Чаша Мараканы

История одной жизни

По окончании матча с мексиканцами отведенная бразильской команде раздевалка «Мараканы» бурлила восторгами. Бронзовые мыльные «три-кампеоны» роняли белую пену на лакированные штиблеты спустившихся с трибуны почета чиновников СБД. Нервные репортеры бесцеремонно расталкивали мексиканских дипломатов, пришедших поздравить победителей. Долговязый Авеланж, скривив в снисходительной улыбке уголок тонкогубого рта, принимал поздравления и удовлетворенно покачивал головой. Его застывшее лицо сохраняло обычное выражение холодной учтивости.

Кто-то обнимал Загало, кто-то дружески толкал под ребра Жерсона, кто-то пытался изображать хмельные пируэты самбы. Склонившись над млеющими в гигантских горячих ваннах чемпионами, репортеры хватали у них лихорадочные интервью, водя разнокалиберными микрофонами от носа к носу.

А неподалеку от входа, стараясь держаться подальше от эпицентра всех этих катаклизмов, стоял безразличный ко всей этой суете грузный человек.

Глаза его серьезно и внимательно разглядывали происходящее, а на усталом лице застыла, словно забытая, улыбка. Она постепенно исчезала, просачиваясь сквозь глубокие морщины мясистых щек. Но каждый раз, когда мимо него проходил кто-то из футболистов, улыбка возвращалась.

– Ба! Да это сеньор Висенте!

– Как живете, сеу Висенте? – Рады вас видеть…

Ему пожимали руки Тостао и Жаир, его хлопали по плечам Пеле и Карлос Альберто.

Его приветствовали только футболисты. Чиновники СБД равнодушно проходили мимо. Снующие туда-сюда репортеры не обращали на него внимания. Грузный старик олицетворял для них прошлое. Неприятное прошлое, о котором не хочется вспоминать. Репортеры ищут новость, событие, сенсацию. А этот человек, который на протяжении долгих лет был самой сенсационной новостью и самой новой сенсацией, сегодня уже не был способен, не мог взволновать читателей газет, жаждущих унюхать запах крови и ощутить кислый привкус порохового дыма, струящийся с газетных полос.

Я знал этого человека только по фотографиям.

И, увидев его, замер. Я понял, что присутствую при историческом событии, которое не смогли оценить бразильские репортеры, занятые смакованием животрепещущих подробностей только что закончившегося матча, и футбольные чиновники, столпившиеся вокруг натягивавшего свои небесно-голубые брюки Пеле. Я понял, что на моих глазах происходит возвращение Висенте Феолы, его первая после 1966 года встреча со своими бывшими питомцами. Первая встреча с тех пор, как в холодном лондонском аэропорту он расстался со своей только что побежденной командой, возвращавшейся с опущенной головой на родину. Они возвращались тогда в Рио, а он оставался в Европе, желая отдохнуть немного от сумасшедшей горячки последних месяцев, от нервотрепки, от тяжелого потрясения, вызванного ливерпульской катастрофой.

Он оставался лечиться и только через несколько месяцев тихо вернулся домой, в Сан-Паулу, никем не встреченный, не узнанный, не вспомянутый. Его имя было вычеркнуто из штатных ведомостей СБД и из сердец безжалостных торседорес, которые всегда требовали от него только одного: победы!

Я подошел к нему и представился, сказав, что давно ищу случая побеседовать с ним. Феола добродушно улыбнулся и развел руками:

– Я с радостью поговорил бы с вами, но, к сожалению, через несколько минут прямо отсюда еду на аэродром, чтобы улететь в Сан-Паулу… – он посмотрел на часы, – с одиннадцатичасовым самолетом.

Если не ошибаюсь, после этого рейса «воздушный мост» закрывается, и мне, если я опоздаю, придется сидеть в Рио до утра.

Он снова улыбнулся, словно извиняясь за то, что у него нет времени. А потом добавил:

– Но если вы сможете когда-нибудь приехать в Сан-Паулу, то я к вашим услугам.

Через несколько месяцев я приехал в этот суетливый и шумный город на чемпионат мира по баскетболу среди женских команд и в первый же относительно свободный день отправился в городскую штабквартиру клуба «Сан-Паулу», которая находилась по соседству с отелем «Инка», на шумной и дымной авениде Ипиранга, между слепыми стенами многоэтажных автоматических гаражей неподалеку от убогого театра-варьете «Сантана». Я знал, что Феола очень занят работой, и надеялся урвать у него хотя бы десяток минут для небольшого интервью. Обычного интервью: «Ваше мнение об итогах мексиканского чемпионата? А теперь – несколько слов о ваших планах на будущее. Благодарю вас, извините, до свидания».

Феола не забыл данного в Рио обещания. Он закрыл дверь своего рабочего кабинета и попросил секретаршу никого не пускать. Мы просидели с ним два часа в этот день, а затем, на следующий день, отправились на стадион клуба, который, если бы не было «Мараканы», был бы крупнейшим стадионом мира.

феола рассказывал мне о своей жизни, рассказывал щедро, словно ему нужно было излить что-то накопившееся в душе человеку, совершенно ему незнакомому, не бразильцу, постороннему свидетелю, который слушал бы его, «добру и злу внимая равнодушно», не накладывая на его, Феолы, суждения и оценки собственных, грустных или радостных, воспоминаний, оставивших шрамы в душе каждого бразильца.

На основании сохранившейся у меня магнитофонной записи я постараюсь изложить эту исповедь с протокольной точностью.

