Час волка

Глава 1

Опять его разбудил этот сон, и он лежал в темноте, в то время как порывы ветра звенели стеклами окон и хлопал незакрепленный ставень. Ему снилось, что он волк, которому снится, что он человек, которому снится, что он превратился в волка. В этой путанице сновидений обломками разломанной механической головоломки лежали обрывки и фрагменты воспоминаний: окрашенные в тон сепии лица отца, матери и старшей сестры, лица, как будто с фотографии с обгоревшими краями; дворец из обломков белого камня, окруженный непроходимым дремучим лесом, в котором лишь вой волков переговаривался с луной. Проносящийся мимо состав с паровозом, светящий фарами, и маленький мальчик, бегущий рядом с рельсами, все быстрее и быстрее, ко въезду в открывающийся перед ним туннель.

Из головоломки памяти: старое, сморщенное лицо с седой бородой, губы, открытые в шепоте: «Живи свободным».

Он уселся на корточки и понял, что лежал не в постели, а на холодном каменном полу перед камином. Несколько угольков, мерцающих в темноте, ожидали, чтобы их поворошили. Он поднялся — обнаженное и мускулистое тело — прошел к высоким выступающим наружу окнам, выходившим на безлюдные холмы Уэльса. За стеклами свирепствовал мартовский ветер, редкие атаки дождя и льда били по окнам. Он смотрел из темноты во тьму и знал, что они идут.

Они оставили его слишком надолго. Нацисты отходили к Берлину под мстительным натиском Советов, но Западная Европа — Атлантическая стена — все еще находилась под пятой Гитлера. Сейчас, в 1944 году, надвигались великие события, события с большой вероятностью победы или риском поражения. А он слишком хорошо знал, что будут представлять собой последствия поражения: Западная Европа в руках объединившихся нацистов, вероятно усиленное наступление на русские войска и неистовая схватка за территории между Берлином и Москвой. Хотя их ряды поредели, нацисты все еще были лучшими убийцами в мире. Они все еще могли остановить русскую военную машину и опять хлынуть к столице Советского Союза.

К столице родины Михаила Галатинова.

Но теперь он был Майклом Галатином и жил в другой стране. Он говорил по-английски, думал по-русски и мог предугадывать с помощью языка более древнего, чем каждый из этих человеческих языков.

Они направляются сюда. Он чувствовал, что они приближались, так же верно, как ощущал ветер, прорывающийся зигзагами через лес в шестидесяти ярдах отсюда. Происходящие в мире события вели их все ближе к этому дому на каменистом побережье, которого большинство людей привычно сторонилось. Шли они по одной причине.

Они нуждались в нем.

«Живи свободным», вспомнил он, и рот его искривило что-то похожее на улыбку, в которой была какая-то горечь. Свобода под кровом его дома на этой штормистой земле, где ближайшая деревня, Эндрос Рил, располагалась в целых пятнадцати милях к югу, была лишь иллюзией. Для него смысл свободы заключался в уединенности, он все больше и больше убеждался, прослушивая коротковолновые радиопередачи от Лондона и до Европы и вслушиваясь в голоса, разговаривавшие цифрами сквозь шквалы атмосферных помех, что узы человеческого вязали его по рукам и ногам.

Поэтому он не откажет им войти, когда они придут, потому что он — человек, и они тоже люди. Он выслушает то, что они ему скажут, может быть, даже кратко обсудит это, прежде чем отказаться. Они проедут долгий путь по разбитым дорогам, и он, вероятно, предложит им кров на ночь. Однако его служба для приемной родины выполнена, и теперь пришло время молодых солдат с забрызганными грязью лицами и нервными пальцами на спусковых крючках карабинов. Генералы и начальники могут отдавать приказы, но пусть молодые, умирая, выполняют их. Так было во все времена, и в этом отношении будущее войн не изменится никогда. Люди будут такими же, какие они есть.

Конечно, нет причин давать им от ворот поворот. Он может запереть ворота, поставить перед ними знак, что дальше дороги нет, но они найдут способ обойти это или просто перекусят забор из колючей проволоки и пройдут. У британцев огромный опыт в том, как перекусывать колючую проволоку. Поэтому самое лучшее — оставить ворота не запертыми и ждать их. Это может случиться завтра или послезавтра, или на следующей неделе. Как бы то ни было, когда-нибудь это случится.

Майкл на мгновение прислушался к песне пустыни, голова его слегка повернулась. Затем он вернулся на каменные плиты пола перед камином, сел, обхватив колени руками и попытался успокоиться.

Глава 2

— Он выбрал для себя чертовски безлюдное место, не правда ли? — майор Шеклтон зажег сигару и опустил со своей стороны стекло сверкавшего черного «Форда», чтобы дым вытягивало наружу. Кончик сигары рдел в неуютном сумраке позднего вечера. — Вы, бритты, таковы же, как эта погода, а?

— Боюсь, что у нас нет другого выбора, кроме как только любить ее, — ответил капитан Хьюмс-Тельбот. Он улыбнулся как можно вежливее, его аристократические ноздри чуть вздернулись. — Или хотя бы мириться с ней.

— Воистину так.

Шеклтон, офицер армии Соединенных Штатов, с лицом, похожим на обух секиры, выглянул наружу; серые низкие тучи и мерзкая морось. Он больше двух недель не видел солнца, а от холода у него ныли кости. Пожилой, с распрямленной спиной, британский армейский водитель, отделенный от пассажиров стеклянной перегородкой, вез их по узкой, мощеной булыжниками дороге, змеившейся между темными, скрываемыми тучами утесами и участками густого соснового леса. Последняя деревня, которую они проехали, Хьюлетт, осталась в двенадцати милях позади.

— Вот почему вы такие бледные, — продолжал он, ведя себя как слон в посудной лавке, — все тут похожи на призраков. Приезжайте к нам в Арканзас, я покажу вам весеннее солнце.

— Не уверен, что у меня будет для этого время, — сказал Хьюмс-Тельбот и опустил стекло на полтора оборота. Это был бледный и тощий двадцативосьмилетний штабной офицер, чье первое тесное знакомство со смертью произошло в Портсмутском канале, когда в семидесяти футах над его головой провыл истребитель «Мессершмит». Но это было в 1940 году, а сейчас ни один самолет «Люфтваффе» не осмеливался перелетать через пролив.

— Итак, Галатин проделал отличную работу в Северной Африке? — зубы Шеклтона сжимали сигару, и окурок ее был мокр от слюны. — Это было два года назад. Если он с тех пор ничем не занимался, что заставляет вас думать, что он может справиться с этой работой?

Хьюмс-Тельбот незряче уставился на него своими голубыми глазами:

— Потому, — сказал он, — что майор Галатин — это профессионал.

— Я тоже, сынок, — Шеклтон был на десять лет старше британского капитана. — Но я вовсе не считаю себя способным высадиться с парашютом во Франции и сделать все это. Последние двадцать четыре месяца я ни разу не подставлял свой копчик. Я гаран… — черт побери, гарантирую вам, что это чертовски трудное задание.

— Да, сэр, — согласился англичанин, только потому что почувствовал, что это надо сделать, — но ваши… э… люди просили помощи в этом деле, и поскольку это выгодно нам обоим, мое руководство решило…

— Да, да, да, это все — вчерашние новости, — Шеклтон нетерпеливо махнул собеседнику рукой. — Я говорил своим людям, что я не подкупился послужным списком Галатина, извините, майора Галатина. У него недостаточно опыта работы полевых условиях, насколько я знаю, но мне предоставили возможность судить на основе личного знакомства. Что не соответствует нашим приемам работы в Штатах. Там мы ориентируемся по послужным спискам.

— Мы здесь ориентируемся по характеру, — холодно сказал Хьюмс-Тельбот, — сэр.

Шеклтон слабо улыбнулся. Ну, наконец-то он зацепил этого мальчишку с несгибаемой шеей.

— Ваша разведка вполне могла порекомендовать Галатина, но для меня это не стоит и лопаты дерьма, — он пыхнул дымом из ноздрей, и в глазах его появился яростный огонек. — Я понимаю, что Галатин — не настоящее его имя. Раньше он был Михаил Галатинов. Он русский. Правильно?

— Он родился в Санкт-Петербурге в 1910 году, — последовал осторожный ответ. — В 1934 году стал гражданином Великобритании.

— Да, но Россия у него в крови. Русским доверять нельзя. Они пьют слишком много водки. — Он стряхнул пепел в пепельницу позади водительского сиденья, но его действия были неточны, и большая часть пепла просыпалась на его начищенные до блеска ботинки. — Так почему он оставил Россию? Может, его там разыскивали за преступление?

