Чаша и Крест

Часть пятая

Круахан. 2035 год

В том году лето в Круахане наступило неожиданно, хотя обычно оно никогда не торопилось, неохотно меняя мрачно-серый цвет дождливого неба на относительно синий. Но в этот раз жара нагрянула внезапно и выбила жителей города из привычной колеи. Все они забыли повседневные дела и отправились бродить по берегам единственной в округе речки Круаху, название которой в народе сокращали до Кру, что вполне соотвествовало ее незначительным размерам. Но сейчас все были рады наличию хотя бы такой воды, устраивали купания и пикники на полянах, кто побогаче — катались на колясках, одним словом — предавались блаженному безделью, оправдывая это редкой погодой, которая неизвестно, повторится ли еще в их жизни.

Мы тоже перебрались в загородный орденский дом, который купили совсем недавно и даже не успели там основательно обжиться. Хотя какие могут быть потребности у орденских воинов? Мы с Гвендором только жалели, что не перевезли из городской резиденции все нужные книги и поэтому каждый вечер натыкались на укоризненные взгляды курьеров, которых в очередной раз приходилось отправлять за городскую стену.

Именно так я и представлял себе абсолютно безмятежную и налаженную жизнь, а так как уже давно я не надеялся, что когда-либо смогу ею наслаждаться, тем более неожиданной и ценной она мне казалась. Утро мы начинали с прогулки верхом или тренировались на шпагах, потом до обеда Гвендор как всегда закрывался в своей маленькой лаборатории — она, конечно, не могла сравниться с его былой гордостью в Ташире, но зато она была абсолютно неприкосновенной — а я садился за рукописи. Единственное, что могло нарушить эту идиллию — редкие гонцы из канцелярии первого министра и еще более редкие гости из придворного мира. Даже политические и светские сплетни доносились до нас как-то приглушенно, словно все предпочли летние развлечения традиционным для Круахана интригам.

Правда, меня беспокоило, что каждое утро я просыпался с ощущением легкой тревоги. Она быстро развеивалась под лучами яркого солнца, но на следующее утро появлялась снова, как предрассветный холодок. И наконец я понял, в чем ее причина — я опасался, что подобная счастливая и спокойная жизнь продлится совсем недолго.

В тот день, когда она безвозвратно закончилась, мы сидели на открытой террасе, примыкающей к главному зданию орденского дома. Предполагалось, что высшее руководство круаханского командорства, каковым мы все считались к тому моменту, напряженно работает и мыслит. Но на самом деле этим занимался только Гвендор, а остальные бездельничали — кто скрытно, вроде меня, делая вид, что думает над рукописью, а кто не стесняясь, вроде Жерара и Бэрда. Несколько раз они пытались затевать фехтовальный поединок, который быстро сходил на нет из-за полного отсутствия какого-либо темперамента у сражающихся.

Я исподтишка наблюдал за Гвендором — мне всегда была интересна его манера, когда он одним глазом читал разложенное на коленях письмо, и одновременно водил пером по лежащей на столе бумаге. Волосы падали ему на глаза, и время от времени он отводил их рукавом. Он уже совершенно свободно писал левой рукой, потому что правая годилась на то, чтобы переворачивать листы бумаги, прихватывая их двумя оставшимися пальцами, но держать перо уже не могла.

— Какие новости в большом мире? — спросил наконец Жерар, утомившись слоняться по террасе, плюхнувшись в кресло и вытягивая ноги.

Бэрд взял со стола пачку уже отложенных Гвендором бумаг и медленно перебрал их.

— Через две недели в Серебряном дворце по приказанию первого министра состоится Большой летний бал, — прочитал он. — Разумеется, нас всех приглашают.

— Только не говори мне, что скряга Марелли выделил на это деньги из казны, — присвистнул Жерар. — А то я решу, что жара вызвала необратимые изменения у него в голове.

— Не переживай, — Бэрд перевернул страницу. — Деньги на празднество, как всегда, предоставила Торговая гильдия.

— А куда им еще было деваться? Марелли, наверно, опять им объяснил, что это лучше, чем двукратное повышение пошлин. При этом будьте уверены, что половина того, что выделено на бал, осядет у него в кармане. Вот человек, которым я искренне восхищаюсь.

— Между прочим, — мрачно сказал Бэрд, — говорят, что с некоторых пор он приказал писать свою фамилию через "о", чтобы подчеркнуть, что он истинный преемник Моргана, и что все истинные властители Круахана должны иметь в имени слог "мор".

— Скверный признак, — пробормотал Гвендор сквозь зубы, не отрываясь от бумаг. — Похоже на окончательный выбор дороги.

Мы помолчали, словно ощутив в воздухе надвигающуюся тень. Мало того, что в орденском языке слово "мор" было связано со смертью, в круаханском языке оно тоже ничего хорошего не значило — один из оттенков темного цвета.

— Новый памфлет герцога Тревиса, — продолжил Бэрд, откашлявшись, — обличающий подозрительные связи нынешней канцелярии и Ордена Креста. Намекает на то, что мы вначале дали первому министру Морелли мзду за право чеканить монету из нашего золота, а теперь он делится с нами доходами из казны. И вообще, доколе Круахан будет находится под влиянием чужеземного ордена и его сомнительного металла?

— Сразу видно, что старик Тревис несколько лет не выходит из дома, — фыркнул Жерар. — Иначе ему бы в голову не пришло предположить, что Морелли будет с кем-то делиться чем бы то ни было.

— Тревис нас нежно любит, это давно понятно, — заметил я. — Кстати, он к нам воспылал еще большей страстью с того самого момента, когда он пригласил вас в гости, Гвендор, а вы не пошли.

— Я просто не хотел лишать его повода нас любить. А то вдруг бы он в нас разочаровался.

Я внимательно посмотрел на Гвендора, но так и не понял, насколько серьезно он говорит.

— Приглашение в салон баронессы Энкиро, где баронесса и ее сторонники объявят о создании новой партии Зеленых листьев. Девиз партии — господство аристократии и свобода любви.

— Свобода любви нам, конечно, насущно необходима, особенно в свете последних произведений господина Тревиса, — согласился Жерар, — но причем здесь листья?

— Видимо, это влияние наступившего лета, — предположил Гвендор, и на некоторое время мы замолчали, был слышен только уютный шорох пера по бумаге.

— Хочется выть, — неожиданно сказал Жерар, вскакивая со стула. — Гвендор! Давайте объявим кому-нибудь войну! Или на худой конец устроим какой-нибудь местный скандал. Иначе я умру здесь от тоски. Пусть бы к нам заехал кто-нибудь не особенно симпатичный, чтобы я мог затеять с ним драку и хотя бы так повеселиться.

— Ну что же, — заметил Бэрд, уже давно смотревший в сторону дороги за воротами. — Мне кажется, у тебя намечается неплохой повод для этого.

Мы все посмотрели в ту сторону. Мне показалось, что из-за жары у меня что-то произошло с глазами, потому что увиденная картина была настолько невероятна, что вряд ли когда-либо могла осуществиться в действительности. По единственной ведущей к воротам нашей резиденции дороге не спеша скакали три всадника в фиолетовых костюмах и темно-зеленых плащах. На плече у каждого был привязан уже заметно потемневший от дорожной пыли, но все еще очевидно белый бант — знак мирного посольства.

— Разбудите меня, Торстейн, — потрясенно сказал Жерар. — Или нет, не надо, потому что это самый прекрасный сон в моей жизни. Наконец-то я могу на законных основаниях набить кому-то морду, и мне никто слова не скажет.

— Если не ошибаюсь, они с мирными намерениями, — сказал Гвендор, поднося руку к глазам.

— Не беспокойтесь, мне это не помешает. Если они не будут сопротивляться, даже лучше.

Я проследил за всадниками, подъезжающими к воротам. В посадке и повороте головы одного из них мне почудилось что-то знакомое. Потом я перевел глаза на Гвендора. Тот сидел выпрямившись, опустив письма на колени, и цвет его лица совпадал по цвету с лежащей сверху бумагой. Первый всадник потащил ногу из стремени, одновременно сняв шляпу и встряхнув волосами незабываемого оттенка.

"Рандалин!" — хотел крикнуть я, но вовремя прикусил язык.

Двор быстро заполнился орденскими воинами, но все они столпились на почтительном расстоянии от ворот, не спеша их открывать. Трое не торопясь спешились и стояли с другой стороны ограды — причем я даже не особенно разглядывал остальных двоих, настолько был уверен в том, что это Джулиан и Санцио.

— Не могу прийти в себя от счастья. Чем мы обязаны столь блистательному визиту?

Рандалин подняла голову, чуть щурясь от солнца. Но снизу ей не было заметно всего, что происходит на террасе. Она видела только стоящего у самых перил Жерара, заложившего большие пальцы за пояс и раскачивающегося с носка на пятку.

— Я хотела бы поговорить с главой вашего командорства, — спокойно сказала Рандалин. На моей памяти она была одна из немногих людей, кто не впадал в моментальную ярость от скрипуче издевательского голоса Жерара. — С господином Гвендором.

— Вам никто никогда не сообщал, о блистательная Рандалин, что ваши желания значительно превышают ваши возможности? Другими словами, хотеть вы можете сколько угодно.

Глаза Рандалин еще чуть-чуть сузились, но я мог поклясться, что она скорее усмехается.

— Обычно я в итоге добиваюсь, чего хочу. Например, я могу захотеть увидеть, как вы держите в руках шпагу, о безымянный защитник ворот. Думаете, мое желание не исполнится?

— Тогда я скажу, что вы непоследовательны в своих желаниях. Зачем вы тогда нацепили эту белую тряпку на перевязь? Впрочем, нелепо ждать разумных поступков от женщины.

— Когда я ее привязывала, я была лучшего мнения об отношении к послам. Но видимо, нелепо ждать к ним уважения от крестоносцев.

— А вы полагали, что мы будем вас встречать с цветами и слезами умиления? — Жерар перегнулся через перила. — Что мы откроем вам свои объятия? Что же, я не против объятий, но тогда вы напрасно захватили с собой эти бессловесные фигуры, что маячат у вас за спиной. Я предпочитаю любовь без свидетелей.

Рандалин метнула быстрый взгляд назад, но Санцио с Джулианом, судя по всему, прошли суровую школу перед тем, как отправляться в путь — они оба дернулись, но промолчали.

— Боюсь, что недостойна чести обниматься с вами, — сказала она, вздохнув с легким облегчением. — К тому же, если не будет свидетелей, кто докажет, что у меня был повод освободить вас от лишнего количества крови? А то она бросается вам в голову, заставляя бредить наяву.

— Другими словами, вы явились сюда с мирными намерениями вызвать меня на поединок, — Жерар изысканно раскланялся. — Польщен. Воистину польщен.

— Несколько минут назад, — Рандалин стала слегка терять терпение, — я объяснила, зачем приехала. Но вы, похоже, страдаете выпадением памяти. Странно, что у крестоносцев держат таких рассеянных привратников.

— Удивительно, что у чашников магистерские жезлы достаются таким непонятливым. Вы заявили, что хотите говорить с господином Гвендором. Но даже не поинтересовались перед этим уточнить, хочет ли он с вами говорить.

— Это он просил мне передать? Или пока это только ваше мнение?

Жерар слегка покосился назад, в сторону Гвендора. Тот по-прежнему сидел не двигаясь, и хотя его лицо приняло обычное насмешливо-спокойное выражение, почему-то мне показалось, что ему больно даже шевелить губами.

— Мне не о чем говорить с Орденом Чаши, — сказал он вполголоса.

Жерар снова свесился с перил, торжествующе улыбаясь.

— Считайте меня его голосом, если вам так нравится.

— Не очень нравится, — Рандалин выпрямилась, уперев одну руку о бедро, а другую положив на эфес шпаги. — Должна заметить, что голос у вашего командора весьма противный.

— Не заставляйте его повышать, а то вам станет еще хуже!

— А может, я его заставлю навеки умолкнуть?

— Не надо, Рандалин! — я поспешно подошел к перилам. — Лучше уезжайте.

— Как трогательно, — заметил Жерар сладчайшим тоном, — неожиданный союзник в стане врага. Тайная любовь, которой никогда не суждено осуществиться. У нее в руках клинок, у него перо. Прекрасный слезоточивый сюжет для твоей следующей хроники, Торстейн. Все веселые девушки в трактирах Эмайны зальют страницы слезами.

Рандалин перевела на меня потемневший взгляд.

— Ваш командор действительно не хочет со мной говорить, Торстейн?

— Я сожалею, Рандалин, — я хотел еще что-то добавить, но трудно было что-то сказать под язвительным взглядом Жерара. И во дворе было полно орденских воинов, большинство из них многозначительно выдвинули клинки из ножен. Гвендор продолжал сидеть так же неподвижно, и по его лицу я понимал, что он больше не скажет ни слова, пока неудачливое посольство не скроется за горизонтом.

Рандалин чуть прикусила губу и передернула плечами.

— Ну что же, — сказала она скорее самой себе, больше не обращая внимания ни на кого вокруг. — Значит, это была неправильная идея. Ну все равно спасибо, Торстейн.

Быстро повернувшись, она одним прыжком взлетели в седло, и волосы снова качнулись по плечам, сверкнув на ярком солнце. Все-таки все наши воины были мужчинами, поэтому кое-кто не удержался от восхищенного вздоха, включая Жерара.

— С голосом Гвендора я познакомилась, и это знакомство не вызывает у меня желания увидеть его лицо. Прощайте, господа, счастливо оставаться!

Отвязав белый бант от перевязи на плече, она бросила его в пыль, и через секунду по нему простучали копыта трех лошадей, втоптав в дорогу.

— Мда, — неожиданно мрачно сказал Жерар, опираясь на перила и с унылым выражением глядя вниз. — Почему-то у меня вдруг пропало желание устроить хорошую потасовку. И если я правильно оцениваю свои предчувствия, это определенно не к добру.

— Знаете, Торстейн, — сказала Рандалин, положив локти на стол и оперев подбородок о скрещенные пальцы, — в своей жизни я два раза возвращалась в Круахан. И оба раза меня отсюда увозили полумертвой. Теперь я вернулась в третий. Но меня это почему-то не пугает. Любопытно, правда?

Мы сидели в маленьком трактире с закопченными стенами. Почти все столики из-за жары пустовали — посетители или выбрались из подвального полумрака наружу, на яркое солнце, или вообще предпочли другие удовольствия своему обычному просиживанию скамеек в трактирах. Поэтому мы могли не особенно опасаться, что к нашему разговору будут прислушиваться.

Я чувствовал себя крайне неуютно в темном потертом камзоле, который собирался гармошкой на спине и судя по всему, мог принадлежать какому-нибудь круаханскому студенту. Но не мог же я отправляться на встречу с Рандалин в орденском плаще, тем более что она, особенно не скрываясь, пришла в своем фиолетово-зеленом наряде. Я поймал себя на мысли, что никогда еще не видел ее в другом костюме, а мне бы хотелось посмотреть, как она, например, выглядит в платье с открытыми плечами и поднятыми в высокую прическу рыжими локонами. Со стороны мы, видимо, своеобразно смотрелись — женщина в орденском костюме из дорогой ткани и школяр с заплатой на колене.

— Скажите, вам знакома любовь к родине? — неожиданно спросила Рандалин. — Ну, привязанность к месту, где вы родились?

— Истинный воин Ордена не должен ее испытывать, ведь ему принадлежит весь мир.

— У нас тоже так считают, — Рандалин покачала головой. — Но меня с тех пор, как я приехала, не оставляет какое-то странное ощущение, будто я не то чтобы дома, но… как бы сказать поточнее? Что меня тут ждут и что именно сюда я должна приехать. Хотя меня ведь совсем никто не рад был увидеть. Ваш Орден я в расчет не беру, это естественно. Но в канцелярии первого министра и при дворе тоже никто не пришел в восторг, особенно когда я назвалась настоящим именем. Больше всего их волновало, буду ли я предъявлять права на фамильные земли, которые уже тринадцать лет как под властью канцелярии.

Она усмехнулась и подлила себе вина из стоящего на столе кувшина. Неожиданно я понял, что никогда не видел на ее лице открытой улыбки, только обычную полуусмешку — полугримасу.

— А зачем вы на самом деле приехали? — осторожно спросил я. — Вряд ли действительно возвращать обратно свои исконные владения.

— Ваша проницательность, Торстейн, не имеет границ.

— И вы хотите попытаться меня убедить, что вы приехали ради перемирия с нашим Орденом?

— Во многом да, — неожиданно серьезно сказала Рандалин. — Я не надеюсь вас особенно убедить, но пока что вы единственный человек, с которым вообще можно разговаривать в вашем Ордене. Поэтому я скажу, что считаю нужным, а вы потом думайте, что с этим делать дальше. Я не уверена, что вообще когда-либо между Крестом и Чашей наступит мир. Но мы можем по крайней мере договориться не начинать военных действий и не наступать друг другу на ноги. Во многом мы довольно удачно дополняем друг друга — нам неинтересно то, чего добиваетесь вы, и наоборот. Давайте начнем хотя бы с Круахана. Вы успешно продаете здесь ваше золото, а я хочу открыть Торговый союз с Валленой. Но нам обоим будет довольно сильно мешать то обстоятельство, что наши воины начнут тыкать друг в друга шпагами на каждом углу. Как вы считаете?

— Давайте будем до конца откровенны. У нашего Ордена очень сильные позиции в Круахане, и завоеваны они давно. Мне кажется, что в ответ на ваше предложение о валленском союзе господин Морелли сказал — если крестоносцы не будут против.

— Находясь, кстати, в абсолютной уверенности, что будут, — вздохнула Рандалин.

Она отвела рукой назад волосы и отпила из кружки.

— Скажите, Рандалин, кто-нибудь еще в вашем Ордене знает, с какой целью вы сюда приехали?

— Весь магистрат, — коротко ответила она.

— И господин Скильвинг тоже?

— Да, хотя он против, но понимает, что это неизбежно.

Я только покачал головой.

— И вы сами вызвались говорить о мире? Разве вы не помните, как мы встретились первый раз? Тогда у вас в руках была обнаженная шпага, а наш корабль горел.

Рандалин слегка сдвинула брови.

— Мной тогда владели горечь и гнев. Я пыталась от них избавиться любыми доступными способами.

— А какие чувства вами владеют сейчас?

— Наверно, тоска. Но она уже очень старая. Она уже не способна на сильные всплески. И по крайней мере я знаю точно, что мои чувства никому не должны приносить вред.

— Интересно, почему вы пришли именно к Гвендору говорить о мире?

— А разве не его называют негласным преемником Ронана? По крайней мере, я еще не слышала разногласий на тему, кто будет у вас следующим Великим Магистром. Отправляться к самому Ронану мне показалось… как бы помягче выразиться, бессмысленным.

— Вы достаточно неплохо изучили наши внутренние дела.

— В общем, я подготовилась. Мы собрали всю информацию, какую было можно найти, и о вашем круаханском командоре, и о вас, Торстейн, уж извините меня, и о двух ваших приятелях — Бэрде и том белобрысом чудовище, с которым я вчера пререкалась на воротах. Если не станете держать наш разговор в тайне, передайте ему поклон от меня. Я достаточно редко встречала людей, с кем мне трудно соперничать в перебранках.

— Было бы любопытно услышать, — сказал я с легким раздражением, — что именно вам удалось узнать о Гвендоре. В ответ на откровенность я бы подправил ваши сведения в тех местах, где они неточны.

— Ну что же, давайте проверим. Блестящий карьерист с сомнительным прошлым, прекрасный алхимик и вообще человек незаурядный, хотя довольно скверного характера и плохо сходится с людьми. Впрочем, у него хватило обаяния — или убедительности? — чтобы Ронан за какие-то несколько лет увидел в нем своего будущего наследника. Талантливый полководец, герой Рудниковой войны, вашу хронику о которой хорошо знают и у нас в Ордене. Да, еще — несомненно очень сильный маг, гораздо сильнее Ронана и может быть, вообще всех крестоносцев.

— Почему вы так думаете? — спросил я с любопытством.

Рандалин насмешливо приподняла верхнюю губу, словно собираясь фыркнуть.

— Неужели вы считаете, мы не знаем, что именно произошло у вас в Ташире осенью несколько лет назад? Про нечаянный взрыв в лаборатории вы можете рассказывать непосвященным. Я прекрасно помню, как меня чуть не бросило на землю от напряжения. И уверяю вас, все, у кого есть более или менее сносные способности, это почувствовали, в каком бы месте не находились. При этом сопоставить факты довольно несложно — кто из тех, кто в тот момент находился в Ташире, мог устроить подобное, а кто, если судить по его силе, мог закрыть ту дырку, что появилась в ткани мира. Знаете, Торстейн, несмотря на то, что ваш командор прогнал меня от своих дверей, я не могу не испытывать к нему уважения. И если бы не этот случай в вашей таширской лаборатории, я не думаю, что Скильвинг позволил бы мое посольство.

