Человек человеку - друг

МУЛЬЦУМЕСК - ВАЛЕНТИНЕ ГАГАНОВОЙ!

Несколько месяцев спустя довелось мне попасть в Румынию. Я сразу вспомнил об этом письме и очень заинтересовался тем, что было дальше. Удалось ли неведомому корреспонденту, писавшему вышневолоцкой девушке, осуществить свою мечту?

Клуж - большой город. На обувной фабрике, носящей имя Яноша Гербака - коммуниста-сапожника, замученного когда-то в страшной тюрьме Дафтане, - несколько тысяч рабочих. К тому же имя автора письма, «не то мужчины, не то женщины», затерялось в памяти. Но мне повезло: среди здешних писателей оказался молодой новеллист Шандор Хусан. Сын рабочего-обувщика, сам обувщик по профессии, автор трёх сборников новелл из жизни румынских тружеников, он не меньше, чем я, заинтересовался этой историей.

- Фабрика, конечно, большая, но ведь корреспондент написал, что хочет последовать почину Гагановой. Наверное, уже и последовал; стало быть, его должны знать.

И вот мы едем. Старинный, несколько чопорный красавец Клуж, с его дворцами, соборами, памятниками, с его пёстрой толпой, в которую вкраплены горцы в национальных костюмах, остаётся позади.

Некоторое время машина несёт нас по узким улицам предместья, где тесно, будто играя в детскую игру «масло жать», стоят маленькие каменные домики. И вдруг как-то сразу открылась перед нами широкая, прямая улица, и где-то на втором плане, окружённые молоденькими деревьями, виднеются здания яслей, школ, кинотеатра. Ни дать ни взять новый посёлок где-нибудь на окраине Калинина или Пензы. Это уже рождается новый, молодой Клуж, возникший после Освобождения, продолжающий расти и сейчас, ибо, как и в Калинине и Пензе, когда едешь по нему, всё время виднеются железные цапли кранов, подхватывающие клювом стрел пачки кирпича и несущие эти пачки куда-то наверх, на стену ещё не достроенного дома.

Тут, в центре этого только что рождающегося нового Клужа, и находится, как оказалось, фабрика имени Яноша Гербака.

Директор фабрики, коренастый, краснолицый человек с весёлыми глазами, стискивает нам руки так, что слипаются пальцы.

- Скажите, последователи Валентины Гагановой у вас есть? - спрашиваем мы после того, как допиваем с ним обязательную для знакомства чашечку кофе.

- Ну конечно, советский пример помогает нам во всём.

Но кто из них мог написать письмо с таким необыкновенным адресом, директор, разумеется, не знает. Выяснить это берётся секретарь комитета Рабочей партии. Он ведёт час в раскройный цех, где началось гагановское движение.

Закройщик-так погружён в своё дело, что совсем не замечает нас.

- Это Смула Бенко, замечательный мастер, - поясняет мне на ухо писатель, точно заворожённый следя за полётом острого ножа в ловких маленьких руках.

- Этот товарищ и начал у нас гагановское движение, - добавляет секретарь парткома и, осторожно положив руку на плечо закройщика, говорит ему: - Смула, остановись, вот тут товарищи к тебе из Советского Союза.

Некоторое время нож ещё продолжает свой затейливый полёт. Потом останавливается. Закройщик оглядывается. У него вид бегуна, которого вдруг задержали на середине дистанции. Потом в чёрных, как угли, глазах его загораются добрые огоньки, остроскулое лицо смягчается.

Отерев рукавом пот и, как нам кажется, с сожалением взглянув на недокроенный остаток кожи, он отходит вместе с нами в тихий уголок цеха. Кажется, он не очень даже смущён, что сразу два писателя, румынский и советский, заинтересовались его работой. Что же, это в порядке вещей, ведь и в его стране труд, а не голубая боярская кровь и не какой-нибудь баронский герб на воротах делают человека знатным… Но вот как приезжие угадали, что это именно он писал Гагановой? Это его интересует, он коммунист и не верит в непонимание.

- Сколько раз доказываю ему о том, как рассматривая вместе с Гагановой её корреспонденцию, наткнулись мы на письмо со столь необычным адресом. Бенко усмехается… Да, тесным становится земной шар… И начинает рассказывать простую историю, показывающую, сколь пленительным оказался почин Валентины для тружеников социалистических стран.

Люди его фабрики готовились отметить пятнадцатую годовщину Освобождения. Разгоралось соревнование. Все ломали головы, что бы такое ещё усовершенствовать, чтобы работать лучше. В раскройном цехе всё кипело, но среди этого творческого кипения были, так сказать, островки, которые общий подъём как бы обтекал. И не то чтобы люди не хотели приобщиться к радостному трудовому творчеству… Нет, упаси бог, этого Смула Бенко никогда не скажет про своих товарищей. Всё это славные люди. Но вот бывает же, что человеку не везёт. Не везёт - и всё! И человек привыкает к этому своему невезению, становится безвольным, машет на всё рукой. Тогда уж его и буйволами не сдвинешь… Что греха таить, закройщики, очень дорожившие передовым положением своего цеха, с болью смотрели на отстающие бригады, которые как бы охлаждали общую атмосферу.

