорхнула. Так и пошло: он — к ней, она — от него… Завела в глушь — неба не видно.

Хлопнула птица-заряница крылом о крыло, обернулась стройной девушкой.

— Узнал? — спрашивает.

— Узнал, — отвечает царь Баргузин. — Кто ты?

— Тайга, хозяйка лесов. Люб ты мне, вот и прилетаю в твои сны. Дочку и двух сыновей тебе родила! — Махнула кедровой веточкой, расступились деревья, и вырос перед гостем перламутровый дворец. Повела Тайга дорогого-желанного в богатые хоромы. Навстречу девочка и два мальчика выбежали.

— Батюшка пришел!

Тайга зарделась от счастья.

— Дочку Сармой назвала, — хвастает. — Старшенького — Култуком, а младшенького, как тебя, — Баргузином.

Устроили пир. Сарма отцу на колени забралась, ласково заглядывает в синие очи, смеется.

Хозяйка лесов подливает царю Баргузину в перламутровую чашу пьяного дикого меда, уговаривает:

— Оставайся жить с нами! Детям отец нужен…

Отодвинул он от себя перламутровую чашу с диким пьяным

медом и рассудил так:

— Не царское это дело — про свой народ забывать, гордую царицу Селенгу выставлять на посмешище. Не прилетай ко мне больше, милая Тайга. От детей не отказываюсь. Придут в гости, рад буду.

Горько заплакала хозяйка лесов, покатились хрустальные слезы по зеркальному полу — раздался нежный звон, будто на лугах голубые колокольчики запели. Подняла одну, протянула любимому:

— Возьми, пусть царица Селенга проглотит и запьет березовым соком. Родится мальчик, назовите Байкалом. Будет на кого под старость лет опереться…

Вернулся царь Баргузин домой, проглотила царица Селенга хрустальную слезинку, запила березовым соком и вскоре родила сына. Растет Байкал не по часам, а по секундам. Родители души в нем не чают, до того пригожий да послушный!

Сарма, Култук и младшенький Баргузин к отцу в гости зачастили. Братца нянчат.

Царица Селенга мужа в измене стала подозревать:

— Пришлые ребятишки-то на тебя пошибают! Откуда взялись?

Тупит царь очи, молчит, как в рот воды набрал.

Давай она Сарму, Култука и младшенького Баргузина выспрашивать, те и выложили:

— Наша матушка — хозяйка лесов, а батюшка — царь Баргузин…

Помрачнела царица пуще тучи, напустилась на мужа:

— Коварный изменщик!

— Я не виноват, — возмутился тот. — Хозяйка лесов сама птицей-заряницей в мои сны прилетала, перламутровым гребешком кудри расчесывала. Наш Байкал из ее хрустальной слезинки родился… Помнишь, березовым соком запивала?

— Если так, — облегченно вздохнула царица Селенга, — пусть ребятишки у нас живут, но и про мать не забывают. Выходит, не чужие они Байкалу. Я тоже к ним привыкла, особенно к Сарме — шустрая девчонка!

Вымахал Байкал — шапкой звезды достает. И ум, и стать — всё при нем. Сарма, Култук и младшенький Баргузин хоть и постарше его, но всё еще из детских проказ не выросли. Теперь Байкал в оба за ними следит, чтобы где-нибудь беды не натворили. Царь Баргузин и царица Селенга радуются: серьезный молодец, такому и царство смело можно доверить, когда состарятся.

Поехал однажды Байкал на мамонте во зеленые луга песню иволги послушать и натолкнулся на дочь пастуха — Ангару. Сидит ненаглядушка под плакучей ивой, плетет венок из незабудок, а сарафан на ней небесным шелком переливается. Глянули друг на друга и влюбились без памяти. Посадил Байкал свою суженую на мамонта и повез во дворец отцу-матери показать, родительского благословения попросить.

Царь Баргузин и царица Селенга его выбором остались довольны: милей и старательней Ангары во всем царстве невесты не сыщешь!