— Отец майора Галатина был армейским генералом и другом царя Николая Второго, — сказал Хьюмс-Тельбот, глядя, как в желтом свете фар разворачивалась дорога. — В мае 1918 года генерала Федора Галатинова с женой и двенадцатилетней дочерью казнили советские партийные экстремисты. Юный Галатинов сбежал.

— И? — подтолкнул Шеклтон. — Кто провез его в Англию?

— Он приехал сам, устроившись матросом на грузовом судне, — сказал капитан, — в 1932 году.

Шеклтон курил сигару и обдумывал сказанное.

— Постойте, — спокойно сказал он, — вы говорите, что он скрывался от карательных органов России со времени, когда ему было восемь лет, до того, как ему стало двадцать два года? Как ему это удалось?

— Не знаю, — сознался Хьюмс-Тельбот.

— Вы не знаете? Ну, я-то думал, что вы, ребята… считается, что вы знаете о Галатине все. Или почти все. Разве у вас не ведется проверка личных дел?

— В его личном деле есть нечто вроде пробела, — он увидел впереди сквозь сосны смутное свечение. Дорога повернула, ведя их в сторону светящихся фонарей. — Часть информации засекречена, доступна только для управления разведки.

— Да? Ну, уже этого достаточно, чтобы я не хотел поручать ему эту работу.

— Полагаю, что этот период жизни майора Галатина связан с теми людьми, которые остались верны памяти царского окружения и помогли ему выжить. Раскрыть эти имена было бы… скажем, более чем неблагоразумно.

Маленькие домики и жмущиеся друг к другу деревенские строения вынырнули из мороси. Маленький белый указатель гласил: «Эндорс Рилл».

— Если мне будет позволено, я поведаю вам анекдотичное предание, — сказал Хьюмс-Тельбот, мечтая запустить в этого мрачного американца дымящуюся гранату. — Насколько я понял, был в Санкт-Петербурге легендарный Распутин, который наслаждался… любовными связями с различными дамами, несколько из которых в 1909 и 1910 годах родили детей. Одной их этих дам была Елена Галатинова, — он взглянул Шеклтону в лицо. — Распутин мог бы быть настоящим отцом Михаила Галатинова.

Из горла Шеклтона вырвался слабый кашель от сигарного дыма.

Послышался звук мягкого барабанного постукивания пальцами. Мэллори, водитель, слегка постучал по стеклу и нажал на педаль тормоза «Форда». Автомобиль замедлил ход, дворники счищали со стекол дождь и лед. Хьюмс-Тельбот опустил стеклянную перегородку, и Мэллори сказал с заметным оксфордским выговором:

— Прошу прощения, сэр, но я думаю, нам нужно остановиться, чтобы спросить дорогу. Может быть, лучше здесь, — он указал на освещенную фонарем таверну, приближавшуюся справа.

— Действительно, стоит, — согласился молодой человек и вновь поднял стекло, в то время как Мэллори подвел высокий автомобиль к стоянке перед дверью таверны.

— Я вернусь через минуту, — сказал Хьюмс-Тельбот, поднимая воротник шинели и открывая дверцу.

— Подождите меня, — сказал ему Шеклтон. — Я бы не отказался выпить виски, чтобы согреть кровь.

Они оставили Мэллори в автомобиле и поднялись по ступенькам. Над дверью на цепи висела вывеска, и Шеклтон, глянув на нее, увидел нарисованного барана и надпись «Бараньи отбивные». Внутри топилась чугунная печка, распространявшая приятный острый запах болотного торфа, и на деревянных стенах с крюков свисали керосиновые лампы. Трое мужчин, сидевших за дальним столом, тихо разговаривая и прикладываясь к кружкам с элем, прервали разговор, разглядывая офицеров в форме.

— Приветствуем вас, джентльмены, — с сильным шотландским акцентом проговорила из-за стойки привлекательная черноволосая женщина. Глаза у нее были ярко-голубыми, они быстро оглядели гостей с хорошо скрытой проницательностью. — Чем могу служить?

— Виски, детка, — сказал Шеклтон с улыбкой, не выпуская сигары из зубов, — лучшую отраву, какая у вас есть.

Она откупорила кувшин и налила ему темный мерный стакан до краев.

— Единственное пойло, какое у нас есть, кроме эля и горького пива, — она слабо улыбнулась, улыбка была недоброй, в ней сквозил вызов.

— Мне ничего не наливайте, но я хотел бы получить некоторые сведения, — Хьюмс-Тельбот грел руки над печкой. — Мы ищем человека, живущего где-то здесь. Его зовут Майкл Галатин. Вы не…

— О, да, — сказала она и глаза ее просияли, — конечно, я знаю Майкла.

— Где он живет? — Шеклтон дунул на виски, и ему показалось, что брови его опалило.

— Недалеко. Он не жалует посетителей, — она обтерла тряпкой кувшин. — Очень не жалует.

— Он ждет нас, детка. Официальное дело.

Она на момент задумалась, глядя на его начищенные пуговицы.

— Езжайте по этой дороге, которая проходит через Рилл. Миль восемь будет нормальная дорога, а потом она перейдет в проселочную дорогу или в топь — как уж получится. Там она раздваивается. Дорога налево хуже другой. Она и ведет к его воротам. Будут они открыты или нет, зависит от него.

— Мы откроем, если они закрыты, — сказал Шеклтон. Он вынул изо рта сигару и с улыбкой в сторону барменши проглотил стакан местного виски.

— До дна, — сказала она ему.

Колени у него дрогнули, когда виски опалило ему глотку, как поток лавы. На мгновение ему показалось, что он глотнул толченое стекло или ломанные бритвенные лезвия. Он почувствовал, как его прошибает пот, и едва удержал в груди кашель, потому что барменша наблюдала за ним, хитро улыбаясь, а он проклял бы себя, если бы ударил лицом в грязь перед женщиной.

— Ну как, понравилось, детка? — спросила она, сама наивность.

Он побоялся сунуть сигару в рот, чтобы от сигары глотка не воспламенилась и ему взрывом не оторвало голову. Слезы жгли глаза, но он стиснул зубы и стукнул дном стакана о стойку.

— Маловато… крепости, — удалось проворчать ему, и лицо его покраснело, когда он услышал, как засмеялись люди за дальним столиком.

— Действительно, надо бы добавить, — согласилась она, и ее тихий смешок был похож на шуршание шелковой занавески.

Шеклтон было полез за бумажником, но она сказала:

— За счет заведения. Вы — хороший парень.

Он улыбнулся, скорее вяло, чем бодро, а Хьюмс-Тельбот прокашлялся и сказал:

— Мы благодарны вам за сведения и гостеприимство, мадам. Мы едем, майор?

Шеклтон издал нечленораздельное хмыканье в знак согласия и последовал за Хьюмс-Тельботом к двери на свинцово-тяжелых ногах.

— Майор, дорогой? — позвала барменша, прежде чем он вышел. Он оглянулся, желая выбраться из этого удушливого тепла, — вы можете поблагодарить Майкла за выпивку, когда увидите его. Это его личный запас. Никто другой не касается этой штуки.

Шеклтон вывалился из дверей «Бараньих отбивных», ощущая себя отбитой бараниной.

Когда Мэллори вывез их из Эндрос Рилла между исхлестанными ветром деревьями и скалами, выщербленными пальцами времени, наступила кромешная тьма. Шеклтон, чье лицо побледнело, тщился курить сигару, но потом выбросил ее из окна. Она оставила искристый след, подобно падавшей комете.

Мэллори свернул с основной дороги — залитой грязью тележной колеи — влево, на еще более ухабистую. Скрипели оси, когда колеса «Форда» пропахивали колдобины, и пружинное сиденье стонало как паровые клапана, когда Шеклтона подбрасывало и швыряло. Молодой британский капитан был привычен к неудобным дорогам и уцепился рукой за дверь, на дюйм-другой приподнявшись с сиденья.

— Этот человек… явно не хочет… чтобы его беспокоили, — все, что мог сказать Шеклтон, когда «Форд» трясло сильнее, чем танк, какой он когда-то водил. Господи! Пожалей мой больной копчик, — подумал он. Дорога продолжалась, тропа мучений через густой зеленый лес. Наконец еще через две-три мили бесчеловечной дороги фары уткнулись в высокие железные ворота. Они были широко распахнуты, и «Форд» въехал во владения, не останавливаясь.

Грязная дорога стала чуть ровнее, но ненамного. Не раз они попадали на колдобину, и зубы Шеклтона лязгали с такой силой, что, он знал, он бы откусил себе язык, если бы не держал его поджатым. Ветер из леса пронизывал с обеих сторон, в стекла сыпало льдинками, и вдруг Шеклтон осознал, как далеко он забрался от Арканзаса.

