Черепаховый суп

Перевод Д. Елисеева


Со Годжон[1]

Мудрое решение

Это случилось, когда Хам Учхи[2] был еще губернатором провинции Чолладо. Два брата из одной именитой семьи делили наследство. И вот заспорили они, кому взять большой горшок, кому — маленький. Отправились в управу. Хам Учхи, узнав, в чем дело, очень разгневался и велел служителю принести горшки.

— Живо разбить оба горшка, — приказал он, — а черепки поделить между братьями поровну!

Пришлось братьям смириться с таким решением. Тем дело и кончилось.

Могила кошки и змеи

Был один буддийский монах, который ходил по деревням и просил милостыню. Как-то подошел он к деревенскому дому в уезде Чонджу. Подал голос, что, мол, замерз и хочет есть, но не услышал за воротами никакого отклика. Прошло немало времени, прежде чем до него донесся женский плач. Он еще долго бродил вокруг дома и ждал. Наконец вышла старая вдова.

— Я, муж с женой, да еще три женщины жили все вместе в этом доме, — сказала она монаху. — И вот сегодня днем, во время обеда, муж и жена в одночасье погибли. В доме все идет кувырком. Не знаю, что и делать. Умоляю вас, учитель, поймите мое положение, помогите мне!

Монах вошел в дом и видит: в комнате валяются на полу старый мужчина, молодая женщина, кошка и змея. Все мертвые! Монах спросил, как это произошло?

— У женщины внезапно заболел и распух палец, — рассказала вдова. — Потом вдруг распухли ноги, живот сделался как большой глиняный кувшин, и она сразу умерла. А было так: кошка поймала змею, отгрызла ей хвост, но змея была еще жива и укусила женщину. Хозяин в сердцах хотел убить кошку. Кошка с испуга вскочила на полку. Хозяин полез за ней, а кошка прыгнула вниз и поранила ему горло. Он успел еще ударить ее ножом и убил. Сам скончался тоже. — Тут старуха заплакала еще горше.

— Эти четверо, — изрек монах, — в трех своих перерождениях совершили какие-то грехи. Если не позаботиться об их дальнейшей участи, могут произойти большие несчастья!

Он сжег тела мужчины и женщины. Затем взял кошку и змею и закопал их вместе. Люди называют это место Могилой кошки и змеи.

Забеременела от монахини

Был один слуга, внешностью поразительно похожий на женщину. Сызмальства носил он женскую одежду, а когда ему перевалило за сорок, был принят на службу в семью важного чиновника. Работал он с большим усердием, и хозяин всегда ставил его в пример.

Король Седжо,[3] прослышав об этом слуге, как-то заметил, что положение у него довольно двусмысленное.

— А что думает об этом министр? — помолчав, спросил он министра Годжона.[4]

— Ваш верный слуга, — ответил Годжон, — немного читал «Провинциальные записки».[5] Вот что там сказано.

В междуречье Янцзы и Хуайхэ жила некая буддийская монахиня, которая хорошо вышивала. Как-то из одной состоятельной семьи к ней послали девушку обучаться этому искусству. И вот нежданно-негаданно стало известно, что девушка беременна. Когда отец стал бранить ее, она сказала:

— Днем мы вместе с монахиней работали, ночью вместе спали. У меня и сомнения не было, что она такая же женщина, как я, пока не дошло вот до этого!

Семья подала жалобу начальнику уезда, и тот велел публично осмотреть монахиню. И оказалось, что у нее нет ни мужского, ни женского естества. Уездный начальник хотел было отпустить ее, но случившаяся тут некая старая вдова сказала:

— Между прочим, есть такой способ: соленой водой смачивается то место, где бывает мужское естество. После это место должна облизать желтая собачка, и тогда мужское естество появится!

Начальник уезда проверил — в самом деле получилось!

— По закону Неба, — рассудил он, — должны быть инь и ян,[6] у людей — мужчина и женщина. А эта монахиня не мужчина и не женщина. Значит, закон нарушен!

Он приказал казнить монахиню, и люди между Янцзы и Хуайхэ все остались очень довольны этим.

— Как беспредельно много под Небом странного!

— Изумляйтесь, — сказал со смехом Седжо, — но не пытайтесь постичь!

Попался на хитрость

Хо Сон, князь Конган, характером был тверд. Будучи министром, в делах государственных он проявлял добросовестность. Не выносил мошенничества и в частных делах. Хо Сон не любил, когда к нему обращались с личными просьбами, и если поступало чье-нибудь прошение, он непременно решал как раз наоборот.

Некоего столичного чиновника переводили в провинцию. Он просил, чтобы его послали куда-нибудь на юг, а попал на самую окраину провинции Пхённандо.[7] Один ученый просил теплое местечко гражданского чиновника в столице, а его нарочно услали учителем в провинцию.

Монах Ильун из обители Хындокса, очень хитрый и ловкий, замыслил перебраться в храм Дансокса. Не выказывая, однако, своего истинного намерения, он попросил князя Хо:

— Слышал я, будто очень уж хороши окрестности вокруг обители Ёнмёнса, что в Содо. Побывать там хоть разок — мечта всей моей жизни. Вот уж будет обидно, если назначат меня в храм Дансокса. Почтительно надеюсь, что вы уважите мою просьбу!

И через несколько дней вышло распоряжение: монаху Ильуну отправиться в обитель Дансокса!

— Этот старый упрямец попался-таки на мою хитрость! — расхохотался Ильун.

Три недостатка

Пхоын, князь Чон Мунчхун[8], был человеком порядочным, строгих правил. Никто и ни в чем не мог упрекнуть его. Но все же некто однажды сказал ему в шутку:

— Говорят, князь, что у вас есть три недостатка. Знаете ли вы об этом?

— Какие же? — спросил князь.

— Вот, говорят, что если вам случается устроить пирушку с друзьями, вы приходите на нее первым, пьете больше всех и уходите последним.

— Верно, такое бывало… Но тогда я был молод, жил в провинции, и если случалось раздобыть кувшинчик вина, то хотелось хоть разок как следует повеселиться в кругу родных и друзей. А теперь я богат и знатен, всегда у меня полно гостей, и вино не иссякает в кувшинах. Зачем же мне себя ограничивать?

— Говорят еще, что вы любите женщин. Не так ли?

— Любовь человеку дана от природы. Об этом говорил еще Конфуций.[9] Известно, что и сам он не отказывался от наслаждений!

— А вот слышал я, что вы вымениваете китайские вещи. И не без выгоды!

— Я старый бедный человек, — ответил князь, слегка переменившись в лице при этих словах. — Сыновей и дочерей у меня много, а для свадебных церемоний нужны китайские вещи. Ведь не могу же я изменить обычай! Да и так уж повелось с древности, что люди обмениваются вещами, которые есть у одного и которых нет у другого. Разве я делаю что-нибудь недостойное?

Его собеседник рассмеялся и сказал, что все это только шутка.

Сон Хён[10]

Оплошал

В Чонпха жили два юноши — Сим и Лю. Оба они были из знатных семей и каждый день в праздности пили вино с красивыми женщинами. Однажды решили они с несколькими близкими друзьями развлечься у Сима. Кисэн[11] Чёп Ёнхва, любовница Сима, хорошо пела и танцевала, а слепец Ким Боксам — лучший в наше время игрок на каягыме[12] — тоже пел свои песни и был в большом ударе. Гости, сидя тесным кружком, подносили друг другу чаши. Царило всеобщее согласие и веселье. Уже глубокой ночью кто-то предложил:

— Пусть каждый расскажет какую-нибудь забавную историю из своей жизни, и мы посмеемся!

Все дружно согласились. Веселые истории следовали одна за другой, гости хохотали не переставая. Но вот настал черед Ким Боксама.

— Я, пожалуй, тоже расскажу об одном случае из моей жизни, — начал он в наступившей тишине. — Недавно был я приглашен в дом богатого янбаня.[13] В увеселении участвовали многие известные кисэн, и среди них была Симбан — самая лучшая танцовщица. После порядочной выпивки все гости — каждый со своей девушкой — разошлись по отдельным комнатам. Так вот: со мной спала Симбан!

— В самом деле, очень интересно, — смутившись донельзя, воскликнул Сим. — Но давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом!

— Да что за охота без конца рассказывать, — тоже смутились гости. — Уж лучше скоротаем ночь под музыку да песни!

Но кисэн петь отказались, а у гостей пропало настроение, и они стали расходиться. Едва выйдя за ворота, Лю сказал Ким Боксаму:

— Какую ты, однако, сболтнул глупость. Ведь Симбан была среди гостей. К тому же она теперь любовница хозяина. Как ужасно быть слепым!

— Да что ты, — густо покраснел слепец, — с каким лицом я теперь покажусь ему?! Впрочем, ведь сейчас все зовут ее Чёп Ёнхва, а детского имени[14] Симбан, наверно, никто и не знает, — пытался утешить он себя.

Однако все-все узнали о промахе слепого и с удовольствием рассказывали друг другу эту забавную историю.

Шутник Ён Тхэ

Ён Тхэ был мелким чиновником при династии Корё.[15] Он любил шутку и умел смешить людей, как квандэ.[16] Однажды зимой поймал он змею на берегу Ёнёна. Наболтал монаху из соседнего монастыря, что это, мол, детеныш дракона, и тот взял змею на воспитание. Через несколько дней Ён Тхэ разделся догола, пестро разрисовал свое тело под чешую дракона и явился к этому монаху.

— Не пугайтесь, святой отец, — сказал он, постучавшись в окно, — я дракон Ёнёна. Узнал я, что дитя мое вы очень любите и бережете. Очень вам благодарен. Скоро снова приду и приглашу вас в свой подводный дворец!

Сказал он так и скрылся. В назначенный день, разодетый во все новое, ожидал монах дракона. Пришел Ён Тхэ, посадил монаха себе на спину и принес на берег Ёнёна.

— Теперь вы за меня не держитесь, — сказал он монаху, — закройте глаза, и мы тотчас окажемся в моем дворце!

Монах крепко зажмурился, разжал руки. А Ён Тхэ просто сбросил его в воду и ушел. Промокший насквозь, весь в ссадинах, монах с трудом выполз на берег. Еле добрался он до монастыря и, укутавшись одеялом, заснул. Назавтра Ён Тхэ пришел к нему.

— Что это с вами стряслось? — спросил он.

— Злой дух Ёнёна, старый сумасброд, жестоко подшутил надо мной! — мрачно ответил монах.

А однажды Ён Тхэ привелось участвовать в королевской охоте. Как всегда, разыгрывал он веселые шутки. И вот король Чхунхэ приказал для потехи бросить его в реку. Ён Тхэ с трудом удалось выбраться на берег.

— Где был, что видел? — рассмеявшись, спросил король.

— А был я под водой, — бодро ответил Ён Тхэ, — встретил Цюй Юаня![17]

— Ну и что же он тебе сказал?

— Мой государь был человеком невежественным, — сказал Цюй Юань, — из-за него мне пришлось утопиться. Но почему в реке оказался ты? Ведь твой-то государь — просвещенный!

Королю очень понравился ответ Ён Тхэ, и он подарил ему серебряную чашу. Увидя это, один из воинов взял да и плюхнулся в воду. Король приказал вытащить его за волосы и спросил, зачем он прыгнул в реку. Воин ответил, что он тоже навестил Цюй Юаня.

— А что же он тебе-то сказал? — поинтересовался король.

— «Что скажешь?» — спросил меня Цюй Юань. — «А что вы скажете?» — ответил я ему.

Дружный хохот королевской свиты потряс окрестности.

Обзавелся любовницей

С юных лет генерал Ли отличался талантами. И собой был хорош, как яшма. Однажды, бросив поводья, ехал он верхом по большой дороге. И вдруг увидел женщину годов этак двадцати двух — двадцати трех. Красоты она была необыкновенной. Ее сопровождали служанки и мальчики. Красавица стояла возле слепца, который гадал ей. Генерал окинул ее взглядом, но не остановился. Женщине он очень понравился, и она тоже пристально на него глянула.

Генерал тут же приказал сопровождавшему его воину пойти за женщиной следом и разузнать, где она живет. Воин доложил, что после гадания в окружении служанок и мальчиков красавица верхом на лошади въехала в Южные ворота и направилась в Саджедон. У генерала аж дух захватило! Теперь он хотел уйти отсюда совсем, да никак не мог.

Немного погодя хозяйка и гость сели рядышком, принялись есть мясо и пить вино. А когда мужчина снял шляпу, оказалось, что он ко всему и омерзительный — бритоголовый![18] Тут уж генерал не стерпел. Осмотревшись вокруг, он заметил большой моток веревки. Когда монах с хозяйкой легли, генерал вбежал к ним, схватил горбуна, прикрутил его веревкой к колонне и стал бить палкой по чему попало. Монах жалобно завопил от боли, а хозяйка неожиданно обрадовалась.

— Хочу произвести новую брачную церемонию, по-военному. Это тебе ясно?! — крикнул генерал монаху.

— Извольте только приказать, умоляю вас, — ответил тот.

Тогда они прогнали монаха и устроили новый пир. С тех пор генерал стал часто бывать у этой женщины. Она полюбила его, и многие годы они не изменяли друг другу.

Порочная Оудон

Оудон была дочерью члена Королевской коллегии литераторов сонсэна[19] Пака. Дом их был богатым, девушка — изящной и прелестной, однако по натуре своей — необыкновенно развратной. И даже когда она стала женой Тхэ Гансу, родственника короля по мужской линии, тот не смог ее образумить.

Как-то в дом пригласили мастера изготовить серебряную посуду. Мастер был молод и хорош собой. Женщина этому обрадовалась. Всякий раз, когда уходил муж, переодевалась она в платье служанки, садилась подле мастера, расхваливала красоту и изящество сработанной посуды. В конце концов она сумела тайком завлечь его к себе в спальню и средь бела дня предалась разнузданным любовным забавам. Увидя как-то раз, что возвращается муж, она успела спрятаться. Однако тот обо всем узнал и прогнал ее.

Служанка Оудон тоже была красивой. Каждый раз в сумерки она наряжалась, завлекала на улице какого-нибудь красивого юношу и приводила его в комнату госпожи. Затем приводила другого юношу для себя, и они все вместе проводили ночь. Это стало для них обычным. Утром ли, когда благоухают цветы, ночью ли, когда сияет луна, обе женщины, испытывая неодолимую похоть, блуждали по городу в поисках развлечений. По ним — был бы только мужчина, а кто он родом — они и знать не хотели. Возвращались они домой на рассвете.

Однажды они зашли в какую-то придорожную харчевню. Указывая пальцами на входящих и выходящих мужчин, они обменивались впечатлениями.

— Этот молод, — говорила служанка, — и у него большой нос. Он бы вам подошел, госпожа!

— Да, от него бы я не отказалась, — вторила ей хозяйка, — а того вон, пожалуй, уступила бы тебе!

Не проходило дня, чтобы они не развлекались подобным образом. Потом Оудон вступила в недозволенную связь с Бан Сансу. Сансу был молод и красив, знал толк в поэзии.

Как-то Сансу пришел к ней домой, а она еще не вернулась со своего очередного любовного похождения. Лишь ее фиолетовая кофточка висела на ограде. И тогда Сансу написал такое стихотворение:

Падают капли часов водяных,[20]

воздух ночной и прохладен и чист,

Белое облако в небе повисло,

светит так ярко большая луна…

Ныне, когда уже тихо кругом,

но не погашены свечи еще,

Можно печально сидеть и писать

о сновиденье былом — о любви![21]

А разве не предавалась она сверх меры гульбе и разврату, пользуясь слабостью и других молодых придворных? Двору, конечно, стало известно об этом, и было произведено дознание. Одни предлагали казнить ее, другие — выразить порицание, третьи — сослать в отдаленные места. Были, правда, и такие, кто ничего не сказал, а некоторые даже стояли за ее оправдание. Начальник Кымпу[22] объявил о ее преступлениях и приказал вынести приговор. Было принято решение: «По закону смертной казни не подлежит. Заслуживает ссылки в отдаленное место». И король повелел наказать ее согласно закону и обычаю.

Когда Оудон взяли под стражу и увозили, служанка взобралась на повозку.

— Госпожа, не теряйте присутствия духа! — обняв Оудон за талию, воскликнула она. — Ведь могло быть что-нибудь еще и похуже ссылки!

И те, кто слышал это, рассмеялись. Но женщина, которую так строго наказали за дурные склонности и постыдное поведение, была ведь из хорошей семьи. И поэтому некоторые плакали.

Попал в рай

В старину жил один слепец в Кэсоне. Был он от природы очень глуп и прямо-таки обожал все необыкновенное. С кем ни встретится, непременно спросит — не слышно ли в мире чего-нибудь этакого. И однажды какой-то парень, которому он порядком надоел, ответил ему:

— А как же! Вчера в восточной части города на тысячу киль[23] земля провалилась. Внизу ясно видны люди, слышно даже, как поют петухи и женщины белье катают. Я сейчас как раз оттуда!

— Если только ты говоришь правду, — обрадовался слепец, — то поистине это удивительно. Я ничего не вижу, но мне так хотелось бы подойти к краю той трещины и хоть послушать звуки, которые доносятся оттуда. А после — и умереть не жалко!

Целый день таскал парень слепца по городу и наконец привел на задний двор его же собственного дома.

— Вот здесь оно и есть, — сказал он слепцу.

Слепец прислушался: в самом деле, поют петухи, вальки стучат.

— Ой, как интересно! — захлопал он в ладоши.

Тут парень сильно толкнул его, и он кубарем покатился по земле. А когда подбежали слуги слепца и спросили, что случилось, он почтительно поклонился им и ответил:

— Я пришел к вам в рай.

Но, вдруг услышав хохот своей жены, удивленно спросил:

— А ты-то когда успела сюда явиться?!

В храме Мёнтхонса

Есть в Сеуле храм Мёнтхонса. В первый и пятнадцатый день каждой луны здесь обычно собираются слепцы. Они читают молитвы, желают долгой жизни государю, считая эти занятия весьма важным делом. Богатые и знатные чинно сидят внутри храма, те же, что попроще, охраняют ворота. Слепцы сторожат ворота очень строго и никого в храм не пропускают.

Некоему шутнику-сонби[24] все же удалось однажды незаметно проскользнуть в храм. Решив подшутить над слепцами, он взобрался на поперечную балку храма и, когда слепцам нужно было звонить, подтянул шнур колокола к себе. Звонарь долго искал шнур, но не нашел. Тогда, шаря руками, принялись искать все слепцы. Сонби опустил шнур на прежнее место, и они сразу нашли его. Но как только собирался звонить звонарь, шнур исчезал. Так повторялось раза три-четыре.

— Да кто это поднимает шнур?! — не выдержали слепцы. Они сели в кружок и стали гадать.

— Может быть, шнур поднимают летучие мыши, что висят на стенах? — сказал один. Слепцы встали, ощупали все четыре стены, но ничего не нашли.

— А не устроился ли на ночь петух на верхней перекладине? — сказал другой. — Не он ли балуется со шнуром?

Слепцы схватили длинные палки, стали изо всех сил колотить по перекладине, и сонби, которому здорово досталось, упал вниз. Слепцы тут же на него навалились, крепко связали и так сильно избили, что он еле-еле выбрался из храма на четвереньках.

На другой день, прихватив с собой веревку, сонби снова пробрался в храм и спрятался в уборной. И как раз справить нужду в уборную зашел сам староста слепцов. Только это он устроился, как сонби, ловко захлестнув петлей все его мужское достояние, что есть силы потянул веревку.

— Спасите! Спасите человека! — истошным голосом завопил староста.

— Это козни злого духа! — в испуге завопили сбежавшиеся на крик старосты слепцы. Тут одни стали звать на помощь соседних жителей, а другие, колотя в барабаны, принялись бормотать заклинания.

Спутался с собственной женой

Некогда один слепец попросил своего соседа сосватать ему какую-нибудь красавицу. И вот как-то сосед говорит ему:

— Тут недалеко живет одна женщина. Не тощая и не толстая, ну писаная красавица! Я передал ей твои слова, и она согласна. Только она запросила много подарков.

— Да пусть я разорюсь, — вскричал слепец, — но для нее ничего не пожалею!

Когда жены его не было дома, он открыл сундуки, набрал кучу всякого добра, дал соседу и просил договориться с той женщиной о дне встречи. В назначенный день слепец принарядился и отправился на свидание. А жена его, стороной проведав об этом, чисто умытая и напудренная, явилась в условленное место раньше своего супруга.

Пришел ничего не подозревавший слепец. Они по всем правилам поклонились друг другу, как бы совершая брачную церемонию, и в ту же ночь счастливый слепец лег спать с новой возлюбленной.

— В жизни не было у меня такой радостной ночи, — не в силах одолеть любовного томления и поглаживая женщину по спине, воскликнул слепец. — Ведь если сравнить тебя и мою жену с кушаньем, то ты — медвежья лапа и зародыш барса,[25] а она — лишь постная похлебка из лебеды да жидкая каша!

На рассвете его жена первая прибежала домой. Она закуталась в одеяло и сделала вид, что дремлет.

— Где же это ты ночевал? — спросила она слепца, когда тот явился.

— Да был я в гостях у одного министра, читал молитвы. День выдался холодный, и у меня вдруг живот схватило. Пришлось выпить немного подогретого вина.

— Ах ты скотина! — закричала жена. — Не оттого ли у тебя заболело брюхо, что ты обожрался медвежатиной, барсовыми зародышами, похлебкой из лебеды да жидкой кашей?!

А слепцу нечего и сказать было. Он понял, что жена его перехитрила.

Служки дурачат монахов

Издревле обманывали служки монахов. Некий служка сказал однажды монаху:

— Сорока утащила серебряную ложку. Она сидит у себя в гнезде, вон на том дереве перед воротами!

Монах поверил ему и влез на дерево.

— Ау! Наставник! — расхохотался служка. — И зачем это вы влезли на такое высокое дерево? Уж не хотите ли полакомиться птенцами сороки?

Монах так сконфузился, что, слезая с дерева, исцарапал себе все тело об его колючки. Он очень разозлился и жестоко прибил обманщика служку.

А то еще однажды ночью повесил служка над дверью монаха большой котел да как завопит:

— Горит! Горит!

Перепуганный монах выскочил из кельи, ударился головой об котел и повалился наземь. Через некоторое время он поднялся и видит: никакого пожара нет. Монах стал злобно ругаться, а служка, как ни в чем не бывало, говорит:

— Там в горах вспыхнуло пламя, вот я и закричал!

— Впредь, — наставительно молвил монах, — ты кричи только тогда, когда огонь загорится близко!

А другой служка тоже разыграл одного монаха.

— По соседству с моим домом, — сказал он ему, — живет молодая и красивая вдова. Как встретит меня, всегда спрашивает: «Неужто твой наставник один съедает всю монастырскую хурму?». — «Да что вы, говорю, он всегда делится с другими!» А она: «Попросил бы для меня немного. Хочется попробовать!».

— Ну, так нарви малость да отнеси ей, — разрешил монах.

Служка оборвал в саду всю хурму, отнес ее своим родителям и, воротившись, сообщил:

— Вдова ела хурму да нахваливала. Только она опять у меня спросила: «А белые жертвенные хлебцы, что приносят в Яшмовый зал храма,[26] твой учитель сам, что ли, все съедает?» — «Конечно, нет, говорю, он всегда и другим дает!» — «Я бы от них тоже не отказалась, попроси-ка для меня!»

— Ну, раз просит, — сказал монах, — возьми да снеси!

Служка собрал все хлебцы и снова отнес к себе домой.

— Вдова с аппетитом поела, — доложил он монаху, — осталась очень довольна. И, между прочим, она у меня спросила: «Разве не должна я за все это отблагодарить твоего наставника?». Ну, я, конечно, ответил, что вы были бы не прочь встретиться с нею. Вдова охотно согласилась. «Только, говорит, дома у меня много родственников и слуг — наставнику нельзя прийти ко мне. Лучше, мол, я улучу момент да сама приду в монастырь!» И я договорился с ней о дне встречи.

Монах даже запрыгал от радости. В условленный день он послал служку за вдовой. А служка зашел к женщине и говорит:

— У моего наставника сильно живот разболелся. Лекарь велел достать женский шелковый башмачок, погреть над огнем и потереть им живот. Сразу, говорит, боль пройдет. Вот я и пришел к вам с просьбой.

Женщина сразу же дала ему свой башмак, служка воротился в монастырь, спрятался и стал подглядывать. Монах чисто вымел келью и заботливо приготовил постель. А затем до ушей служки донеслось радостное бормотание: «Я сяду здесь, она сядет вон там. Я угощу ее, она поест. Ну, а уж потом я возьму ее за руку, увлеку в келью, и мы с ней предадимся любви!». Тут служка подскочил к нему, швырнул наземь шелковый башмачок.

— Все пропало! — закричал он. — Вдова стояла вот здесь, все видела и слышала. Она очень рассердилась и сказала: «Ты обманул меня. Он же сумасшедший!». И с тем убежала. Я хотел было удержать ее, но мне достался только вот этот башмачок!

Монах поник головой и в отчаянии воскликнул:

— А ну-ка стукни меня по губам!

Служка что есть силы хватил монаха мокчхимом[27] и выбил ему все зубы!

