Человек-луч

Глава пятая
СТРАДАНИЯ Л. БУБЫРИНА

Приближался установленный срок решающего опыта с Деткой. Весь академический городок занимался подготовкой эксперимента.

Около массивного бетонного основания, которое под напором энергии необычайной силы дрожало, как кисея на ветру, дежурили круглые сутки сотрудники Института научной фантастики. Работники Института кибернетики во главе с профессором Ван Лан-ши вторые сутки не спали и не ели, занятые последними расчетами.

Между тем в городе Майске текла обычная жизнь.

Среди событий исключительных следовало, пожалуй, отметить лишь тот факт, что некий Леня Бубырин — Бубырь, как его прозвали одноклассники, — человек в общем веселый, сегодня выглядел крайне озабоченным и удрученным.

Ни мать, ни отец, ни тем более учителя не могли бы даже разобраться в причинах забот и скорби Бубыря, и, уж конечно, не стоило ждать от них сочувствия. Дело в том, что через два дня должна была состояться решающая игра между командой их дома № 18 и сборной Лесного проезда, а шайбы до сих пор не было!

То есть шайба еще не так давно была, и довольно хорошая. Ее вырезали из старой автомобильной шины. В то время как нижняя часть шайбы оставалась совершенно гладкой, верхнюю бороздили уже сильно сточенные от долгой езды, но еще вполне заметные, твердые, несгибаемые складки.

Ребята приспособились к этим особенностям и знали, когда какой стороной лучше ее кидать.

Немногие команды имели такую шайбу. Собственно говоря, она ничем не отличалась от настоящей. И Пашка Алеев, который добыл где-то кусок старой шины и сам вырезал эту замечательную шайбу, уверял, что шайба, которой играет первая команда непобедимого «Химика», будет даже малость полегче.

Ну, а теперь ни у команды П.Алеева, ни у команды Л.Бубырина шайбы не было. И виноват в этом был безусловно Бубырин, чего он и сам не отрицал.

Да, вина была его. Они проводили во дворе товарищескую игру. Все шло отлично. Леня, как всегда, стоял в воротах. Он был непрошибаемый вратарь. И на этот раз, как противники ни старались, они так и не могли открыть счет. Неожиданно к воротам вырвался сам Пашка Алеев. Все остались позади, а он мгновенно оказался перед замершим Бубырем и метнул шайбу в левый угол ворот. За какую-то ничтожную долю секунды до броска Бубырь разгадал, куда Пашка бросит шайбу, и рванулся в левый угол одновременно с ней. Бубырь не мог объяснить, почему так произошло. Словно какая-то сила толкала его туда, куда нужно. Он принял шайбу на свою широкую, прочную клюшку, сделанную из дубовой клепки. Непробиваемый вратарь и на этот раз оказался на высоте!

Но затем случилось ужасное: отскочив от клюшки, шайба угодила не то в щеку, не то в нос одному пожилому дяденьке, который жил на четвертом этаже с двумя взрослыми дочками и в этот момент зачем-то проходил мимо.

Дяденька что-то пробормотал — что именно, осталось неизвестным — и, подняв шайбу, вошел в свой подъезд. Сколько ни ныли потом ребята под дверями, сколько ни стучались, ни скреблись, ни бросали снегом в темное окно, все было кончено. Шайба к ним не вернулась. Лишь на второй день, жалобно всхлипывая, растирая несуществующие слезы на своей толстой и румяной, очень похожей на колобок физиономии, Леня выведал у одной из дочек сурового дяденьки, что шайба была брошена в помойное ведро, а оттуда попала в мусорный ящик.

Нелегко среди бела дня и в то же время в глубокой тайне от домашних и даже от всех окружающих организовать тщательное изучение содержимого мусорного ящика. Но это было сделано. Не замечая вони, ребята палками разгребли все, что было в ящике, но шайбы там не оказалось… Может быть, мусорщики раньше очистили ящик, может быть, все выдумала хитрая дочка, но шайбы не было…

Несколько дней пытались играть чем попало. На свалке Химкомбината среди всяких любопытных предметов нашлись разъеденные кислотой резиновые пробки. Их набрали больше сотни, но все они оказались слишком малы. Была перепробована масса различных предметов: кусок дерева, банка из-под ваксы, набалдашник от трости, старая мыльница, сломанный кубарь, замерзшее лошадиное яблоко, — но все это было не то! Игра как-то не клеилась. И вот тогда перед Бубырем «во весь рост» была поставлена задача: достать любой ценой новую шайбу.

