Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

— Где Малыш? — спросил он и еще раз закри­чал в окно.— Опять где-то шляется.

— Ну и что? — волноваться нечего — автомоби­лей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям — для своих трех с поло­виной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?

Бен покончил с едой, встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.

— Пойду посмотрю,— сказал он.— Он не откли­кается, когда его зовешь.

Я наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно каюты и слушая его призывы. Я гляде­ла, как он горбится и косит — раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на остров, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Ма­лыш — он вскарабкался на самую верхушку буфе­та и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как я вспомнила, очки уже лежали сломанные на полу.

Магнитофон защелкал. Снова заговорила жен­щина.

— Бен исчез из поля зрения, а в комнату ворвал­ся Малыш, как будто он все время жался у двери за порогом.

В отличие от своих больших, розовых, безволо­сых родителей, он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что я все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа была бледно-оливкового цвета, черты широкого лица — грубые, топорные, взгляд при­стальный и настороженный. Он глядел на меня и ждал — что я буду делать.

Я только вздохнула, подняла его, усадила в дет­ское креслице и поцеловала в твердую, темную щеку, думая, какие чудесные волосы и как бы их подстричь, чтобы мальчик выглядел опрятно.

— У нас кончился сахар,— сказала я,— но я приберегла для тебя немного изюма.

Я достала коробку и бросила в его кашу несколь­ко изюминок.

Затем я подошла к двери и крикнула:

— Бен, он здесь. Он пришел, Бен,— и более мягким голосом добавила: — Гномик наш.

Я слышала, как Бен свистнул в ответ, и верну­лась в кухню. Когда я подошла к столу, овсянка Малыша уже лежала на полу овальной плюхой, а сам он все так же не мигая глядел на нее насто­роженными коричневыми глазами.

Я опустилась на колени и ложкой собрала боль­шую часть в миску. Затем я грубовато ухватила Малыша, хотя в этой грубоватости и проглядывала мягкость. Я оттянула вниз эластичный пояс его джинсов и влепила в обнаженные ягодицы два полновесных шлепка.

— У нас не так много пищи, чтобы ее разбрасы­вать,— сказала я, одновременно отмечая взглядом пух, растущий у него вдоль позвоночника, и га­дая — было ли так у трехлетних детей раньше.

Он стал испускать звуки: а-а-а-а, а-а-а-а, но не заплакал и после этого я обняла его и держала так, что он прижался к моей шее, как я это любила.

— А-а-а-а,— сказал он снова, более мягко, и укусил меня чуть пониже ключицы.

Я выронила его, но успела подхватить у самого пола. Рана болела и хотя была неглубокая, но зато в полдюйма шириной.

— Он снова укусил меня,— закричала я в двери Бену.— Он укусил меня. Он откусил целый кусок кожи и все еще держит его в зубах.

— Боже, что за...

— Не бей его. Я уже отшлепала, а три года — трудный возраст...— я ухватила Бена за руку,— так сказано в книгах. Три года — трудный возраст.

Но я помнила, что на самом деле в книгах гово­рится, что в три года у ребенка развивается речь и потребность в общении с другими людьми. Осо­бенно здесь.

Бен отпустил Малыша, и тот пятясь выбежал из кухни в спальню.

Я глубоко вздохнула.

— Я должна хоть на день вырваться из этого дома. Я имею в виду, что нам надо действительно съездить куда-нибудь.

— Я опустилась в кресло и позволила ему про­мыть рану и наложить крест-накрест повязку.

— Подумай, может это осуществимо? Неужели мы не можем хоть раз выехать на пляж с одеялами, с бутербродами и устроить пикник? Как в прошлые времена. Мне просто необходимо как-то встрях­нуться на этой застывшей земле.

— Ну хорошо, хорошо. Ты повесишь на пояс большой разводной ключ, а я возьму молоток, и, думаю, мы сможем рискнуть выехать на автомо­биле.

Я провела минут двадцать, разыскивая купаль­ный костюм, и, так и не найдя его, махнула рукой. Я решила, что это не имеет никакого значения — скорее всего, там никого не будет.

Людей на планете осталось мало. Остались по­следние люди.

Пикник был самый простой. Я собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого, и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.

Я слышала, как Бен возился, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерял его так, чтобы в бензобак влить ровно столько, сколько нужно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канист­ру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.

Теперь, когда решено было окончательно, что мы едем, в моей голове начали угрожающе возникать всевозможные «а что если...» Но я твердо решила, что не передумаю. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть и съездить к морю. Это не так уж и часто. Я думала об этом весь последний год, и вот я собиралась и получала удовольствие от сборов.

Я дала Малышу яблоко, чтобы тот был при деле, и уложила еду в корзинку, все время крепко сти­скивая зубы и твердо говоря сама себе, что больше я не собираюсь забивать голову всякими «что бу­дет, если...» и что, в конце концов, я намерена хоро­шо отдохнуть и развлечься.

Бен после переселения отказался от своего рос­кошного «доджа» и завел маленький, дребезжащий местный автомобиль. Мы тронулись по пустой дороге.

— Помнишь, как здесь было раньше? — сказала я и засмеялась.— Деревья, лес — нам это тогда так не нравилось.

Проехав немного, мы обогнали кого-то пожилого на велосипеде, в яркой рубашке, выбившейся из- под джинсов. Трудно было сказать — мужчина это или женщина, но оно нам улыбнулось, и мы пома­хали в ответ и крикнули:

— Эгей!

Солнце припекало, но когда мы приблизились к берегу, подул свежий бриз, и я ощутила запах моря. Меня охватило такое же чувство, когда я увидела это море в первый раз. Когда первый раз ступила на широкий, плоский, солнечный, песча­ный пляж и вдохнула этот запах.

Я крепко сжала руками Малыша, хотя тот про­тестующе извивался и корчился, и прильнула к плечу Бена.

— О, как все хорошо! — сказала я.— Малыш, сейчас ты увидишь море. Смотри, дорогой, запоми­най этот вид и этот запах. Они восхитительны!

Малыш продолжал корчиться, пока я его не отпустила.

И, наконец показалось это море, и оно было именно таким, каким оно было всегда — огромное и сверкающее, и создающее шум как... нет, оно смывало все голоса смерти. Как черное звездное небо, как холодная и равнодушная Луна, море так­же пережило смерть...

Мы миновали длинные кирпичные душевые, оглядываясь вокруг, как это всегда делали. Доща­тый настил между душевыми действительно исчез, как и предсказывал Бен. От него не осталось ни щепки.

— Давай остановимся у большого душевого па­вильона.

— Нет,— ответил Бен.— От него лучше дер­жаться подальше. Еще неизвестно, кто может ока­заться там, внутри. Я еще проеду малость.

Я была счастлива, так счастлива, что не возра­жала. Впрочем, мне самой показалось, что я заме­тила у последней душевой некую темную фигуру, которая тут же спряталась за стену.

Мы проехали еще милю или что-то вроде, затем съехали с дороги, и Бен подогнал автомобиль к группе чахлых кустов и деревьев.

— Все будет прекрасно, ничто не испортит нам субботы,— сказала я, вынося из машины вещи, приготовленные для пикника.— Ничто! Пошли, Малыш!

Я стряхнула с ног туфли и помчалась к пляжу, и корзинка качалась на моей руке и задевала ко­ленку. Малыш легко выскользнул из своих домаш­них тапочек и припустил за мной.

— Ты можешь сбросить одежду,— сказала я ему.— Здесь же никого-никого нет.

Когда чуть позже к нам присоединился Бен, который задержался, чтобы спрятать бензин, я уже постелила одеяла и легла на них.

А Малыш голый, коричневый плескался с ведер­ком на мелководье, и капли морской воды падали с его волос и стекали по спине.

— Гляди,— сказала я,— насколько достает взгляд — никого. Совершенно другое чувство, чем дома... Там ты знаешь, что вокруг тебя есть другие люди, а здесь всегда такое чувство возни­кает, что мы тут одни единственные и ничто не имеет значения. Мы как Адам и Ева, ты, я и наш ребенок.

Он лег на живот рядом со мной.

— Приятный бриз,— сказал он.

Мы лежали плечом к плечу и наблюдали за вол­нами, за чайками, за Малышом, а позже сами долго плескались в прибое, съели ленч и снова лениво лежали на животах, глядели на волны. Потом я перевернулась на спину, чтобы увидеть его лицо.

— Около моря все становится безразлично,— сказала я и положила руку на его плечо.— И мы всего лишь часть всего этого — ветра, земли, и моря тоже, мой Адам.

— Ева,— сказал он и улыбнулся. Он поцеловал меня, и поцелуй продлился гораздо дольше, чем обычно.

— Мира, Мира.

— Здесь никого, кроме нас.

Я села.

— Я даже не знаю, есть ли около нас хоть один доктор? Боюсь, что с тех пор, как эти пауки убили Пресса Смита, никого не осталось.

— Мы найдем его. Кроме того, у тебя ведь в тот раз не возникло никаких затруднений. Черт, это было так давно.

Я ушла из его объятий.

— И потом я люблю тебя. И Малыш, ему будет уже больше четырех к тому времени, когда у нас появится еще один. Если мы останемся здесь...

Я встала, потянулась и бросила взгляд вдоль пляжа, а Бен обнял меня за ноги. Я посмотрела в другую сторону.

— Кто-то идет,— сказала я, и он тоже вскочил на ноги.

Пока еще далеко от нас, но направляясь к нам, по твердой мокрой полосе у самой воды шли дело­вой походкой три человека.

— Ты захватила гаечный ключ? — спросил Бен.— Положи его под одеяло, сама сядь сверху. И будь внимательна.

Он натянул свою тенниску и заткнул молоток за пояс, за спиной, так чтобы его прикрывала не­заправленная пола тенниски. После этого они ста­ли ожидать приближения чужаков.

Все трое были босые и без рубах. Двое носили обрезанные по колено джинсы и широкие пояса, на третьем были заношенные шорты и красная кожаная шапочка, а за поясом у него, прямо за пряжкой был заткнут пистолет. Он был старше своих спутников. Те выглядели еще совсем паца­нами и держались чуть сзади, предоставляя ему всю инициативу. Старший был маленького роста, но выглядел крепышом.

— У вас есть бензин,— сказал он невыразитель­но, просто констатируя факт.

— Ровно столько, чтобы добраться до дому.

— Я не говорю, что он у вас весь здесь. Я имею в виду, что у вас дома есть бензин, чтобы выбрать­ся отсюда.

Я сидела в оцепенении, держа руку на одеяле, там, где под ним был спрятан ключ. Бен стоял чуть впереди меня, и я видела его согнутые, наклонен­ные вперед плечи и выпуклость от головки молотка под майкой на его пояснице. Если бы он стоял пря­мо, подумала я, и держал плечи ровно, как и по­ложено их держать, то он бы выглядел шире и выше и показал бы этому человечку, но у того ведь пис­толет. Мои глаза все время возвращались к темно­му блеску оружия.

Бен сделал шаг вперед.

— Не двигайся,— сказал человечек. Он перенес свой вес на другую ногу, расслабился и положил руку на пояс около пистолета.

— Где ты спрятал бензин, на котором домой поедешь? Мы, пожалуй, с тобой проедемся и ты одолжишь нам немного горючки — той, что дома прячешь. И говори — где спрятал запас, чтобы до­мой вернуться? Иначе я позволю своим мальчикам немного порезвиться с вашим малышом, и, боюсь, вам это не понравится.

Малыш, я видела, был у кромки воды, вдалеке от них, а теперь он обернулся и следил за ними широ­ко раскрытыми глазами. Я глядела на напряжен­ные мышцы его жилистых рук и ног, и он напоми­нал ей гиббона, которого она видела очень давно в зоопарке. Его несчастное маленькое лицо вы­глядело старым, я подумала — слишком старым для трехлетнего ребенка. Мои пальцы сомкнулись вокруг прикрытого одеялом ключа. Малыша он пусть лучше не трогает.

Я услышала, как муж ответил:

— Я не помню.

— О, Бен,— сказала я.— Бен!

Незнакомец сделал движение, и двое молодых

сорвались с места, но Малыш рванулся первым, я это видела. Я схватила ключ, но запуталась в одеяле и долго не могла с ним справиться, потому что глаза были заняты тем, чтобы смотреть за бегу­щим Малышом и за теми двумя, которые его пре­следовали.

Я услышала крики и рычание позади себя.

— О, Бен! — снова закричала я и обернулась. Бен боролся с незнакомцем, тот пытался исполь­зовать пистолет как дубинку, но он держал его не за тот конец, а Бен успел достать молоток, и он был сверху и сильнее.

Все было кончено в одну минуту. Я пустыми гла­зами следила за всем происходящим и сжимала в руках гаечный ключ, готовая в любую секунду вмешаться. Костяшки моих пальцев побелели. По ним проползли три паука.

Потом Бен, согнувшись, отбежал от тела, держа в одной руке молоток, а в другой пистолет.

— Оставайся здесь,— крикнул он мне.

Я несколько минут смотрела на море и слушала его шум. Но овладевшие мною чувства стали сей­час гораздо более важными, чем постоянство морского простора. Я повернулась и побежала за мужем, ориентируясь по следам в мягком песке.

Я увидела его, бегущего вприпрыжку назад, из зарослей кустарника.

— Что случилось?

— Они убежали, когда увидели, что я гонюсь за ними с пистолетом старика. Хотя и патронов в нем нет. Так что давай теперь искать вместе.

— Он исчез!

— Ну ты же знаешь — он никогда не откликает­ся, когда его зовешь. Надо просто поискать во­круг. Он не может быть далеко. Я посмотрю в той стороне, а ты будь поблизости и гляди по сторонам. На всякий случай, если понадобится — бензин я спрятал вон под тем кустом.

— Надо найти его, Бен. Он не отыщет дороги до­мой на таком расстоянии.

Он подошел ко мне, поцеловал и крепко прижал к себе, обхватив одной рукой за плечи. Я чувство­вала на его шее вздувшийся мускул, почти такой же твердый, как молоток, который он, не замечая это­го, прижал к моей руке. Я вспомнила время, четыре года назад, когда его объятия были мягкими и уют­ными. Тогда он не был лысым, но зато у него было довольно объемистое брюшко. Теперь он был твердый и подтянутый — что-то потерял, но что-то и вы­играл на этой планете...

