Чародей и сын

4

Еще раз пообещав, что никому не расскажет о ночных злоключениях Магнуса, Корделия села верхом на метлу и вскоре исчезла за пеленой предутреннего тумана. Роду и Магнусу удалось найти путь к месту ночевки, и там они нашли коня и одежду молодого человека. Одевшись и оседлав коня, Магнус почувствовал себя намного увереннее.

Из леса они выехали на рассвете. Тут Магнус вспомнил, что ему по идее следовало бы обидеться.

— Ты шел за мной по пятам, да?

Род был готов ответить, но осекся и не стал отрицать очевидного. Он старался никогда не лгать своим детям, хотя бывали случаи, когда ему казалось, что было бы лучше соврать. Сейчас случай был не такой.

— Да, сынок, — ответил Род.

— Зачем? Ты боялся, что на моем пути встретится кто-то, кого я не сумею одолеть? Ты меня ребенком считаешь?

— Нет, — ответил Род и порадовался тому, что Магнус задал сразу два вопроса. Ответив на тот, который показался ему удобнее, он добавил: — Я отдаю себе отчет в том, что ты — взрослый мужчина.

— И как же тогда ты вдруг оказался поблизости в то время, когда я попал в беду?

— Просто-напросто крестьяне попросили меня покончить с колдуньей. — Род указал в сторону деревни. — Не веришь — сам у них спроси.

Но спрашивать не пришлось. Крестьяне выходили на поля. Они только увидели Рода — и остолбенели. А потом побросали мотыги и побежали навстречу с радостными криками:

— Да это тот рыцарь вернулся!

— Живой! Победил, стало быть!

— Благодарение Богу, вы живы, сэр рыцарь!

— Да, только Бога я и благодарю, — улыбнулся Род. — Уж вы мне поверьте.

— Так вы что же, удрали от ведьмы?

— Или не отыскали ее?

— Я ее отыскал, — негромко ответил Род. — Еще как я ее отыскал — правда, сынок?

Магнус поджал губы и скованно кивнул.

Крестьяне насторожились. Пару минут они простояли молча, поглядывая то на отца, то на сына, и в конце концов, похоже, пришли к выводу, что сходство имеет место.

— А сынок ваш?

— Без него мне бы ее не одолеть, — заверил крестьян Род.

— Значит, вы таки изничтожили ее!

— Колдунья мертва?

— Маленький Народец забрал ее, — ответил Род.

— И похоже, не очень-то она им понравилась, — добавил Магнус. — Если она и не мертва, то, наверное, жалеет об этом.

Крестьяне испуганно загомонили, принялись креститься. Трудно было сказать, что напугало их больше — упоминание о колдунье или о фэйри, но уж точно, такого «коктейля» могло быть вполне достаточно для обращения к святым за помощью.

Из домов выбежали женщины, за ними — детишки. Мужчинам пришлось пересказать им новость, а потом матери долго успокаивали расшумевшихся ребятишек. Магнус воспользовался всеобщей сумятицей, склонился к Роду и прошептал:

— Ты молодец, пап. И врать не пришлось.

— Не пришлось, но зато я ухитрился произвести еще то ложное впечатление. Ну ладно, бывает, чего там… Спасибо, выручил, сынок.

Магнус собрался было ответить, но вспомнил о том, что и сам уклонился от прямого ответа, и покраснел.

Один из пожилых крестьян обернулся к Роду.

— Мы можем только поблагодарить вас от всего сердца, сэр рыцарь. Уж так давно и долго мучила нас эта треклятая ведьма, что и не сказать.

— Как же так? — вдруг встрепенулся Магнус. — Разве нет у вас господина, чтобы он защитил вас?

— От такой колдуньи? — Крестьянин мрачно насупился и покачал головой. — Даже он боялся этой злобной мерзавки, молодой сэр, да и его отец тоже опасался ее. Он в наших краях только раз в год появлялся, чтобы мы, дескать, не забывали, что имеется у нас господин. Да еще раз в месяц бейлиф сюда наезжает с охраной — подати собирает. Вот и все, что мы от господ видим, потому колдунья тоже нас данью обложила. Требовала себе полотно, пшеницу, мясо и еще много разного.

