Через костры и пытки

Последнее слово Уриэля Дакосты

Что может быть мучительнее, когда все, казавшееся еще недавно таким ясным, начинает подтачивать червь сомнения? Наступает полный хаос в мыслях, и все вопросы, которые рождаются в голове, остаются без ответа.

Откуда начинается сомнение? Почему оно возникает у человека, которому с детских лет внушали христианские истины? Казалось бы, они должны были овладеть всем его существом. Но сомнения пришли, и вера в истинность христианских догм улетучилась как дым, уступив место неверию.

Значит, не было веры? Может быть, это происки сатаны, который пытается столкнуть людей с пути истинного? Как бы то ни было, всякое сомнение для верующего человека — грех. И он, Уриэль Дакоста, — грешник. А грешников ждут адские мучения на том свете.

Уриэль размышлял. Он часто предавался размышлениям в одиночестве.

Уриэль вспоминает, как его еще ребенком отец заставлял заучивать назубок христианский Символ веры, как вечерами строго экзаменовал сына, требуя пересказа библейских сказаний. Сын успешно выдерживал экзамены, и отец был удовлетворен.

Бенто Дакоста, португальский дворянин, желал добра сыну и знал, что достичь этого Уриэль сможет только в том случае, если станет верным христианином. Бенто Дакоста на себе испытал, что значит быть иноверцем и даже марраном, евреем, принявшим христианство.

Когда в 1580 году испанский король Филипп II захватил Португалию, он начал преследовать всех иноверцев, и в первую очередь евреев, которых считал злейшими врагами христианской веры.

На португальской земле открылось широкое поле деятельности для инквизиции. Человека, не исповедовавшего христианство, объявляли еретиком, а это значит его ждали тюремный застенок, пытки и казнь на костре. Спасение было в одном — принять христианскую веру, и Бенто Дакоста, не раздумывая, принял ее. Он стал марраном. И хотя марраны не были полностью уравнены в правах с другими христианами — за ними велась постоянная слежка, — но все-таки они могли жить в стране, где смерть подстерегала каждого иноверца.

Бенто Дакоста видел, как окончили жизнь в тюрьмах инквизиции и на кострах многие его друзья, не пожелавшие принять христианство и оставшиеся преданными вере своих отцов — иудаизму. Он понимал, что христианство утвердилось на Пиренейском полуострове не на месяц и не на год. А раз так, то следовало подумать о будущем сына. Он должен стать настоящим христианином, и тогда жизнь его будет легка. Он будет богат, ибо отец сумел накопить немалое состояние. Будет знатен, ибо унаследует дворянский титул. Если к тому же он станет христианином, ему нечего тревожиться за будущее.

Так рассуждал Бенто Дакоста, наставляя сына в христианской вере.

Бенто Дакоста предусмотрел все. Он определит сына в католический коллеж, где воспитанием подростков занимаются иезуиты. Этот орден, несомненно, имеет большое будущее. Основанный в 1534 году Игнатием Лойолой для борьбы против реформации, для защиты папского престола от еретиков, он быстро набирал силу. Иезуиты без всякой жалости относились к тем, кого считали врагами престола. Недаром же они поклялись «верой и правдой повиноваться святейшему отцу — папе». Недаром провозгласили, что цель оправдывает средства. А это означало, что ради защиты христианской веры они не гнушались никакими средствами.

Было и другое обстоятельство, которое сыграло свою роль в решении Бенто Дакосты отдать сына на воспитание иезуитам. Им покровительствовал сам король Филипп.

Но если сам король был расположен к иезуитам, то не могло быть ничего лучшего, как сделать сына иезуитом.

Бенто Дакоста был предприимчивым человеком. Он все хорошо продумал, чтобы вывести в люди Уриэля, и испытывал радость, что все идет по плану.

Когда Уриэлю исполнилось 10 лет и его отправили в католический колледж, он знал христианскую мифологию так, что ему мог позавидовать и взрослый последователь веры христовой. И в колледже он был среди лучших, несмотря на то, что учителя не баловали его: как-никак, он был сыном маррана. Но что поделаешь, если мальчуган был настолько прилежен и старателен, что его приходилось ставить в пример другим?