Стали свадьбу играть. Большой праздничный костер в ночь развели, чтобы вокруг него хороводы водить, молодых славить. И старого и малого пригласили на свадебный пир, а про Тайгу на радостях забыли.

Сарма, Култук и младшенький Баргузин шалят: подожгут от костра прутик и машут им, алые круги выписывают. Уголек возьми да отскочи на сухую траву… Испугались шалуны и бросились в разные стороны. Охватило гудящее пламя смертельным кольцом веселую свадьбу.

А в это время хозяйка лесов — Тайга сидела в своем перламутровом дворце и горевала. Обидно ей, что на свадьбу не пригласили. Вдруг слышит, за окном глухари тревожно защелкали, мамонты заревели. Выбежала на крыльцо — обдало каленым дымом. Взвилась птицей-заряницей в ночное небо и ахнула: владения царя Баргузина горят. Огненные змеи ползут по хвойным распадкам вглубь дремучих лесов. Давай она причитать да плакать, хрустальными слезами пожар тушить. Не помогло. Решила тогда: «Если народ не могу спасти, спасу хотя бы леса…» И превратила царя Баргузина, царицу Селенгу, невесту Ангару в текучие реки, Байкал — в огромное прозрачное озеро, а подданных — в речушки и ручейки. Зашипели огненные змеи, наткнувшись на воду, и погасли.

Сарму, Култука и младшенького Баргузина в наказание за баловство разгневанная мать обернула в буйные ветры и предупредила, чтобы никогда не собирались вместе, иначе опять наделают бед.

Прошли века. Многое изменилось с тех пор: кончилось вечное лето, исчезли с лица земли мамонты, макушки гольцов покрыло нетающими снегами. Сибирь заселили тунгусы, вслед за ними на мохнатых лошадках прискакали из знойных степей буряты, а еще позже — вернулись далекие потомки подданных синеокого царя Баргузина и златоволосой царицы Селенги, чудом уцелевших во время великого пожара.

Выслеживая в дремучих лесах соболя или изюбря, нет-нет да и увидят охотники птицу-заряницу. Промелькнет между деревьев и канет бесследно. Боится хозяйка лесов — Тайга на глаза людям показываться: жестокие времена наступили — убьют.

То березкой, то осинкой в тихий час крадучись выйдет на обрывистый берег прозрачного озера, подолгу любуется на свое отражение и удивляется:

— До чего же Байкал на меня похож!

Оно и понятно: он же из ее хрустальной слезинки родился.

ДОЧЕНЬКА

Жил на Байкале старый рыбак. Жена померла. Дети выросли, разъехались по городам и про отца забыли. Чинит по вечерам рваные сети да на свою судьбу мышке жалуется.

Как-то в непогоду попросилась на ночлег девчушка — в селе такой ни разу не видел.

— Чья будешь? — спросил.

— Маруся ничейная, — ответила гостья. — Родители бросили, вот и скитаюсь.

— Располагайся, — пожалел старый рыбак. — Два сапога — пара: я тоже брошенный.

Осталась девчушка у него жить. Чистоту в избе навела — любо смотреть. По тайге ходила — не плутала, по воде бегала — не тонула. Черемши насолила, ягод и грибов к зиме припасла. Лекарственных трав насушила — потянулись сельчане к ней лечиться. Некоторые больные, особенно неходячие, сначала не доверяли: кого она там налечит — сама от горшка два вершка! А попьют целебных настоев — вприсядку пляшут. Видно, Сам Господь одарил талантом целительницы эту Марусю.

Однажды крепко занедужил старый рыбак и слег. Она телеграммы его детям отбила, чтобы срочно навестили отца. В ответ: ни гу-гу.

Чем только не лечила беднягу Маруся, не помогло. Осталось одно средство — дикий мед. Взяла туесок и отправилась на поиски. Всю прибрежную тайгу вдоль и поперек исходила — хоть бы пчелку встретила. Села на мшистый валун и призадумалась: куда бы еще податься? Смотрит — летит стая гоголей.

