Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

«Ну, точно, я попал в ад!» — подумал Донател­ло и остановился.

Вокруг него мельтешили, копошились какие-то насекомые, ящерицы, хамелеоны. И все это шепта­ло, все говорило, стонало.

— Будь проклята, будь проклята трижды моя прошлая жизнь! — ворчал огромный синеватый че­реп,— много мне принесли мои сокровища, я был хозяином огромного предприятия и прибыл сюда с далекой северной планеты, где туман и холод! Сколько живых существ я поубивал своими побо­ями и насилием, сколько их жен, дочерей и сестер я купил! И вот! Теперь я обращен в голый череп, а душа моя вселилась в паука-вампира, который питается кровью живых душ, попадающих на эту Мертвую Землю. Лучше бы убил меня кто!

— А мы были лучше, лучше, чем есть! — крича­ли хором два или три розовых маленьких черепа, открывая и закрывая зубастые рты,— но у нас не осталось детей... Мы сами не захотели их иметь. Мы захотели иметь все, кроме детей. Ах, если бы у нас были потомки, мы бы заботились о них, корми­ли бы их и поили,— и черепа снова с лязгом захло­пали, заскрежетали зубами.

— А я всегда стремился сюда! — донесся чей-то гнусавый голос.

— А я хоть ни думал ни о чем, но причинял не­вольно зло!

— Взгляни на меня!

— Нет, на меня!

— Посмотри на меня! Донателло!

— Выслушай мой рассказ!

Посмотри, как я красива! — лязгали зубами десятки черепов, усеявших мертвый берег.

— Ты умрешь от неведения, жажды и голода! ­зашептал желтый череп,— сломай один из моих зу­бов, там таится чистая, прозрачная как кристалл, что светится на лбу Будды, как лед, холодная вода...

— Не стану пить мертвечину! — не удержался Донателло и сжал рукоятку меча.

— Выпей! Выпей! И ты найдешь кристалл Буд­ды! Он поможет тебе! Донателло! Ты обретешь силу! Ты поможешь друзьям! Взгляни! Взгляни в мои глаза, Донателло! Взгляни! Я тебе не сделаю зла. Взгляни! От них нельзя оторваться. Таковы были они тогда, когда я была женщиной. Я люби­ла песни и пляски, наряды, золото и самоцветы. И я имела их. И вот теперь от меня живые бегут, я страшнейший череп, и душа моя должна искать человеческой крови для царицы пауков Айхивор, кровожадной и бледной повелительницы. Нет кро­ви в сердце паучихи Айхивори: бледная, как покой­ница, посиневшая, она требует все новых и новых живых душ. И твои друзья, Донателло, принесутся ей в жертву. Они уже спрятаны в огромный кокон и подвешены рядом с ужасной паучихой. Румянец зла, как зарево пожара, вспыхнет вскоре на блед­ных ее щеках. И страсть омрачит ей рассудок. Эта гнуснейшая пожирательница живых душ — Космический вампир. Но я могу помочь тебе, Дона­телло! Вырви зуб из моей челюсти и испей воды! Ты найдешь кристалл Будды! Этот кристалл при­несет всем нам освобождение! И тебе! И твоим друзьям! Смелей! Будь смелей, Донателло! — гну­савил череп.

Шепот, стон и плач, сопровождаемый лязгом, треском, чавканьем, заполнили берег.

— О Будда! К чему я питался мясом животных. Зачем я их убивал, чтобы жить? Зачем?

— А я?

— И я тоже! О Будда!

— О Великий Милосердный Будда!

— Спаси нас!

Преодолевая тошноту и отвращение, Донателло одним ударом меча выбил почерневший зуб из пасти черепа.

Немыслимый поток света, воздуха и влаги хлы­нул ему прямо в лицо. Донателло не успевал де­лать глотки, как вдруг чей-то ласковый голос про­пел ему совсем рядом:

— Жемчужины слез

Окропили атласное платье.

Юноша знатный

Злом за доброе мое платит.

Видно, не зря

Сестрица увещевала:

«Слишком доверчивой

Девушке быть не пристало...

Но лишь о нем

Думы мои девичьи

Как непростительно

Это его безразличье!

Раздался легкий шелест невидимых крыльев, чей-то девичий смех.

— Не бойся, Донателло! Пойдем на корабль! Я провожу тебя! Все будет хорошо, ты увидишь!

И та же невидимая рука повела его прямо к палубе заброшенного судна.

В каждом из трюмов Донателло увидел еще не­сколько трупов. По всей вероятности, это были члены экипажа, на лице у каждого застыла та же благоговейная улыбка напряженного ожидания.

— Все они искали кристалл Будды, чтобы обрес­ти власть, но ни один не достиг цели! — со сме­хом пролепетал нежный голосок невидимой спут­ницы.

— Но почему? — недоуменно спросил Дон.

— Потому что... потому что не умели петь песен и каждый был занят только собой! — и вновь Дона­телло услышал нежное пение своей черепашьей песни:

— Эй, Черепахи! Эй

не робей! Вперед!

Черепахи! Вперед!

Для того, чтобы достать кристалл Будды, нужно много любви, Донателло! Очень много! — со вздо­хом добавила его невидимая попутчица.

— Но хватит ли у меня любви? — спросил Дона­телло.

Послышался нежный вздох. Что-то горячее кос­нулось его лица. Он почувствовал пылкую неж­ность поцелуя.

— Теперь хватит...— прошептал голос.

НА КОРАБЛЕ

Донателло входил и выходил в разные двери. В каюте капитана он увидел лысого мужчину, вернее, то, что от него осталось, склонившегося над какой-то книгой.

Донателло осмотрелся по сторонам. Его окру­жало множество ящиков разной величины, вмонти­рованных в стены каюты. В каждом из них лежали какие-то бумаги с цифрами и иероглифами, лупы, циркули, какие-то электронные приборы.

Стоящий на столе магнитофон прокручивал одну и ту же запись какого-то разговора:

Низкий мужской голос, странно прищелкивая языком, говорил:

— Я безмерно вас уважаю. Меня очень огорчит, если я буду вынужден принять крайние меры... Через паузу ему отвечал голос другого мужчины, вероятно, принадлежащий тому, кто остался си­деть за капитанским столиком, склонившись над развернутой книгой. Это был голос лысого капита­на судна.

— Вам поручено меня убить?

— Если подозрения нашей разведки подтвер­дятся,— отвечал его гость.

— Какие именно?

— Вас считают гениальнейшим ученым нашего времени.

Слышно было, как зашелестели страницы какой-то книги.

Капитан сказал:

— Я человек и ничего более.

— Наша космическая разведка держится другой точки зрения,— ответил гость.

— А что вы сами обо мне думаете? — резко спросил капитан.

— Я полагаю, что вы величайший ученый всех времен.

Повисла долгая пауза. Слышно было, как тикали бортовые часы.

— А как же ваша космическая разведка напала на мой след? — вдруг спросил капитан.

— Благодаря мне. Я случайно прочел вашу книгу об основах новой физики. Сначала я счел ее ребячеством. Но потом пелена спала с моих глаз. Я встретился с гениальнейшим творением новейшей космической теории, я стал наводить справки об авторе... безуспешно. Тогда я поставил в известность нашу космическую разведку, и она напала на след.

— Вы не были единственным читателем этого труда — раздался чей-то третий голос.

Дверь в каюту капитана тихо защелкнулась. Слышны были чьи-то шаги.

— Кто вы? — спросил капитан.

— Я тоже ученый,— ответил мужской голос,— и я тоже состою на службе в космической разведке. Но несколько иной. Меня звать Эппи.

В это время заговорил первый собеседник капи­тана.

— Могу я попросить вас, Эппи, стать лицом к стене?

— Ну конечно!

Послышался щелчок заряжаемого револьвера.

— Поскольку мы оба, как мне кажется, хорошо владеем оружием, не лучше ли нам обойтись без дуэли, если вы, конечно, не против,— сказал вдруг Эппи.— Я охотно положу свой револьвер, а вы свой...

— Договорились,— раздалось в ответ.

— Здесь и так полно трупов,— вмешался капи­тан.

— Как вас звать? — спросил Эппи.

— Эрнст,— ответил мужчина.

Слышно было, как оружие положили в выдвиж­ные ящики.

— Много пошло вкривь и вкось,— сказал Эп­пи.— Ну хотя бы то, что произошло с одной из коричневых паучих сегодня после обеда. Она стала меня в чем-то подозревать... Наверное, в том, что я тоже ищу путь к кристаллу, и тем самым под­писала свой смертный приговор. Очень неприят­ный случай. Он меня глубоко огорчает.

— Понимаю,— отозвался капитан.

— Воля — великая вещь,— сказал Эппи.

— Само собой разумеется,— произнес капитан.

— Я не мог поступить иначе.

— Конечно, конечно,— пробормотал капитан.

— Моя космическая миссия — секретнейшее поручение моей разведки — была под угрозой. Да­вайте сядем.

— Давайте сядем,— тихо прошептал Эрнст. Послышался шум сдвигаемых стульев и кресел.

— Насколько я понимаю, Эппи, вы хотите меня вынудить,— начал капитан.

— Помилуйте, капитан! — закричал Эппи.

— Вы хотите уговорить отправиться на вашу планету... Работаю на вас...

— Мы тоже считаем вас величайшим ученым Вселенной. Но в данный момент давайте не будем об этом,— ответил Эппи...— а лучше поужинаем. Может быть, это прощальный ужин, кто знает,— произнес он задумчиво.— А у вас что, нет аппети­та, Эрнст?

— Внезапно появился,— ответил Эрнст.— По-видимому, он наливал себе что-то жидкое в та­релку. Раздался звук расставляемой посуды.

— Выпьем? — спросил Эппи.

— Налейте, пожалуйста,— ответил Эппи.

— Приятного аппетита! — сказал капитан.

— Приятного аппетита!

— Приятного аппетита!

Несколько минут из магнитофона слышалось дружное шлепанье ложек об тарелки, чмоканье и покашливание.

— Мы выйдем из этого Мертвого Логова, только если будем действовать единодушно,— сказал Эппи.

— Я вовсе не хочу отсюда бежать,— ответил ка­питан.

— Но капитан...— вздохнул Эрнст.

— Я не вижу для этого никаких оснований. Напротив, я доволен своей судьбой.

Повисло недолгое молчание. Из магнитофона то и дело раздавались помехи и щелчки.

— Зато я ею недоволен,— начал Эппи,— а это имеет немало значение, не правда ли? Вы — гений, и потому не принадлежите себе. Вы проникли в новые области космической физики. Однако наука не находится у вас на откупе. Ваш долг открыть двери в нее для обитателей всех галактик. Летите со мной, и через год мы вручим вам ваш любимый кристалл Будды.

— Ваша разведка на редкость бескорыстна,— усмехнулся капитан.

— Признаю, капитан, ее больше всего порази­ло то, что вы как будто бы разрешили проблему всемирного тяготения, а еще более — проблему живой и неживой материи. И попытки питания одной через другую,— сказал Эппи.

— Безусловно,— проговорил капитан.

В наступившей тишине послышался вздох капи­тана.

Затем раздался голос Эрнста:

— И вы говорите об этом с таким спокойст­вием?

— А как, по-вашему, я должен это сказать? — быстро ответил капитан.

— Моя разведка предполагает, что вы создали единую теорию, позволяющую достичь просветле­ния без обладания кристаллом Будды.

— И ваша разведка может не волноваться. Единая теория энергий теперь разработана.

Кто-то прошелестел бумагой или салфеткой. Может быть, вытер пот со лба.

— Но это значит, что выведена формула Все­ленной! — заговорил Эппи.

— Смешно,— ответил Эрнст.— Орды исследо­вателей, физиков, ученых в гигантских космичес­ких лабораториях теряют годы и годы, а вы доби­лись этого здесь, на Мертвой Земле, в каюте корабля?

— А система всех возможных открытий, капи­тан? — спросил Эппи.

— Да, она существует,— нехотя отозвался ка­питан.— Я взялся за этот вопрос из любопытства, меня заинтересовали практические выводы из моих теоретических работ. К чему изображать невин­ность? Все наши идеи имеют последствия. Об этом написано в книге Великого Будды. Мой долг был исследовать все практические последствия разработанных мной теорий. Касающихся Вели­кого кристалла власти и энергетики. Результат получился поразительный. Новые, невиданные доселе энергии могут быть освобождены и воз­никнет иная жизнь, которая превзойдет любую фантазию, если, конечно, мои открытия попадут в руки истинных людей.

— Этого вам вряд ли удастся избежать,— за­смеялся Эрнст.

— Вопрос лишь в том, кому это раньше достанет­ся,— вставил Эппи.

— Вы хотели бы осчастливить вашу разведку, Эппи? — засмеялся капитан.

— А почему бы и нет? — ответил Эппи.— Речь идет о свободе нашей науки и ни о чем другом. Мне все равно, кто обеспечивает нам эту сво­боду. Я буду служить любому. Я знаю, сегодня много говорят о нашей ответственности, и тут вдруг нас обуревает страх, и мы становимся моралис­тами. Какая чепуха! Мы должны открывать новые области, вот и вся наша задача. А как человечест­во пойдет по тем путям, которые мы ему откроем, это дело не наше с вами, а человечества. Наше дело — сам кристалл. А не способ его приме­нения.

— Допустим, что вы правы,— сказал Эрнст.— Наше дело открывать новое. Так думаю и я. Но мы не можем сложить с себя высокую ответствен­ность. Мы даем в руки людям могучую силу. Это дает нам право ставить условия. Мы должны стать политиками силы, потому что мы — избра­ны. Мы должны сами решить, на кого будет рабо­тать наша наука, и я для себя это решил. Вы жалкий эстет, Эппи! Почему бы вам не приле­теть к нам, если вам нужна всего лишь только сво­бода науки? Мы давно уже не позволяли себе опе­кать ученых космоса. Нам тоже нужны только результаты их деятельности. И наша цивилизация вынуждена хватать куски из рук науки.

— Обе наших цивилизации, Эрнст,— произнес Эппи,— должен сейчас хватать куски из рук этого капитана.

— Наоборот! Он должен будет нам служить. Мы оба держим его за горло.

