Чердак дядюшки Франсуа

Глава двенадцатая Сделка

Прошло всего полтора месяца с того дня, как Люсиль впервые переступила порог дома г-на Пьера. Она делала такие успехи, что старый учитель решил заговорить с её родителями о том, чтобы устроить Люсиль в театр. Но он встретил такое сопротивление с их стороны, что был вынужден отступить. Тут как раз одна из великосветских дам, г-жа де Мурье, обратилась к нему с просьбой подыскать среди его учениц музыкальную особу на должность компаньонки.[21] Г-жу де Мурье непреодолимо влекло к пению и игре на рояле. Ей нужна была компаньонка, которая помогала бы ей коротать время, аккомпанировала бы ей и услаждала бы её слух своим пением.

Люсиль вполне отвечала этим требованиям, и г-н Пьер, не колеблясь, рекомендовал её. Жак и Бабетта не стали противиться. Предложение было выгодное. Положенного Люсиль жалованья вполне могло хватить на «карманные» расходы, на которые у Менье как раз всегда недоставало денег. Но хотя таким образом Люсиль попадала в среду аристократов, которых они оба так презирали, они решили, что место у г-жи де Мурье всё же меньшее из двух зол. Дома жизнь дочери скучна и однообразна. И Жак, и Бабетта понимали, что смирение дочери только внешнее и что хоть она больше не упоминает о сцене, она не перестаёт о ней думать.

А Люсиль пленила возможность, какой она не имела до сих пор: сопровождая г-жу де Мурье, видеть в театрах драмы, оперы, пантомимы, балеты. О них она до сих пор могла судить только с чужих слов. Ей казалось, что теперь она наконец приблизится к театру, он станет для неё как бы ощутимее, реальнее. Подумать только, начни она посещать г-жу де Мурье немного раньше, она могла бы вместе с ней побывать на «Эрнани». За одно это она готова была бы работать у своей хозяйки бесплатно хоть полгода!

А г-жа де Мурье была любительницей всякого рода театральных представлений. К тому же выезды в театр давали ей возможность лишний раз показать великолепные наряды, а она славилась умением выбирать свои туалеты и их носить. Все театральные новости и слухи обсуждались в антрактах со знакомыми г-жи де Мурье, среди которых было немало писателей, авторов модных пьес, художников и поэтов. В остальное время Люсиль играла с г-жой де Мурье в четыре руки, читала ей вслух новые английские романы и нисколько не тяготилась таким времяпрепровождением.

Она продолжала посещать и уроки г-на Пьера. Ей стало казаться, что в жизни её наступила какая-то благоприятная перемена. Правда, она теперь реже встречалась с Ксавье. Она хотела бы знать, страдает ли он от этого, но никаких шагов навстречу ему не делала.

Салон г-жи де Мурье посещали главным образом родовитые и титулованные дворяне. Изредка сюда допускались банкиры и коммерсанты. С ними держались любезно, а за глаза называли «выскочками».

Сегодня г-жа де Мурье впервые, с тех пор как Люсиль заняла при ней место компаньонки, устраивала большой бал. Оказавшись среди множества гостей, Люсиль с трудом улавливала, о чём говорят, над чем смеются незнакомые ей посетители салона.

— Подумать только! Жирафа у нас в Париже! И прибыла она прямёхонько из Африки! — восхищался сенсационной новостью один из приглашённых.

— Я могу рассказать все подробности о том, как к нам везли жирафу! — перекрыв на мгновение общий гул разговоров и смеха, раздался чей-то приятный баритон.

Люсиль вздрогнула, узнав голос Воклера. А ведь в том, что он оказался здесь, у г-жи де Мурье, не было ничего особенного. Где же ещё, как не в этом обществе, мог он подвизаться? Но она не встречала Вальдека с того памятного дня, когда он назначил ей свидание. К каким только хитростям не прибегла Люсиль, чтобы оно не состоялось! Рискуя навлечь гнев своего учителя, она пропустила один урок, а потом попросила перенести часы занятий на другой день недели. Больше она о Воклере не слышала, и ей казалось, что опасность встретиться с ним миновала.

