Часть 3. Поздняя классическая поэзия

Осенью в холодном сером небе

Вереницей пролетают гуси.

К берегу пристал челнок рыбачий,

Слышен в пойме флейты тихий звук, —

Черные нахохлились вороны

На ветвях, уже лишенных листьев.

На равнину падают косые

Солнца заходящего лучи.

На высокой башне одиноко

Собирает женщина белье.

Десять дней затяжные дожди.

С юга жду журавлей — не летят.

С башни вдаль на досуге гляжу

И слагаю стихи между тем.

Шторы подняты. Ласточки в дом

Возвратились под вечер назад.

С груш уже осыпается цвет —

Забелило подворье совсем.

Мостик. Полые воды под ним.

И душистые травы в воде.

В дымке сизой виднеется храм

Там, где гор хаотичная вязь.

Вот рассеялись тучи. Видны

За деревьями лодки везде:

Бороздят бирюзовую гладь,

Воле паруса подчинясь.

Дождь моросит и день все мрачнее,

вечер наступит скоро.

Кровля с летящими в небо углами

в пруд холодный глядится.

Радуют желтые хризантемы

гостя горной заставы.

В этот день и в краю чужедальнем

он взойдет на вершину.

Ветер свежеет, и стаи гусей

с шумом плывут по реке.

Иней светлее под яркой луной,

гуси кричат, холода.

Сколько уже странник в печали, один,

крикам этим внимал...

Было б откуда домой передать:

все у меня хорошо.

В пепельных сумерках во́роны

Рассеялись без следа.

Но всё, задержавшись, стою и смотрю...

Тоска, сожаленье — о ком?

Снегом внезапным на крыши упал, в покои девичьи проник

Ивовый легкий пух.

Узкая ваза, сливы цветы. Ветер легонько дохнёт...

В курильнице выгорел весь фимиам,

Зола в форме сердца лежит...

Если коршун на цыпленка налетает с высоты, —

Защитит цыпленка мать.

Если с близкими расстался и свой дом покинул ты, —

Некому тебя спасать.

Если кушаешь ты рыбу, — выбрось внутренности прочь,

Если кушаешь ты сливу, — выплюнь косточку скорей,

Если правишь государством, — преступленья уничтожь.

Я возвращенья мужа жду,

Я возвращенья мужа жду,

Я днем и ночью жду его,

Жду господина моего.

Сын-сирота уже подрос,

И одиноким он живет.

Зимою жжет меня мороз,

А летом злое солнце жжет.

Летят друг к другу облака,

А мы в разлуке столько дней...

Придешь ли ты издалека?

Иль над могилою твоей

Застыну статуей в слезах

И с радостью рассыплюсь в прах?

Не говори — на солнечных часах

У тени короток дюймовый путь!

Когда она пройдет,

Как вновь ее вернуть?

Не говори, что шелковая нить

Тонка и непрочна, —

Не побелить ее,

Когда она черна!

Последовать добру так трудно, как взойти

На выси гор,

Прощать себе грехи — лишь выметать

Старинный сор.

В день три ошибки надо исправлять,

Но все равно

В три месяца свершить сто дел благих

Нам не дано.

Судя других, мы к слабости людей

Не снизойдем;

Судя себя, всегда мы умолчим

О всем плохом.

Устои честные хочу сберечь

В словах своих.

О, разве можно жизнь свою прожить

Без дел благих!

В странствиях разве о доме родном вспоминают?

Письма давно не приходят ко мне издалёка.

Жалко малюток...

Смотрю на горящий фитиль —

Вместе когда-то смотрели мы так на него.

Ивовый пух, как снег,

На плащ дорожный слетает.

Всадник в глухой тоске

О пути обратном мечтает.

Давно ли на свой Цюйчжун

Взглянул он с прощальным приветом?

Ивовый пух сейчас

Напомнил ему об этом.

Рождает ощущение весны

В тонах лиловых дальняя межа.

Весенней дымки тонкая вуаль

Перед глазами тает не спеша.

Теперь весенней пахоты пора,

И я за плугом с самого утра.

Весною молодая мэйхуа

Покуда неокрепшая совсем.

И нежная весенняя трава

Взошла и здесь и там на полосе.

Я вешним полем взад-вперед хожу

И за рождением весны слежу.

Припоминаю прошлую весну.

Она была так ласкова со мной.

Я иволге весенней расскажу

Про чувства, что нахлынули весной.

Скорблю я в письмах с той весны весь год.

И слезы скорби превратились в лед.

Весну жалею, о весне скорблю...

Но сколько можно о весне жалеть!

Туман весенний так мешает мне

На иволгу весеннюю смотреть.

Меня ты одари весной, прошу;

И я весною одарю тебя.

С тобою будем жить одной весной,

Друг друга вспоминая и любя.

Я так ждала весну, считая дни,

Теперь же не дождусь конца весны.

И было бы не просто сосчитать

И пробужденья вешние, и сны.

О, это наважденье вешних дней!

Болезнь моя с весной ко мне пришла...

От заблуждений вешних, Шуанцин,

Избавиться опять ты не смогла.

...А ночь на исходе, и так же, как ночь, исчезает

И скоро растает чарующий миг бытия!

...Все тише и тише, — и замерли вовсе, исчезли,

Сменившись безмолвием, громкие речи и смех...

...Пустые надежды! Для нас ничего не осталось, —

Лишь лунные блики — они холодны, словно снег.

Роса на ступенях... А там, где безветренно, влажно,

Под утро грибками покрылась поверхность земли...

В год Покоя Великого, после минувших невзгод,

В теплый месяц, когда источают коричник и лотос густой аромат,

В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей

Юй ничтожный, в красный Двор Наслаждений войдя,

Сто бутонов сорвал, мир овеявших благоуханьем,

Шелк принес под названьем "Акулья как лед чешуя"

И воды зачерпнул у Беседки душистых ручьев...

В чашу чаю налил, смешав его с чистой, с листьев клена опавшей, росой...

...И хотя в этих действах значенья особого нет,

Он вложил в них глубокое чувство, сокровенную думу свою:

Пусть его приношенья дойдут до чертогов дворца в небесах,

Чтобы Белый Владыка деве, любящей лотосы, их передал...

Вот оно, поминанье его: "...В тишине и безмолвии я подсчитал:

С той поры как прекрасная дева оказалась во власти мирской суеты,

Десять лет миновало и шесть,

И уж канули в вечность догадки, откуда явилась она,

Род ее и фамилия тоже забыты, и вспомнить их трудно сейчас.

Только мне, Баоюю, пять лет обитать довелось

Да еще восемь месяцев и целый час,

Там, где мы умывались, приводили в порядок себя,

Пили, ели... Смеясь, предавались веселью и играм...

Кто подумать бы мог, что взлетит высоко птица злобная чжэнь,

Что в коварных сетях в час недобрый окажется гордый орел?

Что зловоньем своим будет хвастаться чертополох,

А душистый цветок, орхидею, вырвут вон из земли?

А цветы — это нежность и хрупкость сама.

И легко ль устоять им при буйных ветрах?

И не тягостно ль ивовой ветке,

Если ливень безжалостно бьет?

Ядовитые твари подвергли наветам ее,

Оттого и обрушился неизлечимый недуг:

Словно выцвели губы вишневые,

Лик, как персик румяный когда-то,

Стал унылым, болезненным,— словно в недуге увял...

Между тем из-за ширм, из-за пологов все лилась и лилась клевета,

Через окна и двери к ней тянулись терновник, репей, ядовитые травы...

Да! Когда отовсюду лишь ненависть, лишь неприязнь, —

Разве можно от них избавленье найти?

Все на свете имеет предел: ты закончила жизнь на земле,

Чтобы стыд, униженья стряхнуть с непорочной души!

Затаенные в сердце, беспредельными были печаль,

Безутешная горечь и бремя жестоких обид...

Всем известно, что в женских покоях

Целомудренных, незаурядных

Ненавидят, и участь их с участью сходна Цзя И,

Что был сослан в Чанша, потому что в сужденьях был прям!