Мэллори нажал на тормоз.

— Тут! Что такое? — сказал Хьюмс-Тельбот, глядя вдоль светового конуса фар. На дороге стояли три большие собаки, ветер ерошил шерсть.

— Боже мой! — Хьюмс-Тельбот сдернул очки, поспешно протер стекла и снова надел их. — Мне кажется… Это же волки!

— Черт! Закройте все стекла! — завопил Шеклтон.

Форд сбавил ход до предела. Когда кулак Шеклтона ударил по замку двери с его стороны, три зверя ощетинились на запах горячего металла и моторного масла и скрылись в стене деревьев, черневшей с левой стороны. «Форд» опять набрал скорость, веснушчатые от возраста руки Мэллори твердо держали руль. Они проделали большую дугу по лесу и вынырнули на дорогу, вымощенную булыжником.

Тут и стоял дом Майкла Галатина.

Он был похож на церковь, построенную из темно-красных камней, скрепленных белой известью. Шеклтон понял, что раньше это, должно быть, и была церковь, потому что наверху была узкая башня, завершавшаяся белым шпилем и ограждением вокруг нее. Но действительно изумительным в этом сооружении было то, что оно снабжалось электричеством. Свет лился из окон первого этажа, а вверху на башне из окошек с витражами мерцало темно-синим и розовым. Справа было каменное строение поменьше, вероятно, мастерская или гараж.

Дорожка делала круг перед домом, Мэллори остановил «Форд» и потянул ручной тормоз. Он постучал в стекло и, когда Хьюмс-Тельбот опустил его, водитель спросил с некоторой неуверенностью:

— Мне оставаться здесь, сэр?

— Да, пока что, — Хьюмс-Тельбот знал, что старый шофер — один из штатных сотрудников британской разведки, но ему не стоит знать больше, чем абсолютно необходимо. Мэллори кивнул — послушный слуга — и выключил мотор и фары.

— Майор? — Хьюмс-Тельбот двинулся к дому.

Два офицера пошли от автомобиля сквозь колючие снежинки, подняв под шинель плечи. Над тремя каменными ступеньками возвышалась обитая дубовая дверь с позеленевшим бронзовым молоточком: какое-то животное, в зубах которого была зажата кость. Хьюмс-Тельбот поднял кость — и вместе с ней поднялась нижняя клыкастая челюсть зверя. Он стукнул по двери и стал ждать, чувствуя, как его пробирает озноб.

Задвижка откинулась. Шеклтон чувствовал, как у него в желудке бурчит от ведьминого пойла в «Бараньих отбивных». А затем дверь повернулась на смазанных петлях, и в ее освещенном проеме показался силуэт черноволосого мужчины.

— Входите, — сказал Майкл Галатин.

Глава 3

В доме было тепло. В нем был натертый воском дубовый паркетный пол, и в зале с высоким потолком в очаге из грубо отесанного белого камня жарко играло пламя. После того как капитан Хьюмс-Тельбот предъявил Майклу верительное письмо, подписанное полковником Валентином Вивьеном из Лондонского управления паспортного контроля, Шеклтон прошел прямо к камину — греть свои покрасневшие руки.

— Чертовски трудно добираться сюда, — прохрипел Шеклтон, шевеля пальцами. — Наверное, трудно найти более безлюдную местность, не так ли?

— Мне другой найти не удалось, — спокойно сказал Майкл, читая письмо. — Если бы я имел желание развлекать незваных гостей, я бы купил дом в Лондоне.

Шеклтон почувствовал, как пальцы заныли, отогревшись, и повернулся, чтобы получше рассмотреть человека, с которым, как бы то ни было, приехал познакомиться.

На Майкле Галатине был черный свитер с закатанными до локтей рукавами и выцветшие изрядно поношенные брюки цвета хаки. На ногах были стертые коричневые мокасины. Его густые черные волосы, подбитые сединой на висках, были острижены по-военному, коротко с боков и сзади. На подбородке была темная-темная щетина, которой два-три дня не касалась бритва. На левой щеке был шрам, начинавшийся от глаза и уходивший назад, к краю волос. Шрам от лезвия, подумал Шеклтон. Знакомое такое напоминание. Ну, значит, у Галатина есть опыт рукопашного боя. И что же? Шеклтон прикинул, что рост этого человека около шести футов двух дюймов, плюс-минус четверть дюйма, и вес около ста девяноста — ста девяносто пяти фунтов. На вид Галатин был мужчиной сильного, широкоплечего атлетического типа, может быть футболиста или регбиста или как там это у англичан называется. Он производил впечатление спокойной силы, как мощная пружина, сильно стянутая и готовая вот-вот сорваться. И все же этого было недостаточно, чтобы считать его способным к выполнению задания в оккупированной нацистами Франции. Галатину явно было необходимо побыть на солнце: он был бледен, словно после зимней спячки, наверное, ни разу не видел яркого солнца за все шесть месяцев. Черт возьми, в этой проклятой стране всю зиму не бывает ничего, кроме сумрака. Но сейчас зима уходила, и всего лишь через два дня наступит весеннее равноденствие.

— Вам известно, что в округе водятся волки? — спросил его Шеклтон.

— Да, — сказал Майкл и сложил письмо, которое прочитал. Последний раз он работал с полковником Вивьеном уже давно. Должно быть, дело важное.

— Я бы на вашем месте не ходил на прогулки, — продолжал Шеклтон. Он полез во внутренний карман шинели, вытащил сигару и обрезал у нее кончик маленькими ножничками. Потом чиркнул спичкой о белый камень очага, — эти здоровые зверюги любят мясо.

— Это волчицы, — Майкл опустил письмо в карман.

— Какая разница, — Шеклтон зажег сигару, глубоко затянулся и выпустил струю голубого дыма, — вам надо немного размяться, достать ружье и поохотиться на волков. Вы уж точно знаете, как обходиться с ружьем, не… — он оборвал разговор, потому что Майкл Галатин внезапно оказался прямо перед ним, и его светло-зеленые глаза сковали льдом его душу.

Рука Майкла поднялась, схватила сигару и выдернула ее из зубов майора. Он сломал ее пополам и швырнул в огонь.

— Майор Шеклтон, — сказал он с налетом русского акцента, сглаженного холодной британской аристократичностью, — здесь мой дом. Чтобы курить здесь, нужно просить разрешения. Но если вы попросите, я его не дам. Мы поняли друг друга?

Шеклтон прошипел, покраснев лицом:

— Это была… это была полудолларовая сигара!

— Дыму она дает ровно на полцента, — сказал ему Майкл, еще несколько мгновений глядя в глаза человека, чтобы убедиться, что его вызов ясен, а затем повернулся к молодому капитану. — Я в отставке. Таков мой ответ.

— Но… сэр… вы еще даже не выслушали, для чего мы приехали!

— Могу догадаться, — Майкл прошел к окну и поглядел на черный лес. Он учуял запах старого виски из неприкосновенного запаса, шедший от кожи Шеклтона, и слегка улыбнулся, догадываясь, как американец мог на него отреагировать. К удовольствию Морин из «Бараньих отбивных».

— Существует план совместной операции союзников. Если бы он не был важен для американцев, майор не приехал бы сюда. Я сам слушал радиопередачи через пролив по своему коротковолновому приемнику. Все эти цифры, вещи насчет цветов для Руди и скрипок, которые нужно настроить. Я не могу понять всех этих переговоров, но я понимаю тон этих голосов: большое волнение и много страха. Скажу, что это значительно приближает неизбежное возведение Атлантической стены, — он взглянул на Хьюмс-Тельбота, который так и не сдвинулся с места и не снял свою мокрую шинель, — думаю, не позже, чем через три-четыре месяца. Когда пролив летом успокоится. Уверен, что ни Черчилль, ни Рузвельт не хотят высаживать на побережья Гитлера армии солдат, опухших от морской болезни. Итак, что-нибудь в июне-июле будет более верным. В августе будет слишком поздно; американцам придется пробиваться на восток в самое плохое время зимы. Если они захватят места для высадки в июне, они будут в состоянии наладить линии снабжения и закопаться на оборонительных рубежах у самих границ Германии до первого снега, — он поднял брови. — Я правильно рассуждаю?

Шеклтон прошипел сквозь зубы:

— Вы уверены, что парень на нашей стороне? — спросил он Хьюмс-Тельбота.