— Да ну? — удивленно проговорил Эппи,— скорей мы с вами держим друг друга за горло. Ведь наши разведки, увы, пришли к одной и той же догадке! Не будем себя обманывать, давайте лучше обдумаем то немыслимое положение, в которое мы из-за него попали. Если капитан полетит с вами, я не смогу вам ничем помешать, поскольку вы не допустите, чтобы вам мешали. Но вы будете беспомощны, если капитан примет решение в мою поль­зу. Он может выбирать, а мы нет.

Послышался грохот стульев. Затем Эрнст тор­жественно произнес:

— Возьмем в руки оружие. Давайте драться! — ответил Эппи.

Раздались щелчки заряжаемых револьверов. Жаль, что дело у нас должно решаться кровью,— сказал Эрнст.— Но мы вынуждены стре­лять друг в друга и в пауков, а если понадо­бится, то и в капитана. Хотя он и самый ценный человек во Вселенной, но рукописи его еще ценнее, чем он сам.

— Мои рукописи? — удивился капитан.— Я их сжег.

Наступила мертвая тишина. Слышно было, как крутится старая магнитная пленка.

Затем раздался безудержный смех Эрнста. Он закричал:

— Сжег? Закричал и Эппи:

— Сжег? Вы сожгли свои результаты? Результа­ты пятнадцатилетнего труда?

От этого можно сойти с ума! — орал Эрнст.

— Да! — голосил Эппи. Капитан заговорил тихо и спокойно:

— Мы трое — ученые. Решение, которое мы должны принять,— это решение ученых. Подойдем к делу научно. Мы не можем руководствоваться мнениями, мы должны подчиняться логике. Попы­таться найти разумный выход. Мы не имеем права на ошибку в наших рассуждениях, потому что эта ошибка может привести к мировой катастрофе. Отправная точка ясна. У нас у всех одна общая цель, но у каждого своя тактика. Цель наша — власть над живой и неживой природой. Вы хотите сохранить науку свободной и отрицаете ее ответ­ственность. Или же во имя политики силы обязы­ваете науку нести ответственность перед опреде­ленной цивилизацией. А как это будет выглядеть на деле? Если вы хотите, чтобы я принял решение, то я требую, чтобы вы мне это разъяснили.

— Группа крупнейших ученых вас ждет,— горя­чо зашептал Эппи ему в ответ.— Условия и возна­граждение — идеальные. Кристалл Будды! Прав­да, места там... но есть превосходные установки искусственного климата... Словом, не хуже, чем здесь!

Эппи закашлялся.

— Эти ученые свободны в своих действиях? — спросил капитан безучастно.

— Ах, дорогой капитан! Эти ученые согласи­лись разрабатывать научные космические пробле­мы, имеющие решающее значение для цивилиза­ций. Отсюда вы можете делать вывод.

— Значит, они свободны,— пробормотал капи­тан и обратился теперь к Эрнсту.— Эрнст! Вы ут­верждаете политику силы... Для этого надо обла­дать силой. Она у вас есть?

Эрнст что-то промычал в ответ:

— Нет... гм... вы меня не поняли, капитан. Моя политика силы состоит именно в том, что я отказываюсь от своей власти над чем-либо или кем-либо, включая и сам великий кристалл, в поль­зу какой-нибудь одной организации.

Капитан задумался. Но через минуту спросил снова:

— Можете ли вы направлять эту организацию так, как вам подсказывает ваше чувство ответст­венности, или есть опасность, что эта организа­ция будет управлять вами по своей воле? Я считаю себя учеником Будды и потому руководствуюсь религиозными принципами буддизма, задавая этот вопрос.

Эрнст засмеялся.

— Дорогой капитан! Это же смехотворно. Я могу надеяться, что организация прислушается к моим советам, но не более того. Если у человека нет такой надежды, у него не может быть никаких политических убеждений.

— Но ваши ученые, по крайней мере, свобод­ны? — тихо спросил капитан.

— Для обороны планеты...— начал, было, Эрнст.

— Поразительно! — воскликнул капитан, гром­ко отодвинув стул.— Каждый из вас восхваляет свою теорию, но практически вы предлагаете мне одно и то же: тюрьму. Но я предпочитаю тогда уж лучше остаться здесь, на Мертвой Земле, на своем корабле, в собственной лаборатории. С паука­ми...— тихо добавил он.— Здесь я, по крайней мере, уверен, что не стану игрушкой в руках косми­ческих проходимцев.

— На известный риск надо, конечно, идти,— проговорил Эрнст.

Капитан гулко зашагал по каюте.

— Бывает такой риск, на который человек не имеет права идти,— сказал он,— например, ги­бель человечества. Мы знаем, что делает мир, лю­бой мир, любая цивилизация, с тем оружием, кото­рое уже создано, а кристалл Будды — это невиданное доселе оружие. Невиданное оружие! — громко закричал он.— И вы, Эрнст, и вы, Эппи, оба это понимаете. Что сделает мир с оружием, которое станет возможным, благодаря мне, использовать, нетрудно себе представить. Этой мысли я подчинил свою жизнь. Я был беден. У меня была жена и трое детей. В университете передо мной маячила слава, мне сулили деньги. И то и другое было слишком опасно. Если бы я опубликовал свои работы, я опрокинул бы нашу науку и разрушил основу всей экономики. Такая ответственность заставила меня выбрать иной путь. Путь буддизма. Я отказался от карьеры, послал ко всем чертям промышлен­ность и бросил семью на произвол судьбы. Я уле­тел сознательно на Мертвую Землю. Я — беспри­ютный скиталец. Но, завладев кристаллом Будды, я не обращу его во зло и в насилие. Это я знаю на­перед. Я останусь здесь!

— Но это же не выход! — закричал Эппи.

— Рассудок толкнул меня на этот шаг. Мы в нашей науке подошли к последней грани позна­ния. И все, что дальше,— мертво. Потому что мы шли по ложному пути мертвецов. Мы знаем отдель­ные, точно сформулированные законы, некоторые основные соотношения между непостижимыми явлениями, и это все. Все остальное останется непостижимой тайной. Мы дошли до конца нашего мертвого пути. Не честней ли остаться здесь, на Мертвой Земле, чтобы попробовать еще раз начать все сначала. Пусть даже с самого примитивного. С яйца черепахи. С них создавался живой мир...

— Но здесь нет ни одной черепахи, здесь одни космические вампиры-пауки! — заорал Эрнст.

— Они появятся,— засмеялся капитан,— сегод­ня я уже вычислил их путь по звездам. Челове­чество от нас всех отстало, Эппи,— снова ровно заговорил он.— Вокруг нас пустота. Наша наука страшна, наши исследования опасны, наши открытия смертоносны. У ученых есть только одна воз­можность: капитулировать перед действительностью. Мы ей не по плечу. Она из-за нас погиб­нет. Мы должны отречься от наших знаний, и я от них отрекся. И для вас тоже нет другого выхода.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Эрнст.

— Вы должны вместе со мной остаться на Мерт­вой Земле,— спокойно заключил капитан.

— Мы? — переспросил Эппи.

— Вы оба,— ответил капитан.

— Капитан, не можете же вы требовать, чтобы мы навсегда...— начал Эппи.

— У вас есть секретные радиокосмические пере­датчики? — перебил его капитан.

— Ну и что? — спросил Эрнст.

— Сообщите вашим хозяевам, что я остаюсь здесь... или сообщите, что я мертв.

— Тогда мы будем сидеть здесь вечно. Прова­лившиеся космические шпионы нужны как прошло­годний снег,— попробовал пошутить Эппи.

— Но это единственный шанс сохранить мое открытие в тайне,— задумчиво произнес капи­тан.— Только здесь на Мертвой земле мы еще сво­бодны. Только здесь мы еще можем спокойно думать. Там, в свободном мире, наши идеи — это разрушительная сила. Наш кристалл принесет новые беды.

— Но мы, в конце концов, не мертвые! — закри­чал Эппи.

— Да, но мы убийцы,— спокойно сказал капи­тан.

— Я протестую! — снова заорал Эппи.

— Этого, капитан, вы не должны были гово­рить,— добавил Эрнст.

— Тот, кто убивает — убийца, а мы убивали. У каждого из нас были свои задачи и свой путь, который привел его сюда, на Мертвую Землю. Путь не выбираем мы, он тянется от прошлых наших судеб и его вершит Будда. Он привел нас сюда. Но и здесь каждый из нас уже убил паука для определенной цели. Убивать — это ужасно. Я убил, чтобы не допустить еще более страшных убийств. Я ждал черепах, которые уже в пути, чтобы возвратить жизнь этой планете, но тут появились вы. Я не могу вас уничтожить, но, может быть, я могу вас переубедить? Неужели мы убива­ли зря? Либо это были жертвы, либо преступ­ления? Либо мы останемся здесь, на Мертвой Земле, либо весь мир станет мертвым. Либо мы вычеркнем себя из памяти Человечества, либо с помощью кристалла, а значит, и с нашей помощью, человечество исчезнет!

Наступило долгое молчание. Кто-то чиркнул спичкой.

— Капитан! — вдруг воскликнул Эппи.

— Что, Эппи?

— Эта мертвая Земля... Этот корабль... Эти па­уки...

— Ну и что?

— Мы станем как дикие звери... Как вампиры.

— Мы и есть дикие звери. Нас нельзя пустить к людям.

— Опять повисла пауза.

— Неужели нет другого выхода? — спросил Эппи.

— Никакого,— ответил капитан.

— Я человек порядочный! Я остаюсь! — вдруг сказал Эрнст.

— Я тоже остаюсь. Навсегда,— сказал Эппи.

— Благодарю вас,— прошептал капитан.— Благодарю вас за то, что вы дали Вселенной хоть маленькую надежду на спасение. Давайте выпь­ем! — послышался звон бокалов.

— За наших пауков и паучих! — пошутил Эрнст.

Послышался легкий шорох, потом какая-то возня.

— Паучиха! — закричал Эрнст.— Вот она! Пол­зет! Я вижу! Что делать, капитан?

— Это возмездие! — восторженно прошептал капитан.

— Послушайте, паучиха, милая Айхивори! — начал быстро Эппи.

Раздался чей-то скрипучий голос. По-видимому в каюте закопошились человекообразные пауки- вампиры.

Айхивори заговорила:

— Я буду мстить за смерть каждого убитого вами паука. Я займу его место. Я подчиняюсь приказу. Вы все в моих руках. Вы — мои жертвы. Вы не овладели еще волшебным кристаллом Буд­ды, а лишь вычислили его формулу, и я явилась как раз вовремя за кровью ваших душ.

— Вы спятили! Окончательно! — кричал Эрнст.

Я действовала осторожно, — продолжала пау­чиха. — Я позволила вам безнаказанно убить лучших из лучших вампиров-пауков. Чтобы вы смогли спокойно закончить ваши исследования, посвященные кристаллу. Поскольку ваш труд за­вершен, вы мне больше не нужны. Мне были нужны лишь результаты вашего труда. Именно я — вопло­щение того человечества, от которого вы столь тщательно решили спрятать ваше открытие. Скоро кристалл будет в наших руках и уже ничто не помешает мне обратить всю Вселенную в гигант­ское паучье гнездо — в хаос! Вы теперь бессильны, капитан. Уже никто не услышит ваш голос, а если и услышит, все равно... не поверят. Вы же убийцы. Я решила воспользоваться случаем, чтобы сберечь кристалл. Мне нужно было вас обезвредить. Я до­статочно хорошо знала вас всех, чтобы все рассчи­тать наперед. Вы вели себя, как послушные авто­маты, и убивали, как палачи.

Послышался треск ломающихся стульев. Чьи-то вздохи.

— Бессмысленно на нее бросаться, капитан! — сказал Эппи.— Так же бессмысленно, как сжигать рукописи.

— Вот она, благодарность человечества,— прошептал Эрнст.

— Теперь одна надежда на черепашек-ниндзя! Они уже в пути! Я это знаю! Я успел включить магнитофон, чтобы записать наши голоса. Милые черепахи!..— обратился капитан, но тут голос его прервался и вполз скрипучий голос Айхивори, сопровождаемый каким-то жутким хрустом, слов­но грызли человеческие кости.

— Я не боюсь. Я никого не боюсь. Моя земля, моя пещера полна коконов пауков-вампиров. Я по­следняя в нашем роду чистокровных вампиров, поэтому я день и ночь откладываю свои яйца- коконы. Я могущественное существо, могуществен­нее всех моих предков. Я буду владеть миром. Я захвачу все страны и континенты, всю Солнеч­ную систему, до самой туманности Андромеды. А теперь я забираю ваши души, Эрнст! Эппи! Капитан.

Чей-то легкий вздох повис в воздухе.

— Это конец,— успел прошептать капитан.

И все смолкло.

— Жадный скрипучий голос Айхивори теперь по­вторял одно и то же:

— Я паучиха Айхивори. От моей власти содрога­ются миры. Я княгиня всего мира. Но моя муд­рость подточила мое благочестие, и когда я пере­стала бояться Бога, моя мудрость... Впрочем, мертвы все города и пусто царство, которое мне доверено. Вокруг только синее мерцание пустынь, и где-то вдалеке вокруг маленькой желтой безы­мянной звезды одиноко и бессмысленно кружит Мертвая Земля. Я — паучиха Айхивори! Я...

— Что все это значит? Чья это лаборатория? — воскликнул Донателло, выключив магнитофон.

— Это все совершенно не важно,— засмеялась его невидимая спутница,— люди сами себя погу­били и завели в тупик своими мыслями... Они ис­кали кристалл Будды в формулах и высчитывали путь к божеству. Но не было у них любви... Дона­телло... Поэтому они умерли.

— Кто же рассказал им о кристалле Будды? — спросил Дон.

— На этой Земле все о нем говорят... И пауки- вампиры очень боятся, что кто-нибудь живой когда-нибудь все же найдет путь к Будде, ведь тогда они будут уничтожены...

— Как?

— Силой любви...

— Силой любви? — переспросил Дон.

— Да, силой любви, заключенной в кристалле, только любовь дает власть над миром. Ведь это так просто...— прошептала его спутница.