Воля, честность порой наказуется несправедливо,

Потому и отчаянье девы было глубже, чем боль и досада почтенного Гуня,

Самовольно священную землю решившего взять...

...Так пришлось ей одной много мук претерпеть!

А теперь кто проникнется жалостью к той, что ушла навсегда?

В небе, как облака над обителью вечных святых, растворилась она,

И куда же теперь я направлюсь, чтоб найти хоть единственный, ею оставленный след?

Я не в силах узнать, как добраться до Острова нагромождений пещер,

Чтоб волшебное там отыскать благовонье, жизнь дающее вновь.

Нет возможности Море Восточное мне пересечь и Пэнлая достичь,

Чтоб добыть эликсир, возвращающий жизнь...

Твои угольно-черные брови потерялись в тумане высот,

Все ж вчера взял я кисть и представил воочию их, создавая портрет.

Твои кольца на пальцах словно белый нефрит и как лед холодны,

И не знаю, найдется ли тот, кто б застывшие пальцы согрел?

На жаровне в сосуде все еще остается благовонный отвар,

А одежд моих полы все еще не просохли от пролитых слез...

Нет луаня, и зеркало с шумом разбито,

Не решаюсь шкатулку открыть Шэюэ —

Там расческа без зубьев, и в небо "дракон" улетел...

И поняв, что потеряны зубья расчески Таньюнь,

Я опять безутешно скорблю...

Твой "жемчужный цветок", обрамленный нефритом и золотом.

Выброшен был после смерти в густую траву,

Долго-долго лежали в грязи "изумрудные перья",

Но кто-то нашел их потом, подобрал и унес...

...Все ушли из чертогов Чжицяо.

В ночь, когда повстречались Пастух и Ткачиха, —

В ночь седьмую седьмой же луны,

Не придется тебе снова в ушко иглы нить вставлять!..

Нить оборвана, селезень с уткой расстались навек,

Разве может кто-либо их новою нитью связать?

...А потом так случилось, что в пору осеннюю —

В пору Золота и полновластья Байди —

Я на ложе своем одиноком дремал, видя сны,

В опустевшем жилище никто не тревожил меня...

Там, за лестницей, где возвышался утун,

Проплывала луна, но была так бледна и тускла!

И почувствовал я, как уходит из мира души аромат,

Как бледнеет и тает тень былой красоты!

Словно слышал: под шелковым грустным шатром,

Там, где лотос прекрасный приют свой нашел,

Все слабее, слабее ты дышишь...

Вздох... Еще... И прервалось дыханье твое. Тишина.

Мир я взором окинул: повсюду увядшие травы,

Но ведь их увяданье не может заставить тростник и камыш

Буйный рост прекратить!

И мне кажется,— звукам и скорби объята земля,

Заунывными, как нескончаемый стрекот сверчков,

Ночью выпала капля за каплей роса,

Окропив на ступенях зеленеющий мох.

Стук не слышен вальков — дождь пошел:

Дождь осенний по стенам, смоковницей густо поросшим,

Бьет и флейты напевы из ближних дворов заглушает,

А в ушах все звучит и звучит незабвенное имя твое!

И его повторяет, тебя призывая, взлетев на карниз, попугай.

В дни, когда твоя жизнь догорала, стала сохнуть айва, что растет у перил,

Вспоминаю, как в прошлом мы в прятки играли — ты за ширмой скрывалась,

А сейчас я не слышу осторожных и мягких шагов...

Вспоминаю: мы также и в "бой на травинках" возле дома играли,

А сейчас те травинки ждут напрасно: тебе их уже не сорвать!

Шелк забыт и заброшен,— и некому больше одежду кроить,

Ленты порваны,— некому больше зажечь благовонья...

...Я вчера от отца получил порученье одно

И умчался в своей колеснице далеко-далеко,

Не успев попрощаться с тобой...

А сегодня, вернувшись, невзирая на то, что разгневаться матушка может,

Я к могиле пришел, чтобы скорбное слово сказать...

Вскоре слух до меня докатился, что гроб с твоим телом сожгут!

О печаль! Не исполнится клятва погребенным быть вместе с тобой,

Да и сон твой глубокий прервут, чтобы снова обрушить беду на тебя...

О, как стыдно мне эти слова вспоминать, что тебе говорил:

"Пусть смешается прах — твой и мой!"

Поглядите: без устали западный ветер шумит возле древнего храма,

Разгорается синее пламя, и нет ему меры,

Солнце скоро зайдет, все могилы давно одичали,

Кости белые из погребений разрыты, разбросаны, — кто их сумеет собрать?

Вслушайтесь: только ореха и вязов услышите шум,

Лишь камыша и осоки тревожный и жалостный шелест...

И за туманами демонов всхлипы и плач обезьян...

Видя все это и слушая, можно понять, сколь глубокие чувства

Юного отрока сердце волнуют за плотно задернутой шторой,

Сколь непомерно прискорбна судьба юной девы, засыпанной желтой землей!

Я, уподобясь Жунъаньскому князю, в жизни своей

Бирюзовый нефрит потерял,

Льются, льются горючие, жгучие слезы,

И, наверно, лишь западный ветер может ими себя увлажнить.

Кажется мне, что со мною случилось все то же,

Что и с Ши Чуном, который Люй Чжу уберечь не сумел,

Вот почему я горюю и скорбные чувства,

Только к холодной луне обратившись, решаюсь излить.

О! Это были поистине демонов злые интриги,

Столько несчастий сваливших на головы наши!

Разве возможно такое, чтоб завистью боги к нам, смертным, прониклись?

Разве возможно, чтоб речь благородную раб обращал к нам, болтливый язык распустив?

Если бы даже у женщин сердца по-шакальи жестокие вскрыли,

Я все равно затруднился б умерить в себе накопившийся гнев!

Пусть все это и так, пусть судьба у тебя незавидной была, —

Уваженье и чувства мои, обращенные только к тебе, глубоки!

И чтоб выход им дать, не могу удержаться от многих вопросов.

Ныне только узнал, что Верховный владыка Шан-ди

Повелел тебе в свите цветов во дворце состоять.

Ты при жизни была с орхидеей вдвоем,

После смерти Владыка тебя попросил быть хозяйкой у лотосов...

Понимаю, что могут служанки всего наболтать, —

В этом случае я ей поверил...

Ты спросишь меня: "Почему?"

Е Фашань попросил стихотворца Ли Юна создать поминанье для могильной плиты...

Тот его сочинил, а потом отложил, позабыв записать.

И тогда Е Фашань в час, когда беззаботно Ли Юн почивал, вызвал душу его,

И, проснувшись, поэт с удивленьем узрел,

Что душа и без тела записала творенье его!

После смерти Ли Юн приглашен был Владыкой Небес

В Белый яшмовый терем, чтоб там он спокойно стихи сочинял...

Говорю я о разных явленьях, но в сути едины они.

Каждой вещи присуще стремленье достойное и соразмерное выбрать себе,

Предположим: к какому-то делу душа не лежит.

Что же будет? Не просто ль пустые волненья и вздорный сумбур?

Ныне я понимаю: Небесный Владыка судит грешных людей по делам,

А отсюда и вывод: все должно быть в гармонии тесной,

И ничто не должно человека природу и склонности отягощать!

Рассужденья такие вселяют надежду, что нетленную душу твою

Я смогу угадать пред собою — вот здесь!

Это значит, что не было помысла грубость сказать, обращаясь к тебе!

А теперь — слушай песнь "Призыванье души",

Этой песни слова пусть дойдут до тебя:

О, великое Небо! В нем и синь,

В нем и свежесть!

Не тебе ли подняться под купол небесный

Дракон из нефрита помог?

О, большая Земля —

Бесконечность, безбрежность!

На тележке из кости слоновой и яшмы

Не ты ли проникла туда, где подземный поток?

Сколь наряден и пестр

Этот зонт драгоценный!

Не сияньем ли светлых созвездий Стрельца и Хвоста

Озаряется тьма?

