Чаша и Крест

Часть седьмая

Эмайна. 2035 год

Над Эмайной совершенно неожиданно пошел дождь, что само по себе было большой редкостью летом. Маленькое облако, не спеша приплывшее с другой стороны Внутреннего Океана, возымело амбицию обернуться грозовой тучей, для чего значительно потемнело, утолщилось в боках и брызнуло светлыми струями, плотно ударившими в деревянный настил эмайнского причала. Я сидел на подоконнике на втором этаже портового трактира, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, как дождевые капли поднимают небольшие фонтанчики в быстро скопившихся лужах. Я маялся от невыносимого безделья, но ничего не мог с этим поделать. Показываться в городе мне было совершенно невозможно.

Поэтому мне оставалось разве что смотреть, как по мосткам деловитым шагом идет узкоплечий молодой человек с темными, ровно подстриженными волосами, не достигающими плеч. Он прикрывался рукой от дождевых брызг и задумчиво покусывал нижнюю губу. Только по этой привычке я и мог предполагать, что знаю этого молодого человека уже давно, и что он вряд ли простой помощник купца с айньского корабля, как об этом кричит его костюм. По счастью, он редко вскидывал черные ресницы, и поэтому мало кто мог наблюдать настоящий взгляд его темно-серых глаз, похожий на внезапный удар шпаги.

За моей спиной валявшийся на кровати Жерар издал громкое стенание и перевернулся с боку на бок. Он тяготился нашим положением еще больше моего, если учесть, что быть в Эмайне и не шляться каждый вечер по портовым кабакам было настолько выше его возможностей, что я с трудом понимал, как ему удалось принести эту жертву.

— Успокойся, она идет, — сказал я, не поворачиваясь от окна.

— Пока она придет, я сдохну, — пробормотал Жерар, приподнимаясь на локте и снова в изнеможении падая обратно.

Две одинаково миниатюрные девушки, одна со светлыми, другая с темными волосами, протиравшие дырявыми полотенцами глиняные кружки в углу, снисходительно фыркнули. Их звали Мэй и Тарья, и они были единственными, у кого я рискнул попросить приюта, когда мы тайно приехали на Эмайну. Они запросили недешевую цену — но с тех пор у меня ни разу не возникало опасения, что нас могут выдать. Единственное, что по-настоящему угнетало — это полная невозможность высунуть нос на улицу. Один раз я попытался, приклеив на нос горбинку и соорудив большое родимое пятно на щеке, выйти в город, но пары-тройки подозрительных встречных взглядов было достаточно, чтобы я бежал обратно и снова забился в нашу комнату на верхнем этаже трактира, надежно охраняемую сестрами Дельви. Их профессия, помимо содержания трактира, предполагала некоторую скрытность и частое присутствие тайных гостей, поэтому никого особенно не удивляли постоянно задернутые шторы на втором этаже.

Рандалин, подойдя к дверям, несколько раз нетерпеливо стукнула дверным молотком. Ее ухватки были настолько похожи на движения какого-нибудь младшего купеческого сына, который первый раз самостоятельно выбрался в большое путешествие и поэтому не может не сорить деньгами на женщин, что я невольно испугался, не спутал ли я ее с кем-либо еще.

— Эй, ну что тебе? — притворно недовольным голосом спросила Тарья, слегка высовываясь из окна. Из двух сестер она больше всего любила представления и мистификации и каждый раз приходила в восторг от нового образа, в котором появлялась Рандалин — то старухи-гадальщицы, то нарумяненного продавца бус и помады, то моряка на костыле.

Я мог ручаться, что на щеках Рандалин, поднявшей глаза к окну, выступила легкая краска — точно также покраснел бы молодой купчишка, застигнутый у дверей веселого дома.

— Извините, — пробормотала она, вернее, он, намеренно глядя в сторону. — Мне сказали, что здесь… ну в общем… можно приятно провести время.

— А деньги-то у тебя водятся? — насмешливо спросила Тарья, упирая руку в изогнутое бедро.

Рандалин поспешно помахала вытащенным из-за пояса кошельком. Я мог поручиться, что еще вчера у нее таких денег и в помине не было.

— Ну тогда заходи, — милостиво разрешила Тарья.

Может, подобные меры предосторожности и были чрезмерными. Но что нам еще оставалось делать в Эмайне, орденской столице, где каждый второй неплохо знал нас с Жераром и Бэрдом и каждый третий, а за стенами орденской крепости каждый первый был хорошо осведомлен об особых приметах Рандалин, магистра Ордена Чаши.

Через пять минут она переступила порог, принеся с собой запах дождя, прошедшего над морем, и с насмешливо-гордой улыбкой кинула кошелек ловко поймавшей его Тарье.

— Плачу за удовольствие, — сказала она, стягивая мокрые перчатки и плащ.

— Откуда у вас деньги? — спросил я подозрительно.

— На моем пути, Торстейн, последнее время довольно часто встречаются добрые люди.

— Лучше бы вам чаще встречались полезные сведения, — неприязненно пробормотал Жерар, окончательно садясь на постели.

Рандалин даже бровью не повела. Интересно, что на Жерара она почти не обижалась, особенно если учесть, что со мной и Бэрдом она могла подолгу не разговаривать.

— Вы же не знаете, что именно я принесла с собой. Впрочем, может, вам и не стоит это знать? Может, это определенно лишняя нагрузка для вас? Еще разболтаете… — задумчиво произнесла Рандалин, меряя взглядом его заспанное лицо и смявшийся воротник.

— Когда все это закончится, я вас убью, — от души пообещал Жерар.

— В таком случае можете начинать готовиться. Точите шпагу, заряжайте пистолет. Или вы вынашиваете какой-то менее заурядный способ моего убийства? Поспешите с выбором, потому что все действительно скоро кончится.

Мы оба впились глазами в нее. Рандалин опустилась на табуретку возле стола, на котором Тарья и Мэй натирали до блеска свои кружки. На ее лице неожиданно выступили скулы, хотя худым его точно нельзя было назвать.

— Завтра открытое заседание суда, — сказала она глухо. — Каждый может прийти и послушать последнее слово преступника. Не возбраняется, а скорее приветствуется желание плюнуть ему в лицо. После чего будет произнесен приговор.

— И это все полезные сведения? — свистящим голосом спросил Жерар, медленно впадая в ярость.

— А что бы вы еще хотели?

— Я хотел бы, — внятно выговаривая каждое слово, произнес Жерар, — чтобы ты, рыжая сука, выясняла не что с ним будет, а как мы можем его спасти.

— А вам не кажется, что это все-таки связанные между собой вещи?

Рандалин заложила ногу на ногу и скрестила руки на груди. На ее лице снова появилось выражение превосходства, которое нас всех так раздражало.

— Может быть, сначала вы расскажете о своих идеях? — сказала она, сощурившись. — Наверняка их у вас должно было появиться очень много за все то время, что вы здесь просидели.

— Если я правильно понимаю, вы обвиняете нас в бездействии? — поспешно спросил я, опережая уже открывшего рот Жерара. — Но вы сами настаивали, чтобы мы никуда не показывались.

— И теперь я радуюсь тому, что была права, — пожала плечами Рандалин. — Я совершенно справедливо сомневалась в вашем благоразумии. Разве можно назвать благоразумными тех, кто начинает день с постоянного оскорбления ближайших союзников?

Неслышно вошедший Бэрд только покачал головой. Он подошел к Мэй и Тарье и стал помогать им переносить вытертые кружки на стойку.

— Да какой из тебя союзник! — завопил Жерар, придя наконец в себя и отбрасывая со лба волосы. — Шляешься по городу, никогда ничего не рассказываешь!

— По крайней мере, у нас общая цель, — уверенно произнесла Рандалин. — Именно поэтому мы союзники. Вы ведь мне тоже ничего не рассказываете. Хотя судя по этой нарисованной карте, — она кивнула на стол, — вы много что обсуждаете между собой.

В наблюдательности ей было не отказать. На той половине стола, что была свободна от кружек, лежал нарисованный нами по памяти план Оружейного замка, который в редкие случаи, когда это требовалось, служил в Ордене тюрьмой. Я был уверен, что Гвендора держат там. Мы сами иногда стояли там в карауле в те достославные времена, когда я еще не открыл в себе непонятного стремления писать хроники и был простым младшим воином без особых талантов.

— Послушайте, Рандалин, — сказал я, не особенно надеясь на успех, — сам по себе факт, что посвященные Креста и Чаши живут под одной крышей и еще не перегрызли друг другу глотку, действительно говорит о том, что у нас общая цель. Может, оставим все и обсудим ее?.

— Это план тюрьмы? — спросила она, продолжая смотреть на стол.

— Да. Это не совсем тюрьма, но… Когда в Ордене появляются заключенные, их обычно помещают на последние этажи замка, выходящие окнами прямо на море, чтобы затруднить возможность побега. То есть Гвендор сейчас может находиться где-то здесь, — я провел пальцем по нарисованным квадратикам камер.

— Здесь, — сказала Рандалин, ткнув коротко обрезанным ногтем в крайний квадрат.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Жерар.

— Просто я много шляюсь по городу.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга — настороженно и подозрительно. Потом во взгляде Жерара что-то дрогнуло, и он весь сморщился, словно признавая неизбежное.

— В Ташире мы даже с горцами заключали перемирие, если от них была какая-то польза. Считай, что я его объявил. Сбегать за веткой пальмы?

— Не стоит, — Рандалин снова прищурилась, но на этот раз с чуть более веселым выражением. — Просто когда я в следующий раз о чем-то попрошу, вы оба это выполните, пойдет?

— Пойдет-пойдет, — отмахнулся Жерар, наступив мне на ногу и пихнув в плечо, чтобы я не сопротивлялся. — Главное — попросить нас, вернее, меня, о чем-нибудь действительно хорошем. О чем потом тебе самой будет приятно вспомнить.

— Не волнуйся, — верхняя губа Рандалин чуть приподнялась в ее обычной усмешке. — Я об этом точно не забуду.

— О чем это вы? — спросил я подозрительно. Но на ее лице опять ничего нельзя было прочитать.

— Давайте к делу, Торстейн. Вы знаете это место гораздо лучше, чем я. Если бы вы захотели освободить человека, который там находится, что бы вы сделали?

Мы с Жераром переглянулись и вздохнули. Все десять дней и ночей, пока мы просидели здесь, в трактире сестер Дельви с недвусмысленным названием "Темная пещера", мы только об этом и говорили.

— Главный вход Оружейного замка выходит на Орденскую площадь. Даже если предположить, что удалось как-то обмануть охрану и выскользнуть оттуда, вся площадь просматривается из Дома Магистрата и резиденции Ронана. Ее постоянно охраняет патруль. И в охране, и в патруле никогда не стоят воины ниже младшего магистра. Заклинания отвода глаз или отключения сознания против них не сработают. В любом случае они успеют поднять тревогу.

— Что тогда?

— Единственный выход — со стороны моря. Но для этого надо подплыть незамеченным, подняться по отвесной стене и выломать или распилить решетку. При этом надо ухитриться, чтобы волны не разбили твою лодку о скалы и чтобы никто из караульных не увидел твоих действий в окно.

— А как можно подняться по стене?

— Какой смысл об этом говорить, — раздраженно сказал я, — если мы все равно не можем отвлечь охрану как минимум на полчаса и у нас нет волшебной лодки, которая может сама держаться на прибое?

— Допустим, что у вас это есть, — Рандалин слегка усмехнулась. — Я могу гарантировать, что охрана будет достаточно долго занята своими проблемами. Я постараюсь найти для вас такую лодку. Но я не умею лазать по стенам. Давайте объединим наши усилия.

— В Ташире мы часто поднимались по скалам с помощью веревки, железных крюков и парочки заклинаний, — Жерар сдвинул брови, что у него означало напряженную работу мысли. — Но если кто-то в замке будет не слишком занят и почувствует чужое заклятие снаружи — падать с такой высоты не слишком приятно.

— Я постараюсь, чтобы они не отвлеклись, — серьезно сказала Рандалин.

— И чем же вы собираетесь их поразить? — Жерар был настолько заинтригован, что невольно снова перешел на "вы". — Неужели станцуете голой на Орденской площади?

Мэй и Тарья дружно захихикали.

— Я достаточно высокого мнения о собственных возможностях, — сказала Рандалин сквозь зубы, но спокойно, — но крайне низкого о неиспорченности орденских мужчин. Поэтому полагаю, что это их отвлечет не более чем на пять минут

— Что же тогда?

— Представьте себе, что вы стоите в карауле, и на вас внезапно набрасывается стая пчел. Или летучих мышей. Или птиц. Вряд ли вы сразу усмотрите в этом влияние чужого заклинания. Скорее всего, какое-то время вы будете просто от них отбиваться.

— А вы это можете? — Бэрд, облокотившийся о стойку, заговорил впервые, и в его голосе было скрытое восхищение. — Тех, кто владеет техникой проникновения в сознание животных, можно сосчитать по пальцам.

Рандалин закусила нижнюю губу. Выражение лица у нее от этого становилось совсем детским, но переполненным решимости.

— Я это умение получила при очень мрачных обстоятельствах. И я очень не люблю делать такие вещи. Но если нет другого выхода… Все существа в этом мире свободны, и я не считаю себя вправе им приказывать. Но я могу попросить…

— А лодка?

— Давайте постепенно. Лодку я постараюсь найти.

— У нас мало времени, Рандалин, — сказал я почти умоляющим голосом. — Если завтра открытое заседание суда, то потом будет только собрание магистрата, который вынесет приговор. Нам нельзя тянуть до этого времени.