Он опустил меня и двинулся на поиски, времена­ми оглядываясь, а я улыбалась и кивала ему, что­бы показать, что мне стало лучше после его объя­тий и поцелуя.

«Я умру, если что-то случится, и мы потеряем Малыша,— думала я,— но больше всего я боюсь потерять Бена. Тогда уж точно мир рухнет и все будет кончено».

И с нами тоже, первыми и последними переселен­цами на эту странную землю.

Я оглядывалась по сторонам, шепотом подзывая Малыша, зная, что нужно заглянуть под каждый куст и смотреть вперед и назад, высматривая все, что движется. Он такой маленький, когда сверты­вается в клубок, и он может сидеть так тихо и неза­метно. «Временами мне хочется, чтобы рядом с на­ми жил еще один трехлетний ребенок, чтобы было с кем сравнивать. Я так много забыла и не помню, как все это было раньше. Временами он меня про­сто поражает».

— Малыш, Малыш. Мамочка хочет тебя ви­деть,— мягко звала я.— Иди ко мне. Еще есть вре­мя поиграть в песочке и осталось еще несколько яблок.

Я пошла вперед, раздвигая руками ветки кустов.

Бриз стал прохладнее, на небе появились обла­ка. Я дрожала в своих шортах и лифчике, но это бы­ло скорее от внутреннего холода, чем от внешнего. Я чувствовала, что поиски длятся уже долго, но часов у меня не было. И вряд ли я могла верно судить о времени, находясь в таком состоя­нии. Солнце опустилось уже достаточно низко. Скоро надо будет возвращаться домой, на корабль.

Кроме всего прочего, я смотрела, не появятся ли силуэты людей, которые не будут Беном или Ма­лышом.

И я уже не осторожничала, раздвигая ветви гаеч­ным ключом. Время от времени я выходила на­зад на пляж, чтобы поглядеть на одеяла, корзину, ведерко и совок, лежащие одиноко, поодаль от во­ды, и на лежащее тело с валяющейся рядом с ним красной кожаной шапочкой.

А затем, когда я в очередной раз вернулась по­смотреть, на месте ли все вещи, я увидела высокого двухголового монстра, живо идущего ко мне по бе­регу, и одна из голов, покачивающаяся прямо над другой, была покрыта волосами и принадлежала Малышу.

Солнце уже садилось. Розовое зарево насыти­лось более глубокими тонами и изменило все цвета вокруг, когда они подошли ко мне. Красная ткань шортов Бена выглядела в этом освещении не та­кой поблекшей. Песок стал оранжевым. Я побежа­ла им навстречу, смеясь и шлепая босыми ногами по мелкой воде, подбежала и крепко обняла Бена за талию, и Малыш сказал:

— А-а-а.

— Мы будем дома перед тем, как стемнеет,— сказала я.— У нас еще есть даже время разок оку­нуться.

Под конец мы стали упаковываться, а Малыш пытался завернуть труп в одеяло, временами ка­саясь его, пока Бен не дал ему за это шлепка, и он отошел в сторону, сел и стал тихонько хныкать.

По пути домой он заснул у меня на коленях, по­ложив голову мне на плечо, как я любила. Закат был глубокий, в красных и пурпурных тонах.

Я придвинулась к Бену.

— Поездки к морю всегда утомляют,— сказа­ла я.— Я помню, и раньше так было. Я, кажет­ся, смогу этой ночью уснуть.

Мы в молчании ехали широкой, пустой отмелью.

У автомобиля не горели фары и другие огни, но это было все равно.

— Мы в самом деле провели неплохой день,— сказала я.— Я чувствую себя обновленной.

— Это хорошо,— ответил он.

Уже было темно, когда мы подъехали к кораблю. Бен заглушил мотор, и мы несколько мгновений сидели неподвижно, держась за руки, перед тем как начать выгружать вещи.

— Это был хороший день,— повторила я.— И Малыш увидел море.

Я осторожно, чтобы не разбудить его, запустила руку Малышу в волосы, а потом зевнула:

— Только вот — была ли это на самом деле суб­бота?

В руке у Малыша был маленький осколок ка­кого-то странного кристалла пурпурного цвета.

Магнитофон затих. Несколько последних щелч­ков нарушали звенящую тишину.

Донателло нажал кнопку «стоп» и выглянул в окно каюты.

Сумерки быстро превращались в ночь. Небо над морем было сплошь усыпано разноцветными звез­дами. Их отражения качались на воде, слегка под­рагивая, как крылья огромных цветов.

При свете звезд белели изогнутые очертания скалистых гребней.

— Какая красота, о великий Будда! — прошеп­тал Донателло.— Где ты теперь, моя бесприютная Душа, какое рождение дарует тебе вновь Все­вышний, на какой из планет?

И, словно услышав его наполненные сердцем сло­ва, звездное небо откликнулось чистым девичьим голосом, повторяющим нежные строки:

— Хочу на башню высоко подняться,

Чтоб от тоски уйти как можно дальше.

Но и тоска идет за мной по следу

На самую вершину этой башни.

Как много перемен вокруг свершилось,

Где некогда нога моя ступала,

Как много убеленных сединою

Среди моих родных и близких стало!

Да, решено:

Я ухожу, на отдых,

Нет для меня решения иного.

Как будто за заслуги непременно

Всем следует присвоить титул хоу!

На облако гляжу, что, не имея

Пристанища, плывет по небосводу,

Я тоже стану облаком скитаться

И обрету желанную свободу!

— Черепахи! — вдруг нарушил наступившую минуту тишины Микки,— пока вы слушали этот ящик с голосами из прошлых времен, я нашел в бумагах капитана кое-какие интересные записи.

— Что же именно? — спросил Донателло.

— Эта планета, как я понял, исходя из прочи­танного, когда-то, возможно, в самом начале своей жизни, представляла чуть ли не рай, о котором мечтали ее изыскатели... Микки огляделся по сто­ронам, а потом произнес:

— Здесь росли деньги! И была совсем иная ци­вилизация, совсем как наша...

Черепахи дружно засмеялись.

— Микки! Это ты называешь раем? — спросил Лео.

— А почему и нет? — удивленно пожал плечами Микки.— В отличие от вас я не сторонник буддизма. И не стремлюсь стать бодхисатвой...

Кроме того, я уверен, что мы попали в ловушку!

— Куда? — переспросил Раф.

— В ловушку! Это земля-ловушка,— пояснил Микки.— Это космическая дыра, дыра во времени! Планета-ловушка... Вы же тоже слышали о таких!

В записях капитана этого корабля; можете себе представить, черепахи, упоминаются наши имена... И твое, Дон, и твое, Лео! Но держу пари — никто из нас не вспомнит ничего из этих рассказов.

— Значит, то, что описано — происходило с на­ми либо в прошлом, о котором мы, конечно же, не можем помнить, либо произойдет в будущем,— сказал Лео.

— Не знаю,— прервал его Микки,— не знаю, прошлое это или будущее, но там существовал кто-то другой, как мне кажется, а не я сам! Словно кто-то украл мое имя тогда; или я его у кого-то украл теперь... Или... я просто идиот и ничего не помню... Не одному же Дону можно проваливаться в глубины своей памяти... А? Черепахи? Может, и с нами произошло нечто подобное здесь? Со всеми?

— Но как? Каким образом? — удивленно спро­сил Дон.

— Никто из нас этого не знает! Это западня! — закричал Микки.— Мы попали в западню! Я уве­рен! Куда нам идти? Что делать?

— А может быть, эта земля — отражение..— предложил Дон.

— Чье? — заорал Микки.

— Твое, мое, наше, отражение той, настоящей нашей Земли...

— Мы все здесь свихнулись! — кричал Микки.— Мы стали похожи на идиотов, живущих в беспа­мятстве! Или это вообще не мы, а лишь наши души…

А тела наши преспокойно гуляют где-то в другом месте... Дон? Ты вот, к примеру никогда не был Фо­торепортером? Тебе это не снилось? О! Это еще не все!

Я был крайне богат! А ты, Лео, служил в одном премилом баре... Что вы на меня смотрите, как на идиота? Ну, скажи, Дон, что я — Микки-дурак! Скажи! Попробуй-ка!

Донателло подошел к другу и хлопнул его по плечу.

— Ты просто еще спишь, Микки! — сказал он.— И твоя душа еще не родилась.

— Да брось ты, Дон! — попробовал отшутиться Микки.— Вот послушайте, что я вам прочту. Уве­рен, что никому из вас ничего этого не снилось... Наберитесь терпения и выслушайте все так, если бы это происходило теперь... Кто знает, может быть, мы попали на этой проклятой планете в бу­дущее и, значит, есть возможность, его изменить или ускорить... Как ты считаешь, Дон?

Микки уселся в капитанском кресле, развернул кипу каких-то бумаг, вынутых из маленького ящика, стоящего прямо под бортовым окном, и стал читать.

Дон шел вдоль кирпичной стены, отделявшей го­родской дом Дж. Микки от пошлой действи­тельности Мертвой Земли. И вдруг увидел, как через стену перелетела двадцатидолларовая бу­мажка.

Донателло был не из тех, кто хлопает ушами, он себе клыки обломал в этом мертвом мире. И хоть никто не скажет, что Дон семи пядей во лбу, дураком его тоже считать не стоит. Поэтому неуди­вительно, что он, увидев деньги посреди улицы, очень быстро их подобрал.

Он оглянулся, чтобы проверить, не следит ли кто за ним.

Может, кто-то решил пошутить таким образом, или, еще хуже, отобрать деньги?

Но вряд ли за ним следили: в этой части города каждый занимался своим делом и принимал все ме­ры к тому, чтобы остальные занимались тем же, че­му в большинстве случаев помогали высокие стены. И улица, на которой Дом намеревался присвоить банкноту, была, по совести говоря, даже не улицей, а глухим переулком, отделяющим кирпичную стену резиденции Микки от изгороди другого банкира. Дон поставил там свою машину, потому что на бульваре, куда выходили фасады домов, не было свободного места.

Никого не обнаружив, Дон поставил на землю фотоаппараты и погнался за бумажкой, плывущей над переулком. Он схватил ее с резвостью кошки, ловящей мышь, и вот именно тогда-то он и заме­тил, что это не какой-нибудь доллар и даже не пяти-долларовик, а самые настоящие двадцать дол­ларов. Бумажка похрустывала — она была такой новенькой, что еще блестела, и, держа ее нежно кончиками пальцев, Дон решил отправиться к Лео и совершить одно или несколько возлияний, чтобы отметить колоссальное везение.

Легкий ветерок проносился по переулку, и лист­ва немногих деревьев, что росли в нем, вкупе с листвой многочисленных деревьев, что росли за за­борами и оградами на подстриженных лужайках, шумела, как приглушенный симфонический ор­кестр. Ярко светило солнце, и не было никакого на­мека на дождь, и воздух был чист и свеж, и мир был удивительно хорош. И с каждым моментом ста­новился все лучше.

Потому что через стену резиденции Дж. Микки вслед за первой бумажкой, весело танцуя по ветру, перелетели и другие.

Дон увидел их, и на миг его словно парализова­ло, глаза вылезли из орбит, и у него перехвати­ло дыхание. Но в следующий момент он уже начал хватать бумажки обеими руками, набивая ими кар­маны, задыхаясь от страха, что какая-нибудь из банкнот может улететь. Он был во власти убеж­дения, что, как только он подберет эти деньги, ему надо бежать отсюда со всех ног.

Он знал, что деньги кому-то принадлежат, и был уверен, что даже на этой улице не найдется че­ловека, настолько презирающего бумажные купю­ры, что он позволит им улететь и не попытается за­держать их.

Так что он собрал деньги и, убедившись, что не упустил ни одной бумажки, бросился к своей ма­шине.

Через несколько кварталов, в укромном месте он остановил машину на обочине, опустошил карма­ны, разглаживая банкноты и складывая их в ров­ные стопки на сиденье. Их оказалось куда больше, чем он предполагал.

Тяжело дыша, Дон поднял пачку — пересчитать деньги, и заметил, что из нее что-то торчит. Он попытался щелчком сбить это нечто, но оно оста­лось на месте. Казалось, что оно приклеено к одной из банкнот. Он дернул, и банкнота вылезла из пачки.

Это был черешок, такой же, как у яблока или вишни, черешок, крепко и естественно приросший к углу двадцатидолларовой бумажки.

Он бросил пачку на сиденье, поднял банкноту за черешок, и ему стало ясно, что совсем недавно черешок был прикреплен к ветке.

Дон тихо присвистнул.

«Денежное дерево»,— подумал он.

Но денежных деревьев не бывает. Никогда не было денежных деревьев. И никогда не будет де­нежных деревьев.

— Мне мерещится чертовщина,— сказал он,— а ведь я уже несколько часов капли в рот не брал.

Ему достаточно было закрыть глаза — и вот оно, могучее дерево с толстым стволом, высокое, пря­мое, с раскидистыми ветвями, с множеством ли­стьев. И каждый лист — двадцати долларовая бу­мажка. Ветер играет листьями и рождает денеж­ную музыку, а человек может лежать в тени этого дерева и ни о чем не заботиться, только подби­рать падающие листья и класть их в карманы.

Он потянул за черешок, но тот не отдирался от бумажки. Тогда Дон аккуратно сложил банкноту и сунул ее в часовой кармашек брюк. Потом по­добрал остальные деньги и, не считая, сунул их в другой карман.

Через двадцать минут он вошел в бар, где работал Лео. Лео протирал стойку. Единственный одинокий посетитель сидел в дальнем углу бара, посасывая пиво.

— Бутылку и рюмочку,— сказал Дон.

— Покажи наличные,— сказал Лео.

Дон дал ему одну из двадцатидолларовых бу­мажек. Она была такой новенькой, что хруст ее громом прозвучал в тишине бара. Лео очень внима­тельно оглядел ее.

— Кто это их делает? — спросил он.

— Никто,— сказал Дон,— я их на улице под­бираю.

Лео передал ему бутылку и рюмку.

— Кончил работу? Или только начинаешь?

— Кончил,— сказал Дон.— Я снимал самого Дж. Микки!

Один журнал заказал его портрет.

— Этого гангстера?

— Он теперь не гангстер. Он магнат.

— Ты хочешь сказать «богач». Чем он теперь занимается?