Разукрашенный перьями, ярким ковром

Устлан путь пред тобой во вселенной,

По бокам охраняют дорогу

Не созвездья ль Стропил и Холма?

Пусть в пути сам Фэн Лун

Полетит провожатым с тобою.

Разве ты не мечтала, чтоб правил Ван Шу,

Что привык управлять колесницей луны?

И колеса — "и-и" и "я-я..." —

Огласили весь мир над землею,

За луанем и фениксом

То ль не ты мчишься вдаль, где дороги длинны?

С дуновением ветра

Заструился поток ароматов.

Не тобой ли духана

Ветка к поясу прикреплена?

Все наряды и юбка

Разноцветным сияньем объяты,

А в трепещущих серьгах

Не нашла ли свой отблеск луна?

...Поросль трав и цветов —

Вот алтарь поклоненья Земле, Небесам и Богам!

Уж не ты ль благовонное масло

В лампадах зажгла?

Столь причудлив на тыквах узор!

Сколько тонкой посуды и утвари в храм принесли!

Уж не ты ли из этих сосудов

Зеленые вина, коричную влагу пила?

Ты в неведомых далях

Не сулила ль Лу Ао свиданье?

Почему же меня

Ты забросила в мире сует?

О, когда бы Фэн Лянь

Колесницу мне дал в знак вниманья, —

Мы с тобою вдвоем

В земной возвратились бы свет?

В сердце горечь, печаль.

Мне сейчас, одинокому, трудно.

Но, увы, не напрасны ль

Страданья мои и мольбы?

Ты в безмолвии спишь,

Сны твои в небесах беспробудны,

Уж не в этом ли должно узреть

Начертанья небесной судьбы?

Ты безмолвна в могиле, —

Никто не нарушит покоя!

Может быть, это так! Но, вернувшись к началу,

Святых о возврате толку нет умолять!

Я же скован цепями

И должен терпеть неизбежное бремя мирское,

Но вернешься ль назад,

Если эти мольбы сможет с неба душа услыхать?

О, вернись! О, приди!

Возвратись, чтоб остаться со мною,

Чтобы вновь от меня

Не пришлось в небытье улетать!

Там, где хаос царит первозданный, ты живешь, —

В тишь, безмолвие погружена...

Но ведь если бы даже спустилась с высот, надо мною застыв,

Все равно даже тени твоей я б увидеть не смог.

Я от мира, как шторой и ширмой, отгорожен девичьей мечтой,

Стражей роль пусть аира ряды исполняют сейчас.

Я хотел бы еще пожелать, чтобы тонкие, словно рачки, листья ивы пока не стремились ко сну,

Пусть пока не терзает тебя и меня обоюдная наша тоска,

Быть средь гор, позаросших корицей, тебя пригласила Сунюй,

Там, на острове, где орхидеи в цвету, ты была так приветливо встречена юной Фуфэй,

Пела флейта Лунъюй для тебя!

Ударяла по звучному юю, что формой как тигр, Хань Хуан,

Призывая Лин-фэй, ты встревожила даже Лишань!

...Когда Хуан-ди совершал свой инспекторский смотр, реку Хуанхэ перейдя, а затем и Лошуй,

Как ныне, в то время из водной стихии Лошуй черепаха явилась, на панцире книгу неся...

И твари, тот мир населявшие, ныне пред нею, услышав мелодию Яо и Шуня "Сяньчи",

Запели, и, прежде скрывавшийся в водах Чишуя, дракон выплыл вдруг и ударился в пляс.

А фениксы, мирно дремавшие в роще жемчужной на ветвях, взлетели и ввысь устремились!

Когда призывают от сердца,— и душу святую возможно растрогать,

И вовсе не нужно для этого утварью жертвенной дверь украшать...

Сейчас из Сячэна небесного ты колесницу направила вдаль

И хочешь назад, в Сюаньпу, возвратиться,

К священной земле, где находятся горы Куньлунь.

Мы, кажется, видим друг друга отчетливо, ясно,

Но черное облако вдруг наползает, — приблизиться трудно к тебе...

Разлуки и встречи — как тучи на небе:

Плывут, чередуясь, и места себе не найдут,

Святую же душу никак не рассмотришь в дождях и туманах..

...Рассеялась пыль, расступились тяжелые тучи,

Высокие звезды на небе опять засверкали,

И ожили реки, и горы прекрасными стали,

И в небе, на самой его середине, сияет луна!

Увы! Почему от печалей-тревог успокоиться сердце не может?

Причина, наверное, в том, что мечты проплывают, как явь.

И я беспокойно вздыхаю, с надеждой взираю на все, что меня окружает,

А слезы все льются и льются,

И сил не найду, чтоб смятенье свое побороть!

О люди! Давно уже вы в царство грез погрузились,

Один я. И лишь из бамбуковой рощи доносится музыка чистой, невинной природы.

Я вижу: повсюду взлетают испуганно птицы,

Я слышу, как плещутся рыбы на гладкой поверхности вод.

...И вот изливаю всю грусть, что на сердце моем накопилась,

В своей откровенной молитве...

И тихо обряд совершаю священный с надеждой, что буду удачлив...

О, скорбь! О, печаль!

Я покорно прошу эту чашу принять благовонного чая!

...В день первый и в день завершающий каждого цикла

Лишь дух свой в пространстве небес оставляет луна.

...Замолкли часы водяные. И больше не слышно

В них шума воды. Видно, времени скоро предел.

...В остылости лунной цветов похоронены души,

И чья-то судьба предрекается в строчках стиха...

В пятнадцатую ночь по новолунье

опять луна — прекрасна и кругла —

Перила словно яшмою покрыла,

когда, сияя в небесах, плыла.

Там, высоко, — всего одно светило,

всего один лишь искрометный диск, —

Но десять тысяч — все глядим мы в небо,

своих голов не опуская вниз!

Грусть осени, весенняя тоска,

в чем их причина, где у них исток?

Цветок отрадный, нежный лик луны,

кого прельщает ваша красота?

Жизнь людей в этом бренном мире —

Пыль житейская, круговорот.

Все, что в небе, и все, что в мире,

В прошлой жизни исток берет;

Обретя исток в прошлой жизни,

В смерти жизнь не найдет конца,

Но с луною сравнятся разве

Человеческие сердца?

Изысканность и таинство —

земля,

Загадочность, необъяснимость —

небо!

Когда за правду выдается ложь, —

тогда за ложь и правда выдается,

Когда ничто трактуется как нечто —

тогда и нечто — то же, что ничто!

Когда мечту за сущее считают, —

Действительность в мечту преображают.

Коль "нечто" и "ничто" прошить одной иглою,

То "есть" и "нет" — равны между собою.

Коль на душе мороз и грусть лишает сна,

Причиною тому — холодная весна.

Коль благотворно хмель бодрит и плоть и кровь,

Ищи источник там, где аромат вина!

Коль можно осознать тебя

Возможно осознать меня;

Коль можно сердце осознать,

То можно осознать и мысль;

Отдельно "нечто" и "ничто"

Возможно осознать,

А это подтверждает мысль,

Что осознанье есть!

А ежели нельзя сказать,

Что осознанье есть,

Ты все равно его ищи:

Наверняка найдешь!

Коль нет меня, то есть ли ты?

Есть на вопрос ответ:

Коль нет меня, то и тебя, по сути дела, нет!

Через Него понять Ее?

К чему такой совет,

Когда, по сути дела, нет

в Нем всех Ее примет?

Но это значит: отрешась

от мира, вольно жить

И полагать, что прав лишь ты и больше правых нет!

В отшельники уйти... В чем суть

всех чувственных начал?

Не в том ли, что и тягость в них,

и радость, и печаль?

Мирская суета... В чем суть?

Не в том ли наш уклад,

Что в мире и согласье есть,

но есть в нем и разлад?

Ты в прошлом скучно жизнь влачил,

но разве в этом суть?

Как тягостно тебе сейчас

в ту жизнь, назад взглянуть!