Крикнула им:

— Утушки-голубушки, гнезд не вьете, в дуплах живете! Подскажите, где найти дикий мед?

— Спроси у щура, он до пчел большой охотник, — ответили гоголи. — На той стороне Байкала обитает. — И скрылись в облаках.

Перебежала она через Байкал, поднялась на водораздел, а щур сидит на макушке лиственницы и насвистывает удалые песни.

Крикнула ему:

— Высоко сидишь, красиво свистишь! По тайге летаешь- маешься, пчелами питаешься. Подскажи, где найти дикий мед?

— Добрых пчел не трогаю, ловлю только злых, — ответил щур. И посоветовал: — Спустись к истоку Лены, увидишь поляну. На поляне стоит кедр в пять обхватов, в нем дупло, а в дупле — улей. Пчелы меда натаскали, воском запечатали и на другое место перебрались.

Поблагодарила Маруся щура, спустилась к истоку реки Лены, нашла кедр в пять обхватов, влезла в дупло и увязла по колени в диком меде. Дрыг-дрыг ножонками, а вылезти не может. Ну, думает, пропала. Не так себя жалко, как старого рыбака. День прошел, два прошло. Пить хочется, спасу нет. Вдруг слышит, кто-то в дупло спускается. Это, оказывается, медведь притопал сладенького отведать. Ухватилась она покрепче за медвежьи гачи, да как взвизгнет! Зверь с перепугу выскочил из дупла, заодно и ее наружу вытащил. Бросился наутек, только пятки замелькали.

Набрала Маруся из улья полный туесок дикого меда и вернулась домой. Выпил старый рыбак ковшик медовой микстуры и сразу выздоровел!

Поклонился и сказал:

— Спасибо, доченька…

У девчушки от радости слезы из глаз брызнули — чужой человек, а доченькой назвал: была ничейная, стала чейная!

С этих пор зажили они еще дружнее. Старый рыбак в Байкале омулей ловит. Маруся по дому хлопочет и сельчан бесплатно лечит. Слава о ней разнеслась по всей Сибири.

Прослышал о знаменитой целительнице один прискакатель^{11} с Витима. Приехал, худущий да желтущий, упал на колени:

— Спаси, озолочу. Закормили доктора таблетками — сам не свой.

— Плату не беру, — строго сказала Маруся и стала его лечить.

Целебные настои, дикий мед и свежая омулевая уха помогли: поправился. Марусе радоваться бы надо, а у ней — туманы в глазах. Старый рыбак тоже не весел.

— О чем запечалились, дорогие мои спасители? — встревожился прискакатель.

— Дикий мед кончился, — расплакалась девчушка. — Чем тяжелобольных лечить буду, ума не приложу. Вчера бегала на исток Лены, а там кедр в пять обхватов молния до комля расколола, и весь дикий мед по земле растекся.

— А я рваные сети чинить устал, — жалобно всхлипнул старый рыбак.

— Будут вам и мед, и сети, — загадочно улыбнулся прискакатель и подарил Марусе на память дешевенький ситцевый фартучек, а старому рыбаку — простенькое чайное блюдечко.

Собралась Маруся стряпать рыбный пирог и надела подарок. Сунула руку в кармашек, а в нем живые пчелки — золотистенькие, мохнатенькие, будто ивовые сережки! Распахнула окно и выпустила на волю. Пошарила в другом кармашке — и вытащила оттуда клубочек тонких прозрачных ниток и голубенького паучка. Клубочек упал на пол и покатился в угол, паучок прыг с ладошки — и за ним. Видно, не простым человеком был прискакатель, если такими диковинками владел.

Волшебные пчелки дикий мед с лугов носят, а паучок из тонких прозрачных ниток омулевые сети вяжет.

Валом валит народ со всего света к Марусе лечиться — очередь длиннее улицы.

Старый рыбак вечерами за опрятным столом чай из дареного блюдечка пьет и на расторопную доченьку любуется: названая, а милее родной! Перестал жаловаться мышке на свою судьбу.