После того как очередное лошадиное яблоко от удара о клюшку разлетелось вдребезги, Пашка пододвинулся к Бубырю и негромко, но очень внятно сказал:

— Чтобы завтра была шайба! А не то знаешь что будет?

Это Леня знал. Он и то удивлялся, что его так долго не трогали.

Вечером, после того как уроки были сделаны, он уселся на пол в самом уютном месте — между тумбой письменного стола и платяным шкафом — и принялся размышлять.

План у него был. Но как привести этот план в исполнение?

Дело в том, что в корзине, в углу коридора, хранилась масса старой обуви, которую мама еще не решалась выбросить окончательно. На папиных ботинках, совершенно негодных, были замечательные каблуки литой резины. По всем Лениным расчетам, такой каблук, конечно аккуратно отодранный от ботинка, представлял бы великолепную шайбу.

Но между идеей и ее осуществлением было столько препятствий! Сидя в своем углу, Леня вспомнил, как папа рассказывал маме о том, сколько трудов ему стоило провести в жизнь свое изобретение. «Куда легче изобрести, чем внедрить!» — повторял папа с ожесточением, и сейчас Леня понял, что это совершенно правильно.

Если обо всем честно рассказать маме и попросить ее отдать хотя бы один каблук, немедленно выяснится, что это еще хорошие ботинки, что они очень нужны, что мама собиралась со дня на день отдать их в ремонт и так далее. Стащить этот никому не нужный башмак было бы легче всего, но Леня давно установил, что стоило тронуть любую вещь, и мама, совершенно непонятно каким образом, об этом узнавала. Для того же чтобы найти этот крайне необходимый ботинок, придется наверняка перерыть всю корзину: чем вещь нужнее, тем дальше она лежит.

Несмотря на все трудности, был избран вариант похищения. Оно состоялось в ближайший вечер, когда папа и мама ушли в клуб на спектакль, а старшая сестра, вместо того чтобы сидеть над уроками, воспользовавшись неожиданной свободой, удрала к подругам.

Леня взялся за дело обстоятельно. Выдвинув корзину под яркий свет лампы, он прежде всего решил твердо запомнить, как что лежит, чтобы уложить потом обувь в таком же порядке. Чего только не было в корзине! Он встретил свои первые крошечные ботинки, от которых остался один верх, поудивлялся и похихикал над гусариками с голубым помпоном, не сразу сообразив, что это не так давно тоже было его обувью. Зачем мама их хранит? Он увидел свои башмаки, уже настоящие, но такие маленькие, что сейчас в них не влезла бы и половина его ступни. Как он и ожидал, нужные ботинки отца с литыми каблуками оказались в нижнем ряду.

Как часто бывает, что, мечтая о какой-нибудь вещи, мы представляем ее себе куда лучше, чем она выглядит в действительности! Леня, скорбно оттопырив губы, с вытянутым лицом, вертел в руках папины башмаки. Действительно, каблуки у них были литые. Но как немного осталось от этих каблуков!

Он долго прикидывал, какой же каблук мог хоть в небольшой степени сойти за шайбу, и наконец, вздохнув, остановился на левом.

Отодрать стоптанный каблук дело вовсе не простое. Если не верите — попробуйте. Леня едва справился с задачей и успел убрать корзину, когда в дверь постучали. В этот момент он работал веником, скрывая следы своего преступления. Поспешно забросив веник за велосипед, а ногой сунув под шкаф остатки мусора, он открыл дверь, не вынимая из кармана кулак, где был зажат драгоценный каблук.

— А-а, это ты! — вздохнул Леня с облегчением, увидев сестру.

— А ты думал? — сухо отозвалась она, расстроенная виденным у подруги замечательным розовым платьем с кружевным воротничком.

— Нет, я так просто, — ухмыльнулся Леня и тотчас ушел в ванную. Там, тщательно заперев дверь, он снова извлек каблук и, полюбовавшись им, решил, что вернее всего будет пока спрятать его в велосипедный футляр для инструментов.