— Вот-вот, — кивнул другой крестьянин. — И денежки — когда они у нас водились.

Магнус нахмурился.

— А если вы не платили?

— Тогда она делала так, что у нас коровы доиться переставали, а то и засуху на поля насылала…

— Или же наоборот, насылала проливные дожди, — подхватил другой крестьянин. — Да что там — дожди… Наводнения наколдовывала.

«Или заставляла крестьян поверить, что все это — ее рук дело», — мрачно подумал Род.

— Понятно. Стало быть, вы боялись этого и платили дань исправно.

— Да не только этого боялись! — вскричала какая-то женщина. — Она такое подстраивала, что от мужчин наших в постели никакого толку не было, а женщины становились бесплодными.

Некоторые мужчины покраснели от смущения и одарили женщину мстительными взглядами, но она смотрела на Рода, обуреваемая праведным гневом, и взглядов мужчин не заметила. Род понимающе кивнул. Он был готов поверить, что на такие пакости колдунья уж точно была способна.

— Самые страшные из ее деяний вы небось видали, — мрачно пробурчал пожилой крестьянин. — А уж это самое она творила, платили мы ей дань или нет.

Женщина кивнула.

— Наши сыновья.

— То и дело, — добавил другой крестьянин, — она заманивала к себе парней и забавлялась с ними, как с игрушками. И когда кто-то из наших ребят не возвращался домой до темноты, мы уж точно знали — он совсем не вернется, хоть плачь, хоть рыдай.

Магнус сдвинул брови.

— Она никого не отпускала?

— Пара-тройка вернулись. Элбер, слышь-ка!

Крестьянка ткнула локтем в бок пожилого мужчину. Он стоял посреди толпы с отсутствующим видом. Мужчина вздрогнул, повернул голову к женщине.

— А? — рассеянно спросил он.

— Вот такие они домой возвращались, — с состраданием объяснила женщина, — те немногие, кого нам довелось увидеть снова. Как бы и не сам человек, а труп ходячий.

Магнус взглянул в пустые глаза крестьянина и поежился.

— Ну все, теперь она больше не станет вам докучать, — решительно проговорил Род. — Пожалуй, вы могли бы сорвать все то Холодное Железо, которым она обвешала свою башню, чтобы Маленький Народец мог войти туда и изгнать всякую нечисть. Требовать от вас уплаты дани колдунья уж точно не станет, и я сильно сомневаюсь, что вы еще услышите о ней.

Крестьяне возликовали, а женщина, стоявшая ближе других к Роду и Магнусу, крикнула:

— Благослови тебя Бог, отважный рыцарь!

— Не премину воспользоваться благословением, — ответил Род. — Но вы вот о чем не забудьте: теперь ваш господин наверняка станет чаще к вам наведываться. Ему подати платить вам придется.

Крестьяне испуганно переглянулись. Похоже, об этом они подумать не успели. Магнус насторожился, его взгляд стал сердитым.

Род понял, что пора сматывать удочки.

— Вы уж постарайтесь, — посоветовал он крестьянам. — Удачи вам.

С этими словами он развернул Векса к лесу.

Крестьяне дружно вскричали в знак протеста и побежали за ним.

— Да разве вы не останетесь, дабы мы отблагодарили вас честь по чести, сыр рыцарь? — воскликнул пожилой крестьянин — судя по всему, деревенский староста.

— Сердечно благодарен, но у меня есть другие дела, — с улыбкой ответил Род и помахал рукой.

Магнус посмотрел на отца, оглянулся на жителей деревни, опять взглянул на Рода, натянуто улыбнулся, тоже помахал рукой и поехал следом за отцом.

Как только у них за спиной сомкнулись ветви деревьев, Магнус сердито спросил:

— Почему ты не пожелал остаться? Я проголодался, жутко устал. А ты разве нет?

— И голоден, и устал, — не стал спорить Род. — Но мы можем устроить привал в лесу.

— Зачем, если можно было выспаться на сухой соломе, просушить плащи и поесть горячего?

— Потому что за это пришлось бы платить потом, — ответил Род.

