Человек в Африке

Иногда в защиту европейских работорговцев, орудовавших в Западной Африке, говорят, что сами африканцы тоже были рабовладельцами. Будь это даже так, это плохое оправдание, но дело в том, что нет никаких свидетельств, которые доказывали бы правильность такого утверждения. Рабство, занесенное арабами и европейцами, не имело ничего общего с тем, что существовало до этого в Африке. Как и в других случаях, неверное толкование происходит от слишком широкого и умышленно неправильного употребления термина, и поэтому необходимо делать различие между рабством и сервильной системой.

Рабство и сервильное общество в Африке

Даже термином «сервильнссть», которому сопутствует представление об угнетении, нельзя точно определить то, что существовало в Африке до появления арабских а португальских работорговцев. Но различие между двумя терминами очень велико: если раба (можно было купить и продать, как вещь, а его потомки оставались навеки рабами, то серва связывали с хозяином определенные узы, которые он, приложив некоторые усилия, мог порвать. Хотя эти узы были такими крепкими, что у серва почти не было надежды на освобождение, даже в Европе, где крепостничество по жестокости приближалось к рабству, можно было добиться свободы.

Африканская сервильная система и европейское крепостничество были реакцией на различные обстоятельства и на различные условия. Различными были и степень закрепощения и шансы на освобождение серва или крепостного. Совершенно иными были и методы закрепощения мужчины или женщины. Это подтверждается документами Древнего Египта и древних арабских путешественников и географов.

Даже при египетской системе, которая была ближе к рабству, чем система древней Западной Африки, существовали законы, защищавшие здоровье и благополучие раба. В большинстве случаев это была скорее система контрактного труда, и рассказы о том, что крестьян хватали, порабощали и эксплуатировали на строительстве пирамид, не соответствуют действительности. Крестьян использовали на этих работах, но существовали очень строгие правила, касавшиеся условий работы и даже питания, и если правила не соблюдались, рабочие имели право на забастовку. Кроме того, эти работы проводились во время ежегодного половодья, когда крестьяне не были заняты на полях, и в какой-то степени такая работа даже помогал им.

Точно так же огромные подати, которые платились фараону в форме сельскохозяйственной продукции и трудовой повинности, не служили целям индивидуального обогащения (хотя это и случалось), а являлись взносом в дело национальной обороны, причем королевский двор играл роль центрального банка, способного в случае необходимости оказать любую помощь любой части государства. Последнее справедливо и в отношении тяжелых даней которые к югу отсюда народ платил многим традиционным африканским королям, так что в этом отношении они похожи на египетских фараонов. Напрашивается сравнение и с нашей налоговой системой. Сервильная система в Африке зарождалась различными путями. Как и в Европе, зачастую это была отработка долга, расплата за преступление или метод закрепощения плённых взятых на войне или во время набега. Однако, пока рабы с появлением арабов и европейцев не превратились в товар, войны и набеги не велись специально для захвата пленных. Характер традиционного общества был таков, что оно не нуждалось в рабочей силе даже дешевой. Война и набеги велись по экономическим причинам и в результате увеличения земельного голода, а следствием их был захват пленных. Они были вынуждены выбирать — или смерть или закрепощение. Сервильная система служила также разумным и довольно гуманным способом исправления преступника, заменявшим наказание. В обоих случаях эта система возвращала обществу тех, кто временно находился вне его орбиты.

Взятые в плен члены других племен не имели родственных связей с теми, кто их пленил, и поэтому оказывались вне рамок всеобъемлющей семейной системы данного племени. На них не распространялись и религиозные санкции, так как у них была иная вера. С ними нельзя было породниться, а втянуть их в общую систему межличностных отношений можно было только путем усыновления, что случалось с сервами в Африке довольно часто.

То же самое относится и к преступникам. Однако лучше говорить о преступниках как о больных людях, ибо в Африке человек, который ведет себя как полнокровный член общества, считается нормальным, а ненормальным признается любое антиобщественное поведение, означающее, что человек испорчен колдуном или находится под проклятием. Незначительные преступления улаживаются на местах — преступника возвращают обществу и в семью после того, как он возместит убытки и принесет жертву духам. Но убийство, прелюбодеяние или кровосмешение считается настолько серьезным преступлением, что присутствие преступника в общине может стать постоянным источником трений. Его изгоняют или он уходит сам и добивается, чтобы его приняли в семью где-нибудь в другом месте.