Когда окончился курс обучения в колледже, настойчивый Бенто Дакоста добился определения сына в Коимбрский университет, на богословский факультет. В конце концов, рассуждал Бенто Дакоста, светские науки можно постичь не на университетской скамье. Они даются жизненным опытом. Да и не всегда они нужны. С солидным капиталом, с хорошей головой можно прожить и без светских наук. А вот если тебя кто-нибудь упрекнет, что ты недостаточно верный христианин, то не помогут ни капиталы, ни хорошая голова. И Уриэль семнадцатилетним юношей сел на студенческую скамью факультета канонического права университета в Коимбре…

Все, кажется, предусмотрел Бенто Дакоста. Все до мелочей. Одного он не мог предусмотреть: что его сын, приобретая знания, попытается использовать их для того, чтобы логически осмыслить те представления, которые он получил в колледже от своих духовных наставников.

Откуда начинается сомнение? Кажется, Уриэль сделал все, чтобы принять сердцем своим христианские догмы. Он никогда не пытался рассуждать, состоятельны они или нет, никогда даже мысли не держал о том, что христианское учение может быть в чем-то ошибочным. Он верил в библейские сказания о том, что мир сотворен богом в шесть дней, верил в рассказ о грехопадении первых людей Адама и Евы, ослушавшихся приказа господа бога и отведавших запретный плод с древа познания добра и зла, за что всевышний проклял весь род человеческий. Он верил в евангельского Иисуса Христа, сына божьего, будто бы посланного господом на землю, чтобы мученической смертью своей искупить грехи людей. Верил в то, что Христос был осужден римским наместником Иудеи Понтием Пилатом на смертную казнь, был распят на кресте, но затем воскрес из мертвых и вознесся на небо, чтобы в день кончины мира вторично явиться людям, свершить страшный суд над живыми и мертвыми и воздать по заслугам праведникам и грешникам: первых определить в рай, а вторых обречь на мучения в аду.

Всему этому учили «священные» книги, всему этому учила христианская церковь, и Уриэль даже не мог себе представить, как можно усомниться в этом.

Но сомнение пришло. Оно рождалось в сердце Уриэля по мере того, как он все больше углублялся в изучение истории христианства и христианского учения.

Столетие спустя французский философ и просветитель Пьер Бейль напишет в своем «Историческом и критическом словаре» об Уриэле Дакосте, что тот «настолько был проникнут верой в бога, что страстно желал исполнить все предписания церкви, дабы избежать вечной смерти, которой он очень боялся. Поэтому он начал тщательно изучать евангелие и другие книги священного писания… Но чем больше он занимался этим, тем большие трудности вставали перед ним».

Изучая священные книги, Уриэль обнаружил в них вопиющие противоречия. Бог объявлялся в христианском Символе веры всеблагим, милосердным, справедливым, источником всего доброго, а на страницах Библии он порой представал жестоким, несправедливым и далеко не милосердным.

Библия — богодухновенна, то есть продиктована самим господом, учат католические проповедники. Раз так, то каждое ее слово является вечной истиной. Но почему же в ней столько противоречий? Почему в 7-й главе книги Бытие в 4, 11 и 12-м стихах говорится, что всемирный потоп продолжался 40 дней, а в той же главе в 24-м стихе сказано, что он длился 150 дней? Почему в 20-й главе книги Исход провозглашается, что ответственность за грехи отцов несут дети до третьего и четвертого рода, а в книге Иезекииль утверждается, будто за грехи отвечает лишь душа согрешившего, а дети не отвечают за деяния отцов?

Сколько таких противоречий в Библии… Не счесть.

Есть отчего впасть в отчаяние человеку, решившему принять христианскую веру. И Уриэль действительно впал в отчаяние. «Будучи юношей, — писал он впоследствии, — я очень боялся вечного осуждения и старался точно соблюдать все предписания. Я предавался чтению евангелия и других духовных книг… Но чем более ревностно занимался я ими, тем большие трудности возникали передо мной. Наконец я впал в безысходную путаницу, тревогу и затруднения. Скорбь и печаль изнуряли меня… Но так как трудно было покинуть религию, к которой я привык с колыбели и которая через веру пустила глубокие корни, что родилось во мне сомнение, могут ли рассказы о загробной жизни быть истинными, а вера в них согласоваться с разумом; да, ибо разум твердил и постоянно шептал на ухо совершенно противоположное».

Только ли знакомство со «священной» литературой, с догматикой, с историей христианства зародило сомнение в душе молодого Уриэля Дакосты? Нет, конечно нет. Сама жизнь сеяла в душу его эти семена. Чем глубже он ее познавал, тем больше сомнений одолевало его. Как раз в самом начале его занятий в университете страну охватила эпидемия чумы. Он вынужден был возвратиться в отчий дом, в родной город Опорто, который тоже не пощадила «черная смерть». О, какие это были страшные дни, когда смерть косила людей без разбору и люди были бессильны совладать со злой напастью.