— Вы неплохо осведомлены, — сказал я искренне.

— Осталась самая малость — внешние приметы. На вид ему лет сорок, темные волосы, немного седины, нос с горбинкой, выше среднего роста. Ну и главное — на правой руке не хватает трех пальцев, на правой щеке три больших шрама.

— А вы знаете, как они появились? — спросил я, немного уязвленный легкостью ее тона. — Если бы вы знали, то вряд ли пришли бы именно к нему говорить о мире. Его задело по лицу горящей мачтой в тот самый день, когда наши корабли имели несчастье столкнуться в океане.

Рандалин снова чуть сдвинула брови.

— Я не стану говорить, что не мы напали первыми. Но вы правы — если бы я знала об этом, я очень подумала бы, прежде чем прийти. Впрочем, я уже сказала, Торстейн, — это была неудачная идея.

Она залпом допила вино и легко встала, только волосы метнулись по плечам, и сняла перевязь со шпагой со спинки стула.

— На самом деле Гвендор никогда не питал ненависти к вашему Ордену, — сказал я ей в спину. — Хотя ему бы это было более простительно, чем кому-либо другому. Я не знаю, почему он отказался с вами разговаривать.

Обернувшись, Рандалин оперлась обеими руками о стол и наклонилась вперед, совсем близко к моему лицу. Меня снова поразило, насколько быстро меняют цвет ее глаза — теперь они были серо-синими, с легким фиолетовым отливом.

— А вы можете у него спросить?

— Не знаю, — ответил я по возможности честно. — Понимаете, он, наверно, мой лучший друг, если можно так сказать о командоре своего Ордена. Он несколько раз рисковал своей жизнью из-за меня. И я отдал бы свою за него, не думая ни секунды. Но если он не захочет отвечать на какой-то вопрос, он не скажет этого никому. Ни мне, ни Бэрду, ни Жерару. И, наверно, нам в первую очередь.

Рандалин чуть наклонила голову к плечу — оттенки в ее глазах менялись также неуловимо, как легкие облака пробегали по небу.

— Я, конечно, не горю желанием знакомиться с человеком столь тяжелого нрава. Но вы все-таки спросите, Торстейн, — а вдруг он ответит?

Я возвращался домой настолько поздно, что даже не снял злосчастный залатанный камзол, будучи уверенным, что меня никто не увидит. И меньше всего я хотел натолкнуться на Жерара, сидящего на ступеньках высокого крыльца — хотя именно это и произошло. Правда, я уже предчувствовал недоброе, подходя к дому и слыша пронзительно-тоскливые звуки флейты, по одному замирающие в ночном воздухе.

— Наконец-то ты похож на человека, Торстейн, — произнес Жерар, отрывая от губ флейту. — Во-первых, школярский костюм больше соответствует твоему образу. Во-вторых, тайны, переодевания, стыдливо опущенный взгляд, ощущение собственного греха — все это придает тебе сходство с нами, обычными смиренными воинами. А то я уже начинал полагать, что за твою безупречность тебя живым заберут на небо.

— Я очень надеялся, что ты уже угомонился, — сказал я нелюбезно.

— Моя преданность Ордену, о гулявший неизвестно где летописец, не дает мне заснуть. Мой командор в тоске — вот и меня терзают грусть и тревога, и я сижу у порога словно собака. — Жерар пожал плечами, словно удивляясь сам себе.

— Гвендор?

Я поднял голову на приоткрытое окно кабинета, из которого медленно выплывала тонкая струйка сероватого дыма.

— Сидит и курит свою трубку уже часов пять. И ни с кем не разговаривает. Даже со мной, что я просто считаю верхом неприличия. Я еще могу понять его нежелание тратить драгоценные слова на вас — о чем с вами можно говорить? Но пренебрегать моим неиссякаемым остроумием и кладезями моей премудрости — это несомненное преступление.

Я толкнул дверь кабинета и не сразу заметил сидящего у окна Гвендора, столько скопилось дыма посередине комнаты. Несмотря на жаркий день, горел камин, не добавлявший свежего воздуха.

— Разве можно столько курить? — я невольно закашлялся, отмахиваясь от дыма руками. — Гвендор, что случилось? Почему вы не спите? У вас опять рука болит?

— Я себя превосходно чувствую, — пробормотал Гвендор, не вытаскивая трубки изо рта.

Он повернул ко мне чуть бледное, но совершенно спокойное лицо, и я невольно выдохнул с облегчением.

— Тогда что случилось? Почему вы здесь сидите?

— Я думаю.

— В таком дыму?

— Разве? Я и не заметил.

Мне осталось только махнуть рукой, подойти к окну и открыть ставни пошире. Я как раз гремел засовами и не сразу услышал, что произнес Гвендор у меня за спиной.

— Что вы сказали?

— Я спросил, вы с ней встречались, Торстейн?

— А как вы… — тут я посмотрел на свой студенческий костюм и только вздохнул. — И что вы намерены делать? Осудить меня? Отправить на Эмайну? Или сослать в Валор?

— Я тоже хотел бы с ней встретиться, — сказал он неожиданно.

— Вы же сказали, что вам не о чем разговаривать с Орденом Чаши.

— С Орденом Чаши по-прежнему не о чем. А лично ей я бы хотел сказать несколько слов.

— Я думаю, она обрадуется, — ответил я искренне.

— Только день и час нашей встречи я выберу сам. И произойдет она так, как хочу я. Вы передадите это, Торстейн?

— Конечно, — я пожал плечами, решив воздержаться от комментариев.

— Тогда через два дня, в шесть часов перед закатом. Здесь, в моем кабинете.

— А если она не выносит запаха дыма? — спросил я слегка ядовито.

Но для Гвендора той ночью это была и так слишком длинная речь. Он снова полностью ушел в себя, откинув голову на спинку кресла и выпуская очередные колечки из своей трубки.

Рандалин приехала, как и было сказано, незадолго до заката и абсолютно одна. Увидев одиноко подъезжающую к воротам всадницу, я в удивлении поднял брови, но более зоркий Бэрд толкнул меня в бок и кивнул в сторону опушки, на которой происходило легкое движение, словно в кустах топталось несколько лошадей. Неизвестно, знала ли Рандалин о своем эскорте. Но по крайней мере она ни разу не обернулась и натянула поводья только у самых ворот.

Не обратив внимания на протянутые нами руки, она спокойно соскочила на землю.

— Выходит, господин Гвендор все-таки снизошел до меня?

— Командор Круахана вас ждет, — невозмутимо отозвался Бэрд.

— Я польщена, — сказала Рандалин, бросая поводья на седло.

Но все-таки она волновалась — это было заметно по тому, как она поспешно провела языком по губам и тряхнула головой. Она была все в том же фиолетовом костюме, но пояс затянут туже обычного и поверх плаща надет парадный кружевной воротник. Она подобрала и заколола наверх свои рыжие кудри по обеим сторонам лица, что придавало ей особенно юный вид — я сразу задумался, сколько же на самом деле ей лет. На некоторое время ее взгляд остановился на моем лице, Рандалин помедлила, словно желая что-то сказать, но видимо, передумала, понимая, что обстановка к этому не располагает. Она слегка подняла подбородок, и на нежном лице возникло настолько холодно-отстраненное и надменное выражение, что она могла бы соперничать с самим Гвендором в те минуты, когда тот хотел произвести особенно убийственное впечатление на собеседника. Я с трудом мог представить, что когда-то тащил ее, задыхающуюся и отплевывающуюся соленой водой, на скалы в кромешной темноте, или не далее как вчера сидел напротив нее за столиком в нише старого трактира.

Бэрда впрочем, было трудно чем-либо пронять — он сделал приглашающий жест, и мы вошли в двери орденского дома, пройдя через просторный нижний холл и ступив на лестницу, ведущую на второй этаж, в кабинет Гвендора. После залитого краснеющим закатным солнцем нижнего дворика здесь было совсем темно, и Рандалин неуверенно вытянула руку вперед, нашаривая перила. Ее пальцы натолкнулись на мой плащ, и она непроизвольно вцепилась в него, чтобы не упасть.

— Ваш командор предпочитает темноту?

— Командор Круахана делает все так, как считает нужным, — по-прежнему спокойно отозвался Бэрд. Я невольно позавидовал его хладнокровной выдержке, и еще больше пожалел, что у меня ее нет, когда мы переступили порог кабинета, потому что не слишком ожидал увидеть открывшуюся перед глазами картину.

В кабинете тоже царила если не полная темнота, то глубокий сумрак, разрываемый с одной стороны красными отблесками горящего камина. Шторы были плотно задернуты, не допуская ни один лучик света. Гвендор сидел в кресле, развернув его лицом к двери, так что каминное пламя освещало его с правой стороны, а левая полностью скрывалась в тени.

Несомненно, это была подчеркнутая демонстрация — я только совершенно не понимал, зачем ему это нужно. Прыгающее пламя выхватывало из темноты изуродованную щеку, которую он нарочно развернул так, чтобы тени качались на его шрамах, делая их намного более страшными, чем на самом деле. Из всего лица только и видно было три грубых рубца, подсвеченных красными отблесками, один горящий странным огнем глаз и падающие на лоб темные пряди волос. На груди тускло блестела командорская цепь, которую он почти никогда не надевал. Дальше каминные отсветы падали на искалеченную руку, лежащую на подлокотнике кресла, которую он тоже словно специально выставил на всеобщее обозрение, хотя обычно старался носить некое подобие черной перчатки, чтобы не смущать всех видом красных шрамов на месте оторванных пальцев и двух оставшихся относительно целыми, но скрюченных и прижатых друг к другу. Теперь же он словно сунул эту руку нам под нос.

— Что же вы молчите, миледи Рандалин? — Гвендор заговорил хрипло и на тон ниже, чем обычно, поэтому я с трудом узнал его голос. — Вас что-то испугало?

Надо отдать должное Рандалин, она только один раз взмахнула ресницами, но на ее лице почти ничего не отразилось, разве что выражение исключительной холодности словно затвердело. Собравшись, она исполнила светский круаханский поклон, видимо, решив, что приветствие чашников будет выглядеть слишком вызывающим.

— Благодарю, что вы согласились… — начала она, и по голосу было понятно, что она не до конца справилась с собой. Но Гвендор перебил ее.

— Что вы здесь делаете?

— Мне кажется, вы сами позвали меня в этот кабинет, командор Круахана.

— Я только за этим вас и позвал, чтобы спросить — что вы здесь делаете?

Быть растерянной более минуты — для Рандалин это был, видимо, личный рекорд. Преодолевать его она не стала.

— Границы Круахана уже несколько лет как открыты для всех. Поэтому сдается, что я имею такое же право находиться здесь, как любой из вас.

— Все и любые меня не интересуют, — сказал новый устрашающий Гвендор. — Я хочу знать, зачем именно вы притащились в Круахан.

— Я приехала, чтобы встретиться с вами, господин командор. Но я уже несколько дней жалею о своем поступке, а сейчас так особенно.

— Можете хоть расшибить себе голову об стену от сожаления, меня это мало волнует. Зачем вы приехали встретиться со мной, когда я вас не звал?

— А к вам всегда приезжают только званые гости?

— От незваных я избавляюсь.

— Ну, от меня вам все-таки до конца не удалось избавиться, раз я здесь.

— Не переживайте, от вас я избавлюсь ровно так же, как от остальных, как только наш разговор подойдет к концу. Зачем я вам понадобился? Говорите побыстрее и не затягивайте.

Рандалин неожиданно показалась мне очень красивой — так засверкали ее глаза в темноте кабинета.

— Магистрат Ордена Чаши считает, что оба наших ордена достигли бы большего, если бы перестали нападать друг на друга по малейшему поводу и при его отсутствии. Мы предлагаем вам пробное перемирие. Хотя бы пока в границах Круахана.

— И что, у чашников не нашлось других кандидатов в парламентеры?

— Вы что-то имеете против моей кандидатуры?

— Я не считаю серьезными переговоры, которые надо вести с женщиной.

— Это не первый раз, когда я веду переговоры с вашим Орденом от имени своего, — Рандалин вонзила ногти в ладонь руки, чтобы сдержаться. — Если не ошибаюсь, несколько лет назад ваш Великий Магистр согласился на мои условия относительно действий нашего флота во Внутреннем океане.

Когда-то я очень любил читать старые книги о драконах, их привычках и образе жизни. Мне покаалось, что они должны были смеяться именно так же, как сейчас засмеялся Гвендор.

— Вы изволите говорить о том достославном сражении нашего фрегата "Эрн", когда вы наградили меня этим украшением? — он приложил ладонь к щеке. — Вы избрали великолепный случай для того, чтобы о нем вспомнить. Что также прекрасно подчеркивает ваши дипломатические способности.

— Я искренне сожалею, но в истории наших Орденов это не единственный случай. Если мы начнем перечислять все потери с каждой стороны, нам не остановиться до утра.

— Я предпочитаю быть точным, особенно если стану говорить о перемирии. Это поможет четко обговорить все условия. Но вести переговоры я буду с человеком, более способным на хладнокровные действия. Пусть Чаша пришлет кого-нибудь из старшего магистрата. Я ни в коей мере не претендую на присутствие самого Скильвинга. Но старший магистр Хейми, тем более что ему недалеко ехать из Айны, или Видарра, или Форсет — кто угодно.

— Вы испываете ко мне личную неприязнь? — Рандалин слегка поморщилась. — По своему рангу я тоже старший магистр.

Гвендор пренебрежительно взмахнул рукой, и тени закачались на стене.

— Я не собираюсь вникать ни в устав, ни во внутренние дела Чаши. Они могут делать все, что им заблагорассудится, хоть заводить себе священных животных, сажать их с собой за стол в золотых ошейниках и класть рядом с собой в постель. Но я настаиваю на уважении к делам и традициям нашего Ордена, если уж вы решили заговорить о перемирии. Никто из нас не начнет переговоры с женщиной.

— От имени своего Ордена приношу вам глубочайшие извинения за доставленные моральные страдания, — сказала Рандалин, уже не скрывая язвительного тона. — Мы знали о предрассудках крестоносцев, но мне почему-то казалось, что создатель золота и герой битвы на Рудниковом перевале не обращает внимания на подобные мелочи. Видимо, у вас слишком хорошие хронисты — они изображают вас гораздо лучше, чем вы есть на самом деле.

— В этом и заключается их работа. А я меньше всего стремлюсь вызвать восхищение у восторженных девиц из чужого Ордена.

— Прошу простить меня за то, что когда-то думала о вас с уважением. Это была моя ошибка.

— И не последняя, — голос Гвендора совсем превратился в хрип, — первую вы совершили, когда приехали в Круахан. Вам тут нечего делать. Отправляйтесь обратно в свою Валлену, где мужчины настолько похожи на женщин, что неважно, с кем имеешь дело. А здешние игры не для вас.

— Другими словами, вы хотите прогнать меня из Круахана?

— У меня есть одно условие — пока вы возглавляете миссию Чаши в Круахане, я не начну переговоров.

Я во все глаза смотрел на Рандалин со своего места. Десятки выражений за одно мгновение пробежали по ее лицу, но она снова сдержалась, плотно сжала губы и вскинула голову. Она полностью проиграла, но ее нельзя было пожалеть, можно было только восхищаться.

— В таком случае я не смею более терзать вас своим присутствием, милорд Гвендор. Желаю вам удачи в переговорах с моим преемником, а ему искренне сочувствую.

Уже не скрываясь особенно, она приложила руки запястьями друг к другу, образовав знак чаши, и повернувшись, быстро вышла из кабинета. Мы с Бэрдом одновременно вышли следом, но я нагнал ее уже только у ворот, вдевающую ногу в стремя.

— Вы расстроились, Рандалин? — спросил я тихо, подойдя ближе.

— Я уже не умею расстраиваться, Торстейн, — отозвалась она, наклонившись из седла. — Но я разочаровалась. Это неприятное чувство.

— Теперь вы уедете в Валлену, — сказал я скорее утвердительно, и сам удивился своей печальной интонации.

— Запомните, летописец крестоносцев, может быть, это вам пригодится для какой-то хроники — Рандалин Валленская сдавалась только тогда, когда не могла ни думать, ни говорить, ни двигаться, — сказала она несколько горделиво. — А пока мне до этого еще далеко. Так что мы скоро увидимся.

Я покачал головой.

— Гвендор очень упрямый. Я не знаю, что с ним сегодня случилось, но если он принял какое-то решение, это навсегда.

— Сауюм, — сказала Рандалин на орденском языке, легко прижимая коленями бока лошади. — Посмотрим, Торстейн.

Я вошел в кабинет с твердым намерением поговорить серьезно. Камин почти догорел, но шторы были отдернуты, вернув нормальное освещение. Гвендор стоял у окна и не отрываясь смотрел на дорогу, ведущую от орденского дома.

Я откашлялся, пытаясь привлечь к себе внимание.

— Скажите, что с вами произошло? Зачем все эти эффекты? — Я обвел кабинет руками. — Вы что, хотели ее напугать? Так она прошла примерно столько же сражений, как и мы с вами. Если вы не хотите мира с Чашей, то никто же не настаивает. Зачем было тогда с ней встречаться, да еще намеренно унижать? Вы думаете, Скильвинг обрадуется, когда узнает, как вы прошлись ногами по гордости его воспитанницы, или кем она ему приходится? Вы серьезно надеетесь, что он пришлет другого переговорщика? Гвендор! Я вообще-то с вами говорю! Я вас совсем не понимаю!

— Мне было нужно добиться, чтобы она уехала, — ровным тоном сказал Гвендор, не поворачиваясь.

— Зачем? Конечно, они будут с нами соперничать, затевать какие-то торговые союзы, но им никогда не достигнуть нашего положения в Круахане. Они всегда будут слабее. А таким поведением вы их только разозлите.

Гвендор неожиданно обернулся, и я невольно схватился за дверную притолоку. Я гораздо чаще, чем кто-либо другой в нашем Ордене, видел его страдающим от ран, истекающим кровью, бредящим в лихорадке, но никогда еще я не видел на его лице такого выражения боли и тоски.

— Она моя жена, — сказал Гвендор все тем же ровным голосом, который совсем не сочетался с лицом.

— Что?

Сначала мне показалось, что я ослышался. Потом комната временно закачалась у меня под ногами, и я срочно сел в кресло у камина.

— Восемь лет назад мы встретились в Круахане. Ее девичье имя Женевьева де Ламорак. Морган приказал казнить ее отца и уничтожить всю ее семью, а она сама ему слишком понравилась, и он решил ее использовать для других целей. Я пытался помочь ей бежать из Круахана. Потом… это длинная история. В общем, мы поженились в маленькой придорожной часовне, в очередной раз скрываясь от погони. Потом еще три дня мы скакали бок о бок в сторону Валлены. На четвертый день нас догнали.

— И что было потом?

— Гвардейцев в отряде было не менее тридцати. Я помню, что когда меня уже связанного и почти без сознания бросили на лошадь, я все еще пытался найти шпагу. Меня отвезли в Рудрайг. — Он прикрыл глаза. — Где господин Морган постарался выместить на мне свое поражение в любви. Правда, у него было еще несколько поводов, но это уже неважно. Что стало с ней, я не знал. Пока два года назад не увидел ее сходящей с корабля в Ташире. В костюме Ордена Чаши и со знаками магистра.

Я потряс головой, словно надеясь, что все расшатавшиеся мысли встанут таким образом на место.

— Подождите… Гвендор… я ничего не понимаю. Зачем вы ее прогнали? Вы не хотите ее видеть?

— Торстейн, — Гвендор снова отвернулся к окну, так что мне был виден только его профиль и один все так же полуприкрытый глаз, — у меня в жизни было время, когда я думал, что никогда больше не свяжу себя с женщиной. Потом я встретил ее… она была так непохожа на остальных. Она была словно яркий факел, и куда бы она ни шла, все невольно оборачивались к ней, и на нее хотелось смотреть постоянно, словно черпая в этом уверенность. Вначале мне казалось, что я просто хочу уберечь ее, чтобы этот факел не задуло ветром. Потом я почувствовал, что вряд ли смогу жить, не видя каждое утро ее лица. Но даже в тот момент, когда она подняла на меня глаза в той часовне, где мы обвенчались, и когда я поцеловал ее, понимая, что это навсегда, даже тогда — слышите, Торстейн? — я не любил ее так, как люблю сейчас.

— Кто-то из нас определенно сошел с ума, — сказал я потрясенно. — И я уверен, что у меня лично все в порядке. Давайте еще раз сначала. Вы женаты уже восемь лет. Вы думали, что она погибла. Потом узнаете, что жива. Вы ее любите. И вы устраиваете перед ней какой-то странный спектакль, показываете ей на дверь и делаете все возможное, чтобы она уехала, и вы больше никогда не увиделись.