— Скажите, Торстейн, — она уже не смотрела ни на кого из нас, постукивая пальцами по плану тюрьмы, — ему лучше будет знать, что мы здесь? Любой побег проходит проще, если к нему все готовы.

Я в глубине души не был уверен, что Гвендор вообще согласится бежать, и поэтому протянул нерешительно:

— Ну в общем… Конечно… А что вы задумали?

— Мне кажется, нам было бы не лишним появиться на суде.

— Нам? Вы кого имеете в виду?

Рандалин обвела нас всех оценивающим взглядом. С фигуры Бэрда ее взгляд соскользнул сразу, почти не задержавшись, а вот нас с Жераром она осмотрела с легким мстительным выражением в глазах.

— Конечно, на это придется потратить какие-то деньги, — сказала она задумчиво, — но в общем жертва того стоит.

— Ты соображаешь, что собираешься делать? — подозрительно спросил Жерар. — На суде будут Ронан и весь магистрат, которые знают, где у нас с Торстейном родинки на лице.

— Ну что же, никогда не поздно проверить, насколько у них хорошая память. И настолько ли они тосковали в разлуке с вами, чтобы узнать вас в любом обличье. В конце концов, вы сегодня уже обещали выполнить одну мою просьбу.

— Что значит в любом? — голос Жерара от подозрительности стал похож на скрип ржавого железа.

Рандалин не удостоила его ответом и отвернулась, но ее взгляд не обещал нам спокойного будущего.

— Да, — шепотом протянул Жерар, опять толкнув меня в плечо и склоняясь к моему уху. — Видимо, не стоило называть ее рыжей сукой. Она, похоже, не слишком любит собак.

К зданию магистрата, где проходил суд, мы подошли, относительно затерявшись в толпе. Видимо, никто не ожидал такого интереса, причем в первую очередь со стороны простых жителей Эмайны, обитателей портового городка и маленьких рыбацких деревень, прилепившихся к скалам вокруг главной резиденции. Поэтому у воинов, стоящих в оцеплении, были несколько растерянные лица, хотя они и пытались сохранять отстраненное выражение.

Я не напрасно употребил выражение "относительно затерявшись", полностью затеряться мы все равно бы не смогли — по прихоти Рандалин, превратившей нашу троицу в нечто, вызывающее пристальные взгляды всех вокруг. Мэй и Тарья, шедшие в обнимку чуть поодаль, поскольку им полагалось делать вид, что они к нам не имеют никакого отношения, то и дело оборачивались и с трудом сдерживались от фырканья.

Рандалин была одета в костюм вельможи из Эбры. В огромных широких шароварах, из которых выпирал достаточно объемный живот, с головой, замотанной по их обычаю неким подобием длинного полотенца, край которого свисал чуть не до колен, в жилетке, усыпанной драгоценными камнями настолько плотно, что они стучали друг об друга, она была неузнаваема и великолепна. На глаза она нацепила цветные стекла, которые эбрийцы часто носили, объясняя это чрезмерной яркостью своего солнца, и изобразила себе густые черные, сросшиеся у переносицы брови. Они были единственной растительностью на лице, и вы скоро поймете почему. Она вышагивала, гордо неся все десять привязанных к телу подушек, и положив руку на рукоять кривой сабли, стоившей еще дороже, чем расшитая камнями жилетка. Но нам с Жераром приходилось гораздо хуже. Если честно, я с удовольствием стерпел бы и обмотанную полотенцем голову и забитые подушками штаны в такую жару, чем выносить свой нынешний облик. Но деваться было некуда — тем более, что Рандалин, скорее всего, была права, только в таком обличье нас невозможно было узнать.

За эбрийским вельможей, опустив густо подведенные глаза, семенили две закутанные в покрывала фигуры. Жерар все время сбивался с ноги и наступал на длинный подол, но в толпе это не было особенно заметно, к тому же Рандалин крепко держала нас за руки, таща за собой. Нижняя часть лица у каждого из нас так же была надежно укрыта под серебристой тканью, так что виднелись только глаза и брови, на которые Рандалин не пожалела краски. Себя я со стороны видеть не мог, но внешний вид Жерара вряд ли мог прославить эбрийских женщин — угловатая и крепко сбитая фигура, лишенная всякой грации, да и глаза чуть навыкате, неопределенного цвета, словно выцветшие, тоже не вызывали смутных желаний дорисовать в воображении все остальное, спрятанное под покрывалом. Впрочем, я вскоре убедился, что все с уважением поглядывают на меч на поясе Рандалин и поэтому не особенно обшаривают нас взглядами. Вспыльчивость эбрийцев и их странные понятия об оскорблениях, нанесенных их женщинам, были довольно неплохо известны.

Хотя мы вышли заблаговременно, к дверям магистрата мы подошли в толпе и вряд ли заняли бы там относительно удобные места, если бы не угрожающий внешний вид Рандалин и вообще экзотичность нашей троицы, вызывающей смутное стремление не связываться. Однако в результате нам достались места на одной из скамеек, не очень близко к столу, за которым полагалось сидеть магистрату, но почти по центру. Все передние ряды были заполнены воинами в орденских плащах, они сидели ровно, не шелохнувшись. Эмайнские горожане, купцы, любопытствующие приезжие вроде нас или сидели вокруг, или толпились в проходах. Тарья и Мэй примостились сбоку, на два ряда вперед, на коленях друг у друга. Они жевали яблоко, откусывая от него по очереди, и периодически оглядывались в нашу сторону. Чем больше прибывало воинов из оцепления и вставало в дверях зала и в проходах, оттесняя публику, тем более встревоженными становились их взгляды. Похоже, мы сами засунули голову в осиное гнездо.

Рандалин сидела, вернее, восседала совершенно невозмутимо, глядя в одну точку, как и положено важному эбрийцу. Время от времени она восклицала высоким скрипучим голосом, отчего все сидящие рядом невольно оборачивались в нашу сторону: "Не верти головой, Ниэнья, свет очей моих! А ты, Шандора, поправь покрывало. Сколько раз тебе можно повторять!"

Рядом с нами сидел пожилой моряк, судя по одежде, с эмайнского корабля. Перед нами — грузный купец с женой, которые размерами все равно уступали новому образу Рандалин и поэтому, оказавшись в непривычной для себя ситуации, вели себя относительно скромно. Со стороны Жерара расположились два студента. Им, видимо, сильно повезло, потому что все их товарищи в лучшем случае толпились за скамейками, вытягивая шеи, или вообще остались за дверью.

Из-под своего платка я мог неплохо разглядывать лица воинов, стоящих в проходе, и тех, кто держал караул рядом с помостом, на который скоро должен был подняться магистрат. Пока что там стояли девять пустых кресел и одна простая, грубо и наспех сколоченная скамейка. Я довольно неплохо знал некоторых из стоящих в карауле. Они хмурились и стискивали зубы. Меньше всего им хотелось присутствовать на представлении, на которое собрался полный зал. Сидящие перешептывались, ворочались, вздыхали, каждое лицо выражало хотя бы одно яркое чувство — любопытство, сочувствие, печаль, злорадство, но ни на одном не было написано равнодушия. Так или иначе, рассказ об этом суде будут передавать на Эмайне из поколения в поколение, и он будет принадлежать к истории Ордена, а так как они не были до конца уверены в собственном отношении к происходящему, им не хотелось участвовать в создании истории.

Примерно похожее чувство отразилось на лице Ронана, медленно поднявшегося на помост и тяжело прошедшего к своему креслу. Воины одновременно прижали руку к плечу, исполняя поклон, и слаженно выкрикнули приветствие, но в его глазах не зажглось ответной искры.

Тридцать пятый Великий Магистр Ордена Креста казался постаревшим лет на десять.

Раньше я никогда не замечал седины в его волосах. Теперь же он показался мне неожиданно похожим на Скильвинга. В нем появился какой-то надлом. Его брови были так же сведены в одну линию, но упоение жизнью и своим положением навсегда исчезли с лица. Он опустился в кресло, не глядя, нашарив рукой подлокотник, и черные глаза скользнули поверх толпы. Я никогда не замечал у Ронана такого выражения — он словно безмолвно спрашивал, что он тут делает и зачем все собрались.

Но все положенные по случаю золотые цепи и украшения были застегнуты и сверкали на его камзоле, плащ был специально приподнят и сколот на плече, чтобы не скрывать парадных регалий. Ронан знал, в чем долг Великого Магистра, и собирался его исполнять до конца. За его спиной, не шевелясь, застыл Эрмод. Мне показалось, что Ронан даже рад тому, что говорить в основном будет его глашатай.

— Именем Великого Магистра объявляю открытым последнее заседание суда, созванное магистратом Ордена Креста, вовеки сияющего над Эмайной, славной своими землями! Обвиняется некий Гвендор, бывший командор Ордена в Круахане, в том, что совершил преступления, несовместимые с честью воина и повлекшие за собой урон славе и имуществу Ордена! По приказу мессира Великого Магистра последнее заседание пройдет публично, дабы все жители Эмайны могли удостовериться в глубине его преступлений, и дабы ни у кого не возникло сомнений в справедливости суда! Мессиры члены магистрата, займите подобающие места в судилище.

Поднявшийся к своим креслам магистрат чем-то напомнил мне памятный Большой Совет, обсуждавший когда-то алхимические опыты Лоциуса и Гвендора. Обычно в магистрат входили те члены Большого Совета, которые могли присутствовать, недостающие места предоставлялись старшим магистрам, живущим на Эмайне. Я заметил пока что троих командоров, поскольку только иногда скашивал на помост глаза из-под покрывала, опасаясь глядеть в открытую.

Фарейра был мрачнее тучи, белки глаз казались совсем красными из-за выступившись прожилок. Ньялль завернулся в серый плащ, хранивший следы заклятья невидимости, так что его все замечали только с третьего или четвертого раза, когда начинали пересчитывать сидевших в креслах. Брагин заплел свои длинные волосы в две косы, перекинутые на грудь, и тонко улыбался с легким сожалением, впервые в жизни обращая самое пристальное внимание на все, что происходит вокруг. Я был уверен, что он уже просил у Ронана круаханское командорство.

— Приведите обвиняемого, — громко сказал Эрмод, и упала тишина. Или это только мне показалось, что стало необыкновенно тихо, несмотря на то, что все равно все в зале перешептывались, толкая друг друга и наклоняясь вперед, чтобы лучше видеть?

Я покосился на Рандалин. Ее глаз не было видно из-за нелепых синих стекол, и наверно, это было очень хорошо, потому что руки стиснули саблю, лежащую на коленях настолько сильно, что из-под ногтя большого пальца выступила кровь. Раньше мне казалось, что это красивый прием для описания сильных чувств, который я сам часто использовал в хрониках, но теперь я сам увидел ярко- красный ободок вокруг ногтя, и мне стало очень не по себе. Она не шевелилась, не поворачивая головы от помоста.

Гвендор двигался медленно, насколько ему позволяли кандалы. Традиции Ордена сохранялись нерушимо в течение нескольких веков, и оковы, надетые на него сейчас, выглядели точно так же, как четыреста лет назад во время процесса над тремя безумными магистрами. Толстые браслеты были надеты на щиколотки, и соединявшая их цепь поднималась к поясу. Руки тоже были скованы спереди, Кожа на запястьях была стерта — значит, он носил их достаточно долго. Невольно выставленная напоказ искалеченная рука выглядела еще хуже, чем обычно — шрамы воспалились и превратились в багровые рубцы. Видимо, на них подействовали холод камеры и постоянное соприкосновение с железом.

Но его лицо, в отличие от Ронана, было безмятежно спокойным. Мне показалось, что скользившая в его глазах ирония стала более веселой и свободной, если можно так сказать про скованного по рукам и ногам человека. Волосы отросли до плеч и падали на глаза. Так как он не мог поднять руки, то стряхивал их характерным взмахом головы, усмехаясь при этом так светло, что по залу пронесся невольный вздох. Вместо обычного командорского плаща, в котором я так привык его видеть последнее время, он был в простой рубашке, только на плечи накинут кусок темной ткани.

— А ведь он, говорят, выиграл им войну, — неожиданно вполголоса произнес старый моряк, повернувшись к великолепной Рандалин, сидевшей не шевелясь, сложив руки на животе. — И изобрел то самое золото, которым они так гордятся. Я ведь хорошо помню, как у нынешнего Великого Магистра не было денег даже заплатить моему капитану, когда тот возил ему зерно из Тарра.

— Помолчите лучше, — прошипел толстый купец, оборачиваясь. — Сказано ведь — горе тому, кто посмеет вмешаться в дела Ордена, хоть с доброй, хоть с дурной целью.

— Однако вы зачем-то сюда пришли, сударь, — не растерялся моряк.

Купец пожал плечами и покосился на свою супругу. Глаза у той горели жадным любопытством.

— Говорят, что они его казнят, — произнесла она с придыханием. — Они ведь не посмеют сделать казнь тайной, правда?

Студенты переглянулись со смутным отвращением.

— И что, он действительно преступник? — спросила Рандалин своим новым пронзительным голосом. — Почему он все это сделал, в чем его обвиняют?

Моряк понизил голос:

— Говорят, из-за женщины.

— Благословенная луна! Ниэнья, закрой уши, немедленно! Твоя сестра настолько глупа, что вряд ли что-то поймет, а ты не смей слушать про такие вещи!

В новейшей мифологии Рандалин мало того, что мы были сестрами, так еще она явно благоволила к Жерару-Ниэнье, предназначив ему роль любимой, а значит более тщательно охраняемой наложницы эбрийского султана. Она сама, судя по всему, выполняла роль евнуха, которому было поручено блюсти неприкосновенность двух "красавиц".