— Мы и так заплатили немало!

— Верно. А ты не заметил, как поглядывали на нас некоторые крестьяне? Они поглядывали расчетливо, что-то прикидывали. Еще немного — и нас бы попросили помочь избавиться от местного барона.

— А что… Может, и стоило согласиться! — заносчиво отозвался Магнус. — Ведь вышло так, что эти люди просто сменили одного тирана на другого!

— Откуда тебе знать, что их господин-тиран?

Магнус раздраженно запрокинул голову.

— Какая разница? Он вполне может быть деспотом, а если так, то сама форма правления несправедливая! Ты сам мне говорил, а Векс твердил во время уроков: народ должен сам выбирать себе правителя и даже то, как он будет править!

— Это называется правом на самоопределение. Это ты ему втолковал, Векс?

— Да, Род, исключительно в соответствии с твоими инструкциями.

— О которых я узнал, если уж на то пошло, из твоей учебной программы, — с сардонической ухмылкой буркнул Род. — А вообще смешно, если задуматься… Горстка аристократов, и при том все — либералы до мозга костей, убежденные в том, что народ должен сам править страной. Может быть, так вышло потому, что никакого «народа» не было.

— Точно. Ты говорил, что у тебя на родине, на Максиме, жили одни аристократы.

— Ну, они просто так себя именовали. Да пожалуй, по прошествии пяти столетий они имели на это право — но когда некем править, сам термин «аристократия» теряет значение.

— Они-то по крайней мере были люди благородные.

— С этим я вынужден согласиться, — рассудительно проговорил Род. — По крайней мере — их потомки. Конечно, они избрали собственную форму правления, и она — как минимум с функциональной точки зрения — была демократичной.

— Палата Лордов, которая правила сплошными лордами? — Магнус весело улыбнулся. — Но если твои соотечественники сами выбрали для себя форму правления, почему же такого права лишены эти крестьяне?

— Такое право у них есть. Другое дело — как они могут этого добиться. И помни: их право на самоопределение ограничено из-за общения с соседями. Если другая деревня изберет для себя иную форму правления, если две разные системы схлестнутся между собой, то те и другие обязаны помнить о чужих правах.

— Им придется искать согласия. — Магнус нахмурился. — Задумаешься об одной деревне — а надо думать о десятках.

Род кивнул.

— О сотнях, тысячах. Обо всем острове Грамерай.

— А почему не сказать «обо всей Терранской Сфере»?

— Потому что пока у грамерайцев, можно считать, почти нет контактов с другими планетами, а о существующих контактах они и не догадываются.

— Но ведь настанет день, когда такие контакты начнут происходить, и что тогда?

— К этому времени, если все пойдет так, как я планирую, в Грамерае воцарится действующая демократия, сдобренная как минимум одним столетием опыта. Тогда местное население будет готово к тому, чтобы стать частью более обширного демократического сообщества, правящего Терранской Сферой.

— То есть Децентрализованного Демократического Трибунала. — Магнус сдвинул брови. — Дело всей твоей жизни — подготовить грамерайцев к тому, чтобы они заняли место в этой системе. А иначе мои соотечественники могут устроить настоящий переполох на других планетах, населенных людьми?

— Еще какой переполох, — тихо отозвался Род. — Единственная коллекция эсперов во всей обозримой галактике… Больше, чем переполох.

— Но кто ты такой, чтобы лишать нас возможности взять власть там, где мы могли бы ее взять?

Род резко повернул голову и посмотрел на сына. Как это Магнусу удалось вдруг все обернуть так, что они с отцом оказались по разные стороны баррикад?

— Я — тот, кто, на мой взгляд, старается не забывать о понятии прав отдельного человека. Или ты полагаешь, что право грамерайцев взять власть над другими может отменить право остального человечества на самоопределение?

— Нет. — Магнус насупился и стал, в свою очередь, гадать, каким образом отец сумел так повернуть спор. — Но тем, что ты желаешь обратить Грамерай в демократию, ты навязываешь свою волю. Народ Грамерая должен быть свободен в своем выборе формы правления.