А один монах уговорил некую вдову выйти за него замуж. И вот перед первой брачной ночью негодник служка сболтнул ему:

— Говорят, если растолочь незрелые бобы, развести в воде и выпить, то от этого прибавляется мужская сила!

Монах поверил, тщательно приготовил снадобье, выпил его и отправился ко вдове. Но еще в дороге у него вдруг так сильно забурчало в животе, что он еле терпел и с трудом добрался до ее дома. Здесь монах сел на пол и боялся даже пошевелиться.

Пришла вдова и спросила, почему это он сидит как истукан. Монах ничего не ответил. А когда она слегка толкнула монаха, безудержный понос пробрал его, и комната наполнилась ужасной вонью. Тут вдова схватила палку и выгнала монаха вон из дома.

И вот среди ночи побрел он один, не зная дороги. Вдруг впереди что-то засветилось. Решив, что это ручей, он разделся и вошел. Оказалось — цветы гречихи! Вскоре раздосадованный монах опять увидел перед собой что-то светлое. «Уж теперь-то я не обманусь!» — подумал он. Пошел вперед, не раздеваясь, но на этот раз то действительно была речка, и он плюхнулся в воду!

Насквозь мокрый, он решил перейти речку по мосту. На берегу несколько женщин промывали рис. Монах, проходя мимо и думая о своих злоключениях, то и дело восклицал: «Ай, горько! Ай, горько!». Не зная, в чем дело, женщины подбежали к нему.

— Люди промывают рис для вина, — закричали они, — а он говорит — «горько». Этого еще не хватало!

Они избили монаха и изодрали на нем всю одежду. Солнце поднялось уже высоко. Монах был до смерти голоден и стал жевать коноплю. Вдруг послышались крики: «Дорогу! Дорогу!» — и показались всадники. То ехал сам правитель уезда. Монах быстро спрятался под мост, но тут же надумал выменять у правителя немного риса на коноплю.

Как только всадники въехали на мост, монах выскочил наверх и склонился перед конем правителя. Но правитель сильно разгневался, приказал избить его и ускакал. А монах без чувств скатился под мост. Тут-то его и заметили стражники, как раз в эту пору совершавшие обход.

— Под мостом валяется труп какого-то монаха, — удивились они. — Давайте-ка испробуем на нем свое оружие!

Они подняли копья и принялись поочередно колоть ими монаха. А монах так перепугался, что и вздохнуть не смел. Вдруг одни стражник сказал, обнажая нож:

— Говорят, из мужского корня буддийского монаха получается отличное лекарство. Отрежу-ка я его, да и пойдем дальше!

Тут уж монах вскочил на ноги и с громкими воплями обратился в бегство.

Только после захода солнца добрался он до своего монастыря. Ворота были уже закрыты. Сколько ни кричал истошным голосом монах, служка не отпирал.

— Наш наставник ушел к своей жене! — наконец крикнул он. — Ты что, негодяй, орешь средь ночи?

Тогда монах решил проползти во двор монастыря через собачий лаз.

— Вечно чья-то собака шляется по ночам и слизывает масло перед изображением Будды, — нарочно громко сказал служка. — Вот и опять прибежала!

Он схватил дубинку и больно избил монаха. Про того, кто попадает в переделку, теперь и говорят: «Он как тот монах, что переходил речку!».

Любовь и гибель Ана

Некто сэн[28] Ан происходил из знатного столичного рода. Числился он в Хангуне,[29] однако все время проводил в праздности и развлечениях. Разодетый в великолепные одежды, всюду разъезжал он в роскошной коляске. Рано овдовев, Ан жил совсем один.

Но вот однажды прослышал он, что в восточной части города в одной богатой семье есть красивая девушка, которая служит у министра. Стал посылать Ан дорогие подарки с просьбой отдать за него девушку, но неизменно получал отказ. В конце концов он даже заболел от досады. Тогда вокруг стали говорить, что он, мол, заболел от несчастной любви, и тем самым вынудили родителей девушки согласиться на этот брак.

Девушка, лет семнадцати — восемнадцати, была мила и благонравна, и Ану, который тоже был молод и хорош собой, она пришлась по сердцу. Любовь их крепла день ото дня. Соседям Ан понравился, а родители девушки и вовсе души в нем не чаяли; постоянно о нем заботились и даже решили выделить ему большую часть своего состояния. Однако другим зятьям это не понравилось. Они улучили момент и пожаловались министру:

— Как пришел в дом новый зять, начала наша семья разоряться. Жить становится все труднее и труднее!

— А не говорил ли я, что нельзя брать в семью такого непутевого зятя? — рассердился министр. — Я накажу его, чтобы и другим неповадно было!

Тут же послал он троих здоровенных слуг схватить и привести к нему жену Ана. Мирно обедал Ан со своей женой, когда в дом ворвались слуги и объявили волю министра. Испуганные, удрученные предстоящей разлукой, супруги только молча заплакали.

И с того дня молодая женщина была заперта в доме министра. Ограда здесь высокая, ворота снаружи и изнутри крепко заперты. Положение сначала казалось безвыходным. Однако Ану и родителям его жены удалось подкупить слуг и привратников, и Ан стал встречаться со своей женой по ночам. А встречались они обычно в домике, который купил Ан по соседству с домом министра.

Прислали однажды родители своей дочери пару красных туфелек. Туфельки так ей понравились, что она не расставалась с ними; любуясь, то и дело трогала их руками.

— Для кого это ты нарядилась в такие красивые туфельки? — пошутил Ан.

— Не забыла я своей клятвы о супружеской верности, — изменившись в лице, ответила женщина. — Зачем ты так говоришь?

Тут же схватила она нож и на мелкие кусочки изрезала одну туфельку.

А то еще сшила она как-то себе белую кофточку, и Ан опять стал подшучивать над нею. Закрыв от смущения лицо руками, жена его заплакала:

— Я никогда, никогда не изменю тебе! А сам-то ты, наверно, мне изменяешь! — Она сорвала с себя кофту и бросила в канаву.

Ана радовала и трогала преданность жены, он любил ее все сильнее. Каждый вечер встречались они и расставались только на рассвете. Но вот через несколько лун узнал об этом министр. В гневе решил он выдать замуж молодую женщину за другого, за простого слугу.

— Ну что ж, — с притворной покорностью сказала жена Ана, — придется снова выходить замуж!

«А я все-таки сохраню верность моему супругу!» — про себя решила она. Своими руками приготовила приданое, состряпала вкусное угощение для гостей. Все, конечно, поверили, что она пойдет за другого. А когда настал вечер и нужно было отправляться к новому мужу, женщина незаметно вышла в другую комнату и повесилась.

Ан ничего не знал. Утром он был у себя дома, когда прибежала девочка-служанка и доложила:

— Пожаловала молодая госпожа!

Радостно выбежал он к воротам встречать свою супругу, но служанка неожиданно объявила:

— Молодая госпожа вчера ночью умерла!

Ан не поверил ей, засмеялся. Бегом побежал он в домик, где они всегда встречались с женой. Посреди комнаты на постели под тонким покрывалом лежала она. Ан бил себя в грудь, он рыдал так горестно, что не могли удержаться от слез все соседи.

В ту пору шли сильные дожди, вода разлилась, и родственники умершей не могли пройти в их домик. Ан все, что положено было для погребения, приготовил своими руками, устроил пинсо,[30] утром и вечером ставил перед ним еду и питье. По ночам он совсем не мог спать, а когда чуть-чуть задремал однажды, вдруг увидел свою жену. Совсем как наяву! Вот она входит к нему, Ан идет ей навстречу, он говорит с ней, говорит… и вдруг просыпается! Безмолвны двери и окна, только бумажный полог пинсо слегка колышется от ветра, угас одинокий светильник. И опять плачет он, теряет сознание и снова приходит в себя.

Дня через три тучи рассеялись, дождь перестал. При свете луны Ан отправился наконец домой. В одиночестве дошел он до восточных ворот дворца Сугангун. Была глубокая ночь. И вдруг он заметил какую-то женщину. Она неотступно следовала за ним, то чуть обгоняя его, то отставая на несколько шагов. Лицо ее было красиво подкрашено и припудрено, волосы собраны в высокий изящный узел. Вот он приблизился к ней. Это покашливание, эти вздохи он ведь слышал уже прежде! Она… Ан пронзительно закричал и бросился прочь. Добежав до какой-то канавы, он обернулся — женщина была рядом! Не оглядываясь, быстро пошел он дальше и, когда подходил к своему дому, заметил, что она сидит у ворот. Ан громко позвал слуг, но женщина вдруг бесшумно исчезла в камнях, не оставив никаких следов.

Душа Ана пришла в смятение, он стал похож на безумца. Прошло немногим более одной луны, и над женой его совершили погребальный обряд и похоронили. А некоторое время спустя умер и сам Ан.

Угнали лошадей

В юности я очень дружил с Пан Ыном. Мы вместе учились и жили вдвоем в скромном домишке. По соседству, в нескольких ли, жил наш приятель Чо Хве, у которого были яблони.

— Все время клонит ко сну, — сказал мне однажды Пан Ын. — Давай-ка сходим к Чо да хоть поедим яблок!

Мы подошли к дому Чо Хве и увидели, что деревья ломятся под тяжестью совсем уже спелых ярко-красных плодов. Однако ворота оказались наглухо запертыми, и войти в сад не было никакой возможности. Мы окликнули хозяина, никто нам не ответил, и только слышалось, как шумят за воротами подвыпившие слуги. А тут еще хлынул проливной дождь. У ясеня, что рос перед самыми воротами, мы заметили привязанных лошадей — одну большую и три-четыре поменьше. Вокруг не было ни души.

— Хозяин не желает встречать гостей, — воскликнул Пан Ын, — так мы угоним его лошадей!

Я кивнул головой. Мы быстро выбрали себе по лошадке, вскочили на них верхом, сначала поскакали на берег реки, а затем вернулись к себе домой и привязали лошадей в сарае.

— Сейчас я пристукну эту лошадку, — сказал Пан Ын, — и мы съедим ее!

— Да что ты! Ведь тогда мы окажемся настоящими грабителями! — возразил я.

— Всякий знает, что Чо Хве не пойдет жаловаться в управу! — Пан Ын тут же схватил тяжелый пест и хотел было уже ударить лошадь по голове, но я удержал его.

На другой день явился Чо Хве. Глаза ввалились, лицо осунулось.

— Ты чего это так с лица переменился? — спросил у него Пан Ын.

— Вчера пошли мы все к жениной тетке в деревню Кимпхо, — рассказал Чо Хве, — лошадей привязали за воротами, а ворье проклятое их угнало! Домашние прямо-таки наизнанку выворачиваются от злости, поделили между собой всю округу и ищут лошадей. А сам я сейчас иду из дальних мест — из Кёха, что в уезде Коян! И все без толку! Ну как тут не горевать?!

Он побыл у нас самую малость. Неожиданно в сарае заржала лошадь. Ын улыбнулся, а Чо Хве кинулся к сараю и видит: да это же его собственные лошади! Уж он и сердился и радовался, осыпая нас упреками, от которых не мог удержаться. А все, кто видел это, покатывались со смеху.

Пхун Сансу считает по-своему

Некто Пхун Сансу из государевой фамилии был настолько глуп, что не мог отличить бобов от ячменя. В доме у него держали гусей и уток. Так он даже не умел их толком сосчитать: считал по парам.

Однажды слуга зарезал утку и съел ее. Пхун Сансу сосчитал птиц по парам, и осталась одна лишняя.

— Ах, негодяй! — злобно закричал он, колотя слугу. — Ты украл мою утку! Сейчас же верни мне ее!

На следующий день слуга съел еще одну утку, и когда Пхун Сансу сосчитал их по парам, все было в порядке.

— Только палка и помогла, — очень довольный, воскликнул он, — вчера побил этого мошенника, а сегодня он вернул утку!

Грубый Син

Министр Син по натуре был очень груб. Однажды в его миску с едой неожиданно села муха. Как он ни отгонял ее, она прилетала снова и снова. Тогда, сильно разгневанный, министр швырнул миску на землю.

— Зачем это вы изволите так гневаться на несчастное насекомое? — сказала его супруга. — Оно ведь ничего не понимает!

— Ты что заступаешься за муху? — вытаращив глаза, закричал министр. — Она твой муж, что ли?!

Глупый зять

В старину один сонби обзавелся зятем. Зять этот был настолько глуп, что не мог отличить бобов от ячменя. На третий день после свадьбы, когда молодые сидели за столом, зять, указывая на манту,[31] вдруг спросил:

— Это что такое?

— Молчи, молчи! — закрыла ему рот молодая.

Зять разломил манту, увидел в нем кедровые орехи и опять спросил:

— А это что?

— Не говори, не говори! — снова цыкнула на него молодая.

И вот, когда молодожен возвратился к себе домой и родители спросили у него, что он ел в доме жены, он ответил:

— Съел одно молчи, в котором было три не говори.

Родня жены была сильно расстроена глупостью зятя. Никто не знал, что делать. Тогда тесть купил большой дубовый ларь на пятьдесят маль[32] риса и решил, — если зять знает, что это такое, то он не прогонит его. Всю ночь жена учила молодого, как надо отвечать. Наутро тесть позвал зятя и показал ему дубовый ларь. Постучав по ларю палочкой, зять сказал:

— В этот дубовый ларь войдет, пожалуй, полсотни маль риса!

Тесть очень обрадовался, купил еще деревянную бадейку и опять показал зятю.

— В эту дубовую бадейку войдет, пожалуй, полсотни маль риса! — снова постучав по ней палочкой, сказал зять.

У тестя разболелся живот. Зять спросил, где болит. Когда тесть, выставив живот, показал ему, он постучал по животу палочкой и сказал:

— В этот дубовый живот войдет, пожалуй, полсотни маль риса!

«Неисправимый распутник»

Ан Юльбо, правитель уезда Чиджунчху, по характеру был очень общительный и выпить любил. А напившись, имел привычку брать людей за руки и подшучивать над ними.

Как-то, когда Ан был еще секретарем Ведомства Ритуала,[33] решил он по служебным делам навестить начальника Ведомства Хон Инсана. Хон Инсан угощал его вином. И хозяин и гость — оба умели выпить. К концу дня, когда они уже совсем перепились, вошла красивая женщина. Это была возлюбленная Хон Инсана. Она стала еще подносить им кубки с вином. И тут Юльбо неожиданно схватил ее за руку. Женщина испуганно отдернула руку, и при этом у нее порвался рукав. А Юльбо, совершенно пьяный, вышел во двор, в беспамятстве упал на землю и уснул.

Вскоре хлынул проливной дождь. Одежда Юльбо промокла насквозь, но Хон Инсан приказал слугам не трогать его. Вечером, когда Юльбо проснулся, вид у него был самый жалкий. Так он и возвратился домой.

Хон Инсан послал ему от себя одежду и велел передать: «Ты испортил свое платье только из-за того, что я напоил тебя. Посылаю тебе за это новое. Но и ты должен расплатиться за порванный рукав!».

Ан Юльбо, услышав это, очень испугался и просил передать: «Я совершил по отношению к начальнику очень грубый проступок. Разве могу я после этого занимать свою должность?». Но Хон Инсан, узнав, что Ан Юльбо хочет выйти в отставку, не разрешил ему это.

И вот Ан снова отправился к Хон Инсану, чтобы попросить прощения. Случилось так, что он опять много выпил и сильно опьянел и опять схватил за рукав ту красавицу.

— Да ты неисправимый распутник! — громко рассмеявшись, воскликнул Хон Инсан.

Возлюбленная короля

Король Чхунсон долго жил в Китае во времена династии Юань.[34] Была там у него женщина, которую он очень любил. Когда пришло время возвращаться ему на родину, женщина вышла проводить его. Тогда король сорвал цветок лотоса и подарил ей в знак разлуки.

Но забыть эту женщину он не мог, тосковал по ней с утра до вечера. И в конце концов король послал Икдже разыскать ее. Икдже нашел женщину. Она лежала посреди комнаты и уже несколько дней отказывалась от еды. Язык ее не слушался, она с трудом подняла кисточку и написала:

Лотоса чистый цветок

вами оставлен на память…

Он и сейчас не увял —

цвет нежно-алый хранит.

Сколько прошло уже дней

с нашей печальной разлуки?

Скоро поблекнет цветок,

вместе со мною умрет!

— Эта женщина, — возвратившись, доложил Икдже, — пьет вино в кабачке с молодым мужчиной. Я даже не смог встретиться с нею!

Король так огорчился, что даже плюнул в сердцах. А на следующий год, в день рождения короля, когда настал черед Икдже поднести государю кубок с вином, он низко поклонился и сказал, что совершил преступление, за которое достоин смерти. Король спросил, в чем дело. И тогда Икдже подал ему стихотворение его возлюбленной, рассказал, как все было на самом деле.

— Если бы ты показал мне это стихотворение тогда, — обронив слезу, молвил король, — я во что бы то ни стало вернулся к ней. Ты любишь меня, потому и обманул. Вот истинная верность!

О Сукквон[35]

Бессердечный кабан

У буддистов за большую добродетель почитается милосердие. Они никогда не убивают животных.

Однажды некий монах, побиравшийся в провинции Хванхэдо, столкнулся с диким кабаном, которого преследовали охотники. Разъяренный кабан выскочил неожиданно, а монах тут же подошел к нему и, тыча посохом на юг, воскликнул:

— Ай, беда! Ай, беда! Скорее беги в ту сторону!

Но кабан набросился на него и прикончил на месте.

Ким Сисып[36] ругает стихи

Однажды, гуляя в уезде Ёндон, Ким Сисып добрался до Яняна. Там на башне увидел он чьи-то стихи, написанные по-китайски.

— Какой щенок написал тут эти дрянные стихи? — сердито выругался он.

Дочитав до середины, промолвил:

— Впрочем, здесь есть кое-какой смысл!

А дочитав до конца и заметив имя поэта, воскликнул:

— Да ведь эти стихи написаны самим Квидалем![37]

А Квидаль — это Хамхо Хон.

Круглый дурак

Великий князь Чеан, сын короля Йеджона,[38] был очень глуп. Как-то сидел он у своих ворот и увидел нищего, который просил проса.

— У него нет проса, — сказал Чеан своему слуге, — но ведь он мог бы поесть медовых блинчиков!

По его словам выходило, будто у нищего есть все, кроме проса.

Опять же он оскандалился однажды с женщиной. Это получилось оттого, что за всю жизнь он так и не познал человеческого дао.[39] Сонмё, сетуя на то, что у Йеджона не будет потомков, как-то сказал:

— Если бы кто-нибудь помог Чеану познать человеческое дао, то он заслуживал бы награды!

Одна фрейлина решила попытаться и отправилась к Чеану в дом. В полночь, когда Чеан крепко уснул, она сумела сделать так, что они соединились. Но тут Чеан вдруг проснулся, вскочил с испуганным воплем и принялся тщательно умываться. При этом он кричал, что его осквернили.

А в годы Чжэн-дэ[40] Саныйвон[41] ввел для ношения пояс, украшенный пластинками из рога носорога. Пояс был изумительно красив, и Чеан, присутствуя однажды на приеме в королевском дворце, надел его себе на талию.

— Очень прошу пожаловать мне этот пояс! — взмолился он после приема.

Чунмё[42] рассмеялся и пожаловал. Кое-кто может сказать: неправда, мол, что Чеан был глупцом. Но если слывешь умным и добродетельным только потому, что происходишь из королевского рода, то — хоть и говорили в древности, что человек всегда скрывает свои недостатки, — твоя слава не будет долговечной.

Что же касается отношений между мужчиной и женщиной, то они — от природы. Нельзя подавлять это человеческое чувство. И если кто-то не сближается с женщиной, считая это страшным грехом, разве он не настоящий дурак?

Ли Ги[43]

Чо попадает в беду

В окрестностях горы Пёнсан, что в уезде Хонам, жил сэнвон[44] Чо. Некий сосед-корзинщик занял у него деньги и долго не мог отдать их. Однажды корзинщик пошел к подножию горы нарезать ивовых прутьев. Вдруг он увидел огромного тигра, который лежал под скалой, вытянув все четыре лапы. Обычно, когда тигр съедает собаку, он будто пьянеет и мирно спит. Корзинщик тут же вернулся и сказал сэнвону:

— Я только что нашел в горах убитого тигра. Так вы возьмите его, пожалуйста, в счет долга, который я не могу вернуть!

— Ах! — засуетился обрадованный сэнвон. — Скажи, если его потащат волоком, не попортят ли шкуру?

По совету корзинщика он велел сделать большие носилки и, прихватив с собой пять-шесть слуг, отправился в указанное место. Приблизившись, сэнвон Чо на четвереньках взобрался на скалу, под которой спал тигр. Он сел, перегнулся вниз и стал глядеть на зверя. А слуги подошли прямо к тигру и с грохотом сбросили носилки на землю. Тигр вскочил, как ужаленный, огласил долину гневным рыком, взметнул песок и, ломая ветви, умчался в горы. А сэнвон Чо в беспамятстве брякнулся вниз со скалы, изранив себе все лицо и руки!

Оказалось, что он даже не может сесть на лошадь. В конце концов ему пришлось лечь на носилки, которые он приготовил для тигра! Таким манером он и возвращался домой. Стояла уже весна, и сэнвон был одет в желтое холщовое платье. Его сыновья, выйдя за ворота, увидели эту процессию издали и приняли своего собственного батюшку за тигра! Они указывали на него пальцами, радостно переглядывались, кричали даже, что тигр, оказывается, не полосатый, а весь желтый. Они побежали навстречу и тут только обнаружили, что на носилках лежит не тигр, а их отец, стонущий от ушибов!

Весь дом переполошился, а сэнвон Чо заперся у себя и только через несколько лун, перепробовав все лекарства, поднялся на ноги. Разве это не хороший урок жадному человеку?

Нечистая сила

В Сеуле, у Малых Южных ворот,[45] в семье одного сонби жила вдова. В особом деревянном сундуке у нее было припрятано огромное богатство, сохранившееся еще от предков: драгоценности, шелка — тонкие, атласные, узорные, украшения из раковин и еще много всякой всячины. Сундук этот, емкостью в десять сом,[46] был окован железом, закрыт на замок и крепко обвязан веревками. Закрыть надежнее его было уже невозможно. Стоял он на верхнем этаже, в самом дальнем углу.

Прослышали об этом сундуке воры и задумали украсть его. Но такой тяжелый сундук ведь не унесешь, можно похитить только его содержимое. А открыть — тоже никак нельзя. Ничего придумать не могли воры, только переглядывались да слюнки пускали.

Но вот некий вор смастерил более десятка больших и малых ключей. Выбрав время, когда вдова и вся челядь крепко уснули, он с несколькими своими подручными перелез через ограду и проник в дом. Перебрав все ключи, воры в конце концов открыли драгоценный сундук и вытащили оттуда все. Затем главарь шайки надел на себя медвежью шкуру, влез в сундук, приказал своим подручным снова замкнуть его и обвязать веревками. Словом, сделать все как было, а самим уйти.

Сидя в сундуке, вор стал царапать ключом — будто скребется или грызет что-то крыса. Слуги услышали эти звуки, доложили хозяйке. Когда зажгли свечи и открыли сундук, оттуда вдруг с рычанием выскочил медведь! Слуги, бросив светильники, попадали на землю. А вор в медвежьей шкуре, подражая зверю, носился всюду, размахивая лапами. Он то спускался во двор, то снова заходил в дом и при этом рычал не переставая. Все в доме были полумертвыми от страха. А вор, побродив так еще немного, выпрыгнул в окно и сбежал.

Когда рассвело, снова заглянули в сундук. Он был совершенно пуст. «Наверно, мое добро превратилось в злого духа!» — подумала вдова. Она призвала шаманку и слепца и попросила их прочесть заклинание. Она хотела только отвести от своего дома новую беду и совсем не догадывалась, что это проделка воров. А они, как видно, были не простые воришки, а настоящие, хитроумные воры.

Не уступила тигру

Если пройти примерно десятка три ли на юго-запад от города Вонджу, что в провинции Канвондо, можно попасть в деревушку Купха. Несколько лет назад откуда-то забрела и поселилась здесь некая супружеская пара. Однажды ночью, в одиннадцатую луну года капин при короле Мёнджоне,[47] тигр разломал дверь и ворвался к ним в дом. Он убил хозяина и пытался утащить его тело. Жена выскочила вслед за тигром, громко закричала. Но вокруг была тишина, ни один человек не отозвался. А тигр все тащил ее мужа. Тогда женщина крепко обхватила мужа за поясницу, и тигру пришлось протаскивать через дыру в изгороди их обоих.

— Ты убил моего супруга, — кричала женщина, изо всех сил колотя тигра кулаком, — но тело его я тебе не отдам!

До самого рассвета боролась она с тигром. То тигр перетягивал ее, то она перетягивала тигра. А когда настал день, зверю ничего не оставалось, как бросить свою жертву и скрыться. Женщина позвала соседей, похоронила мужа и, распродав хозяйство, совершила жертвоприношение. После этого жила наедине со своей тенью, храня верность мужу. Из деревни не сообщили в управу о подвиге этой женщины, достойной сравнения с добродетельными женами древности. Поэтому она не была удостоена награды. Никто не знал, откуда она пришла и куда скрылась.

