Cheek to Cheek

СЦЕНА 3 В ПОХОРОННОМ БЮРО

ЭВА: (с безграничным удивлением. Словно с трудом что-то припоминая) Каким был отец?..

ЖЕНЩИНА-СВЯЩЕННИК: Да, что можно сказать о вашем отце? Каким он был человеком? Я, конечно, видела его несколько раз в последнее время, но он был уже очень болен.

ЛИЗА: Об отце? (смотрит на Гуннель).

Женщина-священник смотрит на Гуннель. Все смотрят на Гуннель.

ГУННЕЛЬ: Не надо на меня смотреть.

ЛИЗА: (еще более теряясь и смущаясь. Затем вдруг ее осеняет): Он любил море!

ЭВА: (с облегчением) И морские путешествия. Он любил плавать по морю.

ЛИЗА: Собственно, сообщение о его смерти в газете следовало бы разместить не под крестом, а под парусной яхтой. Прошу прощения, ведь папа ведь не был верующим.

ЭВА: А это неизвестно.

ЖЕНЩИНА-СВЯЩЕННИК: (складывая руки на груди и слегка откидываясь назад с несколько обиженным видом, затем снова склоняясь к сестрам). Я несколько раз говорила с вашим отцом о Боге и, насколько я могу судить, он даже проявил к этому некоторый интерес. Когда он серьезно заболел, он много думал о вопросах веры.

ЛИЗА: Вот как? В таком случае это что-то новенькое. (Тоже складывает руки на груди и откидывается назад. Вслед за всеми то же самое делает Эва).

ЖЕНЩИНА-СВЯЩЕННИК: Так расскажите же мне все же… об Улофе.

ЭВА: (неуверенно, словно боясь что-нибудь ляпнуть). Ну… лодки, шхеры… как мы уже говорили…

ЛИЗА: (с восторгом) Эверт Тоб![7]

ЭВА: (подтверждая) Эверт Тоб!

ЛИЗА: (еще более восторженно) И Повель Рамель.[8]

ЭВА: При чем тут папа и Повель Рамель?!

ЛИЗА: (не так уверенно) И все же… Мне кажется, я помню, как папа однажды сказал, что ему нравится вот эта песенка: «Папа, помоги мне разбить кокосовый орех».

Женщина-священник смущенно откашливается в кулак.

ГУННЕЛЬ: (вдруг резко встает, с трудом сдерживая чувства). Мне пора идти. Извините, но мне пора. (Пожимает руку женщине-священнику). Простите, но я уверена, что мои сестры дадут вам всю нужную информацию о нашем отце. (Окидывает сестер недовольным взглядом, делает несколько шагов назад, разворачивается и уходит. Сестры смотрят ей вслед с удивлением и завистью. Закрыв за собой стеклянную дверь в приемную, Гуннель поворачивается к Маргарите). «Отец так любил морские путешествия», «Ах, он так любил шхеры!» Господи, да у него же была всего лишь моторка! Лодчонка, на которой он выходил в море в общей сложности раз пять. За всю жизнь! Если он когда-нибудь и выходил в море, то крутился у берега на своем подвесном моторчике. В газете рядом с известием о смерти Юнсона следовало бы поместить фотографию этой тарахтелки в пять лошадиных сил!

МАРГАРИТА: Понимаю вас.

ГУННЕЛЬ: Старикашка любил себя и ничего больше! Случалось, он пытался уверить нас, что он нас любит. Тогда он всегда пускал слезу, потому что ему казалось, что это красиво.

МАРГАРИТА: Понимаю.

ГУННЕЛЬ: (Грустно) Понимаете? Они представляют его сущим ангелом, но он таким не был. Понимаете?

МАРГАРИТА: Понимаю.

ГУННЕЛЬ: Он никогда не помнил дня моего рождения, а я теперь чувствую себя последним дерьмом, в то время как это ему следовало бы себя так чувствовать.

МАРГАРИТА: Да, смерть — это всегда непросто.

ГУННЕЛЬ: И Повель Рамель тут совершенно ни при чем.

МАРГАРИТА: Я вас…

Ее прерывает Эрика, которая входит с улицы. Она кивает Гуннель и проходит в кухню для персонала.

ГУННЕЛЬ: Наверно, мне все-таки лучше вернуться к сестрам. Иначе потом я пожалею, что ушла вот так.

МАРГАРИТА: Наверно.

ГУННЕЛЬ: Вы так хорошо меня понимаете. Вы могли бы работать психологом. Еще раз спасибо за все ваши советы. (Снова возвращается в приемную. Маргарита остается за стеклянной дверью. Она смотрит на сестер сквозь стекло. В руках у нее документы, которые она заполняет).

ЛИЗА: Каким был отец?

ЭВА: Гуннель, что мы можем сказать об отце?

ЖЕНЩИНА-СВЯЩЕННИК: Знаете, я думаю, что все-таки над гробом не стоит петь песню о кокосовом орехе.