— Позвольте мне погадать еще немного, — сказал Майкл, взгляд его переместился к молодому капитану, потом вернулся к Шеклтону. — Для успеха вторжению через пролив должно предшествовать разрушение немецких коммуникаций, взрывы складов боеприпасов и топлива и общая атмосфера земного Ада. Но спокойного ада, с холодным жаром. Я предполагаю, что заработают партизанские сети, которые будут трудиться ночами, подрывая железные дороги и, может быть, здесь найдется место и для деятельности американцев. Парашютные десанты могут посеять своего рода беспорядки в тылах, что может заставить немцев бежать куда глаза глядят, — Майкл подошел к камину рядом с майором и подставил ладони огню. — Я полагаю, что то, что вы хотите от меня, имеет отношение к вторжению. Конечно, я не знаю, где это произойдет или когда точно, и мне эти сведения не нужны. Вы должны понять другую вещь, а именно — то, что высшее командование нацистов определенно готовится к попытке вторжения в течение ближайших пяти месяцев. Имея с Востока наступающие Советы, немцы знают, что приближается подходящий момент — подходящий с точки зрения союзников — для наступления с запада, — он потер руки. — Надеюсь, мои выводы не слишком далеки от ваших замыслов?

— Нет, сэр, — сознался Хьюмс-Тельбот, — они попали в точку.

Майкл кивнул, а Шеклтон сказал:

— У вас есть кто-то, работающий на вас в Лондоне?

— У меня мои личные глаза, уши и мозг. Этого вполне достаточно.

— Сэр? — Хьюмс-Тельбот, стоявший почти навытяжку, теперь позволил себе расслабить спину и сделать шаг. — Можно нам… хотя бы вкратце информировать вас о том, в чем заключается задание?

— Вы бы даром потратили ваше время и время майора. Я уже сказал, что я в отставке.

— В отставке? И это — всего лишь после одного паршивого задания в Северной Африке? — Шеклтон издал губами презрительный звук. — Ведь вы стали героем в сражении за Эль-Элемейн, правильно? — он прочел послужной список Галатина по пути из Вашингтона. — Вы проникли на командный пункт нацистов и стащили фронтовые карты? Чертовски громкая кража! Если вы не отстали от жизни, война все еще идет. И если мы не ступим ногой в Европу летом сорок четвертого, наши задницы окажутся капитально выполосканными в море, прежде чем мы сможем предпринять новую попытку.

— Майор Шеклтон? — Майкл обернулся к нему, и напряжение в его взгляде заставило майора подумать, что он видит сквозь защищенные зелеными стеклами очки топку домны. — Вы больше не станете упоминать Северную Африку, — спокойно, но с угрозой сказал он. — Я там потерял… друга, — он моргнул, пылающая домна на миг притухла, потом опять набрала полную силу. — Северная Африка — это закрытая тема.

Что за проклятый человек! — подумал Шеклтон. Если бы можно было, он бы припечатал Галатина к полу.

— Я просто имел в виду…

— Мне все равно, что вы имели в виду, — Майкл посмотрел на Хьюмс-Тельбота. Капитан рвался начать изложение, и тут Майкл вздохнул и сказал:

— Хорошо. Послушаем.

— Да, сэр. Я могу?.. — он запнулся и жестом показал желание сбросить шинель.

Майкл кивком разрешил ему сделать это, и когда оба офицера сняли шинели, он прошел к кожаному креслу с высокой спинкой и сел лицом к огню.

— Это дело службы безопасности, конечно же, — сказал Хьюмс-Тельбот, подойдя так, чтобы видеть выражение лица майора Галатина. Оно было совершенно лишено интереса. — Конечно, вы правы, оно действительно связано с планом вторжения. Мы и американцы пытаемся до первого июня вытащить обратно тех агентов, чье положение ненадежно. Возвращаем из Франции и Голландии агентов, чья безопасность может оказаться под вопросом. В Париже есть американский агент…

— По кличке Адам, — вмешался Шеклтон.

— Париж теперь уже не райские сады Эдема, — сказал Майкл, сплетая пальцы, — из-за нацистских змеев, ползающих там повсюду.

— Точно, — продолжил майор, беря бразды беседы, — как бы там ни было, парни из вашей разведки чуть больше двух недель назад получили шифровку от Адама. В ней он сообщил про какие-то перемены в обстановке, что-то такое, о чем он еще не во всех подробностях разобрался. Но он сообщил, что, чем бы это ни было, оно сильнейшим образом засекречено. Он получил наводку от берлинского художника, парня по имени Тео фон Франкевиц.

— Погодите-ка, — Майкл подался вперед, и Хьюмс-Тельбот увидел в его глазах блеск заинтересованности, похожий на сверкание клинка. — От художника? Почему от художника?

— Не знаю. Мы не смогли раскопать никаких сведений о Франкевице. Итак, как бы то ни было, восемь дней назад Адам передал вторую шифровку. В ней была только пара строчек. Он сообщил, что находится под колпаком и у него есть сведения, которые нужно доставить из Франции через курьера. Ему пришлось оборвать передачу до того, как он смог дать подробности.

— Гестапо? — Майкл глянул на Хьюмс-Тельбота.

— Наши осведомители обнаружили, что Адам не в гестапо, — сказал молодой человек. — Мы предполагаем, что они знают, что Адам наш человек, и держат его под постоянным наблюдением. Они, вероятно, надеются, что он выведет их на других агентов.

— Итак, нет никого другого, чтобы выяснить, что представляют собой эти сведения, и доставить их оттуда.

— Нет, сэр. Туда должен проникнуть кто-то извне.

— И, конечно, они пеленгуют его радиопередатчик. Или, может, они нашли его и вывели из строя, — Майкл нахмурился, глядя, как горят дубовые поленья. — Почему художник? — спросил он опять. — Что мог узнать художник о военных секретах?

— Не имеем ни малейшего представления, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Вы понимаете наше затруднительное положение?

— Мы должны выяснить, что же, черт возьми, происходит, — высказался Шеклтон. — Первая волна вторжения должна включать почти двести тысяч солдат. К девяностому дню после даты начала операции мы планируем ввести туда больше миллиона парней, чтобы надрать Гитлеру задницу. Мы рискуем в один прекрасный день стать просто мишенью для стрельбы, словно бы просто произойдет поворот карты, и нам бы лучше наверняка знать, что на уме у нацистов.

— Конечно же, смерть, — сказал Майкл, и никто из присутствующих не сказал ни слова.

Костер трескнул и выплюнул сноп искр. Майкл ждал окончания рассказа.

— Вас самолетом доставят во Францию и выбросят с парашютом около деревни Безанкур, примерно в шести милях от Парижа, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Один из наших будет в месте приземления, чтобы встретить вас. Оттуда вас доставят в Париж и окажут любую помощь, какая вам потребуется, чтобы попасть к Адаму. Это в высшей степени ответственное задание, майор Галатин. Чтобы вторжение имело какой-то шанс, мы должны знать, чего нам ожидать.

Майкл понаблюдал, как горел огонь. Затем сказал:

— Я сожалею. Найдите кого-нибудь другого.

— Но, сэр… пожалуйста, не принимайте поспешного…

— Я сказал, что я в отставке. На этом и закончим.

— Ну, это просто глупо! — взорвался Шеклтон. — Мы разбивали свои задницы, добираясь сюда, потому что некоторые ослы указали на вас как на лучшего в своем деле, а вы говорите, что вы в «отставке», — он прошипел это слово. — Там, откуда я, по-другому говорят о человеке, у которого изнеженные нервы.

Майкл слегка улыбнулся, что привело Шеклтона в еще большую ярость, но он ничего не ответил.

— Майор Галатин, — попытался опять Хьюмс-Тельбот. — Пожалуйста, не говорите сейчас последнего слова. Хотя бы обдумайте наше предложение, а? Может, мы бы остались на ночь, а затем снова обсудили это утром?

Майкл вслушивался в падание мокрого снега, стучавшего по окнам. Шеклтон подумал о долгом пути домой, и его копчик заныл.

— Можете оставаться на ночь, — согласился Майкл. — Но в Париж я не отправлюсь.

Хьюмс-Тельбот хотел было опять заговорить, но решил дать всему этому устояться. Шеклтон проворчал:

— Какого черта, мы что, напрасно перлись в такую даль?

Но Майкл только пошуровал в камине.

— С нами еще водитель, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Не найдете ли вы и для него место?

— Я поставлю раскладушку у камина, — он встал и пошел в чулан за раскладушкой, а Хьюмс-Тельбот вышел наружу, чтобы позвать Мэллори.

Когда двое мужчин вышли, Шеклтон стал осматриваться в зале. Он увидел антикварный патефон из розового дерева фирмы «Виктрола», на его диске лежала пластинка. Название пластинки было «Весна священная» какого-то Стравинского. Ну, с русским водиться — значит любить русскую музыку. Наверное, всякая славянская чепуха. В такую ночь, как эта, ему бы послушать бодрую вещь Бинга Кросби. Галатин любил читать, в этом нельзя было сомневаться. Тома вроде «О происхождении человека», «Плотоядные», «История григорианской поэзии», «Мир Шекспира» и другие книги с русскими, немецкими и французскими названиями заполняли полки книжных шкафов.

