Час волка

Глава 1

Глаза были в красных ободках, а лицо белым как мел. Это был плохой признак.

— Боюсь, ничего из этого не получилось, — сказал Мартин Борман. Он прокашлялся. — Доктор Гильдебранд мертв и… план, мне кажется, не принес плодов.

Он ждал, не будет ли прибавлено еще что-нибудь, руки его были стиснуты в кулаки на поверхности стола. Со стены позади него сурово смотрел Фридрих Великий.

— Нам… не кажется, что самолет долетел до Лондона, — продолжал Борман. Он с неудовольствием глянул на другого человека, сидевшего в комнате, седовласого с прямой спиной фельдмаршала. — То есть, нужно сказать, что у нас нет свидетельств, что карнаген доставлен к цели.

Тот ничего не сказал. На его виске ровно билась жилка. В позолоченной оконной раме было видно, как на Берлин ложатся сумерки 6 июня. На другой стене были прикреплены карты Нормандии, показывавшие побережья, которые мир скоро узнает под кодовыми названиями Ута, Омаха, Золото, Юно и Меч. На этих картах повсюду были нарисованы красные стрелки, направленные вглубь материка, и черные стрелки, отмечавшие отступление. «О, изменники!» — подумал он, поглядев на них. — «Немец— кие войска!»

— План окончился провалом, — сказал Борман. — По… непредвиденным обстоятельствам.

— Нет, не поэтому, — тихим спокойным голосом сказал Гитлер. — Потому, что кто-то недостаточно сильно верил в него. Кому-то не хватило нужной силы воли. Приведите ко мне Блока. — Голос его стал более резким. — Полковник Эрих Блок. Вот кого я желаю видеть. Немедленно!

— Полковника Блока с нами больше нет.

— Изменник! — Гитлер почти встал за столом. — Что он сделал? Сбежал и отдался первому же британскому солдату, которого увидел?

— Полковник Блок мертв.

— Да, я тоже бы покончил самоубийством, если бы испортил дело так, как он! — Гитлер встал. Лицо его покраснело и выглядело увлажнившимся. — Мне бы следовало знать, что нельзя поручать ему ничего ответственного! Он был неудачником, притворявшимся удачливым. Мир полон такими!

Боюсь, что полна ими в основном Германия, — сказал фельдмаршал про себя.

— Когда я думаю про время и деньги, затраченные на этот план, меня трясет лихорадка! — Гитлер вышел из-за стола. — Итак, Блок распорядился собственной жизнью, так? Как же это произошло? Таблетки или пистолет?

— Э… — Борман чуть не сказал — пропеллер. Но сказать фюреру, что произошло на самом деле, воистину значило открыть банку с червями. Тут и немецкое Сопротивление, эти вонючие свиньи, и тайные агенты, каким-то образом уничтожившие весь карнаген. И неприлично выглядевшее дело Чесны ван Дорн тоже. Нет, нет! Самое лучшее оставить рассказ таким, каким его поведали: армия бомбардировщиков разбомбила на острове Скарпа склад топлива и боеприпасов, от взрыва которых были уничтожены химические реагенты. Фюреру в эти тревожные времена есть еще о чем беспокоиться, не только о действительности. — Пистолет, — ответил он.

— Ну, это сэкономило нам пулю, так ведь? Но все это время и усилия потеряны напрасно! За такие деньги можно было изобрести пушку для стрельбы по солнцу! Но нет, нет — Блок и его заговорщики должны были отговорить меня от этого! Я — слишком доверчив, вот в чем проблема! Мартин, я думаю, что, в конце концов, этот человек, возможно, работал на британцев!

Борман пожал плечами. Иногда лучше было позволить ему верить в то, во что ему хотелось. Так с ним было легче общаться.

— Мой фюрер, — фельдмаршал показал на карты Нормандии. — Если бы вы могли, пожалуйста, обратить ваше внимание к текущей ситуации, вы бы увидели, что здесь британцы и канадцы продвигаются к Касне. — Там, — он коснулся другого участка на карте, — американские войска движутся к Карентану. Наши войска слишком растянуты по всему фронту, и потому не способны справиться с обеими проблемами. Не могу ли я спросить вашего мнения по вопросу: какими дивизиями перекрыть эту угрозу?