Видимо, её манёвр оказался удачным. Со свойственным ему легкомыслием Вальдек так же скоро забыл о предложении, сделанном им Люсиль, как забывал и о других своих многочисленных проектах. Сперва он немного подосадовал, что девушка его обманула, но тут же принялся за поиски новой возможности обрести славу. Он недаром сказал Жанне, что неизвестно, на каком поприще его ждут лавры. Хотя дядюшка и подверг жестокой критике его поэтические опыты, он опять попробовал писать куплеты, но пристроить их, как и предыдущие, ему не удалось. Попытался было Вальдек купить у главного повара ресторана «Чёрный лебедь» секрет приготовления индейки с трюфелями, которая в среде любителей хорошей кухни была известна как «индейка а ля Жюльен» — по имени повара. Вальдек хотел купить у повара согласие переименовать это блюдо в «индейку а ля Вальдек де Воклер», но повар не прельстился деньгами, которые сулил ему Вальдек, хотя сам Вальдек ещё не знал, где он эти деньги раздобудет. Тот же отказ ждал его и у портного, которого Вальдек уговаривал связать с его именем новый фасон сюртука.

Салон г-жи де Мурье жил светскими новостями. Поэтому сенсационное сообщение о том, что жирафа появилась впервые в Европе, и именно в Париже, было как нельзя более кстати. Г-жа де Мурье дорожила тем, что потом будут повторять:

«Жирафа! Да я уже слышал о ней в салоне госпожи де Мурье! Это уже старо! Найдите что-нибудь поновей!»

Но сейчас это и в самом деле было свежей новостью. И поэтому предложение Воклера было встречено весьма одобрительно.

Воклер не заставил себя просить дважды:

— Жирафа прибыла не одна! Я уже не говорю о служителях, специальном зверином враче, так называемом ветеринаре, и отряде сопровождавших её жандармов, но привезли ещё и трёх коров, чьим молоком она питалась в течение всего дальнего путешествия из Египта. Ведь она проделала не малый путь, а зиму провела в Марселе.

— А знаете ли вы, что многие фабриканты уже откликнулись на эту новость и выпустили жёлтую в пятнах материю «а ля жираф!»? Я непременно сошью себе такое платье!

— Неужели египетский паша Мехмет-Али не нашёл для Карла Десятого лучшего подарка, чем жирафа? — фыркнула хорошенькая м-ль де Бридо.

— А в самом деле, у этих пашей такие несметные сокровища! Какой-нибудь бесценный бриллиант для короны короля или королевы был бы куда более к месту, — сказала одна из присутствовавших здесь дам.

— Не скажите! — запротестовал Воклер, который хотел, чтобы его чрезвычайное сообщение приняли без каких бы то ни было оговорок. — Жирафа будет помещена в специальную клетку в одном из наших парков, и каждый сможет поглядеть на это диковинное животное, о котором до сих пор мы знали только по картинкам. Вот и толкуйте после этого, что простому народу недоступны развлечения.

— Да, но бриллиант остался бы на века украшением королевской короны, — высказала своё мнение хозяйка дома.

— Кто в наше время может говорить и думать о веках, когда всё так изменчиво! — произнёс хозяин дома. Муж хозяйки салона, Октав де Мурье, редко подавал голос, но зато мнения его были всегда вескими и продуманными.

Воклер обвёл глазами гостиную, где от сияния многосвечных люстр роскошные платья дам и украшения, которыми они были увешаны, казались особенно красивыми, и остановил взгляд на Люсиль.

К этому времени Люсиль уже заняла место неподалёку от фортепьяно, на котором ей предстояло вскоре аккомпанировать хозяйке салона. Она слегка наклонила голову, как бы прислушиваясь к чему-то. Гладко причёсанные чёрные волосы отливали синевой. Скромное белое платье умело подчёркивало стройную фигуру и очень тонкую талию. На высокой шее, контрастируя с её белизной, на чёрной бархотке висел золотой медальон в виде сердечка. В спокойной, сдержанной манере держаться, в полных достоинства движениях таилось большое очарование.