Ким Анно[48]

Студент Чхэ и незнакомка

Недавно неподалеку от сеульских казарм жил некий студент, по фамилии Чхэ. Однажды в сумерки прогуливался он по улицам. Прохожих становилось все меньше. Взошла тусклая луна, осветив окрестности призрачным светом. Разглядеть лицо на расстоянии было трудно, угадывались лишь смутные очертания человека.

И вот на другой стороне улицы Чхэ заметил какую-то женщину. Она стояла неподвижно. Некоторое время они вглядывались друг в друга, а потом Чхэ медленно направился к ней. Ее искусно подкрашенное лицо, изящный узел прически и стройный стан волновали душу. Чхэ, совершенно очарованный, заморгал глазами, руки у него задрожали, и он невольно приблизился к женщине.

— Этой тихой ночью, — заговорил он, — я случайно встретился с вами. Не могу совладать со своим сердцем и потому так недостойно веду себя. Уповаю только на то, что вы вспомните старинную историю о секретаре Хане[49] и простите мою бесцеремонность!

При этих словах женщина слегка покраснела. Потом тихо и скромно ответила:

— Кто вы? И почему так пылко разговариваете с женщиной, которую встретили впервые? Право же, мне очень стыдно, но если вы хотите… пожалуйста, проводите меня!

— Конечно, я очень хочу! — безмерно обрадовался студент. — Но что скажут ваши родные? Как осмелюсь я, чужой человек, проникнуть в глубину женских покоев?

— Раз уж я сама позвала, стоит ли вам беспокоиться? — возразила женщина.

И они пошли рядом, касаясь плечами друг друга. Покружив по какому-то извилистому переулку, перешли ручей и подошли к высоким воротам большого, крытого черепицей дома, обнесенного каменной оградой. Женщина велела Чхэ подождать немного снаружи, а сама вошла в дом.

Безлюдно. Из глубины дома не слышно ни звука, и вокруг тишина. Чхэ молча переминался с ноги на ногу, пристально вглядываясь в сумрачные ворота, будто что-то оставил за ними. На душе у него было неспокойно. Через некоторое время появилась молоденькая служанка и, приоткрыв ворота, позвала Чхэ. Следуя за ней, Чхэ прошел через восемь тяжелых ворот. Дом с башенкой наверху поддерживали каменные колонны. Вид его был великолепен. Право, не скажешь, что это творение рук человеческих! В стороне виднелся флигель. Его окна с зелеными рамами и красными, унизанными бисером шторами были чисты и прозрачны и привлекали взор. В дверях флигеля, чуть отступив в сторону, встретила его та женщина.

— Я выжидала, когда в доме уснут, и заставила вас слишком долго ждать. Право, мне очень неловко. Вы, уж верно, подумали, что я испугалась?

Потянув Чхэ за рукав, женщина ввела его в комнату и предложила сесть. Дивные рисунки на ширме и чокджа,[50] прелестные, изящные вышивки на мате и украшения на циновках — такое он видел впервые. Косметические принадлежности и домашняя утварь — все было необычным. Чхэ был потрясен. Конечно, это не мир людей! Уж не обитель ли это бессмертных?

Невольно съежившись от страха, Чхэ не решался даже пошевелиться. А женщина велела служанке подать вино и закуски. Впервые увидел он столь редкостные яства! Наполнив вином кубок из белой яшмы с ручкой в виде пары драконов, женщина поднесла его студенту, скромно сказала:

— Доля моя — несчастная. Еще ребенком потеряла родителей, а стала взрослой — не имею супруга. С детства меня воспитывала только кормилица, и поэтому я не могла как следует научиться правилам поведения женщины. Когда расцветают цветы и луна становится ясной, погружаюсь я в бесконечную грусть наедине со своей тенью. А сегодня случайно вышла с подругами на улицу. Вдруг с грохотом промчалась повозка, запряженная бешено скачущей лошадью. И, спасаясь от нее, я укрылась в переулке. Подруги куда-то пропали, быстро стемнело. Я в растерянности стояла одна, и тут, к счастью, увидела вас. Если бы вы не сочли для себя зазорным, то, кажется, я могла бы прожить с вами всю жизнь!

Студент принял кубок и выпил. Он даже не находил слов для выражения благодарности.

— И за что только Небо послало мне такое счастье! — едва смог проговорить он.

А женщина все подносила ему вино. Чхэ не отказывался и пил беспрестанно. Счастливый, он снова и снова повторял, как ему повезло.

Когда настала третья стража,[51] Чхэ совсем опьянел и умолк. Служанка почтительно приняла его пояс и шляпу, повесила на вешалку, приготовила постель и унесла свечу. Студент сразу же обнял женщину, и сердца их слились в радости. Будто встретились влюбленные пчелка и мотылек и утолили наконец свое желание! Разве с этим могла сравниться даже та встреча, когда играли на флейте под луной?[52] И хотя по водяным часам наступил уже рассвет, их сладостный сон не прерывался.

Но вот над головой вдруг грянул гром, и студент в испуге открыл глаза. Что это?! Он лежит под каменным мостом, вместо подушки — камень. Укрыт он старой рогожкой, а одежда его засунута между опорами моста. Да еще в нос ударяет мерзкий запах!

Всходило солнце. На улице появились люди. Вдруг две телеги, нагруженные дровами, с грохотом въехали на мост. Студент испугался и как помешанный бросился прочь от этого места! Только через несколько дней Чхэ кое-как пришел в себя. Однако покоя он не находил и страстно хотел снова встретить ту женщину. «Это чары злого духа», — догадалась его семья и позвала шамана, который прочел заклинание. Затем попросили лекаря сделать студенту прижигание, перепробовали все и еле-еле сняли с него чары.

А мост, под которым проснулся Чхэ, был Тхэпхёнгё, что находится в нижнем течении речки Кэчхон, в самом центре Сеула. Об этом случае со студентом люди подробно рассказали Тхэдже.[53]

— Увы! Подобное случается, — вздохнув, молвил Тхэдже. — Это злой дух в образе женщины соблазнял человека. Уродливость он являет как красоту, ложь выдает за правду, зловоние — за аромат, грязную пустошь — за великолепный дворец. Всячески стремится он застлать человеку глаза, смутить его душу, пробудить похоть. А не имея твердого характера, разве устоишь против его соблазнов?

Если бы даже со студентом, когда он встретил красавицу и влюбился в нее, был рядом человек, который объяснил бы ему, в чем дело, он все равно не поверил бы. А если бы ему захотели помочь против его воли, он рассердился бы и даже мог причинить зло при помощи нечистой силы.

Тогда над мостом был, конечно, не гром, а грохот, сопровождавший превращение злого духа. Однако под небом немало и людей вредных и лживых, не лучше злых духов в образе женщин. А разве мало таких, которые поддаются соблазнам? Поэтому нужно не только освобождать людей от бесовского наваждения и не позволять демонам разных мастей безобразничать средь бела дня, но и не допускать до соблазна таких студентов, как Чхэ, которых много на свете.

Спас девушку

Была в провинции Чхунчхондо одна заброшенная кумирня.

Постепенно она превратилась в руины. Какой-то старый монах решил починить кумирню и провел там однажды целый день, осматривая ее со всех сторон и прикидывая, сколько понадобится труда и материалов.

Место здесь было глухое. Уже смеркалось, и монаху пришлось остаться на ночь в пустой кумирне. Наступила полночь, в горах было тихо, светила луна и мерцали звезды. Вдруг какой-то мохнатый зверь, держа что-то в зубах, перемахнул через ограду и положил свою ношу посреди двора. Отодвинувшись немного, он сел, съежившись и искоса поглядывая на принесенный им предмет. Затем вытянул хвост, подполз к нему и обнюхал. И вдруг, вскочив на ноги, принялся то носиться вокруг, то лениво кружить около, то перепрыгивать через этот предмет. Он будто забавлялся им, будто любовался. Играл с ним, как ворон с крысой!

Монах, наблюдавший за зверем в оконную щель, догадался, что это был большой тигр, который утащил человека. Тогда он быстро сорвал оконную раму и швырнул ее в тигра. В пустынной горной лощине раздался грохот, будто грянул гром. Тигр испуганно отпрянул и исчез. Вокруг было тихо. Монах спустился во двор, стал разглядывать и ощупывать лежащего перед ним человека. Оказалось, что это была молоденькая девушка, лет шестнадцати. Она уже не дышала, но на теле ран не было. Монах подумал, что девушку, пожалуй, еще можно спасти. Он внес ее в помещение и положил на пол. Затем расстегнул на себе и на девушке одежду, прижался грудью к груди и стал согревать, стараясь вдохнуть в нее жизнь. В таком положении они пробыли с рассвета до полудня. Мало-помалу тепло стало возвращаться в тело девушки, а на закате солнца она уже дышала. Монах радовался от всей души. Он напоил ее рисовым отваром и принялся лечить всеми средствами.

Через несколько дней девушка пришла в себя, рассказала, откуда она и чья родом. Оказалось, что дом ее находится в провинции Чолладо — более чем за сто ли от этой кумирни. Тигр унес ее вечером, прямо со свадьбы, а сюда притащил около полуночи. Можно себе представить, как быстро он бежал!

Монах привел девушку в ее деревню, оставил у околицы, а сам, под видом нищего, постучался к ней в дом. А там уже пригласили шаманку, чтобы призвать душу девушки, которую считали погибшей. Шаманка печально пробормотала, что душа умершей девушки уже здесь и ведет себя так, будто ищет свое тело. Значит, объявила она, девушка была съедена тигром! Родители и родственники девушки огласили дом горестными воплями.

А в это время девушка тихонько вошла в ворота. Родители сначала даже не узнали ее. Не сразу поняли, что это их родная дочь. А затем со слезами бросились к ней, стали обнимать и ласкать ее. Уж потом только услышали от нее все подробности. Много и горячо благодарили они монаха за спасение дочери. Девушка оказалась из хорошей семьи. Вести хозяйство ей не приходилось. Она, как говорится, не тратила время на колодец и ступку. Люди в округе восхищались ее красотой и благовоспитанностью.

Монах спас ее потому, что усердно лечил, потому что был добр и чист душой. Он не постыдился прижаться к голой груди девушки. Должно сказать, что такой монах был поистине милосерден и, освободившись от мирских страстей, свято исполнял буддийские заповеди.

Ли Джесин[54]

Женитьба Пхунсана

У правителя уезда Пиан родился сын-уродец.

Имя ему дали Пхунсан. Ростом он был так мал — ну, просто карлик, что выступает на представлениях квандэ! И хотя правитель Пиана был королевского рода Ли, где бы он ни сватал девушку для сына, неизменно получал отказ.

Он не мог женить сына обычным путем и однажды устроил помолвку с девушкой из некой семьи обманом. Обрядив Пхунсана в костюм жениха, отец отправил его в дом невесты со свадебными подарками. Там обман, конечно, обнаружили и хотели было прогнать Пхунсана. Но тот сразу же снял свое жениховское платье и твердо решил не уходить.

В доме невесты ломали головы, как бы снова заставить его надеть свадебный наряд и выставить вон. Собралась вся семья. Но, как ни старались, ничего придумать не могли. И вот один родич-хитрец стал вдруг хвалить Пхунсана, что он-де человек благовоспитанный и порядочный, сын янбаня и знает правила этикета. Смутив этими похвалами наивную душу Пхунсана, родич привел его на женскую половину дома.

— Экое счастье семье привалило, — сказал он Пхунсану, — такого прекрасного зятя заполучили! Но вот какое дело. Бабушке нашей восемьдесят лет. Солнце ее жизни садится уж за горы на западе. Не много дней осталось ей пользоваться всеобщим почтением. Как раз в то время, когда ты пришел и вся семья восхищалась твоим видом и манерами, бабушка выходила по своей надобности. И только она одна, к сожалению, не видела твоего великолепия. Не наденешь ли ты для нее снова то платье, в котором пришел?

Юный карлик от неожиданных похвал так возгордился и обрадовался, что тут же снова облачился в свой жениховский наряд. Тогда, не теряя времени, один здоровяк посадил Пхунсана себе на плечи, вынес его со двора и сбросил на большой дороге. Затем крепко запер ворота. Обратно Пхунсана уже не впустили.

Карлику ничего не оставалось делать, как темной ночью возвращаться к себе домой. Усталый, он подошел к своим воротам. Старый слуга шил в людской, прибавив огонь в светильнике.

— Вот настал день, — бормотал он себе под нос, — когда и господин Пхунсан оженился!

— Я пришел обратно, — прерывающимся голосом сказал карлик, услышав под окном эти слова.

Старый слуга вышел со свечой за ворота и видит: да это же сам Пхунсан!

Поэтому теперь, если какое-нибудь дело не удается, люди говорят: «Это как женитьба Пхунсана!»

Квон Ынин[55]

Остался в дураках

В южной школе[56] был один сонби. Всякий раз, как встречал он какого-нибудь студента, прибывшего учиться из провинции, презрительно обзывал его пхосоном.

И вот встретил он однажды некоего студента из Хансана, который только что поступил в школу.

— Эй, пхосон! Ты откуда взялся? — спросил у него сонби.

А студент вдруг поспешно распростерся на земле перед ним и воскликнул:

— Ой, что вы говорите? Я этого не вынесу!

— А что ты так удивляешься? Почему не вынесешь-то? — спросил сонби.

— Да ведь у нас в деревне, — ответил студент, — внебрачные дети так называли своих отцов!

Сонби стало так стыдно, что он убежал.

Я и сам не знаю толком значения слова «пхосон». Пожалуй, это жаргонное словечко, которым дразнят провинциальных студентов.

На переправе Пённандо

Когда лодка пересекает реку на переправе Пённандо, ее трясет на жестоких волнах, будто корзину для веяния риса, и, кажется, она вот-вот перевернется. Однажды в лодке раздались испуганные голоса:

— О всемогущий Будда! — закричал монах.

— Изыди, изыди, нечистый! — завопил слепец.

— Да здравствует король! — пропищала гадалка.

— Лиджунтан, лиджунтан! — забормотал китайский лекарь.

Лодка, к счастью, не потерпела крушения и благополучно пристала к противоположному берегу. Какой-то сонби на берегу спросил:

— Ну, монах, слепец и гадалка прокричали то, что они кричат всегда, когда чего-нибудь просят. Но почему китайский лекарь воскликнул «лиджунтан»?

— Да потому, — ответил сам лекарь, — что лиджунтан — лучшее средство при поносе!

Проняла-таки лодка живот человеческий! Все, кто слышал это, схватились за животы и принялись хохотать.

Чха Чхонно[57]

Две жены Юнсона[58]

Хон Юнсон был назначен главнокомандующим в Хонам. И вот прослышал он, что в Чонджу у некоего богатого и знатного горожанина — три дочери-красавицы. Юнсон сразу загорелся желанием сделать одну из них своей наложницей и написал об этом губернатору Хонама. Правитель Чонджу, узнав от губернатора о замысле Юнсона, приказал приготовить для него помещение в своем доме. Затем губернатор и правитель уезда вызвали отца девушек и, сообщив ему о письме Хон Юнсона, сказали:

— Если ты откажешь ему, твоя семья лишится состояния и погибнет. Да и нам не поздоровится. Живо возвращайся домой и приготовь все для брачной церемонии!

Горожанину ничего не оставалось делать, и он ушел.

— Вот нарожали дочерей, — плакали они с женой, — а теперь от них семье только вред один.

Младшая дочь спросила, о чем они так тужат. Но отец ответил, что это, мол, не ее ума дело.

— Если дело касается всей семьи, — возразила девушка, — то почему же сыновья и дочери не должны о нем знать?

И тогда отец с горечью рассказал ей, что случилось.

— Так это же легко уладить, — сказала дочь. — Я знаю, что ответить Хон Юнсону. Пожалуйста, не тревожьтесь!

К приходу Юнсона девушка надела свои лучшие украшения и встала у внутренних ворот.[59] Вошел Юнсон, одетый в военные доспехи. Девушка приветствовала его, сложив руки. Глянул Юнсон — ну и красавица!

— Вы, князь, — с поклоном сказала она, — были министром, а теперь вот стали главнокомандующим. Но и я происхожу из семьи, очень уважаемой в уезде. Слышала, будто хотите сделать меня своей наложницей. Разве это не унизительно для меня? Другое дело — стать вашей женой. Тут бы я не задумалась. А наложницей не стану, хоть убейте! Не захотите же вы стать виновником моей смерти?

— Чисто женские речи! — засмеялся Юнсон и с поклоном удалился.

Вскоре он отправил секретное письмо Кванмё,[60] в котором говорилось: «У меня, вашего верного слуги, жена очень глупая и жадная. Давно уже хотелось бы ее заменить. А ныне прибыл в Чонджу, встретил девушку умную и красивую. Прошу позволения взять ее в жены. Почтительно жду решения вашего величества». Государь ответил: «Поступай как хочешь. Почему ты непременно должен спрашивать у меня?».

Юнсон подготовился к брачной церемонии и женился.

После смерти Юнсона первая и вторая жены стали спорить, кто — законная жена, кто — наложница, и долго не могли разобраться.

— Однажды, — заявила как-то вторая жена, — прежний государь во время высочайшего выезда остановился в нашем доме и велел мне принести вина. В Королевской канцелярии непременно имеется подневная запись, и там, конечно, сказано, что вино приносила именно супруга! Разве там речь идет о наложнице?

Она просила показать ей этот документ, и там действительно было написано: «В такой-то год, луну и день государь во время высочайшего выезда остановился в доме Хон Юнсона, где был устроен прием, и во время угощения государь велел послать супругу Юнсона за вином».

Так было и доложено здравствующему королю. Король повелел: «Вторую жену считать законной!».

Рассказ об этом я слышал от посыльного южного гарнизона Син Нипа.

Девичья честь

Во время правления Сонмё[61] один придворный женился вторым браком на дочери некоего сановника.

— Невеста оказалась не девственницей! — три дня спустя доложил он королю и просил разрешения прогнать ее.

Сонмё, однако, усомнился и приказал старой лекарке осмотреть девушку.

— Раздела девицу, осмотрела ее, — доложила лекарка. — Золотое девство у нее не нарушено, куриный глазок должным образом цельный. За это ручаюсь!

Сонмё остался глубоко удовлетворен, богато одарил старуху и повелел:

— Так вот. Мужу и жене жить вместе. Что же касается виноватого, то девушка очень молода, а мужчина был пьян и не разобрал, что к чему!

Как хорошо, что Сонмё усомнился в словах придворного и призвал лекарку: семья девушки избежала дурной славы!

Ли Докхён[62]

Опозорился

Сок Кёниль служил гражданским чиновником в Рённаме. Это был человек недалекий и простоватый. С детства он ушел с головой в учение. Решил каждый день выучивать по сотне иероглифов и прекращал занятия только после того, как повторит их тысячу раз. Так провел Кёниль более десяти лет. Иероглиф за иероглифом прошел он от начала до конца «Сышу» и «Саньцзин»,[63] свободно мог прочесть их и понять. В результате он выдержал экзамен по древней китайской литературе. Успешно продвигаясь по службе, Кёниль вскоре стал секретарем в школе Конфуция и одновременно занимал должность учителя.

Однажды на рассвете убежала его лошадь. Кёниль испуганно вскочил с постели. Лошадь надо было быстро поймать. Впопыхах он набросил на голое тело женскую лиловую накидку, нахлобучил на голову ночной чепец своей наложницы и помчался вдогонку за лошадью. А лошадь прискакала на школьный двор.

Когда Кёниль добежал до школы, уже совсем рассвело. В таком виде он не мог ни войти в школу, ни вернуться домой. Его ждал позор. В замешательстве стоял Кёниль перед воротами, как вдруг вышел школьный писарь. Глянул он — да это учитель Сок!

— Господин чинса,[64] — воскликнул писарь, пораженный непристойным видом Кёниля, — да что же это такое! Средь бела-то дня! Люди ведь смеяться будут. Извольте подождать немного, я принесу из дома чиновничье платье, и вы сможете вернуться к себе!

И Кёниль остался на улице в женской накидке и ночном чепце, даже без штанов и босой. Помереть со стыда можно! «О! О!» — стонал он, не подымая глаз. А его уже окружили зеваки. «Сумасшедший! Сумасшедший!» — кричали они и показывали на него пальцами.

Наконец явился писарь, обрядил Кёниля в чиновничью одежду и отправил домой. Об этом случае, конечно, узнали все школьные сонби. Они стали всюду о нем рассказывать, рисовать Кёниля в непристойном виде, сделали его посмешищем. И карьера его была испорчена.

Гнев Будды

Ха Гёнчхон происходил из семьи, не имевшей ни должностей, ни большого достатка. Однако был он силен духом, во всяком деле проявлял смелость и упорство. Гёнчхон дружил с ныне уже покойным Сон Гу. Они выросли в одной деревне. Когда дед Сон Гу был назначен правителем в Анджу, он взял с собой и его и Гёнчхона. Вскоре юноши отправились в Нёнбён для обучения в буддийском храме. В этом большом и знаменитом в провинции Квансо храме было очень много монахов.

У одного нёнбёнского чиновника из управы, несметно богатого, не было сына. Решив сына вымолить, он объявил, что намерен произвести большое моление перед Буддой и сделать богатые жертвоприношения. Все монахи провинции — мужчины и женщины, старые и молодые, даже из соседних уездов, — услышав эту новость, захотели во что бы то ни стало полюбоваться великим зрелищем. Наперегонки устремились они к месту моления. Вся округа была наводнена людьми.

Настала ночь, когда должно было совершиться моление. Делались последние приготовления. И вот Гёнчхон, этот юнец, взял да и спрятался под изваянием Будды. Когда совсем стемнело и стихли человеческие шаги, он осторожно вышел из своего убежища, исцарапал и изрезал ножом лицо Будды, выковырял ему глаза. Затем вернулся к себе и, как ни в чем не бывало, лег спать. Сон Гу был рядом, но даже он ничего не заметил.

Была, пожалуй, уж полночь. Молельщик и монахи хлопотали вовсю. Они совершили омовение и переоделись. Вот уж звон колокола и песнь «Хвала Будде» сотрясли горную долину. Ярко запылали факелы и свечи. Стало светло, как в полдень! И тут все увидели изваяние Будды. Изрезанное, изуродованное, вид оно имело ужасный. Уши, глаза, рот и нос были обезображены, на туловище зияли дыры. Торчал лишь бесформенный ком глины,[65] глядя на который, невозможно было понять, что это такое!

Монахи переглянулись и зарыдали от страха. У супругов-молельщиков перехватило дыхание. Они тоже горько рыдали, не в силах уразуметь, что случилось.

— Большая беда для храма, — сказал старый монах. — Ясно, что это сделал разгневанный Будда!

Монахи посетовали, что супруги-молельщики зря потратились на такие богатые жертвоприношения, убрали изображение Будды и моление отменили совсем.

Более десяти лун прожили юноши в Анджу, а Гёнчхон не сказал даже Сон Гу о своем поступке. Рассказал он ему об этом, только когда они отправились в Сеул. Вот каковы были его смелость и выдержка!

Змей монастыря Хваджанса

В большой скале за храмом Хваджанса была пещера. Никто не знал ее глубины. В пасмурные дни из пещеры вырывались клубы синего пара и медленно таяли в воздухе. По словам старых монахов, то дышал большой змей, свернувшийся в глубине пещеры. Сначала люди им не верили. Но однажды, когда кончился затяжной дождь и вовсю палили горячие лучи солнца, из пещеры осторожно высунуло голову какое-то существо и стало осматриваться. По виду голова напоминала кошачью, но была покрыта поблескивающей чешуей. К пещере слетелись сороки и другие птицы. Кружа в воздухе, они подняли гвалт. Перепуганные монахи не решались подойти поближе и рассмотреть это странное существо. И только когда из пасти этого необычайного создания высунулся тонкий извивающийся язык, все поняли, что это огромный змей!

С тех пор монахи, заболевшие лихорадкой, подавив страх, стали подходить к пещере. Удивительно, что, посидев немного у входа в пещеру, они выздоравливали. И люди поверили, что этот змей — чудотворный. Новость распространялась все шире, доверчивые жители из ближних и дальних мест приходили сюда вымаливать исцеление. Всегда приносили они с собой хлеб и хорошую еду. Били в барабан, змей выползал и все съедал. Для людей это стало обычным делом. Так прошло лет пятьдесят.

И вот как-то раз манхо[66] Пак из Чандана проезжал это место на своем резвом скакуне. Он увидел одну деревенскую старушку с больным ребенком на руках, которая поклонялась змею. Змей высунул голову и сожрал принесенную ему еду. Манхо Пак очень удивился, почувствовал отвращение. Он выхватил стрелу с белым оперением, прицелился в голову змея, выстрелил и убил его. Монахи страшно перепугались. Они подошли к мертвому змею, стали в растерянности ему кланяться. А манхо, ничуть даже и в лице не переменившись, вскочил на коня, взмахнул плетью и ускакал. Так искоренил он зло в храме Хваджанса.