— Интересно, а как поступили бы вы на моем месте? — Гвендор резко повернулся, — вы бы пришли к ней и сказали: "Дорогая, я так счастлив, что мы с вами снова обрели друг друга. Это ведь не беда, что блестящий молодой красавец, за которого вы когда-то выходили замуж, превратился в покрытого шрамами калеку, на котором почти нет живого места? Не беда, что женщины в ужасе шарахаются от его лица, что его часто мучает боль от старых ран, что вам придется постоянно ему прислуживать, потому что он ничего не в состоянии делать правой рукой? Это все неважно, потому что для истинной любви не существует преград", — он задохнулся, дойдя до предела в своем сарказме. — Ваш священный долг — до конца дней быть привязанной к этому уроду и каждый раз притворно улыбаться, глядя ему в лицо, чтобы скрыть свое отвращение.

— Вы преувеличиваете, — сказал я с оттенком легкой неуверенности. — Потом, я действительно считаю, что для истинной любви преград не существует.

— Это вы расписывайте в своих хрониках, Торстейн. А в жизни — посмотрите на этих двух смазливых мальчиков рядом с ней, и все поймете.

— Я с ними встречался, — пробормотал я, — и мне показалось, что она вовсе не… Ну, они-то, конечно, хотели бы… но она не совсем… в общем, что она к ним относится не так, как если бы…

— Послушайте, Торстейн, — Гвендор перебил меня, не слушая, — я не могу вам точно сказать, что такое истинная любовь, о которой пишут баллады и хроники. Я знаю одно — я хочу, чтобы она была счастлива и спокойна, пусть даже рядом с одним из этих мальчиков, или с обоими сразу, или с кем-то еще, кого она выберет и захочет. И я не допущу, чтобы рядом с ней появилась мрачная искалеченная тень из прошлого и нарушила это спокойствие. Сегодня она смотрела на меня с презрением и ужасом — я вполне могу это вынести. В тот момент, когда она посмотрит на меня с жалостью и будет пытаться изобразить на лице бодрую улыбку — я воткну в землю рукоять своей шпаги и брошусь на нее, хотя терпеть не могу истерики. Вы поняли меня?

— Нет, — сказал я искренне. — Я вас совсем не понимаю.

— Хорошо, я постараюсь выразиться по-другому. Я считаю вас своим другом, Торстейн. На данный момент о том, кто она мне на самом деле, знаете только вы. Если она вдруг узнает что-либо, будет несложно догадаться, откуда.

— Я обещаю, что ничего ей не скажу, — пробормотал я хмуро. — Я могу произнести любую клятву, чтобы вы успокоились, Гвендор. Но мне кажется, что вы совершаете самую большую ошибку в своей жизни.

— Моя жизнь сама по себе представляет довольно серьезную ошибку, — заметил Гвендор, подходя к камину и вытряхивая в него свою трубку. Он снова слегка усмехался обычной половинчатой усмешкой, словно пять минут назад у него не было искаженного от горя и тоски лица. — Тем более надо как следует подумать, прежде чем заставлять других ее разделить. Вам не кажется, Торстейн?

Все последующие дни в Круахане прошли под знаком подготовки к Большому летнему балу. Нас, конечно, мало интересовали светские развлечения, но Гвендор довольно быстро собрался и уехал обратно в орденскую резиденцию в городе, а нам ничего больше не оставалось, как последовать за ним. Впрочем, глядя каждое утро в его преувеличенно безмятежное лицо, с которым он спускался к завтраку, я прекрасно понимал, что нашему спокойному лету пришел конец.

Два вечера подряд я брался за сроднившийся со мной студенческий камзол и уже собирался всунуть кинжал в висевшие на шее ножны, чтобы пойти на наше традиционное с Рандалин место встречи за столиком трактира, но каждый раз откладывал все в сторону. Я ясно представлял себе, как она сидит, положив локти на стол, неотрывно смотрит на плящущий язычок пламени и слегка хмурится. Но я просто не мог туда пойти, мне казалось, что все будет написано у меня на лице, и я невольно выдам все, что мне известно.

Гвендор больше не сказал со мной ни слова на данную тему и вообще держался так, что мне иногда казалось, будто тот разговор в кабинете мне почудился в бреду. Хроники валились у меня из рук, и я бесцельно бродил по резиденции, не зная, за что взяться. Поэтому, когда Гвендор позвал меня сопровождать его с официальным визитом в канцелярию первого министра, я отнесся к поездке с внезапным рвением, хотя раньше всегда стремился ускользнуть от этой обязанности.

Его светлость первый министр Морелли тоскливо расхаживал по кабинету взад-вперед. Гвендор был у него частым гостем, поэтому он принимал его без особых церемоний, в малых приемных покоях. Покои эти уже не поражали прежней роскошью, как при Моргане, потому что роскошь слегка пообтрепалась, но зато все громко рассказывали, что в стены кабинета встроены потайные ящики, где Морелли хранит только малую часть быстро собранных драгоценностей.

В отличие от своего предшественника, чей огромный портрет занял место на восточной стене, Морелли был высоким и весьма благообразным мужчиной. Я бы даже сказал, обаятельным, если бы его черты лица не казались слегка слащавыми, как, впрочем, у многих полукровок из Эбры. Круаханским женщинам он очень нравился. В какой-то мере это и предопределило его удачную карьеру.

— Я счастлив, ваша светлость, что вы разрешили мне аудиенцию, несмотря на вашу безмерную занятость, — сказал Гвендор, покосившись на портрет на стене. Судя по легкой кривизне, с которой его повесили, делалось это недавно и в достаточной спешке. — У меня как раз есть несколько дел, не требующих отлагательства.

— Да, конечно, — пробормотал Морелли, не особенно слушая. Он схватил со стола какую-то бумагу и помахал ею. — Гвендор… как вам сказать… я ведь несколько раз просил вас правильно писать мое имя.

— Прошу простить, монсеньор, — Гвендор низко опустил голову, и уголок его губ с левой стороны слегка дрогнул, — я еще не успел привыкнуть к новым направлениям придворного правописания.

— Я прекрасно понимаю вашу иронию. Мы можем по-разному относиться к личности прежнего министра, но это был великий человек, вы же не будете отрицать.

— Несомненно, — заверил Гвендор, выпрямляясь. — Главное, чтобы вы сами верили в это, ваша светлость, и чтобы из вашей памяти исчезли те мгновения несколько лет назад, когда вы сами, появляясь в толпе народа в уличных беспорядках, кричали: "Тиран умер, да здравствует свобода!" Как только вы об этом забудете, ваш голос будет звучать гораздо более искренне.

Морелли сморщился, словно укусив кислое яблоко.

— И зачем я только позвал вас к себе в советники? Вы мне все время говорите всякие гадости, причем с настолько спокойным выражением лица, что я невольно начинаю думать, будто так оно и надо. Неужели вы не понимаете, что Круахану нужна преемственность власти? Иначе каждая провинция, имеющая мало-мальски приличный замок и мало-мальски амбициозного барона или герцога, начнет кричать о своей независимости? Тарр мы уже почти потеряли, кто будет следующим? Гревен? Аросса? Не говоря обо всех этих придворных бездельниках, каждый третий из которых норовит создать собственную партию, чтобы наконец вышвырнуть из страны проклятого инородца Морелли и самому занять его место?

— И вы надеетесь светлым образом Моргана привести провинции к послушанию, а двор — под знамена одной партии? Опасаюсь, что одних образов для этого не хватит, и вам придется перейти к его методам. На что, я искренне надеюсь, у вас не хватит природной жестокости.

Морелли коротко вздохнул, признавая это с некоторым сожалением.

— Вы не представляете, Гвендор, как я устал. Три года в постоянной битве за власть. Мои указы никто не желает выполнять. Все сословия считают своим долгом противиться любому решению, если оно исходит от канцелярии. Все ругают меня, что я пустил в страну чужеземный Орден, который развел здесь свои порядки. Все мои якобы сторонники за моей спиной размышляют, куда бы переметнуться или как бы создать собственную партию. Последний нищий в Круахане, покрытый язвами и просящий милостыню на площади, намного счастливее меня.

Взгляд Морелли к концу речи заблестел, и он изящно промокнул мизинцем уголок глаза.

— Все эти несчастья не помешали вам за три года в двадцать раз увеличить свое состояние, — спокойно сказал Гвендор, пожимая плечами, — к демонстрации актерских способностей Морелли он давно привык. — Причем не без помощи некого чужеземного Ордена.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Потом, если я и оставил небольшую награду, и то в основном не себе, а своим верным сторонникам, за самоотверженную службу, то не вижу в этом ничего предосудительного.

— Ну разумеется. Я просто хотел напомнить монсеньору, что все совсем не так плохо, если действовать разумно.

— Что вы имеете в виду?

— Зачем вы приказали повысить пошлины на внутреннюю торговлю? Это ведь не добавит вам любви и почитания.

— Предстоят большие траты, — сказал Морелли, поджимая губы. — Мне же нужно… в общем, казна Круахана значительно опустела. Я не вижу пока что другого пути ее наполнить.

— А если я предложу вам другой путь? Некоторое время назад вам было сделано предложение о создании в Круахане Валленского Торгового союза. Вы сами понимаете, что это означает — круаханские купцы смогут свободно торговать с Таширом и Эброй через валленский порт, и отправлять таширские товары дальше на север, в Айну и Лонгрию.

— Но Гвендор… — пробормотал Морелли, глядя на него во все глаза. — Я от него сразу отказался, потому что знал, как ваш Орден к этому отнесется. Я слишком дорожу присутствием Ордена Креста в Круахане, и давайте говорить правду, мы слишком зависим от вашего золота, чтобы пускать сюда ваших вечных врагов.

— У меня нет возражений против этого, — бросил Гвендор, и в кабинете наступила полная тишина. Не знаю, о чем думал Морелли, но судя по мелькавшему туда-сюда взгляду, он быстро считал возможную прибыль, которая осядет в казне, то есть в его тайниках. А я думал о том, что Гвендор сейчас говорил от своего имени, а не от имени Ордена. В любом случае, даже если он поставил в известность о происходящих событиях Ронана и остальных командоров, он по времени не мог успеть получить ответ. При мысли о том, что это значит, мне стало страшно. Я предпочел быстро решить, что он мысленно связался с кем-то в Эмайне, хотя прекрасно знал, что Ронан не способен на обмен мыслями, а значит, сейчас тридцать пятый Великий Магистр пребывает в блаженном неведении относительно дел, творящихся в Круахане — и по поводу перемирия, и по поводу грядущего открытия Валленского Торгового союза.

— У меня есть только условие, — продолжил Гвендор, — главой Торгового союза и миссии чашников в Круахане не должна стать та, которая сделала вам это предложение. Ни в коем случае не Рандалин из Валлены.

— А почему, собственно? — с легким мечтательным оттенком произнес Морелли. — Это было бы так символично. Она родом из Круахана. Ее семья пострадала от прошлого ненавистного… я хочу сказать, стала жертвой досадной ошибки, которые иногда происходили. Теперь представляется прекрасный случай восстановить справедливость…

— Или Рандалин уедет из Круахана как можно быстрее, или Торговый союз не состоится, — отрезал Гвендор.

— Вы что-то имеете против нее лично? — Морелли заинтересованно наклонился вперед.

— В какой-то степени, — Гвендор мрачно усмехнулся, и глядя в его лицо, я безоговорочно верил каждому его слову. — Она командовала кораблем чашников во время той битвы, из которой я вышел уже не совсем похожим на себя, — он показал на щеку. — Вам это кажется недостаточным, ваша светлость?

Морелли невольно кинул на себя быстрый взгляд в зеркало и облегченно вздохнул.

— Да, конечно, — сказал он с выражением милостивого превосходства. — Я вас понимаю, мой дорогой друг и советник.

Большой Летний бал полностью соответствовал и возложенным на него надеждам, и потраченным деньгам. Серебряный дворец стал похож на оранжерею — отчасти из-за переполнявших его цветов, привезенных в основном из Эбры и Айны, отчасти из-за диковинных нарядов собравшихся там столпов круаханского высшего общества. Они до такой степени соревновались друг с другом в яркости и необычной расцветке одеяний, что наши темно-синие орденские костюмы на фоне бесконечных оттенков розового, малинового, лилового, бирюзового и ярко-оранжевого смотрелись просто вызывающе. Впрочем, мы уже привыкли к тому, что Орден вызывает повышенное настороженное внимание.

Гости все еще продолжали съезжаться, хотя время приближалось к полуночи. Однако в Круахане все соперничали в искусстве опаздывать, чтобы вызвать максимальный эффект своим появлением. Мы заняли свое обычное место в углу зала, чтобы не мешать танцующим и заодно иметь возможность рассматривать всех проходивших мимо. Жерар, чувствуя себя в родной стихии, то и дело толкал меня под локоть, громким шепотом комментируя гостей. Его нимало не смущало, что зачастую его комментарии доносились непосредственно до ушей того, кому посвящались — напротив, мне казалось, что в этом и есть его скрытая цель. Было видно, что темно-синий орденский камзол особенно тяготит его в этот вечер, и что он с удовольствием обрядился бы во что-нибудь ядовито-изумрудное. Однако ему пришлось ограничиться неправдоподобно огромной лиловой орхидеей, которой он размахивал в такт своим словам, и от запаха которой у меня перед глазами уже шли круги.

Бэрд откровенно скучал, рассматривая, то узор на фризе, то сплетение листьев на паркете. Гвендор стоял, сложив руки на груди, и в этот раз на его лице вместо обычного отстраненного безразличия было спокойное любопытство, потому что он слушал разглагольствования Стайни, редактора единственной в Круахане газеты. Газета на три четверти состояла из светских сплетен и модных баллад, иначе бы ее никто не стал читать, но иногда в ней появлялись политические памфлеты того же Тревиса и отвлеченные философские рассуждения самого Стайни. Он был сыном обедневшего барона из Тарра, забывшим свой развалившийся замок и заросший виноградник, давно переставшим смывать краску с пальцев и наверно, спавшим возле печатного станка. Вообще я заметил, что все местные безумцы типа Стайни или тех же придворных астрологов, музыкантов и актеров очень любили пространно общаться с Гвендором, и он был самым терпеливым из их слушателей, хотя обычно своей возникавшей в самом начале разговора иронической улыбкой отбивал у собеседника всяческое желание к рассуждениям.

Я поискал в толпе взглядом Морелли, как всегда вошедшего без лишнего шума и заботливо оглядывавшего себя в зеркале.

Тут прибыла новая партия гостей, и мы ненадолго отвлеклись.

— Посол Айны, князь Ваан Демур! — громко объявил мажордом, стукнув об пол жезлом, также сплошь увитым цветами.

Демур был самым большим интриганом и собирателем сплетен при круаханском дворе. Если бы Айна имела больше влияния, по одному его слову могли бы начинаться и заканчиваться войны. Он поджал губы и сухо раскланялся с Гвендором, которого в первую очередь не любил за невозможность раздобыть о нем тайные сведения и за безразличие к светской жизни.

— Его светлость герцог Гревенский!

Де Гревен напоминал мне слегка уменьшенную копию Фарейры — было очевидно, что с годами он нарастит такой же объемный живот и щеки, если учитывать его пылкую любовь ко всем приятным проявлениям жизни. Он давно прославился бесконечными походами в народ — мог, нацепив матросскую шапку, отправиться работать в порту, или вместе с крестьянами махать вилами, убирая сено. Если бы эти походы не заканчивались безудержным пьянством в местных трактирах и последующей беременностью двух-трех девушек из этого самого народа, он бы давно стал признанным главой оппозиции и объединил бы вокруг себя всех недовольных Морелли. Однако в любом случае своими постоянными криками о народных бедствиях и независимости Гревена он сильно портил кровь первому министру.

— О, Гвендор! — заорал де Гревен с порога залы, приветственно размахивая руками. — Тоже пришли полюбоваться на это торжество роскоши? Вы, впрочем, вряд ли станете напоминать этому пауку, сидящему на сундуках с сокровищами, что в это время его народ голодает, собирая последние крохи на его новые подати. Вы ведь его тоже поддерживаете своим нечестивым золотом, правда?

— А вы будете меня уверять, что пришли только за тем, чтобы произнести пламенную речь и изобличить преступные деяния властей? — спросил Гвендор, быстро возвращая свою насмешливую улыбку. Впрочем, к Гревену он относился с ироничной симпатией.

— А вы что, полагаете, у меня здесь какое-то другое дело? Слава небесам, у меня нет ничего общего с этими разорителями Круахана.

— А мне кажется, что у вас есть еще одное важное дело, — невозмутимо сказал Гвендор. — Выпить и закусить.

Гревен на мгновение застыл с открытым ртом, потом громко захохотал и, ткнув Гвендора кулаком в плечо, двинулся дальше.

— Баронесса де Энкиро! — возвестил мажордом.

Вопреки представлениям восхищенных студентов, зачитывавших до дыр ее знаменитую "Хартию Зеленых листьев" и "Сны о свободе", образ баронессы Энкиро был далек от возвышенно-романтической девы. Она гордо выставляла напоказ огромные круглые плечи и объемные бока, с трудом перетянутые корсетом. Говорила она густым басом. Но ее многие побаивались из-за острого языка и откровенных суждений. Причем свобода, которой были посвящены эти суждения, подразумевалась не столько в политике, сколько в постели.

— Вы давно не были у меня в салоне, — протянула она Гвендору, подплывая к нему, как огромный корабль. — Мы все уже начали скучать.

— Вы же прошлый раз утверждали, баронесса, что не потерпите в своем доме человека с настолько противоположными взглядами.

— Разумеется, не потерплю, — категорично заявила Камилла Энкиро, — и буду с вами бороться. Неужели вам не хочется познать всю прелесть этой восхитительной борьбы?

Жерар рядом со мной судорожно сглотнул.

— Как только мне захочется ее ощутить, я непременно вас навещу, баронесса, — заверил ее Гвендор с абсолютно непроницаемым выражением лица.

— Графиня де Ламорак!

"Где-то я уже это слышал". - подумал я отстраненно. Потом посмотрел на дверь залы. Некоторое мгновение мой взгляд вертелся среди ярких платьев и камзолов, словно не желая наконец-то взглянуть на то, во что я отказывался поверить.

В дверях стояла Рандалин. Все в том же фиолетовом орденском костюме и парадном зеленом плаще до самого пола. Даже на бал она явилась в мужских штанах и в полном вооружении. Рыжие кудри лежали на плечах, как ее лучшее украшение. Она смотрела прямо перед собой, сузив зрачки, и это была наилучшая тактика защиты, потому что все взгляды в зале моментально метнулись к ней. Она выглядела сосредоточенной, словно ей приходится выполнять какую-то сложную задачу, но совсем не надменной, какой обычно бывала на публике. Глаза ее были темно-серого, почти черного цвета.

Я посмотрел на Гвендора. Вначале мне показалось, что ему плохо. Он отыскал в толпе взглядом Морелли, и взгляд этот был далек от мирного и всепрощающего. Потом он неожиданно улыбнулся самой светской улыбкой, какую только позволяла исполнить стянутая шрамами щека.

Рандалин пока что нас не видела. Она опускала голову в поклоне перед торопливо идущим к ней Морелли.

— Безмерно рад видеть вас, графиня, — произнес первый министр достаточно громко, чтобы мы могли это расслышать. — Счастлив, что вы почтили это скромное празднество своим присутствием. Правда, я был бы еще счастливее, если бы мог видеть вас в более подобающих случаю одеждах.

— Ваше великолепие, — Рандалин склонилась настолько низко, насколько позволял ее туго затянутый пояс с привешенными к нему пистолетами и высокие ботфорты, — прошу простить, но это мой дорожный костюм. В любой момент я готова покинуть Круахан.

— Помилуйте, графиня, — развел руками Морелли. — К чему такая спешка? Мы еще не успели насладиться вашим обществом.

— Я полагаю, что мое общество настолько тягостно для вас, что я не смею навязывать свое присутствие. Я всего лишь хотела поблагодарить вас за право вновь носить свое имя, которое вы мне вернули.

— Милая графиня, уверяю вас, что мы будем счастливы и впредь слышать ваше имя в нашем обществе.

— О монсеньор, вы настолько недвусмысленно заявили мне, что мое присутствие в Круахане нежелательно… — Рандалин выпрямилась. — Я не совсем понимаю, каким из ваших слов следовать.

Неизвестно, сколько раз Рандалин встречалась с Морелли и насколько была точной та информация, которую она собрала о нем, готовясь к своей миссии. Но одно она угадала совершенно точно — первый министр терпеть не мог публичные споры и очень терялся при направленных ему в лицо обвинениях, пусть даже самых косвенных. Тем более с одного его плеча выдвинулось лицо Ваан Демура с полуопущенными веками — тот, казалось, впитывал каждое слово, а из-под другого локтя вынырнул Стайни, держа наготове доску и грифель. Морелли затравленно покосился по сторонам и изобразил на лице нежную улыбку, в которой, впрочем, отчетливо проглядывало злорадство.