Глядя в окно, Уриэль видел, как люди в черном увозили на окраину, где полыхали костры, горы трупов, и тяжелые думы одолевали его. Где он, милосердный бог, молчаливо взирающий на человеческие трагедии?

Можно ли говорить о милосердии божьем, о всеблагости господа, придумавшего столь жестокие испытания для людей?

Да, теперь Уриэль Дакоста может твердо сказать, откуда начались его сомнения. Он проанализировал свой путь к вере, к разочарованиям в вере и, наконец, к неверию в христианские святыни, перед которыми еще недавно благоговел. Разум убил веру. Христианство предстало перед ним заблуждением, и уже никакие сказки о загробных карах не могли запугать его, ибо он знал, что это всего лишь сказки, подобные тем, которые рассказывают детям. Но Уриэль вышел из детского возраста. А вместе с детством навсегда ушли из жизни и эти сказки.

В 1614 году в синагоге Фленбурга, одного из районов Амстердама, появился новый член иудейской общины. Было ему около тридцати лет. Членам общины стало известно, что совсем недавно прибыл он из Португалии. В первые же дни пребывания в Амстердаме он принял иудаизм и стал полноправным членом общины как правоверный иудей.

Что же произошло? Неужели тот самый Уриэль Дакоста, который разочаровался в христианской вере и сумел сбросить с себя путы католицизма, вновь добровольно отдал себя во власть другой, иудейской религии?

Да, это был тот самый Уриэль, только не пылкий юноша, слепо принимавший по настоянию отца истины христианской веры, а зрелый, рассудительный человек, ищущий правду, ищущий единственно правую веру среди множества религий, существующих на земле. Поиски истинной веры и привели его в синагогу Бет-Яков в еврейском квартале Амстердама…

Когда Уриэль Дакоста окончательно разочаровался в христианской религии, он твердо решил покинуть родные края и принять иудейскую веру. К этому времени умер его отец, который так ничего и не узнал о сомнениях сына, умер, уверенный в том, что сделал доброе дело, приобщив его к христианской религии.

В богатом отцовском доме, которым теперь владел Уриэль, все реже стали появляться католические священнослужители и все чаще марраны, по необходимости принявшее христианство, но в душе оставшиеся верными иудейской религий. Они говорили о подвергнутой гонениям вере отцов с благоговением, говорили о тех, кто так и не изменил своим религиозным убеждениям, приняв смерть на кострах инквизиции. «Вера наших отцов — единственно истинная вера, — слышал Уриэль, — Ее хотят выжечь огнем, уничтожить во веки веков. Но придет время, и выдержавший все испытания иудаизм восстанет гордо перед теми, кто хотел предать его забвению».

Найдя в себе силы вынести приговор христианству, Уриэль Дакоста стал искать веру истинную. Эти поиски и привели его к иудейской религии.

Однако объявить открыто о своем разрыве с христианством, о своем вступлении в лоно иудаизма значило добровольно отдать себя в руки инквизиторов. Тут-то и услышал Уриэль Дакоста о том, что в далекой Голландии существует свобода вероисповедания, что евреи могут там открыто исповедовать свою религию, не боясь притеснений и преследований. И он решил покинуть Португалию и отправиться в Голландию, в город Амстердам.

Голландия одной из первых европейских стран вступила на капиталистический путь. Уже в XVII столетии она, по словам Карла Маркса, была «образцовой капиталистической страной». Пришедший на смену феодальному буржуазный строй открыл простор для развития промышленности, торговли. Выход к Северному морю способствовал расширению мореплавания. Голландские каравеллы устремились в неизведанные дали в поисках богатых земель и рынков. Голландский флаг затрепетал на многих далеких материках и островах. Вожди племен и царьки ставили отпечаток большого пальца на грамоты, гласившие о том, что их земли отныне переходят в собственность Соединенных провинций Голландии.

Погоня буржуазии за наживой, стремление к увеличению богатств вызывали настоятельные требования совершенствовать орудия производства, создавать высокопроизводительные механизмы, которые бы могли заменить ручной труд, дать больше продукции. Именно поэтому представители нового класса ратовали за развитие наук, покровительствовали ученым и изобретателям, которых стремились поставить себе на службу. И хотя церковь продолжала препятствовать научным поискам, она была вынуждена считаться с требованиями капитала, который превращался во все более внушительную силу.

