Человек, который похитил королеву и распустил парламент

17

В Западной Германии с некоторым опасением наблюдали за выводом войск британской Рейнской армии. Разговор об этом внезапно стал реальностью. Часть бастиона, защищавшего страну, рушилась у всех на глазах. Первые подразделения отправлялись на родину.

Только члены ассоциации офицеров радовались происходящему. Если достаточное число этих игрушечных солдат покинет фатерланд, можно будет снова свободно вздохнуть, увеличить свою армию и довести ее до справедливого уровня. Вермахт всегда остается вермахтом, и в быстро меняющейся обстановке американцы готовы пересмотреть свою политику в отношении атомного оружия.

Комментаторы телевидения собрались на аэродроме, готовясь встретить первые возвращающиеся подразделения.

— Сержант?

— Да. Стюарт.

— Сержант Стюарт, вы, конечно, рады возвращению домой?

— Конечно.

— Не считаете ли вы, что Вайатт зашел слишком далеко, выйдя из НАТО?

— Не понял.

— Не считаете ли вы, что Вайатт поспешил с выходом из НАТО?

— Да, он выходит из НАТО. Мы первыми вернулись из Германии, разве вы не видите?

— Как вы относитесь к Вайатту?

— Ничего не могу сказать, Я с ним не встречался.

Прошло восемнадцать дней. Страна, за небольшим исключением, признала правительство Вайатта. У народа не пропал интерес к этому человеку. Люди читали декреты и обсуждали их, на что Вайатт и рассчитывал. Во все школы было разослано распоряжение о том, что детям старше одиннадцати лет разрешается обсуждать дела страны. По указанию капитана Вайатта в часы, отведенные для изучения текущих событий, в школах должны были зачитываться все декреты и распоряжения правительства. По сообщению министерства просвещения, эти нововведения были хорошо приняты учащимися.

Вайатт не переставал разъяснять, что каждый шаг предпринимается им в интересах народа, для его выгоды и что народ имеет право знать, какие мероприятия проводятся от его имени, право обсуждать и даже критиковать эти мероприятия.

По этим причинам в канцелярию Вайатта поступило столько писем, что штаты пришлось резко увеличить. Через три недели после прихода к власти Вайатт имел все основания заявить, что политическая сознательность достигла небывалых высот. По мнению Вайатта, это было не только полезной, но и необходимой предпосылкой подлинно демократической конституции.

Планы отправки экспедиции были почти завершены. В ближайшее время Вайатт должен был объявить, что по согласованию с министерством обороны и видами вооруженных сил создан небольшой экспедиционный отряд, который через несколько дней отправится в Замбию. А пока все хранилось в строжайшей тайне. Слухи постепенно переросли в уверенность — Вайатт что-то замышляет. Речь может идти только о Родезии…

Следующим свидетелем был генерал-майор сэр Уильям Одгсон, ветеран второй мировой войны, неофициально считавшийся армейским козлом отпущения номер один. Армии тоже нужно было преподнести урок, которого она не забыла бы. Социалисты, тори и Хартфиш были в полном согласии на этот счет.

Вряд ли происходящее можно было назвать судом в общепринятом смысле. Никто на подобное не мог осмелиться, дабы не вызвать озлобления в вооруженных силах и не создать еще одного Вайатта.

Решение Хартфиша было прекрасным — ставить виновных к позорному столбу. Пригвоздить человека к кресту с помощью слов крепче, чем гвоздями. Поставить его в положение свидетеля, загнать в угол вместе с остальными соучастниками. Временное правительство дало Хартфишу согласие на это.

— Сэр Уильям, вы были тесно связаны с этой военной операцией, не так ли?

— Да.

— Когда вы впервые узнали о ней?

— Я получил соответствующее письмо, как и командующие другими видами вооруженных сил и официальные лица министерства обороны. В этом письме содержалось приглашение явиться на заседание совета в полном составе.

— Учитывая ваши прежние обязательства, можно предположить, что вы игнорировали это приглашение?

— Нет, я не игнорировал его.

— Понимаю. Итак, вы прибыли на совещание, где председательствовал Вайатт?

— Да.

— Встречали ли вы его прежде?

— Нет, никогда.

— Какое мнение у вас сложилось о Вайатте?