Вот тут-то в одной из клужских газет Бенко и прочёл о почине прядильщицы из Вышнего Волочка. Эта корреспонденция была для него, как вспышка молнии. Стало ясно, что нужно делать. Он понял, что, если он, Бенко, так же вот, как та молодая женщина в Советском Союзе, уйдёт из своей бригады, которая сыграна, «будто трубы в соборном органе», к тем, кто опустил голову от долгих неудач, всё можно поправить. В румынском фольклоре есть сказка о пастухе, который с посохом в руках бросился на волшебного медведя, чтобы спасти товарищей, мирно спавших у костра. В сказке этой пастушеский посох в руках храбреца превращается в секиру, поражающую лесное чудовище… Но то сказка, а вот что он, простой рабочий Бенко, скажет жене, когда вдруг принесёт домой маленькую получку? Да… И как он потом будет смотреть в лица товарищей, когда имя его сотрут с почётной доски!

Много раздумывал над этим румынский закройщик. А ведь молодая женщина в Советском Союзе сделала такой необыкновенный шаг. Но мало ли удивительного происходит в Союзе: запустили спутник… выкроили для солнечной системы новую планетку… пустили атомный ледокол. То Советский Союз! И всё-таки мысль, рождённая вестью из этой страны, не давала румынскому рабочему покоя.

Вот тогда-то он и написал письмо, с которым я познакомился в Вышнем Волочке. Пришёл ответ, и оказалось, что то, что по плечу советским труженикам, под стать и труженикам новой Румынии. Бенко оставил свою бригаду, работающую слаженно, «будто трубы в соборном органе», и пошёл в бригаду отсталую.

И всё повторилось: и заработок упал, и появлялось порой в минуты усталости сомнение в своих силах, и кое-кто посматривал косо, дескать, чего только надо этому беспокойному человеку… Но само то обстоятельство, что в далёком русском городе работает женщина, которую перед лучшими людьми партии хвалил премьер-министр, вдохновляло в трудные минуты румынского закройщика, отгоняло усталость, укрепляло веру в свои силы.

- Ну, и как же теперь?

- К исторической годовщине моя новая бригада работала даже лучше прежней.

- Как трубы органа?

Закройщик усмехается:

- Нет, это так, по старинке сорвалось такое сравнение - работала, как бригада Валентины Гагановой. Мой заработок теперь тоже не меньше, чем прежде. В нашем цехе ещё два товарища помогают отстающим… Впрочем, к годовщине Освобождения у нас уже отстающих и не было.

Я слушаю этот рассказ и невольно поражаюсь, как же велик и притягателен советский опыт. Мне вспоминается образ, приведённый Валентиной: круги по воде. Далеко же ушли они, эти круги, если тут, в Трансильванских Альпах, я могу видеть, как они задевают сердца и поднимают людей!

Между тем наш собеседник всё чаще и чаще посматривает на свой стол, где лежит недокроенная кожа. Чувствуется, что ему не терпится вернуться к прерванной работе. Мы прощаемся. Он торопливо идёт к столу, но вдруг возвращается:

- Мульцумеск Валентине Гагановой!

- Он просит вас передать спасибо товарищу Гагановой, - переводят мне.

Мы покидаем цех, всё ещё полные впечатлений от только что услышанной истории. Не выходит она из головы и в отеле.

Я сижу у окна, которое выходит на площадь, где на фоне массивного собора в этот субботний тихий вечер по здешнему обычаю гуляют молодые девушки и парни из окрестных деревень. Все в пышных пёстрых национальных костюмах - румынских, венгерских, саксонских. Поток молодёжи необыкновенно красив. В раскрытое окно доносятся смех, обрывки песен, музыка: это уже где-то завели танцы. Удивительно хороший обычай!..

И всё-таки перед глазами у меня другой город, небольшой старый русский город, изрезанный древними каналами, где космы тополей глядятся в водную гладь, город, на окраинах которого находятся текстильные фабрики.

Я вспоминаю мою беседу с фрунтажем Бенко и думаю о молоденькой женщине с ясными зеленоватыми глазами, которая открыла ещё одну страничку в героической истории нашего рабочего класса. Мне посчастливилось быть у истоков этого почина, наблюдать, как выбивался из земли и прокладывал себе дорогу маленький ручеёк, разлившийся потом в огромную реку. Я познакомился со всеми действующими лицами этой простой повести наших дней. Но почему-то лишь тут, на чужбине, я ощутил подлинную силу этого почина, отзвуки которого и здесь, в Трансильванских Альпах, будят в людях то лучшее, что уже заложил в них социализм. И отсюда, издалека, мне захотелось сказать вслед за румынским рабочим, с которым я познакомился:

- Спасибо, большое спасибо вам, Валентина Ивановна!

Вышний Волочёк - Клуж.