Но все-таки до чего благоразумно она поступила, скрыв половину лица под тюрбаном, бровями и стеклами. Ее губы шевелились, четко выговаривая гортанные эбрийские звуки, а лицо оставалось мертвым.

— Обвиняемый Гвендор, — снова зазвучал холодный голос Эрмода, — совершив преступление против Ордена, вы лишаетесь не только всех рангов, но и не обязаны носить орденское имя. Угодно ли вам назвать имя, данное вам при рождении, чтобы суд мог как-то именовать вас?

Гвендор опять усмехнулся и опустился на скамейку, не особенно дожидаясь разрешения магистрата.

— Мое нынешнее имя ничуть не хуже прочих. Тем более, что я сам его себе выбрал.

— Обвиняемый, вы хорошо знаете, какие преступления совершили. Когда они будут еще раз перечислены перед магистратом, вы имеете право объяснить, почему вы так поступали. Вряд ли ваши объяснения повлияют на мнение ваших судей, но у каждого должен оставаться шанс на справедлиый суд Ордена.

— То есть если я буду недостаточно красноречив, то мои шансы на справедливость крайне невелики, я правильно понял? Интересно, а если бы я был косноязычным или немым, то суд заранее можно было бы счесть несправедливым?

— Вы собираетесь пререкаться с судом? — спросил сидевший с краю старший магистр. Я даже не сразу вспомнил, как его зовут — Шерма.

— Ну что вы, мессиры, — Гвендор слегка поклонился и выразительно звякнул цепями. — Я просто собираю свое красноречие и умение убеждать. Неужели вдруг произойдет чудо, и вы поверите моим спутанным объяснениям?

Он улыбался без всякого превосходства, совершенно спокойно. Он хорошо представлял свою судьбу, и она нисколько его не пугала. В принципе он сам ее выбрал.

— А как казнят у них в Ордене? — неожиданно спросила дородная купчиха, вытягивая шею.

Я хорошо знал как. И вовремя сжал губы, чтобы не ответить.

— Говорят, что у них с момента основания Эмайны один и тот же способ, — сухо произнес один из студентов. — Человеку привязывают к ногам пушечное ядро и сбрасывают с верхней площадки у Оружейного замка.

— Какой ужас! — женщина всплеснула руками в кольцах. "Вот бы хоть одним глазом посмотреть!" — ясно читалось в ее восклицании.

— По крайней мере, недолго мучишься, — пробормотал моряк. — Море — оно милосерднее людей. Оно отпускает быстро.

— Бывший командор Круахана, — Эрмод повысил голос, чтобы перекрыть невольные смешки, шепот и гудение зала. — Вы обвиняетесь в том, что вступили в преступный сговор с враждебным нам Орденом Чаши с непонятной целью. Вы признаете это?

— Нет.

— Вы не признаете, что много раз в Круахане встречались со старшим магистром чашников, некоей Рандалин и вели с ней пространные беседы? Этому имеется множество свидетелей.

— Этого я никогда не отрицал.

— Но вы отрицаете, что пытались заключить какое-то соглашение с чашниками?

— Отрицаю, — голос Гвендора был спокоен. Он чуть-чуть поморщился, когда пошевелил руками и задел железный браслет стертым до крови запястьем. — Моя цель была понятной, и соглашение не каким-то, а вполне определенным. Я пытался заключить мир между Крестом и Чашей.

— И все из-за бабы! — неожиданно прорычал Фарейра, наклоняясь вперед и почти вскакивая на ноги.

Гвендор слегка покосился в его сторону, но только чуть приподнял уголок рта с той стороны лица, которая двигалась.

— Обвиняемый, вы сознаете, что сами усугубляете вину своим признанием? На основании чего вы решили, что имеете право действовать от имени Великого Магистра и Ордена? Вы вступили в переговоры с нашими злейшими врагами, и сами сейчас не скрываете этого.

— Мне показалось, что пора перестать называть их злейшими врагами. Это всего лишь название, не более того. Тем более что я, считаясь на тот момент преемником орденской власти, старался думать о будущем.

Он изящно и чуть иронично наклонил голову в сторону Ронана. Магистры переглянулись с неосознанным ужасом. Смертный приговор был явно подписан.

Но Ронан сидел, не шевелясь, стиснув руками подлокотники. Его лицо вместо ярко-смуглого казалось серовато-коричневым. По-моему, он даже не расслышал слов Гвендора.

— Хорошо. Вы только что признали свое первое обвинение. Будьте благоразумны, — в голосе Эрмода неожиданно прорвалась тоска, настолько странная для глашатая Великого Магистра, что я долго был уверен, будто ослышался. — Вы также обвиняетесь в том, что вместо того, чтобы поддерживать Круахан как нашего преданного союзника и укреплять власть первого министра Морелли, тайно общались с послами валленского герцога, поддерживали Валлену в ее интригах против власти в Круахане и лично способствовали созданию Валленского торгового союза, что разрушило бы нашу монополию на торговлю с Круаханом на Внутреннем океане.

— Преданность любого союзника — понятие относительное. Достаточно ли удивится почтенный магистрат, если я сообщу, кто именно являлся советником первого министра Морелли одновременно со мной?

— Мы знаем. Лоциус, — прозвучал хриплый голос Ронана. — Он и передал нам письмо о ваших действиях в Круахане.

Гвендор чуть поднял брови, и на его лице отразилось внезапное облегчение.

— Тогда мне стыдно, что в какой-то момент я плохо подумал о воинах своего командорства.

— Оно уже не ваше, — поспешно сказал Брагин со своего места.

— Другими словами, магистрат больше не считает господина Лоциуса преступником? Тогда командорство в Круахане перейдет снова в его руки, и ваши надежды, почтенный Брагин, вряд ли оправдаются.

Брагин прикусил тонкие губы.

— Его преступление, несомненно тяжелое, совершенно несоизмеримо с вашим.

— Разумеется, он всего лишь поставил под удар спокойствие и гармонию всего мира. А я посягнул на интересы Ордена — как вы их понимаете.

— Слышать подобные слова из уст командора и члена Большого Совета…

— Бывшего, — поправил Гвендор, спокойно улыбаясь. Время от времени он открыто взглядывал на Ронана, но тот сидел не шевелясь, отвернув лицо. — Бывшему ведь дозволено гораздо больше?

— Бывшему не дозволено ничего! Теперь я начинаю верить даже в те обвинения Лоциуса, которые казались самыми нелепыми. Например, в том, что вы самозванец и вообще никогда не были воином Ордена.

— У вас есть свидетельство, что я виделся со старшим магистром Ордена Чаши. У вас есть доказательства, что я рисковал имуществом нашего Ордена. Вы можете подтвердить, что я способствовал созданию Валленского торгового совета. Но доказательств всего остального у вас нет. Давайте будем говорить только о фактах.

— Если было бы нужно, — процедил Брагин, отбрасывая назад волосы, — я нашел бы эти доказательства. Но ваша судьба понятна и без них. Я просто не буду тратить время.

— Обвиняемый! — Ронан опять заговорил неожиданно, так же пряча глаза. — Магистрату все ясно. Вы имеете право на последнее слово. Мне бы очень хотелось, — его голос слегка сорвался, что было совершенно необычно для Ронана, поднимавшего в битву отряды, даже не повышая тона, — чтобы вы объяснили, зачем вы все это сделали.

Гвендор чуть слышно вздохнул. Он поднялся со скамьи, медленно, насколько позволяли кандалы, и снова приподнял уголок губ в улыбке, но теперь она уже не казалась надменной и полупрезрительной. Мне показалось, что зал на секунду перестал дышать, глядя на стоящего на краю помоста человека со страшными шрамами на лице и спокойными темными глазами. Он даже не повернул головы в сторону магистрата. Он смотрел вниз, где в первых рядах сидели младшие воины, а за ними вытягивала шеи пестрая эмайнская толпа.

— Более тысячи лет Чаша и Крест враждуют друг с другом. В семье каждого из вас по нескольку убитых в сражениях. У них меньше, потому что в их Орден берут не по рождению. Но каждый из них помнит друзей или просто чтит память известных людей своего Ордена, которые погибли от рук наших воинов. Вместе с тем у нас общая цель, и мы это признаем, только почему-то от всей души ненавидим друг друга. Покажите мне, какую пользу получает Орден, ежедневно тратя огромные деньги на новые боевые корабли и содержание крепостей. По сути, мы вооружаемся только против чашников, потому что все остальные заведомо слабее. К чему мы в результате стремимся? К сохранению знаний о мире и постепенному исправлению его, или просто к абсолютной власти над ним? Если мы уничтожим их, насколько это приблизит нас к цели — к настоящей цели? Мне показалось, что я могу что-то сделать. У меня не получилось, и за это я прошу у вас всех прощения, если я был не прав. Поверьте, я расплачусь за это до конца.

Один из студентов неожиданно вскочил на ноги и выхватив из-за пазухи измятый цветок, метнул его на сцену. Вслед за цветком полетел женский шейный платок, ленты и даже, кажется, подвязка. Мне показалось, что это или Мэй, или Тарья — видимо, у них не было под рукой ничего другого.

Рандалин тоже поднялась. Ее вставание было само по себе величественным, и высокий голос прорезал шум толпы, которую конвой оттеснял от помоста.

"Не смей на него так смотреть, Ниэнья! — воскликнула она, дергая ничего не подозревающего Жерара за плечо. — Бессовестная! Мы немедленно уходим!"

Она вцепилась в нас мертвой хваткой и поволокла к дверям, безжалостно распихивая толпу и наступая на ноги сидящим.

На нас обратилось немало любопытствующих взглядов, на мгновение отвлекшихся от помоста. Я в страхе оглянулся. Воины конвоя провожали нас равнодушно-презрительными взглядами. Но взгляда Гвендора, застывшего на краю помоста, я никогда не забуду. В его глазах был смертельный ужас — у человека, только что с легкой и открытой улыбкой признававшего свой смертельный приговор, — и неизмеримое счастье, и беспредельная тоска, и много оттенков чувства, которые я просто не мог понять.

Я еще раз обернулся. Магистры переглядывались, но никто из них не остановил нас и не позвал стражу. Мы благополучно прорезали толпу и вывалились за двери суда.

Несколько кварталов мы плелись за Рандалин, не сопротивляясь. Я был полностью парализован ужасом, который испытал, пока ковылял к двери, провожаемый взглядами всех стражников, кто был в зале, и магистров с помоста. Взгляд Ронана, вообще, казалось, сверлил мне лопатки.

Жерар, видимо, испытывал нечто подобное, судя по тому, что он хранил скромное молчание, и только за пределами второй городской стены он отцепил ткань с нижней половины лица и яростно зашипел:

— Ты совсем обезумела? А если бы нас схватили?

— Как разумно предложил ваш командор, — сквозь зубы сказала Рандалин, мерно вышагивая по мостовой, — давайте говорить только о фактах.

— По-моему, вы ведете очень рискованную игру, Рандалин, — сказал я, но так как не снял с лица занавески, подобно Жерару, у меня это вышло крайне невнятно, а повторение было бы гораздо менее эффектным. — И куда мы идем теперь?

— Если не ошибаюсь, вы хотели добыть лодку, которая может сама держаться на прибое и не разбиться, — пробормотала Рандалин. — Я собираюсь попросить именно такую.

— И где конкретно?

— Зачем вы спрашиваете, Торстейн? Вы ведь прекрасно знаете, что всего один человек в Ордене умеет изготавливать такие лодки. Я внимательно наблюдала за ним сегодня. Мне сдается, он нам не откажет.

— Вы имеете в виду Ньялля?

— Удивительно, — искренне сказала Рандалин, на секунду останавливаясь. — Человек впервые в жизни одел женское платье, но моментально приобрел умственные качества девицы из гарема.

Мы были уже настолько близко от дома Ньялля, что я замолчал, а может быть, просто не нашелся, что ей сказать. Ньялль жил в маленьком домике на сваях, вынесенных вглубь моря. Около свай внизу, где шумели волны, качалось несколько небольших лодок со свернутыми парусами. Про Ньялля ходили разные слухи, все в основном вокруг его загадочных отношений с морем, но в чем я был абсолютно уверен — рядом со своей стихией он был исключительно силен, и если бы он захотел нас уничтожить, он сделал бы это не задумываясь.

Рандалин не колеблясь прошла по мосткам — тем самым, про которые говорили, что они подламываются под нежеланными гостями, а внизу их ждет ручная акула Ньялля. Она быстро постучала и вошла в маленькую дверь, и нам ничего больше не оставалось, как идти за ней. Не знаю, какие были мотивы у Жерара — скорее всего, он просто не хотел уступать женщине, а я думал о том, что Гвендор не обрадуется, если мы бросим его Рандалин на краю опасности.

— И что могло понадобиться от меня эбрийскому евнуху?

Ньялль возник возле стены в нескольких шагах от нас. Если в зале магистрата, где любые заклинания действовали довольно скверно, его серый плащ отвлекал от него чужие взгляды, то здесь он мог скрыться от нас, как ему хочется.

— Не знаю, — сказала Рандалин честно, снимая с глаз стекла и разматывая тюрбан, — по-моему, у эбрийских евнухов с вами мало общего, равно как и со мной.

— Ах вот что мне показалось странным, — Ньялль устало усмехнулся, — а я все думал, в чем дело. Подозревал эбрийцев в использовании запретной магии. А тут все гораздо проще.

— Хорошо, если так.

— А вы что думали? Что я буду звать на помощь воинов охраны? Тогда зачем же вы пришли ко мне?