На смену лжи всегда приходит правда，

Поскольку возвышается над ложью.

Пускай небытие во всем преобладает —

Ему же не сравниться с бытием!

Не печалься, не унывай!

Разве наши земные сердца

Уподобить возможно луне,

Что плывет в небесах?

Не сдержать на ветках иве эту шелковую прядь.

Эти шелковые нити ни схватить, ни оборвать...

Разве мыслимо пушинку вдруг не выронить из рук?

В жизни мы, как север с югом,

Отделимы друг от друга неизбежностью разлук!

Потому-то увяданье,

Отрешенность и уход —

Неизбежные страданья,

Свой всему идет черед...

Все же бабочки весенней,

Резвой иволги тоска —

Тяготят, как знаем все мы,

Не извечно, а пока...

Так развеем же печали,

Только год один пройдет, —

Тем начнем, на чем кончали,

Подождем! Всего лишь год!

Облакам и туманам

Не затмить ясноликой луны,

Очертанья коричника

Там, на луне, холодны.

До того, как на тысяч у ли

Стук валька на земле разнесется

И петух запоет, —

Мысли в пятую стражу грустны...

Где-то флейта звучит...

Друг один. Осень. Берег уныл.

И красавице ночью

Не до сна у дворцовых перил.

Вопросить бы Чан Э:

Почему средь людей отчужденье?

О, когда бы луны

Шар округлость свою сохранил!

Потеряв человека, к которому сердце влекло,

В жизни все потеряешь, чего ты мечтала добиться.

И тогда на следы прежде пролитых, высохших слез

В непредвиденный час могут новые слезы пролиться.

Прискорбно: меняется времени счет,

И снова холодная осень подкралась.

Тревожит по-прежнему горе семьи,

Живу одиноко, в разлуке печалясь...

Мне чудится в северной комнате мать, —

Возможно ль не помнить ее треволненья?

Печаль ее, нет, не могла я унять,

Поэтому в сердце, как прежде, — смятенье...

Раз от благ земных и после смерти

отрешиться люди не хотят, —

То, когда пути глаза не видят,

взгляд разумно обратить назад.

Сгущается в небе копна облаков,

И ветер вздыхает и стонет уныло,

Иду к середине двора, где листва

Под инеем белым засохла, застыла.

Куда мне податься? Что делать? Как быть?

Утрачена радость. Приходит усталость.

Лишь горечь да жалость в глубинах души,

Лишь горечь да жалость... Вот все, что осталось!

Стремятся люди к чистоте...

Увы, была ль она?

А пустота? Коль не была, —

откуда вдруг взялась?

Нефриту, золоту судьба

недобрая дана:

Как жаль, что неизбежно их

судьба повергнет в грязь!

Толстый пласт у земли,

и высок небосвод голубой,

Чувства древние, новые страсти

все еще не излиты.

Жаль, не выплатить вам

долг, оставленный ветром с луной,

Оскорбленная дева

и отрок, судьбою побитый.

Тот, кто в дела мирские проникает, —

постиг сполна премудрости наук.

Тот, кто в людские чувства углубился, —

постиг сполна изысканности суть!

Ты — притягательное диво,

Ты — чувств обильных переливы,

С тобою кто из колдунов

Сравниться может в чарах страстных?

Будь хоть святой, — твоя душа

Не станет теплой и прекрасной...

Ты из всего, что я сказал,

На веру не берешь ни слова,

Так выйди к людям и спроси

О том кого-нибудь другого, —

Тогда узнаешь наконец,

Чего не знала ты дотоле:

Меня пронизывает боль,

А ты не ощущаешь боли!

Увядают цветы, лепестки, обессилев, роняя,

И летят, и летят, всюду-всюду кружась в небесах.

Ах! Уходит краса, тают молодость, благоуханье,

Но найдется ли тот, кто бы слово сказал о цветах?

Вьются тонкие нити, сплетаясь и тихо волнуясь,

Возле башни меняя при ветре весеннем узор.

Пух, остатки сережек, росою слегка увлажненных,

Оседают на шелке тяжелых приспущенных штор.

Эта юная дева из женских покоев дворцовых

Преисполнена грусти о том, что уходит весна.

Сколько в сердце печали! Сколь думы ее безутешны!

А кому их поведать? Об этом не знает она...

Вот с мотыгой в руке, с небольшою садовой мотыгой

Из красивых покоев вошла в отцветающий сад —

И боится топтать лепестки — им, наверное, больно,

Ведь не зря ж то у ног они вьются, то прочь улетят.

Ива пухом покрылась, у вяза сережки на ветках,

Им, душистым, еще рановато расстаться с весной.

И какое им дело, что персики, груши опали

И цветы их развеял неистовый вихрь ледяной?

И на будущий год все они, эти персики, груши,

Снова будут в цвету и цветы будут снова в саду,

Но нельзя угадать, кто из нас, обитательниц здешних,

Будет жить в этих женских покоях в грядущем году.

Третий месяц — то время, когда ароматные гнезда

Вьют под крышею птицы... Но, в радости хлопотных дней

Между балок селясь, эти ласточки так беззаботны,

Так бесчувственны к участи рядом живущих людей!

Спору нет, и на будущий год в дни цветенья, как прежде,

Могут клюв раскрывать безбоязненно в этих цветах,

Но имейте в виду: если люди уйдут из жилища,

То от балок и гнезд только жалкий останется прах!

...А в году много дней. Сосчитаем: сначала три сотни

И еще шесть десятков... И это один только год.

Есть жестокие дни: вдруг взбеснуется ветра секира

И с мечами туманов идет на природу в поход...

Перед этим неистовством долго ли могут на свете

Жить изящная яркость и свежая прелесть цветов?

Перед ними разверзнется бездна и вздымутся волны, —

И тогда как цветы ни ищи — не найдешь и следов...

А цветы есть цветы... Их легко увидать в дни цветенья,

А когда опадут, — лепестки не вернутся назад,

Потому-то у лестницы кто-то в миг погребенья умерших

У могил их печальных великой тоскою объят...

Это — юная дева с небольшою садовой мотыгой

Безутешные слезы проливает вдали от подруг,

А упав на увядшие стебли, эти горькие слезы

Словно в капельки крови на них превращаются вдруг...

...Молчаливы кукушки. Отчего куковать перестали?

Оттого что закат. День закончился. Вечер теперь.

И пора мне уже взять садовую эту мотыгу

И, домой возвратившись, захлопнуть тяжелую дверь.

Синий отблеск светильник накинет на стены немые,

Все живущие в доме отойдут в это время ко сну,

Дождь холодный пойдет и ко мне постучится в окошко,

Одеяло замерзнет, а в холоде разве засну?

И подумаю я перед сном: удивительно, странно,

Почему эта жизнь отзывается болью во мне?

Да, весну я люблю. Но и чувство возможно иное,

И тогда обращаюсь с укором к прекрасной весне.

Да, весну я люблю. Мне отраден приход ее быстрый.

Да, весну я корю, — так же быстро уходит она.

Как придет, — все понятно, не нужно ничьих объяснений,

А уйдет втихомолку — и грустно: была ли весна?

А вчера за оградой ночью песня протяжно звучала,

И была в этой песне безмерная скорбь и тоска.

Чья душа изливалась? Быть может, таинственной птицы?

Коль не птицы, — быть может, душа молодого цветка?

Душу птицы и душу цветка — не поймем, не услышим,

И до нашей души не доходит их трепетный зов.

Потому что у птиц человеческих слов быть не может,

А цветок так стыдлив, что как будто чуждается слов...

Как хотела бы я в этот день стать, как птица, крылатой

И вослед за цветком, улететь за небесный предел!

Только где в той дали возвышается холм ароматный?

Я не знаю. Но пусть будет в жизни таков мой удел!

Пусть в парчовый мешок сложат кости мои в час урочный,

Той чистейшей осыплют землей, чтоб от хаоса скрыть, Непорочной взлетела и вернусь в этот мир непорочной,

Грязь ко мне не пристанет, мне в зловонных притонах не быть!