— А вы, мадемуазель Люсиль, ещё не высказали своего мнения о жирафе, — вдруг обратился к ней тоном старого знакомого Вальдек, подсев рядом на атласный пуф, затканный цветами.

Люсиль, хотя и огорчилась, что Воклер её узнал, но не подала вида. Она подняла строгие, глубокие синие глаза на молодого человека и непринуждённо ответила:

— Я считала бы очень грустным, если бы люди потом, вспоминая то или иное событие, приговаривали: «Это случилось, когда к нам прибыла жирафа, а значит, в тысяча восемьсот тридцатом году!» Год, правда, ещё не кончился, но неужели он не будет отмечен ничем более примечательным? Взять хотя бы «Эрнани» — его появление на сцене не большая ли сенсация, чем жирафа? Ведь все помнят тысяча восемьсот двадцать седьмой год, когда господин Гюго написал пьесу «Оливер Кромвель», да ещё и манифест о романтизме.

— Бог ты мой, как дерзка эта девчонка! — сказала графиня де Мирволь своей соседке графине де Фрике. — Вот что значит приблизить к себе простолюдинку!

— Да, но где вы найдёте девушку нашего круга, которая пойдёт в компаньонки! К тому же эта девчонка, как вы её называете, очень хорошо воспитана: она прекрасно держится, обучена английскому языку, играет на фортепьяно, недурно рисует и, говорят, прелестно поёт. Скажу вам по секрету, что я охотно переманила бы её к себе. Только считаю это неудобным по отношению к хозяйке дома.

— Мадемуазель, сейчас мы займёмся пением. Вы готовы? — раздался голос г-жи де Мурье.

Люсиль встрепенулась, проворно встала, подошла к фортепьяно и приготовила ноты.

Мадам де Мурье запела арию из оперы Доницетти. Отсутствие музыкальности, резкие верхние ноты, неприятный тембр — всё делало нестерпимым её пение для музыкальной Люсиль. Но как только г-жа де Мурье закончила свою арию, со всех сторон раздались аплодисменты. Впрочем, на лицах аплодирующих Люсиль без труда читала, как мало удовольствия они получили. Она знала, что г-жа де Мурье ценит её голос и любит слушать её пение, но только когда они одни, потому что очень ревниво относится к музыкальной одарённости своей компаньонки. Поэтому Люсиль не сомневалась, что ей не придётся выступать сегодня.

Тем более неожиданным для неё было, когда, подсев к ней, Воклер начал без обиняков:

— Мадемуазель, я с нетерпением жду, когда наконец споёте вы… Я не мог подавить зевоту, пока пела мадам де Мурье. И меня спасала только мысль, что потом я услышу ваш прелестный голос.

Люсиль была весьма невысокого мнения о музыкальных способностях и умении петь своей хозяйки, но обсуждать это с чужим человеком считала для себя неприличным.

— Я спою только, если мадам де Мурье выразит желание меня послушать, — холодно ответила она, слегка наклонив голову.

— О, если дело только за этим… — И Воклер направился к хозяйке дома.

Люсиль густо покраснела, с беспокойством наблюдая за их разговором.

Видимо, де Воклер нашёл ключ к сердцу хозяйки дома, потому что через несколько минут, любезно улыбаясь, она объявила:

— Если дорогие гости ещё не пресытились музыкой и пением, я попрошу мадемуазель Люсиль спеть нам один из рыцарских романсов, которые она так мило исполняет.

Поощрённая хозяйкой, Люсиль послушно положила руки на клавиши.

Аккомпанируя себе, она начала известный в ту пору романс. Как только она запела, гости сразу очнулись от дремоты, в которой они находились всё время, пока пела г-жа де Мурье.

Голос Люсиль звучал свежо, звенел колокольчиком, от него веяло прелестью лугов и полей, так что даже ко всему равнодушные посетители салона г-жи де Мурье растрогались. Разговоры умолкли, утих звон бокалов, наполненных вином и прохладительными напитками. А сама Люсиль, по мере того как пела, отдавалась целиком во власть музыки, позабыв о том, где находится, для кого поёт. Когда же она взяла последний аккорд, раздались единодушные аплодисменты. И хотя за полчаса перед тем аплодировали и пению хозяйки, но тогда поощрение было вынужденным, теперь оно шло от самого сердца.