— Не знаю. Но чем бы ни занимался, живет не­плохо. У него приличная хижинка на холме. А сам-то он — глядеть не на что.

— Не понимаю, чего в нем нашел твой журнал?

— Может быть, они хотят напечатать рассказ о том, как выгодно быть честным человеком.

Дон наполнил рюмку.

— Мне-то что,— сказал он философски.— Если мне заплатят, я и червяка сфотографирую.

— Кому нужен портрет червяка?

— Мало ли психов на свете! — сказал Дон.— Может кому-нибудь и понадобится. Я вопросов не задаю. Людям нужны снимки, и я их делаю. И по­ка мне за них платят, все в порядке.

Дон с удовольствием допил и налил снова.

— Лео,— спросил он,— ты когда-нибудь слы­шал, чтобы деньги росли на деревьях?

— Ты ошибся,— сказал Лео — деньги растут на кустах.

— Если могут на кустах, то могут и на деревьях. Ведь что такое куст? Маленькое дерево.

— Ну уж нет,— возразил Лео, малость смутив­шись.— Ведь на самом деле деньги и на кустах не растут. Просто поговорка такая.

Зазвонил телефон, и Лео подошел к нему.

— Это тебя,— сказал он.

— Кто бы мог догадаться, что я здесь? — уди­вился Дон.

Он взял бутылку и пошел вдоль стойки к теле­фону.

— Ну,— сказал он в трубку,— вы меня зва­ли, говорите.

— Это Микки.

— Сейчас ты скажешь, что у тебя для меня рабо­та. И что ты мне дня через два заплатишь. Сколь­ко, ты думаешь, я буду на тебя работать бес­платно?

— Если ты это для меня сделаешь, Донателло, я тебе все заплачу. И не только за это, но и за все, что ты делал раньше. Сейчас мне нужна твоя по­мощь. Понимаешь, машина слетела с дороги и по­пала прямо в море и страховая компания уве­ряет...

— Где теперь машина?

— Все еще в море. Они ее вытащат не сегодня- завтра, а мне нужны снимки...

— Может, ты хочешь, чтобы я забрался в залив и снимал под водой?

— Именно так. Я понимаю, что это нелегко. Но я достану водолазный костюм и все устрою. Я бы те­бя не просил, но ты единственный человек...

— Не буду я этого делать,— уверенно сказал Дон,— у меня слишком хрупкое здоровье. Если я промокну, то схвачу воспаление легких и у меня разболятся зубы, а кроме того, у меня аллергия к водорослям, а залив почти наверняка полон кувшинок и всякой травы.

— Я тебе заплачу вдвойне! — в отчаянии во­пил Микки.— Я тебе даже втройне заплачу!

— Знаю,— сказал Дон,— ты мне ничего не за­платишь.

Он повесил трубку и, не выпуская из рук бутыл­ки, вернулся на старое место.

— Тоже мне,— сказал он, выпив две рюмки под­ряд,— чертов способ зарабатывать себе на жизнь.

— Все способы чертовы,— сказал Лео фило­софски.

— Послушай, Лео, та бумажка, которую я тебе дал, она в порядке?

— А что?

— Да нет, просто ты похрустел ею.

— Я всегда так делаю. Клиенты это любят.

И он машинально протер стойку снова, хотя та была чиста и суха.

— Я в них разбираюсь не хуже банкира,— ска­зал он.— Я фальшивку за пятьдесят шагов учую. Некоторые умники приходят сбыть свой товар в бар, думают, что это самое подходящее место. Надо быть начеку.

— Ловишь их?

— Иногда. Не часто. Вчера здесь один рассказы­вал, что теперь до черта фальшивых денег, которые даже эксперт не отличит. Рассказывал, что правительство с ума сходит — появляются деньги с оди­наковыми номерами. Ведь на каждой бумажке свой номер. А когда на двух одинаковый, значит, одна из бумажек фальшивая. Дон выпил еще и вернул бутылку.

— Мне пора,— объявил он.— Я сказал своей де­вушке, что загляну. Она у меня не любит, когда я накачиваюсь.

— Не понимаю, чего она с тобой возится,— сказал Лео.— Работа у нее в ресторане хорошая, столько ребят вокруг. Некоторые и не пьют, и ра­ботают вовсю...

— Ни у кого из них нет такой души, как у меня,— сказал Дон.— Ни один из этих механиков и шофе­ров не отличит закат солнца от яичницы.

Лео дал ему сдачи с двадцати долларов.

— Я вижу, ты со своей души имеешь,— сказал он.

— А почему бы и нет! — ответил Дон.— Само собой разумеется.

Он собрал сдачу и вышел на улицу.

Девушка ждала его, и в этом не было ничего уди­вительного. Всегда с ним что-нибудь случалось, и он всегда опаздывал, и она уже привыкла ждать.

Она сидела за столиком. Дон поцеловал ее и сел напротив. В ресторане было пусто, если не счи­тать новой официантки, которая убирала со стола в другом конце зала.

— Со мной сегодня приключилась удивитель­ная штука,— сказал Дон.

— Надеюсь, приятная? — сказала девушка.

— Не знаю еще,— ответил Дон.— Может быть, и приятная. С другой стороны, я, может быть, хлеб­ну горя.

Он залез в часовой кармашек, достал банкноту, расправил ее, разгладил и положил на стол.

— Что это такое? — спросил он.

— Зачем спрашивать, Дон. Это двадцать дол­ларов.

— А теперь посмотри внимательно на уголок.

Она посмотрела и удивилась.

— Смотри-ка! Черешок — воскликнула она.— Совсем как у яблока. И приклеен к бумаге.

— Эти деньги с денежного дерева,— сказал Дон.

— Таких не бывает,— сказала девушка.

— Бывает,— сказал Дон, сам все более убеж­даясь в том.— Одно из них растет в саду Дж. Микки. Отсюда у него и деньги. Я раньше никак не мог понять, как эти боссы умудряются жить в больших домах, ездить на автомобилях длиной в квартал и так далее. Ведь чтобы заработать на это, им пришлось бы всю жизнь вкалывать. Могу поспо­рить, что у каждого из них во дворе растет де­нежное дерево. И они держат его в секрете. Только вот сегодня Микки забыл с утра собрать спелые деньги, и их сдуло с дерева через забор.

— Но даже если бы денежные деревья сущест­вовали,— не сдавалась девушка,— боссы не смог­ли бы сохранить все в секрете. Кто-нибудь да до­знался бы. У них же есть слуги, а слуги...

— Я догадался,— перебил ее Дон.— Я об этом думал и знаю, как это делается. В этих домах не простые слуги. Каждый из них служит семье много лет, и они очень преданные. И знаешь, почему они преданные? Потому что им тоже достается кое-что с этих денежных деревьев. Могу поклясться, что они держат язык за зубами, а когда уходят в от­ставку, сами живут как богачи. Им невыгодно бол­тать. И кстати, если бы всем этим миллионерам нечего было скрывать, к чему бы им окружать свои дома такими высокими заборами.

— Ну, они ведь устраивают в садах приемы,— возразила девушка.— Я всегда об этом читаю в светской хронике.

— А ты когда-нибудь была на таком приеме?

— Нет, конечно.

— То-то и оно, что не была. У тебя нет своего денежного дерева. И они приглашают только сво­их, только тех, у кого тоже есть денежные деревья. Почему, ты думаешь, богачи задирают нос и не хо­тят иметь дела с простыми смертными?

— Ну ладно, нам-то что до этого?

— Милая! Смогла бы ты мне найти мешок из- под сахара или что-нибудь в этом роде?

— У нас их в кладовке сколько угодно. Могу принести.

— И пожалуйста, вдень в него резинку, чтобы я мог потянуть за нее и мешок бы закрылся. А то, если придется бежать, деньги могут...

— Дон, ты не посмеешь...

— Как раз перед стеной стоит дерево. И один сук навис над ней. Так что я смогу привязать веревку.

— И не думай. Они тебя поймают.

— Ну, это мы посмотрим после того, как ты до­станешь мешок. А я пока пойду поищу веревку.

— Но все магазины уже закрыты. Где ты доста­нешь веревку?

— Это уж мое дело,— сказал Дон.

— Тебе придется отвезти меня домой. Здесь я не смогу передать мешок.

— Как только вернусь с веревкой.

— Дон!

— А!

— А это не воровство? С денежным деревом?

— Нет. Если даже у Дж. Микки и есть денежное дерево, он не имеет никаких прав держать его в са­ду. Дерево общее. Больше, чем общее. Какое у него право собирать все деньги с дерева и ни с кем не делиться?

— А тебя не поймают за то, что ты делаешь фаль­шивые деньги?

— Какие же это фальшивки? — возмутился Дон.— Никто их не делает. Там же нет ни пресса, ни печатной машины. Деньги сами по себе растут на дереве.

Она перегнулась через стол и прошептала:

— Так, это так невероятно! Разве могут деньги расти на дереве?

— Не знаю и знать не хочу,— ответил Дон.— Я не ученый; но скажу тебе, что эти ботаники на­учились делать удивительные вещи. Ты про Бер­банка слыхала? Он выращивал такие растения, что на них росло все, что ему хотелось. Они умеют выращивать совсем новые плоды, менять их размер и вкус и так далее. Так что если кому-нибудь из них пришло бы в голову вывести денежное дерево, для него это пара пустяков.

Девушка поднялась из-за стола.

— Я пойду за мешком,— сказала она.

Дон забрался на дерево, которое росло в переул­ке у самой стены.

Он поднял голову и посмотрел на светлые, ос­вещенные луной облака. Через минуту или две об­лако побольше закроет луну, и тогда надо будет спрыгнуть в сад.

Дон посмотрел туда. В саду росло несколько де­ревьев, но отсюда нельзя было разобрать, какое из них было денежным. Правда, Дону показалось, что одно из них похрустывает листьями.

Он проверил веревку, которую держал в руке, мешок, заткнутый за пояс, и стал ждать, пока об­лако закроет луну.

Дом был тих и темен, и только в комнатах верх­него этажа поблескивал свет. Ночь, если не считать шороха листьев, тоже была тихой.

Край облака начал вгрызаться в луну, и Дон по­полз на четвереньках по толстому суку. Потом привязал веревку и опустил ее конец.

Проделав все это, он замер на секунду, прислу­шиваясь и приглядываясь к тихому саду.

Никого не было.

Он соскользнул вниз по веревке и побежал к дереву, листья которого, как ему казалось, похру­стывали.

Осторожно поднял руку.

Листья были размером и формой с двадцати­долларовую банкноту. Он сорвал с пояса мешок и сунул в него пригоршню листьев. И еще, и еще...

«Как просто!—сказал он себе.— Как сливы. Будто бы я собираю сливы. Так же просто, как со­бирать...»

«Мне нужно всего пять минут,— говорил он се­бе.— И все. Чтобы пять минут мне никто не мешал».

Но пяти минут у него так и не оказалось: у него не было ни минуты.

Яростный смерч налетел на него из темноты. Он ударил его по ноге, впился в ребра и разорвал ру­башку. Смерч был яростен, но беззвучен, и в пер­вые секунды Дону показалось, что этот сторож- смерч бесплотен.

Дон сбросил с себя оцепенение внезапности и страха и начал сопротивляться так же безучастно, как и нападающая сторона. Дважды ему удава­лось ухватываться за сторожа, и дважды тот ус­кользал, чтобы вновь наброситься на Донателло.

Наконец он сумел вцепиться в сторожа так, что тот не мог пошевелиться, и поднял его над головой, чтобы размозжить о землю. Но в тот миг, когда он поднял руки, облако отпустило луну и в саду ста­ло светло.

Он увидел, что держит, и с трудом подавил возглас изумления.

Он ожидал увидеть собаку. Но это была не соба­ка. Это было не похоже ни на что, виденное им до сих пор. Он даже не слышал о таком.

Один конец этого существа представлял собой рот, другой был плоским и квадратным. Разме­ром оно было с терьера, но это был не терьер. У него были короткие, но сильные ноги, а руки бы­ли длинные, тонкие, заканчивающиеся крепкими когтями, и он подумал, как хорошо, что он схватил это существо, прижав его руки к телу. Сущест­во было белого цвета, безволосое и голое, как ощипанная курица. За спиной у него было прикрепле­но что-то, очень похожее на ранец. И тем не менее это было еще не самое худшее.

Грудь его была широкой, блестящей и твердой, как панцирь кузнечика, а на ней вспыхивали светя­щиеся буквы и знаки. Дона охватил ужас. Мысли молниеносно сменяли одна другую, он пытался удержать их, но они крутились где-то, и он никак, никак не мог привести их в порядок.

Наконец непонятные знаки исчезли с груди су­щества, и на ней появились светящиеся слова, написанные печатными буквами:

— Отпусти меня!

Даже с восклицательным знаком на конце.

— Дружище,— сказал Дон, основательно по­трясенный, но тем не менее уже пришедший в себя.— Я тебя не отпущу просто так. У меня есть насчет тебя кое-какие планы.

Он обернулся, нашел лежавший на земле мешок и пододвинул к себе.

— Ты пожалеешь,— появилось на груди суще­ства.

— Нет,— сказал Дон,— не пожалею.

Он встал на колени, быстро развернул мешок, за­сунул внутрь своего пленника и затянул резинку.

Внезапно на первом этаже дома вспыхнул свет и послышались голоса из окна, выходящего в сад. Где-то в темноте скрипнула дверь и захлопнулась с пустым гулким звуком. Дон бросился к веревке. Мешок мешал ему бежать, но желание убраться подальше помогло быстро вскарабкаться на дере­во. Он притаился среди ветвей и осторожно под­тянул к себе болтающуюся веревку, сворачивая ее свободной рукой.

Существо в мешке начало ворочаться и брыкать­ся. Он приподнял мешок и стукнул им о ствол. Существо сразу затихло.

По дорожке, утопающей в тени, кто-то прошел уверенным шагом, и Дон увидел в темноте огонек сигары. Раздался голос, явно принадлежащий Дж. Микки.

— Раф!

— Да, Микки,— отозвался Раф с веранды.

— Куда, черт возьми, задевался гном?

— Он где-то там! Он никогда не отходит да­леко от дерева. Ты же знаешь он за него отвечает.

Огонек сигары загорелся ярче. Видно, Микки яростно затянулся.