Свободный воздух Голландии привлек много выдающихся ученых разных стран, которые, вырвавшись из затхлой атмосферы господства средневековых представлений, все еще сохранявшихся во многих государствах Европы, устремились в страну, где рассчитывали найти прибежище от преследований церковников. В Голландии работали крупнейший французский мыслитель Ренэ Декарт, английские философы Джон Толанд и Джон Локк. Здесь творили и ученые, рожденные на голландской земле: замечательный математик и оптик Христиан Гюйгенс, изобретатель микроскопа Левенгук, химик ван Гельмонт.

В Амстердаме действительно можно было без боязни заявить о своей принадлежности к любой религии. Это, в сущности, никого не интересовало.

Жители этой страны были в тот период заняты торговлей, частным предпринимательством. Здесь царил культ накопления, культ наживы. Это было главное. Люди мало думали о высоких материях, их прежде всего влекли чисто земные заботы.

Примерно в те самые годы, когда Уриэль Дакоста обосновался в Амстердаме, французский философ Ренэ Декарт, живший здесь же, писал одному из своих друзей: «В этом большом городе я единственный человек, не занимающийся торговлей…».

Жизнь страны накладывает отпечаток на каждого ее жителя. И Уриэль Дакоста, никогда не имевший тяги к коммерции, в Амстердаме занялся коммерческими делами. Он участвовал в финансовых сделках, в торговых операциях и довольно преуспел в них.

Вскоре его дом стал одним из самых знатных в еврейском квартале города. Он женился, приобрел репутацию добропорядочного семьянина. Он снискал себе уважение соседей как удачливый делец. Это ценилось превыше всего, и с ним почтительно раскланивались самые именитые жители еврейского квартала.

Казалось, он имел все, о чем может мечтать человек. Но его опять стали терзать сомнения. Приняв иудаизм, он попытался разобраться в принципах этой веры, что привело его к неожиданным открытиям.

Первое открытие, которое поразило его, было то, что укоренившиеся в практике иудейской общины правила и обычаи не соответствовали тому, о чем утверждалось в «священной» книге иудаизма — Торе.

Тора, как учили раввины, содержит в себе все заповеди, которые бог дал еврейскому народу через величайшего пророка Моисея. Но обычаи, существовавшие в общинах, основывались на указаниях другой «священной» книги — Талмуда, истолковывающего «Моисеев закон». И вот оказалось, что в Талмуде божественные установления искажаются, подчищаются, подновляются.

Это было действительно неожиданностью для него и не поддавалось никакой логике. Как же так? Значит, действуя по букве Талмуда, раввины отступают от законов божьих? Но тогда Талмуд, который раввины объявляют божественной книгой, вовсе не является таковой. Он — творение людей, причем людей, отступивших от божьих установлений.

Снова мучительные сомнения, колебания, снова размышления о вере, которые когда-то привели Уриэля Дакосту к разрыву с христианством.

Он попробовал очень осторожно поделиться своими мыслями с некоторыми раввинами, с которыми, как полагал, можно выяснить неясные вопросы. Он поставил вопросы в такой форме, что раввины, к которым обратился, внимательно и терпеливо выслушали его, а затем столь же терпеливо постарались внушить ему впредь не стремиться понять то, что непонятно, а верить, как повелевает долг иудея, ибо подобное стремление ни к чему хорошему не приведет. Дакоста должен знать, как любая церковь относится к вольнодумцам.

Вольнодумец! Он в ту пору не был им. Он не помышлял о разрыве с иудейской религией. Он просто хотел разобраться, действительно ли в еврейских общинах последовательно соблюдаются законы божьи, или люди нарушают их. Не против своей веры, а, наоборот, за чистоту веры выступал Уриэль Дакоста.

Естественно, самое простое было не докапываться до истины, а махнуть на все рукой и беспрекословно выполнять то, что требуют раввины. Но Уриэль Дакоста стремился осмыслить все, с чем ему довелось встречаться в жизни. И он не успокоился до тех пор, пока не высказал своих соображений относительно искажений древних традиций в иудейских общинах Амстердама.

Свои мысли он изложил в «Тезисах против традиции», которые отправил в иудейские общины Гамбурга и Венеции. Он слышал, что там раввины просвещенные люди. Пусть же они будут беспристрастными судьями, разберутся в том, прав ли Уриэль Дакоста или не прав.