— На меня произвела впечатление прежде всего его искренность и, во-вторых, его хватка…

— Достаточно. Итак, он произвел на вас впечатление. Скажите, сэр Уильям, вы когда-нибудь смотрите телевизионные передачи? Театральные постановки, например?

— Да, часто. Когда есть время.

— Считаете ли вы, что умеете оценить игру актеров?

— Уверен, что сумею отличить хорошую игру от плохой.

— Во время всех этих событий Вайатт производил на вас настолько хорошее впечатление, что вы были готовы принять на себя часть ответственности за его военную авантюру?

— Ваша терминология не отражает намерений Вайатта.

— Признаете ли вы, кадровый военный, что приветствовали экспедицию, организованную дезертиром, потому что она рассеивала скуку мирного времени?

— Если вы считаете, что прошедшие войну и знающие о ее последствиях горят желанием снова воевать ради избавления от скуки, то мне остается сказать одно: вы глубоко ошибаетесь.

— Вам были известны сложности родезийской проблемы?

— Вайатт ясно показал, что ничего сложного в этой проблеме не было.

«Вопрос не в белых меньшинствах и темнокожем большинстве. Вопрос в том, что люди лишают других людей определенных человеческих прав. Я привел достаточно фактов, доказывающих, что Родезия полна решимости создать на своей земле дух апартеида, по своей неприглядности точно такой же, как и в других районах Южной Африки.

Это положение сохранялось слишком долго и зашло достаточно далеко. Если, подобно Ригли, мы будем уходить от решения вопроса, то докажем так называемому третьему миру, что считаем белый цвет кожи священнее справедливости.

Мы слышали все аргументы. Знакомы с бесконечными дискуссиями, новостями и точками зрения всех заинтересованных. Только всех ли? Где голос двух миллионов африканцев, которые заинтересованы в этом вопросе больше других?

Если слово «целостность» имеет какой-нибудь смысл, то нам нечего терять в Африке, кроме сомнительной любви со стороны белых родезийцев. Если наши деяния правомерны, почему мы должны бояться отрицательной реакции ультрабелых государств? Почему мы должны поклоняться аплодисментам ультрачерных государств?

В следующей главе истории будет записано, что мы действовали во имя блага и во имя соблюдения чистоты принципов более значимых, чем десять заповедей, — во имя уважения, соблюдения достоинства и справедливости для каждого».

— Узнаете эту выдержку из вступительного слова Вайатта, сэр Уильям?

— Узнаю.

— Готовы ли вы сказать, что эта эмоциональная тирада убедила вас безоговорочно согласиться помочь Вайатту?

— Да.

— Скажите, сэр Уильям, что произошло бы в случае вашего отказа санкционировать применение силы в Родезии?

— Думаю, что эту санкцию дал бы кто-нибудь другой.

— Значит, вы согласились на проведение экспедиции, считая, что в случае вашего отказа ее санкционирует кто-нибудь другой?

— Нет, это не так. Я…

— Не возникали ли у вас угрызения совести по поводу того, что белые будут проливать кровь белых людей?

— Такой вопрос не возникал.

— А его следовало бы поставить. Повторяю — вы не задумывались над тем фактом, что содействовали развязыванию гражданской братоубийственной войны. Не так ли?

— В вашем заключении слишком много эмоций.

— Вы считаете, что все дело в эмоциональной окраске?

— С таким же успехом гражданской войной можно назвать и первую мировую войну, поскольку кайзер и король Георг были противниками.

— Нас сейчас не интересует первая мировая война. Мы стараемся выяснить позицию армии в родезийских делах.

— Армия решала свои задачи согласно полученным приказам, которые, строго говоря, никто не отдавал.

— Мне кажется, мы уже разделались с этим довольно неприглядным обманом. Я имею в виду вопрос об ответственности.

— Если вы пытаетесь взвалить вину на командование армии, то я лично готов принять ответственность на себя.

— Ту самую ответственность, которую вам навязали неизвестный капитан, пара лейтенантов и несколько других темных лиц?

— Капитан Вайатт был человеком дела и чести. В нем сочетались ум и понимание, чего не хватает шестистам вашим самолюбивым парламентариям.

— Значит, вы сейчас принимаете на себя роль свидетеля, выступающего в интересах подсудимого, сэр Уильям?