— Не понимаю я этих здешних гномов! —ска­зал он.— Сколько лет прошло, а я их все не пони­маю.

— Правильно! — сказал Раф.— Их трудно по­нять.

Дон чувствовал запах дыма. Судя по запаху, это была хорошая сигара.

Ну и понятно, Микки конечно, курит самые луч­шие. Не будет же человек, у которого растет де­нежное дерево, задумываться о цене сигар!

Дон осторожно отполз по суку, стараясь при­близиться к стене.

Огонек сигары дернулся и обернулся к нему,— значит, Микки услышал шум на дереве.

— Кто там? — крикнул он.

— Я ничего не слышал, Микки! Это, наверное, ветер.

— Никакого ветра нет, дурак. Это опять та же кошка.

Дон прижался к ветке, неподвижный, но вместе с тем собранный в комок, готовый действовать, как только в этом возникнет необходимость. Он выру­гал себя за неосторожность.

Микки сошел с дорожки и стоял, освещенный лунным светом, разглядывая дерево.

— Там что-то есть,— объявил он торжествен­но.— Листва такая густая, что я не могу разгля­деть — в чем дело. Но могу поклясться — это та самая чертова кошка. Она просто преследует гнома.

Он вынул сигару изо рта и выпустил несколько изумительных по форме колец дыма, которые, как привидения, поплыли в воздухе.

— Раф! — крикнул он,— принеси-ка мне ружье! Оно с тобой рядом, стоит прямо за дверью.

Этого было достаточно, чтобы Дон бросился к стене. Он едва не упал, но удержался. Он уронил веревку, чуть не потерял мешок. Гном внутри сно­ва начал трепыхаться.

— Тебе что, попрыгать охота? — яростно заши­пел Дон.

Он перекинул мешок через забор и услышал, как тот ударился о мостовую. Дон надеялся, что не убил гнома, так как его пленник мог оказаться ценным приобретением. Его можно будет продать по прибытию домой, на свою планету.

Дон добрался до стены и соскользнул вниз, не думая о последствиях, исцарапав руки и ноги.

Из-за забора доносились страшные вопли и леде­нящие кровь ругательства Дж. Микки.

Дон подобрал мешок и бросился к тому месту, где он оставил машину. Добежав, он кинул мешок внутрь, сел за руль и поехал по сложному, зара­нее разработанному маршруту, чтобы уйти от воз­можной погони.

Через полчаса Дон остановился у небольшого парка и принялся обдумывать ситуацию.

В ней было и плохое, и хорошее.

Ему не удалось собрать урожай с дерева, как он намеревался, и к тому же теперь Микки обо всем известно, и вряд ли удастся повторить набег.

С другой стороны, Дон теперь знал наверняка, что денежные деревья существуют, и у него был настоящий местный гном, вернее, он предполагал, что эту штуку зовут гномом.

И этот гном — такой тихий в мешке — основа­тельно поцарапал его, охраняя дерево.

При свете луны Дон видел, что руки его в крови, а царапины на ребрах под разорванной рубашкой жгли огнем. Штанина промокла от крови.

Он почувствовал, как мурашки побежали по ко­же. Человеку ничего не стоит подцепить инфекцию от неизвестной зверюги.

А если пойти к доктору, тот обязательно спро­сит, что с ним случилось. Он, конечно, сможет со­слаться на собаку. Но вдруг доктор поймет, что это совсем не собачьи укусы? Вернее всего, доктор со­общит, куда следует.

Нет, решил он, слишком многое поставлено на карту, чтобы рисковать,— никто не должен знать о его открытии. Потому что пока Дон — един­ственный человек, знающий о денежном дереве, из этого можно извлечь выгоду. Особенно, если у него есть гном, таинственным образом связанный с этим деревом, которого, даже и без дерева, если повезет, можно превратить в деньги.

Он снова завел машину.

Минут через пятнадцать он остановил ее в пере­улке, в который выходили задние фасады старых многоквартирных домов.

Он вылез из машины, прихватив с собой мешок.

Гном все еще был неподвижен.

— Странно,— сказал Дон.

Он положил руку на мешок. Мешок был теплым, а гном чуть пошевелился.

— Жив еще,— сказал Дон с облегчением.

Он пробирался между мусорных урн, штабелей гнилых досок и груд пустых консервных банок. Кошки, завидя его, разбегались в темноте.

— Ничего себе местечко для девушки,— ска­зал себе Дон.— Совершенно неподходящее место для такой девушки, как моя.

Он отыскал черный ход, поднялся по скрипучей лестнице, прошел по коридору и нашел дверь в ком­нату любимой. Она схватила его за рукав, втащила в комнату, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.

— Я так волновалась, Дон!

— Нечего было волноваться,— сказал Дон.— Непредвиденные осложнения. Вот и все.

— Какие у тебя руки! — вскрикнула она.— А ка­кая рубашка!

Дон весело подкинул мешок.

— Это все пустяки, моя крошка! — сказал он,— Главное, посмотри, что в мешке.

Он огляделся.

— Окна закрыты?

Она кивнула.

— Передай мне настольную лампу,— сказал он,— сойдет вместо дубинки.

Девушка вырвала провод из штепселя, сняла абажур и протянула ему лампу.

Он поднял лампу, наклонился над мешком и раз­вязал его.

— Я его пару раз стукнул,— сказал он,— и пере­бросил через забор, так что он, наверное, оглушен, но все-таки рисковать не стоит.

Он перевернул мешок и вытряхнул гнома на пол. За ним последовал дождь из двадцатидол­ларовых бумажек. Гном с достоинством поднялся с пола и встал вертикально, хотя трудно было по­нять, что он стоит прямо. Его задние конечности были такими короткими, а передние — такими длинными, что казалось, будто он сидит, как со­бака.

Больше всего гном был похож на волка, или вер­нее на карикатурного бульдога, воющего на луну.

Девушка испустила отчаянный визг и бросилась в спальню, захлопнув за собой дверь.

— Замолчи ты, бога ради! — сказал Дон.— Всех перебудишь. Подумают, что я тебя убиваю.

На груди гнома загорелась надпись:

— Голоден. Когда будем есть?

Гном проглотил слюну. Он почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.

— В чем дело? — продолжал гном.

— Говори, я слышу.

Кто-то громко постучал в дверь.

Дон быстро огляделся и увидел, что пол засыпан деньгами. Он принялся собирать их и рассовывать по карманам.

В дверь продолжали стучать.

В дверях стоял мужчина в нижнем белье. Он был высок и мускулист и возвышался над Доном. Из-за его плеча выглядывала женщина.

— Что здесь происходит? — спросил мужчи­на.— Мы слышали, как кричала женщина.

— Мышку увидела,— сказал Дон.

Мужчина не спускал с него глаз.

— Большую мышку,— уточнил Дон.— Может быть, даже крысу.

— А вы Донателло... с вами что случилось? Где это вы так рубаху порвали?..

— В карты играл,— сказал Дон и попытался захлопнуть дверь.

Но мужчина распахнул ее еще шире и вошел в комнату.

— Если вы не имеете ничего против, я бы взгля­нул ... — сказал он.

С замиранием сердца Дон вспомнил о гноме.

Он обернулся. Но гнома не было.

Открылась дверь спальни, и вышла девушка. Она была холодна как лед.

— Вы здесь живете? — спросил мужчина в ис­поднем.

— Да, здесь,— сказала женщина, оставшаяся в дверях.— Я ее часто вижу в коридоре.

— Этот парень к вам пристает?

— Ни в коем случае,— сказала девушка.— Это мой друг.

Мужчина обернулся к Дону.

— Ты весь в крови,— сказал он.

— Что делать...— ответил Дон.— Всегда из меня кровь идет.

Женщина потянула мужчину за рукав.

Девушка сказала:

— Уверяю вас, ничего не произошло.

— Пошли, милый,— настаивала женщина, про­должая тянуть его за рукав.— Она в нас не нуж­дается.

Мужчина неохотно ушел.

Дон захлопнул дверь и запер ее.

— Черт возьми,— сказал он,— нам придется от­сюда сматываться. Он будет думать об этом, потом позвонит в полицию, они явятся и заберут нас...

— Мы ничего не сделали, Дон — сказала де­вушка.

— Может и так. Но я полицию не люблю. Не хочу отвечать на вопросы.

Она подошла к нему ближе.

— Он прав, ты весь в крови,— сказала она.— И руки, и рубашка.

— И нога тоже,— сказал он.— Это меня гном обработал.

Гном вышел из-за кресла.

— Не хотел недоразумений, всегда прячусь от незнакомых.

— Вот так он и говорит,— сказал Дон, не скры­вая восторга.

— Что это? — спросила девушка, отходя на два шага.

— Я гном, денежный гном.

— Мы встретились под денежным деревом,— сказал Дон.— Малость повздорили. Он имеет ка­кое-то отношение к дереву — то ли стережет его, то ли еще что.

— Ты денег достал?

— Немного. Понимаешь, этот гном.

— Голоден,— зажглось на груди у гнома.

— Иди сюда,— сказала девушка,— я тебя пере­вяжу.

— Да ты что, не хочешь послушать?

— Не очень. Ты снова попал в переделку. Мне кажется, что ты нарочно попадаешь в переделки.

Она повела его в ванную.

— Сядь на край ванны,— сказала она.

Гном подошел к двери и остановился.

— У вас нет никакой пищи? — спросил он.

— О, боже мой! — воскликнула девушка.— А что вы хотите?

— Фрукты, овощи.

— Там, в кухне, на столе есть фрукты. Вам пока­зать?

— Сам найду,— заявил гном и исчез.

— Не пойму этого коротышку,— сказала девуш­ка.— Сначала он тебя искусал, а теперь, выхо­дит, стал лучшим другом.

— Я его стукнул пару раз,— ответил Дон.— Научил себя уважать.

— И он еще умирает с голоду,— заметила де­вушка с осуждением.— Да сядь ты на край ванны. Я тебя обмою.

Он сел, а она достала из аптечки бутылку с чем-то коричневым, пузырек спирта, вату и бинт. Она встала на колени и закатала штанину Дона.

— Плохо,— сказала она.

— Это он зубами меня,— сказал Дон.

— Надо пойти к доктору, Дон,— сказала де­вушка.— Можешь подцепить заражение крови. А вдруг у него грязные зубы?

— Доктор будет задавать много вопросов. У меня и без него хватит неприятностей.

— Дон, а что это такое?

— Это гном.

— А почему его зовут денежным?

— Не знаю. Зовут, и все.

— Зачем же ты тогда притащил его с собой?

— Он стоит не меньше миллиона. Его можно продать у нас на планете. Я даже могу сам высту­пать с ним в ночном клубе. Показывать, как он говорит, и вообще.

Она быстро и умело промыла ему раны.

— И вот еще почему я его сюда притащил,— сказал Дон.— Дж. Микки у меня в руках. Я знаю кое-что такое... У меня теперь гном, а гном как-то связан с этими денежными деревьями.

— Это что же, шантаж?

— Ни в коем случае! Я в жизни никого не шан­тажировал. Просто у меня с Микки небольшое дельце. Может быть, в благодарность за то, что я держу язык за зубами, он подарит мне одно из сво­их денежных деревьев.

— Но ты же сам говоришь, что там всего одно денежное дерево.

— Это я одно видел. Но там темно, может, дру­гих я и не заметил. Ты понимаешь, такой че­ловек, как Микки никогда не удовлетворится од­ним денежным деревом. Если у него есть и двадца­тидолларовые деревья, и пятидесятидолларовые, а может быть, даже стодолларовые.

Он вздохнул:

— Хотел бы я провести всего лишь пять ми­нут под стодолларовым деревом! На всю бы жизнь себя обеспечил. Я бы обеими руками рвал.

— Сними рубашку,— сказала девушка.— Мне нужно добраться до царапин.

Дон стащил рубашку.

— Знаешь что,— сказал он,— могу поклясться, что не только у Микки есть денежные деревья. У всех богачей есть. Они, наверно, объединились в секретное общество и поклялись никогда об этом не болтать. Я не удивлюсь, что все деньги идут оттуда. Может быть, теперь никто вовсе не печатает никаких денег, а только говорит, что печатает...

— Замолчи,— скомандовала девушка,— и не дергайся.

Она наклеивала пластырь ему на грудь.

— Что ты собираешься делать с гномом? — спросила она.

— Мы его положим в машину и отвезем к Дж. Микки. Ты останешься в машине с гномом, и, если что-нибудь будет не так, дашь газ. Пока гном у нас — мы держим Микки на прицеле.

— Ты с ума сошел! Чтобы я осталась одна с этой тварью! После всего, что она с тобой сделала!

— Возьмешь палку и, если что не так, ты его палкой.

— Еще чего не хватало,— сказала девушка.— Я с ним не останусь.

— Хорошо,— сказал Дон,— мы его положим в багажник. Завернем в одеяло, чтобы не ушибся. Может, даже лучше, если он будет заперт.

Девушка покачала головой.

— Надеюсь, так будет лучше, Дон. И надеюсь, что мы не попадем в переделку.

— И не думай об этом,— ответил Дон.— Давай двигаться отсюда. Нам нужно выбраться, пока этот бездельник не догадается позвонить в полицию.

В дверях появился гном, поглаживая себя по животу.

— Бездельник? — спросил он.— Что это такое?

— О господи,— сказал Дон,— как я ему объяс­ню?

— Бездельник — это подонок?

— Здесь что-то есть,— согласился Дон.— Без­дельник — это похоже на подонка.

Микки сказал: «Все люди, кроме меня,— по­донки».

— Знаешь, что я тебе скажу. Микки в чем-то прав,— сказал Дон.

— Подонок — значит человек без денег.

— Никогда не слышал такой формулировки,— сказал Дон.— Но если так, можете считать меня подонком.

Микки сказал: «Планета не в порядке — слиш­ком мало денег».

— Вот тут я с ним полностью согласен.

— Поэтому я на тебя больше не сержусь.

— Боже мой,— сказала девушка.— Он оказался болтуном!

— Мое дело — заботиться о дереве. Сначала я рассердился, но потом подумал: «Бедный подо­нок, ему нужны деньги, нельзя его винить».

— Это с твоей стороны очень благородно,— ска­зал Дон,— но жаль, что ты не подумал об этом прежде, чем начал меня жевать. Если бы в моем распоряжении было хотя бы пять минут...