– Прежде всего, – сказал он, усевшись поудобней за стол и положив на него свои толстые руки со вздувшимися венами, – я хочу поблагодарить вас за возможность обратиться с вашей помощью к советским людям. Поверьте, это не просто слова вежливости, обращенные к гостю! Я храню самые теплые, самые радостные воспоминания о поездке в вашу страну. Я всегда с большим интересом следил за развитием советского футбола, всегда искренне желал вам успехов и побед и сегодня хочу начать нашу беседу именно с этого дружеского приветствия… А теперь, – улыбнулся он, кивнув на мой микрофон, – я к услугам Московского радио…

– Сеньор Висенте, – сказал я. – Для начала я хочу попросить вас рассказать о себе. О своей жизни в футболе. Ведь вам есть что вспомнить, не правда ли?

– Да… – задумчиво сказал он, разглядывая свои короткопалые кисти, неподвижно лежащие на столе. – Сорок лет своей жизни я отдал спорту. Сорок лет… А может быть, и больше. И знаете, что я считаю самым главным делом своей жизни?

…Я подумал, что Феола скажет сейчас о победе руководимой им команды на чемпионате мира в Швеции, но он сказал:

– Строительство стадиона нашего клуба – «СанПаулу». Ведь это самый крупный в мире клубный стадион, поскольку «Маракана» – стадион государственный, построенный властями штата и принадлежащий правительству. А мы строили наш «Морумби» без всякой помощи со стороны властей.

Он задумался, словно вспоминая что-то, а потом отрицательно качнул головой:

– Впрочем, о стадионе я расскажу вам потом.

А пока начну с самого начала.

Начал я свою жизнь так, как ее многие начинают в Бразилии: играя в футбол. В клубе «Палмейрас» здесь, в Сан-Паулу. С 1925 года. Играл, впрочем, недолго…

– Кем играли?

– Правым крайним. Но, повторяю, играл недолго. Сказать по правде, меня в юности смущали строгости тренера и жертвы, на которые надо было идти во имя режима и сохранения формы.

К 1935 году я уже поднялся до должности старшего тренера известного в то время клуба «Сирио-Либанес» и поднял его с последнего места в чемпионате Сан-Паулу на третье.

В 1937 году меня пригласили в «Сан-Паулу» – это, как вы знаете, крупнейший и один из наиболее известных и сильных клубов нашего штата, да и вообще Бразилии, и с тех пор жизнь моя неразрывно связана с историей этого клуба. Два года я был тренером, потом перешел на административную работу в руководящем совете «Сан-Паулу», затем – в 1941 году – снова стал тренером, и в этот год команда заняла второе место в чемпионате штата, сделав первый шаг к будущим успехам. До пятидесятого года я работал тренером «Сан-Паулу». В это десятилетие команда стала общепризнанным лидером футбола нашего штата. Таким же, каким в конце пятидесятых и в шестидесятые годы стал «Сантос».

Благодаря этому меня начали привлекать и к работе в национальной сборной: с 1949 года я стал официальным наблюдателем-селекционером сборной по штату Сан-Паулу. Это означало, что я должен был подбирать в нашем штате кандидатуры в сборную.

В следующем, 1950 году меня назначили «супер-визором», это что-то вроде главного администратора команды, делящего вместе с тренером ответственность за ее судьбу. Тренером тогда был знаменитый Флавио Коста, но нам не улыбнулось счастье: мы проиграли четвертый чемпионат мира. Проиграли у себя дома, на «Маракане», хотя команда была отличной! Почему? Вероятно, потому, что не созрели еще для победы. Было рано. У нас не было опыта трудных боев на международной арене. Мы слишком долго варирись в собственном соку.

Спустя пять лет – в пятьдесят пятом году – я впервые был назначен тренером сборной. Премьера получилась удачной: мы выиграли тогда кубок О'Хиггинса: есть такой приз, разыгрываемый между нами и чилийцами.

В 1958 году меня утвердили тренером команды, выезжавшей в Швецию на шестой чемпионат мира.

Вернулись оттуда с победой, и я продолжал работу в «Сан-Паулу». А в 1961 году решил, точнее говоря, рискнул круто изменить свою судьбу. Поехал в Аргентину: меня пригласили руководить клубом «Бока Хуниорс». Соблазнился я тем, что, во-первых, это был самый популярный тогда в Аргентине клуб (говорили в шутку, что «Бока Хуниорс» – это 50 процентов плюс еще один человек от всего населения страны).

Помимо этого, мне было просто интересно поработать в совершенно новой обстановке, в иной стране, с иным по сравнению с Бразилией «футбольным климатом».

Ну, поехал… Кое-кто, даже многие из моих игроков просили меня взять их с собой. Но я взял только Орландо. Решил, что не стоит приглашать других, так как это могло бы вызвать неудовольствие моих соотечественников.

В Аргентине поработал один год. Построил там стадион для «Бока Хуниорс». Потом вернулся в Бразилию и стал «техническим тренером» сборной. Была и такая должность в команде. Должность административная. А тренером стал Айморе Морейра, которого СБД пригласила после того, как я уехал в Аргентину.

Подошел чилийский чемпионат, к которому мы готовили команду вдвоем с Айморе, но поехать туда я не смог: заболел. Правда, оставшись в Сан-Паулу, я поддерживал постоянный контакт с Айморе, мы переписывались все время, и я следил по телевидению, которое тогда уже у нас появилось, за матчами команды.

Снова мы победили. Все были счастливы. Я тоже.

После выздоровления меня вновь пригласили руководить сборной: готовить ее к чемпионату шестьдесят шестого года. И тут я почувствовал себя в ловушке. В тупике. Я увидел, что выхода у меня нет. Я не верил в нашу победу в Англии и не хотел туда ехать.

Но не мог отказаться, потому что не хотел прослыть трусом, который бросает свое дело в трудную минуту и бежит прочь.