— Знаете, графиня, — сказал он доверительно, прикасаясь к локтю Рандалин, — мне бы хотелось, чтобы вы еще некоторое время побыли с нами. Я хотел бы представить вас некоторым своим друзьям.

— Я польщена, монсеньор, — ответила она, вновь исполняя свой глубокий поклон.

— Вот, например, самый верный из наших друзей и мой преданный сторонник и советник. Правда, говорят, что ваши Ордена находятся во вражде, но вы же не станете устраивать ссору здесь, на балу? Здесь все должны веселиться и радоваться наступившему лету. Не так ли, Гвендор?

— Вы, как всегда, сказали непреложную истину, ваша светлость, — согласился Гвендор с легким вздохом.

Рандалин подняла глаза на его голос. Мне невольно показалось, что все движения в зале странно замедлились, словно время застыло и падало теперь медленными тягучими каплями, а не текло быстрой песчаной струйкой. Она взглянула ему в лицо — ее глаза чуть расширились — бледность стала покрывать ее лицо, начиная со лба — я первый раз видел, чтобы люди бледнели постепенно — глаза ее стали пронзительно черного цвета, и она зашаталась, схватившись за горло.

— Что с вами, графиня? Вам плохо?

— Эй, откройте скорей окна!

— Рандалин, что с вами?

— Держите ее, осторожнее!

Мы все потянулись к ней, только Гвендор остался стоять не двигаясь, и Морелли особенно не выражал беспокойства, потому что находился к ней ближе всех и быстро подхватил ее за талию. Но она устояла на ногах, только стиснула пальцы так, что на коже проступили пятна, и она невольно закашлялась.

— Вам дурно? Что случилось?

Теперь я понимал, почему ее глаза показались мне черными — зрачки увеличились до предела, полностью вытеснив все остальные цвета. Не отводя расширенных глаз от лица Гвендора, она сказала хрипло:

— Простите, монсеньор… это, наверно, цветы… У меня от них кружится голова.

— В таком случае, может быть, вам стоит прогуляться на свежем воздухе, графиня? — произнес Гвендор со своей непередаваемой интонацией. Я хорошо знал этот его тон, он вроде бы произносил совершенно обычные слова, но выговаривал их с такой убийственной иронией, что вы невольно начинали думать, что же именно вы сделали не так. — Я был бы счастлив вас сопровождать.

Он протянул Рандалин правую руку, на которую демонстративно накинул полу плаща.

— Да, — сказала она, вздрогнув и почти не касаясь ткани плаща. — Я думаю… тогда мне станет лучше.

Кто-то довольно ощутимо ткнул меня в бок, я был уверен, что ножнами кинжала, и я услышал над ухом возбужденное дыхание Жерара. Оставалось только сказать ему спасибо, что он проделал это не обнаженным клинком.

— Мне кажется, Торстейн, — страшным шепотом сказал Жерар, продолжая пихать меня в бок и подталкивать в сторону выхода, — нам тоже не мешает прогуляться, и обязательно на свежем воздухе. А то ты стал такой бледный — вот-вот упадешь в обморок.

Видимо, Гвендор не особенно прислушался к словам Рандалин, будто ей стало плохо от запаха цветов. Он повел ее в оранжерею. Однако для Жерара это было истинным подарком — он быстро втянул голову в плечи и прошмыгнул среди растений, безжалостно таща меня за собой, а плеск фонтана скрыл нашу возню и шипение друг на друга.

Они стояли прямо напротив нас — Рандалин сделала несколько шагов и оперлась рукой о скамейку, а Гвендор остановился и сложил руки на груди.

— Не кажется ли вам, что это чересчур, графиня? — сказал он ледяным тоном. — Я не слишком высокого мнения о собственной внешности, но хотя бы из вежливости вы могли бы постараться не падать в обморок от моего лица. Тем более что я успел его вам один раз продемонстрировать, чтобы вы могли несколько привыкнуть.

— Дело не в этом, я…

— Теперь вы наверно понимаете, почему я был против того, чтобы вы вели переговоры от имени чашников? Я просто щадил вашу тонкую душевную организацию, миледи Рандалин.

— Я не поэтому! — почти закричала она, не выдержав. — Просто вы… вы мне напомнили человека, которого я… хорошо знала…

— Я напоминаю его и сейчас?

Некоторое время она не отрываясь смотрела в его холодное замкнутое лицо без тени сочувствия. Он повернулся к ней прямо, так чтобы обе половины лица были хорошо видны. Шрамы полностью лишали какого-либо выражения его правую щеку. Левая сторона казалась постаревшей и мрачной, в ней тоже ничего не было от того одухотворенного лица, которое я все еще помнил.

— Не знаю… — сказала она шепотом. — Наверно, нет, хотя черты лица… Простите меня, мне действительно не надо было приезжать в Круахан. Мне всюду мерещатся призраки.

— Другими словами, — резко сказал Гвендор, — я похож на какого-то покойника?

— Восемь лет назад в Круахане я была замужем. Правда, всего три дня, — Рандалин опустила голову, и волосы упали ей на лицо. — Потом мой муж оказался в самой страшной тюрьме Моргана… и там погиб. Вы… в какие-то мгновения вы очень на него похожи.

— Сомнительная честь — быть похожим на государственного преступника. К тому же еще связанного с вами личными отношениями. Уверяю вас, миледи Рандалин — это помимо моей воли.

— Не волнуйтесь, я убеждена, что из личных побуждений вы бы никогда со мной не связались.

— Я уже вам говорил, что против вас лично я ничего особенного не имею. Но женщины мне кажутся весьма ненадежными созданиями, а к носящим плащ чашников я просто обязан относиться без должного доверия.

— Хорошо, — устало сказала Рандалин, — закончим на этом? Считайте, что я принесла вам свои извинения.

— Я бы хотел, — Гвендор задумчиво прошелся вдоль фонтана, — найти какое-то логическое объяснение этому странному сходству. Иначе те ближайшие несколько недель, которые я посвящу вашему удалению из Круахана, вы каждый раз будете терять сознание, встречаясь со мной. Не можем же мы совсем нигде не сталкиваться.

— Я уже близка к тому, чтобы пожелать этого всей душой, — сквозь зубы процедила Рандалин. — А мои желания обычно исполняются.

— Как звали вашего… — он слегка усмехнулся, — трехдневного мужа?

— Бенджамен де Ланграль.

— Ну что же, это довольно многое делает ясным, — Гвендор так же размеренно прошагал в другую сторону. — Мои родители из Валора, но девичья фамилия бабушки со стороны отца была де Ланграль. То есть с вашим безвременно почившим мужем мы, скорее всего, какие-нибудь троюродные братья или что-то в этом роде. Никогда не разбирался в своих родственных круаханских связях, да они меня не особенно интересовали. Но круаханская кровь во мне явно сильнее валорской. Хотя сейчас, пожалуй, трудно рассуждать о моем сходстве с кем бы то ни было. Странно, что вы что-то еще разглядели в моем лице, кроме этого, — он закрыл рукой здоровую щеку.

— Возможно… Но это какое-то слишком простое объяснение.

— Прошу простить, но другого у меня для вас нет. Или вы станете уверять меня, будто я и есть ваша воскресшая из могилы единственная любовь?

— Упаси меня небо так думать, — искренне сказала Рандалин. — Ланграль никогда бы не повел так себя со мной.

— Послушайте, графиня де Ламорак… или правильнее будет де Ланграль? Не знаю, какой титул больше греет вам душу. Еще раз хотел бы подчеркнуть — я не являлся вам на порог и не тыкал в глаза своим сходством с кем бы то ни было. Я вообще, прошу заметить, никого не трогал, скромно жил в Круахане и служил по мере сил благу своего Ордена. Разве это я заявился в чужую страну с какими-то фантастическими прожектами, для исполнения которых вам срочно потребовалось с нами помириться? Разве это я всячески настаивал на аудиенции? И разве это я, едва ее добившись, начал капризничать, плести интриги и устраивать публичные падения в обморок?

— А я не добивалась вашего изгнания из страны, которая когда-то была вашей родиной, с такой завидной настойчивостью.

— Я не сделал вам ничего плохого, — Гвендор пожал плечами. — А если бы я вторгался в вашу жизнь, осаждал ваших друзей своим назойливым вниманием, а в итоге еще закатывал бы глаза под лоб от вашей внешности, вы тоже захотели бы гарантированно избавиться от сомнительного удовольствия видеть мое лицо.

Несколько мгновений Рандалин меряла его взглядом с ног до головы. В ее глазах постепенно проявлялся стальной оттенок.

— Я теперь довольно неплохо понимаю людей, которые самую нежную привязанность испытывают к своим родственникам. Мы же с вами, получается, в какой-то степени связаны дальним родством?

— И как истинно любящий родственник, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы вы оказались от меня как можно дальше и не испытывали нестерпимых страданий в моем обществе, — Гвендор изобразил максимально вежливую, а значит самую ироничную из своих улыбок.

— Ваше счастье, командор Круахана, что я уже несколько лет разучилась испытывать чувство ненависти.

— Никогда не поздно начать снова. Хотя я польщен тем, что вызываю у вас столь яркие ощущения. Не могу, правда. ответить тем же, — с притворной печалью ответил Гвендор, чуть опуская глаза. Сквозь полуприкрытые веки он провожал взглядом Рандалин, с гневно вскинутой головой идущую к дверям, и насмешливое выражение на его лице медленно сменялось грустной нежностью.

— По-моему, господа, вам пора выходить, — сказал он не оборачиваясь. — Все равно больше ничего интересного вы уже не услышите.

— Это все Торстейн, — громко заявил Жерар, не моргнув глазом, — он все кричал, что ему нужны факты для его хроники. Я до последнего пытался его отговорить.

— Прекрасно, — сказал Гвендор с непередаваемой интонацией, рассматривая наши встрепанные головы, показавшиеся из-за особенно пышного розового куста. На лбу у Жерара красовалась глубокая царапина, но он лучезарно улыбался, преданно моргая глазами. — Хотите, я покажу вам еще любопытный материал для летописи? Тогда пойдемте.

Он толкнул какую-то маленькую дверь в боковой стене оранжереи, и за ней открылась узкая винтовая лестница. Приложив палец к губам, он стал спускаться вниз, и мы, недоуменно переглянувшись, последовали за ним.

Внизу была еще дверь, видимо, ведущая на улицу, и в ней несколько значительных щелей, через которые пробивался свет факелов.

— Посмотрите, Торстейн, — Гвендор сделал приглашающий жест, — что вы там видите?

— Там внутренний двор, — сказал я, наконец справившись с голосом. — Впереди еще одна дверь. Это какой-то тайный ход?

— Это потайной выход из личных покоев Морелли. Через некоторое время оттуда должен выйти некто. Взгляните, не вызывает ли он у вас определенных воспоминаний.

Мы с Жераром невольно приникли к щели. Долгое время ничего не происходило — только мигали факелы, вставленные в кольца по обе стороны от двери. Потом дверь медленно приоткрылась, и наружу выскользнул человек, закутанный в плащ по самые уши. Он оглянулся в обе стороны и проскользнул мимо, на мгновение обернувшись. Но этого нам хватило — я невольно прижал руку ко рту, чтобы сдержать восклицание.

— Я трепещу, — восторженным шепотом произнес Жерар.

Опустив ткань капюшона так, чтобы скрыть лицо до половины и тревожно сверкнув прозрачными глазами, мимо нас прошел когда-то бесследно исчезнувший Лоциус, бывший командор Круахана.

— Это ужасно, — сказал я потрясенно, глядя вслед немного согнутой на один бок фигуре, которая быстро свернула за угол. — Что это значит?

— Это значит, — серьезно сказал Гвендор, кладя руки нам на плечи, — что впредь я попрошу вас и Бэрда беспрекословно выполнять все мои приказания, не пытаясь вникнуть в их смысл. Если вы действительно относитесь ко мне… с некоторой симпатией, как я льщу себя надеждой, вы исполните мою просьбу.

— О мой проницательный командор, — осторожно сказал Жерар, — благодарим за предупреждение. Видимо, это означает, что вы собираетесь поручить нам заняться чем-то исключительно разумным. Осталось только узнать, чем именно, чтобы окончательно успокоиться на этот счет.

— Я прошу вас, — но голос Гвендора звучал твердо, как приказ, — с этого мгновения вы ни на секунду не должны спускать глаз с Рандалин. Вы будете сменять друг друга, но кто-то один постоянно будет следить за ней.

— Давайте я сразу выберу время своего дежурства, — быстро уточнил Жерар. — Например, после полуночи.

— И как только вы увидите, что ей грозит опасность, — продолжил Гвендор, не обратив ни малейшего внимания на его слова, — вы защитите ее так же, как защитили бы меня, и отдадите за нее жизнь так же, как отдали бы за меня. Я понимаю, что совсем не имею права просить вас об этом, но больше мне некого просить, кроме вас.

— Ну почему же! — Жерар взмахнул рукой в великодушном жесте. — Только я за разделение труда. Например, Торстейн может замечательно рисковать жизнью, он давно об этом мечтает, а я возьму на себя роль героического защитника, появляющегося в конце, когда все уже умерли.

— А о себе вы не хотите подумать, Гвендор? — спросил я вполголоса.

— Я ведь уже говорил вам, Торстейн, что я бесконечный эгоист. Как раз именно о себе я и думаю в данном случае.

Неделя прошла без особых событий. Мы опять перебрались в загородный дом, но в основном потому, что Рандалин сняла пустующий особняк неподалеку и довольно много времени проводила там, не торопясь уезжать из Круахана.

Ровно через семь дней мы с Гвендором сидели утром на террасе. Я пил горьковатый травяной настой, смутно надеясь взбодриться, а мой друг как всегда выпускал колечки дыма, любуясь ими на фоне светло-розового неба. Мы ждали Жерара, которому полагалось доложить о смене дежурства.

Наконец тот появился, хмурый и недовольный, плюхнулся в кресло и отхлебнул из моей кружки вместо всяческого приветствия.

— Знаете, Гвендор, — сказал он наконец, — настолько тяжелого задания не выдержит ни один смертный. Я вот только не понимаю, что такого плохого я вам сделал — казалось бы, я всегда демонстрировал исключительную верность и преданность. За что же так надо мной издеваться?

— Что такого у тебя случилось?

— Как что? Попробуйте сами следить за этой Рандалин по ночам!

— А что она такое делает? — я невольно испугался посмотреть в сторону Гвендора.

— Она спит! — возмущенно воскликнул Жерар. — Вы можете себе представить такую наглость? Я специально выбрал это время, изучил целых пять эффективных способов борьбы со сном в надежде, что я наконец смогу наблюдать что-то необыкновенное, а она, понимаете, спит!

— Вообще-то все люди ночью спят, — заметил я осторожно.

— Одни? Не смешите меня! Это по меньшей мере возмутительно. Я предлагаю объявить чашникам ноту протеста. Почему вы их до сих пор не выдворили из Круахана, Гвендор?

— И где она теперь? — прервал тот его разглагольствования.

— Блистательная Рандалин изволит совершать утреннюю прогулку верхом. Но это уж без меня. Увольте, я спать хочу.

Гвендор резко поднялся.

— Куда она поехала?

— В сторону Кру. Но вы зря беспокоитесь. Вокруг никого. И кому она нужна?

Гвендор, особенно не слушая его, уже сбегал по ступенькам. Я всегда поражался его способности отдавать мысленные приказания, или, скорее, настойчивые просьбы, даже людям, совершенно не способным к какой-либо магии. Один из младших послушников уже подводил к нему коня, причем я уверен, именно такого, какого тот хотел выбрать в это утро.

— Торстейн! — крикнул Гвендор на орденском языке, на мгновение приподнявшись в стременах. — Если вдруг… вы знаете, где лежит мой архив.

— Слышать не хочу, о чем вы говорите! — я в свою очередь вскочил на ноги. — Подождите! Мы поедем с вами!

Но темно-серая лошадь взяла с места в быстрый галоп, повинуясь легкому движению коленей всадника, и некоторое время я беспомощно смотрел на оседающие клубы пыли.

Мы действительно не видели его после этого целых два дня, поэтому мне придется рассказать о том, что происходило, опять-таки со слов участников событий, а не только опираясь на собственное свидетельство. Но почему-то мне кажется, что они вряд ли что-то приукрасили.

Рандалин не то чтобы очень любила кататься верхом с раннего утра, но с некоторых пор положила это себе за правило. Ей казалось, что таким образом ее жизнь в Круахане становится более размеренной, и если она обрастет постоянными готовыми привычками, то гораздо труднее будет что-то изменить в налаженном распорядке вещей.

На самом деле — у нее ведь никогда не было дома, который она могла бы считать своим. И вряд ли она могла назвать таковым старый круаханский особняк, по верхним этажам которого гулял ветер, а лестницы скрипели, даже когда по ним никто не ходил.

Она медленной рысцой двигалась по лугу в сторону реки Круаху, меньше всего желая думать о судьбе и одиночестве, но мысли сами вертелись в голове. Поэтому она не услышала сразу топот копыт за спиной и осознала, что за ней кто-то гонится во весь опор, только когда ее лошадь возмущенно заржала и шарахнулась в сторону. Рандалин с трудом удержалась в седле, обхватывая ногами бока коня, а руками цепляясь за его гриву и шею.

Пролетевший мимо всадник эффектно разворачивался, нарочито демонстрируя, насколько быстро он может придержать лошадь и сколько бурой пыли при этом поднимет. Впрочем, Рандалин уже догадывалась, кто именно удостоил ее счастья провести утро в его обществе, судя по темно-синему камзолу и безупречно белому плащу, несмотря на поднятую кругом грязно-рыжую тучу.

— Интересно, — сказала она громко, — вы теперь всегда будете меня преследовать, командор Круахана? Впрочем, я уже польщена тем, что сегодня с утра вы это делаете лично, а не подсылаете своих приспешников.

— Великодушно прошу простить меня, миледи Рандалин, но мы, к несчастью, являемся соседями, — сказал Гвендор, изящно прикасаясь к полям шляпы. — Так же, как и вы, я люблю совершать прогулки по берегу реки. По-моему, мы находимся на землях, принадлежащих короне, а стало быть, открытых для всех свободных граждан.

— Крайне признательна вам за предупреждение, — Рандалин наконец справилась с своим конем, — в следующий раз я поеду кататься куда-нибудь в другое место.

Она резко ударила коленями по бокам лошади и унеслась в сторону, упрямо стиснув губы и нипочем не желая оборачиваться. Она не хотела думать о том, какое именно чувство испытывает к командору крестоносцев. Ей не понравилось бы, если это была ненависть. Разве могла хладнокровная и блистательная Рандалин, гордая своей выдержкой, испытывать что-либо похожее? И за что, собственно, она могла его ненавидеть? За то, что он осмелился быть похожим на Бенджамена? Сейчас она очень сомневалась в их сходстве и всячески укоряла себя за свою слабость на балу. Снова и снова перед ее глазами всплывало навсегда застывшее с одной стороны, насмешливое и равнодушное лицо, все черты которого напоминали Ланграля — и вместе с тем она не представляла себе, чтобы тот когда-нибудь так же посмотрел на нее. Она не могла не признать, что первый раз за несколько лет встретила равного себе или даже скорее всего превосходящего ее человека. Но он вел себя слишком отталкивающе, чтобы она порадовалась этому.

Рандалин отпустила поводья, надеясь хотя бы ненадолго забыть свою неприязнь — ей не нравилось, что она была слишком яркой. Обычно она относилась к большинству окружающих ее мужчин со снисходительным превосходством или веселым презрением. К Гвендору она так относиться не могла, и это ее больше всего раздражало.

Дорога спускалась все ниже к воде, петляя среди холмов. И за очередным изгибом Рандалин неожиданно почувствовала огромное желание развернуться и ускакать во весь опор — впереди дорогу преграждали несколько всадников, а в кустах угадывался целый отряд. Но обернувшись, она поняла, что путь к отступлению тоже отрезан — сзади на тропу выехали несколько человек, за плечами которых угрожающе торчали дула мушкетов.

Насколько могла, она сбавила скорость и размеренно приближалась к поджидающим всадникам, чуть шурясь против солнца. Разглядев лицо одного из них, она невольно сжала коленями бока лошади, словно отвечая на перекосившую его лицо судорогу. Один из ее детских кошмаров казался бессмертным — Лоциус стоял посередине дороги, скромно спешившись, сняв шляпу и нежно улыбаясь.

— Я безмерно счастлив вас видеть, блистательная Рандалин. Отвечаете ли вы мне взаимностью?

— Все зависит от того, — Рандалин остановилась, положив руку на седло, — с какими намерениями вы решили организовать мне столь торжественную встречу.