— Правильно. Но ты всерьез уверен в том, что жители той деревни вправду выбрали бы что-нибудь иное, кроме настоящей демократии?

Магнус задумался, прикинул в уме возможные варианты.

— Может быть, и так, — в конце концов изрек он. — Но в тех книгах по истории, которые мне давал читать Векс, рассказывается о паре-тройке случаев, когда люди пожелали, чтобы ими правили другие.

— Угу, — кивнул Род. — В библейском Израиле, к примеру, сначала правили судьи, а потом воцарилась монархия. Однако в других случаях имел место всего-навсего замаскированный захват власти. Так, к примеру, римский, с позволения сказать, пролетариат предложил корону Цезарю.

— Как бы то ни было, ты не станешь отрицать, что такое возможно!

Род пожал плечами.

— Ничего невозможного нет. Но это вовсе не означает, что монархия — это хорошо. А я просто по природе своей противлюсь любой форме правления, которая не обеспечивает прав человека.

— Под этими словами я тоже готов подписаться, — медленно проговорил Магнус.

— Если так, то это означает, что ты — сторонник демократии в той или иной ее форме, сынок, хотя она может отличаться от известных тебе по книжкам. Обеспечение прав отдельной личности всегда приводит к тому или иному виду самоуправления.

— Можно придумать и другие формы.

— Да, но будут ли это демократии, прячущиеся под другими названиями? Если нет, то станут ли эти формы правления на самом деле заниматься обеспечением прав человека или это будут только голословные утверждения? Так или иначе, все равно придется поинтересоваться, как данное сообщество относится к своим соседям. Можно столкнуться с местной тиранией, которая, по сути, является частью крупного демократического государства, и окажется, что гарантом прав человека является демократическое правительство.

Магнус немного подумал и нахмурился.

— Послушать тебя, так получается, что ни одно правительство, ни одно общество не может существовать отдельно от других?

— Почему же — случается и так, что какая-то планета, какое-то государство существует в условиях изоляции, — признал Род. — Хотя развитие системы межзвездных перелетов и сверхсветовой связи привело к тому, что теперь даже отдельные планеты постоянно влияют друг на друга, хотя и не всегда так уж очевидно. И если такое происходит где-то, то это справедливо и здесь, в Гэллорнском лесу.

Магнус изумленно посмотрел на отца.

— Ты о чем? Ведь даже у этой маленькой деревушки есть правитель, господин!

— Верно, но это — ближе к краю леса. А если мы заберемся в чащу, то почти наверняка наткнемся там на поселения, устроенные беглыми крепостными крестьянами, каторжниками, просто недовольными людьми или хотя бы теми, кто случайно приблудился. Наверное, эти поселения как-то сообщаются между собой, но вряд ли так уж интенсивно, поскольку лес большой и густой, тут живет немало диких зверей…

— И некоторые из них могут оказаться весьма диковинными, — проворчал Магнус, — потому что тут растет ведьмин мох, из которого что угодно способен сотворить эспер-гипнотизер, не догадывающийся о своих способностях.

— И о том, каковы могут последствия. Но ведь такое можно сказать про любого из нас, верно? Как бы то ни было, — поспешно продолжал Род, — если и есть во всем Грамерас место, где карманное общество может существовать без правления со стороны, так это здесь. Может, немного прогуляемся да поглядим, какие такие формы правления мы здесь увидим?

— Я не против, — сказал Магнус. — И если нам встретится форма правления, которая людям по душе, но при этом не является демократией, этого будет достаточно, чтобы доказать мою правоту.

— Ага, стало быть, моя отлучка из дома, отлынивание от обязанностей мужа и отца превращаются в приключение? Почему бы и нет? Но именно сейчас, признаться, я жутко устал. От деревни мы отъехали довольно далеко, вряд ли нас догонят. Давай устроим привал, сынок. Я бы, честно говоря, даже соснул пару часов.

В итоге оба проспали почти сутки, проснулись на заре и позавтракали. Отлично отдохнувшие, полные бодрости, они собрали вещи, загасили костер и, оседлав коней, тронулись в путь.

А через несколько часов услышали набатный звон колокола.

Род нахмурился.