— Я готова,— сказала девушка.— Если ты не передумал, поехали.

Дон медленно шел по дорожке, ведущей к две­рям дома Дж. Микки. Дом был темен, и луна скло­нялась к вершинам сосен, которые росли на другой стороне улицы.

Дон поднялся по кирпичным ступенькам и оста­новился перед дверью. Позвонил и подождал.

Никакого ответа.

Он снова позвонил, и снова никакого ответа.

Потянул дверь. Она была заперта.

«Сбежали»,— сказал Дон про себя.

Он вышел на улицу, обогнул дом и взобрался на дерево в переулке. Сад за домом был темен и мол­чалив. Дон долго наблюдал за ним, но не заметил никакого движения. Потом вытащил из кармана фонарик и посветил им. Светлый кружок прыгал в темноте, пока не наткнулся на участок разворо­ченной земли.

У него перехватило дыхание, и он долго освещал то место, пока не убедился, что не ошибся.

Он не ошибся. Денежное дерево исчезло. Кто-то выкопал его и увез.

Дон погасил фонарик и спрятал его в карман.

Спустился с дерева и вернулся к машине. Де­вушка не выключала мотора.

— Они смотались,— сказал Дон.— Никого нет. Выкопали дерево и смотались.

— Ну и хорошо,— ответила девушка.— Я даже рада. Теперь ты по крайней мере не будешь ввязы­ваться в авантюры с денежными деревьями.

— Поспать бы... — зевнул Дон.

— Я тоже хочу спать. Поехали домой и вы­спимся.

— Ты, может, выспишься, а я нет,— сказал Дон.— Укладывайся на заднем сиденье. Я сяду за руль.

— Куда мы теперь?

— Когда я видел Микки сегодня днем, он сказал мне, что у него есть дело за островом. На западе...

— А ты тут при чем?

— Вот что, если у него до черта денежных де­ревьев...

— Но у него же только одно дерево. В саду воз­ле дома, на берегу моря, рядом с кораблем.

— А может, и до черта. Может, это росло здесь только для того, чтобы Микки мог иметь в городе карманные деньги.

— Ты хочешь сказать, что мы поедем к нему?

— Сначала надо заправиться и посмотреть по карте, где этот остров. Спорим, что у него там це­лый денежный сад. Представь себе только — ряды деревьев и все в банкнотах.

Старик, сторож острова, сказал:

— Ага,— сказал он.— У Микки дом за холма­ми, на том берегу. И даже название у дома есть — «Веселый холм». Вот скажите мне, с чего бы чело­веку так называть свой дом?

— Чего только люди не делают! — ответил Дон.— Как туда поскорее добраться?

— Вы спрашиваете?

— Конечно...

Старик покачал головой.

— Вас пригласили? Микки вас ждет?

— Не думаю.

— Тогда вам туда не попасть. Дом окружен забором. А у ворот стража, там даже специаль­ный домик для охранников. Так что, если Микки вас не ждет, не надейтесь туда попасть.

— Я попробую.

— Желаю успеха, но вряд ли у вас что-нибудь выйдет. Скажите мне лучше, зачем бы этому Микки так себя вести? Места здесь тихие. Никто из пере­селенцев не обносит своих домов оградой с колю­чей проволокой. Должно быть, он кого-то сильно боится.

— Чего не знаю, того не знаю,— сказал Дон.— А все-таки, как туда добраться?

Старик достал из-под прилавка бумажный пакет, вытащил из кармана огрызок карандаша и лизнул грифель, прежде чем принялся медленно рисовать план.

— Переедете через гору и поезжайте по этой дороге — налево не поворачивать, там дорога ведет к берегу. Доберетесь до оврага, и начнется холм. Наверху повернете налево, и оттуда до дома Микки останется немного.

Он еще раз лизнул карандаш и нарисовал гру­бый четырехугольник.

— Вот тут,— сказал он.— Участок не ма­ленький. Микки купил четыре дома и объеди­нил их.

В машине ждала раздраженная девушка.

— Сейчас ты скажешь, что с самого начала был неправ,— заявила она.— У него нет никакого дома.

— Немного осталось,— ответил Дон.— Как там гном?

— Опять проголодался, наверное. Стучит в ба­гажнике.

— С чего бы ему проголодаться? Я ему два часа назад столько бананов скормил!

— Может, ему скучно? Он чувствует себя оди­ноким?

— У меня и без него дел достаточно,— сказал Дон.— Не хватает еще, чтобы я держал его за ручку.

Он забрался в машину, завел ее и поехал по пыльной улице, пересек мост, но вместо того, чтобы перебраться через овраг, повернул на дорогу, кото­рая вела вдоль реки. Если план, который нарисо­вал старик, был правильным, думал он, то, следуя по дороге вдоль берега, можно подъехать к дому с тыла.

Мягкие холмы сменились крутыми утесами, по­крытыми лесом и кустарником. Извилистая дорога сузилась. Машина подъехала к глубокому оврагу, разделявшему два утеса. По дну оврага протяну­лась полузаросшая колея.

Дон свернул на эту колею и остановился.

Затем вылез и постоял с минуту, осматривая овраг.

— Ты чего встал? — спросила девушка.

— Собираюсь зайти к Микки с тыла,— ска­зал он.

— Не оставишь ли ты меня здесь?

— Я ненадолго.

— К тому же здесь москиты,— пожаловалась она, отгоняя насекомых.

— Закроешь окна.

Он пошел, но она его окликнула:

— Там гном остался.

— Он до тебя не доберется, пока заперт в багаж­нике.

— Но он так стучит! Что, если кто-нибудь прой­дет мимо и услышит?

— Даю слово, что по этой дороге уже недели две как никто не ездил.

Пищали москиты. Он попытался отогнать их.

— Послушай, милая,— взмолился он,— ты хо­чешь, чтобы я с этим делом покончил, не так ли? Ты же ничего не имеешь против норковой шубы? Ты ведь не откажешься от бриллиантов?

— Нет, наверно,— призналась девушка.— Только поспеши, пожалуйста. Я не хочу здесь си­деть, когда стемнеет.

Он повернулся и пошел вдоль оврага.

Все вокруг было зеленым — глухого летнего зе­леного цвета. И было тихо, если не считать писка москитов. Привыкший к бетону и асфальту горо­дов Дон ощутил страх перед зеленым безмолви­ем лесистых холмов.

Он прихлопнул москита и поежился.

— Тут нет ничего, что повредило бы человеку,— вслух подумал он.

Путешествие было не из легких. Овраг вился между холмов, и сухое ложе ручья, заваленное валунами и грудами гальки, вилось от одного склона к другому. Время от времени Дону приходилось взбираться на откос, чтобы обойти завалы.

Москиты с каждым шагом становились все на­зойливее. Он обмотал шею носовым платком и надвинул шляпу на глаза. Ни на секунду не прек­ращая войны с москитами, он уничтожал их сот­нями, но толку было мало.

Овраг сузился и круто пошел вверх, Дон по­вернул и обнаружил, что дальнейший путь закрыт. Масса сучьев, обвитых виноградом, перекрывала овраг, завал смыкался с деревьями, растущими на отвесных скатах оврага.

Пробираться дальше не было никакой возмож­ности. Завал казался сплошной стеной. Сучья были скреплены камнями и сцементированы грязью, при­несенной ручьем. Цепляясь ногтями и нащупывая ботинками неровности, он вскарабкался наверх, чтобы обойти препятствие. Москиты бросились на него эскадроном, он отломил ветку с листьями и пытался отогнать их.

Так он стоял, тяжело дыша и хрипя, пытаясь наполнить легкие воздухом. И думал: как же это он умудрился попасть в такой переплет. Это при­ключение было не по нему. Его представления о природе никогда не распространялись за пределы ухоженного городского парка.

И вот, пожалуйста, он стоит где-то среди де­ревьев, старается вскарабкаться на богом забытые холмы, пробираясь к месту, где могут расти де­нежные деревья — ряды, сады, леса денежных деревьев.

— Никогда бы не пошел на это, ни за что, кроме как за деньги,— сказал он себе.

Он огляделся и обнаружил, что завал был всего два метра толщиной и одинаковый по толщине на всей своей протяженности. Задняя сторона завала была гладкой, будто ее специально загладили. Нетрудно было понять, что ветви и камни накап­ливались здесь не годами, не были принесены ручьем, а были сплетены так тщательно, что стали единым целым.

Кто бы мог решиться на такой труд, удивлялся Дон. Здесь требовалось и терпение, и умение, и время.

Он постарался разобраться, как же были сплете­ны сучья, но ничего не понял. Все было так пере­путано, что казалось сплошной массой.

Немножко передохнув и восстановив дыхание, он продолжил путь, пробираясь сквозь ветви и тучи москитов.

Наконец деревья поредели, так что Дон уже ви­дел впереди синее небо. Местность выровнялась, но он не смог прибавить шагу — икры ног своди­ло от усталости, и ему пришлось идти с преж­ней скоростью.

Наконец он выбрался на поляну. С запада на­летел свежий ветер, и москиты исчезли, если не считать тех, которые удобно устроились в складках его пиджака.

Дон плашмя бросился на траву, дыша, как изму­ченный пес. Перед ним виднелась ограда дома Микки. Она, как блестящая змея, протянулась по склонам холмов. Перед ней виднелось еще одно препятствие — широкая полоса сорняков, как буд­то кто-то вскопал землю вдоль изгороди и посеял сорняки, как сеют пшеницу.

Далеко на холме среди крон деревьев смутно виднелись крыши. А к западу от зданий раски­нулся сад, длинные ряды деревьев.

Интересно, подумал Дон, это игра воображения или действительно форма деревьев была такой же, как у того дерева в прибрежном саду Микки? И только ли воображение подсказывало ему, что зелень листьев отличалась от зелени лесных де­ревьев и была цвета новеньких долларов?

Солнце палило ему в спину, и он почувствовал его лучи сквозь просохшую рубашку. Посмотрел на часы. Было уже больше трех.

Дон снова взглянул в сторону сада и на этот раз увидел среди деревьев несколько маленьких фи­гур. Он напрягся, чтобы разглядеть, кто это, и ему показалось, что это гномы, денежные гномы.

Дон начал перебирать различные варианты по­ведения на случай, если не найдет Микки и самым разумным ему представилось забраться в сад. Он пожалел, что не захватил с собой мешка из-под сахара, который дала ему девушка.

Беспокоила его и изгородь, но он отогнал эту мысль. Об изгороди надо будет думать, когда подойдет время перелезать через нее.

Думая так, он полз по траве, и у него это непло­хо получалось. Он уже добрался до полосы сор­няков, и никто еще его не заметил. Как только он заберется в сорняки, будет легче, потому что там можно спрятаться. Он подкрадется к самой из­городи.

Он дополз до сорняков и вздрогнул, увидев, что это самые густые заросли крапивы, какие ему когда-либо приходилось видеть.

Он протянул руку, и крапива обожгла ее. Как оса. Он потер ожог.

Тогда он приподнялся, чтобы заглянуть за кусты крапивы. По склону изгороди спускался гном, и те­перь уже не было никакого сомнения, что под де­ревьями виднелись именно гномы.

Дон нырнул за крапиву, надеясь, что гном его не заметил. Он лежал ничком на траве. Солнце пекло, и ладонь его, обожженная крапивой, горела как ошпаренная. И уже нельзя было решить, что хуже: москитные укусы или ожог крапивы.

Дон заметил, что крапива колышется, будто под ветром, и это было странно, потому что ветер как раз затих.

Крапива продолжала колыхаться и, наконец, легла по обе стороны, образовав дорожку от него к изгороди. И вот перед ним оказалась тропинка, по которой можно было пройти к самой изгороди.

За изгородью стоял гном, и на груди у него горе­ла яркая надпись печатными буквами:

— Подойди сюда, подонок.

Дон заколебался на мгновение. То, что его обна­ружили, никуда не годилось. Теперь уже наверня­ка все труды и предосторожности пропали даром, и таиться дальше в траве не имело никакого смысла. Он увидел, что другие гномы спускались по склону к изгороди, тогда как первый продол­жал стоять, не гася пригласительной надписи на груди.

Потом буквы погасли. Но крапива продолжала лежать, и дорожка оставалась свободной. Гномы, которые спускались по склону, тоже подошли к из­городи, и все пятеро — их было пятеро — выстрои­лись в ряд.

У первого на груди загорелась новая надпись:

— Трое гномов пропали.

А на груди второго зажглось:

— Ты нам можешь сообщить?

У третьего:

— Мы хотим с тобой поговорить.

У четвертого:

— О тех, кто пропал.

У пятого:

— Подойди, пожалуйста, подонок.

Дон поднялся с земли. Это могло быть ловушкой. Чего он добьется, разговаривая с гномами? Но отступать было поздно: он мог вовсе лишиться возможности подойти к изгороди.

С независимым видом он медленно зашагал по дорожке.

Добравшись до изгороди, он сел на землю, так что его голова была на одном уровне с головами гномов.

— Я знаю, где один из них,— сказал он,— но не знаю, где двое других.

— Ты знаешь об одном, который был в городе с Микки.

— Да.

— Скажи нам, где он.

— В обмен.

На всех пятерых зажглись надписи:

— Обмен?

— Я вам скажу, где он, а вы впустите меня в сад на час, ночью, так, чтобы Микки не знал. А потом выпустите обратно.

Они посовещались — на груди у каждого вспы­хивали непонятные значки. Потом они повернулись к нему и выстроились плечом к плечу.

— Мы этого не можем сделать.

— Мы заключили соглашение.

— Мы дали слово.

— Мы растим деньги.

— Микки их распространяет!

— Я бы их не стал распространять,— сказал Дон.— И могу обещать, что не буду их распростра­нять. Я их себе оставлю.

— Не пойдет,— заявил гном № 1.

— А это что за соглашение с Микки? Почему это вы его заключили?

— Из благодарности,— сказал гном № 2.

— Не разыгрывайте меня. Чувствовать благо­дарность к Микки?

— Он нашел нас.

— Он спас нас.

— Он защищает нас.

— И мы его спросили: «Что мы можем для вас сделать?»

— Ага, а он сказал: вырастите мне немножко денег.

— Он сказал, что планета нуждается в деньгах.

— Он сказал, что деньги сделают счастливыми всех подонков вроде тебя.