— Риск всегда остается, — Рандалин прислонилась к стене, скрестив на груди руки. На фоне объемной фигуры в огромных шароварах и сверкающей длинной жилетки ее юное лицо выглядело особенно неожиданно. — Мне кажется, мои друзья рисковали еще больше моего.

— В первую очередь они испытали немалый моральный ущерб, — хмыкнул Ньялль, скользя по нам взглядом, и я не сразу понял, что Рандалин назвала нас друзьями.

— Если вы все-таки не зовете охрану, может быть, вы согласитесь нам помочь?

— Помочь кому? Чашникам?

— Мой Орден не знает, что я здесь.

Ньялль смерил ее взглядом с ног до головы, и неопределенная улыбка возникла на его лице.

— В самом деле? Так чего же вы хотите?

— Говорят, — Рандалин помедлила, возвращая ему взгляд, — сделанные вами лодки слушаются любой волны и любого ветра.

— И вам приспичило заполучить такую лодку?

— Можете считать это моим капризом.

— Хм. — Ньялль отвернулся, глядя на море. — Я понимаю, что вы поставили на карту свою жизнь. Наверно, у каждого из вас есть для этого причины. Теперь вы приходите ко мне и требуете того же от меня.

— Упаси меня небо что-то требовать, — вырвалось у Рандалин. — Мне просто показалось, что вы единственный, кто может нам помочь.

— А вы представляете, что меня ждет точно такой же суд, как Гвендора? Я вряд ли найду в себе столько же сил, как у него.

Рандалин опустила глаза.

— Я ничего не могу возразить. Если нет — так нет.

— Ну почему же… — Ньялль сделал глубокий вдох. — Я долго думал над его словами. То, что он сказал сегодня при всех, он повторил мне много раз до этого один на один. У меня нет его смелости, и я прекрасно понимал, что ждет любого, ступившего на этот путь. Я не могу бороться с ними. Вся моя жизнь прошла в Ордене, и теперь уже поздно что-то менять. На Эмайну надвигается гибель, я чувствую это в каждой волне, которая ложится на берег. А конца Эмайны мне не пережить. Я хотел бы навсегда уйти в море, и забыть о том, что я должен что-то делать для чьего-то блага. Ты ведь можешь отпустить меня? Говорят, что некоторые из чашников это умеют.

Его глаза, обращенные на Рандалин, неожиданно наполнились светло-серым свечением.

— Я могу открыть тебе одни слова, — прошептала Рандалин. — Но в обмен.

— Ты хочешь свою лодку?

— Самую лучшую, какая у тебя есть.

Ньялль сделал несколько шагов вперед, и странно было видеть почти детское, растерянно-счастливое выражение на его покрытом морщинами лице. Зато Рандалин стиснула губы до тонкой полоски и моментально прибавила себе не менее восьми-десяти лет.

— Ну тогда пойдем, — медленно произнес Ньялль.

— Может, ты лучше попросишь что-то еще?

— Я прошу то, что для меня представляет наивысшую ценность.

— Ты этого действительно хочешь?

— Я должен был родиться среди чашников, — пробормотал Ньялль.

Рандалин и Ньялль осторожно и спокойно, как равные, пошли вглубь дома, к открытой двери, сквозь которую виднелись стоящие у причала лодки и мерно плещущая пеной волна. Они двигались по причалу, даже ни разу не обернувшись в нашу сторону.

Рандалин несколько раз пыталась подойти к какой-то из лодок, но Ньялль все время шел дальше. Наконец он выбрал достаточно невзрачную, но крепкую на вид посудину.

— Ну иди, — сказал он, слегка усмехаясь. — Хочешь попробовать?

Не оглянувшись на нас, Рандалин наступила ногой на сильно закачавшееся дно лодки. Ньялль неожиданно ухватился за борт и соскользнул в темную воду.

— Ты обещала, — он вынырнул, и за бортом были только видны его пальцы и верхняя часть лица с прилипшими ко лбу волосами.

— Ты не передумал? Это необратимо, как мне говорили.

— Давай, — Ньялль окунулся и вынырнул в нескольких сантиметрах от ее лица — мокрая голова с глазами, горящими как морские фонари.

Рандалин оттолкнула лодку от причала, проверяя, насколько она слушается волны. Несколько раз она поворачивала веслом в разные стороны, закусывая губу.

— Ты не бойся, — услышала она шепот совсем близко. — Доверься мне, а я тебе. Какие могут быть расчеты между теми, кто уходит в вечность? Не знаю как повезет тебе, но я точно не хочу возвращаться. Скажи свои слова.

— Что он от нее хочет? — прошептал Жерар. Пожалуй, это был первый раз, когда я не услышал в его голосе издевательской интонации.

Мы стояли на краю причала, вглядываясь в темноту, где на волнах вертелась лодка, за борт которой держался человек. Ветер иногда доносил до нас их слова отчетливо, а иногда они терялись в шуме волн. Странную, должно быть, мы представляли собой картину — две закутанные в женские покрывала фигуры с мужскими лицами, полными смутного ужаса. Мы чувствовали, что сейчас произойдет что-то страшное, но не могли понять, что именно.

Рандалин наклонилась вперед и произнесла несколько слов, которые мы, по счастью, не расслышали. Так что передать кому-то еще это заклинание я не смогу, и меня это несказанно радует.

Ньялль усмехнулся, поднимая лицо к небу.

— Это старый Скильвинг научил тебя таким вещам? Что же, я ему искренне признателен. Будь осторожна. Лучше всего тебе было бы сесть в мою лодку и уплыть подальше, прямо сегодня. Но ты ведь этого не сделаешь?

— Нет, — Рандалин оставила весло и наклонилась, глядя ему прямо в глаза.

— Тогда прощай, магистр чашников. Наш обмен был неравноценным — я получил от тебя гораздо больше. — Он что-то прошептал, но слова опять потерялись в волнах. — Вэлья сэла, — добавил он громко, почти торжествующим тоном, и нырнул.

Мы не сводили глаз с волны, накрывшей его голову. Долгие мгновения в воде ничего не было заметно, потом снова вынырнула темная голова. Но она не была человеческой — это была голова огромного черного тюленя.

Он горделиво фыркнул, глядя на нас выпуклыми глазами, и снова нырнул, словно демонстрируя свое великолепное сильное тело. Лодка Рандалин покачнулась, но она устояла на ногах, взмахнув веслом. Мы с Жераром дружно ухватили ее за плечи и втащили на причал.

— Что это? — спросил я с ужасом. — Что вы с ним сделали?

— Он сам это сделал, — Рандалин стиснула руками виски, и я почувствовал, что она вздрагивает. — Он попросил у меня заклинание о превращении. Это наша самая запретная магия. Он сам выбрал, кем стать. Теперь он будет духом этого моря.

Жерар в ужасе передернулся. В свете выглянувшей луны его лицо приобрело отчетливо зеленоватый оттенок.

— И что, так можно превратить кого угодно? — пробормотал он.

— Превратить никого нельзя, — серьезно сказала Рандалин. — Каждый может это сделать только сам. И нет никакой уверенности, что у него это получится — только если он действительно этого хочет.

— На всякий случай прошу запомнить, — Жерар судорожно сглотнул, постепенно приходя в себя, — я этого точно не хочу.

Через два дня мы сидели на скалах, у подножия Оружейного замка. Чудесная лодка Ньялля качалась на волнах у наших ног. На ее дне лежали мотки веревки и железные крюки, напильник, несколько сухих плащей, мешок с сухарями и тщательно закупоренная фляга с водой. Мы ждали смены ночного караула.

Жерар и Бэрд болтали ногами в воде. Мы с Рандалин сидели на камнях чуть выше. Я внимательно смотрел на небо — заранее прикидывал, как лучше двигаться по созвездиям в открытом море и сам упрекал себя за поспешность. Планировать все заранее — дурная примета в Ордене. Но я уже успел свыкнуться с мыслью, что моя жизнь не будет больше связана с Орденом.

Я покосился на Рандалин. Она в своей излюбленной манере подтянула колени к подбородку. На ее лице застыло странное выражение какого-то непонятного раздумья.

— Рэнди, — позвал я, — вас что-то беспокоит? Что-нибудь не так?

Она медленно повернула ко мне лицо, на котором светились в темноте светло-серые, широко раскрытые глаза.

— Вам никогда не приходилось считать себя предателем, Торстейн?

— Например, сейчас, — сказал я, настолько ее слова совпали с тем, что происходило в моей душе. — Я предаю интересы своего Ордена. Но не слишком жалею об этом.

— Хорошая у нас компания, — протянула Рандалин. — Такое веселое сборище предателей. Я вот, например, предаю человека, которого любила больше своей жизни. Пусть он даже сейчас мертвый, я все равно его предаю. И тоже не испытываю страшных угрызений совести по этому поводу.

Я посмотрел на нее. Она подобрала лежащий рядом камешек и бросила его в воду. Потом еще один.

— Это очень странно, Торстейн, — сказала она, уже глядя в мою сторону. — Он так похож на моего мужа, и вместе с тем не похож. Иногда мне кажется, что это Бенджамен пришел ко мне из могилы. Но он все-таки был совсем другим. Он говорил по-другому, держался по-другому, даже на лошадь садился по-другому. Получается, что я его разлюбила? Я думала, что вечная любовь существует. Выходит, что нет?

В ее голосе звучала такая искренняя печаль, что мои губы невольно разомкнулись.

— Вы ошибаетесь, Рэнди. Вечная любовь на самом деле есть.

— Почему вы так думаете?

Она снова обернулась ко мне. В ее глазах стал медленно проявляться зеленоватый оттенок, как всегда, когда ей было любопытно.

"Я считаю вас своим другом, Торстейн, — неожиданно прозвучал в моих ушах голос Гвендора. — Если она все узнает, будет нетрудно догадаться, от кого".

— …только, видимо, не всем дано ее испытать, — закончил я, сквозь зубы, так сильно мне пришлось сжать челюсти. — Получается, что это не ваш случай. Вот в хрониках, например, про основателей Ордена…

Она разочарованно отвернулась.

— Откуда мы можем знать, как все было на самом деле? Вы верите всему написанному, как истинный хронист, Торстейн.

— Потому что я сам стараюсь писать только правду.

— Интересно, что же вы в итоге напишете про меня. Или я недостойна чести стать героиней вашей хроники?

— Почему же, — сказал я искренне. — Если мы останемся в живых, я обязательно напишу хронику "О Гвендоре и Рандалин", Только в Ордене ее вряд ли напечатают. Она будет передаваться тайно, в рукописи, и скорее всего будет запрещена в орденских библиотеках.

— Вы правы, — пробормотала Рандалин, неожиданно мягко поднимаясь на ноги. — Для этого нам действительно надо остаться в живых. Эй, созерцатели! — позвала она шепотом. — Видите факел на внутренней лестнице? Караул сменяется.

— Правда, — Бэрд тоже поднялся. — Пошли.

Они с Жераром подтянули канаты, удерживающие лодку, и мы по очереди попрыгали в нее с камней. Замыкающий Бэрд потянул за канаты, развязав хитрый узел, и лодка свободно закачалась на волнах. Мы тихо двинулись вдоль скал, направляясь к отвесной стене замка.

Ньялль действительно умел все, что касалось моря. Его лодка взлетала на гребне прибоя, но мягко соскальзывала обратно, хотя обьчную посудину давно вдребезги бы разнесло волной о скалы. Рандалин сидела на руле. Я заметил, как она что-то прошептала и погладила рукой борт.

У поворота, где начиналась стена замка, наполовину вырубленная в скале, наполовину достроенная руками орденских строителей, мы чуть помедлили. Бэрд нерешительно обернулся в сторону Рандалин.

— Ну начинайте, — сказал он. — Охрана…

— Охране уже не до нас, — отрезала она. — Плывем дальше.

Действительно, мне показалось, что я слышу приглушенные голоса. На лестничной площадке в открытых оконных проемах мелькнуло несколько факелов, словно кто-то торопливо убегал. Из одного окна на мгновение вылетело нечто черное и развернуло перепончатые крылья, превратившись в большую летучую мышь. Она издала торжествующий вопль и метнулась обратно.

— В первоначальном сценарии были пчелы, — заметил Жерар, сидевший на веслах.

— Скажите спасибо, что так, — проворчала Рандалин, удерживая лодку на волне. — Уж как получилось. Теперь ваш выход на сцену.

— Давай, Торстейн, — Жерар прицепил к поясу моток веревки и вытащил два длинных крюка, один из которых перебросил мне. — Я первый, ты для страховки снизу. Вспомним ту веселую ночку в Ташире, а? Помнишь, как я заглянул в окно к тридцать пятому племяннику Гариде, и чем он там в этот момент занимался?

— Лично я тогда не подглядывал в окно, а брал крепость щтурмом, — сказал я сухо. Жерар опять принимался за свое, а так как я уже успел отдохнуть от его выходок, возвращаться к прежним мучениям не хотелось.

— И я тоже, но какое я при этом получил удовольствие! Жаль только, что я не мог к нему присоединиться — надо было лезть дальше.

— А чем он занимался? — с внезапным любопытством спросила Рандалин, подняв голову кверху — Жерар уже успел зацепиться крюком за еле заметный выступ и подтягивался дальше.

— Он считал золото, — ответил тот чуть приглушенно. — И судя по жадному блеску в глазах, чужое.

Я полз следом за Жераром, удивляясь тому, насколько ловко тот закидывает крюк и находит выемку в камне, куда поставить ноги. Вниз я старался не смотреть, хотя боязнью высоты никогда не страдал. Я и так легко мог представить, что там внизу — волны разбиваются о гладкую стену, на волнах то взлетает, то опускается легкая лодка с опущенным парусом, и из лодки за нами непрерывно следят две пары глаз. Но что нас ждет наверху, я и представить себе не мог.