— Мне сказали, что меня попросят ответить на несколько вопросов о роли армии в Родезии. Я не был готов к замаскированным клеветническим заявлениям.

— Чего же вы ждали? Награждения орденом за то, что смешали доброе имя нашей страны с грязью? За то, что вместе со своими коллегами не приняли мер, которые позволили бы ликвидировать заговор через два-три часа? За то, что спокойно сидели дома, пока королева, отец которой произвел вас в рыцари, подвергалась оскорблениям на глазах у всего мира? Чего вы ждали, сэр Уильям?.. У меня нет больше вопросов к этому свидетелю.

Перринс изучал сидевшего перед ним человека, решая, как приступить к делу. Тридцать семь лет, а выглядит на десять лет старше. Видно, сказалась тюрьма. Самоуверенность уже уступила место стремлению услужить сильным людям. Он еще не был твердо уверен в своем будущем, но чувствовал, что его не обидят. Притворная улыбка на грубом лице этого человека не устранила чувства брезгливости у Перринса. Стараясь скрыть свое неудовольствие полученным заданием от находившегося перед ним Лейвери и от самого себя, Перринс резко сказал:

— Итак, вам нравится убивать ночных сторожей. Лейвери облизал сухие губы и почему-то огляделся.

— Три дня публичного показа. Это вас привлекает? Три дня, не меньше, а потом десять лет в трудовом лагере.

— Он не имеет права. В цивилизованном обществе это бесчеловечно.

Лейвери сомневался во многом, но в этом он был совершенно уверен.

— Вы, дикари, слишком свободно обращаетесь со словом «цивилизация». Что бы я ни думал о Вайатте… — Перринс вдруг замолк, поняв, что совершает ошибку. — Значит, вы умеете обращаться с оружием?

— Да, сэр. То есть у меня были неплохие результаты во время службы в армии. Говорят, что я мог бы даже получить королевскую медаль.

— Нравится стрелять?

— Нравится.

— По людям?

Лейвери испугался и решил промолчать.

— Ваши политические убеждения?

— Я либерал, сэр.

Перринс рванулся грудью вперед.

— Не пытайтесь шутить со мной, Лейвери. Если вы вынудите меня презирать вас больше, чем я уже презираю, то исчезнете навсегда, и даже ваша жена никогда не пожалеет об этом. Понимаете? — Перринс дал понять, что не ждет ответа. — В течение двух лет вы состояли членом социально-селективной партии Грахэма Виндзора, были специалистом по террору против иммигрантов. Но даже для этой партии вы оказались слишком растленным элементом, и вас исключили. Перед тем как отбыть два последних наказания в тюрьме, вы служили у человека по фамилии Рахман. Что же вы делали у бывшего министра жилищного строительства?

Лейвери впал в отчаяние и тихо сказал:

— Вы же знаете, что я делал.

Перринс сделал вид, что не слышал ответа. Он изучал лежавшее перед ним личное дело.

— Итак, вы сторонник жестких мер против иммигрантов.

— Мне они не нравятся.

— Почему?

— Просто так.

— Ваша логика убийственна. Вы, конечно, знаете, что капитан Вайатт и его люди вряд ли согласятся с вами?

Опять этот Вайатт. У Лейвери хватило сообразительности, чтобы уловить связь между вопросами Перринса и этим именем.

— Этот Вайатт — сукин сын. Он не посмеет, ведь никто…

— Найдется порядочно людей, которые поддержат его, если, конечно, мы не остановим их.

Остановить их! По мнению Лейвери, можно было бы остановить сторожа, убить его. Но правительство? Пока Лейвери раздумывал над этим, Перринс как бы между прочим сказал:

— Это будет стоить пять тысяч.

Лейвери от удивления открыл рот. Так вот в чем дело. Упоминание о деньгах сразу все прояснило. И все же нужно было выяснить дело до конца, тем более что Лейвери чувствовал нежелание Перринса вдаваться в детали.

— Пока нам нужно убрать только одного из них, — сказал Перринс. — Одного, до которого можно добраться без труда.

— Вы предлагаете мне работать на службу безопасности?

— Для нас вы не существуете, — уклонился от прямого ответа Перринс. — Поняли?