— Как-то странно… Ясное, мирное утро…

— А для заутрени поздновато, — согласился Магнус. — Но конечно, это не наше дело.

— Вот именно. Так что взглянуть не мешало бы, правильно я говорю?

— Ага, — улыбнулся Магнус. — А зачем же еще мы с тобой в путешествие отправились?

Они поехали по тропе между деревьев, которая вроде бы вела в нужном направлении. Вскоре звон колокола стал громче — а потом лес неожиданно кончился, и Род с Магнусом выехали на просторную вырубку площадью не меньше квадратной мили. Земля тут была такая ровная, что можно было разглядеть деревья на дальней стороне. Повсюду раскинулись клочки обработанных полей, разделенных плетнями и образующих причудливый узор. Здесь, посреди леса, люди обосновались и завели хозяйство.

Ближе к восточному краю вырубки возвышался холм, а вокруг него примостилась деревенька — десяток-другой мазанок под соломенными крышами. На вершине холма стояла церковь, сложенная из дикого камня, — квадратная, приземистая, но при всем том со шпилем. На земле вокруг церкви белели надгробные плиты.

Но процессия, двигавшаяся через поля, направлялась не к церковному двору, а шла навстречу Роду и Магнусу, к свежевырытой могиле ярдах в ста слева от них. Люди в трауре, похоже, не замечали незнакомцев. Шестеро крестьян несли на плечах гроб. Возглавлял процессию мужчина в черном балахоне, с епископской митрой на голове. В руках он держал распятие — покрытый искусной резьбой пастушеский посох. Но вот что странно: на священнике не было ни ризы, ни даже сутаны — только балахон, чем-то напоминавший господский халат. И уж конечно, недоставало большого креста на груди.

Магнус нахмурился.

— Как же так? Ведь у нас только два епископа — аббат в монастыре и еще один, новый, в раннимедской обители ордена Святого Видикона.

— И скорее всего ни тот, ни другой не слыхивали о том, что в этих краях у них завелся конкурент, — заметил Род. — К слову сказать, трудновато стать епископом, если в твоем подчинении нет хотя бы парочки священников, но, наверное, он и об этом позаботился.

За епископом шествовали трое псаломщиков в черных балахонах, поверх которых были надеты короткие белые рубахи. Эти наряды смутно напоминали облачения католических юношей-алтарников. Один из псаломщиков был подростком, его лицо было серьезным и скорбным. Двое других были младше — одному лет восемь, другому двенадцать, и оба они выглядели неуверенно и испуганно. За ними выхаживал священник — молодой человек в черном балахоне. Позади него шли две женщины в черных платьях и белых чепчиках. Если бы они не шагали посреди церковников, Род принял бы их за простых крестьянок, но их положение в процессии вызвало у него изумление.

За женщинами следовали люди, которые несли погребальное покрывало, а за ними — приземистый, крепкого телосложения крестьянин. Его грубо вытесанное лицо было сковано горем. И его подернутые проседью волосы, и куртка, и штаны имели вид потрепанный, вылинявший, как доски старого сарая. За ним шагали еще несколько человек — молодежь и старики, родители и дети. Все, кроме грудных младенцев, которых матери несли на руках, пели медленную и печальную песнь.

Процессия подошла к могиле. Епископ повернулся, дал знак, и гроб уложили на веревки и опустили в могилу.

— Он будет лежать здесь, этот грешник! — вскричал епископ. — Он совершил единственный грех, которому нет прощения! Когда молодой человек налагает на себя руки, ему суждено гореть в геенне огненной во веки веков! Когда душа покидает тело, слишком поздно каяться, мертвые не способны исповедаться! Мы можем только надеяться на то, что в последние мгновения своей жизни он осознал, какой тяжкий грех совершил, и успел раскаяться в содеянном. Даже в миг смерти Господь может даровать прощение!

— Славен Бог, — проговорил священник и женщины — может быть, монахини? — согласно забормотали.

— Но для того чтобы нам отворили дверь, мы должны постучать в нее! — возопил епископ. — Для обретения прощения грехов надо исповедоваться! Рануфф не сделал этого!