На следующий день, едва позавтракав, Леня вылетел во двор, сжимая в кулаке заветный каблук.

Пашка хмыкнул не очень одобрительно, увидев эту шайбу. Однако решающим испытанием должна была стать игра.

И вот, выпущенная из рук Лени, шайба неуверенно запрыгала по мерзлым кочкам и буграм двора.

— Конечно, — сказал Леня, — если бы на льду…

— А старая и здесь была хороша, — сурово изрек Пашка.

Ясно, шайба легка и слишком уж плоская! Игру пришлось прервать. Леня чуть не плакал.

— Идея хорошая, — сказал Пашка, ковыряя шайбу ногтем. — Но нужен нельм каблук. Понимаешь, новый. Нестоптанный…

— Где же я его возьму? — всхлипнул Леня.

— Вот этого я не знаю…

Никто не подозревал, как внимательно изучал Леня в ближайшие часы ноги всех членов своего семейства. Он быстро убедился, что мать и сестра не представляют для него никакого интереса. Оставались отец и он сам, Бубырь. Но ему на зиму были выданы валенки, срезать же каблук с ботинок, в которых отец ходил на работу, было настолько рискованной затеей, что Бубырь сразу благоразумно от нее отказался.

Было от чего прийти в отчаяние!

И в тот момент, когда казалось, что все пропало, Леня с трепетом вдохновения вспомнил, что ему еще весной были куплены ботинки навырост, что они, целехонькие до сих пор, лежат в нижнем ящике шкафа, там, где мама хранила новую обувь, и что об этих ботинках вряд ли кто-нибудь вспомнит до новой весны. А это еще когда будет!

Дождавшись снова, чтобы все разошлись и оставили его в квартире одного, Леня не только с чрезвычайной аккуратностью отделил каблук, но даже прибил на его место теми же новыми гвоздями старый папин каблук, не сумевший стать шайбой. Что касается нового каблука, то он не вызывал никаких сомнений. Это была настоящая шайба, даже лучше той, знаменитой, вырезанной из старой шины.

А как хороша она оказалась в игре! Когда уже поздно вечером пришлось расходиться по домам, Пашка забрал шайбу себе.

— Целее будет! — сказал он многозначительно.

И от этих слов сердце Лени сжалось в тяжелом предчувствии.

Ему сразу показалось, что он очень устал и ноги не торопились нести его домой.

Но когда он решительно позвонил, а потом, потянув на себя тяжелую дверь, незаметно взглянул на лицо открывавшей ему сестры, то ничего особенного не заметил. И мама была спокойна. Она позвала его ужинать, они поговорили о школьных делах и о мальчишках, которых мама знала. Она расспрашивала о Пашке. И только! Леня даже принялся болтать ногами и победоносно взглянул на сестру, которая вечно корчила из себя старшую и даже сейчас сидела с какой-то непроницаемой физиономией. Разве сумела бы она так здорово раздобыть шайбу?

Отец, поужинав, включил телевизор. И Леня благодушно подсел к нему, когда внезапно сверкнула молния: мама вошла в столовую, держа в каждой руке по башмаку, над одним из которых Леня произвел хирургическую операцию.

Она молча сунула их отцу.

Он взял их и, явно не зная, что с ними делать, постучал одним о другой:

— Малы?

— Полюбуйся на забавы своего сына! — зловеще произнесла мама.

Лёне показалось, что он стал совсем маленьким, что если сжаться еще сильнее, то можно целиком уйти в щель кресла и там пересидеть то ужасное, что сейчас должно было разразиться.

Папа внимательно осмотрел верх ботинок и, ничего не обнаружив, перевернул их подошвами к себе. По тому, как он присвистнул, чувствовалось, что зрелище произвело на него впечатление.

— Тонкая работа! — сказал папа и попробовал ковырнуть пальцем приколоченный Леней старый каблук, но без всякого успеха. — Парень потрудился на славу!

Леня чуть было не приподнял голову, но, вспомнив, что папины реплики на такие темы в присутствии мамы ничего не значат, продолжал сидеть смирно.