Донателло развернул книгу на той странице, над которой склонился в своем капитанском кресле труп. И стал читать.

ЗНАНИЕ АБСОЛЮТА

— А сейчас я возвещу тебе во всей полноте как воспринимается чувствами знание, так и божест­венное звание, познав которое, нечего больше постичь.

Из многих тысяч людей может быть один стре­мится к совершенству, а из достигших совершенст­ва едва ли один воистину познал меня.

Земля, вода, огонь, воздух, эфир, ум, разум и ложное эго — все вместе эти восемь частей состав­ляют Мои отдельные материальные энергии.

Помимо этих, о сильнорукий, существует еще и высшая моя задача, которая включает в себя жи­вые существа, пользующиеся возможностями, предоставляемыми этой материальной, низшей энергией..

Все созданные существа берут свое начало в этих двух природах. Знай со всей определен­ностью, что Я — начало и я конец всего, что есть материального и всего, что есть духовного в этом мире.

О, завоеватель богатств, нет истины высшей, чем Я. Все покоится во Мне, подобно жемчужинам и кристаллам, нанизанным на нить.

Я — вкус воды.

Я — свет солнца и луны,

Слог Ом в ведических мантрах,

Я — звук в эфире

И талант в человеке.

Я — изначальный аромат земли,

И я — жар огня,

Я — жизнь всех живущих,

И я — тапасья всех аскетов.

Знай, что я — изначальное семя всего живущего,

Разум разумных

И доблесть могущественных людей.

Я — сила сильных,

Свободных от страсти и желаний.

Я — половая жизнь,

Не противоречащая религии.

Знай, что все состояния бытия, будь то состоя­ние добродетели, страсти или невежества, есть проявление моей энергии.

Я, в некотором смысле, все, но независим.

Я не подвластен гунам этой материальной при­роды, но, напротив, они находятся во мне.

XII. Введенный в заблуждение тремя Гунами (добродетелью, страстью и невежеством), весь мир не знает Меня, стоящего над этими Гунами и неисчерпаемого.

XIII. Трудно преодолеть эту мою божественную энергию, состоящую из трех гун материальной природы. Но тот, кто вручил себя Мне, может легко выйти из-под ее влияния.

XIV. Только лишенные разума неверующие, по­следние из людей, чье знание украдено иллюзией, и которым присуща безбожная природа демонов, не вручают себя Мне.

XV. О лучший! Четыре типа праведных людей преданно служат мне. Те, кто в беде, те, кто жаждет богатства, любознательные и стремящиеся к позна­нию Абсолюта.

XVI. Из них мудрец, обретший полное знание и соединенный со мной чистым преданным служе­нием — самый лучший. Ибо я дорог ему, и он дорог Мне.

XVII. Все эти бхакты, несомненно, благород­ные души, но тот, кто знает Меня, уже достиг Меня. Служа Мне с трансцендентальной любовью, он приходит ко Мне.

XVIII. После многих рождений и смертей тот, кто действительно пребывает в знании, вручает се­бя Мне, познав Меня как причину всех причин и причину всего сущего. Но редко встречается такая великая душа.

XIX. Те, чей разум похищен материальными же­ланиями, вручают себя полубогам и следуют опре­деленным правилам и предписаниям поклонения, соответствующих их собственной природе.

XX. Я пребываю в сердце каждого. Если кто- либо желает поклоняться какому-либо полубогу, Я укрепляю его веру, с тем, чтобы он мог посвятить себя этому определенному божеству.

XXI. Наделенный такой верой, он стремится по­клоняться определенному полубогу и обретает же­лаемое. Но в действительности эти блага даруются Мной одним.

XXII. Скудоумные люди поклоняются полубо­гам, и обретаемые ими плоды ограничены и пре­ходящи. Те, кто поклоняется полубогам, попадают на планеты полубогов, но Мои преданные слуги в конце концов достигают Моей высшей планеты.

XXIII. Неразумные люди, не знающие Меня в совершенстве, думают, что Я, Верховная божест­венная личность, прежде был безличным, а теперь обрел эту личностную форму. Вследствие ничтож­ности их знания, они не ведают о моей высшей не­тленной природе.

XXIV. Я никогда не являюсь перед теми, кто глупы и невежественным. От них я сокрыт своей внутренней энергией, и потому они не знают, что Я — нерожденный и непогрешимый.

Будучи Верховной божественной лич­ностью, Я знаю все, что происходило в прош­лом, все, что происходит в настоящем, и все, что еще должно свершиться. Я также знаю всех живых существ. Меня же не знает никто.

XVIII. О, покоритель врагов, все живые сущест­ва рождаются в неведении, введенные в заблужде­ние двойственностью, проистекающей из желания и ненависти.

XIX. Люди, совершавшие благочестивые по­ступки в предшествующих жизнях и в этой жизни, и чьи греховные действия полностью прекра­щены, свободны от двойственности заблуждений и с решимостью отдают себя служению Мне.

XX. Разумные люди, стремящиеся к осво­бождению от старости и смерти, находят прибежи­ще во Мне, преданно служа мне. В действитель­ности они находятся на уровне Брахмана, ибо обладают полным знанием всего, что касается трансцендентальной деятельности.

XXI. Те, кто полностью осознают Меня, кто знают, что я, Всевышний Господь, есть движу­щий принцип материального проявления, полу­богов и всех форм жертвоприношений, могут по­нять и познать Меня, Верховную божественную личность даже в момент смерти.

Донателло закрыл книгу. На столе перед согнув­шимся трупом капитана стояла картинка с изоб­ражением Будды.

— Скажи,— обратился Донателло к своей неви­димой спутнице, чувствуя ее присутствие,— где же искать кристалл Будды?

На дне. На самом дне этого залива Смер­ти,— раздался голос, принадлежащий уже не оча­ровательной незнакомке. Голос исходил от самого изображения Великого Божества.

Я узнал голос! — воскликнул Дон,— это ты, Великий Будда, послал нас, черепах, сюда, на Мертвую Землю! Это ты рассказал нам историю о художнике Гиббо! Это твой голос был сокрыт в бутылке, которую привез Раф! Помоги нам, все­сильный! Прошу тебя! — и Донателло опустился на колени перед изображением Будды.

Снова послышался легкий шорох крыльев, заиг­рала нежная стройная музыка, каюта корабля на­полнилась ароматами сладчайших благовоний и нежный девичий голосок невидимой подруги Дона, стал читать нараспев, будто молясь:

— Где-то в траве, на меже

Громко сверчки залились.

Вздрогнув, утун обронил

С ветки желтеющий лист...

Миры — неземной и земной —

Подвластны печали одной.

Тысячи облаков,

Посеребренных луной,

Небо затянут, боюсь,

Плотною пеленой.

К ней ему плыть,

Ей к нему плыть —

Как же теперь им быть?

Мост через звездный поток

Стая сорок наведет.

Но повидаться им вновь,

Можно лишь через год!

Что может быть трудней

Разлуки на столько дней!

Я утешаю себя

Тем, что ткачиха давно

Ждет своего пастуха —

Вечно ей ждать суждено.

Солнечно вдруг,

Пасмурно вдруг,

Ветрено вдруг —

Шутки

Извечный круг.

— Донателло,— сказала она,— ты должен опу­ститься на дно Мертвого залива, залива Смерти, и, может быть, не один раз, чтобы достичь оби­тели Великого Будды и взять волшебный кристалл любви. Я буду помогать тебе, как сумею... И буду ждать тебя. Прощай! — послышался легкий вздох, словно вспорхнула рядом птица.

— Но скажи, кто же ты? — успел вымолвить Донателло.

— Зови меня просто Душа,— раздался нежный голос,— когда-то я была красивой и молодой. За­тем смерть обратила меня в пугающий череп, но ты освободил меня, Душу, из этого гнусного за­точения, вырвав зуб и открыв доступ к дыханию и полету... Теперь я, бесприютная Душа, все еще Душа гнусной паучихи Айхивори. Если ты, Дона­телло, сумеешь достать кристалл Будды, кристалл любви, побеждающей все на свете, ты побе­дишь и пауков-вампиров, ты уничтожишь Айхи­вори.

— Но ты...— хотел было возразить Дон.

— И я не должна буду каждую ночь вселяться в ее мерзкое паучье тело и терпеть невыразимые страдания... Быть может, милосердный Будда сжа­лится надо мной, и подарит мне, Душе, новое тело. Может быть, Донателло, когда-нибудь мы снова встретимся с тобой.

— Я очень этого хочу, Душа! — закричал До­нателло.

— А теперь иди! Тебе пора! — раздался голос и растаял, словно звон колокольчика, унесенный морским ветром.

Донателло, не теряя ни минуты, выбрался на палубу и, плотно зажмурив глаза, нырнул на неве­домую глубину вод Залива Смерти.

— Донателло! Донателло! — звал его голос из страшной пучины.— Знаешь ли ты, куда ты идешь?

— Да, знаю,— с закрытыми глазами плыл До­нателло, погружаясь все глубже и глубже.

— Знаешь ли ты, что Будда, как бриллиан­товая звезда, блестит над миром, точно так же как волшебный кристалл сияет у него во лбу?

— Знаю! — печально и коротко отвечал Дона­телло.

— Донателло! Крепки ли твои руки?

— Крепки!

— Крепки ли твои мышцы?

— Крепки!

— Чисто ли твое сердце?

— Чисто.

— Знает ли оно любовь?

— Знает! — прошептал Донателло.— Что же я должен делать?

— Достать со дна большой красный кристалл! Со дна Залива Смерти!

— Я готов, о Милосердный Будда! Спаси нас всех! Ты можешь делать со мной, что хочешь...

И он запел:

— Вслед за нами придут другие,

Будет больше у них терпенья,

Больше ловкости и упорства,

И земля устоять не сможет

Перед их красотой и силой.

А поддержкой им будет песня —

Та, которую Мы сложили!

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Возьмите старую черепичную крышу

Вскоре после полудня.

Рядом поставьте

Высокую липу

Подрагивающую на ветру.

Поместите над ними, над крышей и липой,

Синее небо,

В белой кипени облаков отмытое поутру

И не вмешивайтесь.

Глядите на них.

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Бывает, что и дрозду

Становится холодно

И тогда он — всего лишь птица,

Которая ждет тепла.

И тогда он, простой бродяга,

Неприкаянный и несчастный

Потому что без песни

Пространство

Бесстрастно!

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Эгей-гей!

А в это время показались лодки на поверх­ности вод Залива Смерти. Так и мелькали их разно­цветные кормы, подбрасываемые волнами моря, красиво выделяясь на сером небе.

Это Бесприютная Душа созвала всех добрых бодхисаттв на помощь своему другу.

Увидев, как Донателло опоясал себя крепким кожаным поясом, прикрепил к нему острый сталь­ной кинжал, обвязал себя веревкой, крепко-накреп­ко зажал ногами большой увесистый камень, расправил могучую грудь и прыгнул в воду, Душа полетела на ближайшие планеты и звезды, населен­ные добрыми бодхисатвами, и умолила их спу­ститься на Мертвую Землю, чтобы помочь Донателло.

С замиранием сердца ждала Душа, когда, на­конец, покажется из-под воды голова Дона, его тем­нокожее лицо, его широкие плечи.

Прошла минута, долгая минута. А Дона все не было. Прошла и другая минута, а Дона все нет. Так же бывало и с другими водолазами, пытав­шимися достать волшебный кристалл. Скрылись под водой — и пропали навсегда.

Сильно замерло сердце Души.

Вдруг задергалась веревка, заброшенная в пучи­ну бодхисатвами, задергалась сильней и сильней. Крепкие руки служителей Будды ухватились за нее и дернули вверх что есть силы. Вот показалась и голова Дона. Лицо его посинело, глаза налились кровью. Он дышал тяжело, тяжело.

Никакого кристалла не было у него в руках. Не легко далось ему подводное путешествие. Под во­дой, на глубине, ему пришлось бороться и с акула­ми, и с осьминогами, и с прочей нечистью.

Из этой борьбы он вышел победителем. Но не­легко далась ему победа. Он был на волосок от смерти.

— Видел ли ты кристалл? — спросили у него бодхисатвы

— Видел, видел! — отвечал Дон, тяжело ды­ша.— О господи, у этого самого кристалла ле­жат два огромных осьминога. Я должен побе­дить этих чудовищ. Я должен сражаться с ними, в темноте, под сводами... О господи! Будда! По­щади! Велики мои силы, но все-таки...

Один бодхисатва милостиво сказал Дону:

— Отдохни! Отдохни! А затем принимайся опять за дело!

Отдышался немного Донателло и опять скрылся под водою. Снова началась там ожесточенная борьба. Задергалась веревка, запуталась. Сильно потянули ее бодхисатвы, сидевшие в лодках. Вдруг веревка оборвалась, словно перерезанная чем-то острым.

Сильно дрогнуло сердце у бодхисатв, держащих веревку. «Сорвался кристалл!» — подумали они.

Показалась из-под воды голова Донателло. Лицо его было еще темнее прежнего. Руки дрожали еще больше. Грудь дышала еще тяжелей.

— Где кристалл? Говори! Донателло! Где же кри­сталл?

— Ты видел его? — спрашивали бодхисатвы.

Дон тяжело дышал и ничего не мог говорить. На­конец он отдышался немного и сказал:

— О, милосердные слуги Великого Будды! Не гневайтесь! Кристалл, волшебный кристалл будет, я его видел и держал в руках, от него исходило ослепительное сияние, как от самого Великого Буд­ды! Я должен теперь привязать к нему веревку и мы извлечем его из воды... Волшебный кристалл слишком тяжел...

Донателло в изнеможении упал на палубу судна и несколько минут пролежал словно мертвец. Про­шло полчаса, прошел, может быть, и час. Наконец отдышался Дон и в третий раз скрылся под водой.

В великом нетерпении шагали по палубе бодхи­сатвы. Слышался трепет крыльев бесприютной Души.

День становился мрачнее и серее. Но алело небо. Темнее и темнее становилось море. В глубокую темноту погружалась пучина морская. Что же вол­шебный кристалл?