Вы спросите: почему я не верил в нашу победу? Это не было каким-то предчувствием или ясновидением, нет! Я был уверен, что нам не удастся сыграть так, как в Чили или Швеции: потому что мы, бразильцы, тогда – накануне шестьдесят шестого года – зазнались. Именно зазнались. Я говорю не об игроках, а о нации в целом! Мы потеряли скромность, мы поверили в свою непогрешимость. Газеты кричали о победе как о чем-то уже решенном, как о деле, само собою разумеющемся. Нас провожали с победными маршами, с барабанами и с оркестрами, которые гремели на этих проводах громче, чем во время возвращений нашей команды с победных чемпионатов. А вы помните, какая была фанфарная шумиха в газетах? Когда я пытался говорить, что рано торжествовать победу, что чемпионат еще не начинался, от меня отмахивались, никто не хотел меня слушать. Считали, что я ворчу, как все тренеры, накануне трудных матчей. И никто не хотел понять, что я прав, что нельзя забывать старое мудрое правило, которое говорит, что завтрашний день и завтрашний матч всегда самый трудный.

…Феола рассказывал это, а я вспоминал, как, забыв горький урок пятидесятого года, газеты трубили победные марши, провожая команду в Англию. Как ликовал Рио, когда был выигран первый матч у болгар со счетом 2:0, по улицам Копакабаны шла ликующая карнавальная процессия, и из окон домов летел серпантин. А на следующее утро со всех газетных киосков на прохожих, смакующих вчерашнюю победу, глядели радостные физиономии знаменитого дуэта – обнявшиеся и счастливые Пеле и Гарринча. Именно они забили эти два гола болгарам.

И никто не чувствовал, не понимал, не помнил, что старик Феола был прав, когда ворчал накануне отъезда, когда он говорил, что команды у него, по сути дела, нет: ветераны пятьдесят восьмого – шестьдесят второго годов уже ушли или уходили, а молодые Жаирзиньо, Тостао, Эду были необстрелянными новичками. Гарринча накануне чемпионата болел и утратил форму, Жерсон – тоже. Защита была обновлена очень сильно, и никто ее не испытывал в трудных боях.

Победа над болгарами, казалось, опровергала скепсис старого Феолы, но за ней последовал оглушительный, безапелляционный и совершенно неожиданный для ликующих бразильцев проигрыш венграм – 1:3. А за ним «трагический», «постыдный» матч с португальцами. Матч, который надо было выиграть с перевесом в три мяча, и который был проигран – 1:3. Матч, в котором был искалечен Пеле и окончательно повержены честолюбивые надежды восьмидесяти пяти миллионов его соотечественников. Матч, во время трансляции которого на Бразилию происходили самоубийства и автомобильные катастрофы. Когда громились лавки ни в чем не повинных португальских бакалейщиков. Когда Старый Педро впервые за три десятка лет своей жизни в Рио вынужден был закрыть свою «Лузитанию» в три часа дня: за час до начала трансляции матча. Старик как в воду глядел: только тяжелые стальные жалюзи спасли его бар от поджога.

На следующий день улицы Рио были расписаны ругательными словами и проклятиями в адрес старика, который сидит сейчас передо мной. На каждом перекрестке сжигались уродливые чучела. Благо, Феолу легко было изобразить в виде чучела: он был «Гордо» – «Толстяк», и достаточно было набить мешок или старый матрас поплотнее, чтобы вся злорадствующая улица, все соседи ликующе показывали пальцами: «Вон опять понесли сжигать старика!»

В одном из переулков близ улицы Сан-Клементе я видел, как какой-то здравомыслящий гражданин пытался вступиться за Феолу. «Старик не виноват, – сказал он парням, раскладывавшим очередной костер, – старик предупреждал, что выиграть будет очень трудно…» Через пару мгновений гражданину пришлось спешно уносить ноги. Если бы он промедлил, его уложили бы в костер вместе с чучелом Феолы.

Злорадствовали газеты, сообщая, что дом Феолы в Сан-Паулу закидан камнями, а его семья взята под охрану полиции. Появились слухи о том, что он боится возвращаться и намерен отсидеться в Европе. Действительно, команда приехала без Феолы. Узколицый Авеланж со скорбным, как на похоронах, лицом выступал по телевидению и, потупив глаза, глухим голосом говорил о роковом стечении обстоятельств, о фатальных неудачах, преследовавших команду, о неспособности ее тренера. И в конце своего выступления с видом оскорбленной добродетели брал всю вину за провал на себя.

Старого Феолу, доктора Гослинга и их сподвижников выгнали из сборной. Именно выгнали. Их даже не уведомили об отставке. Они узнали о ней из газет.

Руководство СБД сделало вид, что никакого Феолы никогда не было в сборной. И все. И точка.

Я хорошо знаю об этом, но старику как-то неудобно признаваться, что его выставили на улицу, и он говорит мне, а я делаю вид, что верю ему, что он сам решил уйти из сборной.

– Вообще нужно знать, когда уходить, – размышляет он вслух. – Вон, возьмите Пеле, например.

Пару дней назад были тут два репортера из Рио, спрашивали, что я думаю об уходе Пеле. Вы небось тоже захотите задать мне этот вопрос?

Я киваю головой.

– Так вот: я считаю, что вопрос о том, играть Пеле или не играть, может решить только сам Пеле.

И если уж он решил, что ему пришло время уходить из сборной, значит, он прав.

Люди, болельщики, трибуны ничего нам не прощают. И с «идолов», с кумиров своих требуют гораздо больше, чем с остальных. Я это знаю по себе. Мне не прощались не только поражения, но даже ничьи! И даже трудные победы с небольшим преимуществом не прощались мне. Болельщик верит в чудеса и требует их от своего идола. А чудес-то на самом деле нет: чемпион побеждает вовсе не потому, что он чемпион, как склонны верить трибуны, а потому, что он играет лучше других, работает над собой, тренируется как никто другой.

Да, чудес не бывает. И когда от меня их требовали, я пытался объяснять, что не могу их творить. А мне не верили.