Мы ползли по стене вдоль оконного проема. Вдруг Жерар случайно посмотрел в ту сторону и едва не сорвался, в последний момент зацепившись крюком. Я видел его движение и приготовился его подхватить, но потом проследил за его взглядом и похолодел, хотя поверхность стены, к которой я прижимался, была нагрета ярким летним солнцем.

На подоконнике стоял Ронан и внимательно рассматривал нас. Ветер шевелил его волосы, и появившаяся проседь была особенно хорошо заметна. На его лице ничего нельзя было прочесть, хотя обычно я сразу ощущал его гнев, который разгорался так же быстро и бурно, как костер, в которое плеснули горючей жидкости.

— Как я вижу, мой летописец пытается изменить ход истории Ордена, вместо того чтобы ее просто записывать, — произнес он тусклым голосом. — Но никогда не надо браться не за свое дело, Торстейн. Идите сюда.

Мы одновременно посмотрели вниз. Высота была достаточной, чтобы разбиться насмерть. Я был уверен, что каждый из нас счел бы это наилучшим выходом. Но мы были в связке и не знали, что предпочел бы другой. Поэтому мы медленно поползли к окну.

Ронан посторонился, наблюдая за нами, перевалившими через подоконник и поднимающимися с пола, все с тем же странным выражением лица. Потом он посмотрел вниз.

— А что вы предпочтете, миледи Рандалин? Уплывете на своей лодке или, может, все-таки тоже подниметесь?

— Разумеется, поднимусь, — Рандалин смело вскинула голову, и голос ее зазвенел. — Я нимало не сомневаюсь в вашем гостеприимстве, мой лорд Ронан. Только попросите Торстейна бросить мне веревку, чтобы я не заставляла вас ждать слишком долго.

Она покосилась на Бэрда и что-то ему сказала. В общем, было несложно догадаться, что именно, но тот упрямо мотнул головой, собираясь подниматься следом за ней.

— Послушай, Торстейн, — Жерар некоторое время разглядывал дверь кабинета, закрывшегося за Ронаном и Рандалин, и мне совсем не нравилось выражение его лица — оно обещало нам еще больше неприятностей, чем те, в которые мы уже влипли. — Если мы не подслушаем их разговор, я этого себе никогда не прощу.

— И Ронан тебе этого тоже никогда не простит, можешь быть уверен, — пробурчал Бэрд.

Мы сидели в приемной, за дверью которой находилась охрана — больше, чем когда-либо, не скрывающая своего полного вооружения. Но кандалов на нас пока не надели, и Жерар поэтому открыто томился бездействием. Он то и дело начинал бродить взад-вперед, порываясь прижаться ухом к замочной скважине.

"Я знаю несколько тайных слов, которые могу шепнуть вашему Великому Магистру", — вспомнил я. Всего лишь несколько минут назад Рандалин, ступив на подоконник и открыто глядя в глаза Ронану, сказала: "Даже если это моя последняя просьба, я прошу разговора с вами наедине".

— А разве нам есть что терять? — пожал наконец плечами измучившийся Жерар, подходя к двери.

Потом он несколько раз пытался пересказывать мне содержание разговора, но каждый раз у него это выходило по разному, и я был более чем уверен, что он сочиняет минимум половину. Поэтому я постараюсь изложить все так, как мне кажется более или менее правдоподобным.

— Что ты хотела мне сказать? — Ронан остановился у стола, глядя на Рандалин остановившимся взглядом из-под сведенных бровей. — Сейчас тебе уже не вырвать у меня очередной клятвы. Ты на моей территории, и в моих руках. Ты проиграла, магистр чашников.

— Вы меня ненавидите? — Рандалин скрестила руки на груди.

— Тебе нужен честный ответ? Да, если бы я мог кинуть в море не Гвендора, а тебя, я сделал бы это с огромным удовольствием. Но тебя и так не ждет ничего хорошего, могу обещать. Твой Скильвинг все равно не успеет примчаться к тебе на помощь.

Если бы не ты, рано или поздно Орден достиг бы небывалого процветания. Во главе со своим новым Великим Магистром, который был бы неизмеримо лучше и мудрее меня. Это ты погубила его, и я никогда тебе этого не прощу. Завтра они отнимут его у меня и у Ордена, а я ничего не смогу сделать. Но тебе я отплачу и за его смерть, и за это, — он провел рукой по седине в волосах.

Рандалин не отвела взгляда. Ее глаза чуть сузились и потемнели, как бывало обычно, когда она принимала какое-то важное решение.

— Я тоже испытываю к себе нечто похожее на ненависть. А к вам нет. Даже если вы отдадите приказ столкнуть меня со скалы, как вам хочется.

— Почему? Впрочем, мне это в общем-то безразлично, но ради любопытства можешь ответить.

— Вам нужен честный ответ? Трудно ненавидеть своего отца.

— Что?

Ронан повернулся к ней настолько резко, что взмахнул рукой и уронил на пол один из массивных стульев, которые он так любил кидать в нежелательных посетителей.

Именно в этот момент Жерар повернулся к нам от двери, продемонстрировав глаза, более вытаращенные, чем всегда, и прошептал: "Во дает!", добавив еще несколько слов для выражения сильных чувств, которые я не считаю достойными упоминания на страницах моей книги.

— Ты… Почему ты так считаешь?

— Я не считаю, я знаю это.

— Твой отец скорее всего Скильвинг. И какое мне вообще до этого дело? Мало ли кто им может быть?

— Скильвинг сам много раз говорил, что мой отец вы. Не думаю, что ему было приятно это делать.

— Скильвинг научился лгать, еще когда меня не было на свете, — пробормотал Ронан, — только непонятно, с какой целью он сочинил эту сказку.

— Просто он честно относился ко мне. Он хотел, чтобы у меня был выбор.

— Какой еще выбор?

— Я могла бы принадлежать к Ордену Креста по праву рождения.

— Женщина? Не заставляй меня смеяться, когда мне не смешно.

— Дочь Великого Магистра? Хорошо знающая заклинания, тайны и просто обычаи чашников? Не знаю, кто у вас над этим бы посмеялся. Скорее бы многие задумались.

Ронан тоже задумался, и настолько глубоко, что надолго замолчал, шагая взад-вперед по своему знаменитому кабинету, от стены, на которой висела огромная карта земель Внутреннего Океана, до стола, заваленного нераспечатанными письмами. Было видно, что последнее время Великий Магистр открыто пренебрегал своими обязанностями.

— Вы ведь всегда мечтали иметь детей, — тихо произнесла Рандалин ему в спину. — Но после моей матери так ни с кем и не связались надолго.

Глубоко задавленная тоска — вот что было написано сейчас на лице покорителя городов и прославленного полководца.

— Если бы ты знала, какой она была, — он смерил взглядом Рандалин, от ярко-рыжих, находящихся в полном беспорядке волос, округлого лица с упрямым подбородком и стальными глазами, до мужских штанов, разорванных на колене и намокших в соленой воде. — Ты на нее совсем не похожа.

Рандалин пожала плечами — что она могла на это возразить?

— Она сама написала, что я ваша дочь.

— Когда?

— Это письмо передали Скильвингу через много лет. Он показал его мне, и теперь я ношу его с собой. Вы знаете ее почерк?

Ронан кивнул. Глаза его вдруг загорелись каким-то воспаленно-лихорадочным светом, когда он протянул руку и развернул желтоватый листок бумаги, стертый на сгибах — было видно, что его много раз открывали и перечитывали.

"Хэрд, простите меня. Я убежала тогда от вас, потому что мне показали мою детскую мечту. Но теперь я поняла, что мечты и действительность — очень разные вещи. Если бы я могла вернуться к вам, но я не могу — я жду ребенка. Но с Ронаном я тоже не останусь. Я, наверно, не должна вас об этом просить, но если со мной случится что-то плохое, позаботьтесь о моем сыне или дочери. Заклинаю вас своей жизнью, если она когда-то была вам хоть немного дорога".

— Решайте сами, — сказала Рандалин по-прежнему негромко. — Или вы швырнете меня в море, или у вас будет наследница, хорошо осведомленная о делах ваших врагов.

— А ты согласна на это?

— У меня есть условие.

Ронан не сводил глаз с ее лица, ставшего совсем хмурым и решительным.

— Назови его.

— Жизнь Гвендора.

Великий Магистр молчал. В наступившей тишине в кабинете неожиданно гулко щелкнули стрелки часов, передвинувшись на новое положение. Что он представлял себе сейчас, глядя на свою внезапно появившуюся дочь? Как он плывет на большом корабле с белыми парусами на поиски новых земель, и она стоит рядом, серьезная и сосредоточенная, в белом орденском плаще и туго стянутыми в узел волосами? Или как он шагает по тротуару Валлены, отбивая тростью марш победителя, а за его спиной горит орденский дом Чаши? Мы этого никогда не узнаем. Рандалин ждала. Напряжение внезапно схлынуло, и она опустила голову, сдерживая пробивающую ее дрожь и понимая, что больше уже ничего не может сделать.

— В лучшем случае его навсегда сошлют в Валор. Ты его больше никогда не увидишь, — Ронан выпрямился. — Я ничего не могу тебе обещать. Но я поговорю с магистратом. Пойдем.

— Есть еще три человека, которые рисковали жизнью вместе со мной. Что будет с ними?

— Пока они будут под арестом, — махнул рукой Ронан. — Магистрат решит их судьбу.

— Я тоже под арестом?

— Никто не посмеет арестовать мою дочь, — веско сказал Ронан.

— Тогда пусть их тоже освободят.

— Не испытывай моего терпения, — брови Ронана опасно сдвинулись, словно он на мгновение стал прежним. Он стиснул пальцы на спинке стула, будто собираясь швырнуть его об стену.

Рандалин усмехнулась той угрожающей улыбкой кошки, которую я видел несколько лет назад на палубе горевшего "Эрна".

— Лучше вы, дорогой отец, — невозможно передать интонацию, с которой она выделила последние слова, — не испытывайте моего.

Вынесение приговора должно было состояться в малом зале магистрата. Постороннюю публику уже не пустили, но зал был набит младшими воинами. Мы сидели сбоку, на самой последней скамейке, касаясь друг друга плечами, и это была единственная поддержка, которую мы чувствовали. На нас не было орденских плащей, простые темные камзолы. Только на Рандалин было надето полное орденское облачение, включая белоснежный плащ. И хотя синий цвет удивительно сочетался с ярко-медными волосами, мне почему-то казалось, что фиолетовый идет ей гораздо больше.

Вчера Ронан представлял ее магистрату.

— Может, не стоило жертвовать так много, Рэнди? — спросил я, покосившись на ее сосредоточенный профиль. Она казалась полностью погруженной внутрь себя.

— Я ничем и не пожертвовала, — сказала она шепотом.

— Но они действительно заставят вас рассказать обо всем, что творится у чашников.

— Заставят?

Она неожиданно издала короткий смешок, запрокинув голову.

— Сегодня они примут решение, Гвендор уедет в Валор, а потом… Несчастные случаи могут произойти где угодно. Пусть Ронан оплакивает свою недавно обретенную дочь, выпавшую из окна башни.

Мы молчали. Чем мы могли ей помочь? Она всегда принимала решения сама, и действовала сама, не спрашивая нас.

Магистры расселись по своим местам. Открылась боковая дверь, и раздалось характерное звякание цепей, говорившее о том, что Гвендора привели. Рандалин быстро опустила голову — со стороны нас было почти не видно, но она, видимо, опасалась, что он заметит ее.

Главы командорств сидели, как всегда, спокойно. Но мне очень не нравилось выражение лица Ронана. Он то и дело опускал веки, словно не желал смотреть никому в лицо, потом снова надменно вскидывал подбородок.

— Бывший командор Круахана, магистрат рассмотрел ваше дело. Ущерб, причиненный вами благу Ордена, слишком велик…

Фарейра сильно выдохнул. Брагин тонко улыбался, приподняв уголки губ. Ронан снова опустил глаза и больше не поднимал их.

… - слишком велик, чтобы оставить вас в живых. Поэтому завтра, ровно в полдень, на верхней площадке Оружейного замка, вы будете казнены по правилам Ордена. Вам привяжут к ногам ядро и столкнут в море. Хотите ли вы что-то сказать?

— Вы настолько ясно все изложили, Эрмод, что у меня нет вопросов, — Гвендор чуть пожал плечами и усмехнулся.

Зато Рандалин было что сказать. С криком она рванулась с места, как тигрица — снова мне пришло в голову это сравнение с кошачьими родственниками. Она пробилась до самых первых рядов, где подоспевшие воины охраны схватили ее за руки. Она вырывалась и била их ногами по лодыжкам с такой яростью, что ее с трудом удерживали четыре человека. Ее волосы высыпались из прически, она сорвала белый парадный плащ и пыталась, ломая ногти, содрать с камзола орденские знаки.

— Нет! Вы же обещали! Вы клялись мне! Да будьте вы прокляты! Вы и ваш ужасный город! Пусть он уйдет на дно океана! Ничего не пожалею, чтобы мое проклятие исполнилось!

Магистры переглянулись с легким смятением.

Такое же мучение, которое было на искаженном лице бьющейся в чужих руках Рандалин, моментально отразилось на лице Гвендора, только он быстрее овладел собой.

— Не надо… Рандалин… — сказал он вполголоса.

Она медленно приходила в себя — скрученная в пружину, бьющая по вискам ее боль постепенно успокаивалась во всем зале, и наименее устойчивые младшие воины, на кого она обрушилась, придавливая к земле, невольно выдыхали с облегчением.