КОЛЬЦО ЖИЗНИ

Далеко ли близко, высоко ли низко, стоял на солнечной прогалине домик с деревянным коньком на крыше. Жили в нем бабушка Обрадушка и внучка Найдёнка. Нашла ее бабушка на огуречной грядке, завернутую в золотистый лепесток подсолнуха.

И стряпать, и рукодельничать внучку обучила, кроме волшебства, которым владела. Вот подрастет Найдёнка, станет посерьезней, там и передаст ей бабушка Обрадушка все свои таинственные премудрости.

Каждое утро бегала Найдёнка на исток зари. Наиграется с похожей на себя русалочкой в зеркальной речке и скорей домой — бабушке Обрадушке помогать. Идет, поет! Разносится тонкий голосок по лугам и лесам звонче паутинок, натянутых между травинками.

Пролетал мимо ворон и проскрипел:

— Пой и веселись, пока не обошла кольцо жизни…

Запали его слова Найдёнке в душу. Давай бабушку Обрадушку пытать:

— Бабушка, у меня есть кольцо жизни?

— У всех оно есть, и у тебя — тоже.

— А где оно?! — повертела ручонками Найдёнка…

— Никому не дано его увидеть или на палец надеть. И не каждому судьба обойти свое кольцо жизни.

— А я обойду! — подбоченилась храбрая девчушка и решила убежать из дома, когда бабушка погасит лампу. Ждала, ждала и уснула. Бабушка Обрадушка и наворожила ей сон…

…Убежала Найдёнка из дома, чтобы обойти свое кольцо жизни. Добежала до края луга и остановилась. Не знает, куда дальше идти. Смотрит: на макушке осины ворон сидит. Она к нему:

— Помоги обойти кольцо жизни!

— Иди куда глаза глядят, — проскрипел ворон. — Вот и обойдешь.

Шла она, шла куда глаза глядят и пришла в царство Весны уже взрослой девушкой: коса длинная, брови подковой. Кругом — цветы, пчелы, молочные реки и кисельные берега. Около деревни встретила молодого крестьянина в новеньких лаптях. Понравились друг другу и сыграли свадьбу. Муж оказался старательным, но жестоким. Сам себя не щадил и других не жалел. Мечтал разбогатеть и окрестные земли скупить, но за что ни возьмется — овчинка выделки не стоит.

Отправилась как-то Найдёнка к реке молока набрать, вспомнила про свое кольцо жизни — ноги сами понесли, куда глаза глядят. Шла, шла с полным ведром молока и пришла в царство Лета, а навстречу муж:

— Где так долго была?

— За молоком на реку ходила.

— Лучше бы киселя начерпала, — буркнул муж. — Надоело молоко.

Зашла в избу, а там бесштанная команда плачем заходится, есть-пить просит. «И когда столько успела нарожать?!» — горько удивилась Найдёнка. Посмотрелась в зеркало и увидела перед собой изможденную, с усталыми глазами женщину. Волосы подрезаны, одета бедно. Давай щи варить, пеленки стирать, одежонку штопать. Бесштанную команду умыла, переодела в чистое, накормила-напоила и спать уложила. Села на скамейку передохнуть.

Муж раскричался на всю деревню:

— Чем сиднем сидеть, оглобля ты ходячая, сходила бы в лес, ребятишкам ягод нарвала.

Отправилась в лес, нарвала полную корзину ягод, пошла домой, а ноги опять понесли куда глаза глядят.

Шла, шла и пришла в царство Осени. Посмотрелась в озеро, и жаль себя стало: лицо изрезано глубокими морщинами, глаза выцвели, ноги изогнулись колесом. Глянула из-под ладони в поле, а на нем ненаглядный муж и уже взрослые дети пустоколосую пшеницу серпами жнут и снопы вяжут.