— А если я откажусь?

— Попробуйте.

Лейвери быстро отверг это предложение.

— Что я должен сделать?

— Мой сотрудник даст вам все нужные указания. Мысли закружились в голове Лейвери. «Пять тысяч…

и услуга стране».

— Возможно, вам следовало бы потренироваться в стрельбе, — сухо заметил Перринс.

— Это излишне. Не беспокойтесь. Пять тысяч! Вот жена обрадуется.

— Если ваша жена или кто-нибудь еще услышит хотя бы слово о том, что здесь говорилось, вас не станет прежде, чем вы сумеете написать завещание.

Лейвери с недоверием посмотрел на Перринса.

— Это вы сумеете сделать.

Злость на самого себя и на Лейвери, охватившая Перринса, лишила его того удовольствия, которое он было испытал от наивности Лейвери. Через пять минут этот дурак будет беседовать с Керли, который в иных условиях сразу пристрелил бы его. Интервью закончилось. Перринс нанял убийцу.

На девятнадцатый день своего пребывания у власти Вайатт выступал на совещании представителей делового мира, состоявшемся в зале заседаний палаты общин Твердоголовых бизнесменов не интересовали планы Вайатта в отношении пересмотра конституции. Их больше волновали экономические проблемы.

— Но разве не очевидно, что решение этих проблем нужно искать глубже? — спрашивал Вайатт. — Ваши проблемы — это проблемы общегосударственные, хотите вы этого или нет. Мы можем по-прежнему смехотворно вести себя, настаивать на своем праве играть так называемую международную роль, залезать в долги у европейских банкиров. Ведь международная помощь лучше национальной? Или мы можем осознать ответственность за решение внутренних проблем, совершить стратегический отход, сосредоточить наши силы и средства на обеспечении целостности нашего государства.

Выбирайте: мощные резервы, благоприятный торговый баланс, укрепление позиций нашей валюты или валютные кризисы, долги, безрассудные капиталовложения и, следовательно, экономический застой.

Ваши трудности производства, отношения с рабочими, проблема расширения производства являются следствием глупой, нереалистической политики бывших правительств, которые предпочитали пушки экономическому росту и стабильности. Эта политика стала преступной в руках социалистов, которые были убеждены, что смогут иметь пушки, масло и варенье.

Существует только одно решение — отказаться от этой политики, от услуг заокеанских экономистов, которым платят деньги, а они доказывают, что могут работать только при условии, если дважды два составит пять. Меньше чем за три недели я укрепил наши внутренние позиции просто за счет сокращения вдвое расходов на военные нужды. Раздавались крики и угрозы в мой адрес, возможно, и некоторые из вас причастны к этому. Но послушайте.

Из сбереженной тысячи миллионов фунтов мы выделяем сто миллионов для оказания немедленной помощи судостроительной промышленности, чтобы она могла на равных соперничать с остальными странами мира.

Почему мы не должны строить танкеров водоизмещением триста тысяч тонн? Коротко на этот вопрос можно ответить так: мы можем это сделать и сделаем. Если среди вас есть судостроители, передайте рабочим, что когда я говорю о промышленном развитии, имею в виду промышленное развитие, а не бросаю слов на ветер, подобно болтунам-социалистам, которые все время чего-то выжидали, сами не зная чего.

Или экономическая жизнеспособность или международное чванство — и то и другое вместе невозможно.

Вайатт рассказывал дальше о торговых делегациях, направляемых в разные районы мира, о снятии импортных пошлин на промышленные товары, об ослаблении кредитных ограничений. Он подчеркнул необходимость разнообразить промышленную продукцию. Очень важно, сказал он, ликвидировать традиционную зависимость, например, от ввоза автомобилей. Это позволит стабилизировать экономику.

Вся речь Вайатта носила боевой характер. Он знал, что нужно атаковать, нужно самому навязать требуемый темп, чтобы преодолеть открытую оппозицию и скрытую враждебность. Своей энергией и глубиной мыслей Вайатт привлек слушавших его людей на свою сторону, воодушевил их своей целеустремленностью. Они приняли его лозунг: «Мы можем это сделать и сделаем». Один из присутствовавших позже сказал: «Этот парень энергичен, и его предложения конструктивны. Не знаю, чего еще нам желать».