— Черта с два! — сказал Дон с негодованием.

— Мы их растим.

— Он их распространяет.

— Совместными усилиями мы сделаем всю пла­нету счастливой.

— Нет, вы только посмотрите, какая милая ком­пания миссионеров!

— Мы тебя не понимаем.

— Миссионеры — люди, которые занимаются всякими благотворительными делами. Творят доб­рые дела.

— Мы делали добрые дела на многих планетах. Почему не делать добрые дела здесь?

— А причем тут деньги?

— Так сказал Микки. Он сказал, что на планете всего достаточно, только не хватает денег.

— А где те другие гномы, которые пропали?

— Они не согласны.

— Они ушли.

— Мы очень волнуемся — что с ними?

— Вы не пришли к общему мнению насчет того, стоит ли растить деньги? Они, наверно, думали, что лучше растить что-нибудь другое?

— Мы не согласны относительно Дж Микки. Те считают, что он нас обманывает. А мы думаем, что он благородный человек.

«Вот тебе и компания! — подумал Дон.— Ничего себе, благородный человек!»

— Мы говорили достаточно. Теперь прощай.

Они повернулись как по команде и зашагали по

склону обратно к саду.

— Эй! — крикнул Дон, вскакивая на ноги.

Сзади раздалось шуршание, и он обернулся.

Крапива распрямилась и закрыла дорожку.

— Эй! — крикнул он снова, но гномы не обра­тили на него никакого внимания. Они продолжали взбираться на холм.

Дон стоял на вытоптанном участке, а вокруг под­нималась стеной крапива — листья ее поблескива­ли под солнцем. Крапива протянулась футов на сто от изгороди и доставала Дону до плеч.

Конечно, человек может пробраться сквозь кра­пиву. Ее можно раздвигать ботинками, топтать, но время от времени она будет жечь и, пока выбе­решься наружу, будешь весь обожжен до костей. Да и хочется ли ему выбраться отсюда?

В конце концов, он был не в худшем положении, чем раньше. Может, даже в лучшем. Ведь он без­болезненно пробрался сквозь крапиву. Правда, гномы предательски оставили его здесь.

Нет никакого смысла сейчас идти обратно, поду­мал он. Ведь все равно придется возвращаться тем же путем, чтобы добраться до изгороди.

Он не смел перелезть через изгородь, пока не стемнело. Но и деваться больше было некуда.

Присмотревшись к изгороди, он понял, что пере­браться через нее будет нелегко. Восемь футов металлической сетки и поверху три ряда колючей проволоки, прикрепленной к брусьям, наклонен­ным к внешней стороне.

Сразу за изгородью стоял старый дуб, и если бы у него была веревка, он мог бы закинуть ее на ветви дуба, но веревки у него не было, так что пришлось обойтись без нее.

Он прижался к земле и почувствовал себя очень несчастным. Тело саднило от москитных укусов, рука горела от крапивного ожога, ныли нога и царапины на груди, а кроме того, он не привык к такому яркому солнцу. Ко всему прочему раз­болелся зуб. Этого еще не хватало!

Он чихнул, боль отдалась в голове, и зуб заболел еще сильнее. «В жизни не видал такой крапивы!» — сказал он себе, устало разглядывая могучие стебли.

Почти наверняка гномы помогли Микки ее вы­растить. У гномов неплохо получалось с расте­ниями. Уж если они умудрились вырастить денеж­ные деревья, значит они могли сотворить какие хочешь растения. Он вспоминал, как гном заставил крапиву улечься и расчистить для него дорожку. Наверняка это сделал именно гном, потому что вет­ра почти не было, а если бы даже ветер и был, он все равно не мог бы дуть сразу в две стороны.

Он никогда не слышал ни о ком, похожем на этих гномов. А они говорили что-то о добрых делах на других планетах. Но что бы они ни делали на дру­гих планетах, на этой их явно провели.

Филантропы, подумал он. Миссионеры, может быть, из другого мира. Компания идеалистов. И вот застряли на планете, которая, может быть, ничем не похожа ни на один из миров, где они побывали.

Понимают ли они, что такое деньги, задумался он. Интересно, что за байку преподнес им Микки?

Видно, он был здесь первым, кто на них на­толкнулся. Будучи человеком опытным в денеж­ных делах и в обращении с людьми, он сразу понял как воспользоваться счастливой встречей. К тому Микки имеет организацию, достаточно солидную, хорошо усвоившую законы самосохранения, так что она смогла обеспечить секретность. Одному бы человеку не справиться.

Вот так гномов и провели, полностью одурачили. Хотя нельзя сказать, что гномы глупы. Они изу­чили их язык. И не только разговорный и сообра­жают неплохо. Они, наверное, даже умнее, чем кажутся. Ведь между собой они общаются беззвуч­но, а приучились же разбирать звуки нашей чело­веческой речи.

Солнце давно уже исчезло за зарослями кра­пивы. Скоро наступят сумерки, и тогда мы примем­ся за дело, сказал себе Дон.

Сзади крапива зашуршала, и он вскочил. Может быть, дорожка снова образовалась, лихорадочно подумал он. Может быть, дорожка образуется автоматически, в определенные часы.

Это было до какой-то степени правдой. Дорожка и в самом деле образовалась. И по ней шел еще один гном. Крапива расступилась перед ним и сомкнулась, как только он прошел.

Гном подошел к Дону:

— Добрый вечер, подонок.

Это не мог быть гном, запертый в багажнике. Это, должно быть, один из тех, что отказались участвовать в денежном деле.

— Ты больной?

— Все чешется,— сказал Дон,— и зуб болит, и каждый раз, как чихну, кажется, голова раска­лывается.

— Могу починить.

— Разумеется, ты можешь вырастить аптечное дерево, на каждой ветке которого будут расти таб­летки, и бинты, и всякая чепуха.

— Очень просто.

— Ну ладно,— сказал Дон и замолчал. Он по­думал, что и в самом деле для гнома это может быть очень просто. В конце концов, большинство лекарств добывается из растений, а уж никто не сравнится с гномами по части выращивания дико­винных растений.

— Ты можешь мне помочь,— сказал Дон с энту­зиазмом.— Ты можешь лечить разные болезни. Ты можешь даже найти средство против рака и изо­брести что-нибудь, чем будут лечить сердечные болезни. Да возьмем, к примеру, обычную про­студу...

— Прости, друг. Но мы с вами не хотим иметь ничего общего. Вы нас выставили на посмешище.

— Ага, значит, ты один из тех, кто убежал? — сказал Дон с волнением в голосе.— Ты раскусил игру Микки...

Но гном уже не слушал его. Он как-то подтянул­ся, стал выше и тоньше, и губы его округлились, будто он собирался крикнуть. Но он не издал ни единого звука. Ни звука, но казалось, будто у Дона застучали зубы. Это было удивительно — словно вопль ужаса раздался в тишине сумерек, где ветер тихо шелестел в темнеющих деревьях, шуршала крапива и вдали кричала птица, возвращавшаяся в гнездо.

По другую сторону изгороди раздались звуки шагов, и в густеющих сумерках Дон увидел пяте­рых гномов, бегущих вниз по склону.

Что-то происходит, подумал Дон. Он был уверен в этом. Он ощутил серьезный момент, но не по­нимал, что бы это могло значить.

Гном рядом с ним издал нечто вроде крика, но крика слишком высокого, чтобы его могло уловить человеческое ухо, и теперь, заслышав этот крик, гномы из сада бежали к нему.

Пятеро гномов достигли изгороди и выстроились вдоль нее. На груди их переливались непонятные значки и буквы их родного языка. И грудь того, что стоял рядом с Доном, тоже светилась непонятными значками, которые менялись так быстро, что каза­лись живыми.

Это спор, подумал Дон. Пятеро за изгородью спорили с тем, кто стоял снаружи, и в споре ощу­щалось напряжение.

А он стоял здесь, как случайный прохожий, по­павший в гущу семейного скандала.

Гномы махали руками, и в спускающейся темно­те знаки на них, казалось, стали ярче.

Ночная птица с криком пролетела над ними, и Дон поднял голову посмотреть, что это за птица, и тут же увидел людей, бегущих к изгороди. Силуэ­ты их ясно виднелись на фоне светлого неба.

— Эй, смотрите! — крикнул Дон и сам удивился, зачем это он кричит.

Заслышав его, пятеро гномов обернулись, и на них появились одинаковые надписи, как будто они внезапно обо всем договорились.

Раздался треск, и Дон снова поднял голову. Он увидел, что старый дуб клонится к изгороди, как будто его толкает гигантская рука. Дерево клони лось все быстрее и наконец с силой ударило по изгороди. Дон понял, что пора бежать.

Он отступил на шаг, когда опустил ногу, то не обнаружил земли. Он с секунду старался удержать равновесие, но не смог и свалился в яму. Тут же над его головой раздался грохот, и громадное дере­во, разнеся изгородь, упало на землю.

Дон лежал тихо, не смея пошевелиться. Он ока­зался в какой-то канаве. Она была неглубокая, но он упал очень неудачно и прямо в спину ему чуть не вонзился острый камень. Над ним нависала путаница ветвей и сучьев — своей верхушкой дуб закрыл канаву. По ветвям пробежал гном. Он бе­жал шустро и беззвучно.

— Они туда помчались,— раздался голос.— В лес. Их нелегко будет найти.

Ему ответил голос самого Дж. Микки.

— Надо найти их, Раф! Мы не можем допустить, чтобы они сбежали.

После паузы Раф ответил:

— Не понимаю, что это с ними. Казалось, они были всем довольны.

Микки выругался:

— Это все фотограф. Ну, тот самый парень, который залез на дерево и сбежал от меня. Я не знаю, что он наделал и что еще наделает, но могу поклясться, что он в этом замешан. И он где-нибудь здесь.

Раф немного отошел, и Микки сказал:

— Если он вам встретится, вы знаете, как по­ступить.

— Конечно, босс.

— Среднего роста, малохольный.

Они исчезли. Дон слышал, как они пробираются сквозь крапиву, кроя ее последними словами.

Дон поежился. Ему надо выбираться отсюда, и как можно скорее, потому что скоро взойдет луна.

Дж. Микки и его мальчики шутить не собира­лись. Они не могли позволить, чтобы их одурачили в таком деле. Если они его заметят, они будут стре­лять без предупреждения.

Сейчас, когда все охотятся за гномами, можно было забраться незаметно в сад. Хотя, вернее все­го, Микки оставил своих людей сторожить деревья.

Дон подумал немного и отказался от этой мысли. В его положении лучше всего было добраться как можно скорее до машины и уехать отсюда по­дальше.

Он осторожно выполз из канавы. Некоторое вре­мя он прятался в ветвях, прислушиваясь. Ни звука.

Он прошел сквозь крапиву, следуя по пути, про­топтанному людьми.

И побежал по склону к лесу. Впереди раздался крик, и он остановился, замер. Потом опять побе­жал, добрался до первых кустов и залег.

Вдруг он увидел, как из лесу, поднимаясь над вершинами деревьев, показался какой-то бледный силуэт. На нем поблескивали первые лучи лунного света. Он был острым сверху и расширялся кни­зу,— словом, походил на летящую рождествен­скую елку, оставляющую за собой светящийся след.

Внезапно Дон вспомнил о завале в овраге, спле­тенном так прочно. И тогда он понял, что это за елка летит по небу.

Гномы работали с растениями, как люди с метал­лами. Если они могли вырастить денежное дерево и послушную крапиву, то вырастить космический корабль для них не составляло большого труда.

Корабль, казалось, двигался медленно. С него свешивалось нечто вроде каната, на конце которого болталось вроде куклы что-то. Кукла корчилась и издавала визгливые крики.

Кто-то кричал в лесу:

— Это босс! Раф! Да сделай ты что-нибудь!

Но было ясно, что Раф ничего не сможет сделать.

Дон выскочил из кустов и побежал. Теперь самое время скрыться от этих людей. Они заняты судьбой босса, который все еще держится за канат — может быть, якорную цепь корабля, а может быть, плохо принайтовленную часть оболочки. Хотя, принимая во внимание искусство гномов, вряд ли можно было допустить, что они плохо принайтовили ка­кую-нибудь часть корабля.

Он отлично мог представить, что случилось: Микки увидел, как гномы влезают в корабль, и бро­сился к ним, крича, стреляя на ходу, и в этот мо­мент корабль стартовал, а свисающий с него канат крепко обвился вокруг его ноги. Дон достиг леса и побежал дальше вниз по склону, спотыкаясь о корни, падая и снова поднимаясь. И бежал, пока не ударился головой о дерево так, что искры посыпались из глаз.

Он сел на землю и ощупал лоб, убежденный, что проломил голову. Слезы у него лились и стекали по щекам. Но лоб не был проломлен, и крови не было, хотя нос заметно распух. Потом он поднялся и медленно пошел дальше, наощупь выбирая путь, потому что хоть луна и взошла, под деревьями было совершенно темно.

Наконец Дон добрался до сухого русла ручья и пошел вдоль него. Он заспешил, вспомнив, что девушка ждет его в машине. Она, верно, разозли­лась, подумал он. Ведь он обещал вернуться до темноты.

Он споткнулся о клубок переплетенных ветвей, оставшийся в овраге. Провел рукой по его почти полированной поверхности и постарался предста­вить, что случилось здесь несколько лет назад.

Космический корабль, падающий на Мертвую Землю, вышедший из-под контроля. А Микки ока­зался неподалеку...

Черт знает что бывает в наши дни, подумал Дон.

Если бы им встретился не Микки, а кто-нибудь другой, кто думает не только о долларах, теперь по всей Мертвой Земле могли бы расти рядами де­ревья и кусты, дающие человечеству все, о чем оно мечтает,— средства от всех болезней, настоящие средства от бедности и страха. И может быть, мно­гое другое, о чем мы еще и не догадываемся. Но теперь они улетели в корабле, построенном двумя не поверившими Микки гномами.

Он продолжал путь, думая о том, что надежды человечества так и не сбылись, разрушенные жад­ностью и злобой. Теперь они улетели. «Постойте минутку, не все улетели! Ведь один гном лежит в багажнике». Он прибавил шагу.

«Что же теперь делать? — размышлял он.— Куда идти? Куда лететь?» Что бы ни случилось, оставшийся гном должен попасть в хорошие руки. И так уж слишком много времени потеряно. Если гном встретится с нашими учеными, он сможет еще многое сделать.