Я сегодня отдам долг последний цветам в день кончины,

Не гадаю, когда ждать самой рокового мне дня,

Я цветы хороню... Пусть смеется шутник неучтивый,

Но ведь кто-то когда-то похоронит в тиши и меня...

Поглядите: весна на исходе, цветы облетают,

'Гак и жизнь: за цветеньем и старость приходит, и смерть.

Все случается вдруг: юность яркая вскоре растает, —

Человек ли, цветок ли — рано ль, поздно ль, — а должен истлеть!

Я вижу застывающую тень —

Мое в воде весенней отраженье.

Тебя мне очень жалко, тень моя,

Но ведь и я достоин сожаленья.

Я смиренно отдам долг последний цветами в день кончины,

Не гадаю, когда ждать самой рокового мне дня,

Я цветы хороню... Пусть смеется шутник неучтивый,

Но ведь кто-то когда-то похоронит в тиши и меня.

Хотела б узнать я о чувствах осенних...

Кто даст на вопрос мой ответ?

Я знаю: в саду, у восточной ограды,

Тех чувств ты раскроешь секрет...

"Скажи, — я услышала, — кто затаенно,

Сей мир презирая, растет?

Кто, как и другие цветы, раскрываясь,

Все медлит, все ищет и ждет?

В саду, где роса, и у дома, где иней,

Не ты ли объята тоской?

Там гусь полетел, там сверчок занедужил, —

Ты ж скована думой какой?"

Не надо твердить, что во всем этом мире

Нам некому душу излить,

Коль хочешь раскрыться, никто не решится

Тебя откровенья лишить.

Сокровенное слово ищу я в стихе

И средь белого дня и в ночи, —

Огибаю ограду, у камня сажу сь, —

И мне кажется — слово звучит...

Раз на кончике кисти живет красота,

Иней выпадет — я опишу,

А потом, аромат своих слов не тая,

Я послушать луну попрошу...

О, как много бумаги исчерчено мной, —

Холод, жалость и горечь обид,

Но о сердце печальном, о боли чужой

Кто стихами сейчас говорит?

Все ж со времени Тао по нынешний день

Стиль высокий не умер пока,

И его о цветке хризантемы стихи

Пережили года и века!

Как хотелось бы мне, чтобы западный ветер

Эти скучные мысли собрал и умчал.

Покраснела осока, камыши побелели,

И терзает мне душу все та же печаль.

За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет,

И следа не оставив, грустно осень ушла,

Мерзнет в небе луна, чистый иней прозрачен,

А мечта, как и прежде, неизменна, светла.

Вспоминаю о прошлом — и сердцем за гусем

Устремляюсь в тот край, что отсюда далек.

...Вот сижу я одна. Мне одной одиноко.

Целый вечер стучит за оградой валек...

Кто меня пожалеет, поймет и узнает,

Что цветок этот желтый растревожил меня?

Верю: в праздник Чунъян я слова утешенья

Наконец-то услышу средь яркого дня!

Осенних цветов увяданье печально,

На травах осенних бледна желтизна,

Мерцая, чуть светит осенний светильник,

Осенняя ночь так темна и длинна!

И чувствую около окон осенних:

Предела осенней тоске не найдешь!

Ничто не поможет развеять печали,

Когда в этом мире лишь ветер да дождь.

Зачем же так истово ветры с дождями

Всю осень шумят от темна до темна

И так же внезапно мою оборвали

Блаженную зелень мечты у окна?

Осенние думы наполнили душу,

Пытаюсь заснуть, но не ведаю сна, —

И вот зажигаю за ширмой осенней

Свечу, чтобы слезы роняла она.

Слезу за слезой на подсвечник роняя,

Огарок его омывает края,

Печалью и скорбью меня наполняя

О тех, с кем в разлуке, с кем дума моя...

В чей двор обезлюдевший ветер осенний

Проникнуть не сможет, сквозь стены пройдя?

Чьи окна осенние в пору такую

Не слышат унылого шума дождя?

Не в силах, увы, одеяло из шелка

Меня от осеннего ветра спасти,

Все больше воды проникает в жилище,

А дождь утихает, чтоб снова пойти.

Все ночи подряд льет и льет заунывно,

И ветер шумит все сильней и сильней,

И вместе со мной при светильнике ночью

Скорбит о печали-разлуке моей...

Холодною дымкой окутанный дворик.

Здесь проблеска нет для грустящей души.

Бамбук поредевший. В окне — запустенье.

Лишь падают капли на землю в тиши.

Осень собирает, умножает

Клад своих немеркнущих красот,

К трем тропам тайком я пробираюсь,

Чтоб не слышно было, кто идет...

От окна мерцающий светильник

То как будто близок, то далек,

За ограду лунный свет пробился,

Яшмой звякнул на вратах замок...

Мерзнет он, цветок мой ароматный,

Но, однако, духом крепок он,

Жизнестоек, если выпал иней,

И непостижим, впадая в сон.

Драгоценность ночью ароматна,

О, не мни ее и не топчи,

Только кто очам хмельным поможет

Различить всю красоту в ночи?

В брошенных ныне пустынных покоях

Не умещались

таблички гостей на постели.

Желтые травы под ивой сухою

Были тем местом,

где танцевали и пели.

Здесь паутину густую паук

сплел по резным потолкам.

Бедные окна шелками зелеными

ныне украсились там.

Густо румяна лежат,

Пудра струит аромат, —

Но почему-то седеют виски,

инеем белым блестят.

Только вчера над костями насыпан

холмик могильный из желтой земли,

Ныне под шелковым пологом красным

в брачную ночь, молодые легли.

Золота полон сундук,

Полон сундук серебром,

Станешь ты нищим в мгновение ока —

люди злословят кругом.

Ныне вздыхаешь, что краткую жизнь

прожил другой человек, —

Можешь ли знать, что, придя с похорон,

тоже окончишь свой век?

Все наставленья на свете

Часто не могут помочь — и тиранами

вскоре становятся дети.

Тонкие яства вкушая,

Кто ожидает, что жизнь он окончит,

в грязных притонах скитаясь.

Те презирали

шапки ничтожных по чину, —

Ныне за это

с шейной колодкой стоят!

Эти ходили

в рваной холодной одежде, —

Нынче ничто им

длинный вельможи халат.

Вся наша жизнь — суета:

Только окончишь ты песню свою, —

песня раздастся моя;

Земли, что были чужими вчера,

Завтра — родные края.

Все наши хлопоты — вздор:

Мы ведь в конце-то концов

Людям другим — не себе —

К свадьбе готовим убор.

В начале всего, в первозданные годы,

Кто чувства любовного вырастил всходы?

При чувстве глубоком,

при нежных свиданьях на лоне природы,

Когда одолеют сомнения,

В те дни, когда в сердце страдания,

Во время тоски и молчания

Вы глупые чувства развеять хотите.

По этой причине

Покажем мы "Красного терема сон",

о золоте грустном, о скорбном нефрите.

Воет всю ночь напролет над прудом

ветер холодный осенний,

Будто в пурпурную яшму одеты

лилий и лотосов тени.

Листья кувшинок, осоки цветы

справиться с грустью не в силах,

Иней и росы к земле наклонили

хрупкое веток сплетенье.

Здесь уж вовек не послышится стук

шахмат фигур за игрою;

Ласточки грязью, упавшею с гнезд,

доски от шахмат покроют.

В древности люди жалели о том,

что расстаются с друзьями, —

Мне же сегодня расстаться пришлось

с нежно любимой сестрою.

Воет всю ночь напролет над прудом

ветер холодный осенний,

Будто в пурпурную яшму одеты

лилий и лотосов тени.

Листья кувшинок, осоки цветы

справиться с грустью не в силах,

Иней и росы к земле наклонили

хрупкое веток сплетенье.

Здесь уж вовек не послышится стук

шахмат фигур за игрою;

Ласточки грязью, упавшею с гнезд,

доски от шахмат покроют.