Прошло после того более десятка лет. Манхо Пак, послужив во многих уездах и состарившись, возвращался домой с несколькими своими односельчанами. По пути он снова заехал в храм Хваджанса. Седые волосы его развевались, вид он имел величавый. Приглядевшись к Паку, монахи спросили у его слуг:

— Этот старец не тот ли самый манхо, который когда-то убил змея?

И, услышав в ответ, что это он самый, монахи переглянулись. Они с жаром заговорили о нем, восхищаясь его былым подвигом.

— Около этого храма, — сказал манхо, оглядев сидящих людей, — некогда жил прожорливый змей. Я убил его с одного выстрела. Монахи думали, что со мной непременно стрясется беда. Но я жив-здоров и чины имею большие. Разве может такое ничтожное существо, как змей, давать человеку счастье или несчастье? Наоборот, как видите, счастлив тот, кто убил вредного змея. А страх глупых монахов был поистине смешон!

Все — и гости и монахи — с одобрением слушали его. Кто такой был манхо Пак, какова его история — неизвестно. Но был он, конечно, человеком многомудрым и выдающимся. Он не поддался суевериям своего времени. Слышал я, что сыновья и внуки его процветают, что сейчас у них большие семьи.

Чхон Е[67]

Голый чедок[68] в сундуке

Был в недавние годы один человек из гражданских чинов, которого назначили чедоком в Кёнджу. Всякий раз, когда он отправлялся в свою округу и ему встречалась кисэн, он презрительно восклицал:

— Эй, ты! Бесовское отродье, исчадие ада! Таких, как ты, и близко-то к себе подпускать нельзя. А те, кто любит вас, и не дети человеческие вовсе!

При этом он непременно постукивал кисэн трубкой по голове. Было так не раз и не два. Его возненавидели не только все кисэн, но и сам губернатор терпеть его не мог. Собрал он как-то нескольких кисэн и сказал:

— Ах, если бы которая-нибудь из вас смогла проучить этого человека. Право, не пожалел бы я для нее хорошего подарка!

И одна молоденькая, прелестная кисэн вызвалась сделать это. Чедок поселился с мальчишкой-посыльным в помещении храма Конфуция. И вот стала к ним наведываться та молоденькая кисэн, переодетая в деревенское платье. Подойдет к воротам храма и, будто украдкой, вызывает мальчика-посыльного. То незаметно войдет, то только заглянет в ворота. А сама старается привлечь внимание чедока. Выйдет посыльный — она начинает о чем-то шептаться с ним, кокетливо улыбается. Она приходила каждый день, иногда по два раза. Так продолжалось несколько дней.

— Эй, что это за женщина? — спросил чедок у мальчика. — Приходит каждый день и зачем-то тебя вызывает!

— Она моя сестра, — ответил тот. — Муж ее вот уж год как уехал по торговым делам и не возвращается. Живет она совсем одна и каждый день просит меня присмотреть за домом, когда ей надо куда-нибудь отлучиться.

Вот однажды вечером мальчик куда-то ушел, а чедок сидел один в пустой комнате для занятий. Молодая женщина пришла опять. Прислонившись к воротам, она несколько раз окликнула посыльного. И тут чедок пригласил ее войти. Сделав вид, что стесняется, женщина поколебалась немного и все-таки вошла.

— Мальчишки как раз нет, — повел чедок такую речь. — Я выкурю трубку, а ты принеси-ка жаровню. Подойди сюда, сядь, — продолжал он, когда женщина принесла жаровню, — выкуришь и ты одну трубочку.

— Осмелюсь ли я, ничтожная?

— Никто ведь не увидит. Да и что ж тут особенного? Ну-ка, живо иди сюда!

Снова сделав вид, что не смеет ослушаться чедока, женщина подошла и села. Чедок заставил ее выкурить трубку.

— Много видел я красивых женщин, — дружелюбно сказал чедок, — но такую красавицу встретил впервые. Как увидел тебя однажды, потерял аппетит и сон. Думаю только о тебе. Легко ли это? Вот было бы недурно, если бы ты пришла ко мне потихоньку ночью. Сплю я здесь один, и никто не узнает.

— Да как же это можно?! — притворно испугалась женщина. — Вы — начальник, благородный янбань, а я — презренная простолюдинка. Да и как вы могли сказать такое? Вы надо мной насмехаетесь!

— Да нет же, нет! Говорю тебе от чистого сердца. Какая же тут насмешка?! — нетерпеливо воскликнул чедок и даже поклялся, что не лжет.

— Сказать по правде, я сама влюблена сильно. Да я приказа ослушаться не смею…

— Встреча с тобой — это счастливая судьба! — радостно воскликнул чедок.

— Одно только меня смущает. Это помещение находится в храме Конфуция и считается священным. Ведь непристойно здесь спать с женщиной. Не решусь я прийти сюда!

— Ого! — хлопнул себя по коленкам чедок. — Для деревенской женщины ты рассуждаешь совсем не глупо. Это верно. Но как же нам устроиться?

— Вы, начальник, ведь уже сказали мне о своем желании. Я вам поверила и осмелюсь предложить вот что. Мой дом всего в двух-трех шагах от ворот храма. Живу я совсем одна, и ночью вы могли бы прийти ко мне незаметно. А с братишкой я прислала бы вам простую шерстяную поддевку и шляпу. Если кто и встретит вас ночью, ни за что не узнает!

— Чудесный план! — несколько раз радостно повторил чедок. — Так и сделаем. Смотри же, не нарушай уговора! — и с тем отпустил женщину.

А кисэн и в самом деле жила в одной из лачужек недалеко от храмовых ворот. Ночью она дала мальчишке одежду и велела отнести чедоку, Тот, как было условлено, переоделся и пришел к ней. Женщина встретила его, зажгла свечу, приготовила вино и закуски. Они сели друг против друга и, весело обмениваясь чарками, стали пить и есть. Вскоре чедок разделся, первым забрался под одеяло и позвал женщину. А та нарочно старалась оттянуть время. И вдруг за дверью кто-то заорал. Женщина испуганно прислушалась.

— Ах, вот беда! — зашептала она. — Это мой первый муж — Чхольхо. Прежде он был слугой в управе, и я, несчастная, жила с этим негодяем. Он — мерзавец, каких нет в целом свете. Он уже убил нескольких человек. Два-три года назад я едва от него отвязалась и вышла за другого. И чего это он вдруг пришел сегодня? По голосу слышно, что пьяный. Если вы здесь останетесь, он непременно оскорбит вас. Как же быть?! — Женщина быстро встала и проговорила в сторону двери: — Ну, чего ты шумишь среди ночи? Все ведь спят уже!

— Эй, баба! — вдруг опять заорали за дверью. — Ты что, не узнала мой голос? Живо отворяй!

— Да кто ты мне такой? Мы же давно с тобой разошлись. Чего безобразничаешь по ночам?!

— Ты бросила меня, мерзкая баба, — еще больше разъярился при этих словах Чхольхо, — а теперь небось спуталась с другим? Меня все время душит злоба, и сегодня я пришел поговорить с тобой!

Пнув ногой дверь, он уже входил в дом. Женщина поспешно вошла в комнату и зашептала чедоку:

— Господин начальник! Спрячьтесь где-нибудь поскорее. Ах, в моей комнате, размером с черпак, и спрятаться-то негде. Ну, вот хотя бы в этот сундук. Мне страшно! Скорее, умоляю вас!

Подгоняя чедока, кисэн подняла крышку. И тот, до смерти перепуганный, как был нагишом, залез в сундук! Женщина быстро захлопнула крышку и тут же закрыла сундук на замок. С пьяным брюзжаньем и комнату вошел Чхольхо. Женщина сразу же набросилась на него.

— Мы с тобой разошлись три года тому назад! — закричала она. — Ну, зачем ты пришел опять и оскорбляешь меня?!

— Ты, конечно уж, спуталась с другим. Я хочу забрать платья и посуду, что купил тебе!

— На, все забирай! — закричала женщина и принялась швырять ему какие-то вещи.

— Сундук тоже мой, — вдруг говорит этот мерзавец. — Я и его заберу!

— Как это твой? Два куска материи ведь я за него отдала!

— Да один кусок был мой, дура. А раз так, я сундука не оставлю!

— Ты бросил меня, и еще из-за какого-то куска материи хочешь отобрать сундук? Да пусть я умру, а сундука не отдам!

Так ссорились они из-за этого сундука, пока Чхольхо не сказал:

— Я тебе сундук не оставлю. Придется идти жаловаться в управу!

Скоро наступил день. Чхольхо, взвалив сундук на спину, понес в управу. Вслед за ним пришла женщина, и они стали жаловаться друг на друга губернатору. Тот выслушал их и вынес такое решение:

— Муж и жена сообща купили сундук, равно истратив на него по одному куску материи. А посему закон велит: разделить сундук пополам!

И тут же он приказал разрубить сундук большими топорами на две равные части. Стражники схватили топоры, встали по обе стороны сундука и принялись рубить. Но как только застучали топоры, из сундука донесся истошный крик:

— Не убивайте! Не убивайте человека!

— В сундуке кто-то есть, — сказал губернатор с притворным удивлением. — Живо открыть крышку!

Стражники сбили замок и, быстро откинув крышку, опрокинули сундук. Выскочил совсем голый человек и встал посреди двора. И был это не кто иной, как сам чедок! И начальники и подчиненные управы удивились еще больше. Они не могли без смеха смотреть на такое поразительное зрелище и хохотали, зажимая себе рты.

— Да это же господин чедок! — восклицали в толпе. — Как же он нагишом попал в сундук? Уму непостижимо!

По приказу губернатора голый чедок, прикрывая обеими руками низ живота и согнув спину, поднялся на возвышение. Сидя на циновке с низко опущенной головой, он выглядел жалким и убитым. Губернатор и служащие управы вдоволь над ним посмеялись, и только потом губернатор приказал принести ему одежду. Тогда кисэн, которые всегда ненавидели его, нарочно принесли ему длинное женское платье. В женском платье, с непокрытой головой, босиком прибежал чедок в храм Конфуция и в тот же день куда-то скрылся. А в Кёнджу его прозвали «Чедок в сундуке», и стал он посмешищем всего уезда.

Заупрямилась

Хан Мёнхве[69] был заслуженным государственным чиновником первого ранга при короле Седжо. Никто из подданных короля не пользовался большей любовью и доверием, чем он. Ну и понятно, что Хан, уповая на свои заслуги перед Седжо, чинил произвол, совершенно ни с кем не считаясь. Даже при дворе и в Трех учреждениях[70] никто не осмеливался пожаловаться на него королю.

Когда Хан был назначен губернатором провинции Квансо, он еще более беззастенчиво стал творить беззаконие. Тех, кто противился его воле, немедленно пытали и предавали смерти. Множество людей погибало от его руки, падая, как скошенная конопля. Все трепетали перед ним, как перед тигром.

Однажды Хан услышал, что в уезде Сончхон в семье чвасу[71] есть прелестная девушка. Хан вызвал чвасу в свою губернаторскую резиденцию и без обиняков приказал:

— Говорят, у тебя красивая дочь. Так вот, я хочу взять ее в наложницы. В ближайшее время буду объезжать провинцию, сам заеду к тебе и заберу ее. Я тебя предупредил, имей в виду!

— Моя недостойная дочь, — трепеща от страха, ответил чвасу, — жалкая замарашка. А что болтают о ее красоте, так это враки. Но раз вы изволили приказать, смею ли я ослушаться?

Чвасу вернулся домой в мрачном настроении, по лицу было видно, что стряслась большая беда.

— Батюшка, — спросила дочь, — а зачем вас вызывал губернатор? Вид у вас такой печальный. Что-нибудь случилось? Скажите, что вас тревожит.

А у чвасу даже слова с языка не шли. Дочь несколько раз принималась настойчиво расспрашивать его. Наконец он глубоко вздохнул и сказал:

— Мы в самом деле попали в большую беду. Не знаю, как от нее и избавиться. Губернатор хочет сделать тебя своей наложницей. Разве это добрая весть? Не пойдешь — непременно убьет. А пойдешь, так станут болтать по всей округе, что, мол, семье невтерпеж стало — отдали девушку в наложницы. Какое ужасное несчастье!

— Ой, батюшка! — выслушав его, рассмеялась дочь. — А я-то думала, что за беда. Да зачем вам из-за какой-то девчонки рисковать жизнью? От дочери ведь можно и отказаться. Разве должна погибать из-за меня вся семья? Не печальтесь. А если со мной что случится, значит, так уж суждено, и вам нужно смириться. Положитесь на меня!

— Ф-ф-у! — облегченно вздохнул чвасу. — После твоих слов и на душе будто полегчало.

Однако с тех пор вся семья жила в тревоге и страхе. Одна дочь была спокойна и даже посмеивалась, как ни в чем не бывало. Вскоре в Сончхон прибыл губернатор.

— Пусть дочь твоя принарядится, — вызвав чвасу, сказал он, — и ждет меня!

Вернувшись домой, чвасу занялся свадебными приготовлениями.

— Батюшка, — обратилась к нему дочь, — хоть я иду в наложницы, мне бы хотелось, чтобы и место и стол — все было приготовлено должным образом, как при настоящей свадьбе.

И чвасу устроил все, как она просила. На следующий день губернатор явился к ним домой. На нем была волосяная шляпа и простая одежда. Встречать его вышла сама девушка. Она встала перед губернатором, вместо веера прикрыв лицо мечом, который вращала обеими руками так быстро, что, казалось, голубой туман окутывал ее! Однако было видно, что и лицом и станом это поистине несравненная красавица.

Губернатор удивленно спросил, зачем она взяла меч. А девушка велела подружке передать ему такие слова: «Я хоть и бедная провинциалка, но из янбаней. А вы, уважаемый сановник, хотите сделать меня своей наложницей. Разве это не обидно? Вот если бы вы взяли меня в законные жены, по всем правилам, то всю жизнь верно служила бы я вам. А заставите пойти наложницей — перережу себе горло вот этим мечом. Для того и взяла его. От одного слова вашей светлости зависит — жить или умереть мне, слабой женщине. Решайте же мою судьбу!».

Хан вообще-то собирался взять женщину без брачной церемонии, незаконно. Однако он был покорен ее пленительной внешностью, поражен смелостью, и сердце его переполнил восторг. Он ответил: «Какая у женщины сила духа! Вот такая-то жена мне и нужна!».

И тогда девушка передала ему: «Если вы говорите серьезно, то, надеюсь, сейчас уйдете отсюда. Составьте по всем правилам брачный договор, приготовьте гуся, шелк, проделайте другие брачные церемонии. А также обязательно наденьте чиновничью шляпу и пояс. После этого приходите, и пусть будет произведена церемония поклона и стола!».

Хан устроил церемонию по всем правилам и женился. По красоте и добродетели это была женщина, которую редко встретишь в мире. После того как Хан привел ее к себе в дом, он совершенно охладел к своим прежним жене и наложнице. А эту жену очень полюбил, делил с ней и постель и стол.

Каждый раз, когда новая жена видела, что поступки Хана неправильны или недостойны его, она осторожно поправляла мужа, и он ее слушался. Добрая слава о ней разнеслась далеко по свету. Однако вела она себя как единственная законная жена. Первая жена стала относиться к ней с неприязнью. Вся семья и близкие родственники тоже не признавали ее законной женой.

Король Седжо во время своих тайных выездов[72] часто останавливался в доме Хана. Хан обычно устраивал для него угощение. Он встречал короля, а чашу с вином подносила ему вторая жена. Поэтому Седжо, будучи уже хорошо знаком с этой женщиной, называл ее тетушкой.

Однажды Седжо явился, как всегда пил вино и весело проводил время. А женщина вдруг спустилась во двор и почтительно склонилась перед ним до земли.

— Что это с вами, тетушка? — удивленно спросил Седжо. — Зачем вы так?

И женщина подробно рассказала о том, как она стала женой Хана. Плача, горько сетовала она на свою судьбу:

— Я ведь не простолюдинка, хоть и бедного рода. Супруг мой совершил брачную церемонию и обязался считать меня законной женой. Он не должен превращать меня в наложницу. Только потому, что в нашей стране нет закона брать вторую жену, люди придумали название — наложница. Разве это не обидно? Умоляю ваше величество хорошенько разобраться в этом деле! — горячо просила она, не переставая кланяться.

— Твое дело правое! — выслушав ее, неудержимо расхохотался Седжо. — Только зачем же ты лежишь на земле и так убиваешься? Вот я сейчас все улажу. Быстро поднимись сюда!

И король тут же, не сходя с места, написал такую бумагу: «Повелеваю эту женщину считать законной женой, а сыновьям ее и внукам предоставить возможность занимать высокие должности. Впредь не чинить им препятствий». Скрепив это своей королевской печатью, он передал бумагу ей.

С тех пор она окончательно утвердилась как законная жена и, наравне с первой женой, была возведена в звание ее мужа.[73] И не было человека, который осмелился бы сказать хоть что-нибудь против. Говорят, что ее сыновья и внуки держали экзамены и, проходя по доброму чиновничьему пути, не встречали ни малейших помех.

Ловкая выдумка

Распутство короля Ёнсана[74] росло день ото дня. Ничего подобного не видано было с древности. К примеру сказать, он подсылал евнухов и дворцовых слуг к женам сановников. И если ему сообщали, что женщина хороша собой, он тут же приглашал ее во дворец и без стеснения разглядывал, будь она даже из семьи первого министра или высшего чиновника. Затем начинал вести себя как животное. Если женщина сопротивлялась, он грубо насиловал ее. А уклониться от его приглашения не было никакой возможности.

Он обнаглел до того, что открыто заявил однажды, будто жене старого министра Пак Суный так понравились его объятия, что она изъявила желание жить во дворце. Об этом узнали в Чонвоне, и сплетня, которую уже нельзя было пресечь, распространилась повсюду, вызывая страх и всеобщее негодование. Если мало-мальски привлекательную женщину неожиданно вызывали во дворец, она испытывала ужас и смятение, а народ возмущался все больше. Вот до чего упала добродетель государя! И в результате произошел переворот Чунджона.[75]

В те времена жена одного известного молодого сонби по красоте не имела себе равных. И вот однажды ей передали приказ явиться во дворец. Обычно женщины, когда их вызывали, очень пугались, плакали и кричали, будто шли на смерть. А жена сонби была спокойна. Она не проявила ни страха, ни растерянности. Согласно этикету, она красиво подкрасилась и причесалась, надела новое платье и предстала перед Ёнсаном.

Ёнсану она сразу понравилась, и, обрадованный, он велел ей подойти поближе. Но что это? Как только прелестная, нарядная женщина приблизилась, в нос ему ударила такая вонь, что он чуть не задохнулся!

— Фу! Мерзость! — закричал Ёнсан, плюясь и прикрывая нос веером. — Да эту бабу и близко подпустить нельзя. Сию же минуту гоните ее вон отсюда! — приказал он приближенным.

Так и не удалось ему осквернить эту женщину, избежала она позора. А было вот как. Заранее зная, что ее вызовут во дворец, она взяла да и сгноила два куска мяса. А перед уходом из дома засунула по куску себе под мышки. Потому-то от нее и исходило такое зловоние.

Все ее родственники и односельчане были в восхищении от такой ловкой выдумки, которая, как говорится, не обошлась без помощи Неба.

Ли Вонмён[76]

Решительная Лю

Начальник Ведомства Юн Ган в шестьдесят лет, будучи уже дедом, решил взять в наложницы девушку из семьи Лю в Ёнине. В назначенный день Юн прибыл в деревню, где проживали Лю. А девица Лю передала ему со слугой такие слова: «Я всего лишь недостойная женщина из бедной семьи. И, конечно, испортить вам поездку — большая подлость с моей стороны. Разве вы, пожилой человек, не измучились в дальней дороге? Мне и стыдно и страшно, но все же я скажу вот что. Дом наш хотя и беден, однако мы янбани. И если я однажды стану наложницей, то уж на веки вечные не смогу освободиться от этого звания. Потом пойдут дети и внуки, у которых не будет никаких прав. К тому же из-за меня, непочтительной дочери, будут опорочены даже ворота родного дома. Как подумаю об этом, горько становится. А вы, ваша светлость, дослужились до министра и уже в почтенном возрасте. Если немного и пострадаете из-за моего отказа, честь ваша большого ущерба не понесет. Войдите вы в положение глупой женщины! Вот если бы вы решились, совершив надлежащую церемонию, взять меня в законные жены, то это лишь прибавило бы славы вашему роду. Хотя слова мои, идущие к вам из девичьей, и очень дерзки, однако, невзирая на стыд и страх, смею надеяться на осуществление моей заветной мечты».

Когда начальнику Ведомства передали это, он подумал: «Она рассудила очень разумно. Почему бы не сделать, как она хочет?». Тут же написал он и отправил брачное письмо.[77] Затем, облачившись в чиновничье платье, велел приготовить свадебный столик. Словом проделал все, как полагается.

Однако, переспав одну ночь с молодой женой и снова все хорошенько обдумав, Юн почувствовал на душе тяжесть, радость от нового брака вдруг исчезла. Тогда он тут же возвратился в Сеул и пропал, не подавая о себе никаких вестей.

— Если бы ты сразу согласилась стать его наложницей, — стали укорять свою дочь супруги Лю, — такой беды не приключилось бы. Из-за своей дерзости ты испортила себе всю жизнь. На кого ж теперь пенять?

Так попрекали они ее постоянно. Прошел год. И вот дочь попросила родителей собрать ее к переезду в дом мужа.

— Юн же совсем не любит тебя. С каким лицом ты к нему явишься? — отговаривали ее родители.

— Ну и пусть не любит, — ответила дочь. — Но раз уж я стала его женой, то перееду к нему, даже если мне придется умереть. Надеюсь, вы дадите мне несколько слуг.

Тщательно собравшись в дорогу, госпожа Лю прибыла в Сеул и подъехала к дому Юна. На вопрос слуг Юна: «Кто эта госпожа?», слуги Лю ответили, что прибыла новая супруга начальника Ведомства. Слуги Юна удивленно переглянулись и не пожелали встречать ее. Тогда госпожа Лю приказала своим слугам освободить одну комнату в помещении для прислуги, высадилась из паланкина и вошла в дом.

В ту пору старший сын Юна, чипхён, уже умер, второго, сынджи, и третьего, кёри, не было дома.[78] Госпожа Лю распорядилась немедленно прислать к ней сыновей Юна, как только они вернутся. Через некоторое время пришли сыновья. Заметив у ворот паланкин, лошадь и шумевших слуг, они спросили, в чем дело. Им доложили, что из Ёнина прибыла новая супруга их батюшки. Они хотели было сначала пройти к отцу в саран[79] и справиться у него самого, но тут им сказали, что вас, мол, зовет госпожа Лю. Старший сын не обратил на это никакого внимания. Тогда Лю приказала своему слуге схватить его и привести к ней. Попав в такую неожиданную переделку, растерянный и недоумевающий, старший сын покорно пошел к госпоже Лю. Слуга вывел его во внешний двор,[80] заставил снять шляпу и поклониться госпоже Лю. А Лю сидела, опершись на подоконник.

— Род мой хотя и ниже вашего, — строгим голосом сказала она, — однако батюшка твой произвел шесть обрядов,[81] сделал меня своей законной женой. И вам я теперь мать. Ваша родная мать живет менее чем в ста ли отсюда, а вы за целый год ни разу не навестили ее, не подали никакой весточки. Ваш батюшка уже переменил свое отношение ко мне. А как встречаете меня вы? Разве порядочные люди так поступают? Просто поразительно! Вы ведь знали, что я приехала и сижу здесь. Но вместо того чтобы раньше поздороваться со мной, вы помчались прямо в саран!

Выслушав эти справедливые упреки госпожи Лю, старший сын почтительно склонил голову и признал себя виноватым.

— В порыве гнева я хотела наказать вас палками, — продолжала Лю, — но оба вы являетесь слугами государя, высокими придворными чиновниками. Могла ли я побить вас? На этот раз прощаю. Встань, надень шляпу и войди в комнату!

Так она сказала, позволила подойти к себе ближе, участливо расспросила о здоровье Юна, о том, как он ест, как спит. И братьям пришлось по душе, что она говорит так дружелюбно, так заботливо обо всем расспрашивает.

А Юн велел своим слугам подглядывать и немедленно сообщать ему, как ведет себя госпожа Лю, водворившаяся в людской. Когда ему передали, что его старший сын по приказу Лю насильно приведен к ней, он очень разгневался.

— Деревенская баба! Будто она смеет здесь распоряжаться. Нашла тоже повод для скандала. Да что, она всю семью нашу опозорить решила? Ах, мерзкая баба! — сокрушенно вздыхал он.

Но когда ему доложили, что Лю бранит его сыновей, что в ее словах есть здравый смысл — она требует соблюдения долга и справедливости, Юн хлопнул себя по коленям:

— Ну вот! А я-то бросил такую добродетельную супругу. Как дурно я с ней обошелся. О, позднее раскаяние!

Он тут же велел чисто прибрать женскую половину дома и сам ввел туда госпожу Лю. А потом заставил всю семью — старых и молодых — почтительно приветствовать ее.

Их супружеская любовь была крепка, семья жила в полном согласии. А госпожа Лю и домашнее хозяйство вела очень хорошо. Она родила двоих сыновей. Старший — Чиин — стал начальником Военного ведомства, сын младшего сына — Чигёна, ее внук Ён, также дослужился до начальника Ведомства.