Он начал волноваться. Он вспомнил, как гном стучал по багажнику. А что, если он задохнется? А вдруг он хотел сказать что-то важное?

Он бежал по сухому руслу, скользя по гальке, спотыкаясь о валуны. Москиты летели за ним гус­той тучей, но он так спешил, что не замечал укусов.

Там, наверху, компания Микки обирает деревья, срывая миллионы долларов, подумал он. Теперь их игра кончена, и они об этом знают. Им ничего не остается, как оборвать деревья и исчезнуть как можно быстрее.

Возможно, денежным деревьям для выращива­ния денег нужно, чтобы гномы непрерывно наблю­дали за ними.

На машину он наткнулся внезапно, обошел ее в почти полной темноте и постучал в окно. Внутри взвизгнула его девушка.

— Все в порядке! — крикнул Дон.— Я вер­нулся.

— Все в порядке, Дон? — спросила она.

— Да,— промычал он.

— Я так рада,— сказала она облегченно.— Хо­рошо, что все в порядке. А то гном убежал.

— Убежал? Ради бога, как?

— Не злись! Он все стучал и стучал. И мне стало его жалко. Так что я открыла багажник и выпусти­ла его.

— Итак, он убежал,— сказал Дон.— Но, может быть, он где-нибудь по соседству прячется в тем­ноте...

— Нет,— вздохнула девушка.— Он побежал по оврагу. Было уже темно, но я бросилась вслед за ним. Я звала его, но понимала, что мне его не догнать. Мне жалко, что он убежал. Я повязала ему на шею желтую ленточку, и он стал такой ми­ленький.

— Еще бы! — сказал Донателло.

Он думал о гноме, летящем в пространстве. Тот направляется к далекому солнцу, увозя с собой ве­личайшие надежды человечества, а на шее у него желтая ленточка с Мертвой Земли, на которой живут подонки, считающие деньги.

Микки окончил читать. В окна капитанской каю­ты, где провели ночь черепахи, заглянуло солнце, наполняя воздух влагой и теплом.

— Что скажешь, Дон? — спросил Микки.

— Кто-то ищет кристалл Будды, а кто-то денеж­ных гномов,— задумчиво произнес Донателло.— Странно, что все это происходит на одной и той же земле, на Мертвой планете, которую, быть может, удалось нам спасти от гибели...

— Но денежных гномов здесь искал не только я, но и ты, Дон,— обиженно произнес Микки.

— Хорошо, что они улетели,— сказал Раф.

— И хорошо, что мы — черепахи, не помним ничего этого,— добавил Лео,— значит, нам нечего стыдиться. Так, Дон?

Донателло встал и вышел на палубу. Вслед за ним поднялись черепахи.

— На этой планете сокрыты великие тайны Буд­ды,— сказал Дон, глядя в бескрайнее небо,— а что знаем мы, черепахи, о жизни? Если бы Будда по­зволил нам остаться на этой земле до тех пор, по­ка мы не увидим собственными глазами ту новую жизнь, которая должна вскоре вылупиться из на­ших коконов, для возрождения которой он и отпра­вил нас сюда, если бы нам была оказана такая милость... — Донателло улыбнулся,— больше мне ничего не надо...

И я возвращаю тебе, Великий Будда, твой дар — волшебный кристалл. Пусть он освещает путь каждому, кто идет в темноте, по мертвым пла­нетам и дорогам... Пусть горит путеводной звездой и для моей Бесприютной Души, скитающейся по волнам Вселенной. Возьми его! Я сделал, что смог!

И Донателло бросил в морскую глубь алый кри­сталл Великого Будды.

— Я остаюсь здесь, черепахи! — сказал он.

— И я тоже!

— И я!

— И я! — повторили друзья.

Они взялись за руки, и, образовав плотное зе­леное кольцо, запели свою веселую песню:

— Вслед за нами придут другие,

Будет больше у них терпенья,

Больше ловкости и упорства,

И земля устоять не сможет

Перед их красотой и силой!

А поддержкой им будет песня

Та, которую

Мы сложили.

Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Возьмите старую черепичную крышу

Вскоре после полудня

Рядом поставьте

Высокую липу,

подрагивающую на ветру,

Поместите над ними, над крышей и липой,

Синее небо.

В белой кипени облаков, отмытое поутру!

И не вмешивайтесь.

Глядите на них.

Эй! Черепахи!

Эй, не робей!

Вперед, черепахи!

Вперед!

Пароль — свобода.

Донателло лежал на земле. Долго лежал. Сердце его билось нежностью и любовью, раздирающей грустью и нежностью. Голубая бездна была над ним, с каждой минутой синея и отчетливей показывая звезды. Закат гас. Вот разглядел уже он свою небесную водительницу, стоявшую невысоко, чуть сиявшую золотисто-голубоватым светом. По­немногу все небо наполнилось ее эфирной голубиз­ной, сходящей и на землю. Это была голубая Дева. Бесприютная Душа. Она наполняла собой мир, проникала дыханием в каждый живой стебель, в каждый атом. Была близка и бесконечна, видима и неуловима. В сердце своем соединяла все облики земных любовей, все прелести и печали, все мгно­венное, летучее — и вечное. В ее божественном лице была всегдашняя надежда. И всегдашняя безнадежность.

Из далеких глубин влажного неба доносился ее голос:

— Где-то в траве, на меже

Громко сверчки залились.

Вздрогнув, утун обронил

С ветки желтеющий лист...

Миры — неземной и земной —

Подвластны печали одной.

Тысячи облаков,

Посеребренных луной,

Небо затяну, боюсь,

Плотною пеленой...

К ней ему плыть,

Ей к нему плыть —

Как же теперь

Им быть?

Мост через звездный поток

Стая сорок наведет.

Но повидаться им вновь

Можно лишь через год!

Что может быть трудней

Разлуки на столько дней!

Я утешаю себя

Тем, что ткачиха давно

Ждет своего Пастуха —

Вечно ей ждать суждено.

Солнечно вдруг,

Пасмурно вдруг,

Ветрено вдруг —

Жизни

Извечный круг.

По бескрайнему небу одна за другой проплывали разноцветные мячи планет. Это были далекие и близкие звезды. Донателло научился узнавать их по цвету.

Прошел год с тех пор, как Донателло, Лео, Мик­ки и Раф жили на этой новой уже не Мертвой, а ожившей земле. Из коконов, оставленных ими на берегу, возникла новая жизнь. Наступила весна. За эти двенадцать месяцев на новой земле произошли большие перемены. Время здесь двигалось иначе, чем прежде. Один год был равен ста преды­дущим. Много живых существ успели родиться на свет, но многие, узнав о прошлом планеты, решали покинуть ее. Уходили, улетали переселенцами на другие звезды, планеты, в иные миры. Кроме того, все хотели стать последователями нового учения, странного и непонятного, но связанного с чудо­вищным мрачным прошлым Мертвой планеты, цивилизации, которой не раз заходили в тупик. Многие стремились избежать самого места, о кото­ром ходили страшные слухи. Новое учение было связано с переселением человечества на иные ду­ховные планеты, путь к которым должен был каж­дый найти сам. Это учение начал проповедовать год назад один из стариков, одиноко живших в мертвом лесу. Звали его Сан.

Учение Сана, странным образом напоминавшего Донателло самого Великого Будду, объясняло существование двух форм тленной материи. Сан говорил, что материя и антиматерия — это две формы энергии. Материя — это энергия, которая созидает материальный мир. Та же энергия, но в своей высшей форме, создает антиматериальный мир. Живые же существа относил он к высшей энергии.

Кроме того, он учил, что сама материя не обла­дает способностью созидать, но когда ей управляет живая энергия, она производит все материальное.

Значит, материя в чистом виде — это инертная энергия Верховного Будды.

Он так же рассказывал, что такое антимате­риальная частица.

«Антиматериальная частица,— говорил Сан,— пребывает в материальном теле. Присутствие этой частицы вызывает изменения этого материального тела от детства к отрочеству, от отрочества к юно­сти и старости, а затем эта же антиматериальная частица оставляет старое, пришедшее в негодность тело и получает новое. И потому не стоит огорчать­ся, когда материальная энергия прекращает свое существование. Любые чувственные ощущения: жар и холод, счастье и горе — всего-навсего взаимодействие элементов материальной энергии, сменяющие друг друга, подобно временам года. Временное проявление и прекращение этих мате­риальных взаимодействий подтверждает, что ма­териальное тело образовано материальной энер­гией, качественно низшей по отношению к живой силе».

«Материальное тело разрушимо, — говорил Сан.— А потому временно и подвержено измене­ниям. Таков и весь материальный мир. Но антима­териальная живая сила неразрушима и потому вечна».

Сан называл попытки людей достичь других планет: Луны, Солнца, Марса,— лишенными смыс­ла из-за разницы атмосфер. И тем не менее он утверждал, что каждый сможет достичь любой из этих планет по своему желанию, но это возможно только с помощью психологических изменений ума. Точно так же утверждал он, что те, кто хочет попасть на какую-нибудь планету материального неба, могут осуществить свое желание сразу после оставления этого тела. Чтобы попасть на Луну, Солнце или Марс, необходимо совершить опреде­ленное действие.

«О чем человек думает в момент смерти, того он и достигает после того, как покинет тело»,— учил Сан.

«Не ведая о царстве Будды,— говорил мудрый старец,— люди и цивилизации помешаны на мате­риальных благах: богатстве, славе и поклонении. Люди заботятся о благе своей семьи, страны, на­ции, планеты во имя удовлетворения своих эгоисти­ческих желаний. Эти люди достигают своих целей с помощью материальной деятельности. Такие души после смерти отправляются на Луну, где получают возможность насладиться небесным на­питком. Если, достигнув Луны, душа не использует возможность попасть на лучшие планеты, она де­градирует и возвращается на Мертвую Землю».

Что же касается планетной системы духовного неба, то она состоит из бесчисленных планет. Они представляют собой проявления внутренней энер­гии Будды, причем их количество в три раза пре­вышает количество материальных планет в мате­риальном мире.

Отправляясь же на духовную планету, необхо­димо сменить и грубое, и тонкое тело, потому что духовного неба можно достичь только в духовном теле.

Наше Солнце — не единственное в космическом проявлении: существуют миллионы и триллионы солнц. Множество лун и планет. Но тот, кто пытает­ся попасть на любую из них, даром тратит свое время.

Новое учение Сана гласило: «Не терять напрасно свое время в попытках достичь той или иной материальной планеты. Что ты этим выиграешь? Куда бы ты ни отправился, материальные страдания будут следовать за тобой!»

Сан призывал каждого найти такую планету, с которой не придется возвращаться, где жизнь вечна. В этом заключался смысл его учения. Но никто не знал пути на истинное духовное небо Буд­ды и поэтому жители Новой Земли, каждый на свой лад, пытались его найти.

Сейчас, лежа под открытым небом и наблюдая неторопливый ход светил, Донателло вспоминал фантастические проповеди старого Сана. Вспомнил самый яркий на Новой Земле праздник духов...

Это было торжественное действо, когда души тех, кто некогда навлек на планету беду или был при жизни отъявленным злодеем, выходили под звуки барабана из леса. Вереницу духов замыкали крас­ные маски, символизирующие пауков с пятнами на коже, а так же дух леса, который в ярости мчался за процессией, не смея примкнуть к торжественному шествию. Духом леса был старик Сан.

Он был самым любопытным персонажем праздника. Дети таращили на него глаза и не отставали ни на шаг. Сан вырядился на редкость причудливо и комично, да еще выкрикивая безумную проповедь, ни секунды не стоял на месте, а носился с бешеной скоростью, очевидно, с целью наглядно продемонстрировать вселившуюся в него энергию атома, возрожденную живой силой.

Изображая дух леса, он, естественно, хотел украситься ветвями и листьями, но свежие земные побеги еще не появились, а ветви хвойных де­ревьев, наверное, оказались слишком тяжелыми для старого Сана, и он облачился в наряд из сухих веток кустарников и остатков почерневшей листвы. В этом костюме он походил на большого грязного ежа или на комок сухой травы, наподобие тех, ко­торые скатывали прежде пауки, населявшие Мерт­вую Землю. Из этого комка торчали лишь тонкие жилистые ноги и одна рука, в которой была зажата заостренная бамбуковая палка.

Если бы не голос, доносившийся откуда-то из глубины этого вороха и в тысячный раз произносив­ший свою проповедь, никто бы не смог догадаться, кто изображал лесного духа.

Как и полагалось, духи спустились в пещеру на берегу моря, разожгли там костер и закружились вокруг него в пляске.

И огонь, и пляска были как нельзя более кста­ти — весна еще не вступила в свои права, поры­вистый колючий ветер пронизывал насквозь. Потом участники праздника уселись за импровизирован­ный стол.

Но старик Сан не мог найти себе места.

Между тем началось торжественное питие — из большой чаши. Донателло с друзьями едва успе­вали подносить чистую воду из лесного озера, что­бы ее хватило на всех участников праздника.

Большая чаша ходила по кругу и люди, угощая друг друга, самозабвенно отдались празднику.

«Они вели себя так,— вспоминал теперь Дона­телло,— словно праздник был самым важным со­бытием в их жизни».

И вот, когда за праздничным столом ходила по кругу большая чаша, произошло странное событие. Старик Сан, приблизившись к костру, ярко пы­лавшему возле пещеры, почувствовал себя хозяи­ном положения. Духи, занятые трапезой, не меша­ли ему и он, одинокий лесной дух, начал свой соб­ственный танец.

Донателло с друзьями попытались вступить с ним в разговор, словно предчувствуя скорую беду.

— Расскажи о четырех врагах человека,— по­просил старика Лео, протягивая ему чашу с вином.

Сначала Сан ничего не ответил, но поколебав­шись немного, он все же выпил и заговорил.

— Начиная учиться, человек не знает точно своих целей. Намерения его расплывчаты, стрем­ления неопределенны. Он рассчитывает на награ­ды, которых никогда не получит, ибо и не подозре­вает об ожидающих его трудностях.