— Его родне от этого не легче, — проворчал Род.

— Он должен говорить то, что положено, — возразил Магнус.

— Только тогда, когда его спросят.

— Он обязан предупредить остальную свою паству о том, что такая дорога ведет в ад.

— Теперь для этого не время и не место. Для чего он это делает? Для блага прихожан или для того, чтобы утвердиться в своей власти над ними?

Магнус посмотрел на отца.

— Как же этим он может возвысить свою власть?

— Они должны поступать так, как он им велит, — объяснил Род, — а иначе они сгорят в аду.

— Рануфф умер в одиночестве, — продолжал разглагольствовать епископ, — и рядом с ним не было священника! Помолимся же о том, чтобы Господь сжалился над его душой, но пути Господни неисповедимы, и потому мы должны верить в то, что Рануфф ушел из жизни, совершив смертный грех, и потому не может быть похоронен на священной земле. Он будет покоиться здесь, рядом с диким лесом, ибо его душа одичала!

— Да будет так, — дружно проговорила толпа.

— Воистину, да будет так! — вскричал епископ. — Но отец, который взрастил Рануффа таким дерзким и нетерпеливым, непослушным и безбожным, никчемный родитель, поощрявший безмерное и богохульное недовольство своего чада, заслуживает тяжкого наказания до конца дней его!

Седой коренастый крестьянин поднял голову, посмотрел на епископа. Лицо его было каменным, взор — непроницаемым.

— На колени, несчастный! — громогласно возопил епископ, неожиданно побагровев. — Молись о том, чтобы Бог простил тебя, помиловал за то, что ты увел с пути истинного порученную твоим заботам душу!

— И это называется утешением? — возмущенно пробормотал Род.

Отец Рануффа медленно покачал головой.

— Не я увел его с пути истинного, а те, что проповедуют смирение, а сами ведут себя нагло.

— Грешник! Отступник! — взревел епископ. — Как смеешь ты так говорить о тех, кто отдает всю жизнь свою служению ближним?! Изгони дьявола, вселившегося в твою душу, и научись смирению, о котором говоришь! — Он развернулся и воззвал ко всей пастве: — Отныне никто в нашей деревне Веальдебинде не смеет разговаривать с этим человеком по имени Робле, а кто заговорит — будет объявлен грешником! Пусть все сторонятся его, пусть все от него отвернутся, дабы он не заразил своим безбожием других!

Люди зароптали, попятились, отступили подальше от отца Рануффа.

— Да живет он впредь, лишенный бесед с ближними, покуда не осознает своей греховности! — вскричал епископ. — А если он попытается заговорить с кем-то из вас, притворяйтесь глухими! Если же он попросит кого-то из вас о помощи, отвернитесь от него, как будто вы слепы! В гордыне своей от отошел от Бога…

— Да не от Бога! — зычно воскликнул крестьянин. — Ты лжешь, наглец, и сам знаешь, что лжешь!

— Заткните ему рот! — взвыл епископ, и к Робле тут же подскочил крестьянин и схватил его за руки, а другой ударил несчастного отца по губам.

— Впредь не смей раскрывать рта! — прокричал епископ и наставил на Робле указующий перст. — А посмеешь — никто не услышит твоих искусительных речей! Ступай прочь и живи так, словно ты мертв! — Он вновь обратился к пастве: — Возлюбленные мои чада, давайте вернемся к нашим повседневным трудам, и да не свернет с пути истинного в нашей деревне более ни одна душа, как то сделал Рануфф! И пусть наше милосердие проявится в том, что мы будем строги к слабым духом братьям нашим! Возвратимся же теперь в дома и на поля наши, дабы туда не ступила нога дьявола!

С этими словами епископ зашагал к деревне. Алтарники, священник и монахини поспешили следом за ним, развернулись и торопливо зашагали в ту же сторону прихожане. Никто даже не оглянулся, чтобы посмотреть на осиротевшего отца, застывшего около холмика свежей земли — всего, что осталось от его сына. Звуки песнопения затихли и смолкли вдали.