Погружаясь на глубину залива Смерти за вол­шебным кристаллом Будды, Донателло уже каза­лось, что недостаточно призрака невидимой осво­божденной им Души паучихи, чтобы дать ему силу против мира ада и сделать из него героя, ему каза­лось, что для этого необходимо более сильное вол­шебство.

Но каким сладостным, каким невинным, каким священным было видение, на зов которого он по­шел и которое, наконец, довело его до обители Ве­ликого Будды.

Легкий шорох отвлек его от печальных мыслей, таинственно и жутко глядели на него со всех сторон необозримые глубины обители Будды. Новая мысль, новая боль пронизала Дона с быстротой молнии: и это он, ничтожный, хотел достать волшебный кристалл, между тем как ему не под силу постигнуть разумом обычной черепахи миллионы рукописей, книг, изображений, эмблем, знаков, таящихся на сокрытой глубине. Он был уничтожен, несказанно посрамлен, смешон самому себе, а во­круг него лежали миллионы различных сокровищ, с которыми ему дано было поиграть. Наверное, лишь для того, чтобы он почувствовал, что такое Бог и что такое он сам.

Через множество дверей в огромный зал шли бодхисатвы, лучезарные, как сам Будда. Число их было необозримо. Среди них были известные ху­дожники, музыканты, священники.

Высокое собрание занимало места по рядам кре­сел, отступавших все дальше, ввысь и в глубину, и оттого представлявшихся глазу все более узкими; над высоким престолом, венчавшим амфитеатр, Дон приметил поблескивание золотого балдахина.

Бодхисатва выступил вперед и объявил:

— Устами бодхисатв мы готовы изречь приговор над самообвинителем Донателло, мнившим себя призванным добыть волшебный кристалл самого Великого Будды. А ныне усмотревшего, сколь не­сообразно и сколь кощунственно было его наме­рение.

Он обратился к Дону и вопросил своим отчетли­вым, звонким голосом:

— Самообвинитель Донателло, готов ли ты при­знать правомочность суда и подчиниться его приго­вору?

— Да, — отвечал Донателло.

— Самообвинитель Донателло, — продолжал бодхисатва, — согласен ли ты, чтобы наш суд изрек над тобой приговор в отсутствие Будды первоверховного, или ты желаешь, чтобы первоверховный Будда судил тебя самолично?

— Я согласен, — молвил Донателло, — принять приговор бодхисатв, будет ли он вынесен под пред­седательством первоверховного Будды или же в его отсутствие.

Бодхисатва приготовился отвечать. Но тогда из самых глубоких недр прозвучал мягкий голос:

— Первоверховный Будда готов изречь приго­вор самолично.

Странная дрожь охватила Дона при звуке этого мягкого голоса.

Из отдаленнейших глубин мглы, от пустынных, терявшихся во мраке далей шествовал некто, по­ступь его была тихой и умиротворенной, одежда его переливалась золотом, при общем молчании всех собравшихся подходил он все ближе и ближе, Дон узнал его поступь, его движения, узнал, наконец, его черты. Это был сам Великий Будда.

В торжественном и великолепном облачении, поднимался он через ряды бодхисатв к престолу Высочайшего Присутствия. Словно драгоценный цветок неведомых стран, возносил он блеск сияв­шего во лбу волшебного кристалла все выше и выше по ступеням, и один ряд бодхисатв за другим поочередно вставали ему навстречу. Он нес свое излучающее достоинство со смирением и сосредоточением, рвением служителя, благоговейно и тре­петно.

Дона держало в пронзительном напряжении то, что ему предстояло выслушать и покорно принять приговор, несущий кару или помилование. Он был не менее глубоко потрясен и растроган тем, что сам Великий Будда готовился судить его.

Но еще острее потрясало, изумляло, смущало и радовало его великое открытие этого дня! Он удо­стоился видеть волшебный кристалл!

Видеть его было страшно и радостно. Откуда-то издали доносилось чье-то не то бормотание, не то тихая песня. Донателло вслушался. Это были сти­хи. Он узнал голос Души:

— Пасть золотого льва совсем остыла,

Дым ароматный больше не курится.

И пробегают пурпурные волны

По шелковому полю одеяла.

На кольцах шторы утреннее солнце,

Заглядывая в комнаты, искрится.

И я встаю. Но только нет желанья

Прическою заняться, как бывало.

Ларец с заколками покрылся пылью —

Давным-давно его не открывала!

Всегда я так страшилась расставаний

И о разлуке слышать не хотела.

Мне много-много рассказать бы надо,

Но только я не пророню ни слова.

Не от вина, не от осенней грусти

Я в эти дни изрядно похудела.

Что делать, если он опять уехал

И здесь меня одну оставил снова!

Чтоб удержать, я «Песню о разлуке»

Ему сто раз пропеть была готова.

Я думаю о том, что там, далеко,

Далеко от меня теперь любимый.

Двухъярусную башню закрывая,

По небу облака плывут куда-то,

А над башнею — река в разливе,

Вода стремится вдаль неудержимо.

Пусть знает он, что на поток зелены

Смотрю с утра до самого заката.

Что с каждым днем все больше я страдаю,

Печалью бесконечною объята.

Между тем первоверховный Будда в золотом убранстве начал говорить своим красивым, мягким голосом, слова его струились с высоты, как осчаст­ливливающая милость, согревали душу, как сияние солнца.

— Самообвинитель, — произнес он со своего престола, — имел случай освободиться от некото­рых своих заблуждений. Против него говорит мно­гое. Положим, можно признать понятным и весьма извинительным, что он нарушил свою верность Будде, усомнившись в его существовании. Все это весит не так уж тяжело. Если самообвинитель позволит мне так выразиться, это всего лишь обычные глупости. Вопрос будет исчерпан тем, что мы улыбнемся над ними.

Дон глубоко вздохнул, и все ряды досточтимого собрания облетела легкая, тихая улыбка. Каза­лось, что вся прожитая Доном жизнь черепахи- ниндзя лежит сейчас у всех на виду.

— Однако, — продолжал Великий Будда, и тут его мягкий голос стал печальнее и серьезнее, — однако обвиняемый изобличен и в иных, куда более серьезных прегрешениях, и хуже всего то, что в них он не обвиняет себя, более того, по всей видимости, даже не думает о них. Да, он остался верен своим попавшим в беду друзьям-черепахам, но он за­был о действительной своей вине, которая заслуживает строгой кары.

Сердце в груди Донателло испуганно затрепета­ло. Верховный Будда заговорил, обращаясь к нему:

— Обвиняемый Донателло, в свое время вам еще будут указаны ваши проступки, а равно и способ избегать их впредь. Единственно для того, чтобы стало понятно, как мало уяснили вы себе свое поло­жение, я спрошу вас: помните ли вы, как шли вы по берегу и встретили череп покойного Гиббо, отря­женный к вам в качестве вестника? Отлично, вы помните это.

А помните ли вы как взывали к вам другие чере­па? Вы же не только уклонились от обязанности выслушать грешного, кающегося Гиббо, но и не призвали его душу к молитве, но предавались бес­покойству и раздражению. Так-так, вы все помни­те. Уже одним этим вы попрали важнейшие рели­гиозные принципы и обычаи. Вы посмотрели свы­сока на собрата, вы раздраженно отвергли повод и призыв к самоуглублению и сосредоточению. Та­кому греху не было бы прощения, если бы в вашу пользу не говорили смягчающие обстоятельства.

Снова из глубоких недр раздалось чье-то знако­мое пение, похожее на стройную молитву:

Гладь озерную расколов.

Ветер волны нагнал без числа.

И едва уловим

Запах редких цветов,—

Это поздняя осень пришла.

Блеск воды и горы синева

По душе мне в осенние дни.

Чтобы их описать,

Не найти мне слова.

Так отрадны для взора Они!

Листья желтые и плоды —

Лотос там, за песчаной косой.

И на ряске

Прозрачные капли воды,

И трава под жемчужиной росой.

А на отмели цапля стоит,

С нею день провели мы вдвоем.

Отвернулась,

Наверно, обиду таит,

Что я вдруг покидаю ее.

Наступила долгая пауза.

— Самообвинитель Донателло, — снова загово­рил Будда, и теперь голос его звучал так холодно и пронзительно, как утренняя звезда в рассветном небе, — поскольку вы помогли одной из грешных, кающихся душ, не побоялись испить из лона смер­ти чистой живой воды и тем самым открыли доступ к полету кающейся Душе, освободив ее, вы, пред­ставляется мне теперь, уже вынесли сами себе приговор?

— Да, — ответил Дон тихо, — да.

— Мы полагаем все же, что приговор, который вы себе вынесли, вас осуждает и побуждает к доб­родетели и раскаянию за других терзающихся во мраке грешников?

— Да, — прошептал Дон.

Тогда Будда встал со своего престола и мягким движением простер руки.

— Я обращаюсь к вам, бодхисатвы! Вы все слы­шали. Вы знаете, что сталось с нашим братом Дона­телло. Такая судьба вам не чужда, не один из вас испытал ее на себе. Обвиняемый до сего часа не знал, или не имел сил по-настоящему поверить, что ему попущено было отпасть от друзей-черепах, уже отложивших свои живые черепашьи яйца, из кото­рых вновь должна возродиться жизнь на Мертвой Земле, ради испытания. Ради испытания ему было отпущено сбиться с пути. Он долго упорствовал. Но под конец он уже не смог совершать над собой насилие и прятаться от страждущих душ. Он по­мог и освободил Душу паучихи.

Отчаяние — исход любой серьезной попытки по­стичь и оправдать человеческое бытие. Отчая­ние — исход любой серьезной попытки вытерпеть жизнь и выполнить предъявленные ею требования, полагаясь на добродетель, на справедливость, на разум. По одну сторону этого отчаяния живут дети, по другую — пробужденные. Обвиняемый Дона­телло — уже не ребенок, но еще не до конца про­бужденный. Он еще пребывает в глубине отчаяния. Ему предстоит совершить переход через отчаяние и таким образом пройти свое предназначение. Мы позволяем ему снова постичь смысл всего сущего и возвратить жизнь мертвым. Мы отдаем ему вол­шебный кристалл Будды!

Главный бодхисатва взял кристалл со лба Вели­кого Будды, поднес его Дону, поцеловал его в ще­ку. Едва Донателло прикоснулся к кристаллу, едва ощутил его холодок, как ему припомнились в беско­нечном множестве его непостижимые упущения в жизни. Он был готов тотчас бежать, плыть на пус­тынный берег, откладывать свои черепашьи яйца, наполненные добром, любовью и жизнью на этой мертвой земле, готов был совершать немыслимые подвиги, зарождать новые миры и вселенные из одного черепашьего яйца, из которого миллион лет назад возник и этот звездный мир.

Мягким движением бодхисатва похлопал его по плечу, заметив его смущение и глубокий стыд. И вот Дон уже слышал, как первоверховный Будда заговорил снова:

— Обвиняемый и самообвинитель Донателло, вы оправданы. Но вам следует еще знать, что брат, оправданный в процессе такого обязан вступить в число бодхисатв и жить их жизнью. Итак, брат До­нателло, отвечай мне: готов ли ты в доказательство твоей веры усмирить свирепого пса?

Дон в испуге отпрянул:

— Нет, на это я неспособен,— вскричал он тоном самозащиты.

— Донателло! — громко воззвал Будда,— пре­достерегаем тебя, неистовый брат! Я начал с самых легких задач, для которых достаточно самой малой веры и любви. Каждая последующая задача будет все труднее и труднее. В руках у тебя волшебный кристалл. Отвечай: готов ли ты?

Донателло похолодел, дыхание его пресеклось.

Он вздохнул тяжело и ответил согласием.

На пустынном берегу Залива Смерти показалась опять голова Донателло. Взглянули на нее сидев­шие в лодках бодхисатвы и не узнали. Не Донател­ло это был, а словно какой-то мертвец с застывшей улыбкой на губах. Все лицо у него было багрово- синее, а глаза будто бы вышли из орбит. Дон уже не дышал,— он как будто глотал в себя воздух.

— Где кристалл?

— Где же? — громко закричали сидящие в лод­ках Бодхисатвы.

— Будет! — отвечал могильным голосом Дон. И без чувств повалился на палубу корабля.

Бодхисатвы изо всех сил ухватились за веревку, к которой Донателло привязал под водой драгоцен­ный кристалл. Потихоньку, осторожно, потянули они наверх. С великим нетерпением, с содрога­нием сердец.

Наконец, показался кристалл и над водою. Он был не белый, а багрово-красный. В это время что-то теплое коснулось лица Дона. Это бесприютная Душа поцеловала его на прощание, отлетая в не­обозримые звездные дали для нового рождения:

Вслед за нами придут другие

Будет больше у них терпенья,

Больше ловкости и упорства.

И земля устоять не сможет

Перед их красотой и силой.

А поддержкой им будет песня —

Та, которую

Мы сложили

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Возьмите старую черепичную крышу

Вскоре после полудня.

Рядом поставьте

Высокую липу

Подрагивающую на ветру.

Поместите над ними, над крышей и липой,

Синее небо.

В белой кипени облаков отмытое поутру.

И не вмешивайтесь,

Глядите на них.

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Бывает, что и дрозду

Становится холодно

И тогда он всего лишь птица,

Которая ждет тепла.

И тогда он простой бродяга,

Неприкаянный и несчастный.

Потому что без песни

Пространство

Бесстрастно!

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Эгей-гей

В ПЛЕНУ У ПАУКОВ

Паутина была так крепка, что ее приходилось разрезать ножом. Мясистые насекомые величиной с гуся, запутавшиеся в паучьих сетях, бились и виз­жали, как поросята.

— Микки, тебе не кажется, что здесь ты чув­ствуешь себя Гулливером в стране великанов? — спросил друга Лео. Он был очень доволен тем, что увидел нечто новое.

— Надо поскорее выбираться из мертвого леса, чтобы нас кто-нибудь не скушал, — ответил Микки, мечом расчищая дорогу от висящей перед ним паутины.

Но прибавить шагу было не так легко. Ежеми­нутно приходилось останавливаться, чтобы проби­раться сквозь сухие лианы или разрезать густую паутину.

— Отвратительная паутина! — ворчал Раф, с остервенением махая перед собой мечом. — Эти пауки питаются, наверное, не только насекомыми. Да, пожалуй, не только... Такая паутина удержит и теленка.