— Мадемуазель Люсиль! — послышался голос хозяйки дома. — Мои гости просят вас спеть что-нибудь ещё. Что у вас есть в репертуаре?

Люсиль лихорадочно перебрала в памяти всё, что она поёт дома, вспомнила то, что исполняла для г-жи де Мурье, и ни одна песня не показалась ей подходящей для этого вечера.

— Я, право, не знаю, мадам де Мурье, пожалуй, у меня ничего и нет…

— Сейчас весь Париж поёт, — авторитетно заявила бойкая м-ль де Бридо, которую охотно поддержали остальные гости. — Неужели же вы в самом деле не знаете ни одной из тех песенок, которые можно услышать в домах и на улицах Парижа?

— Пожалуй, я могу исполнить одну песенку, — вдруг решилась Люсиль. Щёки её разрумянились, глаза засияли. А сердце между тем бешено колотилось: удастся или не удастся?

— Просим! Просим!

Долго ещё потом Люсиль вспоминала этот вечер и не могла поверить, что она решилась тогда выступить. И с чем? С песенкой Беранже «Лизетта», к которой Люсиль сама подобрала несложный аккомпанемент. Правда, эта песенка была одним из самых его «невинных» произведений. Многие из светских бездельников, посещавших салон г-жи де Мурье, покупали песенки Беранже и даже каждый в отдельности восхищался ими… Но это было дозволено им. А исполнение компаньонкой здесь, в этой гостиной, песенки Беранже должно было прозвучать неслыханной дерзостью.

Она пела уверенно, выразительно, мимикой лица подчёркивая то, что казалось ей наиболее важным.

Успех превзошёл все самые смелые её ожидания. Никто не остался равнодушным. Громче всех аплодировал Воклер.

— Чья это песенка? Кто автор музыки и слов?

Уже совершенно упоённая успехом, Люсиль ответила чётко и уверенно:

— Автор текста и музыки — Беранже!

Эти слова Люсиль внесли смятение в салон. Одни из гостей были возмущены дерзостью «этой девчонки». Другие — их было большинство — толковали о том, что «этому» Беранже нельзя отказать ни в изяществе напева, ни в остроумии и лёгкости текста.

Все сомнения разрешил престарелый маркиз Обри де Бюссон. С трудом поднявшись с кресла, в которое погрузился, он подошёл к покрасневшей, довольной Люсиль, недоуменно раскланивавшейся во все стороны, обнял её за плечи своими дрожащими руками и, пригнув её голову, поцеловал в лоб.

— Бог да благословит вас, дитя моё! Вы поёте прелестно и, главное, так натурально!.. Я готов даже простить этому шалуну Беранже его вольнодумство, если он способен писать столь изящные песенки! Нет, в чём-чём, а в поэтическом даре Беранже отказать нельзя!..

Отзыв маркиза решил дело. Теперь гости уже не отступали от Люсиль, требуя, чтобы она пела ещё и ещё. Люсиль была совсем не прочь исполнить их просьбу, но стала отказываться, боясь вызвать ревность хозяйки. Г-жа де Мурье, видя, какой успех имеет её компаньонка, тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Мадемуазель Люсиль! Не заставляйте себя упрашивать. Исполните желание моих гостей!

И Люсиль запела то, что в данный момент ей было проще всего спеть:

Большинство присутствующих были уверены, что автор опять Беранже. Ну, так что же! Сам маркиз де Бюссон его одобрил. И только двум-трём оказавшимся подле неё молодым людям, особенно настаивавшим на том, чтобы узнать имя автора, Люсиль ответила: Не помню.