Гитлер ничего не сказал. Он стоял, упершись взглядом не в карты, на которых демонстрировалась борьба не на жизнь, а на смерть, а в свою коллекцию акварелей, на которых крались воображаемые волки.

— Мой фюрер, — настаивал фельдмаршал. — Что же нам делать?

На лице фюрера дрогнула жилка. Он отвернулся от рисунков, подошел к столу и выдвинул верхний ящик. Полез в него, и рука его извлекла нож для разрезания конвертов.

Он прошел назад к рисункам, глаза его остекленели, походка стала как у лунатика, и пронзил лезвием первый рисунок, разодрал сюжет с сельским домиком сверху донизу, а с ним и волка, спрятавшегося в тени. Лезвие проткнуло вторую акварель — с горным потоком и волком, кравшимся за скалой.

— Ложь, — шептал Гитлер, раздирая холсты. — Ложь и обман.

— Мой фюрер? — спросил фельдмаршал, но ответа не было.

Мартин Борман отвернулся и отошел, встав у окна, выходившего на Тысячелетний Рейх.

Лезвие раздирало третий рисунок, на котором волк спрятался среди лужайки с белыми эдельвейсами.

— Все — ложь, — сказал человек, голос его был напряженным.

Лезвие ходило туда и сюда, клочья холста падали на начищенные ботинки.

— Ложь, ложь, ложь…

Вдалеке завыла сирена противовоздушной обороны. Ее вой вибрировал над разбитым городом, затуманенным пылью и дымом от предыдущих бомбовых налетов. С востока надвигалась ночь.

Гитлер уронил нож на ковер. Зажал ладонями уши.

Край города осветила бомба. Борман приложил к глазам руку, чтобы эта вспышка не мешала ему смотреть. Пока Гитлер стоял, дрожа, над останками своих видений, валяющимися у него под ногами, фельдмаршал прикрывал рот ладонью, сдерживая в себе крик.

Глава 2

Колокола Биг-Бена вызванивали одиннадцать часов. Майкл Галатин размышлял, что кое-где это время известно как час волка. В данном случае, однако, это было одиннадцать часов солнечного утра середины июня, и даже волку надо было быть осторожным с лондонским уличным движением.

Он наблюдал за этим движением из окна, выходящего на Даунинг-стрит; автомобили двигались по набережным Темзы, вливаясь в водоворот Трафальгарской площади. Он чувствовал себя свежим и оживленным. Так было всегда после встречи со смертью и ее поражения, по крайней мере на какое-то время. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и голубого рисунка галстук, а под одеждой у него ребра были стянуты лейкопластырем. Рана на ладони была еще забинтована, а бедро причиняло боль, но он был в порядке. Он опять будет бегать, так же, как всегда.

— О чем ты задумался? — спросила она, подходя со спины.

— Ах, какой сегодня чудесный день, я рад, что вышел из госпиталя. Дни, похожие на этот, не кажутся такими хорошими, когда лежишь в постели.

— Я бы сказала, что это зависит от постели, а как ты?

Майкл повернулся к ней. Чесна казалась посвежевшей, на лице ее не было морщинок, которые наложила боль. Ну, возможно, некоторые все же остались: такова жизнь.

— Да, — согласился он. — Я бы, конечно, тоже.

Открылась дверь, и вошел крупный большеносый человек в форме капитана Королевских военно-воздушных сил. Волосы у Лазарева отросли и он оставил бороду, хотя сейчас она была опрятно расчесана. Он был чище мыла, и даже пахло от него мылом. Левая рука и плечо под курткой ВВС были залеплены пластырем, пластиковая заплата скрепляла разбитую ключицу.

— Привет! — сказал он, радуясь, что видит их. Он улыбался, и Чесна осознала, что по-своему, в своем грубоватом роде, Лазарев был очень красив. — Прошу прощения, что опоздал.

— Ничего. Мы явно не на военном положении. — Им было назначено прийти ровно к одиннадцати часам. — Раз уж заговорили о войне, вы что, записались в Королевские ВВС?

— Ну, я — все еще офицер русских военно-воздушных сил, — ответил он на родном языке, — и как раз вчера мне присвоено за заслуги звание капитана. Я летал на «Спитфайре». Ах, что за самолет! Если бы у нас были «Спитфайры», мы бы… — Он опять улыбнулся и не договорил. — Я собираюсь возвратиться сразу же, как смогу. — Он пожал плечами. — Как я уже говорил, в небе я — лев. А что насчет вас обоих?