— Вам нравится мой дом?

Шеклтон чуть не подпрыгнул. Майкл подошел сзади тихо, как туман. Он принес раскладную кровать, развернул и поместил около камина.

— Столетие назад этот дом был лютеранской церковью. Ее построили спасшиеся от кораблекрушения; подводные скалы всего лишь в сотне ярдов отсюда. Они выстроили здесь поселок, но через восемь лет после этого их скосила бубонная чума.

— О, — сказал Шеклтон и вытер руки о штаны.

— Развалины до сих пор прочные. Я решил попробовать восстановить их. У меня ушло на это целых четыре года, и мне еще много нужно сделать. Если вам интересно, у меня за домом есть генератор, который работает на бензине.

— Я сразу так и подумал, что к вам не могли провести линию электропередачи в такую даль.

— Конечно же. Слишком далеко. Вы будете спать в башенном помещении, где когда-то жил пастор. Это не очень большое помещение, но для двоих места там достаточно.

Открылась и закрылась дверь, и Майкл оглянулся на Хьюмс-Тельбота и шофера. Майкл несколько секунд смотрел, не мигая, как шофер снимал шляпу и куртку.

— Вы можете спать здесь, — сказал он, указывая рукой на раскладушку. — Кухня за той дверью, если хотите кофе и чего-нибудь поесть, — сказал он всем троим. — Я бодрствую во время, которое вам может показаться необычным. Если среди ночи услышите, что я на ногах… не выходите из вашей комнаты, — сказал он, глянув так, что у Шеклтона по затылку пробежали мурашки.

— Я иду отдыхать, — Майкл направился к лестнице. Он остановился и выбрал книгу. — Да… ванная и душ за домом. Надеюсь, вы не будете в претензии, что вода только холодная. Спокойной ночи, джентльмены.

Он поднялся по ступенькам, и скоро они услышали, как мягко затворилась дверь.

— Проклятый колдун, — пробормотал Шеклтон и поплелся в кухню, чтобы чем-нибудь перекусить.

Глава 4

Майкл сел на постели и зажег керосиновую лампу. Он не спал, а ждал. Он взял с маленькой тумбочки наручные часы, хотя его чувство времени уже сказало ему, что было три часа. Часы показали три часа семь минут.

Он потянул носом воздух, и глаза его сузились. Запах табачного дыма. «Беркли и Латакия», дорогой сорт. Он знал этот аромат и откликнулся на него.

Он был еще в одежде, в брюках цвета хаки и черном свитере. Он влез в мокасины, взял лампу и, следуя за ее желтым светом, спустился по винтовой лестнице.

В очаге прибавилась пара дополнительных поленьев, и мягкий огонь потрескивал в нем. Майкл увидел поднимающийся вверх табачный дым из трубки, которую держал человек, сидевший в кожаном кресле, повернутом к огню. Раскладушка пустовала.

— Поговорим, Майкл, — сказал человек, называвшийся Мэллори.

— Да, сэр, — он пододвинул стул и сел, поставив лампу на столик между ними.

Мэллори — не настоящее его имя, а одно из многих — рассмеялся, кончик трубки был зажат у него в зубах. Пламя камина отражалось в его глазах, и сейчас он ничем не напоминал того пожилого и слабого джентльмена, который недавно вошел в этот дом.

— Не выходите из вашей комнаты, — сказал он и опять засмеялся. Его настоящий голос, неизмененный, обладал явной жесткостью. — Это было здорово, Майкл. Ты запудрил мозги этому бедному янки.

— А они у него есть?

— О, он весьма способный офицер. Не обманывайся его простотой и болтовней: майор Шеклтон свое дело знает, — проницательный взгляд Мэллори скользнул по собеседнику. — И ты тоже.

Майкл не ответил. Мэллори с минуту в молчании курил трубку, потом сказал:

— В том, что случилось в Египте с Маргерит Филипп, твоей вины нет, Майкл. Она знала, чем рискует, и делала свою работу храбро и хорошо. Ты убил ее убийцу и разоблачил Гарри Сэндлера, агента нацистов. Ты тоже сделал свою работу храбро и хорошо.

— Не совсем хорошо, — эта старая история все еще вызывала болезненное чувство скорби, грызшее его изнутри. — Если бы я той ночью был настороже, я мог бы спасти жизнь Маргерит.

— Пришел ее черед, — безжизненно произнес Мэллори, профессионал в области жизни и смерти, — а твое время скорби по Маргерит должно же когда-то закончиться.

— Когда найду Сэндлера, — лицо Майкла напряглось, на щеках появилась краска. — Я понял, что он немецкий агент, как только Маргерит показала мне волка, про которого он сказал, что прислал ей из Канады. Мне было совершенно ясно, что это был балканский волк, а не канадский. И единственным способом для Сэндлера иметь возможность убить балканского волка было поехать на охоту с его друзьями-нацистами.

Гарри Сэндлер, американский охотник на крупную дичь, о котором писал журнал «Лайф», после убийства Маргерит исчез, не оставив следов.

— Я должен был заставить Маргерит покинуть дом той ночью. Незамедлительно. Вместо этого я… — он сдавил подлокотник пальцами. — Она доверилась мне, — придушенным голосом проговорил он.

— Майкл, — сказал Мэллори, — я хочу, чтобы ты поехал в Париж.

— Это настолько важно, что и тебя в это впутали?

— Да. Настолько важно, — он пыхнул дымом и вынул трубку изо рта. — У нас будет только один шанс, один-единственный, чтобы вторжение оказалось удачным. Крайний срок, по теперешним данным, первая неделя июня. Он может измениться, в зависимости от погоды и течения. Но мы должны достоверно знать все потенциальные опасности, с которыми придется столкнуться, и могу сказать тебе, что разгадка этих сложных головоломок оставляет массу возможностей для самых сволочных ошибок, какие только можно себе представить, — он фыркнул и слегка улыбнулся. — Мы должны сделать свою часть работы, чтобы дом был чистым, когда они будут въезжать. Если гестапо так тщательно следит за Адамом, можно быть уверенным, что у него есть данные, которые им нельзя упустить наружу. Мы должны узнать, что они собой представляют. С твоими… э… особыми способностями есть возможность войти и выйти под носом у гестапо.

Майкл смотрел в огонь. Человек, сидевший в кресле рядом, был одним из тех трех человек во всем мире, которые знали, что он ликантроп.

— Есть и другая сторона, которую тебе нужно учесть, — сказал Мэллори. — Четыре дня назад мы получили шифровку от нашего агента в Берлине, Эхо. Она видела Гарри Сэндлера.

Майкл глянул в лицо собеседника.

— Сэндлер был в компании нацистского полковника по имени Эрих Блок, офицера СС, который был начальником концлагеря Фалькенхаузен под Берлином. Итак, Сэндлер вращается в каких-то высших сферах.

— Сэндлер еще в Берлине?

— У нас нет ни одного слова от Эхо, говорящего об обратном. По нашему заданию она следит за ним.

Майкл тихо заворчал. Он не имел представления, кто такая Эхо, но вспомнил краснощекое лицо Сэндлера с фотографии журнала «Лайф», тот улыбался, поставив одну ногу на убитого льва на зеленой равнине Кении.

— Конечно, мы можем достать для тебя досье на Сэндлера и Блока, — отважился продолжить Мэллори. — Мы не знаем, какая между ними связь. Эхо свяжется с тобой в Берлине. Что ты станешь делать там — это на твое усмотрение.

Мое усмотрение, — подумал Майкл. Очень вежливо сказано, что, если он решит убить Сэндлера, то это его личное дело.

— Однако первое твое задание — узнать, что известно Адаму. — Мэллори выпустил изо рта струйку дыма. — Это приказ. Ты можешь передать эти сведения через своего французского связника.

— А как насчет Адама? Разве вы не хотите вызволить его из Парижа?

— Если это возможно.

Майкл задумался. Человек, называвшийся сейчас Мэллори, имел репутацию очень опасного, как потому, что он много не договаривал, так и потому, что многое говорил.

— Мы хотим подтянуть все ослабшие концы, — после минутного молчания сказал Мэллори. — Меня беспокоит то же, что и тебя, Майкл: почему здесь замешался художник? Фон Франкевиц — это никто, он рисует на заказ портреты на тротуарах Берлина. Как он оказался завязанным с государственными тайнами? — глаза Мэллори остановились на Майкле. — Ты возьмешься за эту работу?