Между тем Воклер не сводил глаз с Люсиль. Чем больше он вслушивался в её пение, тем крепче становилась его уверенность, что она автор той песенки, какую исполняла тогда у дядюшки и повторила здесь. Вспомнил он, как на том же уроке она ловко исправляла его неуклюжие строки. Нет, неспроста эта девушка оказалась на его пути… А что, если… они будут вместе писать бойкие ходовые песни, а гонорар делить между собой. Песенки очень выгодное дело, теперь они в моде. Впрочем, ещё проще, если писать по его заказу будет она, а он ею руководить и, само собой разумеется, выплачивать ей часть гонорара. Надо её увлечь, заинтересовать. Но видать по всему, что к ней подойти не просто.

— Мадемуазель, — обратился он к Люсиль, — я восхищён! Муза Беранже вам близка, я это сразу понял! А кстати, не забыл, как мило вы исполняли песенку… вашего друга. Но я не могу удержаться, чтобы не сказать, как я восхищён вашими успехами… Ведь я присутствовал, можно сказать, при вашем дебюте. С тех пор как я тогда у дядюшки почти подслушал вас, прошло не так много времени, а меж тем ваш голос приобрёл такую силу и шлифовку, вы так умело им пользуетесь, что слушать вас — одно наслаждение!

«Значит, он не забыл о нашей встрече», — подумала Люсиль, стараясь скрыть смущение.

— Вы сделали такие успехи, что мне, право, жаль, если вы перестали заниматься у моего дяди.

— О нет! — тоном покорной ученицы ответила Люсиль. — Раз в неделю, по вторникам, госпожа де Мурье отпускает меня раньше, и я хожу на урок.

— А ведь Беранже, пожалуй, единственный поэт, который хоть и родился после изобретения книгопечатания, не нуждается в этом новшестве, — перешёл Вальдек к интересующей его теме. — И всё потому, что песни Беранже поют, его стихи декламируют, и ему вовсе не надо быть напечатанным, чтобы его знали повсюду. Это ли не завидная участь? Недаром ещё Бомарше устами своего Фигаро говорил: «Иногда то, что не может быть сказано, может быть спето».

Люсиль только собралась поведать Вальдеку, что, насколько она слышала, над головой Беранже опять собираются тучи, как заметила, что выражение лица Вальдека вдруг совершенно изменилось. Он уже не видел перед собой Люсиль, он глядел, не отрываясь, на группу вошедших гостей, среди которых была и Жанна д’Эрикур.

— Извините, мадемуазель! — бросил на ходу Вальдек, и Люсиль, к удивлению, увидела, как он удаляется от неё, будто совершенно забыв о её существовании.

Кто поверил бы, глядя на эту высокомерную красавицу, что беспечная улыбка на её лице только маска, скрывающая беспокойство? Кто поверил бы, что здесь, на балу, Жанна ищет богатого жениха с таким же упорством, с каким Воклер ищет богатую невесту? Правда, до назначенного ей Гораном срока было ещё далеко, но, увы, управляющий Ленен не мог успокоить свою хозяйку. Все его сожаления и объяснения опоздали. Действительность в образе неумолимого Горана глядела прямо в лицо Жанне. И Жанна на этот раз не могла закрывать глаза на то, что впервые всерьёз попала в беду и не знает, как из неё выбраться.

Пробившись сквозь толпу окружавших Жанну поклонников, Вальдек восторженно произнёс:

— Сегодня вы прекрасны как никогда!

— Ваши комплименты становятся однообразными! Но почему вы прервали вашу оживлённую беседу с этой девочкой из предместья?

«Ага! Ей не понравилось, что я беседую с Люсиль. И она сразу поняла, что Люсиль — не нашего круга. Что ж, для начала это неплохо! Это заставит её быть внимательней ко мне!» — подумал Вальдек с торжеством. Но торжество его было недолгим.

— Кстати, — вдруг добавила Жанна, — где ваши лавры? Когда я смогу увенчать ими вашу буйную голову?

Это было настолько неожиданно для Вальдека, что он не сразу нашёл ответ.

— Лавры будут, теперь я в этом уверен, как никогда прежде.

— На каком поприще, могу я узнать? — лукаво спросила Жанна.