Через мертвую лесную поляну идти было легче. На поляне стояли высокие подломленные толстые деревья, напоминавшие дубы. На деревьях между сухими толстыми суками висели гигантские гнезда и рядом с ними — словно подвешенные узлы. Черепахи-ниндзя недоумевали: что за осиные гнезда?

Позади что-то хрустнуло. Послышалось тихое, протяжное шипение, и словно раздалось щелканье кастаньет. Черепашки-ниндзя оглянулись. На гра­нице мертвого леса, у опушки, из которой черепаш­ки только что вышли, выросла сплошная цепь, со­стоящая из огромных диких пауков. Они медленно приближались к черепашкам-ниндзя, иногда делая скачки. Глаза черные, выпученные, а впереди — две огромных клешни...

Бежать! Скорее бежать!

Черепашки-ниндзя добежали до рощи сухих сло­манных деревьев, похожих на дубы. С сучьев вдруг начали падать на траву такие же пауки. Пауки справа, пауки слева, сзади, впереди — правильная осада. Бежать некуда. Остается только с боем про­бивать дорогу.

— Вперед, черепахи! — воскликнул Лео. И чере­пахи, выхватив мечи, врезались в окружавших их пауков. То и дело в воздух взмывали мечи, и пауки начали было отступать.

Вот один из них завалился на бок. Затем другой. Вращают сердитыми черными глазами. Сердятся.

Вдруг прямо на глазах у черепах они стали раз­дуваться. Затем послышалось шипение, словно сразу заработала сотня огромных дезодорантов. Из носов вылетали мелкие брызги, как из пульве­ризаторов.

Микки вскрикнул и упал. Лео почувствовал слад­кий, приторный, одуряющий запах. Голова закру­жилась, зашумело в ушах. Он еще успел заметить, как упали Микки и Раф и сам упал без памяти...

Лео показалось, что он сидит высоко на мачте во время сильной качки. Он глубоко вздохнул и от­крыл глаза. Сильный влажный ветер дул прямо в лицо. Тело Лео мерно раскачивалось — это уже не сон...

Лео попытался вспомнить, что с ним произошло. Нападение пауков, «газовая атака», обморок...

А теперь вот — эта огромная пещера, в которой он вместе со своими друзьями висит вниз головой, завернутый в кокон из паутины. Лео попытался двинуть ногой, рукой, но не смог, так как был креп­ко спеленут паутиной.

— Это ты, Лео? — послышался рядом голос Рафа. — Мы, кажется, попали в скверную историю. Я не могу сделать ни одного движения.

— И я тоже, — ответил Лео. — Где Микки?

— Висит рядом со мной. Не отзывается. Или еще не пришел в себя, или мертв,— грустно сказал Раф.

— А пауки?

— Их не видно.

Через несколько минут пришел в себя Микки. Действие газов, очевидно, проходило у всех в одно и то же время. Черепашки-ниндзя обменялись не­веселыми мыслями. Всячески пробовали избавить­ся от пут — напрасно. Все, что они могли, это не­много двигать плечами и ногами. Руки словно при­росли к туловищу, ноги — срослись вместе.

— Словно заколдовали нас и превратили в сухие деревья, — сказал Раф, пытаясь освободиться из плена.

Что ты делаешь? — спросил у него Лео.

— Пытаюсь снять башмак с левой ноги, — отве­тил Раф.

— Это еще зачем?

— Он жмет мне ногу, — с присущим ему чувст­вом юмора ответил Раф.

— А как ты потом его оденешь? — продолжил разговор Микки. Ведь он упадет на землю.

— Ничего, — отвечал Раф. — Пусть немного нога проветрится.

— Прелестное место, — сказал Лео. — Восхити­тельный вид.

— Есть только один недостаток, — продолжил фразу Раф. — Не хотелось бы рассматривать эти достопримечательности вверх ногами.

— Остается только надеяться на Донателло, на его изумительную интуицию,— сказал Лео.

— А ты уверен, что он нас найдет? — тихо спро­сил Микки.

Занялась серая перламутровая заря. Отблески ее проникали в пещеру. При ее свете черепашки- ниндзя увидели пауков. Одни из них висели на паутине, другие вползали в пещеру, возвращаясь с охоты.

С урчанием и щелканьем они стали собираться вокруг черепашек. Видимо, всем им хотелось по­глядеть на необычную добычу. Пауки быстро щел­кали, как кастаньетами, языками, урчали и ползали вокруг пленников с изумительной ловкостью.

Возле черепашек сидела огромная старая паучиха с седыми мохнатыми бровями. Она пощелкива­ла. Несколько пауков помельче бросились испол­нять ее приказание.

— Кажется, приходит нам конец, Раф,— тихо сказал Микки.

Похоже на то, Микки, — ответил Раф. — Нам не вырваться. Ты обратил внимание, как блестят наши одежды? Пауки, очевидно, вымазали нас ка­ким-то клейким веществом. Вот почему мы словно превратились в кокон. Что-то готовят нам эти пауки...

Микки наблюдал за теми, которые побежали по приказу старой паучихи. Пауки быстро взметну­лись на самый верх. Там висели небольшие «узел­ки». Микки уже понял, что это за «узелки». Пауки, очевидно, заготавливали пищу впрок, вешая свои запасы под куполом пещеры.

Пауки сорвали пару «мешков» и спустились вниз. Старый паук принял «мешок». В нем нахо­дился обмазанный клеем таракан. Паук оторвал ку­сок тараканьего мяса и протянул его ко рту Лео. Тот стиснул зубы и замычал с отвращением. Пауки пощелкали, поурчали и предложили другое блюдо, обсосав предварительно клей с большого бело-си­него червя. Лео снова отказался есть. Паук с боль­шим терпением продолжал угощать пленников кло­пами, гигантскими стрекозами...

Некоторые из этих «блюд» были еще живыми. Лео понял, что пауки не сразу убивают свои жерт­вы, а сохраняют их живыми. И, видимо, даже кор­мят. Поэтому-то старая паучиха с таким вниманием и терпением старалась узнать, чем же питаются эти двуногие, попавшие им в руки. После долгих попыток накормить «мясом», паучиха решила, что пленники не плотоядные животные, и снова защелкала.

Через несколько минут покорные слуги принесли настоящий кокосовый орех. «Откуда он здесь, на Мертвой Земле? — подумал Лео.— Видно, эти та­рантулы не так глупы, как кажется, и довольно за­пасливы». Лео был голоден. Завтрак был как нельзя кстати. Притом, чем бы все это ни кончилось, надо набираться сил. Однако Лео одолевали со­мнения: принимать пищу или нет? Если пауки не едят трупов, то, убедившись в том, что «добыча» вообще отказывается от пищи, не прикончат ли они ее тотчас, пока она жива? И Лео решил есть, когда он открыл рот, паучиха одобрительно защелкала. Другие подхватили свежую новость: «Едят»,— и щелканье понеслось по всей пещере.

Пленники были накормлены. Но положение их от этого не стало лучшим.

— Нас откармливают как подвешенных в мешке рождественских гусей,— пошутил Раф.

— Ох, только бы рождество у них наступило не слишком скоро,— отозвался Микки.

Накормив пленников, пауки потеряли к ним инте­рес и расползлись в разные стороны.

Лео мог вдоволь наблюдать за этими странными существами: как они ловили свою добычу при по­мощи «газовой атаки», как затем обмазывали цвет­ным клеем, облизывая своим длинным языком — клеевые разноцветные железы, очевидно, находи­лись у них во рту,— как развешивали живые обеды. Так прошел день.

К вечеру начали проявлять признаки беспокой­ства. Пауки быстрее бегали, лазили, прыгали, громче перекликались, и каждый, видимо, спешил забраться в свое плетеное гнездо до наступления темноты. Внезапно они уснули в той позе, в какой застал их сон. Поразительнее всего было то, что это засыпание происходило молниеносно и одно­временно у всех пауков. Несколько запоздавших пауков так и застыли возле сухого надломленного дерева с поднятыми лапами...

В пещере стоял полумрак.

Лео видел, как гигантский ящер, словно вмиг вылупившийся из валявшегося внизу черепа, под­бежал к пауку, схватил его в пасть и потащил к вы­ходу из пещеры. Лео нахмурил глаза. Паук не вскрикнул, даже не шевельнулся. Никто не пришел ему на помощь. Этот непонятный глубокий сон был, видимо, самым слабым местом пауков в их борьбе за существование здесь, на Мертвой Земле, где все было полно дьявольских превращений. Вот почему они так спешили запрятаться по своим гнездам, вот почему забирались на сухие деревья.

Для пленников это было первое утешение: они могли быть спокойны — в продолжение ночи их не съедят.

Совсем стемнело. Можно было разговаривать, не опасаясь разбудить пауков.

— Нож при тебе? — спросил Микки.

— Да, но он мне не поможет,— ответил Лео.— Так же, как и меч, который валяется возле дерева. Если бы Донателло пришел к нам на помощь! Но он не найдет нас! Покричать разве на всякий случай...

— Донателло!

— Дон!

— Донателло!

Над Мертвой Землей, над пещерой зависло дол­гое повторяемое ветром эхо:

— До-на-тел-ло-о-о-о!

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Когда серое зарево погасло над горизонтом и со­всем наступила ночь, Дон снова пошел к сухим за­рослям перед пещерой. Выглядывая из-за веток, он видел, что на вершине горы перед входом в пещеру, стоит кто-то.

Дон стоял на коленках среди теней, и сердце у него сжималось от одиночества. «Ну, да они пауки и пусть...— думал он,— они — вампиры... А тут еще ночные дремучие страхи навалились на него!

Дон застонал тихонько. Он устал, измучился, но он боялся забыться, свалиться в колодец сна. Он боялся пауков.

«Что же это со мной? — подумал Дон,— ведь у меня в руках волшебный кристалл Великого Буд­ды. Значит, нечего бояться... Но как узнать, что надо с этим кристаллом делать?»

Он потерся щекой об руку, в которой был крис­талл, вдыхая едкий запах соли и пота. Слева ды­шала гладь Мертвого Залива, залива смерти, вса­сывала волны, снова вскипала над каменистым бе­регом. От пещеры донеслись звуки. Дон оторвался от качания вод, вслушался и различил какой-то ритм:

— Бей!

— Глотку режь!

— Выпусти кровь!

Паучье племя танцевало. Где-то по ту сторону пещеры — темный круг, кто-то из пауков ел мясо. Дон вздрогнул: ближе раздался звук. Насытив­шись, пауки лезли на сухие деревья, многие из них тут же засыпали, застывали в самых нелепых позах.

Дон пополз вперед, он ощупывал неровную по­верхность горы, как слепой. Справа были смутные воды, по левую руку, как шахта колодца, зиял Мертвый залив. Ежеминутно вокруг берега вздыха­ла вода и расцветала белая кипень. Донателло все крался вперед, наконец, он нащупал выступ вдоль стены. Это был вход в пещеру.

— Микки! Раф! — он окликнул очень тихо.

Ответа не было. Значит, надо говорить громче. Но тогда насторожишь пауков. Донателло не мог предположить, что уснув, пауки выключали слух. Палка, на которой раньше торчал череп-убежище освобожденной им Души, все еще была у него в руках. Он крепко стиснул ее и отбросил прочь.

— Микки... Раф!

Он услышал вскрик, шорох. Вцепившись в коконы, черепахи бормотали что-то.

— Это я — Донателло...

Он испугался, что пауки поднимут тревогу, и подтянулся так, что голова и плечи показались у входа в пещеру. Под локтем, далеко-далеко внизу, вокруг той же скалы, светилась белизна.

— Да это же я... Донателло...

Наконец двое в коконах зашевелились, подались вперед, заглядывая ему в лицо.

— Микки! Раф? Что с вами?

— Мы не знали...

— Мы подумали...— начали было говорить Раф и Микки, но Донателло, приложив палец к губам, знаком приказал им молчать.

— Это паучье племя...

— Они нас заставили...

— Мы ничего не могли...— быстро зашептали черепахи. Донателло тихо заговорил. Голос был сиплый. Его как будто что-то душило.

Я знаю... Я их видел... Послушайте, у меня в руках волшебный кристалл Будды, но я не знаю... Знаю, что в нем заключена жизнь и смерть, как и в наших черепашьих яйцах, но я не знаю, как им пользоваться.

В небе на миг забрызгали звезды. Раздался чей- то мягкий напевный голос, читающий стихи:

— Ива, ты ива,

Ива ты, ива,

На отмели у причала

Под блекнущими лучами!

Расстался с любимой

Гость.

Сердце его болит,

Сердце болит,

Сердце болит...

Фазан, потеряв подругу,

Стонет в ночной дали...

— Это Душа подсказывает мне что-то,— сказал Донателло, но я не могу все же понять...

— Завтра они начнут на тебя охотиться,— ска­зал Микки.

— Но как же с ними бороться? — задумчиво произнес Дон.

— Сперва освободи нас! Потом мы растянемся цепью поперек берега,— предложил Раф.

— И пойдем с этого конца,— добавил Микки.

Внезапно из пещеры донеслись какие-то шорохи,

потом голоса.

Донателло занес меч, чтобы перерубить паучьи веревки-крепления, держащие в подвешенном со­стоянии его друзей, но не успел. Справа бешено затряслись ветки. Высунулась безобразная морда паучихи Айхивори.

Меч дрогнул в его руке. Он его одернул. Дона­телло встал на четвереньки, прижимаясь к земле, чтобы остаться незамеченным. Паучиха уже стояла перед ним, разукрашенная красными и белыми пят­нами. Донателло бросился на нее как кошка, уда­рил мечом, паучиха согнулась надвое. Сонно рухнув навзничь. Глаза ее все еще моргали, словно пытаясь разглядеть своего палача.

Через несколько минут все пленники: Раф, Мик­ки и Лео, «вылупились» из своих куколок. Быстро спустились на землю, подняли валявшиеся внизу мечи и быстро побежали.

До наступления зари нужно было как можно дальше уйти от пещеры. А бежать ночью было не­легко.