В древности люди жалели о том,

что расстаются с друзьями, —

Мне же сегодня расстаться пришлось

с нежно любимой сестрою.

Все жизни пружины понятны тебе,

ты так высока по уму.

Но ты не постигла,

что знание будет причиною мук.

Еще до рожденья

ты сердце разбила свое,

А после кончины

желанья души ни к чему.

Все люди спокойны в богатой семье,

Но гибнет семья, разбегаются люди,

все в разных краях кочуют.

Напрасно мирской суетой занимала

полжизни ты сердце свое.

Все это промчалось, как тягостный сон

на третью стражу ночную:

Внезапно разносится гром,

Как будто большой разрушается дом,

И сумрак наполнен тоской,

Как будто бы гаснет светильник ночной.

Увы!

Веселость твоя рассеется вдруг,

тоска тебя будет терзать.

Как жалко, что в мире людей

Конец свой нельзя угадать!

Вчерашнею ночью

сны красного терема снились;

Сегодня стемнело —

я край воспеваю речной.

Над островом тучи

собрались с великого моря;

Туман под горою

смыкается с чащей лесной.

Один только месяц

во все времена неизменен;

Но разные чувства

владеют людскою душой.

И если в Ханьнани

весенние дни расцветают,

Неужто спокойным

останется сердце весной?!

Дошел рассказ

до скорбного конца;

Нескладных слов

звучанье все грустней.

Все миновало,

все прошло как сон, —

Умолкни смех

над глупостью людей!

Если все в мире понятно тебе,

значит, ты очень учен;

Если все люди с тобой хороши,

значит, ты тонок душой.

Когда за правду ложь сочтут,

тогда и правда — ложь;

Когда ничто — есть бытие,

и бытие — ничто.

Кровавые слезы разлуки, как красный горох, —

все падают, не иссякают.

Цветы и весенние ивы не все распустились,

но башню резную скрывают.

Никак не усну, если капли дождя за окном

в ночной тишине застучали,

Никак не забыть мне

ни старой печали, ни новой печали.

Нельзя проглотить мне от спазмы, сжимающей горло,

ни риса, ни капли вина.

И в зеркале в форме цветка водяного каштана

моя худоба лишь видна.

Сведенные брови

морщин не разгладят своих,

Никак не приходит

рассвет у часов водяных.

Увы!

Как синие-синие горы, закрывшие дали,

моя необъятна печаль;

Она бесконечна, как эти лазурные воды,

все время бегущие вдаль.

Мог ли я думать:

всей жизни моей устремленье

Душу все больше

мою наполняет тоской.

Грусть появилась,

виски мои туго стянула;

Ты же ушла,

оглянувшись и раз и другой

Тень промелькнула,

летевшая быстро, как ветер;

Кто же подругой

может мне стать под луной?

Свет этот лунный,

как будто желая ответить,

Прежде всего

засиял над твоей головой!

Обвитые дымкой, изгибы бровей

как будто печальны, — но нет, не печальны.

Таящее чувство сияние глаз

как будто с улыбкой, — но нет, без улыбки.

Души ее вечная грусть

скрывается в ямочках щек.

И вся красота воплотилась

в болезненном теле ее.

Чуть видно, чуть видно сверкает слеза,

Чуть слышно, чуть слышно уста ее дышат.

Тиха, словно нежный цветок,

глядящийся в зеркало вод;

Гибка, словно тонкая ива,

пригнутая ветром к земле.

Понятливым сердцем — и сердце Би Ганя

сумела она превзойти,

Во время болезни — прелестную Си-цзы

сумела бы, верно, затмить.

Она показалась из ивовой рощи,

Явилась она из узорных покоев.

Где легкой ступила ногою,

Испуганно птицы взлетали над нею.

И вот уже близко она,

Прошла ее тень круговой галереей.

Ее рукава закружились, как ветер,

Духов орхидеи струя аромат;

Качается платье тихонько, как лотос,

Подвески из яшмы на платье звенят.

Лицо улыбнулось, как персик весенний,

Прическу, как тучу, скрепил изумруд;

Слегка приоткрытые вишенки-губы, —

В них зубы, как зерна граната, блеснут.

Как плавно колеблется стан ее гибкий,

Как пляшут снежинки под ветром зимой;

Горит изумрудами и жемчугами,

Как зеленью — утка, как гусь — желтизной.

То выглянет вдруг, то закрыта цветами,

И в меру смеется, и в меру грустит;

Проходит неслышно над озером тихим,

То словно поплыла, то словно летит.

Едва не срастаются бабочки-брови,

Промолвили что-то, сказали без слов;

Чуть-чуть подвигаются лотосы-ноги,

Как будто бы стали, но движутся вновь.

К досаде красавиц, сравним ее тело

С отборнейшей яшмой, с прозрачнейшим льдом;

На зависть красавицам, платье с цветами,

Огнями сверкают узоры на нем;

Редка меж красавиц подобная внешность, —

Как холм благовоний, граненый нефрит;

Затмила красавиц изящной осанкой, —

Так мчится дракон, словно феникс парит.

Что может сравниться с ее белизною?

Под снегом цветущая слива весной.

Что может сравниться с ее чистотою?

Под инеем лотос осенней порой.

Что может сравниться с ее простотою?

Сосна молодая в ущелье пустом.

Что может сравниться с ее чистотою?

Угасший закат над прозрачным прудом.

Что с грацией может сравниться такою?

Дракона изгибы над тихой водой.

Что можно сравнить с ее чистой душою?

Студеную реку под ясной луной.

Она среди древних Си Ши посрамила,

Ван Цян из недавних пред нею бледна.

В каком же краю родилась эта дева?

Откуда спустилась на землю она?

Когда не пришла она с пира бессмертных,

Подобной не видывал Яшмовый пруд!

Заставьте ее заиграть на свирели —

В чертогах бессмертных такой не найдут!

Подобна одна

цветам, расцветающим в парке небесном.

Подобен другой —

без трещин и примесей яшме чудесной.

Ты, может быть, скажешь,

что их не связала судьба, —

Тогда почему же сегодня могли

их в жизни скреститься пути?

Ты, может быть, скажешь,

их вместе связала судьба, —

Тогда почему же лишь к праздным словам

сердца их сумели прийти?

Зачем одного

вздыхать заставляет тоска?

Зачем от другой

спокойная жизнь далека?

Исчезнет один,

как лунные блики в воде,

Исчезнет другая,

как в зеркале образ цветка.

Как много слезинок вместится в глазах?

Скажи мне, ты думал об этом?

Откуда же слезы

бегут, пока осень не сменит зима,

И льются весною до самого лета?

Цветущие лотосы корни сплетают

и запахи вместе струят.

Всю жизнь она видела только преграды,

душевные раны тая.

Но вот две земли появляются вместе,

а дерево только одно, —

Приходится вскоре душе ароматной

вернуться в родные края.

Цветущие лотосы корни сплетают

и запахи вместе струят.

Всю жизнь она видела только преграды,

душевные раны тая.

Но вот две земли появляются вместе,

а дерево только одно, —

Приходится вскоре душе ароматной

вернуться в родные края.

Я груши цветок незаметно возьму —

ты вдвое белее, чем он.

Ты можешь сравнить только сливы цветок

с душою тончайшей своей.

В осенней печали поблекли цветы,

осенние травы желтеют.

Мерцает, мерцает осенний фонарь,

осенние ночи длиннее.

И вот уж я чувствую осень в окне,

и осень иссякнуть не может.

Досадую я, что от ветра с дождем

осенние дни холоднее.

Зачем так торопятся ветер и дождь,

осенней поре помогая?

Осенние сны о зеленой поре

осенние окна пугают.

Свою затаивши осеннюю грусть,

заснуть этой ночью не в силах,

Свечу, заструившую слезы, сама

за ширмой осенней зажгла я.

Качаясь, качаясь, горюет свеча,

над краем подсвечника тая.

Печаль вызывает, досаду влечет,

по родине грусть возникает.

В чьем доме осеннем отыщется двор,

куда не врывается ветер?