— Странно, что ты способен шутить. — Мама сделала внушительную паузу, вполне достаточную для того, чтобы папа прочувствовал свое недопустимое легкомыслие. — Шутки сейчас совершенно неуместны. Ботинки стоили семьдесят рублей… За эти деньги папа должен работать целый день…

Это уже адресовалось Лёне.

— А что? — не выдержав, буркнул он. — Я их и такими буду носить…

Папа щелкнул ботинком о ботинок и протянул маме.

— Зачем они мне? — удивилась мама. — Ты слышал, он их будет носить. Отлично! Валенки я уберу, а ты завтра же наденешь эту обувь и шерстяные носки…

Леня был уверен, что отделался очень дешево. Но, если кому-нибудь из вас приходилось носить ботинки с разными каблуками, вы легко вообразите те мучения, которые он испытал еще по дороге в школу.

На переменах он не вылезал из-за парты, а когда шли домой, не выдержал и, прихрамывая, попросил Пашку отдать каблук.

— Шайбу? — удивился Пашка. — Ты что?

Только через сутки Пашка сжалился. В сапожной мастерской каблук поставили на место, мама снова убрала ботинки и выдала бедному Бубырю валенки. Как приятно было их надеть и ходить не хромая!…

Но шайбы снова не было. Следовало предпринять решительные шаги.

Оля, старшая сестра, по указанию мамы или из-за своего зловредного характера, внимательно следила теперь за Леней.

— Она мне прямо дышать не дает! — пожаловался как-то Бубырь отцу.

— Ничего, сынок, — отец шутя подтолкнул Бубыря, — а ты знай свое, дыши помаленьку…

Похоже было, что Бубырь принял эти слова, как разрешение действовать.

Во всяком случае, уже на следующий день хоккей возобновился. И каждый вечер стоило больших трудов загнать Леню домой. Он приходил до того извалявшись в снегу, что на ворсе лыжного костюма каменели сосульки, а снег нельзя было счистить. Едва держась на ногах от усталости, розовощекий, с блестящими, потемневшими глазами, он победоносно посматривал на сестру.

Оля и мама с ног сбились, пытаясь сначала выяснить, что же теперь из домашнего имущества стало шайбой, а потом — хоть взглянуть на эту шайбу, которая не давала им покоя. Но, конечно, шайба исчезала, как только они появлялись поблизости.

Так прошли среда, четверг и пятница.

Наступила суббота.

Никто в Майске не подозревал, что именно сегодня кончается срок, установленный академиком Андрюхиным для опыта с Деткой.

Андрюхин предложил было снабдить Детку ошейником и выгравировать на нем адрес, куда в случае отклонения от заданного пути нашедшему следовало доставить таксу.

— Отклонения не будет! — решительно воспротивился Паверман. — Я не понимаю, Иван Дмитриевич…

— Ну хорошо, хорошо! — согласился Андрюхин. — Не хотите дать Детке ошейник — не надо…

Ничего не подозревая, жители Майска занимались своими обычными делами.

По субботам, как всегда, мама командовала генеральным купанием всех членов семьи. И, хотя она была занята более, чем обычно, ей бросились в глаза угрюмость и озабоченность сына, непонятные после трех дней безудержного веселья. Маме, впрочем, и в голову не приходило, что эта смена настроений, ванна и хоккей имеют между собой что-то общее.

После уроков, чуть-чуть перекусив, что уже само по себе свидетельствовало о смятении в душе Бубыря, и убедившись, что ванна затоплена, он сбежал во двор.

Первой купалась Оля. По субботам она мылась не под душем, как ежедневно, а напускала для себя полную ванну воды. Вот это-то было ужасно! Она долго возилась, что-то бурчала, так что наконец мама, не слыша плеска воды, окликнула ее:

— Ты что, заснула? Когда же ты думаешь мыться?

— Не знаю! — сердито отвечала Оля.

— Ну, что тут еще? — Мама появилась в ванной. — Что еще стряслось?

— Куда-то засунули пробку! — раскрасневшаяся и растрепанная, сердито ответила Оля. — Ищу, как дура, целый час…

И вдруг она, прервав себя на полуслове, молча уставилась на мать вытаращенными глазами. Мать таким же остановившимся и очень сосредоточенным взглядом рассматривала дочь, хотя видела, казалось, вовсе не ее.

В следующее мгновение, кое-как накинув шубку, Оля выскочила во двор.