Если бы не Донателло, черепахам пришлось бы плохо. Но держа в руках волшебный кристалл Буд­ды, Донателло наполнился невиданной силой и энергией — он с невероятной ловкостью ориенти­ровался на Мертвой Земле, обходил препятствия, находил тропы в заболоченной местности, киша­щей разными гадами..

Кристалл Великого Будды излучал ярко-алое сияние, освещал путь, подобно утренним лучам солнца.

Мертвый лес наконец кончился. Вот и залив. Черепахи пустились бежать по ровному месту. Стало светлеть небо. Пауки, наверно, проснулись и обнаружили убийство своей Айхивори и исчезно­вение пленников. Быть может, уже гонятся по следам...

— Скорей, скорей! — торопил Донателло.

И вдруг позади раздалось зловещее щелканье кастаньет и глухое: «урр... урр...» Догоняют. Че­репахи поползли по сухим корням деревьев. Добе­жали до Мертвого Залива и пауки, отчаянно щел­кая, понеслись они по корням с такой стремительностью, что черепахам стало не по себе.

Надо принимать бой! — сказал Лео.— И не допускать их близко. Иначе они снова зафыркают, мы потеряем сознание, как в прошлый раз...

— И упадем в воду,— добавил Раф,— не успев оставить ни одного черепашьего яйца на этой без­жизненной отмели.

— Пауки уничтожат наши яйца, даже если мы их и оставим,— закричал Микки.

— Надо принимать бой! — повторил Лео.

Затрещали мечи. Пауки начали падать, но уце­левшие продолжали упорно наступать. На счастье, пошел неожиданный сильный ливень, настоящий проливной дождь, он сбил газовую атаку. Чей-то знакомый голос шепнул на ухо Донателло:

— Пойте, черепахи, пойте!

И с неба донеслись слова их знакомой песни. Черепахи быстро сплели руки и подхватили, пере­крикивая шум дождя:

— Вслед за нами придут другие

Будет больше у них терпенья,

Больше ловкости и упорства,

И земля устоять не сможет

Перед их красотой и силой.

А поддержкой им будет песня,

Та, которую

Мы сложили!

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Возьмите старую черепичную крышу

Вскоре после полудня.

Рядом поставьте

Высокую липу,

Подрагивающую на ветру.

Поместите над ними, над крышей и липой,

Синее небо.

В белой кипени облаков отмытое поутру.

И не вмешивайтесь,

Глядите на них.

Эй, Черепахи!

Эй, не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Бывает, что и дрозду

Становится холодно

И тогда он всего лишь птица,

Которая ждет тепла.

И тогда он просто бродяга,

Неприкаянный и несчастный.

Потому что без песни

Пространство

Бесстрастно!

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Эгей-гей!

Пауки не ожидали такого дружного натиска живой энергии и начали отступать.

Теперь Донателло направил на них пучок ярко- алого света, который излучал волшебный кристалл, находящийся у него в руках. Пучок света, точно лазерный луч, прорезал пространство Мертвой Земли насквозь.

Со скалистого безжизненного берега вниз посы­пались камни, вздрогнула Мертвая Земля, покач­нулась, точно от векового сна, вздохнула полным влажным глубоким вздохом. Одни за другими ле­тели каменные глыбы в блестящую гладь Мертвого Залива, и через несколько минут на месте прежних пещер и скал открылась плотина, откуда с беше­ным ревом ринулась голубая, светло-голубая чис­тейшая вода, смывая, очищая все на своем пути. Паучье племя утонуло в ее могучих струях. Кануло в небытие, смытое вновь народившимся потоком жизни и влаги.

Донателло, счастливый и растерянный, стоял на высоком скалистом берегу, сжимая в руках алую драгоценность Будды и светил туда, к самому го­ризонту Мертвого Залива, наблюдая, как у самой его кромки преломившийся луч кристалла, расте­кался по поверхности теперь уже не мертвых, а ла­зурных морских вод алыми и фиолетовыми круга­ми, напоминающими цветы лотосов.

Лео, Раф и Микки стояли тут же, с широко от­крытыми глазами, нервно сжимая в руках рукоятки своих мечей.

— Черепахи! — закричал Донателло.— Великий Будда велел нам отложить на этой каменистой от­мели свои яйца, чтобы здесь зародилась новая, со­вершенно новая жизнь. За дело! И через несколько минут весь берег был сплошь усыпан разноцветны­ми перламутровыми коконами, в которых вибри­ровала новая неизвестная жизнь.

ВМЕСТЕ

Над голубым заливом взошло настоящее Солнце. Когда черепахи увидели солнце, они громко вскрикнули. И трудно было теперь определить, чего было больше в их крике — радости или ужаса.

— О Донателло! — прошептал Лео.

— Неужели это ты? — спросил Раф.

В ответ послышалось урчание. Донателло шеп­тал молитву.

— О Будда! О Великий Будда!

— Спасибо тебе! — говорил он.

Только через несколько часов Донателло смог го­ворить. Он рассказал приятелям о своих приключе­ниях, но прежде чем во всех подробностях поведать историю, приключившуюся с ним на Мертвом берегу, когда он увидел первый череп, Донателло смог восстановить в памяти те события, которые предшествовали этому, восполнился внезапно провал в его черепашьей памяти. И он повел друзей на ко­рабль, который прежде был необитаем, а теперь стоял ослепительно-белый, словно морская рако­вина, поблескивающая всеми своими гранями. Ти­хое журчание морских волн приветствовало че­репах.

— Гигантская летучая мышь,— начал вспоми­нать Донателло, когда все дружно уселись в капи­танской каюте,— если только это не была летучая тигрица, схватила меня когтями и подняла в воз­дух. Вот следы от ее когтей на плечах и спине... Да, черепахи, я испугался! Но недаром мой прадед, да и я сам когда-то был страстным охотником и охо­тился на диких зверей во всех частях света. В такие минуты нельзя теряться — это главное. «На лету она меня не съест. А пока летим, есть время обдумать положение». Я был все же тяжелой добычей, и пти­ца скоро начала снижаться, отделившись от стаи.

— Мы видели это,— произнес Лео.

— Черная лента птиц ушла за облака, спасаясь от непогоды, а птица с Донателло летела ущель­ем,— подтвердил Микки.

— У меня был нож,— продолжал Донателло,— но вынуть его из ножен было нелегко: когти птицы сжимали плечи и руки.

Ценою нестерпимой боли — при каждом движе­нии когти все глубже вонзались в плечо и спину — я освободил правую руку, вынул нож и всадил его в брюхо птицы. Она неистово закричала, но не вы­пустила меня из когтей. И хорошо сделала, иначе я разбился бы. Я уже приготовился к тому, что, если птица начнет распускать когти, я сам схвачу ее за ногу.

Птица пыталась на лету клюнуть меня, но хотя у нее была длинная шея, она все же не могла достать меня клювом. А кровопускание делало свое дело. Я с ног до головы был облит кровью птицы. Глаза слипались, и это было хуже всего. Я закрыл их и вдруг почувствовал, как нога моя ударилась о ка­мень. Птица рухнула на каменистую площадку, на­крывая меня своим телом, забарахталась и отки­нула в сторону крыло, прикрывающее меня.

Проливной дождь тотчас смыл кровь с моего ли­ца. Я прозрел. Птица, теряя силы, распустила ког­ти. Я рванулся и, оставив в когтях порядочный кусок мяса с плеча, освободился. Один коготь при этом вонзился в губу и поранил язык. Я не пе­реставал наносить птице удары ножом. Она обе­зумела от боли, и, позабыв о добыче, то есть обо мне, взмахнула крыльями, тяжело перевалилась через скалу и там, вероятно, погибла.

— И что же было дальше? — спросил Раф.

— Я оказался лежащим в каменной ложбине,— продолжал Донателло, как в ванне, до краев пере­полненной горячей кровью. Я думал, что сварюсь живьем. Температура этой крови была, вероятно, градусов пятьдесят. Кругом валялись перья.

— Я видел это место! — воскликнул Микки.— Мы искали, но не нашли тебя!

— Я постарался скорее уползти в ближайшую пещеру,— ответил Дон.— Надо сказать, что крылья у этого летучего разбойника словно кожа­ные, а хвост с оперением. Я хранил несколько перьев и кусочков кожи с крыла, но потерял их в своих скитаниях.

Потом я отлежался под скалой. Я потерял много крови. Сознание мутилось, я соображал плохо. И вместо того, чтобы идти вверх по каньону, к ракете, я побрел вниз, дошел до залива, свернул на­право... Встретил нескольких пауков и заблудился в лесу.

Одежда моя была изорвана в клочья. Между тем, пробираться голым по лесу — не большое удоволь­ствие: иглы и колючки сухих деревьев вонзались в тело. Надо было защищаться и от возможных уку­сов ядовитых гадов, кишащих вокруг, и я соорудил себе подобие одежды из каких-то мочал, какие в изобилии росли на дереве. Ходить по лесу было опасно. И я взобрался на дерево. Питался кокосо­выми орехами, которые кое-где сохранились. Доро­гу к ракете я так и не смог найти. Кричал, но никто не отзывался.

— Мы тоже кричали тебе, Дон, но ты не отзывал­ся! — сказал Лео.

— Каких чудовищ я встретил во время своих скитаний по глухим лесам и отмелям, каких опас­ностей избежал!

Я видел леса, мертвые леса такой необычайной высоты, что принял их сначала за высокие горы, по­росшие лесом.

Каждое дерево было высотою в несколько сот метров. Внизу росли какие-то желтые травы высо­тою с наши деревья. Над травой — паутина сухих лиан толщиной в корабельную мачту. Над травой поднимались белые шляпки ядовитых грибов с ку­пол собора.

Весь лес напоминал сухое спутанное мочало — до того он был густ. Этот лес был многоэтажен. В каждом ярусе свой мир, своя история. В средние ярусы не проникало ничего, ни единой серой по­лоски света. Здесь было сумрачно и тихо, как на глубине морской. Только изредка слышался гро­хот, словно горный обвал, от падения старых, под­гнивших исполинских деревьев. Даже птицы «сред­них этажей» молчаливы. А в «верхних этажах» было светлее, там еще сохранились капли жизни и шума. В чашечках цветов было бы очень удобно спать, если бы не ядовитый, одуряющий запах! Сухие листья на самых высоких деревьях были так велики, что я нередко выходил на крышу-площадку этого небоскреба и разгуливал по листу, един­ственно боясь проломить его сухую кожу.

— А животные, птицы, растения, насекомые? — спросил любопытный Микки.

— Этот лес был полон ими сверх всякой меры. Если бы я сам не видел их, трудно было бы пове­рить, что сила жизни на этой пустынной земле мо­жет быть так велика. Да, все же эта планета — неистощимо благодатная! — воскликнул Донател­ло, выглянув в окно каюты.

Небо было ясным и безоблачным.

— Она так полна скрытыми жизненными сила­ми,— улыбаясь, добавил он,— что растения выби­вались из почвы, как нефтяные фонтаны из сква­жин. Рождение и смерть сменяли друг друга с необычайной быстротой. Я сам до сих пор удив­ляюсь тому, что остался жив среди всех этих опас­ностей.

Почва, травы этого леса буквально кишели в со­крытой глубине живыми существами. В полутьме среди вечного тумана копошились гигантские насе­комые, гады, беспрерывно пожирающие друг друга. Челюсти работали без отдыха. Это была какая-то мясорубка, конвейер жизни и смерти.

В этом лесу приходилось забыть о земных мас­штабах. Наши удавы — пифоны — не больше здешних ужей. Наши насекомые — поистине мик­роскопические существа. Однажды мне пришлось спасаться от муравьев, каждый из которых был больше меня.

В другой раз я выдержал настоящий бой с му­хой! И право же, мне легче было бы справиться с самым крупным земным орлом. На таракане я мог бы ездить верхом, как на гигантской земной... черепахе. А птицы! Если бы вы видели бой птиц! Это похоже на борьбу двух истребителей.

Встретил я и своих старых знакомых — летучих мышей. Они живут на вершинах сухих деревьев.

Невозможно рассказать обо всем, что я видел, и все же я видел только уголок этой земли,— ска­зал Дон.

— А каких зверей ты считаешь самыми опасны­ми? — поинтересовался Лео.

— Пауков! — засмеялся Раф.

— Да, именно пауков! — воскликнул Дон.— Я наблюдал за ними, и мне пришло в голову, что это уже не животные, это «люди» Мертвой Земли, кро­ме того, я теперь доподлинно знаю, что это — кос­мические вампиры... Слава Богу, слава Великому Будде, что мы победили их с помощью его волшеб­ного кристалла. А теперь послушайте эту магни­тофонную запись! — и Донателло включил ящик с магнитофоном, откуда снова зазвучал голос капи­тана, Эрнста, Эппи и убитой паучихи-вампира Айхивори.

Черепахи слушали затаив дыхание.

Когда же последние фразы потухли, Лео про­тянул:

— Да-да, ну и силен же ты, Дон!

— Это не я, а Будда! Великий Будда, дарующий жизнь всему человечеству!

И Донателло рассказал друзьям о своих приклю­чениях и о волшебном кристалле, и об освобож­денной им Душе, и о черепах кающихся грешников и о суде бодхисатв...

Когда он кончил, солнце клонилось к горизонту, и залив окрасился в ярко-алый цвет, схожий с тем, который излучал волшебный кристалл Будды.

Лео сказал, глубоко вздохнув:

— По-моему, в этой коробочке,— он кивнул на магнитофон,— содержится еще кое-какая ценная информация для потомков, по крайней мере, если моя черепашья голова еще что-то соображает... Эту планету посетила не одна экспедиция...— И он на­жал кнопку.

Из магнитофона донесся хриплый, местами вовсе пропадающий во времени голос старика:

— На высоте четверти мили огромный звездолет повис над одним из городов. Внизу все носило сле­ды космического опустошения. Медленно опус­каясь в энергетической гондолосфере, я заметил, что здания уже начинали разваливаться от вре­мени.

— Никаких следов военных действий. Никаких следов...— ежеминутно повторял бесплотный ме­ханический голос.