— Где так долго была? — налетел с кулаками муж. — День год кормит, а ты шляешься…

— Забыл, что ли, по ягоды в лес отправлял? — обиделась Найдёна и сунула ему под нос корзину. — Разуй глаза, обуй ноги…

Ну ладно. Жили они, опять жили. Молоко пили, смородиной заедали. Муж надорвался на полевых работах и помер, так и не разбогатев. Без хозяина в семье лада не стало. Дети выгнали мать на улицу.

Собрала она букет поздних диких гвоздик, положила на могилу мужа, погоревала и пошла, куда глаза глядят.

Шла, шла и пришла в царство Зимы. Седая, сгорбленная, никому не нужная, бродит с посошком по глубоким сугробам, ищет пристанища. Бродила, бродила и набрела на развалины. Сидит ворон на замшелых воротах, клювом пощелкивает, на косматую гостью поглядывает.

— Обошла свое кольцо жизни?

Посмотрела на деревянного конька, узнала родной дом.

— Обошла, — прошамкала счастливая Найдёна. — Теперь и умирать не страшно.

Взмахнул крыльями ворон и взмыл в небо… Тут же развалины превратились в светлый домик, а сугробы — в зеленую травку. Увидев ее, деревянный конек на крыше от радости всплыл на дыбы и заливисто заржал…

Проснулась Найдёнка, солнышко в окна ручьями льется. Выскочила в ограду — бабушка Обрадушка цыплят просом кормит. Дунула на внучку, выветрила из ее памяти ночные горести-печали, ласково сказала:

— Ты не спеши расти-то, побудь подольше маленькой…

И надела ей на пальчик оберег — волшебное колечко счастливой судьбы.

ЛЕСНЫЕ МУЖИЧКИ

Шел по тропе медведь. День был жаркий! Захотел косолапый пить. Видит, стоит посередке лета береза: листья широкие, ветви зыбкие, платье белое. Подошел и рявкнул:

— Береза, дай соку напиться!

— Поздно пришел, дедушка, — отвечает ласково та. — Его еще в мае лесные мужички весь выпили.

Не поверил. Давай березу когтями драть, сладкий сок добывать. Испластал всю, а питья так и не добыл.

Осерчал и пошел войной на лесных мужичков:

— Я покажу им, как чужой сок пить! По ветру развею их развысокий терем, будут знать…

Пригорюнилась береза. Зыбкие ветви обвисли, широкие листья увяли.

Бежали мимо лесные мужички, услышали ее плач. Подбежали и остолбенели:

— Это кто же, березонька, твое белое платье в ленты испластал?!

— Косолапый дедушка приходил, сок требовал, — печально вздохнула береза. — А где я возьму, если вы еще в мае его весь выпили?

— Не кручинься, кормилица, — успокоили лесные мужички. — Залатаем твое платье…

Побежали к серому зайке на опушку — белые лоскутки и нитки клянчить.

Тот подбоченился и говорит:

— Нет у меня белых лоскутков и ниток. Вот буду на зиму шубу шить, тогда и приходите, может, что и выкрою.

— Как же мы придем, если наш развысокий терем золотым листопадом заметет, жгучим инеем высеребрит? — заволновались лесные мужички.

— Ничем помочь не могу, — отрезал серый зайка и, ухмыльнувшись, посоветовал: — Ищите белую ворону, она выручит.

Бросились лесные мужички искать белую ворону. Искали-искали, искали-искали, так и не нашли. Хотели уж было назад поворачивать. Смотрят: на макушку сухостоины сел черный ворон. Упали перед ним на колени и взмолились:

— Скажи, где живет белая ворона? Рваное платье березе залатать надо, а белых лоскутков и ниток нет.

— Сколько летаю по свету, о белой вороне слыхом не слыхивал, — честно признался ворон. — Интересно, кто вас надоумил ее искать?

— Зайка!!! — хором ответили лесные мужички.

— Нашли кому верить, врунишке ушастому, — постыдил ворон доверчивых лесных мужичков. — Ладно, помогу беде. Справил я недавно себе новый кафтан, остались кое-какие лоскуточки и ниточки. Правда, черные…

— Годятся! — подпрыгнули от радости лесные мужички: лучше уж такие, чем совсем никаких.