— Наши намерения самые благородные, — Лоциус усмехнулся, — мы планируем освободить вас от бремени этого бытия. Жизнь ведь уже давно не имеет для вас особой ценности, правда? И вы так сильно тоскуете по безвременно покинувшему вас супругу, что приняли бы смерть с радостью?

— Зависит от способа, — сквозь зубы произнесла Рандалин. — По крайней мере, умереть от руки посредственного мага, изгнанного собственным Орденом — слишком большая честь для меня. Боюсь, что я не смогу ее принять.

— Разве кто-то будет спрашивать вашего мнения? — Лоциус тонко усмехнулся — Давай, Штей. Только побыстрее.

Стоящий рядом с ним человек вытащил из-за пояса пистолет и не скрываясь, прицелился. Рандалин сощурилась до предела и невольно вспомнила презрительно искривленные губы Скильвинга, когда тот говорил об ее интуитивной магии, не имеющей ничего общего с принятой теорией. Пуля из ствола ушла в сторону, просвистев над ее плечом.

— Я предвидел, что вы попробуете мне ответить, — Лоциус громко засмеялся, придержав рукой сведенную щеку. — Именно поэтому я захватил с собой целый отряд. Вряд ли вы одна сможете их нейтрализовать, великолепная Рандалин, да я вообще не знаю ни одного из чашников, кто сможет. Кроме разве что вашего достославного Великого Магистра, но он неблагоразумно отпустил вас в Круахан одну. Так что вы зря сопротивляетесь, это принесет излишнее беспокойство и вам, и нам, но никак не повлияет на результат.

На этот раз уже трое одновременно подняли дула мушкетов.

"Как-то быстро это получилось, — подумала Рандалин. — А сейчас мне почему-то этого совсем не хочется. Но уже ничего не поделаешь".

В этот самый момент ей показалось, что начался внезапный ураган. Нескольких людей из отряда Лоциуса, в том числе и тех, кто в нее целился, кинуло на землю, словно от сильного ветра, остальные лошади захрапели и шарахнулись в сторону. Вплотную к Рандалин пронесся всадник, его руки быстро выхватили ее из седла, и прежде чем она успела что-либо понять, они уже неслись по дороге. Ветер сразу закрыл ей рот и уши, так что она вряд ли могла что-либо сказать, хотя очень хотелось, и ей только приходилось безуспешно дергаться, стараясь устроиться поудобнее. У нее было твердое ощущение, что вот-вот она сползет из седла на землю, но спаситель крепко держал ее одной рукой, ухитряясь второй как-то управляться с лошадью. Она хотела бы подумать "неизвестный спаситель", но, к сожалению, ей был прекрасно знаком темно-синий цвет камзола, рукав которого она видела перед глазами, и поводья лошади были намотаны на запястье второй руки, потому что ее обладатель все равно не мог бы их удержать двумя согнутыми пальцами. Невольно она поразилась, сколько было силы в его руках — ей казалось, что ее стискивает железное кольцо, так что даже было трудно дышать. Оглянуться она не могла, но если бы у нее это получилось, она бы увидела растянувшуюся следом за ними цепочку всадников.

Дорога вела в лес. Туда они и влетели на полной скорости, но Гвендор быстро свернул, почти на первой же опушке, потом еще, видимо нарочно запутывая следы, отводя ветви кустов, мимо которых они проносились, но все равно Рандалин несколько раз ощутимо задело листьями по лицу. Постепенно лошадь стала двигаться медленнее, когда они выбрались на некое подобие узкой лесной тропы, окруженной уходящими вверх деревьями и густым зеленым подлеском. Тропа уходила все глубже и глубже в чащу, слегка сворачивая направо. Ветер и стук копыт за спиной перестали звучать в ушах Рандалин, сменившись бесконечным шепотом листьев над головой и мерным поскрипыванием седла, но ей показалось, что почти мгновенно упала полная тишина.

— Ага, — удовлетворенно сказал низкий голос у нее над ухом, — похоже, мы едем правильно.

— И куда именно? — Рандалин снова задвигалась в седле и вынуждена была опереться о плечо Гвендора, чтобы устроиться хотя бы слегка поудобнее.

— Это Гревенский лес, — констатировал Гвендор, не особенно стремясь отвечать на ее вопрос.

— И зачем вы меня туда тащите?

— А вы предпочли бы вернуться на опушку, к поджидающему нас отряду? Как справедливо заметил ваш давний друг Лоциус, с таким количеством народа ни одному магу не справиться.

— А вы полагаете, в лесу они нас не найдут, если возьмутся за дело обстоятельно?

— У меня есть одна смутная надежда, — пробормотал Гвендор, — и мы как раз едем туда, где я надеюсь ее осуществить.

— Замечательно, — язвительно сказала Рандалин, — вы как всегда очень подробно все объясняете. К несчастью, я сейчас не могу себе позволить роскошь освободиться от вашего общества и отпустить вас одного осуществлять свои надежды.

— Не беспокойтесь, это ненадолго, — спокойно отозвался командор Круахана, — по крайней мере, на это я тоже надеюсь.

— Мы с вами трогательно единодушны. Я тоже льщу себя надеждой, что мне не долго ехать в вашем седле.

Гвендор не ответил, словно считая разговор законченным, и некоторое время лошадь мягко ступала по тропе под напряженное молчание обоих всадников и возникший где-то далеко легкий плеск воды. Они уже забрались настолько глубоко в лес, что Рандалин потеряла чувство направления, а вместо этого начала физически ощущать древность деревьев, мимо которых они проезжали, и тяжесть чуть сыроватого лесного воздуха. Где-то поблизости была река или ручей. По обе стороны тропы было почти не видно просветов между ровными стволами, а если они и попадались, то в них был виден только простирающийся вокруг бесконечный лес.

— Я хотела бы спросить вас, командор Круахана, — сказала Рандалин через некоторое время. — Только я не уверена, что вы ответите мне правдиво.

— Я постараюсь, чтобы вы поверили моему ответу. — Гвендор усмехнулся возле ее щеки.

— Зачем вы бросились меня спасать? Вы ведь давно мечтаете, чтобы я исчезла из Круахана. Почему же вы не воспользовались замечательной возможностью убрать меня чужими руками?

— Видите ли, — в голосе за спиной звучала обычная ирония, — я все предпочитаю делать сам. Я собирался убрать вас из Круахана, и я постараюсь это сделать без посторонней помощи.

— Я польщена, — пробормотала Рандалин, — вы уделяете слишком пристальное внимание моей скромной особе.

— К тому же, — невозмутимо продолжал Гвендор, — не думаю, что после неожиданной гибели приехавшего в Круахан посланника Чаши здесь скоро появился бы следующий.

— Неужели вам так интересно, чтобы он появился? Вы действительно стремитесь к миру с нашим Орденом?

— К перемирию, — уточнил голос.

— И ради временного перемирия с врагами вы готовы рисковать собственной жизнью? Вряд ли вы были настолько уверены в своих магических силах, чтобы справиться с тридцатью.

— Хм, — задумчиво произнес голос. — Ну значит, можно считать, что я стараюсь соответствовать своему героическому образу, запечатленному на страницах наших последних хроник. Например, чтобы вы уехали в Валлену не менее восторженно настроенной относительно меня, чем когда вы сюда приехали.

— Сожалею, но моя восторженность давно развеялась, — Рандалин хотела бы отодвинуться, но в узком седле это было сделать трудно, и она вынужденно продолжала говорить, будучи тесно прижатой к плечу Гвендора. — Я вас не просила меня спасать, так что можете не рассчитывать на пылкую благодарность с моей стороны.

— Это ужасно, — голос почти упал до шепота, — а я так надеялся воспользоваться сложившейся ситуацией, и надеялся, что вы со слезами признательности броситесь ко мне на шею.

Рандалин выпрямилась, насколько смогла.

— Обещаю, командор Круахана, ваша шея будет последней, на которую я захочу броситься.

— Если мы с вами переживем эту ночь, — заметил Гвендор. — В противном случае вам будет все равно, чью шею осчастливить своими объятиями.

Странный тонкий вой послышался над лесом за их спинами, и по деревьям пронесся ветер, словно листья испуганно зашептались.

— Что это?

— Если я правильно понимаю, это перекликается отряд нашего с вами общего друга Лоциуса. Что-то они совсем близко.

— Дайте мне ваш второй пистолет, — Рандалин закусила губу.

— Оружие здесь не поможет, — Гвендор покачал головой. — И к тому же мы с вами уже в таком месте, где его лучше не доставать.

— А где мы?

— Тихо, — прошептал Гвендор, чуть отпуская поводья и направляя коня в просвет, видневшийся впереди.

Они выехали на небольшую поляну, окруженную высокими деревьями. Ручей, мерно журчавший вдоль тропы, растекался посередине, образуя небольшое озерцо, заросшее неожиданно крупными желтоватыми лилиями. Один из его берегов поднимался, образуя небольшой холм. Трава на поляне почти не колебалась, несмотря на то, что по верхушкам деревьев носился ветер. Рандалин с удивлением осознала, что наступили сумерки, хотя в свою неосторожную поездку верхом она отправилась еще до полудня.

Она испытывала странное чувство на этой поляне — ей неожиданно показалось, что на нее со всех сторон смотрит множество глаз. Она не ощущала враждебности, но здесь явно присутствовала какая-то чужая, непонятная ей сила.

Гвендор слегка шевельнулся в седле за ее спиной. Он не произнес вслух ни слова, но в ее сознании отчетливо прозвучал низкий шепот:

"Олирна".

Деревья снова встряхнули листьями, и с них посыпались капли ночной росы. Ветер пробежал по воде, покачнув кувшинки, и в волнах показался отсвет выглянувшей луны.

"Олииирна", — снова сказал голос.

Рандалин подняла глаза и увидела, что на холме над озером стоит странное существо, больше всего похожее на лань, с настороженно поднятыми и развернутыми ушами и короткой светлой шерсткой, которая словно светилась в полумраке. Лань внимательно разглядывала их большими темными глазами, не похожими на глаза ни человека, ни животного — в них была слишком большая печаль.

На поляне стояла полная тишина. Рандалин могла поклясться, что никто не издал ни звука, но в ее голове снова зазвучал голос, напоминающий шепот листьев:

"По границе моего леса ходит зло, Двухпалый. Это ты привел его сюда?"

"Я не приводил его. Но они гонятся за нами".

Лань беспокойно переступила копытцами.

"И ты посмел прийти сюда, зная, что они последуют за тобой?"

"Нам больше некуда было идти. Их слишком много".

"Мой народ беспокоится, — сказал голос печально. — Я не ждала этого от тебя".

"Прости меня. Но у нас было две возможности — или прийти к тебе, или умереть".

"И они осмелились бы убить Закрывшего Дверь?"

"Ими управляет тот, кто в свое время пытался ее открыть".

Лань не шевельнулась, но деревья угрожающе зашумели.

"Что ты хочешь от меня, Двухпалый?"

"Подними туман, Олирна, и закрой границы леса. И позволь нам переждать ночь здесь".

Лань наклонила голову к воде, словно касаясь губами кувшинок. Но в волнах она не отражалась.

"Я не люблю приказывать моему народу. А по собственной воле они никому не будут помогать. Даже тебе, Закрывший Дверь".

Гвендор молчал. Рандалин чувствовала, как напряглась рука, прижимающая ее к себе.

"Хорошо", — произнес он наконец. — "Сейчас мы уйдем, и зло уйдет за нами. Но через некоторое время дверь снова может открыться".

"Ты защищаешь не только себя", — сказала лань печально. — "Я знаю, ради себя ты не стал бы меня просить".

Ее глаза остановились на Рандалин. Она не испытывала ни страха, ни удивления, будто каждый день сталкивалась с животными, чьи голоса звучали у нее в сознании. Она открыто посмотрела в широко расставленные зрачки, на дне которых застыла древняя печаль, гораздо древнее деревьев, ручья и маленького круглого холма. Но глаза оставались для нее странно чужими.

"Разве в ней нет крови твоего народа?" — прозвучал голос Гвендора.

"Нет, — листья снова зашептали, — она не из леса, а из холмов. Но ты прав, Двухпалый — в ней есть древняя кровь. Вы можете остаться".

Внезапная волна снова всколыхнула кувшинки и плеснула на берег, почти докатившись до копыт коня, на котором сидели Гвендор и Рандалин. Она посмотрела на холм — его круглая заросшая травой вершина снова была пуста.

— Кто это был? — спросила Рандалин, когда их конь остановился у дверей маленького домика в одно окно, с высокой покатой крышей, на которой росли трава и цветы.

— Олирна? Дух Гревенского леса, — спокойно сказал Гвендор. — Мы сейчас в самом сердце ее владений.

— А вы здесь часто бываете?

— Реже, чем хотелось бы, — Гвендор легко выбрался из седла и протянул руку Рандалин, намереваясь ей помочь. Но она решила проявить запоздалую гордую самостоятельность и съехала сама по боку коня, свернув седло. Ноги, затекшие от неудобной позы, внезапно отказались слушаться, и она села на землю, прислонившись к горячей ноге лошади.

Несколько мгновений Гвендор внимательно смотрел на нее сверху вниз, потом, махнув рукой, похлопал коня по шее:

— Молодец, Грэди.

Дверь дома захлопнулась за ним, но Рандалин все еще продолжала сидеть на земле, глядя то на окончательно стемневшее небо, на котором сквозь быстро пролетающие облака проглядывали крупные звезды, то на уходящую в бесконечность просеку. В единственном окне дома загорелся теплый качающийся свет. Лес был полон звуками — она слышала журчание, легкий свист, отдаленное уханье, шелест, стоны, но сильнее всего в ушах продолжал звучать шепот листьев, так похожий на голос лани с печальными глазами.

Наконец она поднялась на подгибающиеся ноги и распахнула дверь. Гвендор возился с камином, подсовывая поленья в медленно разгорающееся пламя. Ему было немного неудобно действовать одной рукой, но он так сверкнул глазами в сторону вошедшей Рандалин, что та поняла и не стала соваться с предложениями помощи. Кроме очага, в комнате была одна придвинутая к стене узкая кровать, большое плетеное кресло и сколоченный из досок стол, стоящий у окна.

— Ночью будет холодно, — сказал вдруг Гвендор, продолжая бороться с непослушным камином. Дрова наконец затрещали, и он удовлетворенно поправил их толстой веткой, заслоняясь рукой от летящих искр. — Олирна поднимет туман из болот.

— И что с ними будет? — спросила Рандалин, невольно поежившись.

— С кем?

— С отрядом Лоциуса.

— Ничего особенного, — Гвендор пожал плечами, выпрямляясь. Его здоровая щека была измазана сажей. — Думаю, что его спутники наконец-то освободятся от его власти и вернутся домой, хоть и не без некоторого удивления, что же с ними собственно произошло.

— И все?

— А что вы ожидали? Что из чащобы выбегут кровожадные монстры и их растерзают? Такой вариант развития событий вас бы устроил больше?

— Я просто его предполагала, — Рандалин скрестила руки на груди, — исходя из своих представлений о нравах крестоносцев. Я не надеялась найти в вас столь милосердного отношения к врагам.

— А разве чашники не практикуют изучение самых изощренных заклятий? В том числе действующих на сознание людей и влияющих на стихии?

— К сожалению, я всегда была скверной ученицей. Но вряд ли это можно сказать о вас — иначе вы бы не стали преемником Ронана.

— И тогда вы приехали бы в Круахан разговаривать не со мной, а с кем-то другим? Я не вынес бы такого удара судьбы.

— Скажите, Гвендор, — Рандалин, удобно устроившаяся в кресле, вскочила, уперев руки в бок. — Вы когда-нибудь разговариваете с кем-нибудь серьезно?

Гвендор отряхнул руки и наконец вытер сажу с лица.

— В мире и без того достаточно серьезных вещей, миледи Рандалин. Потом, мне кажется, что мой образ и так слишком мрачен, чтобы усугублять его излишней серьезностью. Тогда от меня будете падать в обморок не только вы, а в придачу дети и беременные женщины.

Несколько мгновений Рандалин меряла его взглядом, но потом решила, что продолжать разговор в том же тоне бесполезно.

— Послушайте… — она подошла к камину с другой стороны и опустилась на пол перед ним, глядя на пламя. — Почему вы сказали этой…

— Олирне, — поправил ее Гвендор. — Мы в ее владениях.

"Олииииирна". - подхватил шепот листьев за окном.

— Почему вы сказали Олирне, будто во мне какая-то древняя кровь?

— Потому что это правда, — Гвендор пожал плечами. — Даже если вы этого не чувствуете, это довольно неплохо видно всем, кто когда-либо интересовался историей этого мира.

— Что такое древняя кровь?

— Это кровь народа, который пришел сюда первым, — Гвендор усмехнулся, занимая покинутое кресло. Он подвинул его к камину и блаженно вытянул ноги, откинувшись на спинку. Отблески пламени снова танцевали на его лице, но теперь оно казалось менее пугающим — может, просто она успела привыкнуть к этим темным грубым рубцам на щеке? — Народа, который жил в лесах, холмах и реках, до того как люди нарушили их покой своим присутствием… — его голос зазвучал чуть сонно. — Кто-то зовет их сидами, кто-то эльфами. Но смысл от этого не сильно меняется. Спите, Рандалин, — он кивнул на единственную кровать. — Сначала вам будут мешать звуки, потом вы привыкнете. В середине Гревенского леса обычно снятся хорошие сны. Если только вы пришли сюда со спокойным сердцем.

Но ее сердце было далеко от спокойного. Вначале она долго не могла заснуть и бесполезно переворачивалась с боку на бок на жесткой кровати, сбивая на пол плащ, на котором лежала. Камин тускло светился, догорая, и в его отблесках она отчетливо видела фигуру Гвендора, неподвижно сидящего в кресле. Он развернул кресло спиной к ней, то ли чтобы не смущать ее, то ли чтобы лишний раз на нее не смотреть. Она не могла понять, спит он или просто закрыл глаза, откинув голову на спинку кресла. Ей были видны только темные волосы и здоровая рука, лежашая на подлокотнике.

С одной стороны, она радовалась его присутствию — от него исходило уверенное спокойствие, столь необходимое ей в этом странном лесу, наполненном шепотом и шорохами. С другой стороны, она не могла избавиться от непонятного напряжения, которое начинала ощущать каждый раз, когда он внимательно смотрел на нее. Рандалин так и не могла разобраться — скорее всего ей был неприятен его насмешливый взгляд и равнодушно-язвительный тон, с которым он ронял слова в разговоре с ней, но почему она снова и снова пыталась задеть его и вызвать ответную реплику, чтобы услышать его голос? Чтобы иметь возможность смотреть в его лицо и разыскивать сходство с Бенджаменом? Чтобы видеть незнакомо-холодное выражение в глазах такого знакомого разреза? Чтобы отслеживать каждый поворот головы, каждое движение, машинально отмечая — вот это похоже, а это нет?

Наверно, Гвендор прав — ей действительно лучше всего уехать из Круахана.

Потом она неожиданно заснула, и во сне пошла по бесконечному лугу, залитому светом луны. Вокруг никого не было, только высокая трава, доходившая ей до колена, но она почему-то ощущала нарастающее беспокойство. Она не сразу поняла, откуда это беспокойство, пока не почувствовала, что рядом с ней давно идет человек. Она не видела его лица, но поднявшийся из глубины животный ужас, который она испытывала только во сне, ясно сказал ей, кто это. Она не могла убежать, хотя делала безуспешные попытки идти быстрее или свернуть в сторону, но продолжала все так же ровно шагать по серебристой траве, а ее спутник продолжал идти рядом с ней.

"Ты хочешь избавиться от меня?" — сказал во сне голос Моргана. — "Я же говорил, что всегда буду с тобой. Я тебя никогда не оставлю".

Рандалин-которая-наяву точно нашлась бы, что ответить. Она засмеялась бы ему в лицо, как смеялась обычно в его в кабинете. Она вытащила бы шпагу и заставила бы его испытать такой же страх, ведь во сне она каждый раз шла по этому лугу в полном вооружении. Но Рандалин-которая-во-сне могла только чувствовать ужас и молчать. Она слишком хорошо знала, к чему может привести насмешливо-беззаботный смех прямо в глаза первому министру Круахана.

"Я ведь еще не выполнил свое обещание. А пока я не сдержу его, я всегда буду приходить к тебе. Я обещал показать тебе, что я сделал с твоим мужем. Но ты каждый раз не хочешь досмотреть до конца. Тебе страшно, моя Вьеви?"

Она хотела закричать, но голос пока не рвался из стиснутого горла. Она знала, что крик придет позже. Пока она могла только смотреть, как смотрела много раз, много лет подряд. На лугу перед ней стояла темная фигура на коленях, опустив голову. Они продолжали медленно и спокойно двигаться к ней, почти не задевая серебристой травы, но вид этой коленопреклоненной фигуры вызывал у Рандалин еще больший ужас, чем шедший рядом с ней человек без лица и с голосом Моргана.