Известия, которые он вскоре получил из Гамбурга и Венеции, повергли его в уныние. «Тезисы» Дакосты были объявлены крайне вредными и преданы анафеме.

Может быть, он все-таки ошибается? Надо еще и еще проверить себя. Он вновь садится за богословскую литературу, вновь и вновь штудирует «священные» книги.

О, как бы он был счастлив, если бы узнал, что действительно ошибся. Однако этого не произошло. Чем больше углублялся Уриэль Дакоста в самые сокровенные премудрости иудейской религии, тем больше возникало у него сомнений.

Он знакомится с учением о бессмертии души, и у него начинает зарождаться сомнение в правильности этого учения. Он ищет оправдание своему сомнению в Библии и находит его. В самом деле, в Библии, оказывается, нигде не говорится о бессмертии души. А между тем и иудеи и христиане считают Библию творением божьим. Но если бог сам не упомянул нигде о бессмертии души, то, значит, это придумали позднейшие толкователи «священной» литературы? Он все отчетливее понимает, что авторство книг, которые почитаются как богодухновенные, на самом деле принадлежит не богу, а людям.

Ему и в голову не приходит, что отрицать бессмертие души равносильно тому, что подрубить опору, на которой покоится религия. Нет бессмертия души, значит, нет загробной жизни, загробного воздаяния, нет рая и ада. Но если так, то рушится и религиозное учение о необходимости смирения и терпения в этой жизни ради вечной жизни, божественного воздаяния на том свете. Рушится религиозное учение, и утверждается другое — о том, что человек рожден для счастья на земле, что именно в этом мире он должен добиваться благополучия, бороться за лучшую жизнь, а не уповать на милости с неба.

Кто знает, как бы все обернулось, если бы не совершенно неожиданные обстоятельства, не позволившие Дакосте закончить трактат «О смертности души человеческой», в котором он решил строго логично и аргументированно изложить свои взгляды, доказать свою правоту.

Однажды тетрадь, в которую он записывал свои мысли, похитили. Кто это сделал, установить не удалось. Но есть предположение, что похитил тетрадь двоюродный брат Уриэля Иоахим, люто ненавидевший Дакосту. Тетрадь Уриэля Дакосты была передана в общину.

Можно себе представить, какой ужас охватил раввинов, когда они читали рукопись. Подумать только, добропорядочный член общины вдруг высказывает мысли, которые под стать самому закоренелому еретику! Что тут делать? Только одно: вырвать эту ересь с корнем и как можно быстрее.

В мае 1623 года раввины еврейской общины в Амстердаме вызвали автора кощунственного писания на допрос в синагогу Бет-Яков. Ему предъявили тетрадь, которую он считал утерянной, и потребовали объяснений.

Ну что ж, если предстояло открыто высказаться обо всех своих сомнениях, он должен был ответить достойно. Да, он, Уриэль Дакоста, отрицает бессмертие души. Душа смертна, как и тело. Учение о бессмертии души не имеет под собой никакой почвы. Если не так, то пусть почтенные мужи, которые в этой самой синагоге проповедуют бессмертие души, опровергнут сие утверждение.

Раввины переглядываются между собой, пожимают плечами. Какая дерзость! Он требует, чтобы судьи предъявили какие-то доказательства, будто не он, а они держат перед ним ответ. Бессмертие души — принцип веры отцов, иудейской веры. Дерзкий еретик поднимает руку на этот священный принцип.

Уриэль Дакоста держится с достоинством. Да, заявляет он, в той самой тетради, которая лежит на столе почтенных судей, ведущих этот допрос, в тетради, попавшей в их руки, утверждается, что душа смертна. Но там не только утверждения, но и доказательства, логические доказательства. Чтобы доказать иное, надо опровергнуть эти аргументы. Вот один из них: как известно, никто не возвращался из царства мертвых, никто, следовательно, не может с уверенностью сказать, что оно существует. Если душа была бы бессмертной, то неужели господь, как заявил один итальянский мыслитель, не вернул бы одну из них в этот мир, чтобы доказать сомневающимся, как они неправы?

Раввины вновь переглядываются. Чем могут ответить они на эти слова, кроме ругани в адрес нечестивца: «Хулитель веры, безбожник, еретик!»

Судьи требуют от Уриэля Дакосты, чтобы он отрекся от своих кощунственных суждений, раскаялся. Но Дакоста решительно заявляет, что его утверждения — плод долгих раздумий, результат его мыслительной деятельности. Разве религия иудеев запрещает людям мыслить? Может быть, почтенные судьи укажут, в каком из законов говорится об этом?