Усыновление преступников или пленных в качестве сервов позволяло втянуть их в социальную структуру таким образом, что они оказывались под воздействием общественных и ритуальных санкций и были обязаны соблюдать принятые правила поведения. Благодаря усыновлению преступники и пленные приобретали полный статус членов семьи с обязанностью соблюдать некоторые табу и ритуалы, выполнять иные обязательства. С течением времени они могли обрести полную свободу, но ее нельзя было получить с помощью выкупа, который платили, скажем, чтобы освободиться от долгов. Свободу можно было получить только в результате полной интеграции, а этого достигало обычно лишь второе поколение. Как член семьи, серв женился и растил детей согласно той системе, которая соблюдалась в семье, и только тогда интеграция считалась завершенной.

Поэтому понятно, с каким удивлением европейцы узнавали, что эта система все еще действовала. Маклин, губернатор Золотого Берега (1837–1843 гг.), изумлялся, что «рабов» рассматривали как членов семьи, даже не как слуг, и они могли накопить приличное состояние и в некоторых случаях наследовать имущество «хозяев». Маклин упускал из виду, что эти люди действительно стали членами семьи и, следовательно, наследовали имущество не хозяев, а отца или матери. Рабы часто одевались изысканно и носили богатые украшения, а нередко занимали весьма высокие посты. Их преимущество заключалось в том, что они были членами семьи и поэтому были связаны всеми ритуальными узами лояльности, но благодаря иностранному происхождению их общественные горизонты были несколько шире.

Даже при королевских дворах рабы, как и все остальные, могли подниматься по иерархической лестнице, хотя зачастую за ними были зарезервированы особые посты, открывавшие путь к еще более быстрому повышению. Такие люди, близкие к королю, занимали важные посты в армии, при дворе и в королевском семейном кругу, они могли быть советниками короля по некоторым вопросам При знаменитом дворе акан носилки королевского раба несли наследные принцы, а разоблачение происхождения какого-либо человека каралось законом. В других местах сервы вообще не скрывали своего происхождения. Там, где иерархическая система была не особенно жесткой, а аристократия не обладала сильным влиянием, это обстоятельство попросту не имело никакого значения.

Таково было «рабство», существовавшее в традиционной Африке Точно так же, как Маклин удивлялся этой системе в начале XIX в., арабские путешественники за тысячу лет до него изумлялись блеском и пышностью западноафриканских королевских дворов и справедливостью правителей Этих путешественников поражало не столько богатство и изобилие, сколько тот факт, что власть была исключительно справедливой. Хотя у самих арабов и существовала система, напоминающая рабство, они не довели ее до такого предела, как это позднее случилось в Америке, где царила жестокость и порочность, какой еще не видал мир[39].

Коран, например, поощряет предоставление свободы рабам и предусматривает специальные молитвы за тех, кто находится в рабстве. Ребенок рабыни от хозяина рождается свободным, и свобода должна быть предоставлена и матери. Ребенок рабов, живущих в семье, считается членом семьи и его нельзя продать, если только он не совершил преступления. По религиозным соображениям хозяева были обязаны заботиться о больных и старых рабах, содержать их жен и детей, их порицали, если они мешали рабу внести выкуп за освобождение от рабства. Я сам жил в арабской семье в Северной Африке и принял двух рабов за членов семьи. Они не скрывали своего статуса, так как в этом просто не было никакой надобности — во всех отношениях они являлись членами семьи. Более того, они были заинтересованы в сохранении такого положения, так как оно гарантировало спокойную жизнь им и их детям, которым хозяин должен был дать образование, а затем работу. Рабство в такой форме до сих пор существует в арабском мире, а работорговля между Африкой и Аравией продолжалась до 50-х годов нашего столетия, причем работорговцы из Саудовской Аравии обманывали африканцев, убеждая их присоединиться к ним якобы для совместного паломничества в Мекку.

В былые времена арабские купцы действовали жестче. Их главным товаром была слоновая кость. Ее несли из глубины континента к обоим побережьям (чаще всего к восточному) африканские носильщики, которых арабы затем продавали в рабство. Восточная Африка поставляла рабов в Египет, Индию, Аравию и Персию; из Западной Африки рабов посылали через Сахару в Северную Африку, а оттуда в Турцию. Масштабы работорговли арабов в древние времена неизвестны, но их главными товарами были золото и слоновая кость, а рабы были лишь случайным товаром, вплоть до самого внедрения в Африке европейского и американского представления о рабе как о предмете купли и продажи, как о даоовой рабочей силе.