И есть ли осеннее в мире окно,

где дождь не шумит, не смолкая?

Осеннего ветра порыв не могу

под тонким снести одеялом,

В часах водяных, вторя шуму дождя,

ненужные слезы упали.

Уж сколько ночей моросит, моросит,

и ветер все воет и воет,

Как будто рыдает он вместе со мной

в разлуке с родной стороною.

Во дворике тонкий холодный туман,

повсюду царит запустенье.

Бамбук поредел за пустынным окном,

и слышится капель паденье.

Не знаю, осенние ветер и дождь

надолго иль кончатся скоро.

Но слезы мои пропитали давно

оконного шелка узоры.

Склонились цветы, облетели цветы,

летят, заслонив небеса.

Кому это жаль, что иссяк аромат,

что их побледнела краса?

Несутся пушинки, обняв лепестки,

кружатся у башни весенней,

На полог спускается пух тополей,

его увлажнила роса.

Печальная дева в покоях грустит

о том, что проходит весна.

Ничто не рассеет пришедшей тоски,

которою дева полна.

Мотыгу садовую в руки берет,

выходит из спальни узорной,

Как может по этим опавшим цветам

бродить беззаботно она?

Пушинки на ивах и вязов плоды

спокойно струят аромат.

Какое им дело, что персик опал

и сливы цветы облетят?

И персик и слива на будущий год

украсятся снова цветами,

Но в этих покоях на будущий год

кого из людей поселят?

Под крышею ласточки в третью луну

уже поселились в гнезде,

В гнезде ароматном под крышей живут,

совсем не жалея людей.

Цветы все равно расцветут через год,

и можно их будет клевать;

Но знайте, коль брошена крыша людьми,

обвалятся гнезда под ней.

Пройдет триста дней, и еще шестьдесят,

и сзади останется год.

При помощи ветра мороза кинжал

сраженье с цветами ведет.

Прелестная свежесть душистых цветов —

надолго ль она расцветает?

Однажды с рассветом исчезнут цветы,

их ветер, кружа, унесет.

Раскрылись цветы — их нетрудно найти

опали — попробуй сыскать.

Я здесь, у ступеней, цветы погребла,

меня убивает тоска.

С мотыгой садовой, вдали от людей.

Лью горькие слезы украдкой,

Кровавые пятна от льющихся слез

остались на ветках цветка.

Не слышно кукушки в притихшем саду,

Все больше и больше темнеет.

С мотыгой садовой обратно иду

и дверь закрываю плотнее.

Лампада ночная горит на стене,

все люди ко сну отошли,

Холодные капли дождя за окном —

мое одеяло не греет.

Никак не пойму, отчего у меня

страданьем душа сражена? —

То вдруг проникаюсь любовью к весне,

то будит досаду весна.

Люблю, если быстро приходит весна,

досадно, что скоро уходит,

Приходит она, не сказав ничего,

уходит неслышно она.

Вчера в темноте за оградой двора

послышалась скорбная песня, —

Была, верно, песня цветочной души

и птичьей души мне слышна.

С душою цветка или с птицы душой

сойтись я никак не могу,

Ведь птицы не могут ни слова сказать,

стыдливость цветы берегут.

Хотела бы я в этот день у себя

иметь два крыла за спиною

И вслед за цветами туда улететь,

где синего неба края!

Но только, где неба края,

цветов погребенье навек бы утратила я!

Пусть лучше прелестные кости мои

в парчовый мешок соберут

И свежею, чистой могильной землей

укроют от жизни мой прах.

Природой подарена мне чистота,

я чистой обратно вернусь.

Еще не привыкнув купаться в грязи,

в нечистых канавах и рвах.

Пришла я свершить погребальный обряд —

сегодня цветы умирают.

Потом надо мною обряд совершат...

когда — я об этом не знаю.

Сегодня сама хороню я цветы,

смеются над глупою люди,

А годы промчатся — и кто из людей

тогда хоронить меня будет?

Гляжу я в часы уходящей весны

на тихий полет лепестков —

И образ поры увядания щек

и близкой кончины готов.

Однажды с рассветом проходит весна,

румянец лица увядает;

Цветок облетит, и умрет человек,

когда — они оба не знают.

Случайно мы с тобой соединились

И стали вместе двуголовой птицей,

Несчастными с тобою вместе стали.

Дорога слез, — а им уж нет числа, —

Как Млечный Путь, к востоку повела.

В пустынном тереме жена томится

Уж девять лет из десяти замужних, —

В неведомые дали муж уехал.

Как травы, смят прически узелок,

В тоске проходит молодости срок.

В разлуке долгой сердце изнывает.

Весной надеюсь, видя шелкопряда,

Что в этот год ты постучишься в терем.

Колеблюсь летом, как вернется гусь,

С осенними сверчками — в муках бьюсь.

Когда опять появишься ты дома

В роскошном платье с поясом жемчужным,

Закутавшийся в перья зимородка,

С улыбкою довольною, богач,

Попавший в вихри деловых удач?

Слыхала — мне передавали люди, —

Ты очень похудел за эти годы,

Из-за меня страдаешь неустанно.

Я с болью думаю, что верный друг,

Лян Хун с женою прожил без разлук.

Не видно ночью, что за сотни ли

Мы оба в лампе огонек зажгли.

В молчании тополь зеленый.

Совсем обмелел водоем.

И шум колеса над арыком

Не слышен ни ночью ни днем.

Размыта потоком плотина —

Спасать ее надо скорей,

Насос починить для полива —

Пора бы подумать о том!

Ведь нынешним летом крестьяне

В трудах и заботах с утра.

А западный ветер лютует,

Несет с собой лессовый прах.

В момент поглощается влага,

Как будто Воцзяо — горой,

И в трещинах почва, как панцирь

Гадательных черепах.

В поту и мозолях кровавых

Всем миром работают тут,

Усердно волов понукают,

Пока те копыт не собьют.

Взрастить урожай не так просто —

Тяжел, изнурителен труд.

Себя не жалея, селяне

Все силы ему отдают.

Когда приходишь ты ко мне —

меня ты не находишь,

А если дома я сижу —

ко мне ты не приходишь.

Ко мне заходишь ты с тех пор,

как я с тобой знакома,

Но почему-то лишь тогда,

когда меня нет дома.

Коль хочешь ты застать меня —

прийти сегодня надо,

И, буду дома или нет,

я буду очень рада.

Почаще только приходи,

и ждет тебя награда:

Почаще только приходи —

и быть того не может,

Чтоб дома не было меня;

настойчивость поможет.

Но если часто приходить

ко мне не перестанешь,

Меня ты дома никогда,

пожалуй, не застанешь.

Все говорили: "Выбрось ты его!"

Я соглашался. Но... не делал ничего

И продолжал играть им, как хотел,

А слушаться глупцов — не мой удел!

Привязан ты ко мне,

Привязан я к тебе,

Мой редкий камешек, воистину бесценный!

Тебя в руке согрев, скажу я и себе

И людям, —

что любовь

Есть лучший дар вселенной.

Дождалась — домой вернулся!

Уж давно сгустилась тьма.

Бледный месяц показался

За оконной кисеей.

Чашку чая приготовив,

Подала ему сама.

И ругаю и ласкаю,

А бедняга — сам не свой.

Смотрит мутными глазами,

Как в туманном полусне.

Стану спрашивать, — ответил

Хоть бы фразою одной!

Лишь ногой качает туфлю

Да, измученный, ко мне

Все склоняется уныло,

Будто ива над водой.

Далеко за туманом алый терем.

В заоблачные выси смотрит он.

Угадываю линии его

Неясные и чистые, как сон...

Осеннее безмолвие нарушив,

На озере Тайху запела флейта.

Беру стихи любимые с собой,

Иду с тобою к лодке расписной.

За туалетным ящичком ты сядешь,

А рядом — я... Курильницу зажгу,

Чтоб усладить тебя благоуханьем.