— Пока это секрет…

— Ну что ж, я не тороплюсь… Я могу подождать и до тех пор, пока тайное станет явным.

Оборвав беседу с Вальдеком, Жанна направилась к хозяйке дома.

— Ты как будто кончил ворковать с Жанной. Не будешь возражать, если мы займём подле неё твоё место?

С этими словами к Вальдеку подлетели трое молодых людей. Известные светские повесы Грегуар Тари, Леон Виранду и Филипп Труа числились среди друзей Вальдека, но при случае были не прочь его поддеть и даже стать ему поперёк дороги.

За Грегуаром и Леоном, одетыми столь же безукоризненно, как и Вальдек, в обществе укрепилось прозвище «близнецы», так они были неразлучны, Грегуар, светлый блондин с водянисто-голубыми глазами, худощавый и стройный, слыл за богатого наследника. Леон Виранду, розовощёкий, коренастый, с тёмными волосами, отличался аппетитом здорового человека, и то, что он нервно заикался, не соответствовало его общему облику. Филипп Труа казался значительно старше своих приятелей, такой немолодой вид придавали ему дряблая кожа и мешки под глазами от бессонных ночей, проведённых за карточным столом.

— Я отнюдь не претендую на то, чтобы госпожа д’Эрикур вела беседу только со мной. К тому же, как видите, она занята разговором с госпожой де Мурье, — холодно ответил Вальдек, а сам подумал при этом: «Хитрите со мной! Но Жанна проговорилась, что Виранду сватается к ней. Так что я понимаю, кого мне надо опасаться!»

— В таком случае, если ты не против, — сказал, усмехаясь, Филипп, — мы вместо тебя постараемся развлечь Жанну.

И с лёгким поклоном в сторону Воклера трое друзей направились туда, где слышался звонкий голос Жанны д’Эрикур и приглушённый — хозяйки дома. А вскоре из этого уголка до Вальдека донеслись всплески весёлого смеха и громкие возгласы.

Жанна своим вопросом разбередила рану, которая не заживала в сердце Вальдека. Почему он ей не сказал, что знает, на каком пути его ждут лавры? Ведь мысленно он уже решил, что ему принесёт их Люсиль. Надо скорей договориться с этой простушкой, пообещать ей деньги, успех. «Впрочем, об успехе не надо», — остановил сам себя Вальдек.

Между тем начались приготовления к танцам. И теперь Люсиль осаждали молодые щёголи. В начале вечера они не обращали на неё никакого внимания, а теперь, очарованные её пением, вдруг заметили, что она и изящна, и хороша собой, и пленительно улыбается.

Как же остаться с Люсиль наедине? Как объясниться? Если до сих пор Вальдек колебался, кому отдать предпочтение для первого танца: хозяйке дома или Жанне, теперь он решился на отчаянный шаг. Он пригласит Люсиль, пусть это даже вызовет недовольство г-жи де Мурье и Жанны. С ними он как-нибудь объяснится, а потом… победителей не судят.

— Мадемуазель Люсиль, первый танец мой! На правах старого знакомства! — К удивлению молодых людей, окруживших Люсиль, он раздвинул их ряды и, не дав им опомниться, увёл её в танце.

Танцевала Люсиль очень хорошо, но Вальдек даже не заметил, как она танцует. Едва они закружились по залу, как он заговорил:

— За вами маленький долг, мадемуазель Люсиль… Помните, вы ведь не пришли тогда на свидание… А меж тем свидание, которое я вам назначил, было исключительно деловое. Да, да, вполне деловое. Ну что же, лучше поздно, чем никогда. Я хочу вам предложить — только не пугайтесь и не спешите говорить: «Нет!» Это вы всегда успеете. Я хочу предложить вам писать вместе со мной песни. Не отрицайте, я сразу понял, что ваш друг — это вы, да и для вас, вероятно, не составило труда угадать, что мой друг — это я. Итак, не будем терять времени на недомолвки. Мои условия, с какой стороны их ни рассматривать, блестящие. Вы будете получать гонорар — это большие деньги! Никаких забот вы не будете знать: издание песен, их продажу, все хлопоты по их выпуску я возьму на себя. Вам останется только дать полную свободу своему вдохновению и писать, писать…

Музыка контрданса прервалась, как будто только и ждала окончания монолога Вальдека.