Феола задумывается о чем-то, видно, вспоминает известное только ему одному, и продолжает своим негромким размеренным голосом:

– Чудеса… Если бы я умел их творить, я никогда не остался бы футбольным тренером. Я применил бы свои «чудодейственные способности», – он улыбнулся, и морщины на его грузном мясистом лице разглаживаются, – в другой области, более полезной человеку. В медицине, например, или в науке.

Увы, от нас требуют чудес, потому что люди хотят верить в них. Таков уж футбол. И не только у нас в Бразилии. В любой другой стране, где футбол популярен, где он стал неотъемлемой частью жизни людей, происходит то же самое, что и у нас: он завладевает сердцами, превращается в страсть. А мы, тренеры и футболисты, частенько становимся игрушками этих могучих сил и страстей. В то же время развитие футбола приводит к тому, что в футбольной жизни разных стран появляется много общего, родственного. Не только и не столько в самой игре, в ее тактике или технике, сколько в жизни и деятельности клубов, в их организации и структуре. Это понятно: сходные проблемы порождают сходные решения.

Таковы, собственно говоря, главные выводы, к которым я прихожу сейчас, пройдя сорокалетний путь в футболе. Такова моя жизнь. И если вы хотите, я отвечу на все интересующие вас вопросы.

…Разумеется, я хотел этого! И разумеется, у меня вертелись на языке десятки самых разнообразных вопросов. Но я уже видел, что старик, говоривший без передышки почти час, устал, и поэтому решил не злоупотреблять его гостеприимством, а спросить только о самом главном, самом интересном:

– Вы явились создателем знаменитой тактической системы 4-2-4, поразившей мир на чемпионате 1958 года в Швеции. Расскажите, пожалуйста, об истории ее открытия или изобретения.

– Очень хорошо, что вы задали этот вопрос, – улыбнулся Феола. – Я давно хочу рассказать о том, о чем никогда до сих пор не рассказывал, и вы предоставляете мне удобный повод сделать это.

Я не считаю, что система 4-2-4 была открыта нами в 1958 году. Изобрели ее мы, бразильцы, но значительно раньше. До 1958 года многие наши клубы играли с четырьмя защитниками и двумя полузащитниками, играли не только у себя дома, но и на выездах, в Европе, например, и поэтому накануне чемпионата пятьдесят восьмого года многие из наших противников уже знали, что сборная команда тоже будет строить свою игру по такой схеме. И готовились к этому. Поэтому мы вынуждены были модернизировать схему 4-2-4, превращая ее в 4-3-3.

– В 1958 году? – переспросил я.

– Да, именно тогда, в пятьдесят восьмом году.

Мы вынуждены были это делать в целом ряде матчей и игровых ситуаций, потому что нас к этому обязывали противники: зная о том, что мы в последние годы играем с двумя полузащитниками в средней зоне поля, они старались подавить нас здесь, на этом важнейшем участке, и выставляли против нашей пары полузащитников трех игроков средней зоны. Это делал даже ваш Качалин, и, если я не ошибаюсь, именно такую функцию – третьего вспомогательного полузащитника – выполнял тогда против нас Нетто.

И вот для того, чтобы не упускать контроля над серединой поля, мы вынуждены были усиливать нашу пару полузащитников. Каким образом? Проще всего это можно было сделать за счет оттягивания назад левого крайнего Загало. Его манера игры очень сильно помогала команде, потому что я считал необходимым децентрализовать игру в средней зоне поля, выводить ее из центрального круга, из узкого коридора между штрафными площадками на фланги. Это обогащало футбол. И к этому пришли потом многие.

Ну а как можно было децентрализовать игру? Мы пытались находить разные пути: либо за счет выходов вперед крайних защитников, либо с помощью Загало, который, связав того самого добавочного третьего игрока противника, пытавшегося создать численный перевес в средней зоне, срывал замыслы соперников и позволял нам не только удерживать контроль над центром поля, но и, как я уже сказал, децентрализовать игру на фланги.

Это было одним из главных факторов, обеспечивших нам успех в пятьдесят восьмом году. Но не единственным. Не менее важно было и то, что наша команда тогда, так же как и эта, только что победившая в Мексике, была отлично подготовлена физически, а игроки прекрасно уживались друг с другом, сливаясь в единый ансамбль. Физической подготовке я всегда придавал очень большое значение. И всегда говорил игрокам: «Мы играем 90 минут, но бегать должны 120, и быть готовы играть все 150 минут! Подряд!» Мы так хорошо подготовили тогда футболистов, что они кончали матч с довольно большим запасом сил, а это позволяло нам постоянно варьировать нашу игру, изобретать что-то.

Нет, что там говорить: без ложной скромности могу утверждать, что команда наша была хорошей, умела развивать атаку, умела контролировать мяч.

Когда мои парни получали мяч, я всегда был уверен, всегда знал, что они смогут довести атаку до какогото логического конца. Не обязательно забить гол, это удается далеко не всегда, но, по крайней мере, я знал, что они всегда смогут создать голевой момент, острую ситуацию, произвести удар по воротам. Кстати, на мой взгляд, это качество вообще отличает классную команду от обычной: умение контролировать мяч, умение делать с ним то, что вы хотите. Я имею в виду не индивидуальную технику (хотя это тоже очень важно), а командные действия: классная команда просто обязана уметь доигрывать мяч до логического завершения комбинации, до удара. Либо в случае нужды она обязана уметь держать мяч. Столько, сколько нужно!

С особым удовольствием я вспоминаю защиту той моей команды. Ведь до сих пор многие сборные и клубы играют так, как мы играли тогда. А это значит, что мы нашли верное решение задач, которые ставит перед защитниками современный футбол. Впереди линии защитников играл Диди, прикрывая опасную зону перед воротами, откуда неожиданными ударами издали нападающие пытаются застать врасплох вратаря и защиту. Сзади Диди – пара центральных защитников: Белини и Орландо. Вперед всегда выходил тот из них, по чьему флангу развивалась атака противника. Второй оставался в качестве «либеро».