Так началась работорговля, какой мы себе ее представляем. Торговля золотом и слоновой костью угасала, a американская работорговля, осуществляемая португальцами и анпичанами, открыла новый рынок Чтобы спастись от рабства, многие африканцы перешли в мусульманскую веру, так как арабы не могли порабощать мусульман. Или же африканцы предлагали свои услуги работорговцам и помогали ловить своих земляков, лишь бы самим избежать рабства. В результате началось быстрое и страшное вырождение всех нравов и традиций.

Борьбе за существование сопутствовала борьба за богатство; жадность и бесчеловечность европейских работорговцев быстро заразили всю территорию, именовавшуюся Золотым Берегом. Богатые и сильные некоторое время процветали, но это длилось недолго. Их процветание и успех несли в себе семена упадка, ибо они разрушали демократическую в своей основе традиционную форму правления и подрывали эгалитарную традиционную экономику. Распадались не только союзы, существовавшие столетия, но и семьи, а божественное начало, бывшее источником величия, превратилось в трагический миф.

Если бы не работорговля, сакральные государства Западной Африки и Конго, возможно, дожили бы до наших дней, однако торговля, поинесшая процветание и могущество Америке, обрекла Африку на обнищание и иностранное господство. Звучит иронией, но от этой деградации спаслись только сами рабы, так как они не участвовали в позорной торговле человеческим телом — ни в качестве продавцов, ни покупателей, ни посредников. Они были жертвами, и какие бы унижения они ни испытывали, они не были в этом виноваты. Рабы, которых экспортировали в Америку, были африканцами до своего порабощения и оставались африканцами после этого, а их потомки остаются африканцами и сейчас. Похоже, что рабы привезли с собой какие-то элементы того прошлого величия, которое было утеряно на их родине, и сохранили свое наследие на чужих берегах. Именно поэтому сенегалец Леопольд Сенгор так воспел черных американских солдат:

Африканская традиция в Америке

Рабы, которых в XVIII в. экспортировали по сто тысяч в год, оставляли позади себя приходивший в упадок континент. Работорговля оказала такое психологическое влияние, что оно подорвало всю традиционную систему. Одновременно с развалом традиций распространялась коррупция, и одни люди стали возвышаться за счет других. Если раньше о выживании заботилось все общество, то теперь это стало проблемой отдельных индивидуумов.

Решающим фактором оказалось появление огнестрельного оружия, которое было необходимо для захвата рабов. Спрос на рабов был огромен (20 миллионов человек, которых отправили в Америку, составляют лишь небольшую часть всех захваченных людей), и традиционное оружие не годилось для охоты за рабами. Таким образам, огнестрельное оружие укрепило власть правителей. Если раньше их власть считалась наследием предков и не нуждалась в подтверждении посредством физического принуждения, то теперь правители только благодаря существованию пороха пользовались неограниченной властью. Сила заменила моральные принципы, и там, где в африканское общество вторгалась работорговля, рушился ее общинный, семейный характер. К этому надо добавить и обнищание западноафриканских и конголезских обществ в результате насильственного удаления самых здоровых мужчин, женщин и детей. Трудно даже представить себе, какого величия достигла бы Африка, если бы не работорговля, и все же элементы этого величия были перенесены вместе с рабами и продолжают существовать в Южной и Северной Америке.

В отличие от рабов, увезенных в Северную Америку, рабы, попавшие в южную часть западного полушарий, смогли по различным причинам сохранить основные элементы своей культуры. Как на севере, так и на юге Америки проводилась одинаковая политика — не дать рабам объединиться и подняться против хозяев. В Северной Америке этого достигали разделением семей, уничтожением всяких связей с прошлым, разделом племенных групп, с тем чтобы нарушить широкие традиционные узы и вынудить рабов учиться английскому языку и даже говорить друг с другом по-английски. В Южной Америке той же цели достигали противоположными средствами. Здесь, как правило, рабов держали в племенных группах, и португальцы поощряли батуки, то есть периодические карнавалы традиционных танцев и игры на барабанах, тем самым восстанавливая одну племенную группу против другой и создавая отчуждение и антагонизм между рабами.