— Запомните, мой драгоценный отец, — прошипела она, не сводя глаз с Ронана. — В тот самый миг, когда вы упадете на землю, захлебнувшись в своей крови, я испытаю наивысшее счастье.

— Я тоже, Рэн, — сказал Великий Магистр одними губами. — Я тоже.

Рандалин шагнула в темноту, тщетно пытаясь что-либо разглядеть. Мрак вокруг был настолько густым, что в нем ничего не просматривалось даже после сумрачного коридора, освещаемого тусклыми коптящими факелами.

Она постояла пару мгновений, чтобы привыкнуть, но глаза ее упорно не желали свыкаться со стопроцентной темнотой.

— Почему здесь так темно? — спросила она в пространство. — Есть здесь кто-нибудь?

На мгновение у нее мелькнула мысль, что Ронан решил таким образом от нее избавиться, заперев в самой темной и недоступной темнице, где потеряются все следы и напоминание о ней. Дрожь пронизала ее насквозь, и она даже не сразу отреагировала, когда услышала голос из темноты:

— Просто это самая темная из камер Эмайны. Здесь всегда содержались преступники перед казнью, чтобы иметь возможность остаться наедине со своей совестью. Не бойтесь, Рандалин, скоро появится луна, и будет не так темно. Идите сюда — десять шагов вперед.

Голос звучал так же спокойно, как на придворном балу в Круахане. Она задрожала еще сильнее — но уже не от страха, и шагнула вперед. Ронан не обманул ее — но лучше бы он сделал это. Лучше бы он навеки заточил ее в мокром подземелье с крысами, чем она слушала бы этот спокойный голос и понимала всю неизбежность происходящего.

— Гвендор, — сказала она хрипло.

Она шагнула вперед и споткнулась на каком-то шаге, так что была вынуждена сесть прямо на пол.

Голос из темноты прозвучал чуть насмешливо и печально:

— К сожалению, Рандалин, я не могу вам помочь. Хотя я к темноте уже привык и вижу вас очень хорошо. А вы меня нет. Наверно, это к лучшему, правда? По крайней мере, я постоянно к этому стремился — чтобы видеть вас и следить за вами всегда и всюду, но чтобы вы при этом меня не видели. Вы скажете, что я эгоист, да?

Он слегка шевельнулся в темноте, и она услышала легкий звон.

— Завтра я точно получу право все время следить за вами. Вы будете на меня сердиться, не правда ли? Скажете, что я не имею право вторгаться в вашу личную жизнь?

— Нет! — прошептала она, задыхаясь. И в этот момент, словно отвечая на ее крик, взошла луна, и из сумрака выступила темная фигура, сидящая на полу всего в каких-то двух шагах от нее. Она рванулась к нему, но почему-то не посмела прикоснуться и застыла совсем рядом, опустившись на пол. Теперь она видела его лицо, пусть в неверном свете луны, на которую то и дело набегали легкие облачка, но все-таки видела. Он был спокойным, даже безмятежным, с его лица совсем ушло то мрачновато-презрительное и насмешливое выражение, которое она знала в Круахане. Даже шрам не портил его красоты, скрываясь в тени.

Он уже не казался ей похожим на Бенджамена. Она не думала об этом. Она любила того, кто был перед ней. Ей было все равно, на кого он похож. Она отдала бы всю свою кровь за него до капли — но никто не предлагал ей сделать это.

— Рандалин, дорогая моя, — его голос прозвучал мягко, — зачем вы пришли? Я сначала так испугался, когда вас увидел. Но потом понял, что вы свободны, вряд ли Ронан посадил бы вас в одну камеру со мной. Он просто зачем-то позволил вам сюда прийти, только не знаю, чего в его поступке больше — милосердия или изощренной мести. Зачем вы приехали в Эмайну, Рандалин?

— Вы еще спрашиваете, — прошептала она. Комок по-прежнему давил на горло, не позволяя свободно вздохнуть. — Нас тут много. Мы все приехали за вами из Круахана — и Торстейн, и Бэрд, и Жерар, и все остальные. Все, кто вас любит.

Гвендор еле слышно вздохнул.

— Позаботьтесь о них, — почти шепотом произнес он. — Если вы можете как-то повлиять на Ронана… я видел на вас орденский плащ, хотя не понимаю до сих пор, как вам это удалось… пусть моя участь минует их, Рандалин.

— Вы так ничего и не поняли? Если бы это помогло, я принесла бы в жертву весь мир, начиная с себя. Что мне судьба остальных?

— А если я очень попрошу вас об этом?

Мы стояли за дверью камеры, Мы могли видеть только еле заметную полоску света, упавшую на пол перед нашими сапогами. Мы могли только слышать, что происходит внутри. И лучше бы мне не слышать этого никогда.

Рандалин неожиданно уронила голову на колени и зарыдала так горько, как я не мог даже себе представить. Подобные ей женщины не могут так плакать. Если они захлебываются в слезах — значит, мир близок к своей гибели.

— Ну пожалуйста, не надо, — услышал я сломленный голос Гвендора. — Рандалин… Я хотел прийти на свою казнь с улыбкой. Зачем вы делаете это со мной?

Она всхлипывала, задыхаясь, держась за грудь из последних сил.

— Г-гвендор… я…до конца п-просила их. Я… на все была готова. Я все равно… я не переживу вас. Я вас… я люблю.

Рука, перетянутая толстым железным браслетом, осторожно прикоснулась к опущенной на колени головке со спутанными рыжими волосами. Он слегка вздрогнул — таким счастьем ему показалось дотронуться до мягких кудрявых волос, которые в свете луны потеряли свой цвет и неожиданно показались серебристыми.

— Послушайте, Рандалин, — он придвинулся вперед, насколько позволяли цепи, и взял ее за плечи. — Забудьте обо мне. Вы сможете испытать радость с кем захотите. Не стоит проливать по мне больше слез, чем уже случилось. Я не заслуживаю этого, поверьте мне, Рандалин… Рэнди… Я все равно умер бы за вас… Не надо обо мне плакать… Ничего не надо… Я этого… я не стою… Рэн… Что вы делаете?

Они сидели на холодном полу камеры, тесно прижавшись друг к другу. Рандалин подняла голову, и их губы соприкоснулись.

Гвендор сделал легкое движение, чтобы вырваться, но это было выше его сил. Они целовались, ловя губами воздух из легких другого, задыхаясь, стирая губами текущие по щекам слезы. Рандалин проводила языком по рубцам на его щеке, забыв обо всем, ничего не понимая, замкнув руки в кольцо на его шее.

— Не кажется ли вам, что уже достаточно?

Рандалин вздрогнула, узнав голос Ронана, но не обернулась, только спрятала лицо на плече Гвендора.

— Мессир Ронан, — Гвендор мягко отвел ее руки от своей шеи, — я до конца жизни благодарен вам и буду благодарен за той чертой, куда вы меня отправите, если только вы исполните одну мою просьбу.

— Какую именно?

Ронан стоял на пороге камеры — не более чем темный силуэт, об истинном ранге которого можно было догадаться только по блестящим цепям и знакам на камзоле.

— У нее теперь никого нет кроме вас. Не забывайте об этом.

Выскользнув из его рук, Рандалин взлетела на ноги, как подброшенная.

— Будь я проклята, если съем хоть кусок хлеба в его доме!

Я мог наблюдать за ними сквозь неплотно закрытую дверь. Выражение лица Гвендора напомнило мне спокойного, чуть улыбающегося и уверенного в своей правоте заговорщика. Ронан опустил веки, отстранившись от всех угрызений совести.

Великий Магистр сделал мне знак, чтобы я чувствовал себя свободно и не смущался вытащить Рандалин из камеры — если она не захочет, то и насильно.

— О мой драгоценный, неожиданно приобретенный родитель! — она кинула быстрый взгляд на Ронана, оказавшись в коридоре. — Не боитесь ли вы внезапного счастья увидеть меня в вашем кругу? Впрочем, я обещаю, что принесу вам бесконечный успех и удачу. Я по вашему лицу вижу, что вы жаждете поторговаться о жизни и судьбе тех, кто вам особенно не нужен, но за кого еще можно выручить что-то полезное. Я не права?

— Я потребовал от магистрата, чтобы их всех отпустили.

Рандалин прошлась по его лицу припухшими от слез и сощуренными глазами.

— Это хорошо, — сказала она. — Имейте в виду, что это будет не последнее мое условие.

— Что еще ты хочешь?

— Я хочу присутствовать завтра… — все-таки она запнулась, это было слишком даже для нее.

— Зачем?

— Я хочу запомнить всех, кто там будет, — прошипела Рандалин, и мне стало очень холодно от этого шелестящего голоса. — Мне это пригодится.

Утро следующего дня было очень ясным и очень холодным. Солнце слепило глаза белым светом и отражалось на морской воде яркими бликами, но совершенно не грело. Воины, стоящие в каре оцепления вокруг верхней площадки Оружейного замка, щурились, но не могли поднять руку, чтобы заслониться от ярких лучей.

Эмайна, Эмайна, трудно найти на этой земле место красивее тебя. Ярко-зеленая вода, пронизанная солнцем и покрытая мелкими ровными гребешками волн, расстилалась прямо под ногами у Оружейной башни. Горизонт был заполнен цветными парусами, пляшущими на волне. Совсем близко над нашей головой — казалось, протяни руку и сквозь пальцы проскользнет прядь тумана — проносились размытые облака. Было совершенно невозможно представить, что в таком месте может произойти что-то плохое. Но брови всех воинов были сведены, а губы плотно сжаты. Я знал многих из них, и с некоторыми часто пил вино в портовых трактирах. И я прекрасно видел, что они готовы были бы отдать несколько лет своей жизни, чтобы оказаться подальше отсюда.

Ронан стоял на каменном возвышении, сложив руки крест-накрест перед собой. Он прекрасно осознавал, что седые пряди отчетливо видны в его волосах, и лоб прорезала морщина, от которой ему уже не избавиться. Но вместе с тем он твердо знал свой долг перед Орденом и собирался выполнить его до конца.

Из командоров явился только Брагин. Фарейра, как я знал, накануне уплыл в Ташир, вернее, его погрузили на корабль вместе с теми литрами вина, что еще плескались в его желудке.

Мы стояли возле стены, за спинами воинов. Оружие у нас благоразумно отобрали. Рандалин больше не надевала орденский плащ, но и фиолетовый цвет ей никто надеть бы не позволил, поэтому она выбрала нечто среднее в виде простого темно-коричневого камзола, какие носили эмайнские ремесленники. Волосы она подобрала особенно тщательно, убрав от щек все свисающие пряди, что вызвало у меня какое-то смутное опасение. Она сама казалась такой же собранной и натянутой, как ее прическа, и глаза ее были абсолютно сухими.

Чем больше я смотрел на нее, тем больше проникался мыслью, что она что-то задумала. Но что здесь можно было сделать? Перед выходом на площадь нас обыскали и вытащили у нее из-за сапога тонкое лезвие, с рукавов отцепили острые запонки, а она только презрительно поморщилась.

Воины в первом круге оцепления по знаку Эрмода ударили в барабаны. Из дверей Оружейного замка, сопровождаемый двумя конвоирами, вышел Гвендор и спокойно двинулся по площади. Он впервые шел свободно, с него сняли цепи, и он очевидно наслаждался своей временно легкой походкой. Он был все в той же расстегнутой рубашке и простом темном плаще, завязанном у горла.

Я не знаю, смог ли бы я так идти на свою казнь. Он не улыбался и вообще ничего не делал напоказ, он просто шел так спокойно, как в Ташире или в Круахане ходил в свою излюбленную лабораторию. На его лице не было ни страха, ни показной уверенности или бравады. Проходя мимо шеренги воинов, он взмахнул рукой в обычном приветствии.

Ряды смешались, и только воля Ронана и дисциплина старших воинов удержали какое-то подобие строя.

— Если кто-то осмелится вмешаться, — голос Великого Магистра упал на склоненные головы, и сила его все-таки была прежней, потому что все невольно сжались, — он отправится на дно следующим.

— Хм, — послышался рядом со мной тихий смешок Рандалин. — А вот мы осмелимся, Торстейн. Правда?

На нас уже особенно никто не обращал внимания. Нас в принципе и видно не было за тремя шеренгами. Рандалин поднесла руку к волосам и вытянула тонкий металлический шнур, свернутый в клубочек и спрятанный в прическе — довольно страшное оружие, если хлестнуть им наотмашь с достаточной силой.

— Я буду первая, — прошептала она так же, одними губами. — Я уже выбрала — начну с мужика на правом фланге, вот того, толстого, с равнодушной мордой. Мне его менее всего жалко.

— Их слишком много, — покачал плечами Бэрд, — нас все равно убьют.

— А разве я добиваюсь чего-то другого? А вы?

Жерар, стоявший рядом с Рандалин, энергично затряс головой.

— Мой командор, к сожалению, опередил меня. А то я бы тоже обязательно признался тебе в любви. Но через пару минут это будет уже неважно.

Гвендор остановился у края площадки. Пушечное ядро с длинной цепью лежало у его ног. Далеко внизу об отвесную скалу мерно разлетались белые брызги. Он медленно обвел глазами всех стоящих по краю площади, и брови его чуть сдвинулись.

— Положено ли мне последнее желание, мессир Ронан?

— Смотря какое, — Эрмод ответил вместо Великого Магистра.

Гвендор усмехнулся — точно такой же улыбкой, как раньше. Точно так же насмешливо вздрогнул один уголок рта, и в глазах загорелись золотые искры.

— Придержите вон ту четверку сумасшедших. А то они собираются пожертвовать своей жизнью без всякой пользы.