Перевел настройку:

Достигнув поверхности, я отключил поле своей гондолы и оказался на окруженном стенами зарос­шем участке. Несколько скелетов лежало в высо­кой траве перед зданием с обтекаемыми стреми­тельными линиями. Это были скелеты длинных двуруких и двуногих созданий; череп каждого держался на верхнем конце тонкого спинного хреб­та. Все костяки явно принадлежали взрослым особям и казались прекрасно сохранившимся, но, когда я нагнулся и тронул один из них, целый су­став рассыпался в прах. Выпрямившись, я увидел, что Йоал приземляется поблизости. Подождав, пока историк выберется из своей энергетической сферы, я спросил:

— Как по-вашему, стоит попробовать наш метод оживления?

Йоал казался озабоченным:

— Я расспрашивал всех, кто уже спускался сю­да в звездолете,— ответил он.— Что-то здесь не так. На этой планете не осталось живых существ, не осталось даже насекомых. Прежде чем начинать какую-либо колонизацию, мы должны выяснить, что здесь произошло.

Я помолчал. Подул слабый ветерок, зашелестел листвой в кронах рощицы неподалеку от них. Я взглянул на деревья. Йоал кивнул.

Да, растительность не пострадала, однако расте­ния, как правило, реагируют совсем иначе, чем активные формы жизни.

Нас прервали. Из приемника Йоала прозвучал голос:

— Примерно в центре города обнаружен музей. На его крыше — красный мая.

— Я пойду с вами, Йоал,— сказал я.— Там, воз­можно, сохранились скелеты животных и разумных существ на различных стадиях эволюции. Кстати, вы не ответили мне. Собираетесь ли вы оживлять эти существа?

— Я представлю вопрос на обсуждение сове­та,— медленно проговорил Йоал,— но, мне кажет­ся, ответ не вызывает сомнений. Мы обязаны знать причину этой катастрофы.— Он описал неопреде­ленный полукруг одним из своих щупалец и как бы про себя добавил: — Разумеется, действовать надо осторожно, начиная с самых ранних ступеней эво­люции. Отсутствие детских скелетов указывает, что эти существа, по-видимому, достигли индиви­дуального бессмертия.

Совет собрался для осмотра экспонатов. Я знал — это пустая формальность. Решение при­нято — мы будем оживлять. Помимо всего прочего, мы были заинтригованы. Вселенная безгранична, полеты сквозь космос долги и тоскливы, поэтому, спускаясь на неведомые планеты, мы всегда с вол­нением ожидали встречи с новыми формами жизни, которые можно увидеть своими глазами, изучить.

Музей походил на все музеи. Высокие сводчатые потолки, обширные залы. Пластмассовые фигуры странных зверей, множество предметов — их было слишком много, чтобы все осмотреть и понять за столь короткое время. Эволюция неведомой расы была представлена последовательными группами реликвий. Я вместе со всеми прошел по залам. Я облегченно вздохнул, когда они наконец добра­лись до ряда скелетов и мумий. Укрывшись за си­ловым экраном, наблюдал, как специалисты-био­логи извлекают мумию из каменного саркофага. Тело мумии было перебинтовано полосами материи в несколько слоев, но биологи не стали разворачи­вать истлевшую ткань. Раздвинув пелены, они, как обычно делалось в таких случаях, взяли пинцетом только обломок черепной коробки. Для оживления годится любая часть скелета, однако лучшие ре­зультаты, наиболее совершенную реконструкцию дают некоторые участки черепа.

Главный биолог Хамар объяснил, почему они вы­брали именно эту мумию:

— Для сохранения тела они применили хими­ческие вещества, которые свидетельствуют о зача­точном состоянии химии. Резьба же на саркофаге говорит о примитивной цивилизации, незнакомой с машинами. На этой стадии потенциальные возмож­ности нервной системы вряд ли были особенно раз­витыми. Наши специалисты по языкам проанали­зировали записи говорящих машин, установленных во всех разделах музея, и, хотя языков оказалось очень много — здесь есть запись разговорной речи даже той эпохи, когда это существо жило,— они без труда расшифровали все понятия. Сейчас универ­сальный переводчик настроен ими так, что переве­дет любой наш вопрос на язык оживленного существа. То же самое, разумеется, и с обратным переводом. Но, простите, я вижу, первое тело уже подготовлено!

Я вместе с остальными членами совета присталь­но следил за биологами: те закрепили зажимами крышку воскресителя и процесс пластического восстановления начался. Я почувствовал, как все внутри него напряглось. Он знал, что сейчас прои­зойдет. Знал наверняка. Пройдет несколько минут, и древний обитатель этой планеты поднимется из воскресителя и встанет перед ними лицом к лицу. Научный метод воскрешения прост и безотказен.

Жизнь возникает из тьмы бесконечно малых ве­личин, на грани, где все начинается и все кончает­ся, на грани жизни и не жизни, в той сумеречной области, где вибрирующая материя легко перехо­дит из старого состояния в новое, из органической в неорганическую и обратно.

Электроны не бывают живыми или неживыми, атомы ничего не знают об одушевлении или неоду­шевленности. Но когда атомы соединяются в моле­кулы, на этой стадии достаточно одного шага, ни­чтожно малого шага к жизни, если только жизни суждено зародиться. Один шаг, а за ним темнота. Или жизнь.

Камень или живая клетка. Крупица золота или травинка. Морской песок или столь же бесчислен­ные крохотные живые существа, населяющие без­донные глубины рыбьего царства. Разница между ними возникает в сумеречной области зарождения материи. Там каждая живая клетка обретает прису­щую ей форму. Если у краба оторвать ногу, вместо нее вырастет такая же новая. Червь вытягивается и вскоре разделяется на двух червей, на две одина­ковые желудочные системы, такие же прожорли­вые, совершенные и ничуть не поврежденные этим разделением. Каждая клетка может превратиться в целое существо. Каждая клетка «помнит» это целое в таких мельчайших и сложных подробностях, что для их описания просто не хватит сил.

Но вот что парадоксально — нельзя считать па­мять органической! Обыкновенный восковой валик запоминает звуки. Магнитная лента легко воспроизводит голоса, умолкшие столетия назад. Па­мять — это филологический отпечаток, следы, оставленные на материи, изменившие строение мо­лекул; и, если ее пробудить, молекулы воспроизве­дут те же образы в том же ритме.

Квадрильоны и квинтильоны пробужденных об­разов-форм устремились из черепа мумии в воскре­ситель. Память, как всегда, не подвела.

Ресницы воскрешенного дрогнули, и он открыл глаза.

— Значит, это правда,— сказал он громко, и ма­шина сразу же перевела его слова на наш язык.— Значит, смерть — только переход в иной мир. Но где же все мои приближенные?

Последнюю фразу он произнес растерянным, жа­лобным тоном.

Воскресший сел, потом выбрался из аппарата, крышка которого автоматически поднялась, когда он ожил. Увидев нас, он задрожал, но это длилось какой-то миг. Воскрешенный был горд и обладал своеобразным высокомерным мужеством, которое сейчас ему пригодилось. Неохотно опустился он на колени, простерся ниц, но тут сомнения одоле­ли его.

— Вы боги? — спросил он и снова встал.— Что за уроды! Я не поклоняюсь неведомым демонам.

— Убейте его! — сказал капитан Горсид.

Двуногое чудовище судорожно дернулось и рас­таяло в пламени лучевого ружья.

Второй воскрешенный поднялся, дрожа и блед­нея от ужаса.

— Господи, боже мой, чтобы я еще когда-нибудь прикоснулся к проклятому зелью! Подумать толь­ко, допился до розовых слонов...

— Это что за «зелье», о котором ты упомянул, воскрешенный? — с любопытством спросил Йоал.

— Первач, сивуха, отрава во фляжке из заднего кармана, молоко от бешеной коровки,— чем только не поят в этом притоне, о господи, боже мой!

Капитан Горсид вопросительно посмотрел на Йоала.

— Стоит ли продолжать?

Йоал, помедлив, ответил:

— Подождите, это любопытно.

Потом снова обратился к воскрешенному:

— Как бы ты реагировал, если бы я тебе сказал, что мы прилетели с другой звезды?

Человек уставился на него. Он был явно заинте­ресован, но страх оказался сильнее.

— Послушайте,— сказал он.— Я ехал по своим делам. Положим, я опрокинул пару лишних рюмок, но во всем виновата эта пакость, которой сейчас торгуют. Клянусь, я не видел другой машины, и, если это новый способ наказывать тех, кто пьет за рулем, я сдаюсь. Ваша взяла. Клянусь, до конца своих дней больше не выпью ни капли, только отпустите меня.

— Он водит «машину», но он о ней совершенно не думает,— проговорил Йоал.— Никаких таких «машин» мы не видели. Они не позаботились сохра­нить их в своем музее.

Я заметил, что все ждут, когда кто-нибудь еще задаст вопрос. Почувствовал, что если он сам не за­говорит, круг молчания замкнется. Я сказал:

— Попросите его описать «машину». Как она действует?

— Вот это другое дело! — обрадовался чело­век.— Скажите, куда вы клоните, и я отвечу на лю­бой вопрос. Я могу накачаться так, что в глазах задвоится, но все равно машину поведу. Как она действует? Просто. Включаешь стартер и ногой даешь газ...

— Газ,— вмешался техник-лейтенант Виид.— Мотор внутреннего сгорания. Все ясно.

Капитан Горсид подал знак стражу с лучевым ружьем.

Третий человек сел и некоторое время вниматель­но смотрел на нас.

— Со звезд? — наконец спросил он.— У вас есть система, или вы попали к нам по чистой случай­ности?

Советники, собравшиеся под куполом зала, не­ловко заерзали в своих гнутых креслах. Я встре­тился глазами с Йоалом. Историк был потрясен, и это встревожило метеоролога. Он подумал: «Дву­ногое чудовище обладает ненормально быстрой приспособляемостью к новым условиям и слишком острым чувством действительности. Ни один чело­век не может сравниться с ним по быстроте реакций.

— Быстрота мысли не всегда является призна­ком превосходства,— проговорил главный биолог Хамар.— Существа с медленным, обстоятельным мышлением занимают в ряду мыслящих особей по­четные места.

«Дело не в скорости,— невольно подумал я,— а в правильности и точности мысли». Я попробовал представить себя на месте воскрешенного. Сумел бы я вот так же сразу понять, что вокруг него чужие существа с далеких звезд? Вряд ли.

Все это мгновенно вылетело у меня из головы, когда человек встал. Я и остальные советники не спускали с него глаз. Человек быстро подошел к окну, выглянул наружу. Один короткий взгляд, и он повернулся к нам.

— Везде то же самое?

Снова нас поразила быстрота, с которой он все понял.

Наконец Йоал решился ответить:

— Да. Опустошение. Смерть. Развалины. Вы знаете, что здесь произошло?

Внезапно Воскрешенный исчез в волнах белого пламени. Вместе с ним исчезла и последняя моя на­дежда, я все еще верил, что смертоносная энергия заставит это двуногое чудовище появиться. Но на­деяться больше было не на что.

— Но куда он мог деться? — спросил Йоал.

Я повернулся к историку, собираясь обсудить с ним этот вопрос. Уже заканчивая полуоборот, я увидел — чудовище стоит чуть поодаль под дере­вом и внимательно нас разглядывает. Должно быть, оно появилось именно в этот миг, потому что все советники одновременно открыли рты и отпря­нули. Один из техников, проявляя величайшую находчивость, мгновенно установил между нами и чудовищем силовой экран. Существо медленно приблизилось, оно было хрупким и несло голову, слегка откинув назад. Глаза его сияли, будто осве­щенные внутренним огнем.

Подойдя к экрану, человек вытянул руку и кос­нулся его пальцами. Экран ослепительно вспых­нул, потом затуманился переливами красок. Волна красок перешла на человека: цвета стали ярче и в мгновение разлились по всему его телу, с головы до ног. Радужный туман рассеялся. Очертания стали незримы. Еще миг — и человек прошел сквозь экран.

Он засмеялся — звук был странно мягким — и сразу посерьезнел.

— Когда я пробудился, ситуация меня позаба­вила,— сказал он.— Я подумал: «Что мне теперь с вами делать?»

Для меня его слова прозвучали в утреннем воз­духе мертвой планеты приговором судьбы. Молча­ние нарушил голос, настолько сдавленный и неес­тественный голос, что мне понадобилось время, чтобы узнать голос капитана Горсида.

— Убейте его!

Когда взрывы пламени опали, обессиленные, неуязвимое существо стояло перед нами. Оно мед­ленно двинулось вперед и остановилось шагах в шести от ближайшего из нас. Я оказался позади всех. Человек неторопливо заговорил:

— Напрашиваются два решения: одно — осно­ванное на благодарности за мое воскрешение, второе — на действительном положении вещей. Я знаю, кто вы и что вам нужно. Да, я вас знаю — в этом ваше несчастье. Тут трудно быть милосердным. Но попробую. Предположим — продолжал он,— вы откроете тайну локатора. Теперь, по­скольку система существует, мы больше никогда не попадемся так глупо, как в тот раз.

Я весь напрягся. Его мозг работал так лихора­дочно, пытаясь охватить возможные последствия катастрофы, что казалось, в нем не осталось места ни для чего другого. И тем не менее какая-то часть сознания была отвлечена.

— Что же произошло? — спросил я.

Человек потемнел. Воспоминания о том далеком дне сделали его голос хриплым.

— Атомная буря,— проговорил он.— Она при­шла из иного, звездного мира, захватив весь этот край нашей галактики. Атомный циклон достигал в диаметре около девяноста световых лет, гораздо больше того, что нам было доступно. Спасения не было. Мы не нуждались до этого в звездолетах и ничего не успели построить. К тому же Кастор, единственная известная нам звезда с планетами, тоже был задет бурей.

Он умолк. Затем вернулся к прерванной мысли.

— Итак, секрет локатора... В чем он?

Советники вокруг меня вздохнули с облегчением.

Теперь они не боялись, что их раса будет уничто­жена. Я с гордостью отметил, что, когда самое страшное осталось позади, никто из нас даже не по­думал о себе.

— Значит, вы не знаете тайны? — вкрадчиво проговорил Йоал.— Вы достигли очень высокого развития, однако завоевать галактику сможем только мы.