— Я — домой, — сказал Майкл. — Надолго. А Чесна уезжает в Калифорнию.

— Ах, да! — Лазарев попытался сказать по-английски: — Кэли-форнай-ей?

— Именно туда, — сказала Чесна.

— Замечательно. Там ты будешь большой сенсацией!

— Я устроюсь на тихое место. Может, буду летчиком-испытателем.

— Летчик! Да!

Простое упоминание этого слова вызывало на лице русского мечтательное выражение.

Майкл взял Чесну под руку и посмотрел на Лондон. Это был красивый город, тем более красивый от того, что над ним больше никогда не будут летать немецкие бомбардировщики. Плохая погода вынудила перенести день Икс с пятого на шестое; с этого дня сотни тысяч солдат союзников, высадившихся на побережье Нормандии, крепко давили на нацистов, загоняя их обратно в Германию. Война, конечно, еще не окончена, будет еще много тяжелых испытаний и несчастий, пока нацистов не загонят обратно в их логово. Но первый шаг был сделан. Вторжение в Европу было великим, хотя и дорого обошедшимся, успехом. Теперь освобождение Парижа было вопросом нескольких недель, и родина Габи скоро будет свободна. Продвижение Гитлера закончилось. Отныне будет только долгое отступление, пошатнувшаяся немецкая военная машина попала между — осмеливался ли он думать об этом? — стальными кулаками Америки, Великобритании и России.

Когда луч солнца упал на его лицо, Майкл думал о пройденном им пути. О Мак-Каррене и Габи, о подземных переходах, о Камилле и Мышонке, о схватке на крыше парижской Оперы, стычке в лесу под Берлином, разрушенном доме и разрушенной жизни Мышонка, Железном Кресте, не значившем ровно ничего. Он думал о «Рейхкронене» и смертельном поезде Гарри Сэндлера, о камерах Фалькенхаузена и о долгом полете в Норвегию. О Китти и ноже с кривым лезвием.

Был также и еще один пройденный путь: он шел по нему с тех пор, как мальчиком бежал за воздушным змеем по русскому лесу. Этот путь вел его по миру радости и печали, трагедии и триумфа, к этому великому моменту, за которым лежало будущее.

Человек или зверь? — недоумевал он. Теперь он знал, какому миру он в действительности принадлежал. Заняв свое место в мире людей, он сделал чудо реальностью. Он не думал, что подвел Виктора. Скорее даже, Виктор мог бы гордиться им, как отец гордится любимым сыном.

«Живи свободным», вспомнил он. Если бы это вообще было возможно в этом мире, он бы взял из него все лучшее.

На столе секретарши прозвенел звонок. Она была маленькой, с широковатой нижней челюстью и гвоздикой на лацкане.

— Сейчас он вас примет, — сказала она им и встала, чтобы открыть дверь во внутренний кабинет.

Человек в нем, по-бульдожьи массивный, встал из-за своего стола и вышел им навстречу. Да, слышал про ваши громкие дела, сказал он. Пожалуйста, садитесь! Он указал им на три кресла. Церемония награждения, сказал он, будет маленьким, спокойным мероприятием. Нет смысла привлекать внимание прессы к столь личному событию. Согласны ли они с этим? Конечно, они согласились.

— Не возражаете, если я закурю? — спросил он Чесну и, когда она сказала, что нет, извлек из сигарной коробки розового дерева на своем столе одну из своих длинных традиционных сигар и зажег ее. — Вы должны сознавать, какую службу сослужили для Англии. И даже для всего мира. Неоценимую службу. У вас есть друзья в высоких сферах, и обо всех вас хорошо позаботятся. Да, раз уж мы заговорили о друзьях! — Он полез в ящик стола и вытащил оттуда конверт, запечатанный воском. — Это от вашего друга, майор Галатин.

Майкл взял его. Он узнал печать на воске и слабо улыбнулся. Конверт скрылся в кармане пиджака.

Премьер-министр пространно рассказывал о деталях вторжения и о том, что к концу лета нацисты будут воевать уже внутри Германии. Их планы химической войны бесславно разбиты; не только в этом деле со «Стальным Кулаком», сказал он, но также из-за… скажем, растворения Густава Гильдебранда?