Нет, тогда мы и в защите играли весьма прилично.

Если было нужно, назад оттягивались до восьми человек. Но как только мяч перехватывался, команда моментально шла вперед.

– Ну а психологическая подготовка? – спросил я. – Меня всегда очень интересовало, как это вы смогли добиться такого хладнокровия, такого спокойствия от игроков. Ведь это дьявольски трудная задача, особенно когда речь идет о бразильцах.

– Да, это правда, – улыбнулся Феола, – с нашими игроками это действительно трудно. В особенности раньше, десять, двадцать лет назад. Если перед матчем вы вдруг объявляли, что игра будет вестись не бразильским, а каким-нибудь иностранным мячом, – конец света! Все разваливалось! Никто не попадал по воротам, по мячу, совершались детские ошибки! Попробовали бы вы объявить о смене футболок или трусов: происходило то же самое. Нужно было кончать с этим, нужно было духовно и психологически закаливать игроков. Но как это делать?

Я наблюдал за психологией и поведением наших футболистов с самого начала моей тренерской работы – с тридцатых годов. Присматривался, беседовал.

Задавал им такие вопросы, какие им никто не задавал. Расспрашивал их о том, что никого ранее не интересовало. Старался таким образом понять, почему мы не смогли победить на предвоенных чемпионатах мира. Кое-что понял, кое-что продолжало оставаться загадкой.

На тренировках я всегда стремился ставить игроков в условия, которые им не нравились. Брал мокрые тяжелые мячи, затрудняющие выполнение технических приемов. Выводил команду тренироваться в дождь. Даже в сильный ливень. Как я потом был благодарен себе за эту настойчивость, когда в день финального матча со шведами мы проснулись, а за окном лил дождь. Было рано, игроков еще не будили, а ко мне уже подбежал один из прикомандированных к команде бразильских журналистов: «Ну все, сеньор Феола: мы проиграли!» – сказал он трагическим шепотом и махнул головой на мокрое оконное стекло.

Разумеется, я первым делом постарался изолировать этого человека от команды.

Приехали мы на стадион и видим: рабочие снимают с поля покрытие, вытирают мокрую траву тряпками. Видно, шведам тоже не хотелось играть на скользком грунте. И наши парни увидели эту картину и окончательно успокоились.

Вы знаете, что был у нас и врач-психолог. Доктор Карвальяэс. В его задачу входило определение психологического состояния игрока накануне матча.

Он должен был сообщать мне, кто из них нервничает, кто собран, спокоен. Для этого он осуществлял с ними всякие тесты: парни рисовали ему картинки, чертили фигуры, отвечали на его вопросы. Случалось и так, что состояние и психологическая подготовка игроков менялись очень быстро и приходили в противоречие с выводами Карвальяэса.

Он, например, утром сообщал мне, что такой-то игрок выбит из колеи, нервничает, плохо спал, одним словом, психологически не готов к матчу. Я на свой страх и риск ставил этого парня на матч, и он вдруг успокаивался и играл безукоризненно. Бывало и наоборот: Карвальяэс давал кому-то оценку «отлично», а этот «отличник» выходил на поле и начинал нервничать, ошибаться, горячиться. Иными словами, я не мог целиком положиться на выводы профессора и стремился принимать окончательное решение, доверяясь моей интуиции.

– Могли бы вы, Феола, сделать то, чем так любит заниматься в последнее время пресса и болельщики: сравнить свою команду пятьдесят восьмого года с нынешней командой Загало и сказать, какая из них сильнее?

– Какая сильнее?… – он задумчиво покачал головой, помолчал немного. Зазвонил телефон. Феола снял трубку и снова положил ее на рычаг. – Какая сильнее? Трудно сказать… Футбол с пятьдесят восьмого года, конечно, изменился. Но его главный принцип, который я всегда проповедовал, остался прежним: самое важное в игре не пропустить мяч!

– Что-что? – перебил я его. – «Не пропустить мяч?» Простите, сеньор Висенте, но это ваше высказывание кажется мне парадоксальным: ведь многие в том числе и бразильские футбольные теоретики, писали все эти двенадцать лет, что вашим кредо и кредо вашей команды всегда было нечто прямо противоположное: «Не так уж страшно, если нам забьют гол.

В ответ на это мы должны суметь забить два…» Разве это не так?

– Ни в коей мере! – оживился Феола. – Никогда я так не считал, не говорил и не думал! Всегда моей главной заботой, моей основной задачей было не пропустить мяч. И именно поэтому я так тщательно и так много заботился о защите. Именно поэтому я создал в центральной зоне перед воротами плотное трио: впереди – Диди, а за ним – пара центральных защитников. Да, да, я всегда думал прежде всего об обороне своих ворот. В наше время иначе играть нельзя. Это раньше можно было пропустить мяч, другой, а потом идти в атаку всей командой и выигрывать. Сейчас тактическая вооруженность даже средних команд стала такой разнообразной, что, пропустив мяч даже от заведомо слабого соперника, вы никогда не можете быть уверены, что сумеете взломать его оборону.

Поэтому-то в современном футболе в первую очередь необходимо позаботиться о безопасности собственных ворот, а уже потом планировать голы в ворота противника. Это первый принцип современного футбола. Второй связан со скоростной и физической подготовкой футболистов. Раньше говорили так: по полю должен быстро перемещаться не футболист, а мяч.

Раньше верили, что хорошему игроку, «звезде», «идолу» бегать не надо. Можно простоять весь матч, а потом получить мяч и с блеском показать весь свой класс. Сегодня это уже невозможно. Сегодня отличная физическая подготовка нужна всем футболистам: и рядовым, и «звездам». Ведь если игрок не двигается, не перемещается по полю, то он выключается из игры, он присутствует на поле, а не играет! Поэтому я и утверждаю, что в отличие от прежних требований, когда говорилось, что по полю должен быстро перемещаться не игрок, а мяч, сегодня необходимо добиваться, чтобы быстро перемещались и игроки и мяч!