В прибрежных районах рабство распространилось на юге до Аргентины, на севере до Канады, но именно в Южной Америке и бассейне Карибского моря африканская традиция сохранилась в былой форме. Ошибочно полагают, что она не сохранилась в Северной Америке. Хотя рабов захватывали почти на всем Африканском континенте, в Карибском районе и Южной Америке появились очаги расселения отдельных племен, сохранившие те традиции, которые были потеряны в самой Африке. Так, мы имеем дагомейскую культуру в Бразилии, ашантийскую — в Суринаме, йорубскую — в Карибском бассейне. Рабы в Суринаме оказались в исключительном положении: в середине XVII в. англичане передали колонию голландцам, многие рабы бежали в глубинный буш и сражались за независимость, которая примерно через сто лет и была им дарована. С тех пор они жили разделенными на шесть отдельных племен, процветали и сохраняли те элементы былой культуры, которые отвечали их новому окружению и условиям.

Однако культуру нельзя рубить на кусочки, сохраняя один и отбрасывая другой, и изменения одного элемента неизбежно ведут к изменениям других. Опасность заключается в том, что, наблюдая внешнее сходство между африканскими культурами Суринама и культурами ашанти и йоруба, можно ошибочно решить, что здесь сильнее преемственность традиций, чем в районах, где нет такого явного проявления внешнего сходства. Материальная культура дьюка в Суринаме в мельчайших деталях сходна с культурой древних ашанти, а алтари и ритуалы потомков йоруба ярко напоминают об их прошлом. Эти элементы не могли сохраниться в изоляции, но, к сожалению, немногие проведенные исследования охватывали целиком общественную организацию этих народов, и мы почти не знаем о самом процессе изменений в их старинной культуре и о том, как ей удалось выжить.

В Северной Америке нельзя обнаружить таких ярких примеров выживания старой культуры, и лишь в нескольких местах, в частности на островах у побережья Джорджии, живут группы людей, которые могут в какой-то мере проследить свое племенное происхождение. В материальной культуре, а тем более в ритуалах и поведении почти не сохранилось никакого сходства с прошлым. Это не удивительно, ибо существовавшая в Северной Америке система разрушала племенные группы, кланы и семьи, так что не оставалось никакой общности верований или обычаев; людей объединяли лишь общее рабское состояние, приобретенный новый язык — английский — и новая религия — христианство.

Но при пристальном изучении можно заметить, что кое-какие элементы прошлого сохранились, и даже более важные, чем те, которые бросаются в глаза в Южной Америке. Прежде всего, весьма сомнительно, чтобы процесс аккультурации зашел очень глубоко. Формальное приобретение нового языка или религии не обязательно означает, что одни и те же слова и ритуальные акты вызывают у людей одни и те же мысли и понятия, а отсутствие тесного общения между черными и белыми в Америке подтверждает именно такое различие. Помимо этого, согласие человека и его готовность получить новый статус не обязательно означают его отказ от прошлого. Английский язык, европейская одежда и христианская религия могли быть таким же камуфляжем, как и вымученная улыбка черных рабов, которая, по мнению американцев, свидетельствовала об их беспечности и беззаботности.

Можно только удивляться глупости и наглости рабовладельцев, принимавших пение и танцы за рабское подчинение. Во время второй мировой войны узники концентрационных лагерей тоже старались казаться веселыми и даже могли брататься с охранниками, хотя и знали, что те намерены их уничтожить. Такой камуфляж необходим для сохранения психологической устойчивости в чрезвычайных стрессовых условиях. Он маскировал глубокое скрытое отчаяние и горечь так же, как кажущееся признание поражения маскировало затаенную энергию, а под внешними признаками аккультурации скрывался полный жизненных сил былой африканизм.

При применении североамериканской системы разделения семей и племен (если не считать несколько изолированных групп, как на упомянутых выше островах) сохранить племенные традиции было невозможно. Однако в определенных пределах допустимо говорить обобщенно об «африканской традиции», особенно о «западноафриканской традиции», и только в этих пределах мы можем обнаружить следы былой культуры в Северной Америке. Совершенно очевидно, что здесь у черных американцев больше потенциальных возможностей для единства, чем у черных южноамериканцев, сохранивших племенное деление. Это и привело, в частности, к нынешнему взрыву черного национализма в Северной Америке[40].

