Чародей раскованный

ГЛАВА 16

Изменились не только деревья, но и время дня. Когда отец Ал шагнул мимо Векса через линию камней было утро, а здесь была ночь с проступающими сквозь блестящую листву лучами лунного света. Он затаил дыхание при виде красоты этой лесной поляны. Да, здесь может быть магия.

Затем он вспомнил о своей миссии и огляделся в поисках каких-либо следов Гэллоугласов. Лесной ковер из лишайника был основательно утоптан, здесь, наверняка, прошло много людей. Нагнувшись поближе, он сумел различить отпечатки маленьких и больших ног, наверняка, Гэллоугласы и их дети. Он выпрямился и огляделся кругом, сразу же увидел два уходящих от него следа, маленький и широкий. Подумав, он решил, что маленький след оставлен предварительной вылазкой, а широкий — всей семьей, двигавшейся вместе. Идти по этому следу оказалось легко — палую и лежалую прошлогоднюю листву разворошили, прутья поломали, а маленькие растения затоптали. Значит он не намного отстал от них, не больше, чем на сутки. И если он поспешит... Он отправился за ними, по освещенной луной проторенной тропинке.

Он прошел примерно двадцать шагов, прежде чем случайно поднял взгляд и увидел на стволе зарубку.

Он остановился, обрадовавшись. Какие они внимательные, оставляют ему такой четкий след! Конечно же, предназначали они его не для него — откуда им знать, что кто-то последует за ними? Они несомненно хотели знать, что смогут найти обратный путь к точке, где появились; она являлась, надо полагать, единственным местом, где этот мир соединялся с их собственным. Мир?

Он огляделся кругом, соображая. На Земле никогда не росло серебряных деревьев, как и на любой планете, о какой он когда-либо слышал. Доказательство едва ли решающее, но все же... Закралась холодящая мысль, что он, возможно, даже не в своей вселенной, и ему в первый раз пришло в голову, что следует побеспокоиться о том, как попасть обратно домой.

Любопытное дело, никакого беспокойства он не испытывал. Если Бог захочет, чтобы он вернулся на Грамарий или на Землю, то Он несомненно предоставит средства. А если Он не захочет, ну, отец Ал давным-давно решил выполнять ту работу, какую ни пошлет ему Бог, где бы она не оказалась. Смерть на родной планете не имела большого значения, по сравнению с выполнением воли Божьей.

Поэтому он бодро зашагал меж лесных деревьев, идя по следу зарубок и, насвистывая, — и не просто от хорошего настроения.

Он вышел на берег реки и посмотрел в обе стороны, высматривая деревья с... Какие там зарубки! Ничего! Ни одного отмеченного ствола!

Ну, конечно, возвращаться-то они будут вдоль берега реки; они будут знать, в каком они шли направлении. Для ориентации хватало и самой речки. Им нужно лишь знать, у какого дерева сворачивать снова в лес.

Вот тут возникла непростая задачка. В какую сторону они пошли? Налево или направо? Вверх или вниз по течению?

— Какая приятная встреча при лунном свете, красивый незнакомец.

Она поднялась из воды, темные волосы переливались у нее на плечах, прикрывая груди — и прикрывали их только они. У нее были большие, раскосые глаза, маленький нос, но широкий рот с полными, красными губами и очень бледная кожа.

— Как я счастлива, — промурлыкала она, — что нашла господина, способного поухаживать за мной.

Она вышла к нему из воды. Когда она поднялась вокруг ее бедер обвился, отдавая символическую дань скромности, водяной кресс. Отец Ал сумел силой вернуть свой взгляд к ее лицу, чувствуя в своем теле реакцию, напомнившую ему, что священники тоже люди. Он облизал губы и пробормотал:

— Приветствую вас, Леди Вод.

— Я не леди, — прожурчала она — А шалунья, жаждущая выполнять приказания смертного мужа, — она обвила ему руками шею и прижалась к нему всем телом. Это противоречило всем требованиям, которых желало его тело, но отец Ал мягко, но твердо высвободился из ее объятий и прижал ей ладони друг к другу у себя перед грудью, вынуждая ее тело отстраниться от него. Она в удивлении уставилась на него. — Как так! Не отрицай будто ты не хочешь меня!

— Хочу, — признал отец Ал, — но сие было бы не правильным.

Он взглянул, на ее пальцы и заметил между ними крошечные, рудиментарные перепонки.

— Не правильно потому, что ты смертный, а я нимфа? — рассмеялась она показывая безупречные, очень белые зубки. — Полноте! Это делалось часто, и всегда к восторгу мужчин! Да, к восторгу! — Но отец Ал вспомнил кое-какие древние легенды о том, как соблазнение водяной девой приводило к смерти. А, если это не получалось, то к возрастающему отчаянию, что обязательно рвало душу смертному любовнику. Он уцепился за эти воспоминания для придания себе сил и объяснил.