Удивительная судьба

Во времена правления короля Ёнсана у помощника начальника Ведомства Мэге Чо Ви[82] уже в старости родился сын. Когда ребенку едва исполнилось четыре-пять лет, бездарное и жестокое правление Ёнсана, день ото дня становясь все более хаотическим, ввергло народ в глубокую нищету и бедствия. Но короля это не тревожило. Тогда Чо Ви, хорошо понимая, что рискует жизнью, решил все-таки его образумить.

Беспокоило Чо Ви только то, что не на кого оставить ребенка. А тут как раз навестил его один монах с горы Пукхансан, с которым он давно дружил. Чо Ви радостно встретил его и, тайно поведав о своем замысле, попросил взять сына на воспитание. И монах, вполне разделяя его возмущение правлением Ёнсана, к счастью, согласился.

Чо Ви дал монаху большой сверток, в котором было много денег, золотых вещей и шелка. А когда он посадил сына ему на спину, мать сунула мальчику в карман пару яшмовых перстней,[83] наказав бережно хранить их. И со слезами на глазах тайком проводили они сына.

После этого кон[84] Чо составил послание Ёнсану, в котором открыто осудил его. Ёнсану это, конечно, пришлось не по нраву. Сильно разгневавшись, он приказал избить Чо Ви палками и отправить в изгнание в Ыйджу. Чо Ви умер, так и не возвратившись из ссылки, а супругу его отослали в Чеджу простой служанкой в управу.

Монах, взявший ребенка, добросовестно воспитывал его при храме, обучал грамоте. У мальчика был проницательный ум и доброе сердце. Когда ему исполнилось лет тринадцать-четырнадцать, он стал просить монаха разыскать его родителей. И тогда монах рассказал ему все, как было. Потрясенный горем, мальчик попросил показать ему хотя бы место, где жили его родители. Монах сказал, что на том месте уже болото и от дома ничего не осталось, но мальчик снова и снова просил его. В конце концов монах привел его в город и указал на развалины дома. Горько плакал мальчик, ударяя себя в грудь кулаками. Как ни старался монах, утешить его не мог. Наконец монаху это надоело. «Ну что смотреть, как он плачет? Пойду-ка я!» — подумал он и укрылся в каком-то кабачке.

Поплакав, лежа на земле, немного времени, мальчик поднялся и увидел, что монах исчез. Он попытался сам найти обратную дорогу, но не знал даже, в какую сторону идти. А тут еще стало смеркаться. Отчаявшись, он пошел наугад. И вот в одном месте до него отчетливо донесся чистый женский голос: кто-то читал книгу. Он прошел еще немного вперед, на голос. Заметив в маленьком садике флигель, подошел прямо к нему и заглянул в окно. Там одиноко сидела девочка и читала при светильнике «Правила поведения в семье».[85] Лет ей на вид четырнадцать-пятнадцать и красива, как фея! Мальчик сразу в нее влюбился. Он незаметно бросил в окно один из яшмовых перстней, всегда хранившихся у него в кармане.

Девочка крикнула служанку и выглянула в окно. Но мальчик уже успел спрятаться в саду. Затем вышел на улицу, разыскал монаха, и они возвратились в монастырь.

«Откуда это вдруг тихой ночью ко мне упал яшмовый перстень? — подумала девочка. — Ясно, что это по воле Неба. Спрячу-ка я его хорошенько!» А была она дочерью начальника королевской канцелярии Чхое Бy.[86] Кон Чхое тоже погиб за правду, сказанную Ёнсану. Дочь его приютил двоюродный брат, проживавший в Муджанхёне.

В год пёнин[87] произошел переворот Чунджона. Чунджон издал особый указ, по которому дети и внуки лиц, преследовавшихся при Ёнсане, могли занимать государственные должности. Поэтому сын Чо Ви сразу же выдержал экзамен. Он был назначен правителем Муджана, взял к себе мать и проявлял к ней всяческое почтение.

Но вот перед правителем Чо, который был все еще холост, встал вопрос о женитьбе. Кто-то сказал ему, что в одной деревне живет необыкновенно красивая девушка, дочь сэнвона Чхое. А Чо все еще не мог забыть незнакомую девочку, которой когда-то бросил яшмовый перстень. И он послал сваху к Чхое — разузнать, не та ли это самая девушка. Свахе он дал оставшийся у него перстень, чтобы в случае чего можно было сличить оба перстня. Оказалось, что это именно та самая девушка. Чо очень обрадовался, а люди говорили, что у него удивительная судьба. Немедленно выбрали счастливый день,[88] совершили свадебный обряд, и молодая переехала в дом мужа.

Госпожа Чхое была и лицом красива, и хорошо воспитана, и характер у нее был покладистый. Чо ее очень любил и доверял ей. Однако, хотя со дня свадьбы прошло уже много времени, женщина никак не могла забеременеть. И, очень обеспокоенная этим, она предложила кону Чо взять наложницу. «А не ранит ли это душу моей жене?» — подумал Чо и отказался. Но супруга снова и снова настойчиво его убеждала, и в конце концов он взял в наложницы женщину по фамилии Тхэ.

И вот вскоре после того, как пришла Тхэ, госпожа Чхое наконец забеременела, а кону Чо спешно пришлось отправиться с посольством в Китай. Он даже не успел узнать о беременности жены. А Тхэ от природы была коварной и злой. Завидуя беременности Чхое, она распустила слух, что-де отец ребенка, которого вынашивает Чхое, вовсе не господин Чо. Затем принялась строить злые козни, чтобы устранить Чхое. Тайно сговорилась Тхэ со своим старшим братом, чтобы ночью он незаметно пробрался в спальню госпожи Чхое и спрятался за ширмой. А когда свекровь подойдет к комнате невестки, пусть неожиданно выскочит оттуда. После этого Тхэ торопливо, будто стряслась какая-то беда, донесла старой госпоже:

— Только что зашла в комнату Чхое и заметила тень какого-то мужчины. Вот неожиданность. Очень странно.

— Да не может этого быть. Не болтай зря! — рассердилась свекровь.

— Если не верите, то пойдите и посмотрите сами!

Она так пристала к свекрови, что старуха была вынуждена пойти с ней. Только это свекровь открыла дверь в комнату Чхое и хотела уже войти, как вдруг негодяй выскочил из-за ширмы и убежал. А свекровь от неожиданности так перепугалась, что даже на ногах удержаться не могла.

— Да можно ли терпеть в именитой семье такую непорядочную женщину?! — поддерживая старую госпожу, воскликнула Тхэ. — Вот уж, право, человека сразу не раскусишь! — то и дело повторяла она.

Однако свекровь, зная, что Чхое добродетельна и чистоплотна, не поверила во все это. Тогда Тхэ решила пустить сплетню через слуг. Но и слуги знали о добродетельном поведении госпожи Чхое и отказались признать ложь правдой. К тому же за ее доброту все они были ей преданы.

— Да нет, разве это возможно?! — не верили и они.

А Тхэ через некоторое время придумала вот какую пакость: она изучила почерк свекрови и могла его подделывать. Зная, что свекровь собирается отправить с оказией письмо в Китай, она написала подложное письмо, подучила своего старшего брата, как подменить его. Брат, получив богатые подарки, последовал за человеком, который вез письмо свекрови в Китай, опоил его отравленным вином до беспамятства и осторожно подменил письмо.

Вот что было написано в том подложном письме: «После того как ты уехал, я узнала о столь постыдном поведении твоей жены, что и передать не могу. Однажды ночью я застала прелюбодейку врасплох. Она оскверняет и позорит семью, разве это не прискорбно? Скрывать очень трудно. Ты должен немедленно прогнать ее!».

Получив письмо, Чо очень удивился. «Письмо как будто писала матушка, — подумал он, — но что-то тут не так». И он ответил: «Тысячу раз обдумывал ваше письмо, и мне кажется, что вы ошибаетесь. Прошу пока не подымать шума, беречь будущего ребенка, а когда он родится, оказать помощь!» Так он заботливо распорядился.

А Тхэ, дождавшись ответа, снова написала подложное письмо и также заставила брата подменить в пути письмо Чо. В ее письме говорилось: «Ни минуты нельзя оставлять такую блудницу в доме. Прошу вас немедленно прогнать ее!».

Старая госпожа, прочитав это письмо, от растерянности и испуга не могла вымолвить ни одного слова. «Вот хорошо-то!» — подумала Тхэ, всплеснула руками и воскликнула:

— Да, нет дыма без огня! Имей она даже сто ртов, сможет разве теперь оправдаться?

Потом Тхэ взяла письмо и, придя к госпоже Чхое, сказала:

— Кон Чо прислал письмо. Велит прогнать тебя. Что ты собираешься делать?

— Уже давно со стыда умереть готова. Что тут скажешь? — печально ответила Чхое, а сама подумала: «Я невинна и ношу во чреве единственную плоть и кровь свою. Могу ли я допустить, чтобы прервался род господина Чо?».

Она взяла с собой служанку Чхуволь, покинула ночью дом господина Чо и направилась к своему дяде в Муджан. Никем не замеченные, быстро шли они по дороге. Когда, совсем сбившись с ног и едва не падая от усталости, они добрались до Чиксана, госпожа Чхое почувствовала, что начинаются роды. Поэтому им пришлось зайти в первый попавшийся деревенский дом.

Это был дом вдовы Мин. Госпожа Чхое рассказала о том, что с нею случилось. Хозяйка-вдова пожалела и приютила ее. И в ту же ночь Чхое благополучно родила сына. Так ей и пришлось остаться в этом доме. Хозяйку-вдову она очень полюбила, называла ее матушкой. Она стала зарабатывать на жизнь шитьем, прервала всякую связь с домом Чо и утешалась только своим ребенком.

А когда воротился из Китая кон Чо, преступная клевета Тхэ была разоблачена. Чо сильно разгневался и прогнал Тхэ, а брат ее был брошен в тюрьму, где и умер. Чо приложил много сил, чтобы узнать, куда ушла Чхое. Он съездил даже в Муджан, но следов ее не нашел.

Шло время. Вот уж сыну госпожи Чхое исполнилось пять лет. Он всегда ходил играть на берег озера с деревенскими ребятишками. Как-то один ребенок упал в воду и утонул. Мальчишки, как только увидели это, в испуге разбежались и попрятались. А сын госпожи Чхое — он был среди них самый маленький — будто оцепенел и остался один на берегу озера. Через некоторое время прибежала мать утонувшего ребенка, схватила его за руку и отвела в управу.

— Разве можно наказывать пятилетнего ребенка? Отпустить его! — приказал начальник управы.

Однако мать утонувшего стала подавать бесчисленные жалобы, и начальник был вынужден до поры до времени заключить сына госпожи Чхое в тюрьму.

Как раз в это время кон Чо был назначен оса[89] в провинцию Хосо. И вот, проезжая через ту местность, где поселилась госпожа Чхое, от жителей уезда он услышал такие слова:

— Случаются в мире всякие удивительные вещи, но кто слышал когда-нибудь о пятилетнем узнике?!

И оса, которому по долгу службы приходилось расспрашивать, как служат чиновники, как живот народ, узнал всю правду. Войдя в ту же ночь в уездный город, он предъявил знаки оса.

А госпожа Чхое, услышав, что прибыл оса, быстро написала жалобу и велела служанке Чхуволь подать ее. Как только оса увидел эту женщину, он сразу узнал в ней служанку своей жены. Обрадовавшись, он подозвал Чхуволь, обо всем расспросил ее. Тут только он и узнал, что пятилетний узник — это его собственный ребенок, которым была беременна супруга, когда он уезжал в Китай. Подивившись, он посадил сына на спину Чхуволь, и они отправились к госпоже Чхое. Супруги обнялись, они смеялись и плакали от радости. А стали рассказывать друг другу о себе, и опять не могли удержаться от горестных вздохов. Оса приказал начальнику управы приготовить повозку, чтобы отправить жену и сына домой.

— Если бы не моя хозяйка-вдова, — горячо сказала госпожа Чхое своему супругу, — разве смогла бы я перенести все это и дожить до сегодняшнего дня? Пять лет помогала она мне как мать родная. Хотелось бы отблагодарить ее за такую доброту. Есть у нее дочь, которую никто не берет замуж потому, что они бедные. Хорошо бы, вы проявили к ней благосклонность да взяли себе в наложницы. Вот и вознаградили бы и мать и дочь за их доброту!

— А разве прежний пример, — спросил Чо, — не пугает мою супругу?

— Все прошлые невзгоды — это уж судьба моя несчастливая, — ответила госпожа Чхое. — Могут ли быть в мире две такие женщины, как Тхэ?

— Пожалуй, так и надо сделать, — проговорил Чо.

Госпожа Чхое очень обрадовалась и вместе с девушкой Мин возвратилась домой.

А оса, справив свои государственные дела, тоже приехал домой и в конце концов сделал девушку Мин свой наложницей. Госпожа Мин была тоже добродетельной и разумной. На женской половине дома воцарилось согласие. Госпожа Чхое одного за другим родила сына и дочь, а госпожа Мин тоже родила двоих сыновей. Кон Чо, состарившись, отказался от должности и наслаждался счастьем, а дети и внуки его тоже процветали.

Лю Джегон[90]

Порядочные люди

Несколько поколений Ли из Очхона жили в Сеуле, и род их разбогател. Однако положение правнуков пошатнулось, и они вынуждены были продать дом господину Хону. Хон купил дом и поселился в нем. Но вот одна из колонн вдруг покосилась, и дом грозил обрушиться. Когда стали починять колонну, под ней неожиданно нашли пятнадцать тысяч лян[91] серебром! Подумав, что деньги, конечно, являются собственностью предков господина Ли, Хон позвал его и хотел отдать деньги.

— Если даже это серебро и принадлежало моим предкам, — возразил Ли, — то ведь это не засвидетельствовано ни в одном документе. К тому же дом продан вам, а значит, и серебро ваше!

Словом, взять деньги он отказался. Не хотел оставить у себя серебро и Хон. Так препирались они без конца, отказываясь от денег в пользу друг друга. Об этом пошла молва, узнали в управе. Там доложили двору, а потом об этом стало известно и государю.

— Вот ведь какие порядочные у нас есть люди! — воскликнул король. — Кто сказал, что они уступают древним? — И повелел: — Серебро поделить между этими людьми пополам!

А еще им обоим пожаловал должности.

Напал разбойник

Девушку из одной деревушки в Чонпхуне выдали замуж в том же уезде. Муж ее был еще совсем ребенком,[92] не мог даже выполнять супружеские обязанности. Однажды случилось ей с мужем проезжать через некую глухомань, чтобы сократить дорогу. И вот в одном месте — людей не было ни души — из леса вдруг выскочил разбойник. Он ударил мужа дубинкой, и тот свалился на дорогу. А женщина хлестнула коня плетью и, бросив мужа, поскакала прочь.

«Не упустить бы мне эту бабенку!» — подумал разбойник. Оставив ее мужа, он погнался за ней и скоро приблизился на расстояние в два-три кан.[93] Женщина вдруг остановила свою лошадь, оглянулась назад.

— Зачем ты за мной гонишься? — крикнула она. — Хочешь взять лошадь или меня?

— Тебя! — ответил разбойник. Женщина тут же слезла с лошади.

— Сравнишь ли с вами этого мальчишку? — дружелюбно сказала она и кокетливо засмеялась. — Ну, какой он мужчина? Я хоть признавала его своим мужем, однако в душе мне было противно служить ему. Уж давно подумывала, как бы от него избавиться, да случая подходящего не было. А сегодня, к великому счастью, встретилась с вами, и вот этот случай наконец представился. Я совсем не прочь последовать за вами. Если вы меня хотите, то почему я должна отказать?

Разбойник, обрадовавшись, тут же набросился на женщину и хотел было удовлетворить свою похоть.

— Считайте, что я уже ваша, — отстранила его, однако, женщина. — Так не лучше ли увидеть вместе радостный сон, дождавшись ночи? Зачем же это делать в спешке, прямо на обочине дороги? Да еще с женщиной, которую вы едва увидели и с которой, как говорится, нужно будет прожить сто лет? Настоящие мужчины так не поступают!

Она увлекла разбойника в сторону от дороги, усадила и сказала:

— Есть у меня вкусное вино и мясо. Выпейте-ка немного да покушайте вволю!

Живо развязала она свой дорожный мешок, вынула из него кувшин с вином и нарочно поставила на землю, чуть наклонив его. Кувшин упал, вино стало выливаться, источая аромат. У разбойника вмиг разыгралась жажда, и он быстро подхватил кувшин.

— Вот только чарки нет, — сказала женщина, — придется пить прямо из кувшина.

Она попросила у разбойника меч, осторожно нарезала тонкими ломтиками мясо. Когда разбойник стал пить, похваливая вино, кувшин был наполовину порожним. Поэтому, держа его обеими руками, разбойник невольно запрокинул голову. Тогда, собрав все свои силы, женщина ударила этого негодяя мечом по горлу и убила его.

Затем быстро побежала к своему мужу. А тот лежал без сознания, испускал слабые стоны и, казалось, вот-вот кончится. Но тут как раз случился какой-то проезжий, супруга погрузили на лошадь, вернулись домой и привели в чувство. Из уезда об этом сообщили королю. Женщине был присвоен почетный титул Добродетельной жены,[94] а семью их освободили от налога и трудовой повинности.

Лю Монин[95]

Лим Дже[96] явился на чужой праздник

Известно, что Лим Дже был весьма благовоспитанным сонби. Но однажды в юности с ним произошел такой случай. Он шел со своим другом по улице и заметил, что в доме некоего министра происходит большое празднество. Лим Дже был совсем незнаком с хозяином дома, даже в лицо его ни разу не видел. И вдруг он говорит своему приятелю:

— Я еще с давних пор дружен с хозяином этого дома. Нельзя же пройти мимо. Не хочешь ли и ты зайти вместе со мной?

— Да, конечно, хочу! — ответил приятель.

— Только ты подожди немного у ворот. Сначала войду я, а потом позову тебя!

Приятель остался стоять у ворот, а Дже спокойно вошел в дом, поздоровался с хозяином и гостями, молча сел с краю. Когда чарка с вином обошла три-четыре раза по кругу, один из гостей шепотом спросил хозяина:

— А что, этот человек — ваш друг?

— Нет, — ответил хозяин и также шепотом стал спрашивать у гостей: — Это ваш друг? Это вы привели его?

— Нет, нет, — отвечали один за другим гости.

Так, пошептавшись друг с другом, хозяин и гости выяснили наконец, что Дже — человек совсем посторонний. Переглядываясь между собой, они стали над ним подсмеиваться. И тогда только Дже открыл рот:

— Господа! Вот вы надо мной смеетесь, а ведь есть человек, который находится в еще более смешном положении. Он давно уже стоит за воротами, глядит с завистью мне в рот, да только и мечтает, как бы поскорее выпить и закусить!

При этих словах и хозяин и гости громко расхохотались. Тут пошли рассказывать разные истории а, узнав, что перед ними знаменитый сонби, пригласили и его приятеля. До глубокой ночи все весело развлекались. А приятель, который так долго прождал за воротами, так никогда и не узнал, что был обманут.

Судьба Чинбок

Чинбок была дочерью наложницы первого министра. Она сбилась с пути, и теперь уж вряд ли кто-нибудь знает, чья она дочь и как ее звали. Когда Чинбок была еще грудным ребенком, мать нежно любила ее, просто с рук не спускала. Очень любил девочку и отец, первый министр.

Однажды позвал он гадалку и попросил предсказать судьбу дочери.

— Если девочка останется у родителей, — заявила гадалка, — то с ней произойдет несчастье. Нужно отдать ее кому-нибудь на воспитание!

А в те времена в Сеуле, в переулке Чикджори, жила одна богатая старуха. Она была дружна с матерью Чинбок, по праздникам посылала ей в подарок разные вещицы, и виделись они часто. Детей у старухи не было. И вот рассказала ей как-то наложница министра о предсказании гадалки и попросила взять Чинбок на воспитание. Старуха с радостью согласилась. Она сказала даже, что будет считать девочку своей приемной дочерью и оставит ей все свое состояние. И очень довольная, что так обернулось дело, женщина отдала этой старухе свою Чинбок.

Прошло время, Чинбок исполнилось шестнадцать лет. Личико ее, словно цветок, было прелестно, гибок и строен был стан. Старуха любила ее как родную дочь. Однако многочисленные родственники старухи вознегодовали. Каждый из них тайно надеялся, что богатая бездетная старуха примет на воспитание его ребенка. А она взяла совершенно чужую девочку! Злобно кривили они губы, исподволь строили всякие козни, стараясь нарушить доброе согласие между Чинбок и старухой. Уж они пытались повлиять на старуху лестью, сладкими ублажали речами, но та и слышать ничего не хотела.

И вот тогда замыслили они погубить Чинбок. Как-то зашел к ней один из них, самый велеречивый.

— Некий молодой чиновник, — сказал он Чинбок потихоньку, — чусо[97] из Королевской канцелярии, проходил на днях перед домом барышни, заметил ее у ворот и потерял сердце. «Чья же это красавица? — в восторге говорил он. — Вот уж ничего не пожалел бы, чтобы назвать ее своей второй женой. Если бы она согласилась, то в самом скором времени прислал бы я за ней лошадей!». Другой такой случай не представится. Старуха-то ведь жадна до денег. Она и не собирается выбрать в мужья для барышни образованного юношу. Хочет выдать ее за сына купчишки и вовсю ведет переговоры о браке. Но может ли дочь первого министра стать женой торгаша? Миновал уже год шпилек,[98] и пора барышне хорошенько подумать о своем будущем!

А Чинбок смутилась очень и ничего не ответила. Однако эти слова запали в ее наивную девичью душу. К тому же родственник старухи с тех пор стал часто заходить к ней и искушать ее снова и снова. Юная душа Чинбок пришла в смятение. Видя, что ее родная мать, наложница первого министра, богата и пользуется почетом, она подумала, что не лучше ли и ей выбрать тот же путь. В конце концов эта мысль овладела ею, и она поддалась уговорам.

И вот однажды Чинбок сказали, что лошадь чусо ждет ее в переулке. Чинбок тщательно подкрасилась и припудрилась, нарядилась в новое платье. Дождавшись темноты, она вышла из дома и села на лошадь. Вместе с провожатым по извилистому переулку выбрались они на широкую улицу и вскоре подъехали к какому-то дому. Высокие ворота были распахнуты настежь.

Чинбок спешилась у деревянной ограды и в сопровождении своего спутника прошла через широкий двор. Здесь в большом пруду зеленели лотосы. На берегу стоял флигель, обнесенный красной оградой. Он был пуст. На верхней площадке виднелась круглая ширма. Провожатый отвел девушку за ширму и скрылся.

А через некоторое время во флигель ворвался какой-то мужчина. Был он бос и одет в холщовую одежду. Волосы его были всклокочены, а огромная бородища развевалась, что лошадиная грива. Грубо набросившись на Чинбок, он вволю натешился ею и ушел. Как ни отбивалась она от него, как ни звала на помощь — все было напрасно!

Чинбок выросла в шелковой глубине девичьих покоев, никогда не уходила дальше ворот своего дома. Откуда и куда ведут тысячи улиц и переулков столицы? Сама она не могла отыскать свой дом, а спросить было не у кого. Долго плутала Чинбок по городу, потом остановилась на обочине дороги и заплакала. Когда настал наконец день, она спросила у какого-то человека, кому принадлежит тот дом, где ее обесчестили. Оказалось, что это Верховный суд, а негодяй с растрепанными волосами — тамошний служитель.

Солнце уже садилось, когда она вернулась домой.

— Что же ты скажешь нашему министру? — в отчаянии спросила у нее старуха.

А министр, узнав, что случилось, от Чинбок отказался. Опозоренная, всеми отвергнутая, она попала в безвыходное положение. Ну, что делать? Ведь в конце концов нельзя же исправить того, что с нею случилось! И Чинбок стала кисэн, всю жизнь не имела мужа, скиталась то здесь, то там и умерла в нищете.

Увы! Ведь не всегда же Чинбок была падшей! Как несправедливо, что из-за одной ошибки женщина должна терпеть позор и бедствия всю жизнь. Жестокие нравы, и зависть, и ложь делают человека бесконечно несчастным. Разве это не страшно?

«Верной жене»

Некий сеульский муса[99] имел усадьбу в Мильсоне и часто разъезжал между уездами Сонджу и Санджу. По пути он всегда останавливался на ночлег в доме одного сонби, с которым был очень дружен. Но вот случилось так, что в течение четырех-пяти лет муса не смог ни разу съездить в Мильсон из-за неотложных дел. Когда ему наконец удалось туда отправиться, он поспешил к своему старому другу. Однако оказалось, что тот уже три года назад как умер. Было поздно, другого места для ночлега муса не знал, и, развязав свой дорожный мешок, он решил хоть немного отдохнуть здесь.

А жена сонби, как только услышала у себя в покоях, что прибыл друг ее покойного мужа, горько расплакалась. Она приказала слуге прибрать флигель для гостей и предложила муса переночевать.