Требования судей сменяются попытками убедить Дакосту в том, что он поступает опрометчиво, ибо идет на прямой конфликт с общиной. Знает ли Дакоста, что это сулит ему? Это сулит отлучение от синагоги, всеобщее презрение окружающих, одиночество, ибо никто не посмеет общаться с еретиком, отлученным от синагоги. Пусть он подумает, что ждет его впереди, и решит, стоит ли менять свое благополучие и покой на те неприятности, с которыми ему доведется столкнуться.

Судьи ждут ответа. Ждут, что он одумается. Он же трезво мыслящий человек и должен все хорошо понимать. Ну, Уриэль Дакоста? Какое решение ты принял?

Дакоста непоколебим. Он не может кривить душой, не может изменить убеждениям.

Терпение раввинов оказалось исчерпанным, их решение было единодушным: предать дерзкого нечестивца анафеме, отлучить его от церкви.

Несколько дней спустя при большом стечении народа в синагоге Бет-Яков был оглашен приговор отступнику и еретику Уриэлю Дакосте. Приговор раввинов заканчивался словами: «…изгнать его как человека, который уже отлучен и проклят законом божьим, чтобы никто с ним не разговаривал, кто бы то ни был, — ни мужчина, ни женщина, ни родственник, ни чужой, никто не выказывал бы ему расположения и не был бы с ним в сношениях под страхом подвергнуться такому же отлучению и быть изгнанным из нашей общины». А его братьям с полным уважением было предписано отделиться от него в течение восьми дней…

Стоял май. В садах Амстердама расцветали тюльпаны. Пестрым разноцветьем манили к себе залитые солнцем газоны на набережных каналов. На улицах резвились дети. Все радовались весне. И только у одного из жителей города не было весны. Когда он появлялся на улице в еврейском квартале, люди переходили на другую сторону. Он слышал повсюду зловещий шепот и оскорбления. Подученная старшими детвора собиралась около его дома и хором выкрикивала оскорбительные слова. В его окна летели камни. Мальчишки осыпали его камнями и на улицах.

Он был изгнан из общины как преступник. А вся вина его заключалась в том, что он был мыслителем. Уриэль Дакоста разделил судьбу других мыслителей, которые отстаивали право человека на самостоятельное суждение.

Раввины были уверены, что он придет к ним, покаянно склонив голову. Отступник от веры морально уничтожен и не сможет находиться долго в таком положении.

Они постарались сделать все возможное, чтобы он оказался в полной изоляции, чтобы он почувствовал всеобщее осуждение. Оставшись совсем один, он сможет хорошенько подумать над тем, что совершил. Подумать и понять, что у него один-единственный выход — покаяние.

Но несмотря на то что Уриэлю Дакосте пришлось пережить тяжелейший период своей жизни, он не впал в отчаяние. Он особенно сильно почувствовал свою правоту, и это придавало ему силы.

О жизни Уриэля Дакосты в этот период почти никто ничего определенного не знал. Он жил уединенно. Не только знакомые, но даже родные братья покинули его, следуя приговору раввинов. С ним оставалась только мать, не выполнившая решения общины и отлученная от церкви так же, как и ее сын-еретик. Это был единственный человек, с которым он общался. Материнская любовь оказалась сильнее всех угроз, которые сулил старой женщине раввинат. Ради сына она приняла эту жертву. Что бы там ни было, она останется с ним до конца.

Дакоста не сидел сложа руки. То, что произошло, не выбило его из колеи. Он заново написал трактат, похищенный у него. Теперь он назывался по-иному: «Исследование фарисейских традиций в сравнении с писанным законом Уриэля, еврейского юриста, с возражением некому Семуэлю да Сильва, его лживому клеветнику».

Доктор Сильва был добропорядочный иудей, которого в синагоге Фленбурга считали мудрейшим. Именно ему первому раввины направили тетрадь с записями Дакосты и первому предоставили слово во время судилища. Тогда, в синагоге Бет-Яков, Уриэль Дакоста вступил с ним в жаркую словесную схватку. Сейчас он решил Продолжить полемику на страницах своего трактата.

Дакосте удалось его издать. Это вызвало новый взрыв возмущения у раввинов, расчет которых явно не оправдался. Нечестивец, который, казалось, был морально растоптан ими, и не думал смиряться. Он твердил, что душа смертна, выступая против основ иудейской религии.

