Человечина

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Опять человечину жрал! — злобно воскликнул Татай и швырнул в мерзота березовое полено. Полено попало мерзоту в мохнатый горб. Горб заколыхался. С него на земляной пол посыпалась жухлая листва и многорогие жуки. Мерзот перестал вылизывать себе пах и поспешил убраться в угол потемнее. Теперь только утробное урчание выдавало его шестиногое присутствие.

— Фиг с ним, дядя, — примирительно и вместе с тем нетерпеливо обратился к Татаю его племянник Наяп, — расскажи что было дальше с Теми, Кто Ковыряется В Носу Хозяина Вселенной…

— Да-да! — забалоболили прочие мальцы и застучали клювами о лобные доли друг друга.

Татай ласково оглядел кружок своих благодарных слушателей, теснившийся вокруг полупогасшего костра. Потом поднял глаза вверх, будто искал утерянную нить рассказа в круглом отверстии дымохода. Там сквозь кислый от сырых дров дым ему подмигивали не то звезды, не то сателлиты вероятного противника. Не опуская бородавчатой морды, Татай тихо и мечтательно произнес:

— Со временем им всем переломали пальцы… И вам, остроухие, переломают, если хань не перестанете лопать!

Последние слова Татай кричал, вскочив на задние лапы — тумбы. Ими он стал остервенело топтать костер, поднимая тучи пепла и искр. Мальцы, а пуще всех Наяп, завыли, захохотали, друг перед дружкой выделываясь. На перегонки и борясь не на шутку, они пытались выхватить из костра, пекшуюся там, картошку, чтобы надкусив, расплеваться и запустить ею потом в обезумевшего Татая.

Вдруг, мимо тяжело вздыхая, протрусил мерзот. На нем ехали, вцепившись в его горб, пучеглазые коги. За ними летели угловатые шелестящие фухи. Ползли рядом блестящие зловонные щаповеи.

Раздался отвратительный скрежет. Дальняя стена глиняной хижины обрушилась под натиском темного потока. Он нес бесчисленное количество жаб и кувшинок. Остроухие в страхе полезли на уцелевшие стены, ища спасения на полках с различными диковинами, которыми славился дом дяди Татая.

Сам Татай, стоя по колено в жабах и кувшинках, радовался катаклизму. Он кричал, зачерпывая горстями жаб и покрывая их поцелуями:

— Вот, чмокс, ужо, чмокс, напьемся, чмокс, жабьего молока вволю, чмокс…

Кувшинками Татай украшал свои бородавки, повязывая на них стебельки этих прекрасных цветов.

— Не иначе в Обезьянньих горах дожди прошли… — пробормотал в омерзении от всего этого Наяп, вскарабкиваясь на полку под самым потолком и протискиваясь между хрустальным черепом и лыковым коробом, полным измельченной вулканической лавы.

— Или Роаль гневается — возразил Наяпу череп и тоненько засвистел.

На свист из лавы поднялись тоненькие струйки разноцветного дыма. Между ними, как между колоннами, заметались тени забытых предков, потрясая дубьем и рогатинами.

От неожиданности Наяп едва не свалился вниз. Он еще крепче вцепился когтями в потолок и дал обет никогда больше не лопать хань, как бы не уговаривали и чего бы не сулили хитрожопые пуганы.

Тем временем жабий поток, снесший и противоположную стену дядиного жилища, быстро шел на убыль. Скоро на землянном полу оставались только лужи и ворохи кувшинок. От одной руины к другой гулял свежий ветер. Близкий рассвет обещал обнаружить замечательные виды разрухи у соседей, а также их самих в восхитительных недоуменно-страдающих позах, оглашающих жалобно-недовольными криками равнодушные окрестности…

Дядя Татай сумел, соорудив из деревянной лежанки и цветастых тростниковых циновок нечто вроде загона, удержать несколько десятков жабьих особей покрупнее, и прилаживался их доить.

Хлопоты по хозяйству шли ему больше, чем безответственные космогонические телеги. Наяп и прочие остроухие заерзали на своих полках, устраиваясь поудобнее. Они догадывались, что им предстоит упоительное зрелище сотворения прекрасного нового мира. Вот только бы Цуна — жена Татая подольше не возвращалась из церкви. Может вспомнит, что у них с майских праздников маргарина дома не было или куму решит навестить. У той как никак восьмая голова выросла. Такое не каждый день случается, тем более, что голова из пятки растет.

Дежурный ангел отставил в сторону бинокль, как следует взбил облако, на котором примостился и, потянувшись, снял с другого облака кипу комиксов. Сказать по чести, приключения Радиоактивного Человека занимали его гораздо больше, чем даже несанкционированные Шефом изменения в организме какой-то взбалмошной бедокурки. Эти духи совсем от рук отбились, меняют обличье так быстро, что не уследишь и рука отсохнет все изменения фиксировать. Сойдет и через раз журнал наблюдений заполнять…

Мимо на облаке проплывали два ангела с щетками и ведрами полными грязной мыльной воды. Один из них мельком заглянул через плечо ангела.

— Он, что, поэт? — удивился он занятию дежурного.

— Да нет, педик. — объяснил ангел товарищу, — Эти везде хорошо устраиваются…

Голова из пятки кумы выросла, от пятки отделилась и покатилась куда глаза глядят. Встретила зайца саблезубого. Он наркоту сусликам толкал за носильные вещи и бытовую технику. Заяц сусликов пинками разогнал и говорит:

— Голова, голова, я тебя съем!

— Скунс тебе в рот, заяц! — сказала голова и дальше покатилась.

Катится, катится, глядь лиса огнедышащая стоит, оральным сексом торгует.

— Голова, голова, я тебя съем!

— А я брату скажу. Он у меня огнетушителем работает. — сказала голова и дальше покатилась.

Катится, катится, нигде не застревает. Тут ее волк ловит. Но сказать голове ничего не может. Ему хулиганы пасть зашили. Посмотрела голова на такую незадачу, пожалела хищника, да и осталась с ним жить. Волк головой выучился в баскетбол играть, но играет еще не очень хорошо. Вот, например, недавно Ивану- Дураку проиграл. Жабы-болельщицы с горя топиться пошли…