Магнус был готов что-то сказать, но Род удержал его, коснувшись его плеча. Старик остался совсем один, и некому было его утешить, кроме ветра. Робле не отрывал глаз от могилы. Вдруг он заговорил — сначала совсем тихо, потом громче:

— Вот ты и лежишь теперь тут, сынок, прямо рядом с лесом, куда ты так любил убегать. А почему ты так любил убегать? Да хотя бы для того, чтобы уйти подальше от них, чтобы не лезли они в твою жизнь со своими подглядками да приставаниями, не винили бы тебя ни в чем, не попрекали бы. Но теперь их больше нет, сынок, теперь они тебе больше не сделают больно. Их нет, вот только память твою они запятнали, как могли. Сделали из тебя пугало для детишек — вот только не подумали, что сами стали похожи на пугало. Но нету их теперь, а твоим страданиям конец. Кончены твои мучения.

Вдруг взгляд старика наполнился гневом.

— Да чтоб его повесили, его милость, епископа этого! Если это называется добротой, то уж пусть я лучше буду злой! Надо же было так запугать детишек видениями геенны огненной, да еще присобачить эти видения к законам, которые он сам и выдумал! Только и делает, что орет на детей да твердит им, что они родились порочными, что должны изгонять из себя зло, а потом принимается улыбаться и учит детей добродетелям и милосердию! Твердит им, что вера — это дар, а потом винит их в том, что никакой веры у них нету! И ничегошеньки делать нельзя, кроме того, что он велит! О, какой я был глупый, что позволил ему измываться над тобой! Надо было не слушаться твоей матери, забрать тебя да и убежать в лес! И к монахиням не надо было пускать тебя! Увел бы я тебя от них — так не успели бы они тебе вбить в голову, что ты грешник уже потому, что мужчиной родился! И не надо было мне слушать, как священник твердил тебе, что ты должен жениться и родить детей — понравится тебе девушка или нет. Надо было бежать нам с тобой в чащу леса, и пусть бы нас там сожрали волки. Уж лучше волки, чем эти шакалы в человеческом обличье, которые кормятся душами людскими! — Слезы потекли по щекам старика. — Но теперь они больше не обидят тебя, сынок, хотя только одному Богу известно, как мне худо без тебя! Отмучился ты, бедняжка! И зачем я только женился! И зачем только породил тебя!

Род не выдержал. Он вздрогнул, взял Магнуса под руку и увел к лошадям.

— Получается, что мы подслушиваем нечто слишком личное. Пусть бедняга побудет наедине со своим горем.

Магнус испытующе взглянул на отца, но тут же отвел взгляд и вспрыгнул в седло. Они поехали рядом, но взгляд у Магнуса стал таким рассеянным и отстраненным, что Род понял: его сын продолжает слушать мысли несчастного, горюющего крестьянина. Он хотел было упрекнуть Магнуса, но вспомнил о том, что теперь его сын совсем взрослый, а раз так, то и с совестью у него все должно было быть в порядке. Но то ли совести у Магнуса на самом деле не было — и в этом случае Род уже ничего не мог поделать, то ли, наоборот, именно в силу совестливости Магнус продолжал следить за мыслями старика: вероятно, что-то насторожило его. Что-то такое, что ускользнуло от Рода.

К примеру, он почему-то желал, чтобы все узнали, что церковники сотворили с его сыном.

Если так, то почему он не кричал об этом во всеуслышание на похоронах?

Потому что боялся.

Боялся? Церковников и монахинь? Людей, преданных доброте и милосердию?

Это представлялось маловероятным, но Роду пришла на память инквизиция в Испании, крестовые походы против альбигойцев, костры в Смитфилде, и он отказался от поспешных суждений. С другой стороны, эти церковники выглядели уж как-то откровенно доморощенно. Вполне можно было допустить, что насаждаемые ими догматы веры сильно отличались от тех, к которым привык Род. Он подумал и вдруг вспомнил, что епископ ни разу не упомянул имени Иисуса Христа.

Но правду сказать, и в тех обвинениях, которыми Робле осыпал верующих, не желавших отступаться от своих убеждений, большой справедливости не прослеживалось.

А как быть с отступниками?

Род мельком взглянул на сына и решил не беспокоить его.