"Почему ты не согласилась? Тогда он умер бы относительно спокойно. А сейчас — посмотри на него".

Фигура вздрогнула всем телом и начала медленно поднимать голову.

Еще ни одного раза она не могла досмотреть этот сон до конца. Но обычно рядом оказывались Скильвинг или Санцио, а сейчас она была одна, окруженная только шепотом леса. Каждый раз она могла выдержать только чуть приподнятую голову до середины высокого лба. Она не могла видеть того, что угадывалось дальше.

— Нет! Не-е-еееееет! Лучше меня! Не трогайте его! Лучше я!

— Рандалин!

— НЕЕЕЕЕЕТ! Оставьте его!

— Рандалин, проснитесь!

— Убейте меня! Убейте, но не трогайте его! Ради всего святого, только меня!

Она вцепилась в руки Моргана и билась о них лбом из последних сил, ничего не понимая, так и не желая вынырнуть из сна. Он взял ее за плечи и сильно встряхнул.

— Рандалин… что с вами? Вы слышите меня?

Она медленно перевела взгляд на державшие ее руки. Темно-синий рукав с чуть замаранным сажей отложным манжетом. Одна рука покрыта давним темным загаром и не до конца сведенными пятнами от химических опытов. Вторая с не меньшей силой сжимает ткань ее камзола, хотя на ней всего два пальца.

— Рандалин, прошу вас… очнитесь… посмотрите на меня…

Она с трудом могла различить его сквозь пелену слез, застилавших ей глаза, только несколько раз моргнула. Гвендор отвел с ее лба спутанные пряди, и на мгновение его рука задержалась на ее затылке. Его лицо было так близко, он почти держал ее в объятиях, сидя на краю кровати.

— Простите… — только и могла пробормотать она. Язык царапал пересохшее горло.

— Вам часто снится такой сон?

— Часто. Извините меня, — Рандалин пошевелила плечами и наконец разжала пальцы, оставившие белые следы на его коже, так сильно она вцепилась ему в руки. — Я не специально. Вы опять станете говорить, будто я демонстрирую свой истеричный характер?

Но глаза наклонившегося над ней Гвендора были непривычно серьезны. На какое-то мгновение ей захотелось положить голову на сгиб его локтя, опустить веки и предоставить ему право решать все ее проблемы, столько нежности и участия было в его взгляде.

— Вы говорили, — его голос зазвучал глухо, — будто ваш муж погиб в тюрьме. Это… это с ним связано?

— Да, — Рандалин проглотила комок в горле, чтобы говорить более или менее внятно. — Когда нас схватили по приказу Моргана… он сопротивлялся до последнего. Потом я узнала, что он все-таки остался жив… что его пытали в Рудрайге. Каждый раз во сне мне пытаются показать, что с ним на самом деле сделали. Но это ведь не может быть правдой?

— Сны редко бывают настолько правдивы, — спокойно согласился Гвендор. — Это просто ваш страх стремится вырваться наружу.

— Может, на самом деле все было еще страшнее…

— Жизнь нередко бывает страшнее снов, Рандалин. Но мы почему-то воспринимаем ее гораздо спокойнее.

— Вам легко говорить… — пробормотала она и осеклась.

— Поверьте мне, я достаточно знаю о боли и страданиях. Подумайте, Рандалин, ведь ваш муж все равно был счастлив, несмотря на то, что ему пришлось пережить.

— Счастлив? — ее смех сорвался на высокой ноте.

— У него были вы. Пусть ненадолго.

— Все-таки вы очень на него похожи, — сказала она неожиданно, глядя ему прямо в глаза. — Если бы не эти ужасные шрамы…

Лицо Гвендора моментально исказилось, и он отпрянул назад. Выражение нежности почти мгновенно погасло в его глазах, уступив место насмешлвой учтивости.

— Что же, графиня де Ламорак, — он приложил руку к сердцу в язвительном поклоне, — вам удивительно повезло, что в свое время вы приложили руку к созданию этих шрамов. Иначе сейчас вы терзались бы смутными желаниями и мучились бы, что невольно предаете память мужа. А так… — он усмехнулся, поднимаясь, — моя страшная внешность стоит на страже вашей верности.

— Я вовсе не это хотела сказать! — воскликнула Рандалин, моментально проснувшись. — Подождите, Гвендор… Ну послушайте меня…

— А что еще более приятного вы можете сказать мне, миледи Рандалин? Пожалуй, я предпочту прогулку под звездами. Но ваши слова я, несомненно, унесу с собой.

— Гвендор!

Она крикнула его имя в дверной проем. С берегов соседнего озерца радостно откликнулись лягушки, шлепая лапами по воде. Лес встряхнулся и затих, вернувшись к своему обычному шепоту, только конь Грэди, привязанный к дверному кольцу с северной стороны дома, укоризненно переступил ногами во сне.

Рандалин еще некоторое время постояла на крыльце, напряженно вглядываясь в темноту и вдыхая сырой запах леса. Потом, резко повернувшись, бросилась на кровать и сама не заметила, как проспала до позднего утра без сновидений.

На следующий день они выехали из леса, предоставив прекрасную возможность для сплетен и взаимных упреков поджидавшему их эскорту. Рандалин гордо восседала на холке отдохнувшего Грэди. Гвендор невозмутимо шагал рядом, ведя коня в поводу. Но все-таки они, намеренно не глядящие друг на друга, являли собой гораздо менее комичную картину, чем две группы орденских воинов, расхаживающих по опушке с твердым убеждением во взгляде, что рядом никого нет. Не могли же мы на глазах у своего командора затеять драку? Поэтому я не спускал глаз с воинственно разгуливавшего туда-сюда и бормочущего себе под нос Жерара, которому было очень сложно держать себя в руках в присутствии чашников.

Санцио и Джулиан, чтобы отвлечься, старательно разглядывали то небо над головой, то землю под ногами.

И все-таки у нас было что-то общее — когда Гвендор и Рандалин показались на тропе, оба отряда сделали невольно одинаковое движение навстречу и одинаково облегченно выдохнули.

На секунду Гвендор остановился, но потом все-таки довел коня почти до самой группы чашников и отступил в сторону, предоставив Санцио и Джулиану бросаться к лошади и вытаскивать из седла свою обожаемую Рандалин. Она криво улыбалась какой-то погасшей улыбкой. Гвендор еще немного помедлил и двинулся к нам. За ним бодро потрусил освободившийся Грэди.

— Не вижу на вашем лице торжества победителя, мой командор, — воскликнул Жерар, изображая самый глубокий орденский поклон, на какой был способен. — Тем не менее льщу себя надеждой, что вы достойно посрамили нашего противника. Судя по тоскливому выражению ее лица, тяжело ранили в самое сердце.

— А я льщу себя надеждой, — пробормотал Гвендор сквозь зубы, — что когда-нибудь ты перестанешь совать свой нос в чужие дела.

— Это совершенно бесполезная надежда, мой командор, — заметил Жерар, — нисколько не смущаясь, — лучше бы вы желали чего-нибудь более легко осуществимого. Например, чтобы солнце взошло на западе или река Кру сделалась полноводной.

Я посмотрел на Рандалин — суетившиеся вокруг нее и взмахивающие руками Джулиан и Санцио как раз подвели ей коня. Она медленно вдела ногу в стремя, не слишком напоминая ту стремительную и уверенную в себе женщину, которая меньше месяца назад постучала в наши ворота. Рыжие пряди падали ей на лицо. Она отвела их рукой назад и неожиданно, полуобернувшись, произнесла ясным голосом:

— Вот наше перемирие и состоялось. Вам так не кажется, командор Круахана? За целое утро никто из наших воинов не напал друг на друга.

— Допустим, — низкий голос Гвендора прозвучал спокойно, но он упорно избегал смотреть в ее сторону.

— Вы по-прежнему настаиваете на приезде другого переговорщика? И на моем исчезновении из Круахана?

— Более, чем когда-либо.

— Так вот, должна вас предупредить, милорд Гвендор, — голос Рандалин торжествующе зазвенел, — что я никуда не собираюсь уезжать. Придется вам мириться с моим обществом, как бы оно не было вам неприятно. Тем более что мы соседи и будем видеться довольно часто.

Она выпрямилась в седле, сжимая поводья — ее лошадь от нетерпения приплясывала на месте, готовая полететь по лугу. Спутники Рандалин недоуменно оборачивались, не понимая, почему она медлит. Санцио обиженно приподнял брови.

— Я тоже должен вас предупредить. Я привык добиваться чего хочу, — мрачно произнес Гвендор, по-прежнему глядя куда-то вбок.

Рандалин почти улыбнулась. По крайней мере, ее усмешка была настолько широкой, что походила на улыбку, отчего ее лицо стало непривычным и словно засветилось.

— Какое странное совпадение, — сказала она, ударяя лошадь коленями по бокам. — Я тоже.

Через несколько дней я долго сидел над новой хроникой. Описывать происходящие события мне совсем не хотелось, потому что я их плохо понимал, и вдобавок испытывал смутную уверенность, что ни к чему хорошему они не приведут. Поэтому я предпочел вернуться в историю, к дням Основания, и извел целую пачку свечей, прежде чем сообразил, что за окном уже почти утро, а у меня получается крайне сомнительное произведение. Я остановился в полшаге до того, чтобы признать, что Чаша и Крест когда-то были едины.

Испугавшись собственного творения, я поспешно сложил исписанные листы и засунул их в потайной карман камзола, не решившись порвать, но и оставлять на виду их тоже было как-то ни к месту. Мои глаза закрылись сразу же, как только я почувствовал щекой подушку, но тут же открылись снова — или по крайней мере, мне показалось, что я не спал ни секунды. Надо мной стоял Жерар и тряс за плечо, одновременно прижимая палец к губам с самым печальным видом, какой только можно представить на его лице.

— Что еще случилось? — пробормотал я, едва ворочая языком.

— Сначала я думал, что небо упадет на землю и настанет конец света, — уныло сказал Жерар. — Но потом я понял, что скорее всего, в природе все останется как есть. Ни землетрясение, ни ураган, ни даже завалящий шторм не отметят этот ужасный день. Тогда я решил разбудить тебя, Торстейн, чтобы ты хотя бы увековечил его в своих писаниях. У тебя это получится несомненно бледно и плохо, но выбирать не приходится.

— Да что произошло? — я тряхнул головой и потер лоб, но сосредоточиться не удавалось. Все мои ночные мысли остались на бумаге, а утренние еще спали мирным сном.

— Пойдем, — трагически провозгласил Жерар, протягивая вперед руку. — И я тебе покажу.

Мы вышли на балкон орденского дома. Я с удивлением осознал, что уже достаточно давно рассвело, и солнце успело даже слегка подняться над горизонтом в белесой дымке, обещая жаркий день. Эта сторона дома выходила на широкий луг, ведущий к дальнему обрыву, за которым начиналась река. Трава на лугу пахла так сладко, что у меня даже голова закружилась.

И по этой безмятежной нетронутой траве, не торопясь, ехали двое, направляясь к реке. Они выдерживали положенное приличиями расстояние между собой, но поворот головы и жесты говорили о том, что они ведут весьма увлекательную беседу, которая прервется еще нескоро. Я с достаточным изумлением увидел на плечах Гвендора парадный белый плащ, стекавший почти до самых копыт лошади, хотя обычно он начинал утро в старом камзоле для своих опытов, сожженном и заляпанном в нескольких местах. Рандалин не стала скалывать волосы в прическу, и они взлетали на ветру, как яркое пламя.

— Ты тоже это видишь, Торстейн? — тоскливо сказал Жерар. — Я восхищен твоим самообладанием и выдержкой. Правда, может, ты скрыл в себе свои глубокие переживания и, оставшись один, выпьешь яд или бросишься с этого балкона. Не надо, мой бедный друг! Давай восплачем о судьбе нашего командора вместе! Ничто так не облегчает душу, как чистые слезы.

— Интересно, о чем они говорят? — пробормотал я.

— Они всегда говорят о самых простых вещах, — ответил Бэрд, останавливаясь за нашими спинами. — Например, о смысле жизни, о праве мести или о существовании вечной любви.

— О чем? А ты откуда знаешь?

Я подозрительно посмотрел на Бэрда. Его способности были, конечно, намного выше его ранга, но вряд ли он владел искусством приближения звука.

— Просто вначале я их сопровождал, — пожал плечами Бэрд. — Потом Гвендор увидел, что вокруг все спокойно, и дальше они поехали одни.

— И ты так просто об этом рассуждаешь?

— А что я, по-твоему, должен был сделать?

— В твоем присутствии наш командор, герой Альбы и будущий Великий Магистр, путается с сомнительной девицей из чашников, а ты еще изволишь смотреть, чтобы им никто не мешал?

— Как справедливо заметил Гвендор, он всегда добивается чего хочет. И останавливать его бесполезно.

— О небо! — Жерар воздел руки и закатил глаза. — И ты, видя такое святотатство, не послало ни одной умной мысли о том, как им помешать, в голову Бэрда? Ведь у него в голове настолько пусто, что он бы ее сразу заметил.

— Выходит, они давно встречаются? — перебил я его.

— Каждый день, — Бэрд снова пожал плечами. Жерар только глухо застонал, взявшись за виски.

— За что, за что мне такая ужасная судьба, — пробормотал он, скривившись, как от зубной боли. — Ведь теперь, чтобы спасти своего командора, я просто обязан соблазнить эту Рандалин, дабы она от него отстала.

— Как ты думаешь, кто-нибудь еще видел их утренние прогулки? — спросил я у Бэрда.

— Любой, кто захотел бы проследить.

"Кто недоволен своей нынешней карьерой в Круахане и надеется, что на Эмайне его ждет участь получше", — подумал я, с внезапным подозрением оглянувшись назад. Мирно спящий орденский дом за спиной внезапно показался мне вражеской крепостью.

Мы молча и мрачно оперлись на перила балкона, глядя на едущих по лугу. Их фигуры казались уже совсем маленькими, когда одна вдруг резко остановилась, взмахнула рукой и понеслась в сторону.

— И это тоже каждый день, — констатировал Бэрд. — Каждый день в конце разговора они ссорятся, а наутро встречаются снова.

Вторая фигура тоже застыла и некоторое время стояла не двигаясь, а потом медленно повернула к дому. Когда мы смогли разглядеть лицо Гвендора, что было непросто, потому что он ехал с полуопущенной головой, его выражение меня не порадовало — на нем была поразительная смесь глубокой печали и абсолютного счастья. Он был настолько погружен в себя, что заметил нас троих, свесившихся с перил, только когда подъехал вплотную к самому дому и случайно поднял глаза.

— Доброе утро, — сказал он все с тем же отвлеченным выражением лица.

— Мне не кажется, мой командор, что это утро для вас действительно доброе, — нежным голосом сказал Жерар. — Гораздо добрее оно для того, кто глядя в окно на ваше безупречное умение управлять лошадью, пишет сейчас отчет о ваших утренних упражнениях в Эмайну, чтобы там тоже порадовались вашим способностям. И я очень удивлюсь, если подобный отчет придет в единственном числе.

— Что же делать, — Гвендор усмехнулся, вроде бы по-прежнему, но его улыбка стала намного грустнее и мягче, — я не могу препятствовать развитию литературных талантов у своих воинов.

— Зачем вы это делаете, Гвендор? — спросил я. — На что вы надеетесь?

— В том все и дело, Торстейн, — ответил он и обернулся, посмотрев на линию горизонта, — что я ни на что не надеюсь. Более того, я уверен, что очень скоро все это закончится. Так разве я не могу напоследок хотя бы несколько дней побыть счастливым?

Мы переглянулись, и я был уверен, что на моем лице сейчас была такая же тревога, которая отразилась как в зеркале на лицах Бэрда и Жерара.

— Наш командор, оказывается, счастлив, — сказал Жерар с непередаваемой интонацией.

— Это просто ужасно, — совершенно искренне заметил Бэрд.

Но еще одна неделя прошла спокойно. Я уже начинал давить в себе смутную надежду, что все обойдется, и испытывать легкие угрызения совести по адресу каждого воина нашего командорства, кого невольно заподозрил в сочинении донесений о происходящем. Два последних дня Рандалин не показывалась, отчего Гвендор впал в меланхолию и вместо того, чтобы заниматься излюбленными опытами, бесцельно бродил по галерее. К тому же небо затянуло типично круаханскими серыми тучами, и начались бесконечные дожди.

На третий день наш командор внезапно сорвался с места и отправился в столицу. Никого из нас он с собой не звал, но я решил, что смогу обойтись без его приглашения. В городской резиденции мне сказали, что Гвендор уехал один в канцелярию первого министра. Последнее время у меня развилась настолько болезненная подозрительность, что мне чудилось нечто угрожающее в любом событии, даже в невинных визитах к Морелли, которые Гвендор, кстати, обязан был совершать как советник его светлости. Некоторое время я ходил по кабинету и обкусывал ногти, а потом поехал следом, заранее махнув рукой на то, что Гвендор явно не обрадуется. Он вообще последнее время довольно болезненно реагировал на наше повышенное внимание и в ответ на тревожные взгляды Бэрда резко заявил, что у него пока что нет смертельной болезни. Жерар, правда, не преминул возразить, что есть и что она называется Рандалин, старший магистр Ордена Чаши. Но сказать такое Гвендору в лицо мог только Жерар.

В канцелярии все было по-прежнему — может, только чуть более мрачно. Но особой веселостью это место никогда не отличалось. Я побродил взад-вперед по площадке огромной парадной лестницы, где, кроме меня, прохаживались еще несколько просителей, ждавших аудиенции. Время от времени я поглядывал на двери кабинета Морелли, надеясь увидеть выходящего Гвендора. Но вместо него увидел Рандалин.

Она спускалась по лестнице, держась подчеркнуто прямо и подняв голову. Просители завистливо вздохнули, провожая ее глазами. Она снова казалась воплощением надменной гордости, и я невольно поразился тому, насколько удачно она вписывается в дворцовый мир — не то что я, всегда чувствовавший себя слегка неуютно среди позолоченных статуй, гобеленов и белого камня. Впрочем, чему я удивлялся — она ведь была сама из этого мира, она принадлежала к одному из лучших семейств в Круахане, и в ее роду действительно были короли. Я даже немного растерялся, какую же интонацию выбрать, здороваясь с ней.

— Как ваши дела, Рандалин? — выдавил я наконец, глядя в это ясное, равнодушно-надменное лицо.

— Замечательно, Торстейн, — она чуть склонила голову в безупречно-вежливом приветствии. — Надеюсь, что у вас тоже все прекрасно. И у вашего командора тоже, — добавила она, глядя за мою спину.

Я обернулся и увидел незаметно подошедшего Гвендора.

— Великолепно, как впрочем всегда, когда я имею счастье видеть вас, миледи Рандалин и вспоминать, что вы до сих пор в Круахане. А как вы себя чувствуете?

На одно мгновение в ее глазах что-то изменилось. Даже не в лице — оно осталось таким же, холодным, приветливым и гордым одновременно, только на самом дне глаз появилось выражение зверя, попавшего лапой в капкан. Она меряла лицо Гвендора широко открытыми глазами, словно решаясь что-то сказать.

— Как нельзя лучше, — сказала она наконец. — Как впрочем всегда, когда я имею счастье прощаться с вами, господин Гвендор.

Тот развел руками с непроницаемым лицом, и Рандалин двинулась вниз по лестнице, все так же гордо откинув голову.

— Полагаю, Торстейн, — задумчиво сказал Гвендор, глядя ей вслед, — что его светлость первый министр захочет нам сообщить кое-что интересное.

— О, Гвендор! — обрадованно воскликнул Морелли, когда мы вошли. Было заметно, что он радуется слишком торопливо. — Я как раз собирался послать за вами.

— Хороший советник должен всегда угадывать все действия наперед.

Гвендор смотрел на него без улыбки, а прямой взгляд круаханского командора мало кто мог выдержать, особенно когда тот сам этого хотел и смотрел на собеседника не отрываясь, чуть выдвинув вперед свою стянутую шрамами половину лица. Поэтому Морелли заерзал в кресле и скоро выбежал из-за стола.

— Вы знаете, у меня сегодня очень удачный день. Помните, мы с вами говорили о Валленском торговом союзе?

— Я прекрасно помню, — ровно заметил Гвендор, — с тех пор прошло уже немало времени, а вы по-прежнему продолжаете переговоры с Рандалин, не обращая внимания на мои условия.

— Условия всегда легко ставить! — как все люди с эбрийской кровью, Морелли легко раздражался и начинал быстро жестикулировать. — Вы же знаете, в каком я нахожусь положении. Эта Рандалин сразу нашла общий язык с герцогом Гревенским, пообещав ему всяческую поддержку Валлены в его борьбе за независимость. И вы предлагаете мне с шумом выдворить ее из Круахана?

— Сочувствую, — сказал Гвендор все с тем же холодным выражением лица.