С заговорщицкой улыбкой он обвел глазами всех остальных и добавил:

— Господа, мы можем по праву гордиться наши­ми великими открытиями. Предлагаю вернуться на звездолет. На этой планете нам больше нечего делать.

Еще какой-то момент, пока мы не скрылись в своих сферических гондолах, я с тревогой думал, что двуногое существо попытается нас задержать. Но, оглянувшись, я увидел, что человек повернул­ся к нам спиной и неторопливо идет вдоль улицы.

Этот образ остался в моей памяти, когда звездо­лет начал набирать высоту. И еще одно я запомнил: атомные бомбы, сброшенные на город одна за дру­гой, не взорвались.

— Так просто мы не откажемся от этой плане­ты,— сказал капитан Горсид.— Я предлагаю еще раз переговорить с чудовищем.

Они решили снова спуститься в город — Инэш, Йоал, Виид и командир корабля. Голос капитана Горсида прозвучал в наших приемниках:

— Мне кажется...— мой взгляд улавливал сквозь утренний туман блеск прозрачных гондол, которые опускались вокруг меня.— Мне кажется, мы принимаем это создание совсем не за то, что оно собой представляет в действительности. Вспомни­те, например — оно пробудилось и сразу исчезло. А почему? Потому что испугалось. Ну конечно же! Оно не было хозяином положения. Оно само не считает себя всесильным.

Это звучало убедительно. Мне доводы капитана пришлись по душе. И мне вдруг показалось непо­нятным, чего это он так легко поддался панике! Теперь опасность предстала перед ним в ином све­те. На всей планете всего один человек. Если они действительно решатся, можно будет начать пере­селение колонистов, словно его вообще нет. Он вспомнил, так уже делалось в прошлом неодно­кратно. На многих планетах небольшие группки исконных обитателей избежали действия смертоносной радиации и укрылись в отдаленных облас­тях. Почти всюду колонисты постепенно выловили их и уничтожили. Однако в двух случаях, насколь­ко он помнит, «туземцы» еще удерживали за собой небольшие части своих планет. В обоих случаях было решено не истреблять их радиацией — это могло повредить самим истребителям. Там коло­нисты примирились с уцелевшими автохтонами. А тут и подавно — всего один обитатель, он не зай­мет много места!

Когда мы его отыскали, человек деловито подме­тал нижний этаж небольшого особняка. Он отло­жил веник и вышел к нам на террасу. На нем были теперь сандалии и свободно развевающаяся туника из какой-то ослепительно сверкающей материи. Он лениво посмотрел на них и не сказал ни слова.

Переговоры начал капитан Горсид. Я только диву давался, слушая, что тот говорит механиче­скому переводчику. Командир звездолета был пре­дельно откровенен: так решили заранее. Он под­черкнул, что мы не собираемся оживлять других мертвецов этой планеты. Подобный альтруизм был бы противоестественен, ибо все возрастающие орды нашей расы постоянно нуждаются в новых мирах. И каждое новое значительное увеличение населения выдвигало одну и ту же проблему, кото­рую можно разрешить только одним путем. Но в данном случае колонисты добровольно обязуются не посягать на права единственного уцелевшего обитателя планеты.

В этом месте человек прервал капитана Горсида:

— Какова же была цель такой бесконечной экс­пансии?

Казалось, он был искренне заинтересован.

— Предположим, вы заселите все планеты на­шей галактики. А что дальше?

Капитан Горсид обменялся недоуменным взгля­дом с Йоалом, затем со мной и Виидом. Я отрица­тельно покачал туловищем из стороны в сторону. Я почувствовал жалость к этому созданию. Чело­век не понимал и, наверное, никогда не поймет. Старая история! Две расы, жизнеспособная и уга­сающая, держались противоположных точек зре­ния: одна стремилась к звездам, а другая склоня­лась перед неотвратимостью судьбы.

— Почему бы вам не установить контроль над своими инкубаторами? — настаивал человек.

— И вызвать падение правительства? — сыронизировал Йоал.

Он проговорил это снисходительно, и я увидел, как все остальные тоже улыбаются наивности че­ловека. Я почувствовал, как интеллектуальная пропасть между нами становится все шире. Это существо не понимало природы жизненных сил, управляющих миром.

— Хорошо,— снова заговорил человек.— Если вы не способны ограничивать свое размножение, это сделаем за вас мы.

Наступило молчание.

Наши начали окостеневать от ярости. Я чувст­вовал это сам и видел те же признаки у других. Мой взгляд переходил с: лица на лицо и возвращался к двуногому созданию, по-прежнему стоявшему в дверях. Уже не в Первый раз я подумал, что про­тивник выглядит совершенно беззащитным.

«Сейчас, — подумал я, — я могу обхватить его щупальцами и раздавить!»

Умственный контроль над внутриядерными про­цессами и гравитационными полями, сочетается ли он со способностью отражать чисто механиче­ское, макрокосмическое нападение? Я думал, что сочетается. Сила, проявление которой мы видели два часа назад, конечно, должна была иметь какие- то пределы. Но мы этих пределов не знали. И тем не менее все это теперь не имело значения. Сильнее они или слабее — неважно. Роковые слова были произнесены. «Если вы не способны ограничить, это сделаем за вас мы!»

Эти слова еще звучали в моих ушах, и, по мере того, как их смысл все глубже проникал в мое со­знание, я чувствовал себя все менее изолирован­ным и отчужденным. До сих пор я считал себя только зрителем. Даже протестуя против дальней­ших воскрешений я действовал как незаинтере­сованное лицо, наблюдающее за драмой со сторо­ны, но не участвующее в ней. Только сейчас я с определенной ясностью понял, почему я всегда уступал и в конечном счете соглашался с другими. Возвращаясь в прошлое, к самым отдаленным дням, теперь я видел, что никогда по-настоящему не считал себя участником захвата новых планет и уничтожения чуждых рас. Я просто присутство­вал при сем, размышлял, рассуждал о жизни, не имевшей для меня значения. Теперь это понятие конкретизировалось. Я больше не мог, не хотел противиться могучей волне страстей, которые меня захлестнули. Сейчас я мыслил и чувствовал заодно с необъятной массой соплеменников. Все силы и все желания расы бушевали в моей крови.

— Слушай, двуногий! — прорычал я.— Если ты надеешься оживить свое мертвое племя — оставь эту надежду!

Человек посмотрел на меня, но промолчал.

— Если бы ты мог нас всех уничтожить,— про­должал я,— то давно уничтожил бы. Но все дело в том, что у тебя не хватит сил. Наш корабль по­строен так, что на нем невозможна никакая цепная реакция. Любой частице потенциально активной материи противостоит античастица, не допускаю­щая образования критических масс. Ты можешь произвести взрывы в наших двигателях, но эти взрывы останутся тоже изолированными, а их энер­гия будет обращена на то, для чего двигатели пред­назначены,— превратится в движение.

Я почувствовал прикосновение Йоала.

— Поостерегись! — шепнул историк.— В за­пальчивости ты можешь выболтать один из наших секретов.

Я стряхнул его щупальце и сердито огрызнулся:

— Хватит наивничать! Этому чудовищу доста­точно было взглянуть на наши тела, чтобы разга­дать почти все тайны нашей расы. Нужно быть дураком, чтобы воображать, будто оно еще не взвеси­ло свои и наши возможности в данной ситуации.

— Инэш! — рявкнул капитан Горсид.

Услышав металлические нотки в его голосе, я от­ступил и ответил:

— Слушаюсь.

Его ярость остыла так же быстро, как вспыхнула.

— Мне кажется,— продолжал капитан Гор­сид,— я догадываюсь, что вы намеревались ска­зать. Я целиком с вами согласен, но в качестве выс­шего представителя властей считаю своим долгом предъявить ультиматум.

Он повернулся. Его рогатое тело нависло над человеком.

— Ты осмелился произнести слова, которым нет прощения. Ты сказал, что вы попытаетесь ограничить движение великого нашего духа.

— Не духа,— прервал его человек. Он тихонько рассмеялся.— Вовсе не духа!

Капитан Горсид пренебрег его словами.

— Поэтому,— продолжал он,— у нас нет выбо­ра. Мы полагаем, что со временем, собрав необхо­димые материалы и изготовив соответствующие инструменты, ты сумеешь построить воскреситель. По нашим расчетам, на это понадобится самое меньшее два года, даже если ты знаешь все. Это необычайно сложный аппарат, и собрать его един­ственному представителю расы, которая отказа­лась от машин за тысячелетие до того, как была уничтожена, будет очень и очень не просто.

Ты не успеешь построить звездолет. И мы не да­дим тебе времени собрать воскреситель. Возможно, ты сумеешь предотвратить взрывы на каком-то расстоянии вокруг себя. Тогда мы полетим к дру­гим материкам. Если ты помешаешь и там, значит, нам понадобится помощь. Через шесть месяцев полета с наивысшим ускорением мы достигнем точки, откуда ближайшие колонизированные пла­неты услышат наш призыв. Они пошлют огромный флот: ему не смогут противостоять все твои силы. Сбрасывая по сотне или тысяче бомб в минуту, мы уничтожим все города, так что от скелетов твое­го народа не останется даже праха.

Таков наш план. А так оно и будет. А теперь де­лай с нами что хочешь — мы в твоей власти.

Человек покачал головой.

— Пока я ничего не стану делать,— сказал он и подчеркнул: — Пока ничего.

Помолчав, добавил задумчиво:

— Вы рассуждаете логично. Очень. Разумеется, я не всемогущ, но, мне кажется, вы забыли одну ма­ленькую деталь. Какую, не скажу. А теперь про­щайте. Возвращайтесь на свой корабль и летите, куда хотите. У меня еще много дел.

Я стоял неподвижно, чувствуя, как ярость снова разгорается во мне. Потом, зашипев, я прыгнул, растопырив щупальца. Они уже почти касались нежного тела, как вдруг что-то отшвырнуло меня.

Очнулся я на звездолете.

Я не помнил, как очутился в нем, я не был ранен, не испытывал никакого потрясения. Я беспокоился только о капитане Горсиде, Вииде, Йоале, но все трое стояли рядом со мной такие же изумленные. Я лежал неподвижно и думал о том, что сказал че­ловек: «Вы забыли одну маленькую деталь...» Забыли? Значит, мы ее знали!

Что же это такое? Я все еще раздумывал над этим, когда Йоал сказал:

— Глупо надеяться, что наши бомбы хоть что-нибудь сделают!

Он оказался прав.

Когда звездолет удалился от Земли на сорок све­товых лет, я был вызван в зал совета. Вместо при­ветствия Йоал уныло сказал:

— Чудовище на корабле.

Его слова как гром поразили меня, но вместе с их раскатами на меня снизошло внезапное оза­рение.

— Так вот о чем мы забыли! — удивленно и гром­ко проговорил я наконец.— Мы забыли, что он при желании может передвигаться в космическом пространстве в пределах...— как это он сказал?., в пределах девяноста световых лет.

Я понял. Мы, которым приходилось пользоваться звездолетами, разумеется, не вспомнили о такой возможности. И удивляться тут бы нечему. Он об­ладал волшебным кристаллом Будды.

Потрясенный, я зашатался, цепляясь за рыча­щий приемник, и начал выкрикивать в микрофон последнее, что я понял. Ответа не было. Все заглу­шал рев невероятной, уже неуправляемой энергии. Жар начал размягчать его бронированный пан­цирь, когда я, запинаясь, попробовал дотащиться до силового регулятора.

Навстречу мне рванулось багровое пламя. Виз­жа и всхлипывая, я бросился обратно к передат­чику.

Несколько минут спустя я все еще что-то пищал в микрофон, когда могучий звездолет нырнул в чудо­вищное горнило бело-синего солнца.

Запись прервалась.

В магнитофоне раздались какие-то непонятные сигналы, щелчки и тут же заговорил чистый жен­ский голос:

— Сегодня суббота,— сказала женщина.— Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я до­бавила на календаре три дня — по-моему, именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.

Меня звать Мира, и у меня нет бровей и ресниц, и даже прозрачный пушок на щеках. Когда-то у меня были длинные, черные волосы, но теперь, гля­дя на свое розовое, голое лицо, я воображаю, что раньше была рыжей. Я расскажу вот что!

Мой муж Бен сидел развалясь у кухонного сто­ла. Как и я, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у меня, поскольку у него не было ни платка, ни шапки.

— В субботу мы всегда отдыхали,— говорила я.

— Я должен сегодня обкосить лужайку,— отве­чал он.— Суббота там или не суббота.

Я продолжала, как бы и не услышав.

— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню... На этой земле.

— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи,— сказал он и, повернувшись, закричал: — Малыш! — он проглатывал звук «а», так что получалось — М'лыш.— М'лыш. Пора завтракать, па­рень,— и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.

— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажет­ся, что у меня нет даже купального костюма.

— Это все будет далеко не так, как раньше.

— Но море-то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был до­щатый настил для прогулок — сохранился ли он?

— Ха,— сказал Бен,— мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пусти­ли на дрова. Ведь это было четыре года тому назад.

— Овсянка,— произнесла женщина, вкладывая в одно это слово все, что она чувствовала, вспоми­ная о пляже и о прошлом...

Магнитофон продолжал работать.

— Не подумай только, что я для тебя не хочу ничего сделать,— сказал Бен.— Я хотел бы. Так же, как я хотел бы, чтобы тогда мне удалось донес­ти до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?

— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что-то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец острова; да еще эта овсян­ка; временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу...

— Ничего. Я могу постоять за себя. Я не самый слабый.

— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.

Магнитофон продолжал работать. Женщина го­ворила:

— Я смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Меня до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голо­го уродства, я вдруг испытала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие волос, но как всегда, я лишь поправила платок, вспоминая о своей собственной лысине.

Магнитофон продолжал работать.

— Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах — как будто прячешься от кого-то? Начинаешь поневоле думать, что тем — мертвым — повезло больше. Что за жизнь, если не можешь даже съездить на море в субботу?

Я думала о том, что единственное, чего мне не хочется,— это обидеть его. Нет, сказала я сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, нако­нец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но меня несло дальше, и я про­должала.

— Ты знаешь, Малыш никогда еще не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль,— и я знала, что мои слова, задевают его.