Майкл рассматривал его лицо. Ему хотелось все-таки задать свой вопрос.

— Извините, сэр? Есть ли у вас… просто случайно, какие-нибудь родственники в Германии?

— Нет, — сказал Черчилль. — Конечно, нет. А что?

— Я… видел кое-кого, одетого так, чтобы быть похожим на вас.

— Ах, нахальные черти! — проворчал премьер-министр и выпустил клуб синего дыма.

Когда их аудиенция у премьер-министра окончилась, они вышли из здания и остановились на Даунинг-стрит. Лазарева ждал автомобиль с водителем из Королевских ВВС. Он одной рукой обнял Чесну, потом похлопал по спине товарища.

— Галатинов, ты должен позаботиться о Златовласке, а? — Лазарев улыбнулся, но глаза у него были слегка влажными. — В ее присутствии веди себя как джентльмен… что значит, как англичанин, а не как русский!

— Постараюсь всегда об этом помнить. — Однако он подумал, что Лазарев был настоящим джентльменом, несмотря на то, что был русским. — А где будешь ты?

Лазарев поднял взгляд к безоблачному небу. Он опять улыбнулся, лукаво, похлопал Майкла по плечу и влез в ожидавший автомобиль, словно член королевской семьи. Водитель из Королевских ВВС отъехал от бордюра, и Лазарев отдал Майклу честь. Затем автомобиль растворился в уличном движении.

— Давай пройдемся, — сказал Майкл.

Он взял Чесну под руку и повел ее к Трафальгарской площади. Она все еще слегка прихрамывала, но лодыжка у нее заживала без осложнений. Он любил компанию Чесны. Он хотел показать ей свой дом и, кто знает, что могло из этого выйти? Что-нибудь продолжительное! Нет, вероятно, нет. Оба они двигались в разных направлениях, несмотря на то, что сейчас их руки вместе. Но хотя бы на время было бы приятно.

— Ты любишь животных? — спросил он ее.

— Что?

— Я так, любопытствую.

— Ну… собак и кошек, да. А каких животных ты имеешь в виду?

— Чуть покрупнее, — сказал он, но уточнять не стал. Он не хотел пугать ее, пока они не покинут отель в Лондоне. — Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела мой дом в Шотландии. Не хочешь ли съездить туда?

— С тобой? — Она стиснула его руку. — И когда мы едем?

— Скоро. Дома у меня спокойно. Будет много времени для разговоров.

Опять она была озадачена.

— Разговоров? О чем?

— О… мифах, фольклоре, — сказал он.

Чесна засмеялась. Майкл Галатин был один из самых интересных и, конечно же, необычных мужчин, каких она когда-либо встречала. Его близость возбуждала ее. Она сказала:

— Мы будем только разговаривать?

Майкл остановился в тени лорда Нельсона, положил руки на талию Чесны и поцеловал ее.

Их тела прижались друг к другу. Лондонцы останавливались, тараща глаза, но ни Чесна, ни Майкл не обращали внимания. Их губы слились вместе, в них словно бы горел жидкий огонь, и пока продолжался поцелуй, Майкл ощущал дрожь.

Он знал, что она означала. Под одеждой черная гладкая шерсть поползла по его спине. Он чувствовал, как шерсть поднималась по плечам, сопровождаемая дрожью в моменты чистой, сильной страсти и радости, а затем кожу его стало пощипывать, когда шерсть начала исчезать.

Майкл поцеловал уголки ее губ. Ее аромат, корицы с кожей, запечатлелся в его душе. Он остановил проезжавший кэб, и они с Чесной сели в него и направились на Пикадилли к своему отелю.

По дороге он вынул из кармана конверт, сломал восковую печать и вытащил письмо. В нем было всего несколько слов, написанных знакомым почерком: «Желаю приятно отдохнуть перед следующим заданием».

Он вложил письмо обратно в конверт, а конверт положил в карман. Как человек, он жаждал покоя, но волк внутри него жаждал действия. Который из них победит? Этого он не мог сказать.

Чесна прильнула к нему, положив голову на его плечо.

— Это то, из-за чего тебе нужно беспокоиться?

— Нет, — сказал ей Майкл. — Не сегодня.

Сражение было выиграно, но война продолжалась.