— Ладно, не беспокойтесь, вы напрасно думаете, что я не помню о вашей просьбе, — Морелли внезапно успокоился и перешел на снисходительный тон. — Теперь у меня в руках есть замечательное средство, с помощью которого я могу управлять и Рандалин, и всем Орденом Чаши через нее.

— Любопытно узнать.

— Очень простое средство. А вы до такого ведь не додумались, мой милый советник! Однако я тоже не беспомощен, как вам иногда кажется.

Морелли полез в ящик стола, вытащил кипу бумаг и горделиов помахал ею.

— Вот все ее долговые расписки — из Валлены, Ташира и Эбры. Между прочим, на полмиллиона. Представляете какого труда стоило их перекупить?

— Вам? — в голосе Гвендора прозвучала такая презрительная ирония, что я невольно оглянулся на окно — воздух в кабинете стал настолько холодным, что мне показалось, будто стекло вот-вот покроется инеем. — Это был не просто труд, а истинное самоотречение, ваша светлость. Если, конечно, это действительно сделали вы.

Морелли слегка смутился.

— А вы полагаете, что вы один даете мне хорошие советы?

— Полагаю нет, — мой друг выдохнул и явно овладел собой, только два оставшихся пальца на правой руке совсем плотно прижались к ладони. — До такого изысканного хода я бы действительно не смог додуматься.

— Послушайте, Гвендор, — первый министр засунул бумаги обратно и повернул ключ в замке, — я устал от того, что вы бесконечно проповедуете мне какие-то моральные принципы. Сейчас у меня есть превосходный шанс — создать Валленский союз на тех условиях, которые выгодны мне. То есть Круахану. И поставить во главе его человека, который удобен мне. То есть который принесет пользу Круахану, конечно. А что предложите мне вы с вашими принципами? С благородным поклоном вернуть все расписки? Или не выставлять с их помощью никаких условий?

— Ни в коем случае, монсеньор.

— То есть вы одобряете мои действия? — Морелли чуть приподнял брови, но на его лице отразилось явное облегчение.

— Более того, я преклоняюсь перед вашим стратегическим гением.

— В самом деле? Хм.. — Морелли мерил Гвендора глазами, все пытаясь найти какой-то подвох. — Вы так редко говорили мне подобные слова последнее время.

— Я копил силы, ваша светлость.

Гвендор поклонился и невозмутимо отправился к дверям. Уже протянув руку к створке, он сказал, полуобернувшись:

— В обмен на свою покладистость я хотел бы попросить вас о небольшом одолжении.

— Каком еще? — испуганно сдвинул брови Морелли, которому в слове "одолжение" всегда мерещилась денежная подоплека.

— Я хотел бы уточнить имя того счастливца, кого вы прочите на пост главы Валленского союза.

— Ну… Я не… Я вовсе не говорил, что уже решил, кто это будет.

Гвендор слегка кивнул, словно подтверждая что-то.

— В таком случае желаю вашей светлости удачного выбора.

Выходя следом за ним из кабинета, я невольно обернулся, прикрывая за собой дверь. Морелли стоял, выпрямившись за столом, и в его чуть маслянистых карих глазах, смотрящих в спину Гвендора, светилось странное чувство. Я не взялся бы определить точно эту удивительную смесь — но там точно были страх и тоска.

За дверями канцелярии Гвендор повел себя неожиданно стремительно — он схватил меня за рукав, бегом дотащил до стоящей неподалеку кареты и толкнул внутрь, одновременно дернув за шнурок, чтобы кучер поторапливался. Я только успел заметить, что карета была обычной наемной, а наша орденская осталась бесцельно торчать возле канцелярии.

— И куда мы теперь едем? — спросил я через некоторое время, отдышавшись.

Гвендор время от времени выглядывал в окно, стараясь, впрочем, прикрываться занавеской.

— А куда бы вы хотели поехать, Торстейн?

— Я бы отыскал ее, — сказал я искренне. — Рандалин.

— А я, наоборот, собираюсь нанести визит моему другу герцогу Гревенскому.

Гвендор откинулся вглубь кареты и слегка прикрыл глаза. Его лицо в полумраке снова стало совершенно непроницаемым, но я все-таки знал его гораздо лучше, чем Морелли, чтобы не слишком пугаться.

— Вы что, не понимаете, почему она вам ничего не сказала? Потому что вы все время ведете себя с ней, как… Вы постоянно демонстрируете ей свое превосходство. Разве после этого она будет с вами откровенной?

— Я понимаю, — тихо сказал Гвендор. — Но вы знаете, Торстейн, почему я так поступаю.

— Нет, не знаю! Вернее, знаю, но не могу понять, хоть убейте меня!

Гвендор наклонился вперед. Его лицо оставалось таким же неподвижным, но глаза засверкали настолько ярко, что я невольно отшатнулся.

— Так вот теперь послушайте меня. Вы можете сказать точно, что случится со мной через несколько дней? Скорее всего меня вызовут в Эмайну и подвергнут суду за недопустимо тесное общение с представителями вражеского Ордена. Каким я останусь в ее памяти? Если это будет образ мрачного, холодного и насмешливого круаханского командора, переполненного комплексами по поводу собственной внешности, который хоть зачем-то и спас ее, но не упускал случая поиздеваться по всякому удобному поводу, она все равно испытает некоторое сожаление о его судьбе, но оно, по счастью, будет недолгим. Или вы хотите, чтобы она второй раз почувствовала то, что уже испытывала по моей милости? Я видел, какие сны ей снятся, — он стиснул покалеченную руку. — Запомните, Торстейн, я уничтожу любого, кто осмелится причинить ей зло. А если это буду я сам — меня это тем более не остановит.

Я опустил глаза. В этот момент я не мог выдержать этого взгляда, столько в нем было любви и страсти, и не какой-то отвлеченной, какую я часто встречал у орденских воинов, выдумывавших себе прекрасный идеал для возвышенной тоски и искавших одновременно утешения у маленьких трактирщиц в эмайнской гавани. Это была живая любовь, в которой смешались страдание и счастье, радость от того, что он говорит о ней, и печаль от того, что очень скоро он не сможет ее видеть, и какое-то непонятное мне торжество. Я никогда не испытывал такой любви, и ни разу не видел мужчин, которые признавались в подобном. Он глубоко тосковал по ней, тосковал физически, но вместе с тем был готов отдать все, лишь бы не нарушить ее спокойствие. Я ничего не мог ему возразить, даже если считал, что он поступает неправильно.

— Мы уже рядом с домом Гревена, — сказал я, кашлянув. Сейчас я был готов сказать что угодно, лишь бы нарушить это натянутое молчание.

Гвендор опустил ресницы, и я невольно облегченно выдохнул.

— Посмотрите в окно, Торстейн, не видите ли вы кого-то из знакомых вам персонажей.

Я посмотрел. В очередной раз пошел дождь, обещавший стать затяжным. Крупные тяжелые капли звучно шлепались на булыжники за окнами кареты. Воздух мгновенно наполнился влагой и стал таким же размыто-серым, как опустившееся на острые башенки небо. Прямо под проливной дождь из дверей особняка Гревена вышла фигура в зеленом плаще, который сразу намок настолько, что стал просто неразличимо темного цвета.

Рандалин помедлила на пороге, накинув на голову капюшон, но он был слабой защитой — капли дождя сразу побежали по ее лицу, и пряди волос прилипли ко лбу. Ее лошадь была привязана к ограде в нескольких шагах, но она неожиданно побрела пешком по улице, не особенно заботясь о том, что наступает в достаточно глубокие лужи.

— Что она там делала? — спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.

— Видимо, просила взаймы, — тихо отозвался Гвендор. — Наш гревенский друг обычно производит впечатление весьма состоятельного человека, судя по тому, как он тратит деньги в трактирах. Но если бы кто-то захотел скупить его долговые расписки, ему пришлось бы потратить в несколько раз больше, чем неизвестному благодетелю и мудрому советнику нашего первого министра.

— И куда она идет теперь?

— Не знаю, Торстейн. Но насколько я представляю ее характер, она не остановится. Главное только успеть, чтобы она не натворила каких-нибудь непоправимых вещей.

Я проводил взглядом идущую сквозь дождь фигуру и легко представил, как она бредет молча, стиснув губы и выдвинув вперед упрямый подбородок, не замечая струящихся по лицу потоков воды. Гордая Рандалин оставалась воплощением гордости даже на пороге кредиторов, и даже тот факт, что она вымокла с ног до головы, не лишал ее непонятного превосходства. Наша карета медленно ползла следом за ней, осторожно поворачивая за углы домов. Но она так ни разу и не обернулась — видимо, совсем потеряв ощущение осторожности.

Мы следили за ней, пока Рандалин не пересекла Новый мост и не свернула в извилистые переулки Темного квартала, название которого прекрасно говорило само за себя. На самой его границе, одной стороной на освещенную огнями Новую набережную, а задними дверями выходя в самое сердце спутанных переулков щириной в вытянутую руку, стоял хорошо заметный двухэтажный дом с тремя высокими модными башенками. Рандалин чуть помедлила, но потом стряхнула с головы капюшон, так что мелкие струйки полетели во все стороны, отжала руками свисающие на лицо пряди и перешагнула порог.

Теперь я даже не стал спрашивать у Гвендора, куда она направляется. Дом этот был хорошо известен в Круахане — единственный относительно признанный игральный притон, где собирался круаханский полусвет и жаждущие острых ощущений дворяне, заводящие сомнительные знакомства. Чтобы войти туда прямо, не скрывая своего лица под маской, надо было действительно обладать характером Рандалин.

— Видите, Торстейн, — с легкой мечтательной интонацией произнес Гвендор, — она всегда была такая. Она всегда старалась добиться того, чего хотела. Иногда казалось, что это совсем невозможно, но все-таки каким-то чудом ей это удавалось.

— Не знаю, — сказал я с сомнением. — Я не уверен, что в подобном месте можно достичь чего-либо, кроме больших неприятностей.

— Почему же? — неожиданно серьезно отозвался Гвендор. — Ведь я здесь. Значит, она опять добьется своего.

Мы прошли через большой игорный зал, где более пятидесяти человек в черных полумасках и в полумраке сидели за картами. Желтоватый дым, поднимавшийся над столами, приносил несколько приторный запах, от которого начинала слегка кружиться голова, если вдыхать его некоторое время. Рандалин нигде не было видно. Но Гвендора это совсем не смутило — он сразу направился в угол зала, где в большом кресле у камина неподвижно сидел тучный человек. С первого взгляда казалось, что он спит, но стоило подойти поближе, было видно, что он внимательно осматривает зал из-под полуприкрытых тяжелых век. Это был Дэри, скромный, незаметный и поэтому бессменный содержатель дома.

— Она здесь? — видимо, Гвендор решил не утруждать себя излишними подробностями.

Дэри поднял глаза и некоторое время внимательно разглядывал его сосредоточенное лицо. Что-то в его выражении, скорее всего, подсказало ему, что лучше ответить.

— Если я правильно понимаю, сударь, вас интересует рыжая женщина в мужском костюме?

— Именно.

Дэри снова прикрыл глаза.

— Она сейчас в синем кабинете. Но я вам советую как следует подумать, сударь, прежде чем туда идти. Она в таком обществе, которое вряд ли захочет видеть лишних свидетелей.

Гвендор молча вытащил из-под плаща небольшой глухо звякнувший мешочек и бросил его на колени Дэри.

— Думаю, что я с ними договорюсь.

— Тем более должен вас попросить быть осторожным, — сказал Дэри, так и не поднимая век. — Кое-кто из них может остаться равнодушным к таким аргументам.

— А я тем более хотел бы посмотреть на людей, на кого не действует самый эффективный аргумент, — невозмутимо отозвался Гвендор.

— Тогда идите вниз по лестнице. Четвертая дверь налево.

Мы спустились по узкой винтовой лестнице. В тесном коридоре горело лишь две свечи, вставленных в стену, но Гвендор уверенно дошел до четвертой двери, только не стал ее сразу распахивать, а осторожно приоткрыл, жестом пригласив меня заглянуть.

Собравшееся в кабинете общество меня не удивило только потому, что я был подготовлен и предполагал увидеть нечто подобное. Рандалин стояла, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Она единственная из присутствующих не носила маски, может быть поэтому меня так поразило отчаянное выражение ее лица. Остальные, сидящие в креслах и стоящие у дверей, старательно скрывались, но я был уверен, что блестящие из-под одной маски карие глаза могли принадлежать только Морелли. Второй, которого я без труда узнал, скрывал лицо полностью, но маска то и дело подергивалась от судороги. Прочие, блокировавшие все двери и единственное окно, явно принадлежали к охране.

— Мне кажется, что мы с вам ведем бесполезный разговор, графиня, — сказал человек с глазами Морелли. — Давайте перейдем к делу. Мы сделали вам вполне ясное предложение. Мы ни в коем случае не противимся созданию Валленского торгового союза. Тем более что мы видим среди наших друзей и союзников прекрасную кандидатуру, которая могла бы его возглавить.

Маска на лице второго узнанного мной ощутимо дернулась.

— А если я скажу, что не соглашусь на это?

— Это ваше право, — Морелли приложил руку к сердцу. — Но в таком случае, чтобы искупить нанесенный нам моральный ущерб, я буду просто вынужден потребовать оплаты по всем вашим долговым распискам.

— У меня есть еще предложение, — неожиданно вмешался Лоциус. — Мы не случайно находимся в таком месте, где все жители Круахана периодически испытывают судьбу. Не хотите ли вы также рискнуть, миледи Рандалин?

— Что вы предлагаете?

— Давайте предоставим судьбе право решать за нас, — Лоциус кивнул в сторону разложенного карточного стола.

— Вы, как я понимаю, хотите поставить на кон мои расписки, — Рандалин поморщилась. — У меня, к сожалению, нет ничего равноценного, что представляло бы для вас интерес.

— Ну почему же, — Лоциус изысканно поклонился. — А вы сами, графиня? Мне кажется, ваша личность достаточно интересна. И если вы поступите в полное распоряжение победителя, это будет достойная прибавка к вашим распискам.

— А если я не соглашусь, вы все равно меня отсюда живой не выпустите?

Лоциус изысканно развел руками, предпочитая прямо не отвечать.

— У вас настолько интересные ставки, господа, — сказал Гвендор, широко распахивая дверь, — что я не могу к вам не присоединиться. Я всегда мечтал получить в свое распоряжение… а впрочем, мы, кажется, здесь все неофициально, — он смерил Рандалин оценивающим взглядом с ног до головы.

Морелли было приподнялся, но вовремя вспомнил о своем инкогнито и быстро уселся обратно.

— Сударь, — сказал Лоциус сквозь зубы, — не знаю, как вы сюда попали, но здесь идет закрытая игра. Посторонние сюда не допускаются.

— Независимо от размера их ставки?

— Конечно.

— А я только хотел проявить неосторожность, — Гвендор смотрел прямо на Морелли, не поворачивая головы, — у меня есть лишний миллион золотом, который я собирался поставить.

— Миллион? — Морелли сглотнул, широко открыв глаза.

— Против долговых расписок на полмиллиона не так и плохо? Правда, есть еще небольшой довесок в виде неограниченной власти над телом, душой и жизнью одной женщины, — он слегка поклонился. — кому что нужно.

— Мон… — Лоциус дернулся, — ни в коем случае!

— Миллион… — прошептал Морелли одними губами.

— Послушайте, господа, — вмешалась Рандалин. Она сделала шаг вперед и положила руку на бедро, после чего в глазах ее мелькнуло запоздалое разочарование, потому что она не нашла привычного эфеса. Я неожиданно понял, откуда берется этот так раздражавший многих ее жест — она привыкла искать уверенности у своего оружия. Но несмотря на его отсутствие, в ее лице не было признаков испуга, глаза сощурены, и скулы так резко обозначились на лице, что его нежный полудетский овал куда-то исчез. — Я очень тронута тем, что вас всех так беспокоит участие в моей дальнейшей судьбе. Но мне кажется, что я тоже имею некоторое право ее решать.

— Ваше право уравновешено полумиллионными расписками, — сладко прошептал Лоциус. — Так что можно считать, что вы ее в некоторой степени уже решили, миледи Рандалин.

— Я хочу сделать последний аккорд. Если вам так уж хочется сыграть на мою жизнь, я не возражаю принять участие в игре. Только игру я выберу сама.

— И какую же?

— Тавла, — кратко сказала Рандалин.

Не выдержав, я быстро обернулся на Гвендора. Тот сохранял на лице все такое же ироничное внимание, чуть склонив голову к левому плечу и повернув изуродованную щеку в сторону собеседников — он так делал всегда, когда не хотел показывать свое истинное отношение. Морелли отшатнулся на спинку кресла и стиснул руками подлокотники так, что сам зашипел от боли. Лоциус дернулся, но овладел собой.

Тавла была самой древней и самой простой игрой, напоминавшей кости, но уже давно никто не решался в нее играть, поскольку ее репутация за долгие столетия отвратила от нее обычных искателей удачи. Тавла была воплощением справедливости и коварства судьбы — говорили, что в нее выигрывает тот, кто действительно прав, и вместе с тем выигравший рискует в ближайшем будущем потерять гораздо больше, чем выиграл. С помощью тавлы судьба словно отбирала своих любимцев, чтобы их уничтожить и восстановить равновесие. Проигравший в тавле проигрывал справедливо, но участь выигравшего всегда тоже была печальной. В разное время эта игра практиковалась в обоих Орденах для разрешения внутренних споров, но несколько шумных трагических историй, которые она вызвала, заставили отказаться от нее всех последующих смельчаков.

Я смотрел на Рандалин во все глаза. Теперь я понимал, откуда это отчаянно-уверенное выражение на ее лице. Она считала себя несомненно правой и собиралась принести в жертву свое будущее ради спокойствия своего Ордена. Я часто любовался ею прежде, но только потому, что никогда раньше не видел таких женщин, она казалась мне диковинной птицей или случайно залетевшей к нам кометой. Но сейчас я восхищался ею, как восхищался Гвендором на перевале, когда он оставался заложником, а мы все уходили, хромая, вниз по тропе. Я никогда не смог бы забыть мягкую торжествующую улыбку на его лице, так непохожую на холодную усмешку обычного Гвендора. Так и Рандалин сейчас не была похожа на себя обычную.

Потом я снова покосился на Гвендора и неожиданно похолодел. Мысль, возникшая во мне, была еще не додуманной до конца, но она вызывала у меня безотчетный ужас.

Лоциус неожиданно хрипло рассмеялся.

— Не поймайте себя в свою ловушку, блистательная Рандалин. Я не против.

Морелли только кивнул головой, шевеля губами. Мне показалось, что он так и повторяет слово "миллион".

— Принесите кости, — махнул он рукой.

Гвендор так и не произнес ни слова, только медленно вытащил из-под плаща глухо звякнувший мешочек, который лег на стол настолько солидно, что никто даже не позволил усомниться в его содержимом. Морелли, переглянувшись с Лоциусом, кинул на стол бумаги, перевязанные узкой черной лентой. Рандалин передернула плечами.

— Надеюсь, мне не нужно ложиться на стол?

— Мы постараемся это мысленно представить, — спокойно сказал Гвендор.

Рандалин стиснула зубы, и скулы вновь выдвинулись вперед, так что она стала напоминать неулыбчивую и опасную женщину-кошку, которую я впервые увидел на борту нашего горящего фрегата.

— Постарайтесь как следует, — она остановилась в полсекунде от произнесения его имени, — ведь богатое воображение — это единственное, что способно вас утешить в жизни.

Лоциус внимательно смотрел на них сквозь прорези своей маски. На мгновение он даже поднес руку к лицу, словно она ему мешала, и он хотел ее сдернуть, но ограничился только тем, что поправил.

Молчаливый слуга-телохранитель протянул на подносе гладкие и самые обычные на вид фишки. Он неосознанно начал с Морелли, тем самым выдав его положение.

Поморщившись, первый министр осторожно протянул руку к костям. Я невольно пожалел, что не вижу его лица — меня всегда привлекали человеческие страсти. Морелли встряхнул фишки и торопливо бросил их на сукно, опустив веки. Два и три.

— Прошу, миледи.

Рандалин вытянула руку и чуть медленнее, чем обычно, зажала в ней кости и бросила их на сукно. Четыре и пять.

Глаза ее вспыхнули. Много, но не так, как могло быть.

Лоциус уже завладел костями. Он выпрямился, и несмотря на то, что его лицо по-прежнему скрывалось под тканью, его маска словно светилась недобрым торжеством. Низ ее слегка шевелился, будто Лоциус что-то постоянно шептал.

Кости прокатились по темной поверхности стола, и невольно мы все впились в них глазами. Пять и шесть.

Смех Лоциуса был похож на шорох старых листьев, сгребаемых в кучу.