Возрождение племен здесь предотвращали не только разделением семей и племенных групп непосредственно во время прибытия рабов, но и при их продаже, тому же способствовало и постоянное передвижение рабов по Северной Америке. Объявления о продаже рабов той эпохи ясно говорят о том, в каком состоянии находился раб, и об этом нужно помнить, если мы хотим выяснить, что же осталось здесь от Африки. Все, что было у раба африканского, он был вынужден приспосабливать к новым условиям. Юридически «негров» рассматривали как обычный «товар», относящийся к той же категории, что и сельскохозяйственный скот. Как видно по картинам того времени, покупатели рассматривали рабов и оценивали их так же, как фермер оценивал упряжную лошадь или племенного быка. Размножение поощрялось, его даже контролировали и за ним наблюдали, как за частью коммерческой сделки, ибо дети рабыни принадлежали ее хозяину.

По документам той эпохи можно только догадываться, насколько ужасна и трагична была жизнь рабов. Сначала допускали, что у рабов есть душа, но по мере увеличения их ценности и возможности с выгодой эксплуатировать было решено, что души у них нет и поэтому с ними нет надобности обращаться как с людьми. Таким же принципом современные белые южноафриканцы оправдывают систему апартеида. Даже когда рабовладельцы наконец позволили черным рабам иметь душу (в основном по политическим соображениям), тем самым открыв путь к их обращению в христианство, и разрешили христианские браки, невеста все еще нередко оставалась во владении одного человека, а жених — во владении другого и рабов по-прежнему покупали и продавали, как скот (существовала даже система, когда платили «за дюйм» роста раба).

Обращение рабов в христианство не имело особого значения для их владельцев, но оно привело к серьезным последствиям для рабов, потому что они вдруг обрели знакомый им источник единства — единства, которое выходило далеко за рамки семейных отношений и объединяло рабов, хотя семья уже не существовала как жизнеспособная социальная и биологическая ячейка. Рабы и до этого чувствовали себя братьями по несчастью и противопоставляли свою родственную общность общности белых хозяев. Но теперь они снова обрели общность веры и превратили новую религию (как они делали это и со старой религией) в главный фактор, определявший всю их жизнь до самой смерти. Новая религия дала им и новую индивидуальность, в результате чего рабовладельцы потеряли главное свое преимущество, ибо человек, лишенный индивидуальности, — ничто. И хотя новая религия была чужой, религией белого человека, рабы сделали из нее нечто африканское, о чем убедительно свидетельствует современная церковь черных американцев.

Это было более важное явление, чем те немногие элементы материальной культуры, которые напоминают об африканском прошлом, хотя таких элементов намного больше, чем сначала предполагали. Так, например, сохранился внешний вид рыбачьих сетей и техника рыболовства, заметны африканские традиции в кулинарном искусстве, а ступка и пестик остаются до сих пор такими же, как и в Западной Африке. Некоторые резные изделия из дерева удивительно напоминают по стилю и содержанию произведения определенных племен, то же можно сказать и о металлических изделиях и керамике. Создается впечатление, что преемственность намного шире, чем предполагалось, причем сохранилась преемственность не культуры отдельных племен, а чего-то общеафриканского.

Если можно заметить преемственность африканской традиции в материальной культуре, то еще сильнее она ощущается в проявлениях особого отношения к жизни, в социальных отношениях, в религиозных верованиях, даже в политической деятельности. Музыка черных американцев, которую часто называют подлинно «африканской», хотя в ней уже нельзя уловить африканского ритма, мелодии или гармонии, особенно в чисто афро-американском творении — джазе, действительно африканская, но не по форме. Она африканская по содержанию, по отношению к жизни, по ее применению. В функциональном отношении она явно африканская, и опять-таки рабовладельцы не улавливали истинного смысла этой музыки, когда снисходительно взирали, как поют и танцуют их «счастливые» рабы. Рабы превратили музыку в своего рода тайный язык, хотя сначала они пользовались им, даже не сознавая этого. То же произошло и с религией — они придали ей свое, несвойственное ей содержание, приспособили к своим потребностям, сделали упор на Ветхий завет с его рассказами об освобождении угнетенных от оков.