Нет, по-русски подумал он. Но в нем начинала закипать кровь, как пар в нагретом котле. За два года не прошло и дня, чтобы он не думал о том, как его подруга, графиня Маргерит, погибла, пока он нежился в объятиях удовлетворенной страсти. Найти Гарри Сэндлера — значило расквитаться по старому долгу. Из этого могло бы ничего и не выйти, но было бы удовлетворение от охоты на охотника. А положение с Адамом и предстоящим вторжением было жизненно важным само по себе. Как могли сведения Адама повредить дню начала операции и жизням тысяч солдат, которые хлынут на побережье в роковое июньское утро?

— Хорошо, — сказал Майкл с усилием в голосе.

— Я знал, что в одиннадцать часов могу на тебя положиться, — сказал, едва заметно улыбнувшись, Мэллори. — Час волка, так ведь?

— У меня есть одна просьба. У меня слабая парашютная подготовка. Мне бы хотелось подобраться на подводной лодке.

Мэллори задумался, но тут же покачал головой.

— Извини, слишком рискованно при немецких патрулирующих катерах и минах в проливе. Маленький транспортный самолет — самый безопасный вариант. Мы подкинем тебя в местечко, где ты сможешь отточить свое умение, сделать несколько тренировочных прыжков. Конфетку, как говорят янки.

Ладони Майкла вспотели, и он сжал кулаки. Он не выдерживал рев и вонь аэропланов и в воздухе ощущал себя маленьким и беспомощным. Но выбора не было; ему предстояло перенести это и действовать, не теряя времени, хотя парашютные тренировки были бы истинным мучением.

— Хорошо.

— Великолепно, — тон Мэллори показывал, что он заранее знал, что Майкл Галатин возьмется выполнять задание. — Ты в хорошей форме, Майкл, да? Достаточно спишь? Ешь в меру? Надеюсь, не слишком много мяса?

— Не слишком.

Лес изобиловал оленями и дикими кабанами, а также зайцами.

— Иногда я беспокоюсь за тебя. Тебе нужна жена.

Майкл смехом ответил на дружеские намерения Мэллори.

— Спасибо, — поблагодарил его Майкл. — Но, вероятно, все-таки не нужна.

Они проговорили еще долго, конечно, о войне, потому что на ней пересеклись их пути, по мере того как пламя тихонько сжирало дубовые поленья и перед рассветом ветер становился все пронзительнее, а затем ликантроп на службе короля встал и поднялся по лестнице в свою спальню. Мэллори заснул в кресле перед очагом, лицо его опять стало лицом пожилого шофера.

Глава 5

День занялся серый и ветреный, как и вчерашние сумерки. В шесть часов оркестровая музыка разбудила майора Шеклтона и капитана Хьюмс-Тельбота, позвоночники которых ныли, когда они сползали с узкой, совершенно неудобной кровати давно покойного пастора. Они спали в одежде, спасаясь от холода, проникавшего отовсюду из окон с цветными стеклами, и потому спустились вниз по-военному помятыми.

По окнам стучал мокрый снег, и Шеклтон подумал, что от такой погоды впору завыть.

— Доброе утро, — сказал Майкл Галатин, сидевший в черном кожаном кресле перед недавно разожженным огнем, с чашкой горячего чая в руках. Он был в темно-синем шерстяном халате и босой. — В кухне кофе и чай. И яичница с местной колбасой, если хотите позавтракать.

— Если эта колбаса такая же острая, как местный виски, — то я — пас, — с гримасой неудовольствия сказал Шеклтон.

— Нет, очень приятная на вкус. Управляйтесь сами.

— А где Мэллори? — спросил, оглядывая помещение, Хьюмс-Тельбот.

— Он позавтракал и пошел заменить масло в автомобиле. Я позволил ему воспользоваться гаражом.

— Что это за какофония? — Шеклтону показалось, что музыка была похожа на шум армии демонов, гомонящих в аду. Он подошел к «Виктроле» и увидел вращавшуюся на ее диске пластинку.

— Стравинский, да? — спросил Хьюмс-Тельбот.

— Да. «Весна священная». Это мое любимое произведение. Это место, майор Шеклтон, где старики селения стоят в кругу и смотрят, как юная девушка танцует в смертельном экстазе языческого ритуального жертвоприношения, — Майкл на несколько секунд закрыл глаза, представляя себе темно-красные и ярко-оранжевые цвета прыгающих сумасшедших нот. Он открыл глаза и посмотрел на майора. — Жертвенность в те времена, кажется, была самой значительной темой.

— Не знаю, — от взгляда Галатина Шеклтону было не по себе, он был прямым и проникающим в душу, в нем была сила, от которой у майора создавалось ощущение безволия, как будто он превращался в тряпку. — Я поклонник Бенни Гудмана.

— О, да, я его знаю, — Майкл еще некоторое время слушал гремящую, резкую музыку, в которой отзывалась картина мира в состоянии войны, борьбы со своим собственным варварством, и варварство явно побеждало. Потом он встал, поднял без скрежета звукосниматель с диска 78 оборотов в минуту и оставил «Виктролу» останавливаться.

— Я принимаю поручение, джентльмены, — сказал он. — Я найду то, что вы хотите.

— Найдете? Я имею в виду… — Хьюмс-Тельбот путался в словах. — Мне показалось, вы приняли наше предложение.

— Да, принял. И несколько изменил его.

— Ах, понимаю, — но в действительности он не понимал, однако не собирался больше выспрашивать мотивы. — Ну, приятно слышать, сэр. Очень хорошо. Мы, конечно, дадим вам неделю для тренировки. Дадим вам сделать несколько тренировочных прыжков с парашютом и поработаем немного с языком, хотя сомневаюсь, что вы в этом нуждаетесь. А также, как только вернемся в Лондон предоставим вам всю необходимую информацию.

— Да, сделайте так, пожалуйста, — от мысли о полете через пролив во Францию кожа на затылке стянулась, но это предстояло проделать в свое время. Он сделал глубокий вдох, теперь довольный, что его решение стало окончательным. — Надеюсь, вы меня извините, я собирался на утреннюю пробежку.

— Я знал, что вы бегун, — сказал Шеклтон. — Я тоже. На какое расстояние вы бегаете?

— Пять миль, около того.

— Раньше я бегал по семь миль. С полной полевой выкладкой. Послушайте, если у вас есть запасной теплый костюм и свитер, я побегу с вами. Мне бы не помешало опять разогнать кровь, — особенно после попыток выспаться на этой доске, подумал он.

— Я не пользуюсь теплым костюмом, — сказал ему Майкл и сбросил халат. Он остался без одежды. Он положил халат на спинку кресла. — Уже почти весна. И благодарю вас, майор, но я всегда бегаю один.

Он прошел мимо Шеклтона и Хьюмс-Тельбота, которые от удивления не могли ни говорить, ни двигаться, и вышел из дверей в холодный свет утра с падавшим мокрым снегом.

Шеклтон задержал дверь, не дав ей закрыться. Он, не веря глазам своим, смотрел, как обнаженный человек начал бег по дороге длинными целеустремленными скачками, потом свернул через поле к лесу.

— Эй! — крикнул он. — А как же насчет волков?

Майкл Галатин не оглянулся и в следующий момент скрылся за деревьями.

— Странный парень, вам не кажется? — спросил Хьюмс-Тельбот, глядя через плечо майора.

— Странный или нет, — сказал Шеклтон, — я верю, что майор Галатин может выполнить эту работу.

Снег летел ему в лицо, и он вздрогнул, несмотря на свою теплую форму, и захлопнул дверь, чтобы не дуло.

Глава 6

— Мартин? Иди-ка сюда и посмотри на это.

Человек, чье имя было названо, немедленно встал из-за стола и прошел во внутренний кабинет, стуча каблуками по бетонному полу. Он был массивен и широкоплеч, в дорогом коричневом костюме, безукоризненно белой рубашке, с черным галстуком. У него было округлое, мясистое лицо всеми любимого дядюшки, человека, который обычно рассказывает сказки на ночь.

Стены кабинета были увешаны картами, разрисованными красными стрелками и кружочками. Некоторые стрелки были соскоблены, нарисованы вновь и нарисованы по-другому, а многие из кружочков были перечеркнуты гневными штрихами. На большом столе лежали еще карты вместе со стопками бумаг, положенных на подпись. Рядом стоял маленький железный открытый ящик, а в нем удобно располагались ванночки с акварелями и кисти конского волоса разных размеров. Человек подтянул стул с жесткой спинкой к мольберту, стоявшему в углу комнаты без окон, а на мольберте в процессе работы была картина: акварельное изображение белого сельского домика, за которым поднимались розовевшие зазубренные горные вершины. На полу у ног художника были другие картины домиков и сельских пейзажей, все они были брошены незаконченными.