Муса вспоминал о своем друге, его одолевали разные думы, и он не мог уснуть до глубокой ночи. С северной стороны флигеля возвышалась ограда, во дворе густо разросся бамбук, образовав небольшую рощицу. Тускло светила луна. Вдруг муса услышал шорох и заметил, что меж деревьев кто-то ползет. «Либо тигр, либо барсук!» — подумал он и, притаившись, стал наблюдать. И тут, к своему великому изумлению, он увидел: какой-то монах воровато высунул голову из-за деревьев, внимательно огляделся, потом вдруг вскочил на ноги и вбежал прямо в женскую половину дома!

Стараясь не шуметь, муса последовал за ним. За окном ярко горело пламя светильника, Муса послюнявил палец, проткнул оконную бумагу[100] и заглянул в комнату. Молодая вдова, накрашенная и напудренная, была одета в красивое платье. Она обжарила на угольях сверкающей бронзовой жаровни мясо, подогрела вино и, кокетничая, стала угощать монаха. Тот поел и принялся слишком уж вольно заигрывать со вдовой.

Не в силах побороть справедливого негодования, муса вынул стрелу и, зарядив лук, выстрелил в окно. Испустив душераздирающий крик, монах замертво повалился на пол. А муса возвратился во флигель и, притворившись спящим, захрапел. Немного погодя из женских покоев донеслись вопли хозяйки, которая звала слуг. В доме поднялся переполох, сбежались соседи. Муса, притворно удивившись, спросил, что случилось.

— Хозяин наш умер, — доложили ему слуги, — и госпожа хранит ему верность. А сейчас в дом ворвался какой-то сумасшедший монах — хотел ее обесчестить. Но госпожа убила мечом этого негодяя и в гневе порубила его тело на куски. Она порывалась даже покончить с собой от обиды, еле-еле ее удержали!

Муса подавил улыбку, вздохнул и покинул этот дом. А на следующий год, когда он снова проезжал через эту деревню, там уже гордо высилась арка — «Верной жене».[101]

Не мне — так внукам моим

Хван Нин был старшим братом министра Лима. Он не смог выдержать экзаменов, хотя и отличился тем, что написал хорошее сочинение под навесом.[102] Когда около своего дома в уезде Янджу он построил маленький флигель и во дворе его сам посеял кедровые семена, ему было уже за пятьдесят.

— Кедр растет очень долго, — говорили ему люди, — пройдет десять лет, а орехов еще не увидишь. Зачем же вам, старику, сажать их? Бросьте это занятие!

— В древние времена, — возразил Нин, — То-ши выточил иголку из железного песта, а Юй-гун голыми руками срыл горы.[103] Они были старыми, но думали о далеком будущем и к делу относились серьезно. К тому же нельзя знать пределов жизни человеческой. Неверно это, что раз человек состарился, он должен бездельничать целыми днями. Пусть сам я не дождусь орехов, но разве плохо подумать о внуках моих?

Когда ему было уже за восемьдесят, кедры выросли, на них стали созревать орехи, и он ел их каждый год. А нынешние люди начинают трястись еще до наступления настоящей старости. Они не только не стараются продлить свою жизнь, но, почувствовав некоторую усталость, теряются и перестают трудиться. Так пусть же этот факт из жизни Хван Нина послужит им уроком!

Черепаховый суп

Чхонган Ли Джесин[104] с юных лет дружил с братьями Ким — Хэном и Докёном. Все вместе они учились, вместе держали экзамены и вместе, собрав сочинения по управлению государством, составили книгу, которая известна под названием «От сожжения кораблей до сидения на подушке».

Будучи в столь близких отношениях, они вместе и развлекались, нередко весело подшучивая друг над другом. Братья Ким очень любили черепаховый суп и частенько им лакомились. Однажды Ли Джесин, увидя, как они едят этот суп, сплюнул и воскликнул:

— И как это вы, образованные люди, можете брать в рот такую гадость? Да разве кто-нибудь, кроме варваров, питается черепахами? Никогда не ешьте эту дрянь, как бы ни были вы голодны!

— Вечно он про это, — перемигнулись братья. — Попробуем-ка накормить его черепахой. Посмотрим, что он скажет! — тайком сговорились они.

Лесной домик Докёна стоял особняком над озером Сонсанхо. Однажды друзья договорились все втроем:

— Давайте-ка половим рыбу в Сонсанхо да полюбуемся цветами лотосов. Проведем хорошо денек!

Собрались в тот же день. Пригласили и гостей, народу пришло много. Докён угощал обедом. Под видом куриного был подан отлично приготовленный черепаховый суп. Суп был заправлен имбирем, черным перцем и другими необходимыми специями. Он распространял такой чудесный аромат, что не отведать его было невозможно! И все трое незаметно съели по полной большой чашке.

— Мой дом беден, — обратился затем Докён к Джесину, — никаких деликатесов нет. Последнее время питались все больше просом, а нынче вот зарезали эту жирную курицу. Нам с братом суп понравился. Мы поели с удовольствием. А что скажет дорогой гость?

— Никогда в жизни не ел такого вкусного куриного супа! — воскликнул Джесин. И на вопрос Докёна, не хочет ли он еще, ответил: — Честное слово, на редкость вкусно. Если нальете еще чашечку, я не откажусь!

Ему дали еще чашку. Джесин залпом выпил бульон, пустую чашку поставил на стол и опять воскликнул:

— Вот это суп!

— Ну как, — со смехом спросили у него братья, — он вкуснее черепахового?

— Я так славно поел, — всплеснул руками Джесин, — к чему вспоминать о такой гадости?!

— Эх ты, — засмеялся Докён, — суп-то был черепаховый!

Тут все гости захлопали в ладоши и разом громко расхохотались. Тогда Джесин понял, что его разыграли, встал на четвереньки и сделал вид, будто его тошнит.

Отказался от наложницы

Супруга чхомджи[105] Лю Чхунхона, госпожа Хо, была дочерью начальника ведомства Хо Гвана.[106] Юность провела она в девичьей в Наджу, была прекрасно воспитана и строго блюла добродетель. Чхунхон, за которого ее выдали, обращался с ней очень хорошо, уважал и почитал, как самого дорогого гостя. И супруга платила ему тем же. Одежда в доме всегда содержалась в полном порядке, еда была вкусно приготовлена. Чхунхону никогда не приходилось недовольно хмурить брови. И лишь одно сильно тревожило Чхунхона — не было у жены детей.

И вот подыскал он себе на стороне наложницу. А супруга, проведав об этом, ничего ему не сказала. Мало того — она постаралась узнать и тот день, когда Чхунхон условился впервые встретиться с наложницей. Затем, втайне от него, приготовила одежду и угощения, необходимые для брачной церемонии.

Наступил этот день. Чхунхон приказал подать коня и уже собирался ехать. Тогда супруга его велела служанке вынуть из сундука новую одежду и облачить в нее Чхунхона. А потом велела приготовить столик для новобрачных и накрыть большой стол, обильно уставив его вкусными кушаньями. Словом, она устроила все так, как бывает при совершении брачной церемонии. Чхунхон удивился и спросил, в чем дело.

— Когда я вступала в брак с вами, господин, — улыбнулась супруга, — делались точно такие же приготовления. Теперь вы вступаете во второй брак, и здесь ведь тоже не обойтись без церемонии!

Чхунхон отказался от наложницы.

Дар Каннама[107]

Матушка Каннамдок — жена Хван Бона, судовладельца с реки Соган, что в столице. Дом его был расположен на горе Чамду, а сам он торговал всюду на своем корабле. Однажды, в годы правления короля Сонджо,[108] Хван Бон вышел в море, попал в тайфун и не вернулся. Жена его, считая мужа погибшим, сшила себе белую одежду и соблюдала трехлетний траур.[109] Бездетная, в полном одиночестве жила она, испытывая всевозможные житейские трудности. Так прошло несколько лет.

Но вот однажды нежданно-негаданно от Хван Бона пришло письмо из Китая. «Тогда тайфун подхватил корабль, — писал он, — и прибил его к побережью Китая. Сейчас я служу работником в доме простолюдина».

Получив письмо, — не сон ли это? — его жена удивилась и обрадовалась. Она плакала и смеялась, сделалась как безумная. Она-то думала, что муж ее погиб в море, а он, оказывается, жив и находится в Китае! Да пусть ей даже придется от деревни к деревне побираться с сумой, она все равно отправится к своему мужу! «Пусть даже в дороге случится несчастье и я погибну — все равно пойду!» — твердо решила женщина.

Когда об этом узнали родственники, они стали горячо ее отговаривать:

— Да ведь на границе с Китаем есть заставы, свободный проход через них запрещен. Человек, не знающий языка, в иноземной одежде, не сможет проникнуть в Китай. А нарушителей границы строго наказывают. Невозможное это дело — одинокой женщине пройти через заставу и отправиться на тысячи ли в глубь чужой страны. Ты, конечно, не сможешь добраться до места и будешь валяться на какой-нибудь дороге безвестным трупом. Откажись-ка от этой затеи!

Так они ее предостерегали и удерживали. Но жена Хван Бона твердо решила идти. Она даже и вида не делала, что слушает родственников. Смело покинула она дом, тайком переправилась через реку Амнокган и вступила на китайскую землю. Одежда ее превратилась в лохмотья, волосы спутались, по лицу грязными ручейками стекал пот, покрасневшие икры были неприкрыты.

Вот в таком виде, прося милостыню, скиталась она по далекой чужбине и только через год добралась до провинции Каннам. Женщина каждый день обходила прежде всего волости и поселки на морском побережье. Она искала, искала и в конце концов в одной волости нашла своего мужа.

Тогда оба они покинули Каннам и отправились на свою дорогую родину. В пути жена Хван Бона забеременела и, возвратившись в дом мужа, родила дочь. Ее назвали Каннамдок, что значит — «Дар Каннама», и жители той местности стали называть жену Хван Бона — матушка Каннамдок.

Скажут, пожалуй, что о таком можно прочесть только в книжке. Несмотря на строгую, как во время войны, охрану границы между Кореей и Китаем, испытывая лишения и голод, одинокая женщина побывала в Китае, будто в соседней деревне, и разыскала-таки своего мужа на далекой чужбине. Неслыханное дело! Такая смелость и супружеская верность — хороший пример трех добродетелей[110] как для древних времен, так и для нынешних. Матушка Каннамдок покинула этот мир в преклонном возрасте — восьмидесяти лет.

Записано летом в тринадцатый год правления короля Кванхэ.[111]

Хван Сусин[112] убивает своего коня

Хван Сусин, сын министра Хван Хыя,[113] в юности был очень влюблен в одну кисэн. Узнав об этом, отец его, Хван Хый, сурово отчитал его. Однако сразу оборвать горячую страсть было нелегко. Сусин понимал, что поступает нехорошо, но по-прежнему продолжал бывать в доме кисэн.

Однажды Хван Сусин, как обычно, возвратился от нее домой. Отец, в парадном чиновничьем платье, встретил своего сына с почетом, как высокого гостя. Не понимая, что это значит, Сусин очень удивился и испугался. Поклонившись отцу до земли, он спросил, что случилось.

— Я обращался с тобой, как с родным сыном, — отвечал отец, — но ты меня послушался. Значит, ты не считаешь меня своим отцом. Я больше не могу встречать тебя иначе, как гостя!

Беспрестанно кланяясь до земли, каялся и просил прощения Сусин. С тех пор он перестал посещать кисэн и ничего даже не слышал о ней. Но однажды, будучи сильно пьяным, он сел на коня — и дальше уже ничего не помнил.

В полночь Сусин немного отрезвел, открыл глаза и видит: горит свеча, а рядом с ним — красавица кисэн, в которую он был влюблен прежде! Мило улыбается, держится скромно.

— Зачем ты пришла сюда? — удивленно спросил Сусин. Сознание еще не прояснилось, и он считал, что лежит у себя дома.

— А куда же мне идти из своего дома? — нежно улыбнулась кисэн.

Тут только он совсем пришел в себя и внимательно огляделся. Ну конечно, он находится у нее! «Как бы ни был я пьян, я не должен был приходить сюда. Виноват, конечно, подлый слуга!» — подумал Сусин. Он рассвирепел и, кляня слугу, хотел убить его.

— Вчера, на обратном пути, — сказал в свое оправдание слуга, — конь повернул к этому дому. А я, ничтожный, решил, что господин, верно, сам потянул за уздечку!

А было вот как. Еще в те времена, когда Сусин часто ездил к своей возлюбленной, коня здесь хорошо кормили. Он, конечно, запомнил сюда дорогу и невольно привез Сусина к этому дому. Слуга тут был ни при чем. Поняв это, Сусин выхватил меч и отрубил голову своему коню!

Играют в чанги[114]

Некто Со Чхоннён из королевского рода Ли хорошо играл в чанги. «Я самый лучший игрок на Востоке!»[115] — говаривал он, похваляясь, что нет ему в мире достойного противника.

Один старый солдат, прибывший из провинции на обучение в сеульские казармы, зашел как-то к Со Чхоннёну, ведя под уздцы великолепного коня.

— Слышал я, что вы здорово играете в чанги, — сказал он, — может быть, соблаговолите сыграть со мной, ничтожным? Проиграю — отдаю коня!

И они сразились. Из трех сыгранных партий солдат проиграл две. Без колебаний отдал он коня Со Чхоннёну.

— Только, прошу вас, хорошенько его кормите, — прибавил он при этом. — А кончится срок обучения, — надеюсь, своего коня отыграю!

— Будь спокоен! — засмеялся Со Чхоннён и с радостью согласился.

Он кормил солдатского коня даже лучше, чем остальных своих лошадей. И скоро конь стал выглядеть сытым и упитанным. А солдат, когда истек срок, действительно пришел снова и предложил сыграть в чанги. Они сыграли. На этот раз солдат выиграл все три партии.

— Я, ничтожный, очень люблю своего коня, — сказал он. — Но, отведи я коня в казармы, смог бы разве здесь, на чужбине, хорошо кормить его? Вот и решил оставить его у вас на некоторое время. Вижу, что конь ухожен, вид у него такой сытый. Я очень доволен.

С этими словами солдат сел на коня и уехал.

Стала знаменитой певицей

Сок Кэ была служанкой в доме Сон Ина,[116] зятя короля Чунджона. Лицо у нее было как у старой обезьяны, а глаза — что горящие стрелы![117] Ребенком она пришла сюда из провинции и была в доме на побегушках. Поскольку семья Сона приходилась родней королю, она жила в большом достатке. Дом был переполнен прелестными, будто распустившиеся цветы, женщинами. Женщин было так много, что всех и не сочтешь. Голоса их звенели всюду, как ручейки. Поэтому не было никакой необходимости приближать такую, как Сок Кэ.

Сок Кэ велели взять бадью и таскать воду. А она, придя за водой, ставила бадью на сруб колодца и целый день только и делала, что пела песни. У песен ее не было никакой определенной мелодии. Не походили они ни на песни деревенских мальчишек-дровосеков, ни на песни крестьянок. Возвращалась она затемно, с пустой бадьей. И хотя ей всегда пребольно доставалось палками, она была неисправима — то же самое повторялось и на следующий день.

Тогда Сок Кэ перестали посылать за водой и велели убирать овощи в поле. И вот, захватив большую плетеную корзину, Сок Кэ вышла в поле. Там она собрала большую кучу камешков и стала после каждой песни бросать их по одному в корзину. Когда же корзина наполнилась, Сок Кэ опять-таки после каждой песни брала камешки по одному из корзины и выбрасывала их в поле.

Так проделала Сок Кэ два-три раза, и день кончился, стало смеркаться. Домой она воротилась с пустой корзиной, и опять ее побили. Ничего с ней нельзя было поделать, так продолжалось день за днем.

Чунджон, прослышав об этом, подивился и отдал ее учиться пению. В конце концов Сок Кэ сделалась самой знаменитой певицей в столице, и о ней стали говорить как о великой певице, которая сто лет не могла выдержать экзамен.[118]

Да, в этом мире добиться успеха можно лишь в том случае, если приложишь все силы. Разве это касается только одной Сок Кэ с ее песнями? Если ты слаб и безволен, то ни в чем не добьешься успеха.

Упал в грязь

Жил один человек, который не имел ни должности, ни средств к существованию. Если хотите знать, чей он родом, я скажу вам: он был сыном правителя Хонджу. Его отец служил во многих уездах, а сам он с малых лет грамоте не учился, всюду был известен только как «сын господина правителя». Рос он, как говорится, в шелковых одеждах да на белояшмовом рисе. Оттого был высокомерен, говорил громко, со слугами обращался грубо, думал только о себе. Особенно же был он прихотлив в выборе пищи.

Когда он только что прибыл в Хонджу, перед ним полным-полно было наставлено всевозможных сортов великолепных кушаний — из рыб морских и дичи. Он же выволок повара во двор, швырнул его на колени и заорал:

— Что это за еду ты мне приготовил? Неужели я должен есть какую-то вонючую рыбью требуху?

— А что же еще я, ничтожный, мог приготовить? — в страхе ответил повар. — Тут разные рыбы морские, мясо косули, оленя, кабана, горные фазаны. Да смею ли я плохо приготовить кушанье для сынка нового правителя?

Не обращая внимания на слова повара, сын правителя приказал служителям управы всыпать ему пятьдесят ударов.

После смерти отца он быстро разорился. Однажды, в поношенной одежде, верхом на тощей лошаденке и в сопровождении одного только мальчика-слуги ехал он по дороге. Пошел дождь, дорогу развезло, и лошадь заскользила по глинистой жиже. Мальчик не смог удержать ее, и сын правителя упал в грязь.

И тут один случайный прохожий схватил коня под уздцы и вытащил его. Сын правителя почувствовал в душе глубокую благодарность к нему. Но, глянув в лицо прохожему, он вдруг узнал в нем того самого повара, которому когда-то в Хонджу, во дворе управы, досталось от него по ягодицам! Сын правителя и хотел бы поблагодарить его, но от стыда сделал вид, что не узнал. Так и уехал.

Увы! Люди не стремятся к самоусовершенствованию. Надеясь на родителей, пока те живы, они кичатся своим положением. И почти нет среди них таких, которые в конце концов не упали бы в грязь. Ах, если бы они задумывались над своим поведением!

Счастливая встреча

Жил в Намвоне человек по фамилии Чон, а имя его теперь уж забыто. С малых лет хорошо играл он на бамбуковой флейте и пел песни, нрава был общительного и веселого, а вот к учению оставался равнодушным. Чон посватался в одной семье, проживавшей в соседнем городе, и помолвка состоялась. Девушку звали Хондо. Уже приближался день свадьбы, как вдруг отец Хондо заявил, что Чон, мол, необразованный и распущенный юноша и что следует расторгнуть помолвку. Но сама Хондо была не согласна со своими родителями.

— Если брак совершается по велению Неба, — сказала она, — то можно ли нарушить его волю, менять решение на полпути, когда уже назначен день свадьбы?

Слова эти произвели должное воздействие, и отец Хондо выдал-таки дочь за Чона. Через два года у супругов родился сын. Имя ему дали Монсок.

В Имджинскую войну[119] Чон участвовал в обороне страны от японцев. В год чоню,[120] когда союзные китайские войска под командованием Ни Хао обороняли Намвон, за стенами города были и Чон и Хондо, которая, переодевшись в мужское платье, вместе с мужем поступила на военную службу. В армии никто не знал, что Хондо — женщина. А сын их, Монсок, вместе с дедом ушел в горы Чирисан и там укрылся от бедствий войны.

В конце концов под натиском врага крепость Намвон пала. Чону, который присоединился к войску Ян Хао, удалось вырваться из города, но в суматохе он потерял Хондо и не знал, где она находится. Подумав, что жена скорее всего ушла с китайскими войсками, возвращающимися на родину, он решил во что бы то ни стало отыскать ее и вместе с одним из китайских отрядов вступил в Китай.

Побираясь и бедствуя, пришел Чон в провинцию Чжэцзян. Всюду искал он свою жену, но нигде не мог найти. Однажды случилось ему плыть на корабле с военным начальником Чжэцзяна. Сияла луна, а на душе у Чона была печаль. Он вынул бамбуковую флейту и заиграл. И вдруг с корабля, который проплывал мимо, донеслись слова:

— Что я слышу? Ведь это бамбуковая флейта. И мелодия знакомая!

«Кто эта женщина? — вздрогнув от неожиданности, подумал Чон. — Не моя ли жена? Откуда чужой женщине знать эту мелодию?!» И он пропел каса,[121] которое певали они с женой в былые дни.

— Ну конечно, это мой муж! — закричали с того корабля.

Чон удивился и обрадовался, хотел было тут же последовать за проплывавшим мимо кораблем, но начальник не позволил.

— Это торговое судно южных варваров,[122] которые действуют заодно с японцами, — сказал он. — Сейчас пересаживаться на него бесполезно и даже опасно. А завтра что-нибудь придумаем.

На другой день на рассвете начальник дал своим людям несколько десятков лян денег, велел договориться с южными варварами и вызволить женщину. Это и в самом деле была жена Чона. Супруги взялись за руки, и все, кто видел, как они плакали, тоже пролили слезы.

Оказалось, что сначала, когда пал Намвон, Хондо попала в плен и была увезена в Японию. Она была в мужской одежде, японцы считали ее мужчиной и потому поместили вместе с пленными солдатами. Затем Хондо продали на торговое судно, и она плавала всюду, помогая матросам. Она страстно мечтала возвратиться на родину, рассчитывая попасть из Японии к южным варварам, а от них — в Чжэцзян.

Чон и его жена пока остались жить в Чжэцзяне. Люди жалели их, каждый давал им деньги и зерно, и они могли сводить концы с концами. У них родился сын, назвали его Монджином. Вот уж исполнилось ему семнадцать лет, приспело время женить его, но никто не соглашался отдать за него свою дочь, потому что он был корейцем.

Жила в тех местах одна девушка. «Мой отец во время Имджинской войны ушел с нашим войском в Корею и пропал без вести, — подумала она. — Если я выйду замуж за этого корейца, то когда-нибудь непременно попаду в Корею. И если мой батюшка скончался, разыщу место, где он похоронен, буду заботиться о его душе — совершать жертвоприношения. Если же по счастливой случайности батюшка мой пребывает среди живых, то встреча с ним — мое самое заветное желание в жизни!» И она согласилась выйти замуж за Монджина.

В год муо,[123] когда войска Нурхаци,[124] бывшие в северо-восточных районах Китая, вторглись на территорию Минского государства, Чон вступил в войска военного губернатора Южных провинций Лю Тина и отправился на войну. Однако войско Лю Тина в бою было разбито и сам он погиб. Воины Нурхаци стали истреблять остатки разбитой минской армии. «Я не китаец! Я кореец!» — что есть мочи закричал Чон. К большому счастью, будучи уже на краю гибели, он спасся и даже сумел вернуться на родину.

Когда он добрался до уезда Нисанхён в провинции Чхунчхондо, от долгой ходьбы у него сильно заболели ноги, и он обратился к лекарю. Лекарь был китайцем, который пришел в Корею с минскими войсками еще в Имджинскую войну и во время отвода войск отстал от строя. А когда Чон узнал, как его звать и откуда он родом, то оказалось, что это не кто иной, как отец его невестки! Они обнялись, горько поплакали и вместе отправились в Намвон.

В Намвоне Чон встретил своего старшего сына — Монсока. Монсок был женат и имел сына. Чон стал жить вместе с Монсоком и тестем Монджина. Это, конечно, радовало его и утешало, но ведь он снова потерял свою жену, которую с таким трудом нашел, и не было никакой возможности узнать о ее судьбе. Даже во сне грустные думы не оставляли его. Так прошел год.

А в Чжэцзяне его жена Хондо, ничего не зная о муже, изнывала от горя. К тому же она тосковала но родине и горячо поддерживала желание невестки отыскать отца. Поэтому Хондо распродала хозяйство, купила лодку и, вместе с сыном и невесткой покинув Чжэцзян, направилась в Корею. Они припасли в дорогу и две смены одежды — китайскую и японскую, чтобы, по обстоятельствам, выдавать себя за китайцев или за японцев.

Когда миновала одна луна и двадцать пять дней, они подплыли к острову Кагадо, что относится к провинции Чеджудо. Риса у них оставалось всего шесть хын.[125]

— Ну как плыть дальше с шестью хын риса? — горестно сказала Хондо своему сыну. — Тысячи бед и лишений претерпели мы, добираясь до этого места. Если умрем в лодке, так нас съедят рыбы. Не лучше ли выйти на берег и умереть на суше?

— Если варить каждый день жидкую похлебку из одного хын риса, — услышав слова свекрови, сказала невестка, — то можно продержаться шесть дней. Небо на востоке чуть светлее, похоже, что земля близко. Нужно перетерпеть голод, ведь некоторая надежда на спасение у нас есть. Нам может случайно встретиться какой-нибудь корабль.

При этих словах мать Монджина вновь обрела бодрость, и они поплыли дальше. И вот через пять-шесть дней им встретился корабль тхонджеса.[126] Хондо все рассказала ему. И о том, как они с мужем потеряли друг друга в Намвоне во время Имджинской войны, и как муж, с которым она встретилась в Чжэцзяне, снова ушел в Северный поход,[127] и теперь неизвестно, жив он или умер, что она возвращается на родину, чтобы разыскать старшего сына. Моряки, выслушав ее рассказ, проявили к ней сочувствие, они привязали лодку к своему кораблю и доставили путников к земле Сунчхон.