В то же время сохранились некоторые элементы различных традиционных религиозных верований, чему способствовали, особенно в южных штатах, иммигранты из Вест-Индии. Поскольку сохранялись религиозные традиции и даже слабые воспоминания о племенном прошлом, не удивительно, что в наше время многие черные американцы обратились к исламу и религии йоруба — в последнем случае ощущалось сильное влияние кубинцев. С чисто религиозной точки зрения многие американские черные мусульмане строже соблюдают моральный кодекс ислама, чем кое-кто из их африканских собратьев, так как они приняли эту религию по иным причинам — чтобы освободиться от последних следов рабства, а не для того, чтобы избежать опасности порабощения.

То же относится и к обращению многих людей в религию йоруба, ритуальная практика в Гарлеме намного строже, чем, скажем, в современном Лагосе. Если многие образованные нигерийцы йорубского происхождения отказываются о г своей племенной принадлежности, предпочитая национальную принадлежность (хотя из-за этого они теряют очень важные моральные ценности), некоторые черные американцы не только формально с гордостью провозглашают себя йоруба, но и принимают верования йоруба. Опт отвергают неафриканский мир белых, тогда как их африканские братья с готовностью вливаются в этот мир.

Это не означает, что по национальности и лояльности государству черные американцы — это африканцы. Но очень многие из них считают, что они всегда были африканцами по своим верованиям и отношению к жизни, по общинному укладу, который лишь окреп в условиях страшного угнетения и нищеты. Это особенно заметно в семье черного американца. Исследователи часто объясняли многие явления поверхностно, как, например, концентрацию всей жизни черной семьи вокруг матери, наивно полагая, что это связано с африканским прошлым. Матрилинейность, несомненно, общее явление на западном побережье Африки, но она была частью тотально функционировавшей системы, которую полностью уничтожила работорговля. Матрифокальная семья, образовавшаяся позднее в Северной Америке, отражала не столько преемственность традиций, сколько особые местные условия, открывавшие для мужчин и женщин различные возможности. Как правило, именно женщина имела постоянную работу и была главным кормильцем семьи, тогда как мужчина находился на положении мигрирующего рабочего. Есть и другие обстоятельства, способствовавшие жизнеспособности такого рода семьи, которая по своему происхождению вес же афро-американская, а не африканская.

Африканской же является семейная солидарность и функциональный характер семьи, будь она матрифокальной или какой-либо иной. Это чисто африканская черта: безопасность человека зависит от семьи, а не от материального благосостояния. У черных американцев, которые не имели сначала вообще никакого материального имущества и которые (из какого бы племени они ни происходили), казалось бы, должны были потерять чувство привязанности к семье, семья все же оставалась постоянным источником силы и единства. Даже в самые ранние годы работорговля, разъединяя мужа с женой, родителей с детьми, уничтожала лишь биологическую семью, но привязанность к семье ей никогда не удавалось заглушить. Это можно видеть хотя бы по терминам для определения родства. Так. у черной американской молодежи стало чуть ли не обязательным правилом называть друг друга «брат» и «сестра», с тем чтобы семейный идеал единства мог скорее помочь им добиться и более широкого политического единства.

И опять-таки, если черные американцы открывают в своей африканской сущности новый источник силы, гордятся былой индивидуальностью, то многие в Африке, хотя и не всегда осознанно, отказываются от своей африканской индивидуальности, стремясь во всем подражать западному образу жизни. И если черный американец приходит к выводу, что он может быть и африканцем и американцем, так как именно рабство позволило ему сохранить самое важное — африканскую душу, то африканцу угрожает опасность потерять свою африканскую сущность, сохранив лишь географическую принадлежность к Африке, так как он не пережил рабства, которое помогало черному американцу удержать свою африканскую индивидуальность. Нет больше и колониального режима, который мог бы сыграть роль того же объединяющего фактора. Новые африканские государства ставят целью достижение прогресса, как его понимают на Западе. Когда они наконец узнают, что означает такой прогресс, они могут утратить нечто гораздо более ценное. Черному американцу повезло в том, что он познал оба мира, и похоже, что он выбирает путь мудро и трезво, сохраняя в себе частичку африканского сердца, чтобы его примером могли воспользоваться потом и другие.

Черные американцы способствуют развитию одной из самых важных тенденций в нашей собственной современной культуре. Многие люди в растерянности плывут по течению в море анонимной городской жизни, тогда как черные американцы стремятся создать в рамках учебных заведений, в жилых кварталах, в бизнесе новые формы общинной интеграции, которые дадут людям ощущение общности интересов и добрососедства, так что индивидуум сможет осознать себя как жизненно важную часть социального целого.