Он идет по пути учения — сначала медленно, потом быстрыми шагами — и вскоре приходит в за­мешательство: то, что он узнал, совершенно не похоже на то, что рисовалось ему когда-то в вооб­ражении. И тогда его одолевает страх. Учение оказывается совсем не тем, чего он ожидал. Ему приходится сражаться с собственными намере­ниями. Каждый шаг учения ставит новые задачи, и страх, возникший у человека, неуклонно растет.

Так перед ним встает его первый враг — страх. Это могущественный и коварный противник. Страх подстерегает за каждым поворотом пути, и если человек дрогнет и побежит, его исканиям приходит конец.

— Что же с ним случится? — спросил Раф.

— Ничего, но он уже ничему не научится,— ответил Сан,— никогда не обретет знания. Он может стать забиякой и хвастуном, может стать безвредным запуганным человеком, но в любом случае он побежден. Первый враг пресечет все его стрем­ления.

— А как преодолеть страх? — произнес Микки.

— Очень просто: не убегать. Ты не должен под­даваться страху, а делать вопреки ему, следующий шаг, потом еще и еще. Пусть страх тебя перепол­няет, все равно останавливаться нельзя. Таково правило. И тогда наступит момент, когда первый враг отступит. Ты обретешь уверенность в себе, твоя целеустремленность окрепнет. И когда насту­пает этот радостный миг, ты решительно скажешь, что победил своего первого врага.

— Это происходит сразу или постепенно? — по­интересовался Лео.

— Постепенно, и тем не менее страх исчезает внезапно.

— И человек больше не пугается, если с ним случится что-то новое и неожиданное? — спро­сил Дон.

— Нет. Тот, кто однажды преодолел страх, сво­боден от него до конца своей жизни. Ты обретешь ясность мысли, и страху не остается места. С этого времени ты знаешь, чего ты хочешь, и знаешь, как этого добиться. Ты предвидишь, что нового дает тебе учение, все на свете ты воспринимаешь кри­стально ясно — ничто от тебя не сокрыто.

И тогда ты встречаешь своего второго врага — ясность. Ясность мысли, достигнутая с таким тру­дом, изгоняет страх, и она же ослепляет.

Ясность не позволяет человеку сомневаться в себе. Она убеждает его, что он может делать все, что вздумается, поскольку все видит насквозь. Человек обретает отвагу, потому что ясно видит и не перед чем не останавливается, потому что видит ясно. Но все это — заблуждение и скрытое несо­вершенство.

Если человек доверится этому мнимому могу­ществу, значит, второй враг его победил, и учение не пойдет ему на пользу. Он будет спешить, когда нужно выжидать; и медлить, когда следует торо­питься. Он будет топтаться на одном месте до тех пор, пока вообще не утратит всякую способность учиться.

— Что случится с тем, кого победит второй враг? — спросил Раф.— Он умрет?

— Нет,— ответил Сан.— Просто второй враг охладит его желание стать человеком или бодхисатвой, слугой Будды. Вместо этого он может стать шутом. Но ясность, за которую он так дорого заплатил, уже никогда не сменится прежней тьмой и страхом. До конца своих дней он будет ясно все видеть, но никогда ничему не сможет научиться или к чему-нибудь стремиться.

— Значит, он останется здесь...— тихо произнес Дон, а потом спросил: — Что же делать, чтобы избежать поражения?

— То же самое, что и со страхом,— ответил Сан.— Ты должен сопротивляться ясности, ис­пользуя ее лишь для того, чтобы видеть все вокруг. Видеть ясно, как Будда. Ты обязан терпеливо вы­жидать и тщательно все взвешивать прежде, чем сделать очередной шаг. А главное понять, что твоя ясность — близка к заблуждению, что никакая это не ясность, а шорох на глазах! Только осознав это, ты одолеешь своего второго врага и достигнешь такого состояния, когда уже никто и ничто не при­чинит тебе вреда. Это будет уже сила. В этот мо­мент ты поймешь, что сила волшебного кристалла Будды, которой так долго все добивались, принадлежит, наконец, тебе. Ты сможешь делать с ней все, что захочешь — кристалл в твоей власти, твое желание — закон, ты видишь и понимаешь все, что тебя окружает. И тут ты встречаешь своего треть­его врага — силу. Сила Будды, исходящая из крис­талла — самый могущественный из четырех вра­гов. Самое простое, что можно теперь сделать — это сдаться. В конце концов, такой человек — уже не просто человек, он — бодхисатва, он — госпо­дин и хозяин. Он — властелин.

На этой стадии человек не замечает, как к нему подступает третий враг. И вдруг, сам того не по­нимая, проигрывает битву. Третий враг превра­щает его в жестокого и своевольного человека.

— Он что, теряет силу? Силу кристалла? — спросил Дон.

— Нет. Он никогда уже не потеряет силу, силу кристалла. И ясность.

— Чем же, в таком случае, он отличается от божества? — спросил Раф.

— Человек, побежденный силой Будды, до са­мой смерти не узнает, как обращаться с кристал­лом. Сила кристалла — лишь бремя в его судьбе. Такой человек не имеет власти над собой и не знает, когда и как пользоваться своей силой и силой крис­талла.

— И что же, Сан, поражение от этих врагов окончательное? — спросил Лео.

— Конечно. Стоит одному из них пересилить человека — и он уже ничего не может сделать.

— А бывает так, что побежденный силой крис­талла, поймет свою ошибку и исправит ее? — не унимался Лео.

— Нет, если он однажды сдался, с ним покон­чено,— отвечал старик.

— А если сила Будды лишь временно ослепит его, а затем он ее отвергнет? — тихо спросил Дон.

— Значит, битва еще продолжается, и он по- прежнему пытается стать человеком. Ты побежден только в том случае, когда отказываешься от вся­ких усилий и от самого себя.

— А если человек поддается страху надолго, на годы, но в конце концов, возьмет себя в руки и все- таки одолеет его? — спросил Микки.

— Нет, так не бывает. Если он поддался страху, то никогда не одолеет его, потому что начнет боять­ся учения Будды и его избегать. Но если, охвачен­ный страхом, он год за годом делает попытки учить­ся, то со временем он, возможно, и победит, так как фактически никогда не сдавался!

— Как же победить третьего врага, Сан? — спросил Раф.

— Человек должен восстать на него, понять, что сила животворящего кристалла, которую он, яко­бы, покорил себе, на самом деле ему не принадле­жит. Он не должен расслабляться, осторожно и добросовестно относясь к тому, чему научился. Если он поймет, что ясность и сила при отсутствии самоконтроля хуже, чем заблуждение, все снова будет в его руках. Он узнает, как и когда снова применить дарованную ему Буддой силу животво­рящего кристалла, и таким образом, победит своего третьего врага. К этому времени человек прибли­зится к концу учения и совершенно неожиданно встретится с последним своим врагом — ста­ростью. Это самый жестокий из врагов, победить которого невозможно, но можно отогнать.

И вот наступит пора, когда человек избавился от страха, преодолел ясность, подчинил силу крис­талла, но его одолевает неотступное желание — отдохнуть. Если он поддастся этому желанию лечь и забыться, то усталость убаюкает его, то он про­играет последнюю схватку — четвертый враг его повергнет.

Желание отдохнуть пересилит всю ясность, все могущество, все знание.

Но если человек сумеет преодолеть усталость и пройдет свой путь до конца — тогда станет чело­веком, животворящим, хотя бы на то краткое мгно­вение, когда ему удается отогнать последнего, не­победимого врага. Этого мгновения ясности, силы и знания достаточно,— вздохнул Сан.

И вдруг он то ли упал, то ли споткнулся в своем диковинном наряде, но в тот же миг, оказался в са­мой середине костра. Мгновенно занялось его импровизированное облачение лесного духа, и он завертелся и запрыгал с таким неистовством, слов­но в нем действительно бушевала атомная энергия и сила животворящего кристалла Великого Будды. Сиплым голосом он вскрикивал:

— В ту пору, когда взрываются атомные бомбы,

и все вокруг покрывается

смертоносным радиоактивным пеплом,

и волны радиации текут во все стороны

и пожирают людей, домашних животных и культурные растения

во всех городах и деревнях,

лес переживает удивительное обновление.

Растет, растет мощь леса!

Умирающие города и деревни вливают новую силу в леса,

ибо яд радиации и радиоактивного пепла,

поглощенный листвой деревьев,

лесными травами

и болотным мхом,

становится мощью леса.

Смотрите, смотрите:

листва и травы, не убитые радиацией и углекислым газом,

рождают кислород!

Если вы хотите выжить в атомный век,

бегите из городов и деревень в леса,

сливайтесь с мощью леса!

Там вас ждет Будда!

Великий Будда!

Возможно, Сан и не собирался прыгать в огонь, возможно, это была чистейшая случайность, но он, видимо, так растерялся, что сразу перестал сообра­жать, что происходит вокруг.

Микки и Раф мгновенно бросились с ведрами к озеру за водой. Огонь разбушевался сильнее, чем того следовало ожидать. Кроме того, всех своих спасителей старик стал отгонять заостренной бам­буковой палкой. Его нелепый наряд уже тлел и дымился, желтые языки пламени перебирались все выше. А безумный старик продолжал подпрыги­вать и ожесточенно размахивать своей пикой.

В тот момент, когда огонь и дым совсем было по­глотили Сана, в пламени вдруг мелькнули его огненная борода и лицо, сморщенное, высохшее, но сиявшее ослепительным багровым блеском. Све­том волшебного кристалла Будды. Только он мог придать этому лицу такое сияние. Старик все еще продолжал выкрикивать свою безумную пропо­ведь, превратившуюся уже в навязчивую идею, и размахивал страшной, заостренной, уже обуглив­шейся палкой.

Вернувшиеся со стороны озера Микки и Раф, вы­плеснули в огонь всю воду, но от этого пламя раз­бушевалось еще сильнее, словно вода лишь дала ему больший энергетический заряд.

Черепахи, застыв от изумления и ужаса, смотре­ли на багровый, непомерно большой рот Сана на маленьком лице и слушали одни и те же бесконечно повторяемые слова:

— Кто хочет выжить в атомный век...

Все... все бегите из городов и деревень...

Спасайтесь в лесах...

Сливайтесь с мощью леса...

Потом все заволокло пламенем — и фигуру ста­рика, и его голос. И вдруг с жутким треском, за­ставившим всех содрогнуться, лопнула бамбуко­вая пика. Старец Сан лишился своего грозного оружия, то теперь, это не имело значения: его спасти было уже невозможно...

Когда огонь все же удалось залить водой — а во­ды для этого потребовалось много, и приносить ее из лесного озера было не так-то быстро и легко,— черепахи увидели тело, черное, как обгорелая резиновая кукла.

Донателло потрясло тогда не столько само проис­шествие, сколько вид самого этого обуглившегося тела. Мертвый Сан был удивительно похож на Великого Будду... Все черепахи заметили это и со­дрогнулись, впервые ощутив всю глубину пропове­дуемого Саном учения.

Они второй раз тогда, у истлевшего костра, на углях, на тех, на которых сгорел Сан, поклялись, держась за руки, остаться на этой земле до тех пор, пока хотя бы один человек, одно живое существо, вылупившееся из черепашьей плазмы, захочет про­должать историю этой планеты, наполняя ее новой жизнью.

— Мне так хочется,— сказал тогда Донателло, чтобы для всех тех, кто сейчас готовится покинуть эту землю и для тех, кто еще не родился, а будет жить потом, чтобы мы, черепахи, явились символом свободы...

— Спасения душ...,— добавил Лео.

— Да, свободы спасения душ! — воскликнул Дон.— Друзья, вы согласны?

Микки кивнул.

Раф улыбнулся и сказал:

— Что ж, спасение душ — дело для нас привыч­ное, ибо мы и наши предки с незапамятных времен были духовными отцами местных жителей. Все произошло из наших коконов. И крепко сомкнув зеленое кольцо лап, черепахи запели:

— Эй! Черепахи!

Эй! Не робей!

Вперед! Черепахи!

Вперед!

Эге-гей!

Донателло сейчас снова спел ее в полной тишине. Он уже не помнил, сколько он просидел на берегу моря, глядя, как зачарованный в звездное небо, где плавали разноцветные мячи планет. Вдруг раздал­ся рев, напоминающий громкий вой бури. Прислу­шавшись, Дон уловил мелодию, рождавшуюся из пронзительных звуков, похожих на человеческие голоса, и глухих ударов барабанов.

Он сосредоточил все свое внимание на мелодии и заметил, что биение его сердца совпадает с уда­рами барабана и с ритмом музыки.

Дон поднялся — звуки оборвались. Попытался прислушаться к биению сердца, но ничего не услы­шал. Присел, подумав, что звуки связаны с его по­зой, но не услышал ни звука — даже ударов соб­ственного сердца.

Донателло решил, что пора уйти с берега и под­нялся, но в этот момент земля дрогнула у него под ногами! Он потерял равновесие и упал навзничь, попробовал ухватиться за камень или траву, но земля уходила из-под него.

Все-таки он ухитрился подняться, какое-то мгно­вение простоял на ногах и снова свалился. Земля под ним, словно плот, соскальзывала в воду! Он замер, охваченный нескончаемым, всепоглощаю­щим ужасом. Он плыл по воде на клочке земли, по­хожем на замшелое бревно. Насколько он мог сориентироваться, течение уносило его на восток. Вода плескалась и бурлила вокруг, очень холод­ная, удивительно густая на ощупь и как бы живая. Берегов не было видно.

Он с трудом собрал воедино свои мысли и ощу­щения.

Плыл он, как ему показалось, несколько часов, когда его плот вдруг резко повернул под прямым углом налево, и тут же с силой обо что-то ударился.

Донателло швырнуло вперед, он зажмурил глаза, упал на землю и почувствовал острую боль в коле­нях и локтях.

Через секунду он открыл глаза.

Он лежал на твердой земле: по-видимому, его плот врезался в берег.

Дон сидел и оглядывался по сторонам.

Вода отступала! Она двигалась, как во время от­лива, и вскоре совсем исчезла.

Он долго сидел неподвижно, пытаясь собраться с мыслями.

Все тело у него ныло, в горле нестерпимо жгло. Кроме того, при падении он прикусил себе губу.

Дон поднялся. На ветру его тут же охватил озноб. Одежда промокла насквозь, зубы выбивали дробь, руки и ноги дрожали так сильно, что при шлось снова лечь. Капли пота попали в глаза и жгли их так нестерпимо, что он застонал от боли.