Там в это время шел жаркий спор.

— Отдай, — просил Леня Пашку. — Сегодня ведь суббота, все моются раньше… А не то отнимут…

— Не отнимут! — упрямился Пашка. — Откуда известно, что она у тебя? Нету, и всё!

— Все равно узнают! — хныкал Леня.

Задыхаясь, с мокрыми кудряшками, прилипшими ко лбу, между ними выросла Оля.

— Где пробка? — выдохнула она. — Давай живо, мама идет!

Леня молча, жалобно и укоризненно смотрел на Пашку, и тот, отвернувшись, нехотя сунул ему пробку от ванны, последнюю, быть может самую великолепную, шайбу…

Бросив Лёне какую-то очень злую угрозу, Оля умчалась. Ребята потоптались около Бубыря, посмеялись, повздыхали и тоже разошлись.

— Ладно уж, валяй домой! — сказал милостиво Пашка. — Не бойся, не убьют дорогого сыночка… — И тоже ушел, посвистывая.

А Лёне совсем не хотелось свистеть. Было холодно, скучно и одиноко, но идти домой он не решался. Падал редкий снежок; во дворе было так темно, что и снежинки казались темными. Все люди сидели дома, и в окнах как будто дразнились и хвастались приветливые разноцветные абажуры. А во дворе не было никого и стояла такая неприятная и тяжелая тишина, как будто все навсегда покинули Бубыря, ушли в свои веселые, теплые комнаты. Он слонялся по двору, обошел заваленный грязным снегом скверик. И, если бы кто-нибудь в эту минуту сказал ему хоть слово, он бы немедленно заревел. Но никого не было.

Петляя по двору, он все-таки незаметно приближался к своему подъезду. Но, подойдя к нему, снова не решился войти и присел на корточки, подперев спиной стену.

Честно говоря, Бубырь немного хитрил. Он ждал. Должна же была выскочить в конце концов встревоженная его исчезновением мама или хотя бы Оля. Им давно уже следовало бы поинтересоваться…

Так он сидел, тыкая прутиком в снег, немного тоскуя, немного боясь темноты и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество. Потом ему показалось, что прямо перед глазами сверкнула необычайно яркая лампа; он услышал какой-то треск, легкий щелчок. Его смутно удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что Леня едва не взвыл от страха. Но тут же он услышал жалобное, тоненькое повизгивание. Неужели щенок? Недоумевая, откуда он взялся, Леня слегка нагнулся вперед, всматриваясь. Верно, щенок! Совсем черный! Леня стал поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это действительно песик. Даже не щенок, а вполне взрослая такса, хоть и молоденькая.

— Черная, как муха, — прошептал Леня, все еще с недоверием присматриваясь к песику.

Главное, что смущало Бубыря, это совершенно неожиданное появление таксы из ничего, из воздуха. И еще то, что она была или больна, или сильно избита. В самом деле, он же сидел здесь долго, смотрел вокруг, прислушивался — никого и ничего. И вдруг — собачонка, да такая, каких никто поблизости никогда не видел! И почему она так жалобно визжит?

Леня, все еще сидя на корточках, пощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как если бы встретилось больное место, а продолжала так же однообразно скулить. И все время мелко дрожала, будто ее бил озноб.

Значит, она все-таки больна. И Леня решился. Осторожно взяв ее на руки и кряхтя, как столетний дед, он приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на весь двор, будто ей сделали больно.

— Ты что? — испугался Леня. — Чего ты?

Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей в глаза, но и глаза и нос у нее были такие же черные, как и короткая шерсть. Ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг влажное, теплое прикосновение заставило Леню рассмеяться.

— Он лижется! — в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. — Ах ты, дурачок!

И, совсем забыв о ванне, о пробке и об ожидавших его дома неприятностях, Бубырь, перепрыгивая через ступеньки и крепко держа драгоценную ношу, помчался домой.

Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную девчонку, Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому задирать, а только сам лупил изредка.

— Куда катишься, Колобок? — спросила она, раскачивая перед носом Лени кожаную сумку.

Леня даже не обратил внимания на обидное прозвище.

— Вот, видела? — Он торжествующе показал все еще дрожащую таксу. — Моя!