— Ловите… — Ворон бросил вниз завернутый в лопушок подарок. Волшебную иголку-самошвейку тоже не забыл воткнуть.

Поблагодарили лесные мужички ворона за доброту и побежали на березе рваное платье волшебной иголкой-самошвейкой латать, черные заплатки пришивать.

Залатали. Было платье белым, стало пестрым — краше прежнего!

Довольные, вернулись домой, а там медведь их развысокий терем зорит. Набросились они дружно с острыми рогатинами на бурого разбойника и прогнали в далекие кедровые леса. На всякий случай вокруг березы и терема караулы расставили: не дай бог, косолапый вернется.

Ожила береза, ликует. Рыжим муравьям поклоны бьет:

— Спасибо, лесные мужички! Будет вам весной награда — сладкого сока полные туеса, а ворону — белые пуговки на черный кафтан.

— Я тоже хочу подарок… — вдруг раздался жалобный голосок из высокой травы. Это серый зайка прискакал в гости.

Вспомнили лесные мужички о белой вороне и чуть не лопнули от смеха:

— Погонял нас по свету, врунишка ушастый! До сих пор пятки болят…

Простили на радостях серого зайку, а пестрая береза подарила ему озорное эхо.

В тихие вечера любит серый зайка играть на опушке с дареным эхом. Сложит лапки рупором и кричит:

— Бере-е-еза…

Озорное эхо отвечает:

— Ро-о-оза…

Он:

— Мужички-и-и…

Оно опять в ответ:

— Жучки-и-и…

То-то весело всем!

ЛИСИЧКА

Когда по северным рекам пошли первые пароходы — хлынул в дикую глушь народишко мыть золото. Приехал на Алдан попытать счастья и нищий студент из Петербурга. Парень из себя видный. Боевой. В поселке старателей его сразу же окрестили Ветерком — за быструю походку.

Встал он на постой у старожила, тот ему и присоветовал:

— Ступай-ка ты на Лисий Ключ. Поищи Золотую Бочку. Слышал я в молодости от бывалых людей: скрывался там в седые времена каторжник, сбежавший из острога. Намыл полную бочку самородков, остарел и помер. Многие удальцы побывали в тех местах, Лисий Ключ вверх дном перевернули, а ее так и не нашли. Рискни, авось и наткнешься…

Обосновался Ветерок на Лисьем Ключе, в дряхлом зимовье. Кругом — низкорослая тайга, ягель и отвалы пустой породы. Простарался лето вхолостую, глубокой осенью вышел в поселок старателей. Сдал в казенную золотоскупку намытые злыдни, перебился зиму у старожила и метнулся обратно. Все вокруг перековырял киркой да лопатой и на лотке перемыл. Кроме волдырей на ладонях, так ничего путного и не приискал.

Чтобы одиноко не было, диких оленей сольцой к себе приручил. По вечерам про Золотую Бочку сказки рассказывает — те уши развесят и слушают. Эх, тоска-растоска! Сесть бы на оленя, умчаться через высокие гольцы и широкие реки в родной Петербург, да распроклятая Золотая Бочка в голове застряла…

Решил сходить в исток Лисьего Ключа. Может, там подфартит?

Топает в гору по звериной тропке, пот ручьем льется. Смотрит — по каменистой россыпи бежит лисичка, а над ней черный коршун вьется, когтями бедную на ленты пластает, железным клювом норовит глаза выклевать. Ветерок выстрелил из ружья: черный коршун, роняя перья, скрылся за высокими гольцами. Лисичка добежала до своего спасителя и упала в ноги. Еле дышит, вся в крови.

Не до золота Ветерку стало. Посадил лисичку в котомку и принес в зимовье. Обмыл ключевой водой раны, зашил тонкими травинками, устроил нежданную гостью в углу на пихтовом лапнике. Что сам ест, тем и ее кормит.