– Но вы, сеньор Висенте, ушли от моего вопроса о том, какая из двух сборных вам кажется лучшей?

– Честно сказать, я очень не люблю сравнивать игроков. И даже в своей команде стремился не выделять каких-то футболистов. Но раз уж вы настаиваете, то попробую сопоставить наши две команды: мою и Загало.

Пожалуй, та команда, завоевавшая в пятьдесят восьмом году звание чемпиона в Швеции, была более монолитной, более ровной по своему составу. Я, разумеется, ни в коей мере не хочу умалить значение победы, одержанной в семидесятом году в Мексике! Просто я обратил внимание на то, что в команде Загало линия защитников уступала в классе нападающим и полузащитникам. Вообще в Бразилии труднее подобрать защитников, чем игроков остальных линий.

Хороших защитников у нас не так-то уж и много.

И из них многие слишком грешат украшательством, любят демонстрировать свою технику. А защитнику это не может быть позволено ни в коем случае!

Я всегда старался предпочесть более жестких защитников. Именно более жестких, но не грубых, не хулиганов! До сих пор никто не может понять, почему я в первых матчах чемпионата пятьдесят восьмого ставил в основной состав Де Сорди, а Джалму Сантоса держал на скамейке. Да потому, что Де Сорди был более надежен: он никогда не позволял себе злоупотреблять своей техникой, не увлекался обводкой в опасной зоне перед воротами. А Джалма частенько грешил этим. По этой же причине я предпочел в центре защиты Белини, а не Мауро, хотя Мауро был моим игроком – из команды «Сан-Паулу».

Что касается линии полузащитников, то здесь Загало можно поздравить: его линия просто превосходна. И это явилось одной из главных причин его успеха.

Что еще можно сказать о команде Загало? Нужно отдать должное их духу самопожертвования, их волевой закалке. Они сумели проникнуться мыслью о победе, подчинить ей все свои силы. А это удается не всегда и не всем.

Очень разумно был построен тренировочный режим команды. Вспомните, что произошло с англичанами: они приехали в Мексику уже весьма сильно измотанными своим национальным чемпионатом. Приехали почти на пределе сил. И попали в мексиканскую жару… О, я очень хорошо знаю, что такое мексиканское лето! Это страшная вещь! И вот, вместо того чтобы беречь остаток сил, англичане в панике пытаются акклиматизироваться, пытаются приспособиться к тем же условиям, в которых им придется играть. И проводят свои тренировки в полуденный зной, надеясь привыкнуть к нему. Решили клин выбивать клином. И окончательно надломились физически! А ведь спортсмен должен очень экономно расходовать силы во время таких продолжительных турниров. Достигнув пика формы, нужно уметь удержаться на нем, не сползти к решающим матчам. Нашим это удалось. Благодаря работе тренеров по физподготовке и благодаря работе самого Загало.

– Кстати, что вы думаете, сеньор Висенте, об этой истории со сменой тренеров накануне чемпионата?

– Я думаю, что сборная в конечном итоге выиграла от прихода Загало. Этим самым я вовсе не хочу бросить камень в Салданью, который был и остается одним из моих самых близких и дорогих друзей. Я его считаю выдающимся знатоком футбола, очень люблю.

Люблю за прямоту, честность. Он сказал в глаза многим нашим именитым «звездам», перед которыми иные тренеры пресмыкались, то, что до него не осмеливался говорить никто иной. И это, кстати говоря, тоже пошло на пользу сборной: после его ухода коекто, кого он критиковал, решил расшибиться, но доказать, что Салданья нападал на него зря. И это тоже послужило стимулом для улучшения игры. Но все же я считаю, что от смены тренеров команда выиграла: Загало внес спокойствие, утихомирил страсти, кипевшие вокруг команды, и все кончилось благополучно.

– А как вы оцениваете распределение мест в Мексике?

Феола улыбнулся и пожал плечами:

– Футбол всегда имел свои сюрпризы. Так было, так есть, так будет. Возьмите, например, Италию.

Пусть меня извинят мои соотечественники: я ведь по происхождению итальянец, но итальянская команда совершенно не заслужила чести участвовать в финальном матче. Могу назвать целый ряд команд, которые по своей игре заслуживали этого в гораздо большей мере: те же англичане, например, или ФРГ, или даже Советский Союз.

– Кстати, что вы можете сказать о советском футболе и что вы могли бы посоветовать нам для того, чтобы мы смогли повысить уровень нашего футбола?

– В 1965 году я был в Москве: наша сборная, как вы помните, играла тогда с вашей командой, и мы победили 3:0. До сих пор у меня на глазах выступают слезы, когда я вспоминаю о потрясающем приеме, который нам был тогда оказан. По-моему, это был самый теплый прием, который когда-либо встречал нас к тому времени за пределами нашей страны. Я до сих пор помню, как даже на нашу тренировку явились тысячи зрителей и устроили нам бурную овацию.

Как на матче, в ходе которого ваши футболисты проигрывали нам, зрители, демонстрируя удивительную объективность и понимание игры, бурно приветствовали наш успех. Как во втором тайме весь стадион стал скандировать: «Гар-ри-нча! Гар-ри-нча!» Ваши болельщики хотели увидеть легендарного нападающего, а ведь я-то знал, что Гарринча в те дни был не в форме, еще не залечил травму. Поэтому-то я и поставил на матч против вас Жаирзиньо. Но, уступая просьбам гигантской русской торсиды, я выпустил Гарринчу минут за пятнадцать до конца матча. Я не мог этого не сделать: это было бы неуважением к людям, которые нас так любили, так тепло и сердечно принимали.