Люсиль растерянно оглянулась вокруг. Ни одного дружеского взгляда. После её мимолётного триумфа, когда, казалось, все прониклись к ней симпатией, гости снова потеряли интерес к безвестной компаньонке. Отказаться? Но как заманчиво писать песни, видеть их напечатанными! Может быть, даже услышать, как их поют! Если дорога в театр закрыта и никто из близких не хочет ей помочь стать актрисой, вдруг песня проложит ей путь! Сведёт её лицом к лицу с теми, для кого она будет писать, кто захочет её слушать и повторять сочинённые ею песни. Значит, согласиться? И тогда — стать независимой, помогать родителям, семье Анри… И, может быть, на этом пути она докажет Ксавье, на что способна, и он поймёт…

Отводя Люсиль на место, Вальдек настойчиво сказал:

— Решайте, мадемуазель! Подумайте, успех, деньги — всё, о чём только можно мечтать. Всё зависит от вас!

— Я подумаю, посоветуюсь, — пробормотала Люсиль.

— Тут я решительно должен вас предостеречь, мадемуазель, — вдруг совершенно другим, непреклонным, жёстким тоном возразил Вальдек. — Я не разрешаю вам советоваться ни с кем. Наше соглашение может состояться только в том случае, если будет гарантирована абсолютная тайна нашего содружества. Если никто из ваших близких — ни мать, ни отец, ни жених, если он у вас есть, — не будет об этом знать.

— А как же песни? — волнуясь, спросила Люсиль. — Если на них будет стоять и моё имя, всё равно это станет известным.

Больше всего опасался Вальдек именно этого вопроса. От его разрешения зависело будущее Вальдека-поэта, слава, успех. Ему надо было уговорить Люсиль отказаться от авторства. Как ни доверчива она, вдруг она тоже захочет известности, захочет, чтобы и её имя стояло на их песнях!

Наклонившись к самому уху Люсиль, он прошептал:

— Я и тут пойду вам навстречу. Чтобы не поставить вас в неловкое положение, я сохраню в тайне ваше участие в нашей общей работе, и мы будем повсюду указывать имя только одного автора — моё. Вы же понимаете сами: в наше время автор-женщина — никто этому не поверит, упрекнут, что мы сознательно дурачим публику. Как бы ни были хороши песни, они вызовут только возмущение. Позднее, в случае успеха — в чём я, впрочем, ни минуты не сомневаюсь, — мы раскроем секрет, и это будет нашим триумфом. Женщина — автор уже известных песен — это совсем иное дело! А пока всё неясно: успех, провал, может быть, даже цензурные неприятности. И я как мужчина и как инициатор этого дела приму на себя все удары… Ну, так вы согласны? Скажите только: «Да!» Об остальном мы договоримся потом!

— Да! — чуть слышно произнесла Люсиль. Это слово сорвалось с её губ прежде, чем она успела решить в душе, что готова на сотрудничество с Вальдеком.

Вальдек только и ждал её согласия и тут же заговорил голосом хозяина:

— В таком случае, мадемуазель, имейте в виду, что в следующую субботу у графини Думер состоится приём, на который приглашена ваша хозяйка. После вашего сегодняшнего успеха я не сомневаюсь, что пригласят и вас. Если вы не успеете к этому времени написать что-нибудь новое — а вы должны попытаться написать, — принесите всё, что у вас есть: разрозненные строфы, отдельные строчки… Я посмотрю, скажу, как и что надо будет исправить…

Взгляд Вальдека упал на серебряную вазу, стоявшую на изящной колонке мозаичного дерева. В вазу цветов не ставили. В ней лежали две-три программки балетных спектаклей-гала́.

— Впрочем, нам нет нужды ждать приёма у графини, положите то, что напишете, сюда. Я буду в четверг в пять часов на чае у вашей хозяйки. Но помните о вашем обещании… Никому ни слова!..