— Вы все еще верите в мировую справедливость, моя дорогая? Так вот, на меня ваши правила не действуют. Когда я посвятил себя тем силам, о которых вы, глупцы, боитесь говорить вслух, я потребовал взамен одного — я буду всегда побеждать своих соперников.

— Меня вы, похоже, соперником не считаете, — раздался низкий голос Гвендора. — Не думаю, что смогу что-то поделать против вашего великолепного броска, но ритуал надо соблюсти.

Он неловко потряс кости в одной руке, и бросок тоже вышел какой-то смазанный и некрасивый. Поэтому все вскользь смотрели на стол и не сразу смогли осознать то, что увидели.

Шесть и шесть.

Лоциус попятился назад, пока не ударился со всей силы спиной о стену.

Гвендор еле слышно вздохнул

— А я, к сожалению, побеждаю всегда. Причем не только соперников, а всех без разбора. Иногда меня это напрягало, но теперь я по крайней мере вижу, что это неплохой способ сэкономить.

Его непроницаемый изучающий взгляд перебегал с мешков с золотом и расписок, лежащих на столе, на фигуру Рандалин. Та вскинула голову и раздула ноздри. Желтоватые фишки тавлы тускло светились в полумраке. И я неожиданно понял, что даже если мы сейчас выйдем отсюда относительно невредимыми, то главные неприятности еще впереди.

В карете она не произнесла ни слова, и Гвендор тоже молчал. А ехали мы долго — в загородную резиденцию путь был неблизкий, и дождь все лил, заставляя лошадей спотыкаться.

Гвендор вышел из кареты и протянул Рандалин руку, на которую снова предусмотрительно набросил плащ. Но она вышла, намеренно ее игнорируя и вцепившись рукой в притолоку.

— Вас не интересует, куда я вас привез, миледи Рандалин?

— Нет, — коротко сказала она. — Моя жизнь принадлежит вам, так что любопытство абсолютно излишне.

Несколько мгновений он изучал ее замкнувшееся лицо с плотно сжатыми губами.

— Вы разумно понятливы. Ну что же, тогда пойдемте. Мне не терпится вступить во владение своим выигрышем.

Она еще могла возразить, возмутиться, заплакать, попробовать убежать, в конце концов, но она не шевелилась, думая о чем-то своем. Неожиданно я понял, что ее так беспокоит — то, что судьба посредством тавлы признала ее неправой.

Мы поднялись наверх в одну из гостевых спален. Я снова невольно порадовался тому, что все наши приключения приходятся или на очень поздний, или ранний час, когда все спят. Я так и не понимал, что задумал Гвендор, поэтому молча тащился за ними по узкой лестнице. Наверно, мне давно следовало незаметно уйти в сторону, но я хорошо помнил опасный блеск в глазах Рандалин, выходившей из кареты.

В середине коридора Гвендор, шедший первым, остановился и толкнул дверь. В открывшемся проеме было прекрасно заметно, что половину комнаты занимает роскошная двуспальная кровать. Рандалин при взгляде на нее вздрогнула, как от шока, но буквально через секунду к ней вернулось ее прежнее беспокойное и погруженное внутрь себя выражение.

Так мы и стояли — Гвендор, прислонившийся к дверному косяку, Рандалин, посередине коридора, скрестив руки на груди, и я, замыкавший наше странное шествие. Я не очень умел разбираться в таких вещах, но я был уверен, что воздух звенит от скопившегося напряжения.

— Странно, что вы ничего не говорите, миледи Рандалин, — сказал наконец Гвендор. — Вам положено давно уже вылить все имеющееся у вас в арсенале презрение на голову несчастного командора крестоносцев.

— Я пытаюсь оценить его будущие поступки, — медленно произнесла Рандалин, намеренно отвернувшись от приоткрытой двери. — От этого зависит степень моего презрения.

— А как вы представляете себе мои дальнейшие действия? Если бы вы были на моем месте, то что бы вы сделали?

— Мне трудно решить.

— В самом деле? Если учесть, что вы много раз демонстрировали мне, что я вам противен и что моя внешность вас отпугивает? Не кажется ли вам, что я могу наконец-то захотеть получить реванш?

Если бы я мог остановить мгновение и навсегда оставить образ этих двоих перед собой, то я выбрал бы именно эту секунду — гордо вскинутую голову Рандалин, стиснувшей зубы и глядящей в никуда, и обращенный на нее взгляд Гвендора, полный тоски и сдавленного влечения, которое разгоралось сильнее, когда он понял, что она не смотрит в его сторону.

— У вас есть на это право, — сказала Рандалин, почти не шевеля губами.

— И я буду счастлив им воспользоваться, — Гвендор сделал приглашающий жест, провожая ее в спальню. Я не отрывал глаз от его лица и понимал, что он намеренно затягивает эту ситуацию не из-за смутного удовольствия — он запоминал каждое ее движение. Огромная расстеленная постель лежала перед ним, как самое явное из возможных искушений.

— Мне кажется, что если вы уснете спокойным сном без сновидений в моем доме, — произнес наконец Гвендор, прикладывая руку к плечу в обычном орденском поклоне, — то это будет неплохим реваншем. Доброй ночи, миледи Рандалин.

И он с силой нажал на ручку двери, плотно прикрывая ее за собой.

Он приехал под утро — когда солнце еще не встало, но уже посветлело настолько, что это время суток сложно назвать ночью. Он заметно торопился — наверно, именно потому, что такие гости являются обычно под покровом темноты. Он неплохо представлял себе расположение комнат в орденской резиденции, поэтому сразу нашел кабинет, где мы с Гвендором сидели, коротая остаток ночи. Вернее, это Гвендор невозмутимо сидел в кресле, пуская к потолку дым, а я расхаживал по кабинету, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Я чувствовал, будто что-то скверное вертится у меня в голове, но все время ускользает. И когда наш слишком поздний или чересчур ранний гость появился на пороге, не постучав, я понял, что додумывать мысль до конца уже не нужно.

Он коротко выдохнул вместо приветствия и бросил на стол шляпу и перчатки. Судя по его костюму, ехать ему приходилось быстро и зачастую менять лошадей где попало.

— Здравствуйте, Эрмод, — сказал Гвендор, на мгновение вытаскивая изо рта черенок трубки. Излишне было говорить, что он сидел спиной к двери и поэтому не видел лица вошедшего. — Хорошая ли погода теперь на Эмайне?

Эрмода я знал довольно неплохо, но только понаслышке. И мало кто в Ордене горел стремлением узнать его ближе, поскольку он был личным судебным приставом магистрата.

Эрмод откашлялся, прочищая горло от дорожной пыли.

— Командор Круахана, именем Великого Магистра Ронана и Совета пяти командорств я объявляю вас отстраненным от власти и арестованным. Вас надлежит немедленно переправить на Эмайну, где вы будете подвергнуты скорому и справедливому суду Ордена.

В лице Гвендора почти ничего не изменилось. Я бы даже сказал, оно сделалось чуть более безмятежным, будто он долгое время чего-то ждал, а теперь ждать уже не нужно.

— Вы прекрасно знаете орденские формулы, Эрмод. Наверно, знаете и то, что я имею право услышать причину.

— За измену и предательство интересов Ордена. Это личный приказ Великого Магистра.

— Будет ли мне позволено защищаться? — довольно равнодушно спросил Гвендор, словно выполняя формальность. Эрмод удивленно приподнял брови.

— Как положено по орденскому закону. Разве вы не знаете?

— Я просто хотел проверить.

Гвендор откинул голову на спинку кресла, продолжая выпускать дым из трубки.

— В любом случае, Эрмод, вам нужно отдохнуть с дороги. Торстейн покажет вам вашу комнату.

— Нет, — Эрмод покачал головой, — мы должны ехать немедленно. Пока никто не проснулся. В Тарре нас ждет корабль. И, прошу прощения, Гвендор, у меня есть еще один приказ. Сейчас я его выполнять не буду, но в гавани Тарра мне придется это сделать, — он опустил глаза и слегка покраснел, скрывая свое замешательство и неловкость, — вас приказано привезти на Эмайну в кандалах.

Гвендор смотрел на него в упор, чуть усмехаясь уголком губ со здоровой стороны лица. В его темных глазах было трудно прочитать что-либо, кроме вежливой иронии.

— И вы, конечно возмущены такой манерой обращаться с преступниками.

Эрмод вспыхнул еще больше.

— Я не знаю степени вашей вины, и надеюсь, что ее определит суд магистрата. Но я не стал бы применять подобные меры к герою Рудниковой войны.

— Однако Великий Магистр думает иначе, — Гвендор пожал плечами, улыбаясь настолько спокойно, словно ему предстояла увеселительная прогулка по берегу реки, а не поездка на суд в Эмайну. — Кроме того, далась вам всем эта Рудниковая война и мои якобы подвиги. Может, это Торстейн все выдумал.

Эрмод покачал головой — было видно, что спокойствие и невозмутимость гонца даются ему непросто.

— У вас есть пять минут, чтобы оставить необходимые распоряжения. Я жду вас внизу.

Дверь захлопнулась, и Гвендор медленно поднялся из кресла, положив недокуренную трубку на столик рядом.

— Бегите, — сказал я одними губами. — В конюшне две оседланные лошади. И они уже должны были отдохнуть.

Мой друг усмехнулся и положил мне руку на плечо.

— Зачем, Торстейн? Это не самый печальный конец, если разобраться. И если я скроюсь, что ждет вас?

— А ваша собственная жизнь вас не волнует?

— Не настолько. — Гвендор помолчал, покусывая губу и на мгновение задумавшись, — не настолько, чтобы ставить ее впереди чьей-либо еще.

Он оглядел свой костюм, скорее официальный и не очень подходивший для верховой езды, но через несколько мгновений махнул рукой с пренебрежением.

— Вы обещали мне, Торстейн, — сказал он решительно, — насчет Рандалин.

— Я не скажу ей ни слова.

— Приглядывайте за ней. Мне кажется, она к вам единственному из всех относится неплохо.

Я смотрел на него, широко раскрыв глаза и не в силах до конца осознать, что происходит.

— Передавайте привет Бэрду и Жерару.

— Гвендор! Неужели ничего нельзя…

— Вы уже один раз продлили мне жизнь на несколько лет. По сути, все должно было закончиться намного раньше.

Он слегка толкнул меня в плечо и пошел к двери, ни разу не обернувшись. А я так и остался стоять посередине кабинета, непонимающим взором глядя на оставленную на столе трубку, из которой поднимался тонкий сероватый дым. Подбежав через несколько мгновений к окну, я увидел, как от ворот резиденции быстрым галопом удаляются два всадника. Парадный белый командорский плащ хлопал за спиной первого из них, словно парус. Второй всадник торопился следом за первым, опустив взгляд на луку седла и не поднимая головы, словно он был истинным преступником, осужденным на скорый и справедливый суд совета пяти командорств.

Когда Жерар через час ворвался в кабинет, я сидел у секретера, медленно перелистывая вытащенные бумаги. Ничего особенно важного, такого, о чем обязательно стоило бы знать или что имело смысл спрятать от посторонних, Гвендор там не хранил. Может, у него были еще какие-то тайники, о которых я не знал. Но если бы даже сейчас очередные гонцы магистрата явились бы с обыском, они не обнаружили бы в его бумагах ничего предосудительного. Только испытали бы недоумение, как я испытывал его сейчас.

— Где наш великий командор? — заорал Жерар с порога. — Опять он дает мне какие-то ужасные поручения, несовместимые с психикой здорового человека. А потом вы все будете кричать: "Жерар, ты, наверно, свихнулся", "Тебе место в доме для умалишенных". А о том факте, что вы своим руками меня туда загнали, не вспомнит никто.

— Помолчи, — сказал Бэрд, мрачно стоящий в углу, прислонившись к стене.

— Бэрдик, солнышко мое, я знаю, что ты не любопытен. А вот Торстейну интересно, что именно меня попросил сделать наш Гвендор. Я это вижу по его глазам.

— Ну и что именно? — голос Бэрда был почти всегда одинаковым, независимо от того, с кем он говорил.

— Он знал, кого выбирает! — Жерар торжествующе взмахнул рукой. — Любой другой человек не выдержал бы с честью такое суровое испытание. Он приказал мне войти в комнату Рандалин и положить все ее долговые расписки на столик у кровати.

— А после этого ты должен был немедленно уйти.

— Послушай, Бэрд, — Жерар упер руки в бока, — почему тогда он не выбрал тебя для подобного поручения? Торстейна понятно почему — тот наверняка бы задержался у изголовья, чтобы увидеть, какое у нее будет выражение лица, когда она проснется.

— А ты?

— Я тоже задержался, — степенно сказал Жерар. — Только за портьерой.

На его лице неожиданно появилось выражение легкого смущения, которое возрастало по мере того, как мы вдвоем долго на него смотрели.

— Вот сами бы туда и шли! — закричал он наконец. — В первую очередь великий и непобедимый командор Круахана. Он, наверно, больше привык к таким сценам. А мне не очень нравится, когда женщины рыдают в моем присутствии.

— Что ты ей сказал? — я сам поразился тому, как неожиданно резко прозвучал мой голос.

— Ты полагаешь, я успел? — Жерар возмущенно всплеснул руками. — Сам попробуй ей что-нибудь скажи! Сначала она хватает расписки, все перелистывает, потом ударяется в рыдания, потом, когда замечает меня за портьерой, кидается подсвечником. Между прочим, это покушение на убийство. Нет, я просто заслуживаю немедленного и всемерного поощрения. Где Гвендор? Сегодня утром я рисковал жизнью ради него.

Мы с Бэрдом мрачно переглянулись.

— Считай, что это было в последний раз, — пробормотал Бэрд, опуская голову.

— Что значит в последний? Бэрдик, жара вроде спала, а ты по-прежнему выражаешься так, будто у тебя плавятся мозги. Куда вы дели Гвендора? Только не говорите мне, что устроили внутренний переворот с целью захвата власти. У вас на это не хватит умственных способностей.

Я давно уже слышал на заднем фоне стук каблуков по лестнице, поэтому не удивился, когда Рандалин распахнула дверь и остановилась на пороге.

Если бы Жерар не разглагольствовал во всеуслышание о том, что совсем недавно она обливалась слезами, я никогда бы в это не поверил. Чуть припухшие веки, покрытые более толстым слоем краски, чем обычно — но это было характерно для женщин из Валлены и никого не удивляло. Плотно сжатые губы и подчеркнуто равнодушное выражение лица тем более исключали всякую мысль о слезах или вообще каком бы то ни было проявлении слабости. Из всех присутствующих она смотрела в основном на меня, приподняв подбородок, и взгляд ее скользил чуть сверху. Не то чтобы он выражал легкое превосходство, я понимал, что это скорее всего придуманная маска, но сдержать вскипающее раздражение было трудно.

— Я вообще ничем не занимаюсь, кроме летописей Ордена, — услышал я свой неожиданно сварливый голос. — Именно в этот момент я записываю очередной факт. Хотите послушать?

В основном я обращался к Рандалин.

— Я польщена оказанной честью.

— Двадцать пятого июня сего года бывший командор Круахана, именуемый Гвендором….

Жерар расширил глаза и невольно сделал шаг вперед.

— … был арестован по приговору пяти командорств и отправлен в Эмайну для предания скорейшему суду. Судьба командорства в Круахане будет решаться отдельно. Приговор, выдвинутый магистратом, гласил — предательство интересов Ордена и тесное взаимодействие с его врагами.

Жерар неожиданно издал глухой звук и метнулся в сторону Рандалин. Судя по вытянутым вперед рукам, он пытался вцепиться ей в горло. Но она довольно ловко уклонилась вбок и точным движением стукнула его по лодыжке, заставив свалиться на пол.

— Сука! — захрипел Жерар, хватаясь за ногу. — Это из-за тебя… ты….!

Он вообще употребил несколько таких выражений, которые я не посмел бы перенести на бумагу просто потому, что не люблю издеваться над белыми листами, которые ни в чем не повинны. И несмотря на то, что я во многом был согласен, что все произошло из-за Рандалин, у меня в мозгу подобное определение с ней не вязалось.

Воспользовавшись моим молчанием и нашим общим замешательством, она подошла к секретеру и оперлась на него.

— Гвендора арестовали? — спросила она с непонятной интонацией.

— Я должен еще раз повторить?

— И вы позволили это сделать? — она смотрела на меня, приподняв брови. — И он сам просто так сдался на милость вашего драгоценного магистрата?

— А как поступают чашники, когда их обвиняют в измене интересам ордена?

Рандалин слегка нахмурилась.

— У нас лишают ранга и объявляют вне закона.

— Потому что у вас Орден не несет ответственности за каждого.

— Ну что же, — Рандалин уперла руку в бедро, язвительно усмехаясь. — Тогда вам нечего беспокоиться за своего командора. Он в надежных руках тех, кто исполнен ответственности за его судьбу.

— Считаешь себя очень остроумной, да? — прохрипел Жерар, садясь на полу и стискивая руками лодыжку.

— Следую примеру тех, кто имеет обыкновение подглядывать за спящими женщинами.

— Больно ты мне сдалась! Если бы не Гвендор… И что он только в тебе нашел. Из-за какой-то…

Я предостерегающе приподнялся.

— Нечего на меня пялиться! — продолжал Жерар, растирая ногу и кривя губы. Если бы он был способен заплакать, то слезы уже давно катились бы по его лицу, а так оно просто исказилось до неузнаваемости — брови изогнулись, а уголки губ растянулись, словно в улыбке. — Вот почитай, что там Торстейн сжимает в руках. Может, хоть тогда тебя проймет.

Я испуганно перевел глаза на листы, которые действительно все еще не выпускал из рук.

Рандалин мягко потянула за кончик бумаги.

Я прекрасно знал, что там написано, но невольно опустил глаза, чтобы не видеть ее выражения лица.

Она проходит, не оглянувшись.

Безответная любовь.

Какое счастье.

В каждом взмахе ресниц новый мир.

Почему же так больно,

Когда она смотрит?

— Что это такое? — спросила она, на мгновение поднимая глаза.

— Видимо, стихи, — сказал я честно.

— Стихи? — отозвалась она недоверчиво. — Я никогда таких не читала.

— Я тоже.

Огонь разгорается под ретортой.

Но золото в тигле тусклее,

Чем ее волосы.

Пусть ее сны всегда будут спокойны

Так, как сейчас в моем доме.

Хоть без меня.

Рандалин медленно опустила бумаги, переводя взгляд с моего лица на Бэрда, потом на сидящего на полу Жерара и обратно. Трудно было что-либо понять на этом накрашенном лице, неожиданно напомнившем мне лицо валленского актера Люка — казалось, что краска выступила на нем особенно сильно.

— Вы ждете, что я начну биться головой об стену и выкрикивать слова раскаяния? — уголок ее губ слегка дернулся.

— Сомнительно, — я покачал головой.

— А что вы ждете от меня, Жерар? — она неожиданно наклонилась вперед.

— Чтобы ты побыстрее унесла отсюда ноги, — прошипел тот, садясь на корточки.

— Хорошо, — Рандалин тряхнула головой, оглядываясь вокруг с веселым отчаянием. Похожее выражение я видел на ее лице в игорной комнате, когда она бросала свой первый вызов судьбе. — Только я собираюсь уносить ноги в определенном направлении. Мне кажется, что я буду особенно полезна на Эмайне. Если хотите — можете отправиться со мной.

— А вы представляете, что ждет там чашников?

— Но вы же там все знаете. И поможете мне.

— Поможете в чем?

— Я где-то слышала такую фразу, Торстейн — нет такой тюрьмы, из которой бы не было выхода.

— Вы с ума сошли, Рандалин, — сказал я, поднимаясь. — По-моему, вы слишком самонадеянны.

— В любом случае у меня всегда остается последняя надежда.

— И какая же?

Теперь все мы смотрели на нее, не отрываясь, пожирая глазам ее лицо.

— Я знаю несколько тайных слов, которые могу шепнуть вашему Великому Магистру.

Жерар неожиданно хрипло рассмеялся, поднимаясь с пола.

— Пока она собирается выполнить свое обещание, я отдам за нее душу. Но если она попробует свернуть в сторону, я придушу ее своими руками.

— Прекрати называть меня в третьем лице, — сказала Рандалин, морщась. — На все это время меня зовут Рэнди. Запомните это все.

— Рэнди, — Жерар фыркнул, но неожиданно серьезно совершил орденский поклон по всей форме.

— Рэнди, — я надеялся, что мой голос не дрогнет, но напрасно.

И когда мы выезжаем? — Жерар смотрел на нее со смутной надеждой, почти так же, как смотрел на Гвендора, планирующего продвижение войск по ущелью.

Рандалин медленно сложила листы, которые все еще держала в руках. Я без особой уверенности протянул за ними руку, будучи убежденным, что она сложит их в несколько раз и засунет за обшлаг рукава.

— Немедленно, — сказала она и повернулась спиной.

Возразить на это можно было все, что угодно. Но никто из нас не собирался это делать.