Да только ли это! В увидевшем свет трактате он проповедовал не менее еретические мысли. Так, например, вопреки церковному учению, Дакоста заявлял, что бог-де, сотворив мир, более не вмешивается в ход его развития. Иными словами, мир развивается без бога, по своим собственным законам.

Это были по тем временам очень смелые взгляды. Деистическое учение, согласно которому бог является лишь творцом, но не управителем Вселенной, граничило с безбожием. Не случайно впоследствии Маркс и Энгельс писали, что «деизм — по крайней мере для материалиста — есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии».

Удивительно ли, что трактат Дакосты вызвал негодование раввинов.

Такой дерзости еврейская община Амстердама еще не знала. Были, конечно, и ранее вольнодумцы, но никто из них не доходил до того, до чего дошел еретик Уриэль Дакоста. Он должен был понести самое серьезное наказание, если даже отлучение его ничему не научило. И раввины обратились к городским властям Амстердама с просьбой привлечь Дакосту к ответственности за богохульство, а книгу его изъять и уничтожить.

Власти решили дело быстро. Они издали постановление о заключении Уриэля Дакосты в городскую тюрьму. Трактат же, возмутивший не только иудейских раввинов, но и христианских властителей Амстердама, был конфискован и уничтожен.

Еще один удар судьбы испытал Уриэль Дакоста. Но, вопреки предположениям раввинов, все удары, обрушившиеся на мыслителя, лишь вызывали у него жажду борьбы за истину. А он был уверен в том, что отстаивает истину против заблуждения и лжи. Он не сумел подняться до полного отрицания бога, не смог стать последовательным атеистом, но он наносил удар за ударом по религиозному учению.

Прямо и резко он выступил против утверждений теологов, будто Библия богодухновенна. Он заявил, что Библия, которая почитается верующими священной книгой, вовсе не является таковой. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно прочитать ее, сопоставить с теми явлениями, которые происходят в природе, и тогда станет ясно, насколько эта «священная» книга противоречит окружающей нас природе. Наивные, примитивные представления об окружающем мире, которыми полна Библия, — убедительнейшее доказательство, что она носит земной, а не божественный характер.

Было бы неверно думать, что взгляды Уриэля Дакосты были гласом вопиющего в пустыне, что они находили осуждение у всех, подобно тому как осудили их в еврейских общинах. Немногие близкие друзья мыслителя разделяли его суждения. С опасностью для себя они продолжали встречаться с Дакостой как единомышленники, стремились поддержать и ободрить его.

И все же он чувствовал себя одиноким. Ведь по-прежнему никто не решался открыто входить к нему в дом, по-прежнему люди, знавшие его ранее, избегали встречи с ним. Еще острее почувствовал он свое одиночество, когда умерла мать, самый близкий и дорогой человек, остававшийся с сыном в самые тяжелые для него минуты.

Это была последняя капля в испитой им до конца чаше страданий. Ушел из жизни человек, который делил с ним все тяготы его существования, чья беспредельная любовь согревала его и поднимала его дух. Он тяжело переживал утрату, чувствовал себя затравленным зверем, у которого есть лишь один выход — охотничья тропа, где его ждет неизбежная гибель. Но ему уже было все равно. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Оставалось лишь одно чувство — чувство полного одиночества.

Раввины видели, что Дакоста надломлен. Они терпеливо ждали, что жизнь вот-вот до конца сломит непокорного, сломит и заставит его прийти к ним с повинной головой. Их расчет был верен. Он пришел.

Раввинат торжествовал. Дакоста сломлен, а это великая победа. И дело не только в самом Дакосте. На примере этого нечестивца все правоверные иудеи должны видеть, к чему приводит стремление постигнуть непостижимое, объять человеческим разумом божественное, то самое божественное, что внушают людям служители божьи.

Как же поступить с Дакостой? Великий Совет общины решил, что отступник и еретик, для того чтобы с него было снято отлучение, должен пройти через унизительную процедуру: в молитвенный день явиться в синагогу в траурной одежде, держа в руках свечу из черного воска, и повторить во всеуслышание слова своих судей, обвинявших нечестивца, слова, оскорбительные для человека. Еще раз унизить перед всеми верующими, еще раз растоптать человеческое достоинство мыслителя — вот чего добивались раввины.

Но Дакоста, который сам пришел к ним со склоненной головой, отказался от этой процедуры. Он покинул синагогу, заявив, что не может выполнить унизительных требований Великого Совета.