— Такого не должно быть. А то, что я человек, а ты нет, имеет к этому небольшое отношение. Видишь ли, девушка, если ты расточаешь милости своего тела там, где тебя только вожделеют, а не любят, то нарушаешь свою нетронутость.

— Нетронутость? — улыбнулась она, видимо забавляясь его словами. — Такие слова только для смертных, а не для эльфейцев.

— Отнюдь, — строго поправил ее отец Ал. — Слово это означает целостность, целостность твоей души.

Она рассмеялась, ослепительным водопадом звуков.

— Да ты, наверное, шутишь! У эльфейцев же нет бессмертных душ!

— Значит есть личности, — отец Ал разозлился на себя из-за забывчивости. — Самоотождествление. Самая суть тебя, то, что делает тебя неповторимой, особенной — не совсем такой, как любая другая, бывшая на свете нимфа.

Она стала серьезной.

— По-моему ты не шутишь.

— В самом деле, не шучу. Твое самоотождествление, девушка, твое истинное «я», сокрытое ото всех и известное только тебе самой, и есть то, чем ты являешься в действительности. Оно основано на тех немногих принципах, в кои ты искренне и глубоко веришь — верования, какие по-прежнему останутся па дне, в основании твоего «я», если напрочь убрать все манеры и стили поведения.

— Ну в таком случае, — улыбнулась она — я шалунья-нимфа, ибо в самой глубине моего «я» находится самый главный мой принцип — половые наслаждения. — И снова попыталась обвить руками его шею.

Эти истории отец Ал уже слышал раньше и не только от русалок. Он твердо удержал ее руки и смотрел пристально ей в глаза.

— То, о чем ты говоришь, лишь оправдание, и оно никуда не годится. Какой-то мужчина глубоко ранил тебя, когда ты была молода и нежна. Ты открыла перед ним свое сердце, позволив ему вкусить твое тайное «я», открыла также и свое тело, что казалось вполне естественным.

Она потрясение уставилась на него, а затем вдруг рванулась, пытаясь вырваться на волю.

— Я не стану больше тебя слушать!

— Станешь, — строго сказал он, крепко держа ее за запястья. — Ибо юный воздыхатель, насытившись тобою, удрал и забрал с собой часть твоего тайного «я». А потом весело пошел своей дорогой, посмеиваясь над тобою. А ты заблудилась в печали и боли, так как он вырвал часть тебя, которую никогда нельзя будет вернуть на место.

— Смертный, — так и возопила она, — ты с ума сошел? Я же нимфа!

Это отец Ал уже слышал.

— Не имеет значения. Никогда не возникало мыслящего существа, могущего разрывать на мелкие кусочки свое тайное «я» и бросать их прохожим; ты таким образом хочешь постепенно раздать все свое тайное «я», пока ничего не останется, и ты перестанешь существовать. Останется только ходячая оболочка. Это происходит всякий раз, когда ты открываешь свое тело тому, кто тебя не любит и тому, кого не любишь ты. Все это нарушает цельность твоего тайного «я». Мы так созданы, что наши внутренние «я» и тела неразрывно соединены меж собой, и когда открывается одно, должно открыться и другое. Поэтому, когда ты открываешь свое тело, держа закрытым свое тайное «я», то нарушаешь цельность своего «я».

— Я тысячу раз проделывала это, — фыркнула она — и все же внутри я цельная!

— Нет, неверно. Всякий раз исчезал крошечный кусочек тебя, хотя ты упорно старалась не замечать.

— Нет, неправда — ибо у меня в природе отдавать свое тело и сохранять нетронутым свое «я»! Я ведь нимфа!

— Это не слабое оправдание, впервые придуманное тобой, когда у тебя в первый раз разорвали твое тайное «я». Ты тогда сказала себе: «Это не имеет значения, меня не трогает. У меня природа отдавать свое тело, а не душу, мое единственное истинное желание — наслаждение.» Чтобы доказать самой себе, ты стремилась сойтись с каждым подвернувшимся мужчиной, и каждый раз тебя рвали вновь и тебе требовалось вновь оправдывать случившееся желанием наслаждений с большим неистовством, хотя знала в глубине души, что это не то, чего бы тебе хотелось.

— А тебе-то что? — сердито спросила она. — Почему ты читаешь мне проповеди? Почему ты заставляешь меня слушать, когда я отворачиваюсь? Разве не из-за собственного оправдания, жаркой похоти, что бушует в тебе при виде меня?

Осторожно, — подумал отец Ал.

— Да, так. Но разве мое оправдание вредит тебе? Или мне?

Она нахмурила бровки, вглядываясь ему в глаза.

— Нет... мне нисколько. И все же тебе, по-моему, это вредит, потому что для тебя было бы куда естественней схватить меня и сойтись со мной буйно и самозабвенно.