А когда Хондо с сыном и невесткой вернулась в свой родной Намвон, то увидела — явь ли это, сон ли? — что ее муж, старший сын Монсок и тесть Монджина живут вместе! Вся семья собралась в их доме, пришли даже дальние родственники. Радость их, как говорится, была подобна легкому ветерку ясным весенним днем.

Кореец Чон потерял свою любимую жену на войне и разыскал ее в далеком Китае. Дважды в огне войны теряла мужа Хондо. Скитаясь по трем странам, переодеваясь в мужскую одежду, она вынесла все невзгоды и бедствия и снова встретилась с мужем. Жена Монджина добровольно вышла замуж за чужестранца, чтобы отыскать могилу своего батюшки, а встретила его живым и здоровым. В одном месте, в одном доме сошлись все шесть человек.

Пожалуй, скажут, что этим людям, будто ураганом разбросанным в разные стороны, просто повезло. Ведь у них было так мало вероятности встретиться. Но разве это произошло не в результате их разумных и упорных усилий? И все-таки это самый удивительный случай с древних времен и до наших дней.

Сон Санволь и суеверный студент

Сон Санволь, кисэн из Сонджу, попала в столичный город Сеул и вскоре приобрела там широкую известность благодаря своим необыкновенным талантам и редкой красоте. Прелестная, стройная, с чистым и нежным лицом, она была незаменимой на всех пирушках и великолепных празднествах, которые устраивала столичная знать. Не было ни одного столичного модника, который не мечтал бы хоть разок добиться ее благосклонности, однако это было не так-то просто.

Однажды янбани и сонби пригласили Сон Санволь покататься на лодке по Хангану. И вот, когда гуляки опьянели, она сбежала от них. На обратном пути в столицу Сон Санволь попала под проливной дождь. Одежда ее промокла насквозь, было холодно, день клонился к вечеру. Когда она добралась до Южных ворот, оказалось, что они уже закрыты.

«Неужели здесь негде переночевать?» — подумала Сон Санволь и огляделась. И тут у лотосового пруда в маленьком окошке блеснул огонек, послышался голос — кто-то читал вслух. Сон Санволь подошла к окошку, проткнула бумагу и заглянула в комнату. Какой-то молоденький студент читал книгу. Она тихонько кашлянула и осторожно постучала в дверь. Студент перестал читать, прислушался.

— Я кисэн из города, — негромко обратилась она к нему. — Сбежала от попойки. Вот попала под дождь, и мне негде переночевать. Будьте добры, пустите меня на ночь в какой-нибудь уголок! — попросила Сон Санволь.

Студент открыл дверь, но, неожиданно увидев молодую, очаровательную женщину, испугался: «Ведь не могла же прийти такая красавица к какому-то бедному сонби. Конечно, это злая фея!». Он наотрез отказался ее впустить, прищелкивая пальцами, пробормотал заклинание и завопил истошным голосом:

— Ах ты нечистая сила! Как ты посмела сюда явиться? Не смей соблазнять меня!

— Да я обыкновенная женщина! — воскликнула кисэн. — Видно, вы, юноша, не знаете правил приличия. Разве можно так невежливо себя вести?

Но сколько ни втолковывала она ему, что попала в затруднительное положение, студент трусил все больше. Он никак не мог прийти в себя и только твердил названия двадцати восьми созвездий.[128]

Сон Санволь ничего не оставалось делать, как усесться у ворот. Дожидаясь рассвета, всю ночь она не сомкнула глаз. А утром открыла окно, стала насмехаться над студентом, осыпая его упреками:

— Жалкий школяр! Неужто ты никогда не слыхал о знаменитой столичной певице Сон Санволь? Пусть-ка теперь какой-нибудь студент попробует пригласить меня погулять при чистом небе да ясной луне! Я еще погляжу, не такой ли он суеверный невежда, как ты! Промокшая, я умоляла впустить меня погреться на одну только ночку. Но ты отказался. Вот уж, право, скучный мужчина! Да погляди ты на меня хорошенько. Разве похожа я на злую фею?

Студенту было очень стыдно. Он краснел и боялся даже глаза поднять на Сон Санволь. А был этот студент не кто иной, как Ким Еджон, который впоследствии стал гражданским чиновником высшего ранга!

Как принимать гостей

В недавнее время жил один человек, который отрастил себе хорошую длинную бороду. Достатка он был небольшого, однако, когда являлся гость, волей-неволей приходилось выставлять угощение. Вот и сговорился он со своей женой однажды:

— Послушай-ка, не можем мы принимать всех гостей одинаково. Давай условимся так: придет высокий гость, я возьмусь за верхнюю часть бороды, средний — за середку, низкий — за самый кончик. А ты увидишь, за какую часть бороды я взялся, и угощать будешь по чину!

Об этом уговоре между супругами знал и кое-кто из посторонних. Вот приходит к ним однажды гость. Хозяин схватился за кончик бороды. Жена приготовила вино и закуску для «низких гостей». Выпили по три-четыре чашечки, хозяин намекнул, что он, мол, человек бедный, угощать больше нечем, и тут же велел убрать столик.

Потом пришел другой гость, который знал о бороде и о приходе первого гостя. Хозяин опять схватился за самый кончик бороды.

— Послушай-ка, — воскликнул гость, — а первого-то гостя ты ставил немного выше!

Хозяин не знал, куда деваться со стыда.

Между прочим, оттого нынешние люди и говорят про выпивку — «подержаться за бороду»!

Длиннобородый и китайский посол

В древности один китайский посол прибыл в нашу страну. «Корея — страна культурная, — размышлял он, — здесь непременно должно быть много людей выдающихся!» И вот, проезжая по дороге, он стал внимательно приглядываться к встречным.

Случилось это как раз, когда кортеж китайского посла проезжал район Пхеньяна. У дороги стоял какой-то кряжистый мужчина. Ростом он был чуть не восемь чхок,[129] длинная борода свисала до живота. Словом, вид у него был весьма внушительный. Он сразу привлек внимание китайского посла. Посол хотел было перекинуться с мужчиной словечком, но, не зная корейского языка, решил объясниться жестами.

Он сделал из пальцев кружок и показал длиннобородому. Мужчина без колебаний поднял руки, сложил пальцы углами и построил квадрат. Весьма заинтересованный, посол закивал головой и загнул три пальца. Мужчина сразу загнул пять пальцев. Посол изумился еще более и взял себя за рукав. Длиннобородый немедленно ткнул пальцем себе в рот.

Посол был в восторге. Побеседовав так с длиннобородым, он распрощался с ним и прибыл в Сеул.

— Еще в Китае слышал я, — сказал он кванбану,[130] — что Корея — страна очень культурная. А нынче имел случай убедиться, что это не пустая болтовня. На дороге, где-то в окрестностях Пхеньяна, встретил я одного мужчину. Вид он имел необыкновенный, и я решил испытать его. Делаю из пальцев кружок — небо, мол, круглое.[131] Вот. А мужчина, нисколько не колеблясь, показывает из пальцев квадрат — а земля-де квадратная. Тогда я загибаю три пальца — существуют, мол, три начала.[132] А он тут же загибает пять пальцев — есть-де пять достоинств.[133] Я трогаю себя за рукав — в старину, мол, говорили, что миром можно править, даже не сходя с места и спустив рукава. А он живо указывает себе на рот — во времена-де упадка пустую болтовню считают делом! И я подумал, что если уж первый встречный, необразованный простолюдин, так разбирается в сути вещей, то каковы же здесь многоученые сановники!

Кванбан, услышав рассказ посла, очень удивился, быстро-быстро вызвал того бородача из провинции Пхённандо, богато одарил его и спросил, что он имел в виду на самом деле.

— Когда посол показал мне из пальцев кружок, — ответил тот, — я сразу понял, что он любит круглые пирожные. Тогда я сделал квадрат — а по мне, мол, хоть побольше бы квадратиков простого хлеба. Как только посол загнул три пальца, я сразу догадался, что он ест три раза в день. Ну, а я загнул все пять — мол, я-то хотел бы есть пять раз в день. Посол ухватился за рукав — ясно, что для него хорошая одежда важнее всего. А я ткнул себе в рот — ну, для меня-то главное — поесть!

Так объяснил свои жесты длиннобородый, и все, кто слышал его, громко расхохотались. Китайский посол, однако, ничего не понял.

— Удивительный человек! — воскликнул он в восхищении.

Китайский посол обратил внимание на длиннобородого, привлеченный его внушительной внешностью. Но только ли в этом дело? Конечно, нет. Просто он слышал ранее, что Корея — страна культурная, имел предвзятое мнение и по-своему, в столь высоком смысле, истолковал жесты длиннобородого.

Камень жизни

В окрестностях одной деревни уезда Асан пара журавлей свила гнездо на большом дереве и высиживала птенцов. Еще до того, как появились птенцы, озорники мальчишки утащили из гнезда одно яйцо. Они разбили его и увидели, что покрытый пушком птенец вот-вот готов был вылупиться. Деревенские старики, узнав об этом, обругали мальчишек и велели положить птенца обратно в гнездо. Но птенец сдох. Журавли — и самец и самка, — увидя, что детеныш их погиб, жалобно закричали. Вскоре отец-журавль куда-то улетел, а мать-журавлиха осталась стеречь гнездо. Вернулся журавль только через три-четыре дня. И, удивительно, спустя некоторое время подохший птенец вдруг ожил и теперь пищал вместе со своими уже вылупившимися братьями!

Один старик пошел и заглянул в гнездо. И что же он видит: лежит посредине прозрачный синий камень! Старик подивился, взял камень и спрятал его в коробку.

Спустя несколько лет сын его, военный чиновник, сопровождая в Китай посла, прихватил с собой этот камень. В Пекине вынес его на базар и стал продавать, чем привлек очень много любопытных.

— Где это вы его достали? — спросил один купец, внимательно разглядывая камень.

— В журавлином гнезде, — ответил чиновник. Купец покачал головой и предложил ему тысячу монет.

— Я сейчас пойду за деньгами. Заверните хорошенько камень и бережно храните. Ждите меня! — наказал купец и ушел.

Тут чиновник понял, что у него в руках редкое сокровище, и очень обрадовался. Он тщательно промыл камень в чистой воде, начистил его песком, твердым камнем сбил небольшие пупырышки, похожие на дроздовые глазки. Затем завернул его в шелк и положил в резной деревянный ларец. Через некоторое время пришел купец и принес деньги.

— А камень-то потерял всю свою силу! — раскрыв ларец, сокрушенно сказал купец. — Он превратился в пустую безделушку. Чем отличается он теперь от обыкновенной гальки? Экая досада!

Удивленный чиновник спросил, что значат его слова. Купец ответил:

— Камень этот взят из зыбучих западных песков.[134] Его называют камнем жизни. Если положить его на грудь умершего, тот сразу оживет. Но раз камень начистили песком и стерли глазки, чудодейственная сила его пропала. Увы! Впрочем, камень этот все же вещь редкая, из дальних стран. Он не создан человеческими руками. Хоть он и бесполезен, я возьму его, как любопытную вещицу!

И купец дал за камень всего десять монет. Так чиновник вместо тысячи получил только десятку. Не зная достоинств и настоящей цены вещи, он своими руками испортил ее.

Лисий перевал[135]

К югу от Хангана, к северу от Чхонге находится управа Квачхона. И там, где большая дорога позади управы подымается в гору, есть перевал, который зовется Лисьим.

Как-то в старину проходил здесь один путник. Вдруг он услышал звуки: «тук-тук, тук-тук!». При дороге стояла маленькая хижина в два-три кан. Звуки доносились оттуда. «Что бы это могло быть?» — подумал путник. Он вошел в хижину и увидел, что седовласый старик мастерит из дерева коровью голову.

— Для чего вы это делаете? — спросил путник.

— Да уж на что-нибудь сгодится! — ответил старик.

Через некоторое время старик закончил работу и, передавая гостю готовую голову, сказал:

— Моему гостю, наверно, скучно. Попробуйте-ка шутки ради надеть эту голову на себя!

Он дал гостю голову, да еще и коровью шкуру. Считая все это безобидной шуткой, гость снял шляпу, разделся, надел коровью голову, а на голое тело натянул шкуру.

— А теперь попробуйте-ка все это снять! — рассмеялся старик.

Как ни старался гость, все его усилия были напрасны — он превратился в корову. Старик привязал корову на скотном дворе, а на следующее утро сел на нее верхом[136] и поехал на базар продавать. Как раз приближалась весна — время пахоты. Крестьяне, желая купить корову, наперебой набавляли цену.

— Я не корова! Я человек! — кричал несчастный, но его никто не слышал. Только кто-то сказал в толпе:

— Либо у этой скотины теленок дома остался, либо стельная она. А то чего бы ей все время мычать?

Старик долго торговался и наконец продал корову за пятьдесят кусков холста.

— Только смотрите, — сказал он, — не подпускайте эту корову к редьке. Как поест редьки — тут же подохнет. Будьте осторожны!

Новый хозяин возил на корове тяжести, пахал на ней землю. А когда корова начинала спотыкаться от усталости, ей доставались побои. Изнемогая от мучений, корова жаловалась хозяину, но тот, конечно, не понимал ее. А она-то ведь была человеком — самым разумным существом на земле! Потеряв человеческий облик, превратившись в животное, несчастный не мог даже покончить счеты с жизнью. День за днем задыхался горемыка от непосильной работы.

Но однажды хозяйский мальчишка намыл редьки и сложил ее в корзину недалеко от хлева, где стояла корова. Человек сразу вспомнил слова старика, что если корова поест редьки, то тут же подохнет. Решив умереть во что бы то ни стало, он сильно боднул корзину. Редька рассыпалась по земле. Он быстро схватил несколько штук и съел. Но как только он сделал это, коровья голова и шкура упали сами собой, и корова вдруг оборотилась голым человеком! Хозяин сначала страшно перепугался, а придя в себя, стал расспрашивать. И человек рассказал ему все от начала до конца.

Тогда они направились на перевал, чтобы найти старика. Однако ни хижины, ни хозяина там не было. Только под камнем нашли они два-три куска холста! Вот с тех-то пор и стали называть этот перевал Лисьим.

Мудрые люди сказали бы так: «Конечно, рассказ этот — выдумка. Но ведь в нем правдиво показаны отношения между людьми. Очень многие, попав в переделку, теряются, ведут себя неразумно. Если бесчестные люди обманом впрягают их в работу — как, скажем, в этом рассказе, — они всю вину стараются свалить на других. Но — увы! — кто станет им сочувствовать?».

Принял за золото

В Ханяне жил один студент, по прозванию Генерал Хан. Он был очень жаден. Однажды, в начале первой луны, отправился он к себе домой в Наксандон поздравить родных с Новым годом. Проезжая ночью через речку Кэчхон на мосту Инсугё, он вдруг заметил, как в воде что-то блеснуло. Хан остановил коня и обратился к слуге:

— Эй, ты, видишь, там что-то блестит? Наверно, это золото!

— Конечно, золото! — подтвердил слуга. — Только, говорят, золото имеет свойство быстро исчезать. Его надо хватать сразу. Снять бы чамбани,[137] да и прыгнуть за ним!

Эти слова еще сильнее разожгли алчность студента. Он быстро соскочил с коня, скинул чамбани и, плюхнувшись в воду, жадно схватил блестящую вещь. Дрожа за свое сокровище, Хан быстро спрятал его за пазуху, боясь показать даже слуге. Вылез из воды. Одежда его была насквозь мокрой. Торопливо вытащил из-за пазухи свою находку, внимательно рассмотрел: да это вовсе и не золото, а всего лишь собачье дерьмо!

— Эх, — в сердцах воскликнул Хан, — у такого неудачника, как я, и золото превращается в собачье дерьмо! — И он не мог удержаться от горестного вздоха.

На следующую ночь Хан ехал обратно берегом реки и пристально вглядывался в воду. И вот на том же самом месте он снова увидел нечто блестящее. Оказалось: свет в доме на берегу, пробиваясь сквозь щель в окне, отражался в воде!

Образумил влюбленную

Важный сановник Чон Нинджи[138] из Хадона рано потерял отца, жил с матерью-вдовой в бедности и лишениях. Однако, обладая твердым характером и большими литературными способностями, быстро добился успехов в учении. Лицом же он был красив, как яшма.

В юности Нинджи жил один в саране. Уйдя с головой в учебу, до глубокой ночи читал он книги. А за оградой, в соседнем доме, жила девушка, находившаяся в самом цветущем возрасте. И лицом и станом была она прелестна. Семья ее была богата и знатна. Каждый вечер слышала девушка голос юноши. Наконец, не в силах побороть любопытства, она проделала дырочку в ограде и заглянула во двор. И что же видит: прекрасный юноша звонким голосом читает книгу.

Девушка влюбилась в него без памяти, но юноша не обращал на нее никакого внимания. Однажды она перелезла через ограду, предстала перед Чон Нинджи подкрашенная и напудренная и хотела тут же отдать ему свою любовь. А когда Нинджи, приняв строгий вид, от этого отказался, она дошла уж совсем до крайности. Тогда Нинджи стал мягко увещевать ее.

— Ты ведь дочь янбаня, а я еще зеленый мальчишка, и жениться мне все равно рано, — так говорил он ей. — Да и дом наш беден, мать у меня — вдова. Посватайся я, за меня все равно никого не отдадут. Ты, конечно, уже невеста, да еще такая красавица! Матушка-то моя обрадовалась бы, скажи я ей, что хочу на тебе жениться. Плохо ли было бы заключить нам с тобой по закону, как говорится, счастливый союз на сто лет? Но если сейчас не побороть мимолетное чувство и сойти с пути добродетели, то ты все равно не будешь счастлива, а я не смогу считать себя порядочным человеком. К тому же, если мы не поженимся и людям станет известно, что ты уже была с мужчиной, судьба твоя будет загублена. Давай подождем до завтра и скажем родителям. А вдруг обе семьи воспротивятся нашему браку?

Девушка выслушала Нинджи, пыл ее охладел, и она ушла. А он на следующий день все рассказал своей матери, и они вскоре перебрались в другое место, подальше от дома этой девушки.

Убило молнией

Переводчик Син Ынджу — сын Син Ёна, начальника переводческого приказа. Неоднократно бывал он в Китае и дослужился до больших чинов. Кроме того, он торговал: и потому был очень богат. Его отец, Син Ён, уже не служил — ему было восемьдесят лет, — жил отдельно и мог рассчитывать только на поддержку своего сына. Сам-то Ынджу был хорошим сыном, а вот жена его была женщиной жадной и злой.

Когда в доме варилась еда, Ынджу велел жене посылать и отцу. Но та, договорившись со служанкой, скармливала все своей дочери.

— Свекор хорошо поел, — показывала она Ынджу пустую посуду. — Видите, ничего не осталось!

А тот этому верил. И еще: когда Ынджу каждые три луны получал жалованье очищенным рисом, он непременно приказывал отделять часть риса для отца. А жена его от отцовской доли рис отсыпала, в остаток на каждый маль подмешивала по два-три тве песку.[139] Ынджу и тут ни о чем не догадывался.

Однажды Ён зашел к сыну. «День велик, — подумал Ынджу, — до ужина еще далеко, а батюшка, наверно, проголодался!»

— Сейчас я должен кое-куда сходить, — сказал он жене. — Отец, наверно, проголодался. Угости его, приготовь закусить и выпить!

Когда Ынджу ушел, Ён стал ждать, не покормят ли его. Но вот уже наступил вечер, а поесть все не предлагали. Тогда, поняв, что невестка угощать его не собирается, Ён взял свою палочку и ушел голодный.

Когда Ынджу узнал, об этом, он стал укорять жену. А та разозлилась, замахала руками.

— Да разве могла я допустить такое? Да пусть меня убьет молнией, если я его не накормила! — кричала она.

На следующий день Ынджу отлучился из дома, остались только жена, дочь да служанка. Вдруг черные тучи надвинулись со всех сторон, хлынул проливной дождь, и средь бела дня в деревне стало темно, как ночью. Загрохотал гром, и молния ударила прямо в дом Ынджу. Трижды грохнуло так, будто раскололось небо и разверзлась земля! А затем небо вдруг прояснилось. Когда соседи зашли в дом Ынджу, они увидели, что его жена, дочь и служанка лежат рядышком, голова к голове, и все мертвые. А черепица на крыше целехонька, ни одна не расколота!

— Ынджу был непочтительным сыном! — стали кричать люди. — Он совсем распустил свою жену и дочь. Оттого так и получилось.

В результате Три учреждения во всем обвинили Ынджу, и он умер под палками.

Как сватали мышонка

Тот, кто рассчитывает возвыситься при помощи брака, как правило, терпит неудачу.

В старину у некой пары супругов — полевых мышей было чадо, которое они страстно любили. И вот настало время женить его.

— Эй, матушка! — сказал однажды папаша-мышь, поглядев на мышь-мамашу. — Мы родили нашего сыночка, берегли его пуще золота, пуще яшмы, прекрасно воспитали, и теперь он стал совсем взрослым. Пришла пора женить его. Впрочем, в целом свете не вижу я пары для нашего драгоценного мальчика. Я женю его только на такой девушке, чья семья не имеет себе равных по знатности!

И с тем папа-мышь отправился сватать сына. А в мире не имеет себе равных лишь Небо. «Породнюсь-ка я с Небом!» — решил папа-мышь.

— У меня родился сын, — обратился он к Небу. — Я лелеял его, как драгоценное сокровище, ни с чем в мире не сравнимое, отлично воспитал. Потому и женить его должен на девушке, род которой не имеет себе равных в мире. А разве есть другой такой род, кроме вашего? Если бы вы согласились, я с удовольствием породнился бы с вами!

— Я простираюсь над землей, создало все сущее в мире, и нет надо мной никого, — ответило Небо. — Но Облако может закрыть мой лик, мне с ним не справиться!

И тогда мышь-отец пошел к Облаку.

— У меня есть сын, — сказал он ему. — Я люблю его, как бесценное сокровище. Он хорошо воспитан. Поэтому хочется мне породниться с семьей, не имеющей себе равных в мире. Говорят, что, пожалуй, только вы непобедимы. Не хотите ли породниться с нами?

— Я могу заполнить собою весь мир, — ответило Облако, — а когда закрываю солнце и луну, все на земле погружается во мрак. Однако Ветер может меня рассеять. Только Ветру не могу я противиться!

И тогда мышь-отец направился к Ветру.

— Своего любимого, единственного сына, — сказал он Ветру, — я хочу женить на девушке из рода, не имеющего себе подобных. Видно, только ваш род таков в поднебесье. Нельзя ли к вам посвататься?

— Я могу ломать большие деревья, — ответил Ветер, — сметать огромные дома, разрушать горы и волновать море. Там, где я пролетаю, — все уничтожаю на своем пути. Только вот Милосердного Будду, что стоит в поле у Квачхона, мне никак не повалить. Куда мне против квачхонского Милосердного Будды!

Мышь-отец, подумав, что Ветер, наверно, прав, явился к квачхонскому Милосердному Будде и в тех же словах предложил с ним породниться.

— Я возвышаюсь посреди поля, — ответил Милосердный Будда, — пройдут тысячелетия, а я все буду незыблем. Вот только боюсь я полевых мышей: разроют они землю у меня под ногами — я непременно упаду. Могу ли я устоять против полевых мышей?!

Услышав эти слова, мышь-отец немедленно возвратился к себе домой. Он решил, что и в самом деле только его род в поднебесье не имеет себе равных, и женил своего сына на такой же точно мыши-полевке.

А бывает, что и люди тщетно тратят силы в погоне за легкой долей. Разве в этой истории со сватовством мышей они не узнают себя, как в зеркале?

Чон Джадан

Это было время, когда в нашей стране вновь начались гонения на ученых. Многие сонби от отчаяния иногда опускались до лжи и распутства, а иные, чтобы спастись, прикидывались сумасшедшими.

Сонби Чон Джадан, от природы веселый и радушный, был известен как отличный сочинитель прозы и стихов. Но даже и ему случалось притворяться безумцем.

В саду некоего министра росло удивительное грушевое дерево: только с наступлением осени оно густо покрывалось золотистыми цветами.

Однажды ночью Джадан прогуливался с друзьями около этого министерского сада. Светила ясная луна.

— Кто может нарвать груш? — спросил кто-то.

— Я могу! — живо выступив вперед, бездумно воскликнул Джадан.

— Министр — человек очень злой. За малейшую оплошность ом забивает своих слуг до смерти. Поймают — беды не миновать! — предостерегали друзья, недоверчиво поглядывая на Джадана.

— А чего мне его бояться? — громко рассмеялся Джадан, сбрасывая с себя одежду.

С мешком в руках перескочил он нагишом через ограду и взобрался на грушевое дерево. Спокойно срывая груши, наполнил мешок. От яркой луны было светло, как днем.