— Эйя! — Рандалин развернулась, словно пружина, и наконец я очень хорошо почувствовал ее истинную силу. Или, может быть, такое было дано ей только один раз, я не знаю — но всех воинов рангом ниже старшего магистра пригнуло к земле словно ветром. На руке одного из магистров, попытавшихся ее схватить, появилась алая полоска. Невольно внимание всех воинов обратилось на рыжую женщину с разлетевшимися по ветру кудрями, которая крутилась в середине набросившейся на нее толпы, размахивая своим импровизированным оружием. Впрочем, в ее арсенале было достаточно и другого оружия — когда ее руку вывернули, вырвав металлическую веревку, она с наслаждением вцепилась зубами в чье-то плечо.

— Ах ты… — Жерар снова добавил пару недопустимых к печати слов, встряхивая головой и поднимаясь с колен.

Гвендор метнулся к Рандалин, и конвой повис у него на руках. Вместо мрачно красивой и заранее предусмотренной церемонии получалось неизвестно что.

Именно поэтому я был первым, кто их заметил. Вернее, заметил, что происходит вокруг. Это показалось мне настолько невероятным, что я на долгое время застыл, уставившись на линию горизонта.

— Мессир! — закричал я, когда смог наконец выдохнуть. — Смотрите!

Я боялся, что Ронан не услышит меня за шумом и яростными воплями, или просто не захочет смотреть в мою сторону. Но он сразу вытянул вперед руку, и все невольно остановились, повернув головы к морю.

Эмайну окружало не менее пятидесяти кораблей. Хотя, наверно, на самом деле их было больше — это была просто часть эскадры, заметная со стороны площадки Оружейного замка. Мне было сложно разглядеть все, солнце било в глаза, но было ясно видно, что большинство кораблей под круаханскими и эбрийскими флагами. Паруса были подняты, и все корабли быстро приближались.

— Это боевой порядок, — спокойно произнес Бэрд рядом со мной.

И словно подтверждая его слова, идущий впереди флагман чуть развернулся по ветру, показывая нам правый борт с распустившимся белым цветком пушечного выстрела. Через мгновение ядро врезалось в стену замка в нескольких метрах от нас.

— Знаешь, Торстейн, — задумчиво произнес Жерар, с любопытством наблюдая за ползущими по стене трещинами, — только теперь я начал понимать, что Круахан — действительно наш союзник.

Еще пара ядер влетела в стены, я обернулся и в ужасе увидел, как рушатся башенки на здании магистрата на нижней площади. Внизу, на пристани, хорошо заметной с нашей площадки, загорелись пришвартованные корабли. Мы все одновременно выдохнули — и на фоне нашего пораженного молчания особенно отчетливо был слышен хриплый смех Рандалин. Ее держали за руки три магистра, и еще двое стояли за спиной, так что она могла только встряхнуть волосами и в очередной раз громко засмеяться.

— Ведьма! — крикнул Брагин, делая шаг вперед. Мне показалось, что он был близок к тому, чтобы ее ударить, но побоялся получить в ответ ногтями по лицу или зубами по руке. — Это все ты!

Рандалин покачала головой, и волосы упали ей на лицо. Она не могла их как следует поправить, и поэтому мы не увидели выражения ее глаз.

— К сожалению нет, — сказала она так же хрипло. — Но мне грустно, что это произошло без моего участия.

Я посмотрел на Ронана, и мне показалось, что я когда-то уже видел у него такое выражение лица — на горящем "Эрне". Его мир в очередной раз рушился, и на этот раз, похоже, уже безвозвратно.

Тогда Гвендор совершил один из самых важных поступков в своей жизни. Воспользовавшись тем, что его конвоиры потрясенно уставились на трещины в стене замка, казавшегося им вечным, он метнулся к краю и прыгнул, сильно оттолкнувшись, уже в воздухе принимая позу, максимально подходящую для удара о воду. Он сорвал ненужный плащ, и ветер кинул его в сторону.

Толпа снова издала единый вопль, даже более сильный, чем тогда, когда чужое железо вонзилось в плоть Эмайны, нашего вечного города. Все-таки я оставался хронистом до конца — Рандалин снова боролась с держащими ее магистрами, мешавшими ей подбежать к краю, Жерар и Бэрд внезапно зажмурились — а я прекрасно видел, что в том месте, где человеческое тело далеко внизу ушло в волны, вынырнула голова огромного черного тюленя.

В следующую минуту нам уже было не до этого. Очередное ядро, шипя, покатилось по камням у наших ног, и мы шарахнулись, ведомые уже только инстинктом самосохранения. Мы пробились к Рандалин, грубо отпихнув удерживающих ее магистров. Они даже не стали сильно сопротивляться. Все вместе мы побежали вниз по длинной лестнице, ведущей на главную площадь Эмайны. Мелкие камни, разлетевшиеся от взрыва, били нас по лопаткам.

Через час в центре Эмайнской резиденции были собраны не только все воины Ордена, но все мужчины, способные носить оружие. Те немногие корабли, которые избежали участи быть захваченными врасплох и подожженными в порту Эмайны, подняли орденские флаги и вышли навстречу эскадре. Ронан неотрывно следил за ними, прижимая к глазам подзорную трубу. Но я без увеличительного стекла мог легко представить себе выражение лица воинов, поднимающихся на борт — это были лица смертников, сильно отличающиеся от лица Гвендора, выходившего сегодня утром на площадку Оружейного замка.

Место казни было уже погребено под камнями и обломками упавшей стены. Круаханская эскадра планомерно обстреливала Эмайну со всех сторон. Пока стреляли в основном по зданию магистрата и Оружейному замку. Зажигательные снаряды, упавшие в порту, попали и в Нижний город. На причале полыхал пожар. Толпа с воплями бежала по узким улочкам вверх, под прикрытие стен резиденции, с трудом понимая, что это крайне сомнительная защита.

Наших кораблей набралось не более десяти — это против восьмидесяти сводной вражеской эскадры. При этом порядка двадцати чужих кораблей качались на волнах чуть поодаль, пока не вступая в битву — соблюдали нейтралитет или ждали своей очереди?

Два первых орденских корабля взяли на абордаж, особенно даже не церемонясь, но несколько напоказ, словно демонстрируя оставшимся, что лучше сразу сдаться.

Третий бился отчаянно, половина корабля горела. Круаханские корабли построились в некое подобие клина, готовые двигаться к гавани. Что ожидало всех нас после их высадки на берег, было в общем-то понятно.

Вдруг брови Ронана дернулись. Глаз его мы не могли видеть — один был прижат к стеклу, второй зажмурен, чтобы лучше видеть. Но неожиданно он отнял от лица подзорную трубу и, невидящим взглядом скользнув по нашим лицам, громко сказал:

— Торстейн, идите сюда! Посмотрите!

Я где-то уже слышал это. И опять он выбрал меня из многих магистров и воинов Ордена, смотрящих ему в рот.

Я взял трубу, еще теплую от его рук, и посмотрел на наш горящий корабль. Лучше бы я этого не делал — прямо на моих глазах упала мачта, придавив двоих воинов.

— Нет, на их флагман, — глухо сказал Ронан за моим плечом.

Я хорошо видел их флагман — крупный, гордый фрегат, готовящийся встать о борт с нашим несчастным обгорелым кораблем, чтобы уничтожить всех, кто остался на нем в живых. Но орденская дисциплина твердо сидела во мне — я послушно обшарил взглядом весь вражеский корабль. И едва сдержал крик. За спиной штурмана выросла мокрая с ног до головы фигура, с прилипшими ко лбу темными волосами и разорванной на плече рубашке. В прорехе виднелся ярко-алый порез, но его обладателя это мало смущало. Он не стал отвлекаться на силовые приемы — просто что-то тихо, почти нежно прошептал на ухо рулевому, и тот мягким кулем обвалился ему под ноги.

Гвендор взял штурвал и аккуратно повернул его, в результате чего флагман не въехал бортом в наш догорающий корабль, а встал рядом, словно позволяя перейти на него. Осознавшие неладное круаханцы пытались достать его сверху, но он спокойно отмахнулся возникшей в руке шпагой и что-то сказал, наклонившись вниз.

— Что он говорит? — Ронан, хоть и не держал трубы в руках, но желал знать, что происходит.

— Он говорит, — своим обычным скрипучим голосом заметил Жерар за моей спиной, — что типа если вы, мужики, хотите жить, то штурвал у меня в руках. Одно движение — и будете типа хлебать соленую воду, а она плохо ляжет на ваши проспиртованные желудки.

Бэрд неожиданно шагнул вперед, что для него было совершенно несвойственно.

— Мессир, разрешите нам взять лодку, если они еще остались целые в порту. Мне кажется, что мы теперь очень пригодимся на круаханском флагмане.

— Я всегда мечтал поплавать на круаханском корабле, — подхватил Жерар. — Может быть, они еще не успели выпить все, что привезли с собой в трюме?

Я хотел и дальше следить за Гвендором. Мне хотелось знать, что будет после того как сообразившие орденские воины перепрыгнули с горящего корабля на подставленный борт флагмана. Но неожиданно очередной пушечной атаки не последовало. Корабли эскадры чуть отодвинулись, пропуская вперед фрегат под белым флагом, медленно подплывавший к наполовину разоренной эмайнской гавани. Это был валленский корабль, и стоящий на его носу лоцман тоже отчаянно размахивал белым платком, будучи явно испуганным, что в него начнут стрелять первым.

— Вы видите, мессир? — спросил я на всякий случай, хотя чувствовал, что внимание Ронана переключилось на причалившее чудо перемирия. — Они что, посредники?

С валленского фрегата сошли два предводителя, сопровождаемые немаленькой свитой, и важно двинулись наверх к нашей площади. Чем ближе они подходили, тем больше мне казались знакомыми их лица — один с черными, эффектно уложенными, несмотря на военные условия, кудрями и смазливым лицом с ясными синими глазами, второй — атлет с широкими плечами, на котором зеленый орденский плащ всегда казался слегка коротковатым.

Джулиан и Санцио вошли в круг воинов на главной площади, сохраняя невозмутимое выражение лица. Было видно, что они тщательно учились его соблюдать и не выражать большой радости при виде обрушившейся стены магистрата, сбившихся в толпу, плачущих и кричащих жителей Нижнего города и мрачных лиц наших воинов. Многие уже были поранены упавшими камнями или перевязывали ожоги. Единственное, на что они не смогли спокойно реагировать — это на выражение лица их Рандалин — искаженное, с высохшими полосками соли на щеках. Санцио издал какой-то сдавленный звук, двинувшись вперед:

— Они осмелились вас мучить, мадонна?

Рандалин выпрямилась, резко фыркнув.

— Не больше, чем ты в свое время. И что это вы вдруг оба сюда явились?

Джулиан, как более благоразумный, адресовался к Ронану,

— Высокочтимый Магистр, Валлена никогда не была врагом Эмайны, но последние события не могут оставить нас в стороне. В ваших руках сейчас находится старший магистр Ордена Чаши. Это вынуждает валленский флот присоединиться к объединенной эскадре Круахана и Эбры и предпринять некоторые действия, которые вы можете счесть за враждебные.

— Старший магистр Ордена Чаши явилась сюда самостоятельно, — хмуро заметил Ронан.

— Следует ли из вашего заявления, что она свободна, и ее никто не удерживает?

— То есть, другими словами, Валлена хочет ее забрать?

— Валлена будет счастлива узнать, что миледи Рандалин ничего не угрожает и она может перейти на наш корабль. Валлена готова в таком случае отвести свои корабли от стен Эмайны.

— В противном случае?

— В противном случае Валлена вступит в бой.

— Я никуда не пойду, — внезапно высказалась Рандалин.

— Сожалею, мадонна, — Санцио наклонил голову, — но мы можем просто не принять ваше мнение к сведению. Достославный Орден Креста будет рад от вас избавиться, если одновременно он избавится от десятка боевых кораблей.

— Тогда можете тащить меня на корабль силой. Будет интересно посмотреть, как у вас это получится.

— К сожалению, мадонна, — странно было видеть выражение искреннего страдания на красивом, несколько кукольном лице Санцио, — у нас получится. Лучше не заставляйте нас приступать к действиям. Скильвинг передал нам заклятие абсолютного подчинения.

Я впервые увидел момент, когда глаза Рандалин были абсолютно серыми, лишенными всяких дополнительных оттенков, и мрачно пустыми.

— Я пойду с вами, Санцио, — произнесла она тусклым голосом. — Но больше до самой Валлены я не скажу вам ни слова.

Краем глаза я заметил в толпе какое-то движение. Две маленькие фигурки с одинаково растрепанными головками — одна светлая, другая темная — расталкивали всех стоящих впереди.

— Нас! Возьмите нас тоже! — неожиданно выкрикнули Мэй и Тарья, выдвигаясь вперед, и отчаянно размахивая руками, чтобы привлечь к себе внимание.

Через три дня круаханский флагман, изрядно потрепанный, лишившийся мачты, неуклюже подошел ближе к эмайнской гавани, делая большое усилие, чтобы не заваливаться все время на один бок. Три корабля — два уцедевших орденских, один отбитый у эбрийцев — прикрывали его с тыла, сдерживая эскадру, тоже изрядно поредевшую.

Эмайна горела уже вся. Черный густой дым поднимался от брошенных кварталов Нижнего города. Женщины, дети и старики уплыли на валленских кораблях с Рандалин, остальные кто погиб под развалинами или в пожаре, а кто мог держать оружие, бился сейчас на кораблях Ордена. Хлопья сажи летели через море, оседая на парусах и на бортах кораблей. Лица у людей были тоже покрыты грязью, сажей и порохом.