Так, о чем я говорил?… Ах да: о вашем футболе! Что я могу сказать? Я чувствую, что в вашей стране он становится такой же всенародной страстью, как у нас в Бразилии, что все больше и больше людей у вас играют в футбол. Ваши тренеры и ваши ведущие команды стараются занять хорошее место в мировом футболе. Вы уже добились заметного прогресса. Хотя могли бы добиться и большего. Вероятно, там, в вашей стране, миллионы болельщиков раздраженно спрашивают друг друга: «Как же это так: мы, громадная страна, до сих пор не смогли создать мощной команды, способной завоевать первое место на чемпионате мира?!» В самом деле: что вам мешает добиться больших, чем вы добились, успехов в футболе?

Мне думается, что одной из главных причин этого является ваш климат: ведь вы можете играть в футбол только, если не ошибаюсь, полгода? Правильно?

Я киваю головой.

– А мы, – продолжает Феола, – играем круглый год. Вы видели, что даже во время рождественских каникул, когда запрещено проводить платные матчи, наши парни буквально каждый день гоняют мяч на пляжах. Это у них уже в крови. Они простонапросто не могут жить без мяча!

Климатические условия очень важны для развития футбола. Я, например, абсолютно убежден, что через некоторое время Африка станет великим футбольным континентом, потому что там, как и в Бразилии, можно играть все время.

Но раз нет подходящего климата, то это не значит, что нельзя хорошо играть в футбол. Англичанам в отношении климата не очень повезло. А играть они умеют…

А вам, русским, я хотел бы пожелать: больше внимания уделяйте детскому футболу. Насаждайте футбол в ваших гимназиях, школах, учебных заведениях.

– Простите, сеньор Висенте, но и в этом нам мешает наш климат: учебный год в школах начинается в то самое время, когда футбольный сезон заканчивается, – говорю я. – Сентябрь – это последний месяц в году, более или менее пригодный для занятий футболом. А с октября на большей части территории нашей страны начинаются дожди, погода холодает, и приходит зима. А когда она кончается, когда теплеет, а поля покрываются травой, кончается учебный год, и школьники расходятся на каникулы.

– Именно поэтому вы должны развивать «футбол-де-салон» – мини-футбол! Ведь его можно практиковать в любом спортзале, даже маленьком. Чем больше детей будет охвачено таким футболом, тем больше мастеров вырастет у вас, ведь техника, мастерство оттачиваются именно на маленьких площадках, где нужно уметь быстро распорядиться мячом на крошечном клочке поля, в окружении игроков противника. Смотрите, как у нас распространен «футболде-салон». В любых парках, скверах каждое воскресенье играют сотни команд. Дети и взрослые, ветераны и новички. В спорте количество рано или поздно обязательно переходит в качество: почему японцы стали такой грозной силой в волейболе? Да потому, что у них практически все население играет в волейбол. Я недавно бывал там и видел, что площадки волейбольные у них имеются буквально на каждом шагу. Любой пустырь, любой клочок земли, отвоеванный у зданий и мостовых, моментально превращается в волейбольную площадку. Точно так и в футболе: из миллионов игроков всегда можно подобрать полтора десятка «звезд». А если нет такой базы, если нет большого количества любительских, самодеятельных, детских команд, трудно надеяться, что ведущие команды найдут игроков экстра-класса и смогут соперничать с лучшими зарубежными клубами, – сказал Феола.

Я подумал, как удивительно точно подметил одну из главных болезней, один из основных недостатков нашего футбола этот умудренный опытом человек: действительно, у нас в стране детский массовый футбол фактически отсутствует: несколько детских футбольных школ – это капля в море. Слушая Феолу, я подумал, что было бы целесообразно подумать о введении футбола как обязательного для мальчиков предмета на уроках физкультуры в наших школах.

О необходимости проведения турниров по мини-футболу во всех школах между командами классов, в лагерях – между командами пионерских отрядов. О проведении летних турниров по мини-футболу между командами домов, дворов, улиц, используя для этого пустыри, баскетбольные площадки, пустующие летом площадки для хоккея с шайбой, имеющиеся в некоторых дворах.

– Да, футбол в Бразилии – это сумасшествие, – прервал мои размышления размеренный голос Феолы. – Футбол может толкнуть нас на дела, осуществление которых при иных условиях и ради иных целей показалось бы утопией, фантастикой. Возьмите «Маракану»: если бы этот стадион был задуман и построен как это делается в других странах, я хочу сказать, что если бы это строительство было бы распланировано, запрогнозировано и так далее, то никто никогда не поверил бы в возможность его завершения в такие сроки. А вот пожалуйста: нужно было построить – и построили! Засучили рукава и отгрохали стадионище за какой-то год. Нет, если бы любому из нас сказать заранее, что мы, бразильцы, можем воздвигнуть такое за один год… Мы бы умерли со смеху! Такова наша Бразилия, наша «бразильская Бразилия», как мы говорим, с ее футболом, с ее страстями. А наш стадион – в Морумби – сколько сил было положено, сколько крови я испорил. И вот полюбуйтесь!

Феола достал из стола фотографию красавца стадиона с серой трехъярусной трибуной, опоясывающей зеленое футбольное поле.

– Ведь ни копейки не дали нам власти. Все пришлось добывать самим. И теперь можем гордиться: наш клуб обладает самым крупным в мире из клубных стадионов. Свыше ста пятидесяти тысяч мест! Хотите посмотреть его?

Отказаться от такого предложения было невозможно. Искушение было слишком велико, и, несмотря на занятость делами на баскетбольном чемпионате, я без колебаний кивнул головой.

На следующий день мы едем на стадион. Едем долго, через весь город. Феола сам ведет свой голубой «фольксваген», настроен он элегически и размышляет словно сам с собой о быстротечности времени. Он говорит о том, как удивительно быстро разросся это» гигантский город, как стремительно ползет он в разные стороны, поднимая пыльные пригороды.

– Совсем недавно мы ездили на этот ипподром, как в другой город, как на пикник или в деревню.

А теперь он оказался чуть ли не в центре.