А у министра находился какой-то важный гость. Как раз в это время он захотел полюбоваться луной, и все расположились именно под этим грушевым деревом. Сюда же перенесли и столики, а кисэн стала разливать вино. Вот уж чарка несколько раз обошла по кругу. И вдруг кисэн — она как раз стояла перед гостем и подносила ему вино — неудержимо расхохоталась! Министр страшно разгневался, позвал слугу. Тот грубо подтащил кисэн к министру и бросил ее перед ним на колени.

— Как ты посмела смеяться перед таким высоким гостем? — грозно закричал министр.

— Конечно, я веду себя неприлично, — оправдывалась кисэн, — и надо бы меня строго наказать, убить даже. Но ведь странно, что на дереве сидит какой-то совершенно голый мужчина и подглядывает за нами. Глупый смех невольно вырвался у меня, прежде чем я успела доложить вам об этом!

Министр глянул на дерево, несказанно удивился и приказал человеку спуститься вниз. Джадан спустился с дерева и, почтительно сложив руки, приветствовал министра. Он нисколько не смущался, держался так, будто вокруг не было ни души. Министр спросил его имя и узнал, что перед ним Чон Джадан. А в то время о замечательных сочинениях Джадана все уже были наслышаны — и знать и простые люди.

— Как ты посмел средь ночи воровать груши в чужом саду? Это же вопиющее беззаконие! — бранился министр. — Ну да ладно, — неожиданно смягчился он, — поскольку ты сонби, придется тебе откупиться стихами!

Он задал Джадану такую строку и приказал сочинить дальше:[140]

Осень прохладу опять

в села несет и в предместья…[141]

Как только прозвучала эта строка, Джадан тут же закончил стихотворение. Министр и гости очень хвалили его, усадили на почетное место, угощали вином и всю ночь весело развлекались.

Среди стихов, которые сочинил Джадан, были и такие строфы:

Ночью сидел Су Цзы-чжань,[142]

книгу читал у окна.

Ветер средь сосен свистел,

дождь не стихал над горами.

Осенью той Бо Лэ-тянь[143]

гостя в ладье провожал.

Клены шумели во мгле,

тихо тростник шелестел.

Дальше забыл, не могу вспомнить. У нас на родине очень любят произведения Джадана.

* * *

Еще в молодости, когда Джадан выдержал экзамены, он был назначен чиновником в хранилище королевских рукописей. Однажды он ехал верхом по улице Сеула. В одном из домов женщина жарила гороховые лепешки и тут же выкладывала их на столик под окном для продажи.

У Джадана мгновенно разыгрался аппетит. Он спешился и потихоньку подошел к воротам. Незаметно вытащив из шторы камышинку, он ловко подцепил ею лепешку, затем еще и еще. Он стоял, как ни в чем не бывало, и поедал лепешки одну за другой.

Кончив печь, хозяйка вышла на улицу и вдруг увидела пустой столик. Удивившись, она заподозрила соседей, но те сказали:

— У ворот стоит какой-то человек. Не он ли перетаскал ваши лепешки?

Хозяйка схватила Джадана за полу и стала яростно браниться.

— Да, спасибо, спасибо! — дурачился Джадан. — Вы, конечно, хотите угостить меня еще и вином. Но лепешки я люблю, а вот вина терпеть не могу. Отпустите меня, пожалуйста!

Вот таким веселым и добродушным был он всегда. Когда Джадану пришлось отправиться в ссылку, случилось ночевать ему в каком-то доме на берегу реки. Во сне он увидел государя. Взволнованный, Джадан сочинил такое стихотворение:

Я владыку любимого

встретил во сне,

Утомленным, усталым

он был, как и прежде.

Я проснулся, увидел:

лежу у окошка…

Ветер злобно хлестал

опустевшую реку,

Месяц скрылся в потемках

за горной вершиной.

А некоторое время спустя Чон Джадан покинул этот мир.

Поэты видят одинаково

В прошлом году я однажды ночевал в храме Сончхонджонса. В полночь я вдруг проснулся и услышал звук, напоминающий шум дождя.

— Что это? Дождь? — спросил я.

— Нет, — ответил монах, — это шумит водопад.

И я тут же сочинил такое стихотворение:

В третью луну

в отдаленных горах

Слышится

жалобный голос кукушки.

Дремлет отшельник

средь облачных круч,

Сон не несет ему

успокоенья.

В полночь, проснувшись,

услышал он гул:

— Это не дождь ли

шумит над горами?

— Это не дождь, —

отвечает монах, —

Это по скалам

бежит водопад!

Потом пришел какой-то путник и прочел такую строфу из стихов Сонгана Чон Чхоля:[144]

Шум я услышал

в пустынных горах:

Дождь ли тревожит

опавшие листья?

Вместе с монахом

мы вышли, глядим —

Это ручей

меж деревьев струится!

Говорят, что поэты видят одинаково. Поистине верные слова!

Неизвестные авторы

Выдал замуж пятерых девиц

У Ли Гванджона, уроженца Ёнана, второе имя было — Докви, а псевдоним — Хэго. В год кею[145] правления короля Сонджо он стал чинса, а в год кёнин[146] выдержал и чиновничьи экзамены.[147] Когда Ли Гванджон стал правителем уезда Янджу провинции Кёнгидо, держал он одного сокола и каждый день отправлял сокольничего охотиться на фазанов.

Один раз сокольничий отправился на охоту, да и пропал на всю ночь. Воротился он только утром, хромая на одну ногу. Ли очень удивился и спросил, что случилось. И сокольничий, смеясь, рассказал ему вот что:

— Вчера на охоте пустил я сокола, но фазана не взял, да и сам сокол куда-то запропастился. Ходил я, ходил вокруг, искал, искал, а он, оказывается, сидит себе на верхушке дерева перед воротами какого-то дома. Хозяином того дома оказался чвасу Ли. С превеликим трудом подманил я сокола, взял на руку. Тотчас собрался я возвращаться, да вдруг услышал за изгородью звонкие голоса. Я заглянул в щель. Пятеро бойких девиц, здоровенных, как лошади, сбились в кучу, а потом вдруг ринулись в мою сторону! Вид у них был такой устрашающий, что я испугался — не побили бы палками! Хотел было спрятаться, да поскользнулся и поранил ногу о камень.

Солнце уже село, становилось темно. На душе было неспокойно. Однако из любопытства я спрятался в деревьях у ограды и стал подглядывать.

«Как скучно! — говорили девицы друг с другом. — Не сыграть ли нам в тхэсу?»[148]

Все дружно согласились. Одна из девиц, с длинными, до земли волосами и увядшим лицом, стала тхэсу. А остальным девушкам выпало быть: одной — чвасу, другой — хёнбаном, третьей — кынчханом, четвертой — сарёном.[149]

Девушка-тхэсу села на высокий камень, остальные окружили ее.

— Арестовать и привести сюда чвасу! — приказала тхэсу.

Хёнбан тут же вызвала кынчхана и передала приказ. Та, в свою очередь, передала приказ девушке-сарёну. Сарён схватила чвасу и бросила ее на колени перед тхэсу.

— Брак — дело очень важное в жизни человека, — начала обвинительную речь тхэсу громким голосом. — А ведь твоей младшей дочери уже более двух десятков лет. Сколько же тогда старшим? Почему ты вынуждаешь бессмысленно стариться в девичьей своих пятерых дочерей? Ты что, хочешь сделать их калеками? Да за такое преступление тебя надо казнить!

— Разве я, жалкий простолюдин, не понимаю этого? — оправдывалась чвасу, распростершись в поклоне. — Но хозяйство у меня бедное, а дочерей-то пятеро. Не могу я сделать им приданое и справить свадьбу. Вот как получается!

— Да если бы ты вовремя позаботился об этом, так нашлись бы и средства. Одежду можно было бы одолжить, а вместо угощения обошлись бы и миской воды. Это не помешало бы брачной церемонии. Так что твои слова не оправдание! — бранилась тхэсу.

— У меня, ничтожного, дочерей не одна и не две. Всем и женихов-то не подыщешь! — продолжал оправдываться чвасу.

— Если бы ты как следует нас сватал, — снова прикрикнула тхэсу, — то уж давно нашел бы женихов! И у всех твоих пятерых дочерей были бы теперь мужья. Говорят, что в такой-то деревне живут чвасу Сон, пёльгам О, чхангам Чхое,[150] в такой-то деревне — чвасу Ан, в такой-то деревне — пёльгам Ким. И у всех у них есть сыновья-женихи. Они могли бы стать мужьями твоих дочерей. И родом они для тебя подходящие. Так что никаких препятствий быть не должно!

— Я попробую действовать по вашему приказанию, — смиренно сказала чвасу, — но они ведь непременно ответят, что, мол, я беден. И ничего из этой затеи не получится!

— Да, уж конечно, ты должен как следует постараться. Стоило бы всыпать тебе хорошенько, но, принимая во внимание твое положение, пока прощаю. Живо заключай помолвку и устраивай свадьбу! А не сделаешь этого — будешь строго наказан! — И тхэсу велела увести чвасу.

Все пятеро девиц дружно рассмеялись. Зрелище было поистине забавным. Пока я смотрел, как играют в тхэсу, настала ночь. Пришлось мне остановиться в трактире. Вот только что вернулся!

Выслушав рассказ охотника, Ли Гванджон от души расхохотался. Он вызвал деревенского старосту, спросил его о семье чвасу Ли, о его дочерях.

— Чвасу Ли, — ответил тот, — хоть и является главой округи, хозяйство имеет бедное, сыновей нет, а дочерей целых пятеро. Все они перестарки, по бедности их никак было не выдать замуж.

Ли Гванджон тут же послал чиновника отдела церемоний за чвасу Ли.

— Я позвал тебя, — сказал он, когда тот пришел, — чтобы кое о чем посоветоваться, поскольку ты имеешь опыт службы в деревне.

Потом он спросил о его семье.

— Нелегкая у меня судьба, — пожаловался чвасу, — нет ни одного сына, только пятеро никчемных девок!

— И всех замуж выдал?

— Да ни одной не смог выдать!

— А по скольку же им лет?

— Уж и самое крайнее время ушло!

Продолжая расспрашивать, Ли Гванджон выяснил, что все ответы девушки-чвасу в игре, о которой он только что слышал, полностью совпадают с действительностью. Он напомнил чвасу Ли и о женихах в соседних деревнях, о которых говорили девицы:

— Почему ты не посватал дочерей в этих домах? — спросил он.

— Так ведь они не захотят женить своих сыновей на моих дочерях: я человек бедный.

— Я сам выдам твоих дочерей замуж! — заявил Ли Гванджон и тотчас же вызвал тех пятерых чиновников из соседних деревень. — Говорят, что у всех у вас есть взрослые неженатые сыновья, — обратился он к ним. — Так ли это?

— Да, есть.

— Они уже помолвлены?

— Пока еще нет.

— Слышал я, — сказал тогда Ли Гванджон, — что в некой деревне, в доме у чвасу Ли, пятеро дочерей. Думаю, что и его семья и ваши семьи одинаково родовиты и положение у вас равное. Почему бы вам не породниться? Я сам и сватом мог бы быть и свадебной церемонией распорядиться. Что вы на это скажете?

Все пятеро в нерешительности молчали.

— Ваши семьи подходят друг другу, — продолжал Ли Гванджон, — и раз вы не хотите женить своих сыновей на девушках из хорошей семьи, значит, дело только в их бедности? Что же, по-вашему, девушке из бедной семьи только и остается, что состариться с заплетенными косами, сидючи в родительском доме? Впрочем, я уже огласил помолвку, не осмелитесь же вы теперь возражать! — Он вынул пять листов бумаги, положил перед ними и строго сказал:

— Напишите саджу[151] и подайте мне!

— Почтительно повинуемся! — с поклоном ответили все пятеро.

Каждый составил саджу и передал Ли Гванджону. А он, узнав возраст женихов, распределил между ними девушек и приказал готовиться к свадьбе.

— Свадебные наряды должны быть приготовлены в домах женихов. Чвасу Ли не смейте беспокоить! — распорядился он на прощанье.

Свадьбу Ли Гванджон приказал устроить не позднее, чем через десять дней. Велел доставить в дом невест тканей, денег и риса из домов женихов, словом — все, что нужно для свадебной церемонии. А в день свадьбы он сам явился в дом господина Ли, распорядился установить ширмы, а всю утварь для церемонии взять из управы. Во дворе были установлены пять столов, и все пять пар одновременно свершили брачную церемонию. Зрители стояли вокруг стеной, и не было ни одного человека, который не восхищался бы поступком Ли Гванджона.

Потомки Ли Гванджона преуспевали в жизни, достигая блестящих успехов на службе. И, как говорили люди того времени, все это происходило потому, что много добрых дел совершил Ли Гванджон в жизни. А сам Ли Гванджон был внесен в списки «Безупречных чиновников» и назначен начальником Ведомства и членом совета Киса.[152]

Наказан розгами

Начальнику Ведомства Хон Увону[153] в юности, еще до экзаменов, случилось отправиться в некую сельскую местность. День клонился к вечеру, а до постоялого двора было еще далеко. Хон Увон добрался до маленькой — в два-три дома — деревушки при дороге, зашел в один дом и попросился переночевать. Хозяин пустил его. А в семье было всего три человека: старики муж с женой да молодая сноха.

— Нынешней ночью надо приносить жертвы душам усопших родственников, — сказал после ужина старик хозяин, — и нам с женой нельзя не пойти. Молодой снохе придется остаться дома одной. Мне очень неловко, но прошу вас — присмотрите хорошенько за домом! — попросил он Хон Увона. А снохе наказал: — Пока нас не будет дома, изволь позаботиться о госте! — и ушел вместе со старухой.

Сноха проводила стариков, заперла ворота. Затем в маленькой — всего в один кан — комнатушке она уложила гостя спать, а сама села рядом и стала прясть при светильнике.

Тайная мысль не давала покоя Хон Увону: «Женщина хоть и деревенская, но уж так хороша собой! А дома никого нет, мы вдвоем в одной маленькой комнатушке. Она ведь тоже молоденькая…». И он решил испытать женщину. Притворившись спящим, подвинулся к ней и положил ногу ей на колени. «Измучился, бедный, в дальней дороге. Как спит беспокойно!» — подумала женщина и осторожно обеими руками сняла ногу Хон Увона со своих колен. А он немного погодя опять положил на нее ногу. И женщина снова сняла ее. «Не очень-то решительно она противится!» — неверно истолковав поведение молодой женщины, подумал Хон Увон и в третий раз положил ей ногу на колени.

Тут только женщина и догадалась об истинных намерениях гостя. Она стала сердито его расталкивать, но Хон Увон притворился крепко спящим. И только после того как она несколько раз сильно встряхнула его, он потянулся и что-то, будто сквозь сон, пробормотал.

— Вы ведь янбань и книжки читаете. Должны бы иметь понятие о чести! — воскликнула женщина, подымая и усаживая Хон Увона. — Да вы что, не знаете, как мужчина должен вести себя с женщиной? Родители-то мужа вам доверились, даже присмотреть за домом просили. А вы, затаив на сердце недоброе, так позорно себя ведете. Разве это достойно янбаня? Вас непременно нужно побить по икрам. Извольте сейчас же выйти и принести розгу!

Так сурово она его разбранила. А Хон Увон, слушая ее, не знал, куда деваться от стыда, — лицо его залила краска. Убоявшись суровых и справедливых слов этой женщины, он вышел и принес розгу.

— Засучите штаны! — строго приказала женщина.

Хону ничего не оставалось делать, как повиноваться.

Сильно отхлестав его по икрам, женщина пообещала:

— Вот вернутся завтра родители мужа, я непременно им все расскажу. А сейчас извольте спать! — И она снова принялась прясть, как ни в чем не бывало.

— Хорошо ли, гость, отдохнул у нас? — спросили Хона вернувшиеся наутро старики супруги.

А Хон даже и ответить ничего не смог, сидел молча. Тогда сноха доложила им о ночном происшествии.

— Ты честная женщина, я об этом знаю, — сказал старик, — потому и оставил тебя наедине с гостем. Но что ты наделала? У мужчины дрогнуло сердце при виде такой красотки — что ж тут удивительного? Могла бы по-хорошему вразумить его. Как же ты посмела побить гостя?!

Приказав ей заголить икры, он отхлестал ее той же самой розгой, которой она побила Хон Увона.

— Деревенская женщина, — сказал он Хону, — по невежеству своему осмелилась оскорбить гостя. Позор мне!

Хон смущенно поблагодарил хозяина и ушел. В этот день он снова прошел несколько десятков ли. И, когда стемнело, ему опять пришлось зайти в один деревенский дом переночевать. В этом доме жили только молодые супруги.

— Мне по спешному делу надо пойти в одно место, — сказал хозяин Хону, когда они отужинали. — В десятке ли отсюда. Вернусь завтра, рано утром. Надеюсь, гость будет почивать спокойно. А ты, — приказал он жене, — хорошенько ухаживай за гостем! — и ушел.

Комната состояла из верхней и нижней половин, отделялись они раздвижной стенкой. Хозяйка легла на нижней половине, Хон — на верхней. Он был жестоко наказан прошлой ночью и даже думать не смел о чем-нибудь подобном.

— Эй, гость! — окликнула Хона женщина, как только стемнело. — Наверху неудобно, да и холодно. Идите-ка спать ко мне!

— Да нет, мне не холодно! — ответил Хон, и хотя женщина еще два-три раза звала его, он и слышать не хотел.

Но тут вдруг он почувствовал, что женщина открывает к нему дверь! Он не поднялся, только крепко припер дверь спиной, не позволив ее открыть. Женщина принялась громко стучаться. Она не могла пересилить свою похоть, на все лады соблазняла Хона и даже попыталась раздвинуть стенку. А убедившись, что это ей не удастся, женщина рассердилась.

— Да что это за мужчина? Я таких еще не видывала! — насмешливо крикнула она. — Ну, если не ты, так разве нет других?! — Пнув ногой наружную дверь, она вышла на улицу.

Вскоре женщина вернулась с каким-то проходимцем. Они сразу же принялись распутничать. А потом, угомонившись, захрапели. Немного погодя появился муж. Он кинулся прямо в свою комнату и зарезал ножом обоих. Потом быстро вышел, встал под окном той комнаты, где спал Хон, и тихим голосом окликнул его:

— Гость, вы спите?

— Кто это?

— Это я, хозяин. Пожалуйста, отоприте мне вашу дверь!

Хон, зная, что этот человек только что совершил убийство, сильно перепугался. Но ведь за ним не было никакой вины, и потому он открыл дверь.

— Вы поистине великий человек! — восхищенно воскликнул хозяин. — Да много ли найдется молодых мужчин, которые не впали бы в искушение, оставшись вдвоем с молодой женщиной ночью, в спальне, разделенные лишь тонкой перегородкой? А том более, если женщина их соблазняет? Я давно уже подозревал эту мерзкую тварь. Все хотел поймать с поличным, да случай не представлялся. А вчера, как увидел вас, так и подумал, что, мол, внешность у него привлекательная и эту бабу непременно к нему потянет. Поэтому я нарочно сказал, что ухожу, а сам спрятался под окном и все видел. Эта подлая тварь вас всячески соблазняла, но вы не поддались. Тогда, не сумев обуздать свою похоть, она привела соседского парня. Увидя, как спят эти распутники, в порыве гнева я зарезал ножом обоих. А ведь поддайся вы этой бабе — страшно сказать! — и вам не миновать бы моего ножа! Много видывал я разных людей, но такого благородного, честного человека, как вы, встретил впервые. Теперь вам нельзя здесь оставаться. Идемте, нам надо уйти до свету!

И Хон последовал за этим человеком.

— Я забыл кое-что сделать, — сказал хозяин, пройдя несколько шагов. — Пойду подожгу дом. Подождите меня немного!

Тут же он повернулся и вошел в свой дом. А Хон, решив, что ждать этого человека нет никакой надобности, пошел один. И когда, отойдя немного, оглянулся, — увидел, как вдалеке пламя взметнулось к небу!

Впоследствии Хон Увон держал экзамены, был назначен губернатором провинции Канвондо. Следуя к месту назначения, среди людей, расчищающих дорогу, неожиданно встретил того человека. Он стоял у дороги с метлой в руках. Они побеседовали, вспомнили о прошлом. А после вступления в должность Хон Увон послал ему богатые подарки.

Свинья съела водопад

Некоего человека назначили правителем Чиняна. Был он жаден и жесток с подчиненными. В алчности своей он зашел так далеко, что даже деревья и дикие плоды с гор приказывал тащить к себе. Не брезговал он и овощами с чужих огородов. Не оставлял в покое даже буддийские храмы.

Однажды встретил он монаха из храма Унмунса.

— А что, — неожиданно спросил правитель, — ваш водопад у храма в эту пору, верно, очень хорош?

Перепуганный монах, решив, что правитель опять чего-то потребует, впопыхах брякнул:

— Куда там! Его еще летом сожрала дикая свинья!

Горная беседка Хансон является достопримечательностью Квандона. Поэтому повозки и верховые лошади приезжающих на прогулку чиновников скапливаются здесь постоянно. И вот приготовление угощений, подарков, связанные с этим издержки и всевозможные работы так надоели местным жителям, что они стали недовольно ворчать: «Пришел бы однажды тигр да утащил бы куда-нибудь беседку этих бездельников!». А потом слова эти, вышедшие из уст народа, как-то сами собой вылились в стихи:

Вот ведь смогла же свинья

целый сожрать водопад?

Что же беседку Хансон

тигр не утащит от нас?

Если бамбук твой

В старинной деревушке Чуджин жил один человек, которого называли сонсэн Ун Су. Был он со странностями. Построил себе здесь крытый соломой домишко в два-три кан, по примеру Тао Юань-Мина[154] выращивал хризантемы, а в пруду, будто Чжоу Мао-шу,[155] разводил лотосы. Ун Су очень любил природу. Он срывал банановые листья и кормил ими оленей. Он приручал журавлей, бросая им сосновые семена. Временами, праздно развалясь, читал Ун Су главу «О продлении жизни» Чжуан-цзы[156] либо цитировал «Рассуждения об удовольствиях» Чжун Чжан-туна.[157] Любил он свежий ветерок по утрам в саду, вечерами любовался опускающимся за вершины гор солнцем.

Шляпа соломенная одна —

это лесной отшельник.

Множество чайничков,

полных вином, —

Это даос

захмелевший.

В небе пустынном

сверкает луна,

Мчит

журавлиная пара…

Дерево персика

в зелени все…

Сколько цветов запестрело!

Вот даже и в стихах говорится, что, покинув суетный свет, как это сделал Ун Су, можно попасть в совершенно иной, неземной мир. А еще раздобыл где-то Ун Су необыкновенный бамбук и посадил его у себя в саду. Колена бамбука были причудливо изогнуты, каждый побег кривился как-то по-особенному. И если был он вывезен не из Циюй, то уж непременно из Аншаня! Ун Су неустанно над ним трудился — унавоживал, окучивал, подрезал. День и ночь любовался он бамбуком, на все лады его лелеял.

Ясной ночью

чист его шелест,

Душным летом

он свежесть приносит!

Красота-то какая! Да можно ль без такого друга прожить хоть один день?

Без еды —

человек похудеет,

Без бамбука —

душа оскудеет…

Будет пища —

он вновь пополнеет,

А бездушье —

оно не исчезнет!

А еще Ун Су любил цветы сливы, как Линь Бу.[158] Подобно господину Ли,[159] обожал он необыкновенные камни!

И вот этот самый бамбук вдруг пророс сквозь ограду и пустил побеги в чужом дворе. Разрастаясь мало-помалу, новая поросль оказалась еще лучше, чем была у Ун Су.

А вообще-то Ун Су был человек туповатый и не сразу сообразил, что к чему. Но потом вдруг его пробрало.

— Семена-то ведь мои, — сказал он соседу, — и как же это получается, что владеешь бамбуком ты? — И, отыскав столь веский довод, Ун Су вознамерился было срезать соседский бамбук.

— Семена, конечно, твои, — возразил ему, однако, старик сосед, — но ведь они проросли в моем дворе. Чей же может быть бамбук, как не мой?

Так, препираясь друг с другом, уподобились они княжествам У и Чу, оспаривавшим шелковицу, что росла на границе. Ссорились они, будто Юй и Шуй из-за пограничной грядки. И трудно было разобраться, кто из них виноват, кто прав. Кто мог разрешить их спор? Сцепившись, как птица-рыболов с моллюском, они не могли оторваться друг от друга. И хотя прошло уже полдня, конца сражению было не видать. А ночью Ун Су все-таки срезал бамбук у соседа.

После этого случая прошло, пожалуй, около года. И вдруг соседский бык покрыл корову Ун Су. Когда корова отелилась, мигом прибежал старик сосед, схватил теленка на руки и понес к себе.

— Ты что же это средь бела дня хватаешь чужого теленка? — рассвирепел Ун Су.

— В прошлом году, — спокойно возразил сосед, — ты срезал на моем дворе бамбук, который вырос из твоих семян. Ну что же, пожалуй, ты был прав. Этот теленок — от моего быка. Разве не справедливо, что я беру его?

И тогда они пошли с жалобой в уездную управу.

— У каждой вещи есть свой хозяин, — решил правитель, — и если хозяин потерял ее, то она должна быть ему возвращена. И бамбук и теленок возвращены каждый своему хозяину. На что же вы теперь жалуетесь?

Загрузка...