И все-таки мы держались. Третий день почти непрерывного боя, который вымотал всех до предела. Круаханцы уже отодвинулись на некоторое расстояние, ведя ленивый обстрел. Они слишком хорошо выучили за это время, что подходить близко к нашим кораблям не стоит.

Я часто видел Гвендора в бою и раньше. И в учебном поединке фехтовального зала Эмайны, и на стене крепости в Ташире, и когда мы дрались перед стенами Альбы с конниками клана Гаридэ, и в ущелье, когда он стоял, шатаясь от усталости, привязав себя плащом к камню и защищая перевал. Но я никогда не видел в нем такой кипящей ярости и уверенной силы, как сейчас. Наверно, он был прирожденным полководцем именно на море. Когда мы подплыли на лодке к одному из наших оставшихся кораблей, с трудом увернувшись от упавшего рядом в воду ядра, круаханский флагман был уже полностью захвачен орденскими воинами и сходился борт о борт с эбрийским кораблем из эскадры. Я видел, как Гвендор первым перелетел через борт, держа шпагу в левой руке, а к кисти покалеченной правой примотав длинный кинжал. Отросшие волосы летели по ветру — это потом, когда наступит минутная передышка, он быстро отрежет их первым попавшимся клинком — и лицо, перечеркнутое шрамом, бледное, утратившее таширский загар в камере Эмайны, было искажено и заставляло невольно попятиться. Он бросался в рукопашную, и от него словно били лучами сила и свет. Такой же отблеск постепенно проступал и на лицах наших воинов, прыгающих с борта за ним следом. Они неожиданно начинали понимать, что даже десять кораблей могут какое-то время держаться против восьмидесяти и что им не придется бесславно идти на заклание.

Когда мы встретились с ним на флагмане через пару часов, он уже был дважды ранен, но относительно легко. Рукав на плече намок темным, и на ключице виднелась наспех наложенная повязка. Двигался он по-прежнему также, словно скользя над палубой, и быстро стиснул мне плечо здоровой рукой.

— Рандалин уплыла с валленцами, — произнес он скорее утвердительно.

— Да, она не хотела… до последнего… но они пригрозили ей заклятием абсолютного подчинения…

— Я не напрасно собирался мириться с чашниками, — сказал Гвендор веселым тоном. Если могло быть что-то веселое на залитом кровью корабле с бессильно повисшим прорванным парусом. — Они на редкость разумные люди.

И вот теперь у нас было уже семнадцать кораблей, а у объединенной вражеской эскадры осталось меньше пятидесяти. Скорость, с которой мы потопили пять и захватили еще семь, не очень нравилась ни круаханцам, ни эбрийцам, поэтому они предпочли перестроиться и продолжать обстрел Эмайны, не подходя к нам на абордажное расстояние. Мы перестроились также, отведя флагман назад как наиболее сильно пострадавший. В первых рядах нашей флотилии красовался захваченный вместе со всем пушечным арсеналом эбрийский корабль. На нем Бэрд руководил обстрелом эскадры, и пока что ни разу не промахивался. Жерар рядом с ним рвался в бой и хрипло вопил что-то сорванным голосом, когда ядро достигало цели. Я начинал понимать, почему Гвендор приказал выбирать для захвата только эбрийские корабли — на них было гораздо больше пушек и ядер.

В нас, конечно, тоже стреляли. И снова я поразился тому, как хорошо Гвендор знал здешнее море. Я начинал догадываться, кто именно мог ему все это рассказать. Мы ушли под прикрытие скал у южной оконечности острова, откуда могли вести обстрел, не подпуская корабли эскадры. Пара кораблей попыталась подойти к нам ближе, чтобы удобнее было стрелять, и раздавшийся треск не оставил никакого сомнения, что через некоторое время верхушки их мачт скроются под водой.

В результате круаханцам оставалось только палить по Эмайне. Было хорошо заметно, что все здания на Главной площади почти полностью разрушены. Трапезная, фехтовальный зал, удивительно красивый гостевой дом, выходящий окнами на море, резиденция Ронана.

Гвендор все чаще оборачивался на горящий город. Брови его все сильнее сдвигались, словно он пытался решить какую-то непосильную задачу.

— Нам надо уходить, Торстейн, — сказал он наконец.

— А город? — поразился я. — Эмайна… Мы же должны…

— Эмайна погибла, — мрачно произнес Гвендор. — Через три часа там не останется ни одного целого дома. А они расстреляют почти весь запас ядер и горючей смеси. Тогда мы сможем прорваться с их фланга. Может, потеряем два-три корабля, но прорвемся. Ветер, — он посмотрел на багрово-красный, затянутый быстро чернеющими тучами горизонт, на котором словно отражался грозный пожар Великого города, — будет сильный и с правильной стороны. Им будет сложно нас догнать. Бэрд, — заорал он, перегибаясь через борт, — скьюте бэтре сигелла!

"Стреляй по парусам".

— И куда мы поплывем? — спросил я потрясенно.

— Не знаю. Куда-нибудь. Здесь нам делать нечего. Надо забирать всех, кто еще есть живой в городе.

Мы одновременно посмотрели друг другу в глаза.

— Ронан, — сказал я одними губами. — Он не поедет.

— Я не буду отдирать ничьи руки от милых его сердцу камней, — сухо пробормотал Гвендор. — Едем, Торстейн. Подумайте по дороге, есть ли там что-то ценное, что вы хотите забрать.

И вот теперь мы подошли на флагмане к гавани, насколько позволял покалеченный, словно хромающий корабль, и теперь шли по догорающему городу. Нас было пятеро. Гвендор, я, Жозеф, Дерек и еще тот пожилой моряк который сидел рядом с нами в суде и который сам попросился драться на наш корабль. Меня он, конечно, не узнал. Мы двигались по той самой узкой улице, ведущей через крепостную стену, по которой я шел несколько лет назад, прижимая к груди книги, подаренные мне Рандалин. Теперь она была завалена обломками домов. Несколько тел, убитых кто взрывом, кто осколком камня в голову, лежали навзничь, прижимаясь щекой к камням мостовой. Тем самым камням, по которым я так часто ходил, не понимая, какое это на самом деле счастье — видеть их покрытыми пылью или мокрыми от дождя. А не заляпанными кровью и гарью.

Мы шли не скрываясь, хотя ядра, начиненные огненной смесью, несколько раз пролетали прямо над нашими головами. По левую руку раздался грохот — обрушилась еще одна часть крепостной стены. Я долго не понимал, что по моему лицу текут слезы, пока не почувствовал соль на своих губах. Я не видел лиц Дерека и Жозефа, но мог поручиться, что на их щеках сажа и копоть тоже промыта светлыми дорожками. И я был уверен, что Гвендор идет спокойно, не меняясь в лице, только чуть прикусив нижнюю губу, потому что раны уже начинали ему слегка досаждать.

Он нездешний. Он вообще не из Ордена. Я не мог его осуждать. Я прекрасно знал, что за жизнь каждого человека из тех, кто находился сейчас на его кораблях, он не задумываясь, обрушил бы в море любое из зданий Верхнего замка. Но и с собой я ничего не мог поделать. Гибель Эмайны означала гибель Ордена. Она означала гибель нашего мира. Несколько дней назад я уже почти собрался уйти из Ордена и до конца жизни прожить в изгнании, но все равно я продолжал бы знать, что Орден силен и незыблем, и над волнами Внутреннего океана вздымается прекрасная белая крепость, и был бы счастлив этим.

Мы дошли до центральной площади и невольно вздрогнули. Единственным полностью уцелевшим зданием на ней оставалась библиотека. У настежь распахнутого окна последнего этажа, вцепившись руками в оконные косяки, словно раскинув руки над городом, стоял Ронан, в полном облачении Великого Магистра, и еле слышно шевелил губами. Сюда, на площадь, почти не долетал крепнущий над морем резкий ветер, но волосы Ронана шевелились, отлетая от щек.

— Мессир, — громко сказал Гвендор, подняв голову, — надо уходить. Корабли ждут. Мы попытаемся прорваться. Есть здесь еще кто-то живой?

Ронан засмеялся, со свистом выталкивая воздух из горла. Он даже не посмотрел вниз, в нашу сторону.

— Нет, — сказал он, — они пошли в здание магистрата. И тут оно рухнуло.

— И Брагин?

— Брагин пошел в сокровищницу, — так же свистяще сказал Ронан. — Но она рухнула тоже.

— Спускайтесь, мессир, — неожиданно для меня самого, мой голос прозвучал почти умоляюще. — сейчас здесь все загорится. Надо идти, пока они не стали стрелять снова.

Ронан покачал головой.

— Не мешайте мне, — сказал он чуть капризно. — Вы и так меня сбили, и мне надо начинать сначала.

— Что начинать?

Дерек и Жозеф недоуменно переглянулись. Гвендор на мгновение прикрыл глаза, и его лицо, так же как у нас перепачканное сажей, с размазанной по щеке кровью, отразило что-то непонятное — уважение? Восхищение? Какую-то суровую жалость?.

Мне показалось, что я тоже понял. Ронан, обладающий посредственными магическими способностями, тем не менее не мог уйти, не отомстив разрушителям своего города. Он готовился к какому-то заклинанию — к какому мог, какое еще помнил. Мы не напрасно застали его в библиотеке. И оно в любом случае должно было выпить все его силы и убить его.

Неожиданно Гвендор вскинул голову, словно ему пришла какая-то мысль.

— Может, вы сделаете это с корабля, мессир? — сказал он мягко. — Мы подойдем к ним совсем близко.

Ронан чуть опустил глаза вниз, и раздумье отразилось на его лице. И в этот момент очередное ядро, вращаясь и шипя, плюясь огнем, влетело прямо в окно библиотеки. Раздался оглушительный взрыв, и тело Ронана выбросило из окна к нашим ногам.

Мы попадали на землю, прикрывая руками голову от падающих обломков. Открывая глаза и протирая их от пыли, я увидел, что Гвендор и Жозеф схватили за края плащ, положили на него Ронана и понесли бегом к краю площади, куда не падали и не рвались ядра.

Мы доволокли Ронана до верхней ступеньки портовой лестницы, ведущей в гавань, тоже разрушенной, и там Гвендор неожиданно опустил его на землю.

Ронан был еще жив, он тяжело дышал, зажмурив глаза так сильно, что все его лицо исказилось. Грудь поднималась все реже. Одна половина тела была изорвана взрывом, и все тело разбито при падении о камни. Я вообще удивлялся тому, что он еще проталкивает воздух сквозь разбитую грудь.

Гвендор опустился рядом на одно колено.

— Помоги… — Ронан с трудом пошевелил губами, складывая слова. Его рука тянулась к груди, нащупывая главный знак Великого Магистра — орденскую цепь со знаком Креста. Ему казалось, что он вот-вот сомкнет на ней пальцы, но на самом деле они еле сдвинулись с места. — Возьми… ее… она твоя… теперь… тебе…

Гвендор опустил голову. Только сейчас его лицо показалось на много лет постаревшим, будто страдание, кровь, чужие слезы и боль вырвались наружу, словно прорвав плотину. Ему предлагали знак власти над миром, а он закрыл лицо искалеченной рукой.

— Мессир, я не могу… я… простите, но я на самом деле никогда не был воином Ордена. Я действительно самозванец. И мне в лучшем случае место на дне моря. Куда мы все, скорее всего, и отправимся.

Губы Ронана снова шевельнулись. Глаза широко открылись, и его черты осветились какой-то духовной силой, похожей на ту, что я часто видел в Гвендоре. Видимо, это вдохновенное лицо Элейна из Валлены и увидела на площади, в освещении факелов, среди танцующих пар, и невольно потянулась к нему.

— Вот еще… глупости… разве это важно… Ты… Великий Магистр… пусть не по крови… наклонись сюда… обещай…

— Я обещаю, мессир, — Гвендор наклонился, напряженно прислушиваясь к еле слышному свисту, шедшему с его губ, пытаясь угадать слова по их движению. Он действительно был готов пообещать все, и мы не сомневались, что потребует Ронан — утопить круаханскую эскадру на дне океана, а Круахан в крови.

— Спаси их всех, — внезапно внятно сказал Ронан. — Спаси Орден. Ты сможешь. Ты…

Пальцы его снова бессильно шевельнулись, и он стиснул ткань камзола. Гвендор накрыл его руку своей. И не убрал пальцы, даже когда она стала быстро холодеть.

Еще через день эскадра Ордена Креста, состоящая уже из двадцати кораблей, под покровом ночи прорвала засаду круаханского флота и подняв все паруса, отплыла в океан. Пять кораблей круаханцев, отправившихся в погоню, сбились с пути и налетели на мель. Потом немногие уцелевшие рассказывали, будто видели тюленя с огромными сверкающими глазами, который высовывался из воды и громко вздыхал, как человек, и что будто это он наслал на них помутнение и загнал на скалы. Оставшаяся эскадра подтянула потрепанные паруса и отправилась в погоню за орденской флотилией. Численное преимущество все еще было на их стороне. Сильный ветер поначалу разметал их корабли, но все-таки они неуклонно приближались.

Эмайна горела, и долго еще рыбаки на другой стороне океана, у берегов Круахана и Валлены недоуменно нюхали воздух, ощущая в нем сладковатый оттенок дыма. Те, кто заплывали на своих шхунах особенно далеко, могли, сощурив глаза, разглядеть над водой черное стелющееся облако, которое не было похоже на обычное грозовое.

Внутренний Океан никогда не был особенно ласков к тем, кто жил на его берегу и кормился из его пучины. Но сейчас он особенно сильно пах бедой и угрозой.