Я опускаю занавесь из шелка,

Мне дела нет до осени унылой,

Мне дела нет до хмурого дождя:

Ты волосы причесываешь рядом.

Без устали смотрю я на тебя.

Осенней порою уныл и угрюм

Вой ветра и шепот дождей,

И сколько тяжелых безрадостных дум

Родят они песней своей!

Все громче холодные вихри гудят,

Сильнее становится дождь,

Тяжелые капли быстрее стучат

По кронам банановых рощ...

Но вот уж и новые звуки слышны —

Я слышу, как тих и далек,

Среди наступившей на миг тишины

Бьет мерно о камень валек;

У нашей гостиницы ссорятся псы;

С высокой стены городской

Гудит барабан, отбивая часы,

Сжимая мне сердце тоской...

Да, в час расставанья узнаете вы,

Как могут навеять тоску

И ветер, и шорох опавшей листвы,

И серая гладь Дунтинху!

Теперь все трудней представляется мне

Обратный томительный путь —

Хоть ночи длиннее, но даже во сне

Мне трудно домой повернуть!

Хохочут-стрекочут сверчки под крыльцом.

Сзывая веселых подруг,

И гуси друг другу о чем-то своем

Кричат, улетая на юг.

Но мне эту ночь — одному коротать

При тускло горящем огне.

И если печаль возвратится опять —

Кому расскажу я о ней?

Под шепот безрадостных, серых дождей

Печальное время пришло,

Когда и в тиши одиноких ночей

Бывает порой тяжело.

Вновь, осень, ты сердца смущаешь покой,

Вновь душу скитальца томишь...

В холодной реке бесконечной стеной

Стоит пожелтевший камыш.

Мятется и страждет в разлуке душа,

Но нет облегчения ей!

Пред этой бескрайней стеной камыша

Ей только еще тяжелей.

Грены, что отложил шелкопряд,

Раскрываются все подряд.

Всюду гусеницы расползлись —

На коконнике так и кишат.

Серебрится иней кругом,

Веет в комнате холодком.

К шелковице на дальней меже

Поспешаю за свежим листом.

Нарываю побольше его,

Не оставив почти ничего.

Нежных гусениц застудить

Опасаюсь больше всего.

Знатной дамы вниманье привлек

ой набитый листвой кузовок...

Отчего я так тороплюсь,

Ей на башне и невдомек.

Орех водяной собираю,

Рву его снова и снова.

Орех водяной собираю —

Не поранить бы рук!

Лотос потом собираю,

Рву его снова и снова.

Корни его так нежны —

Не повредить бы вдруг.

Это не так-то просто —

Вынуть из лотоса зерна

Или орех разделать —

Он и колюч и тверд...

Сборщицу оцените,

Прошу вас покорно,

Она на ветру холодном

Возвращается в порт.

Голос яшмовой флейты слышу.

Кто же это играет на ней?

Ночь. Беседка. Луна все выше,

На душе все грустней и грустней.

Что увидишь в призрачном свете!

Пробиваются еле лучи.

Как узнать, кто играет на флейте,

Как во мгле его различить?

Ночь глухая. Нигде ни звука.

Охватило меня тишиной.

С фонарем мы напротив друг друга,

Еще тень от меня со мной.

Догорает фитиль. Мгновенье —

И не будет больше огня.

Кто же вспомнит, когда и тени

Не останется от меня!

Слушаю иволги голос,

Слушаю гуся призывы,

Лебедя клич в поднебесье,

Стрекот сверчка неумолчный,

Пока цветы не осыплет,

Все до последнего, слива

И не наступит ненастье —

Слушаю дни и ночи!

А на душе — смятенье:

Вот и весна в зените,

Только не состоялась

Долгожданная встреча.

Жизнь между тем проходит —

Попробуйте задержите!

Или я на разлуку

Обречена навечно?

Чувство живет

И в луне, и в цветке —

Страстью друг к другу пылают.

Но друг от друга далеко они,

Порознь влачат в одиночестве дни

И бесконечно страдают.

Слух об отъезде!

Его я страшусь,

В дом ваш спешу — мне тревожно:

Иль и взаправду уедете вы,

Иль говорящие так — не правы.

Может молва быть и ложной!

И тебя потревожили

звуки струн на веселье чужом,

Вот в полете тебе

и моя повстречалась лачуга.

Может, здесь, за морским,

разделившим друзей рубежом,

Передашь мне письмо

от далекого, старого друга.

Всюду сети скрывает

обманная мглистая тишь.

Ни гнезда, ии пристанища

нет и не будет до срока.

Промелькнешь, вновь вернешься,

без отдыха снова летишь.

И не спросит никто:

почему ты летишь одиноко?

Окутала домик

Холодная дымка рассвета,

Об осени поздней

Цикады трещат наизусть.

О, как бы хотел я

Бродить с Тао Цянем по свету

И мелких дождей

Позабыть моросящую грусть.

Волны лодку качают,

И ветер крепчает жестокий.

Но уж "пятая стража" —

И я на пустынной равнине.

Там — походный шалаш,

Разговор в уголку одинокий

И огарок свечи —

Словно символ тоски на чужбине.

Помутнела луна,

И далекие горы уснули,

Иней лег на траву,

На Янцзы успокоился ветер.

Вся природа тиха.

И — кочующий путник — пойму ли,

Почему неустанно

Ищу я чего-то на свете?

Всю юность я провел,

О странствиях тоскуя,

На жизнь домашнюю

С презрением смотрел.

И вот — гоню коня,

Лечу сквозь мглу ночную,

И только снег кругом

Белеет, словно мел.

И птицы падают,

Окоченев от стужи,

Голодный волк трусит

За мною по следам.

Не говорите мне,

Что "берег — это хуже,

Чем океан",

На миг я не поверю вам.

Я негодую. Иль Небо

Все изменить не может?

Мне, как цзыгуй, остается

Кровь проливать, рыдая.

Скорбь и досада без меры

Сердце мое тревожат,

Сжав кулаки, по ступеням

То восхожу, то сбегаю.

Выразить не сумею

Все, что в душе наболело,

И совсем я напрасно

В гневе стучу по перилам...

Дождик не затихает,

Словно осатанелый,

Шум его дольше слушать

Мне не по силам!

С утуна листья падают на землю,

За окнами их шорох различаю.

И верещит сверчок — ему я внемлю.

И сумерки. И на душе печально.

Не спится. Осень что ли будоражит?

Удары в гонг считаю каждой стражи.

Блуждают всюду тени от бамбука,

Свет месяца пронизывает шторы.

Стократ сильней терзают грусть и скука

Того, кому не спится в эту пору.

К рассвету чаще ветер набегает,

и холод сквозь одежды проникает.

Думы одолевают —

Так нелегко расстаться.

Грусти моей нет предела,

Слезы льются из глаз.

Что в Поднебесной творится? —

Распри, неразбериха,

А государства другие

Все презирают нас.

В мире очень тревожно,

Накалена обстановка.

Не повторились бы беды,

Что случались не раз.

Это согражданам нашим,

Темным, непосвященным,

Все показать должны мы

Без всяких прикрас.

Горько переживаю,

А на душе одиноко...

Им, кто шел против ветра,

Завидую сейчас.

Полмесяца всего лишь

С вами была я рядом,

И вот теперь надолго

Судьба разлучает нас.

Вы разлетитесь отныне,

Словно залетные птицы,

Кто на восток, кто на запад...

Мой вам в дорогу наказ.

Пусть возвращение ваше

Родине будет спасеньем,

Ждать не пристало, чтоб кто-то

Ее от гибели спас.

Верю я и надеюсь:

Скоро ростки окрепнут,

Прочно вы утвердитесь,

Будут права и у вас.

Сил своих не жалея,

Искорените скверну,

К жизни того вернете,

Кто при жизни угас.

В самой гуще народа

Правду искусно вещая,

Слух оглохшим вернете,

Ослепшим — прозренье глаз.

Вашему зову внемля,

Сестры вселенной восстанут...

Пусть громче набат призывный

Звучит в предрассветный час!