— Здесь вот. Вот тут. Видишь его? — на художнике были очки, и он постучал кистью по намазанной тени у края сельского домика.

— Я вижу… тень, — ответил Мартин.

— В тени. Вот там! — он снова постучал, пожестче. — Вглядись поближе.

Он схватил рисунок, испачкавшись в краске, и сунул его в лицо Мартина.

Мартин судорожно глотнул. Он видел тень, и больше ничего. Но, похоже, от его видения зависело многое, и нужно было относиться к этому осторожно.

— Да, — ответил он, — мне кажется… я действительно вижу.

— А-а, — сказал, улыбаясь другой. — А-а, так вот он где! — Он говорил по-немецки с густым, можно даже сказать, неуклюжим австрийским акцентом.

— Волк! Вот здесь, в тени! — Он показал деревянным концом кисти в темный округлый мазок, в котором Мартин не мог различить ничего. — Волк в засаде. И смотри сюда! — Он вынул другой рисунок, плохого исполнения, извилистого темного речного потока. — Видишь его? За скалой?

— Да, мой фюрер, — сказал Мартин Борман, уставившись на скалу и одну-две ломанных черточки.

— А тут, вот здесь! — Гитлер показал третий рисунок, изображавший лужайку с белыми эдельвейсами. Он показал своим выпачканным красками пальцем на два темных пятна посреди освещенных солнцем цветов. — Глаза волка! Видишь, он подкрадывается ближе! Знаешь, что это означает, верно?

Мартин замялся, потом медленно покачал головой.

— Волк — это мой счастливый символ! — сказал Гитлер, не скрывая возбуждения. — Об этом же известно всем! И вот — в моих рисунках появляется волк по своей воле. Нужно ли более ясное предзнаменование, чем это?

Ах, вот оно что, подумал секретарь Гитлера. Теперь мы окунулись во тьму толкований знаков и символов.

— Я — волк, разве тебе не понятно? — Гитлер снял очки, в которых его видели редко, только круг приближенных, с треском сложил их и запихнул в кожаный планшет. — В этом предзнаменование будущего. Моего будущего, — его загоревшиеся глаза мигнули, — будущего Рейха, конечно, должен был я сказать. Это всего лишь очередной раз говорит о том, что я уже знаю наверняка.

Мартин молча ждал, уставившись на рисунок с сельским домиком — бесталанная и неряшливая мазня.

— Мы намерены раздавить славян и загнать их назад в их крысиные норы, — продолжал Гитлер, — Ленинград, Москва, Сталинград, Курск… названия на карте, — он снял карту, оставляя на ней красные отпечатки пальцев, и презрительно сбросил ее со стола. — Фридрих Великий никогда не думал о поражениях. Никогда о них не думал. У него были преданные генералы, это да. У него были люди, которые подчинялись приказам. Никогда в жизни я не видел такого своевольного неподчинения! Если они недовольны мною, почему бы им просто не приставить пистолет к моему виску?

Мартин ничего не сказал. Щеки Гитлера стали розоветь, а в глазах появились желтизна и влага — плохой признак.

— Я сказал, что мне нужны большие по мощности танки, — продолжал фюрер, — и ты знаешь, что я услышал в ответ? Да, более мощные танки сжигают больше горючего. Но что такое вся Россия, как не огромный бассейн бензина? Однако мои офицеры в ужасе пятятся от славян и отказываются воевать за жизнь Германии. На что мы можем надеяться в войне со славянами без горючего? Не говоря уже о воздушных налетах, уничтожающих подшипниковые заводы. Ты знаешь, что они говорят на это? Мой фюрер — они всегда говорят «мой фюрер» таким голосом, от которого тошнит, как будто ты съел слишком много сладкого, — нашим зенитным орудиям нужно больше снарядов. Нашим тягачам, которые возят зенитные орудия, нужно больше горючего. Видишь, как работает их ум? — Он опять мигнул, и Мартин увидел, что они снова понимают друг друга, как будто зажегся холодный свет. — О, да. Ты был с нами на совещании в тот полдень, так ведь?

— Да, мой… Да, — ответил он, — вчера в полдень, — он глянул на карманные часы: уже почти час тридцать.

Гитлер с отсутствующим видом кивнул. На нем был шитый халат кашмирской шерсти, подарок Муссолини, и кожаные тапочки, и они с Борманом были одни в административном крыле берлинской штаб-квартиры. Он засмотрелся на свою работу — домики, составленные из неуверенных штрихов, пейзажи с неправильной перспективой — и воткнул кисть в чашку с водой, глядя, как расплывается краска.

— В этом — предзнаменование, — сказал он, — в том, что я рисую волка, даже не зная этого. Это означает победу, Мартин. Полное и окончательное уничтожение врагов Рейха. Внутри и вне, — сказал он, многозначительно глянув на секретаря.

— Теперь вы должны узнать, мой фюрер, что никто не может отказать вам в вашей воле.

Гитлер, казалось, не слышал. Он был занят укладыванием красок и кистей в металлический ящик, который хранил запертым в сейфе.

— Каков мой распорядок на сегодня, Мартин?

— В восемь часов встреча за завтраком с полковником Блоком и доктором Гильдебрандом. Потом, с девяти до десяти тридцати, совещание Штаба. Фельдмаршалу Роммелю назначено на час ровно для краткого доклада об укреплении Атлантической стены.

— А-а, — брови Гитлера опять поднялись, — Роммель. Появился наконец-то человек с четкими намерениями. Я простил ему Северную Африку. Теперь все прекрасно.

— Да, герр. Этим вечером в семь сорок мы в сопровождении фельдмаршала отправимся на самолете к победителю Нормандии, — продолжил Борман, — а потом в Роттердам.

— Роттердам, — Гитлер кивнул, укладывая коробку с красками в сейф. — Верю, что работы там идут, как запланировано. Это крайне важно.

— Да, герр. После дня, проведенного в Роттердаме, мы полетим на неделю в Бергоф.

— Бергоф? Ах, да, я забыл. — Гитлер улыбнулся, под глазами у него обозначились темные круги.

Бергоф, поместье Гитлера в Баварских Альпах, выше деревни Берхтесгаден, было единственным истинным его домом с самого лета 1928 года. Это были места с целебным воздухом, несравненными живописными видами и воспоминаниями, легко всплывающими в душе. И, конечно, Хели. Там он познакомился с Хели Рубаль, своей единственной настоящей любовью. Хели, дорогая Хели, с белокурыми волосами и смеющимися глазами. Зачем, дорогая Хели, ты пробила себе пулей сердце? Я любил тебя, Хели, подумал он. Разве этого было мало? В Бергофе его будет ждать Ева, иногда, при каком-то совещании и когда волосы Евы зачесаны назад, Гитлер мог прищурить глаза и увидеть Хели, его потерянную любовь и племянницу двадцати трех лет, такой, как когда она покончила собой в 1931 году.

Голова у него заболела. Он посмотрел на календарь, открытый на месяце марте, среди беспорядка на своем столе.

— Время весны, — дошло до Гитлера.

Где-то за стеной, над затемненным Берлином, послышался вой. Волк! — подумал Гитлер, рот его в изумлении открылся. Нет, нет… Сирена воздушного налета.

Вой нарастал до стона, больше ощущаемый, чем слышимый внутри стен имперской канцелярии. В отдалении слышались звуки разрыва бомбы, ухающий удар, словно бы чудовищный топор ударил по древесному стволу. Потом еще один, еще два, и пятый с шестым почти без интервала.

— Выясните, что там, — приказал Гитлер, на щеках его выступил холодный пот.

Мартин схватил трубку телефона на столе и набрал номер.

Упали еще бомбы, грохот разрушений нарастал и изнурял. Пальцы Гитлера вцепились в край стола. Ему казалось, что бомбы падали к югу, возле аэропорта Темпельхоф. Не настолько близко, чтобы пугаться, но все же…

Удары и грохот отдаленных взрывов прекратились. Теперь остался только волчий вой противовоздушной сирены и других, вторивших ей.

— Бестолковый налет, — сказал Мартин после того, как переговорил с шефом безопасности Берлина, — несколько воронок на летном поле и подожжено несколько домиков. Бомбардировщики удалились.

— Проклятые свиньи! — встал, дрожа, Гитлер. — Всем им гореть в аду! А где же ночные истребители «Люфтваффе», когда они нужны? Ни один не проснулся? — Он шагнул к карте, показывавшей оборонительные сооружения, минные поля и бетонные бункеры на побережье Нормандии. — Благодарю судьбу, что есть Роммель. Черчилль и этот еврей Рузвельт собираются высадиться во Франции, и сделают это рано или поздно. Они получат теплый прием, не так ли?

Мартин согласился, что получат.