Потом все-таки начались пригороды: кварталы упрятанных в зелень особняков. Лужайки, рощи, но вдруг выяснилось, что и это не пригород, а Морумби – район, где обитает самая «чистая» публика: владельцы астрономических банковских счетов, модные певцы и герои светской хроники. На самом высоком холме Морумби одиноко торчал светлый особняк – дворец губернатора штата.

– Наш болельщик номер один, – кивнул Феола. – Он приезжает на стадион без охраны, без мотоциклистов, проходит через служебный вход и идет в раздевалку. Беседует с ребятами, с тренером, потом… садится на скамейку запасных и сидит там весь матч.

Мы долго ходили с Феолой по стадиону. Деловито топтали ногой травяной – очень хороший, кстати сказать, – покров. Любовались серым кольцом трехъярусных трибун, вмещающих полторы сотни тысяч болельщиков.

– Строительство стадиона превратилось в грандиозную эпопею. Самым трудным было достать деньги: ведь федеральные власти да и прежний губернатор отказались помогать нам, – рассказывал Феола. – Пришлось обратиться к предпринимателям и к болельщикам. Болельщикам мы авансом продали несколько тысяч постоянных мест. Вот видите: самые лучшие, под крышей, защищены от ветра, дождя и солнца. Там на спинке каждого кресла выгравировано имя его пожизненного обладателя. Когда он умрет, кресло перейдет к сыну… Эти люди сделали первые взносы на строительство стадиона. Ну а предприниматели? Вон видите, например, через всю трибуну перекинут плакат: «Пейте пиво «Антарктика» – лучшее в мире»? Эта «Антарктика» дала нам большой заем с рассрочкой на долгий срок. И мы обязались «украсить» трибуны ее рекламой. Подобные же сделки были заключены и с некоторыми другими фирмами, банками, компаниями. А что поделать: без денег стадиона не построишь…

Нас сопровождал директор стадиона Жоао.

Он с гордостью демонстрировал подсобные помещения, удобные раздевалки, медкабинеты, которых нет даже на «Маракане». На втором ярусе трибун в самом центре разместились две закрытые, полностью изолированные от окружающего мира ложи. Одна из них принадлежит дирекции клуба. Другая – самая роскошная – президенту республики. Мягкие кресла, покоящиеся на толстом ворсистом ковре. Раздвижные стекла. Кондиционированный воздух. Позади ложи – салон, в котором при желании можно устроить прием для особ королевских кровей: ковры, серебро, мрамор, жакаранда – темное бразильское дерево, которое не старится веками. И нескончаемые ряды кубков, хрустальных чаш, статуэток, ваз – живая история клуба «Сан-Паулу», запечатленная в серебре, бронзе и мраморе.

В одном из бесконечных коридоров, пронизывающих трибуны, слышался стук бильярдных шаров, смех, топот ног.

– Наши парни – на «концентрации» перед завтрашним матчем, – сказал Феола. – Пока мы их держим здесь, прямо на стадионе, но вскоре построим специальную базу.

Мы подошли к футболистам, разговорились.

В ответ на вопрос о том, почему он не приехал на прощальный матч Льва Яшина, Жерсон пожал плечами:

– По той же причине, по какой не приехал Пеле – нас слишком поздно позвали. У наших клубов уже были составлены календари матчей, и нас не смогли отпустить. А если бы приглашения пришли раньше, разумеется, мы бы поехали: ведь участие в матче Яшина – громадная честь для нас…

Во второй половине дня мы вернулись в Сан-Паулу. Солнце клонилось к горизонту, и на громады небоскребов лег золотой багрянец. Они отливали золотом и излучали накопившийся за день жар, раскаляя и без того жаркий воздух серых ущелий городских улиц, В маленьком кафе на авениде Цпиранга подошла к концу долгая двухдневная беседа с этим старым и мудрым человеком. Потягивая ледяное пиво, он все так же тихо, словно разговаривая сам с собой, подводит итог. То ли нашей беседы, то ли собственной жизни:

– Когда посвящаешь свою жизнь футболу, нужно быть готовым ко всему. К разочарованиям и радостям, к крушению надежд и осуществлению самых несбыточных мечтаний. Жалею ли я о том, что я отдал свою жизнь футболу? Пожалуй, нет…

Я многое пережил, перестрадал, перечувствовал, Я познал радость великих побед и вкусил горечь тяжелых провалов. Но разве могло быть иначе? Разве есть в жизни путь, который усыпан одними только розами? И разве бывают розы без шипов?

И, может быть, самым дорогим в моей жизни, когда я оглядываюсь на пройденный путь, было сознание того, что мой труд доставлял людям радость.

Или даже счастье. Ну а когда приходили иные дни, когда нас постигали неудачи… В такие дни вряд ли мог бы найтись человек, который бы страдал больше, чем я. Не потому, что проигран матч или чемпионат. А от сознания того, что я причинил страдания и боль моему народу.

У меня было много ошибок, но в одном я чист перед своей совестью и перед людьми, которые захотели бы судить меня: я всегда был честен с теми, кем мне приходилось руководить. Я никогда не перекладывал ответственность на чужие плечи. Я не принадлежал к числу тех тренеров, которые говорят: «Я выиграл матч… Мы сыграли вничью… Они, футболисты, проиграли эту встречу». Я говорил: «Мы выиграли». Я говорил: «Мы проиграли». И, может быть, поэтому у меня никогда не возникало недоразумений с игроками.

Я оглядываюсь на пройденный путь. Сорок лет отданы футболу. Сорок лет. Это очень много. Вероятно, я имею право на отдых. Но почему-то мне не хочется отдыхать.

Счастлив ли я? Не знаю. Трудно ответить на этот вопрос. Наверняка знаю лишь одно: я не нсалею о том, что пошел по этому пути. И если бы смог вернуться назад, то, вероятно, все повторил бы сначала.