— Ты видишь меня насквозь, — признал отец Ал. — Хотя это и естественно, по не правильно, так как будет оторвана часть меня, равно как и часть тебя. — Он вздохнул. — По мнению мужчин, женское «я» может быть растерзано спариванием одной ночи, в то время, как мужскому «я», такая участь не грозит, но это только мнение. Мы тоже созданы единым куском, тело и душа столь хитро соединены друг с другом, что мы не можем отдать одно, не отдав другого. И нас тоже может растерзать первое спаривание с той, которая не любит. Но и мы пытаемся иной раз отрицать, стараясь переспать со всеми девицами, с какими удастся. Вот так и родилась легенда о мужской мощи. Души многих молодых были растерзаны беспорядочными связями, проистекающими из таких вот соображений, что по существу являются призраком. Если б молодые люди сказали правду, то признались, что удовольствия весьма сомнительны, так как спаривание без любви, когда наслаждение переходит в экстаз, на самом деле превращается в пепел и отдает желчью.

— Я думаю, — медленно проговорила она — что ты говоришь так из-за боли, которую сам познал.

Он печально улыбнулся.

— Все молодые люди совершают одни и те же ошибки. Многие ступают на дерн, прикрывающий ловчую яму, как бы их не предупреждали о беде старшие. И я был некогда молод, и не всегда носил рясу.

Вдруг ее глаза расширились от ужаса. Отпрыгнув назад, она окинула его одним быстрым взглядом с ног до головы и прижала ладони ко рту.

— Ты — монах!

Он улыбнулся.

— Ты видела лишь, что я мужчина?

Она кивнула.

— Если б ты внимательно посмотрела, то поняла, что я гуляю по берегу речки не в поисках удовольствий.

— Нет, это совсем необязательно, — нахмурилась она, — я знала. Нет, неважно. Если ты пришел сюда не развлекаться, то зачем?

— Я ищу тут одного мужа, жену и трех детей, — медленно проговорил отец Ал. — Они вышли некоторое время назад из этого леса, пока светило солнце. Ты случайно не видела их?

— Видела, — медленно отвечала нимфа, — они разбудили меня после дневного сна: малыши сильно шумели.

— Понимаю. — Отец Ал читал проповеди в семейных церквях. — Ты не могла бы сказать, в какую сторону они направились?

Она покачала головой.

— Я видела их недолго. Успела только заметить, что с ними женщина, очень красивая. — Это воспоминание, кажется, раздражало нимфу. — Я не возымела никакой надежды на удовлетворение, хотя мужчина и мальчики были миловидные, поэтому снова отправилась в свою водную постель.

— Пропади все пропадом! — отец Ал стиснул кулак. — Как же мне определить, в какую сторону идти?

— Если дело столь важно для тебя, — медленно проговорила нимфа — то, может, я сумею помочь. Ты посиди здесь и подожди, а я быстро поплыву по речке и поищу их следы.

— Тогда сплавай же! — выкрикнул отец Ал. — Вот то, что надо! Ну, спасибо тебе, девушка! Да благословит тебя...

— Умоляю тебя, остановись! — подняла руку нимфа. — Прошу тебя не называй своего Божества! Побудь здесь, я поищу. — Она нырнула в воду и пропала.

Отец Ал посмотрел ей вслед, а затем вздохнул и осторожно опустился на речной берег. Он уж не так юн, как раньше. Но в некоторых отношениях все еще достаточно молод для удовольствий, а? Он гадал, будет ли от его настойчивой лекции какой-то прок, запомнит ли ее нимфа. Вероятно нет. Когда дело касалось секса, молодежь ничему не способна научиться, а девушка была вечно молодой. Но с ее стороны было очень любезно предложить ему помощь или это послужило лишь удобным предлогом убраться подальше от болтливого старика?

С этой мыслью он сидел, как на иголках, напряженно гадая, соизволит ли нимфа хотя бы вернуться.

Вдруг вода перед ним с шумом расступилась, и из нее поднялась нимфа, отбрасывая с лица волосы.

— Они идут, любезный монах. Возвращаются вверх по течению берегом реки. — Она показала где, — хотя и не могу сказать почему.

— Тысячу тебе благословений! — воскликнул, стремительно вскакивая на ноги, отец Ал. Нимфа в ужасе ахнула и с плеском исчезла.

Отец Ал уставился на широкие круги ряби, прикусив язык от испуга из-за своего ложного шага. Ну, она несомненно поймет, что он просто увлекся, и припишет ему добрые намерения.

Затем он повернулся, готовясь идти. Нимфа уже отступила на второй план. Он нырнул в росший вдоль берега подлесок, направляясь обратно в лес, вниз по течению и, волнуясь при мысли, что он встретится, наконец, с Гэллоугласами.