— Откуда? — Глаза Нинки вспыхнули любопытством, и она протянула руку к собачонке.

Но Леня плечом отбросил ее руку.

— Нельзя! Укусит! Нашел я ее. Она сама появилась… — сбивчиво объяснил он.

— Стащил, стащил! — закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый шепот. — Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто в жизнь не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно…

— То-о-же выдумала… Отойди, не мешай! — Леня упорно пропихивался вперед мимо прыгавшей перед ним Нинки.

— Лучше дай! А то всем скажу, что стащил, что сама видела, как тащил из сарая…

— Из какого сарая? Ты что! — испугался Леня.

Может, и справилась бы с ним хитрющая Нинка-пружинка, но в это время наверху с треском распахнулась дверь и мамин голос, хоть и сердитый, но очень приятный, приказал:

— Марш домой!

— Тетя Лиза, а он щенка украл! — тотчас закричала Нинка. — Я сама видела, на соседнем дворе… — И покатилась вниз по лестнице.

Будто идя на казнь, преодолел Леня оставшиеся до мамы пятнадцать ступенек.

— Когда же это кончится? — простонала мама, увидев Леню с его находкой. — У всех дети, как дети… Немедленно брось эту гадость!

— Это такса, — тихо сказал Леня. — Такая собака… Она больная…

— Больная собака! Заразная! Ужас! — закричала мама, пытаясь вырвать таксу. (Впервые песик взывал настоящим собачьим голосом.) — Он еще кусается, наверно? Бешеная! Брось сейчас же!

— Меня он не укусит, — упрямо сказал Леня.

Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, втолкнула его в прихожую вместе с прижатой к животу собачонкой.

— Ну хорошо! — сказала она решительно. — Сейчас я позову отца…

Как всегда в таких случаях, Леня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило впечатление.

— Я больше не могу! — заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. — Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.

Папа подошел ближе.

— А кто тебе сказал, что собака больна? — спросил он, с интересом присматриваясь к песику.

— Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна…

— По-моему, она здоровехонька. — Папа слегка потряс таксу за длинное ухо.

И та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно, что мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные собачьи глаза.

— Теперь она здорова, — со вздохом сказал Леня.

И, не глядя на маму, приготовившись к подзатыльнику, Леня осторожно опустил таксу на пол. Песик вильнул хвостом, метнулся к папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись на спину, заюлил всем телом, принюхиваясь к халату хозяйки.

— Абсолютно здоровый пес! — весело сказал папа. — И безусловно неглупый.

— Чепуха, — растерянно сказала мама. Безропотная покорность таксы произвела на нее впечатление. — Отлично, если она здорова, но мне не нужны ворованные собаки.

Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря.

— Я сидел у стены, — начал Леня, сразу увлекаясь, — вот так на корточках, и ковырял палкой. Никого не было, и вдруг блеснуло и откуда-то свалилась эта вот Муха… Это я ее так назвал, потому что она совсем черная и очень веселая.

— Что ж, ее выбросили из окошка? — поинтересовалась мама.

— Нет. Я сам не знаю, как это случилось. Но только не было ничего, и раз — собака… Она ничья.

— Ну вот видишь, — сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот, — она ничья. И чистенькая.

— Пусть и останется ничьей, — не очень уверенно сказала мама и ушла на кухню. — Пусть переночует, а утром — вон!

Папа и Бубырь обменялись понимающим, торжествующим взглядом.

Так в квартире Бубыриных осталась неизвестная собачонка.

Не раз в течение вечера мама, вспомнив о ее таинственном появлении, бросала начатое дело и пробовала беседовать с Мухой.

— Непонятная собака, — говорила мама, — что-то есть в тебе странное. Откуда ты взялась? Терпеть не могу секретов!

Муха внимательно прислушивалась к этим разговорам… Но через час, привыкнув, она при первом звуке маминого голоса, если в нем раздавался знакомый вопрос, опрокидывалась на спину и весело шевелила хвостом, ожидая, когда пощекочут ее брюхо.

— Во всяком случае, — заканчивала мама, — ты как будто действительно здорова…

Никто не знал, что теперешнюю Муху звали раньше Деткой, что она прожила необыкновенную и очень важную жизнь, что ее ищут и за ней охотятся… Десятки людей уже шли по ее следам.