— А когда они пошлют свое пушечное мясо, то сами будут сидеть в Лондоне за полированными столами и пить английский чай и есть эти… как у них называются эти бисквиты?

— Рогалики, — сказал Мартин.

— Пить чай и есть рогалики, — продолжал распаляться Гитлер. — Но мы дадим им попробовать на зубок нечто особенное, так ведь, Мартин?

— Да, мой фюрер, — сказал Мартин.

Гитлер фыркнул и перешел к другой карте. Эта карта имела более конкретное значение: она показывала путь славянского вала, угрожавшего перехлестнуть берег России и хлынуть в занятую немцами Польшу и Румынию. Маленькие красные кружочки показывали «котлы», в которые попались немецкие дивизии, медленно таявшие, каждая тысяч по пятнадцати человек.

— Мне нужны прямо вот здесь две бронедивизии, — Гитлер коснулся одного из узких мест, где в это время, в сотнях миль от Берлина, немецкие солдаты сражались насмерть против жестоких атак русских. — Я хочу, чтобы в течение суток они были уже там.

— Да, мой фюрер.

Тридцать тысяч человек и почти триста танков, подумал Мартин. Откуда их взять? Генералы с запада разбушуются, если потребовать оторвать что-то от их армий, а те, что на востоке, слишком заняты всякими идиотскими распоряжениями. Однако люди и танки все-таки найдутся. Такова воля фюрера. И точка.

— Я устал, — сказал Гитлер. — Думаю, что смогу заснуть. Запри, ладно?

Он поплелся из кабинета по длинному коридору, маленький человечек в простом халате.

Мартин тоже устал, у них был долгий день. У всех. Прежде чем выключить настольную лампу, он обошел кабинет и взял рисунок с сельским домиком и смутным пятном в тени. Он долго и напряженно вглядывался в это темное пятно. Может быть… точно, могло быть… что это волк, выползающий из-за угла сельского домика. Да, теперь Мартин видел его. Он был именно в том месте, куда показал фюрер. Предзнаменование. Мартин вернул рисунок на мольберт. Гитлер, вероятно, больше не коснется его, и кто знает, какова будет судьба этого рисунка?

Волк там был. Чем дольше он смотрел, тем очевиднее становилось ему это.

Фюрер всегда первым видел эти предзнаменования, и это, конечно, было частью его чуда.

Мартин Борман выключил лампу, закрыл кабинет и пошел по длинному коридору к себе. В спальне крепко спала его жена Герда, над ее головой висел рисунок Гитлера.

Глава 7

— Майор Галатин? — произнес темноволосый второй пилот сквозь приглушенный рев винтов, — до места выброса семь минут.

Майкл кивнул и встал, мрачно улыбаясь. Он зацепил замок-карабин с фалом за металлический прут, шедший вдоль корпуса аэроплана, и прошел к закрытой двери. Над головой тускло светилась красным сигнальная лампочка, окрашивавшая стены в розовый цвет.

Было двадцать шестое марта, по его наручным часам — два часа двенадцать минут. Он приказал себе не обращать внимания на качку и броски С-47 и стал проверять укладку парашютных лямок, убеждаясь в том, что они одинаково стягивают его ноги в чреслах. Не слишком-то приятно целую тысячу футов лететь вниз, ощущая, как давит на интимное место.

Он проверил натяжение грудных лямок, а потом верхнее крепление самого парашютного ранца, чтобы быть уверенным в том, что ничто не спутает стропы, когда раскроется купол. Парашют должен быть черным, поскольку была неполная луна.

— Три минуты, майор, — сказал вежливый второй пилот, юнец из НьюДжерси.

— Спасибо.

Майкл почувствовал, как самолет слегка заскользил правой плоскостью: пилот выравнивал курс, чтобы избежать или прожектора, или зенитного огня. Майкл медленно и глубоко дышал, следя за красной лампочкой над дверью. Сердце сильно билось, тело в темно-зеленом комбинезоне покрылось потом. На голове черная вязанная шапочка, а лицо измазано черными и зелеными маскировочными пятнами. Он надеялся, что все они легко отмоются, иначе будут привлекать нежелательное внимание на Елисейских полях.

К его поясу была прикреплена короткая лопатка со складной рукоятью, нож с зазубренным лезвием, автомат 45-го калибра, рожок с пулями. А также небольшая коробка, застегнутая в куртке, с двумя плитками шоколада и кусочками вяленой солонины. Он подумал, что от тепла его тела плитки шоколада уже расплавились.

— Одна минута.

Красный огонек погас. Юный пилот из Нью-Джерси потянул за рукоятку, и дверные створки С-47 плавно раскрылись, засвистев на ветру. Майкл тут же встал в положение полной готовности: кончики носков ботинок на краю, руки на дверной раме. Под ним простиралась черная ширь, которая равно могла быть и необитаемым лесом, и бездонным океаном.

— Тридцать секунд! — прокричал сквозь ветер и шум винтов второй пилот.

Далеко внизу что-то блеснуло. Дыхание у Майкла перехватило. Еще раз блеснуло: луч света, исходящий с земли, шарил по небу.

— О, Господи! — воскликнул первый пилот.

Прожектор под углом устремился вверх. Они услышали шум моторов, понял Майкл. Сейчас они начали охотиться. Свет сделал оборот, и его луч резанул тьму в сотне футов ниже ботинок Майкла. Он стоял ровно, но внутри затряслись поджилки. Слева от луча прожектора взорвалось красным, вслед за этим послышался громовой удар, и в пятистах-шестистах футах над С-47 сверкнуло белое. Самолет тряхнуло взрывной волной, но он удержался на курсе. Второй зенитный снаряд разорвался выше и правее, но луч прожектора заходил на второй оборот. Пилот из НьюДжерси, бледнея лицом, вцепился в плечо Майкла.

— Майор, нас заметили! — заорал он. — Будете отказываться от прыжка?

Самолет набирал скорость, намереваясь поскорее покинуть место выброса. Майкл понял, что времени для размышлений нет.

— Я пошел, — ответил он и, обливаясь потом, прыгнул в проем.

Он выпал в темноту, казалось, сердце расширилось до предела, а кишки подперли желудок. Он стиснул зубы, скрестил руки, стиснув себя за локти. Он услышал высокий гул уходившего самолета, потом рвануло так, что заныли кости, потому что дернул фал и из ранца вышел купол с мягким, почти нежным хлопком.

Когда купол распустился, тошнотворное падение Майкла затормозилось. Он почувствовал, будто его внутренние органы, мышцы и кости резко скрутило, колени задрались так высоко, что чуть не ударили в подбородок. Потом он распрямил ноги и уцепился за купольные стропы, сердце бешено колотилось. Он услышал еще один выстрел зенитного орудия, но взрыв был высоко справа, и ему не угрожала опасность быть задетым осколком. Прожектор метнулся к нему, остановился и опять стал кружить в другой стороне, охотясь за нарушителем. Майкл всмотрелся в темноту под собой, ища тот знак, который ему сказали ожидать. Он должен быть с востока, вспомнилось ему. Полумесяц был слева за плечом. Он медленно стал поворачиваться под шелком парашютного купола и осматривать землю.

Там! Зеленый огонек. Мигалка, высвечивавшая быструю морзянку.

Потом огонек погас.

Он развернул купол в сторону сигнала и глянул вверх, чтобы убедиться, что все стропы натянуты ровно.

Парашют был белым.

Проклятье! — подумал он. Доверяй службе снабжения! Если немецкие солдаты на земле увидят белый купол, придется понести чудовищную расплату. Прожектористы наверно уже радировали поисковым машинам или мотоциклистам. В опасности находился не только он сам, но и человек с зеленой мигалкой. Кем бы он ни был.

Зенитное орудие заговорило снова, громовой далекий раскат. Но C-47 давно улетел, держа курс назад, через пролив, в Англию. Майкл пожелал двум американцам удачи и стал думать о своих трудностях. Но сейчас ему не оставалось ничего другого, как только лететь вниз. Когда он коснется земли, вот тогда сможет как-то действовать, но сейчас он мог только болтаться, отданный на милость белого парашюта.

Майкл взглянул вверх, прислушиваясь, как воздух шелестит в складках шелка. Это пробудило воспоминание. Такое давнее… забытый мир… так давно, когда ему была еще ведома наивность.

И вдруг — вспышка памяти, ярко-голубое небо, и над головой никакого парашюта, вместо него воздушный змей из белого шелка, разматывающий нить в его руке, чтобы поймать ветер России.

— Михаил! Михаил! — зовет женский голос над полем, полным желтых цветов.

И Михаил Галатинов, всего восьми лет от роду и еще совершенно человеческое дитя, улыбается, и майское солнце играет на его лице.