Поправилась она, за Ветерком по пятам бегает, с опаской в небо поглядывает.

Пошел он в исток Лисьего Ключа, намыл там за целый день щепоть золотого песка и вернулся печальный. Сидит на чурбане за столиком, в оконце уставился и мозгует: куда бы еще податься?

Вдруг зимовье озарило солнечным светом. Ветерок испуганно вздрогнул. Оглянулся: стоит перед ним босиком и в золотистых одеждах девушка неземной красоты.

— Ты кто?! — перекрестился Ветерок.

— Лисичка! — прозвенела хрустальным колокольчиком девушка, а у самой так и сыплются с губ прозрачные смешинки на пихтовый лапник.

Села рядом и рассказала о себе.

— Зовут меня Ли Сянь. Родилась в Китае, в семье добрых волшебников. Приглянулась я старому колдуну, заслал сватью с подарками. Родители отказали. Он и затаил злобу. Убирали мы рис в поле, застал нас врасплох, одна я спаслась. Не отступится, пока не лишит меня жизни. Черный коршун, в которого ты стрелял, — это и есть старый колдун. Сразить его можно только золотой пулей.

Переплавил Ветерок свое намытое тяжкими трудами золото, как раз на пулю хватило! Зарядил ружье, подстерег и убил злодея. Сжег и руки вымыл.

Со смертью старого колдуна девушка потеряла способность притворяться лисичкой, но, поглядывая ласково на статного юношу, нисколечко об этом не горевала…

— Не жаль золота? — лукаво спросила Ли Сянь.

— Твоя жизнь дороже, чем всё золото на свете! — ответил Ветерок. И грустно добавил: — Приодеть тебя надо, босиком и в шелках далеко в свой Китай не уйдешь.

— Если останусь, — стыдливо пролепетала девушка, — в жены возьмешь?

От радости у Ветерка дух перехватило. Он же ее с первого взгляда полюбил!

Сшил из своих обносков одежонку, ичиги и шапку. Нарядил — стала похожа на озорного мальчишку!

Надумал Ветерок другое место искать: лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Стал собираться.

— Ты сильно-то не спеши, — остановила Ли Сянь. — Поройся-ка в зимовье под полом…

Вывернул половицы, а там — круглая яма, полнехонькая самородков.

— Золотая Бочка?! — ахнул Ветерок. — По золоту ходил, на золоте спал! — До того обидно стало, чуть не заплакал.

—Зато с тобой встретились, — успокоила Ли Сянь расстроенного Ветерка.

Погрузили золото на оленей и отправились в далекий поселок старателей окольными тропками, чтобы на засаду хунхузов не нарваться. Раньше-то они шибко вольничали! То старателя угостят кистенем, то спиртоноса топором побреют… Ветерок ружье наготове держит, больше за Ли Сянь беспокоится, чем за груз.

Добрались до поселка старателей, сдали в казенную золотоскупку четыре пуда самородков и получили взамен боны. Оленей отпустили на волю. Старожила за гостеприимство и мудрый совет щедро отблагодарили. Сходили в церквушку, поставили за упокой души каторжника свечку, сели на пароход — и ту-ту…

Ветерок в Петербурге купил роскошный дом, перевез в него своих родителей. Женился на прекрасной Ли Сянь, названной при крещении Алисой, и со временем стал крупным специалистом по золоту. Глядя на мужа, и жена с головой окунулась в науку — вывела особый сорт капусты, в которой и в наши дни влюбленные пары находят писклявых младенчиков.

Оба трудились, не жалея сил и здоровья, на благо Отечества.

Как-то в царском дворе давали рождественский бал. Не забыли и о наших знаменитых ученых.

Государь пригласил Алису на танец и вежливо поинтересовался:

— Если не секрет, как вас зовут?

— Ли Сянь.

— Загадочное имя! Чем-то напоминает лисичку, — улыбнулся он.

Ли Сянь зазвенела хрустальным колокольчиком — и посыпались с губ красавицы на царский паркет прозрачные смешинки.