И опять начались оскорбления и преследования. Опять летели камни в окна его дома. На улице за его спиной раздавалась брань. Случалось, что прохожие плевали ему в лицо. Его травили повсюду, чтобы он почувствовал, что богохульнику и отступнику от веры не может быть места в этом мире.

Одиночество Дакосты усугублялось тем, что он впал в крайнюю бедность. Некогда удачливый коммерсант потерпел поражение и в коммерческих делах. С ним отказывались заключать сделки. Пришел в запустение еще совсем недавно богатый дом Уриэля Дакосты.

Может ли быть более немилостивой судьба? За что она была так несправедлива к нему? За ту правду, которую он высказал и которая вызвала к нему ненависть служителей иудаизма? Да есть ли справедливость на земле и есть ли справедливый бог, который создал такой несправедливый мир?

Неравная борьба, которую он вел с еврейской общиной, подтачивала его силы. Брали свое годы: всего лишь несколько лет оставалось ему до шестидесятилетия, одолевали болезни. А раввины продолжали передавать ему через своих доверенных людей: покайся в грехах своих, откажись от еретических писаний и суждений. Они видели, как ослабевает его способность к сопротивлению, ждали, что он не выдержит психологического давления.

И он вновь пришел в синагогу…

Стояла, как и тогда, весна. Так же расцветали в амстердамских садах яркие тюльпаны. Солнце озаряло улицы одетого в серый камень города. Зеленела в его лучах вода в многочисленных каналах, испещривших город. А в синагоге царил полумрак. Здесь при большом стечении верующих совершался тот самый спектакль, которого так давно ждали раввины.

Раввин произнес обличительную речь, клеймя позором вероотступника Уриэля Дакосту. А затем… Вот как описывает эту унизительную церемонию сам Уриэль Дакоста: «Я вступил в синагогу, полную мужчин и женщин, собравшихся на зрелище. Когда наступило урочное время, я взошел на деревянный помост, устроенный посреди синагоги для проповеди и других надобностей, и отчетливо прочел составленную ими записку, в которой содержалось признание, будто я достоин тысячекратной смерти за мои проступки… В искупление моих проступков я соглашался подчиниться их распоряжению и исполнить все, что будет мне предложено, с обещанием не впадать вновь в подобные заблуждения и грехи. Прочтя все это, я сошел с помоста. Ко мне подступил всесвятейший председатель и шепнул мне на ухо, чтобы я направился в некий угол синагоги. Я встал в угол, и привратник велел мне обнажиться. Я обнажил тело до пояса, повязал голову платком, разулся и, вытянув руки, обнял ими нечто вроде колонны. Подошел привратник и привязал мои руки к этой колонне веревкой. Затем подошел ко мне кантор и, взяв бич, нанес мне тридцать девять ударов по бокам, — согласно обычаю, ибо закон велит не преступать число сорок, а они, как люди религиозные и соблюдающие закон, остерегаются, как бы не согрешить.

Во время бичевания пели псалом. После этого я сел на пол. Ко мне подступил проповедник, или мудрец (о, сколь смехотворны дела человеческие!), и разрешил меня от отлучения. Итак, открывались теперь передо мною врата неба, которые прежде были заперты крепчайшими засовами и не давали мне переступить порог. Затем я оделся, подошел к порогу синагоги и простерся на нем, причем привратник поддерживал мою голову. И вот все выходящие из синагоги стали переступать через меня… Когда все кончилось и никого уже не оставалось, кто был все время около меня, я вернулся домой».

То, чего так долго дожидались руководители общины, свершилось. В общине опять царил мир и порядок. Блудный сын вернулся, раскаялся и больше никогда не будет смущать умы прихожан.

Долготерпение раввинов было вознаграждено удавшейся на славу церемонией в синагоге. Они испытывали удовлетворение и оттого, что их расчет, как сломить отступника, достиг цели.

А в это же самое время Уриэль Дакоста писал свои последние строки, изливая весь гнев наболевшей души на своих преследователей и ненавистников. В полных горечи страстных словах он клеймил «преступнейших из смертных и отцов всяческой лжи» за то, что они стремятся лишить людей возможности разумно рассуждать, за то, что они пытаются погасить свет разума, оставив человечество навечно в царстве невежества и тьмы. Торжествующим победу раввинам он бросал в лицо слова о правоте своего дела, ибо верил в то, что истина не в богословских трактатах, утверждающих божественный характер религии, а, напротив, в критическом анализе религиозных учений, в выявлении земного характера всякой религии.

Когда была дописана последняя строчка печальной исповеди Уриэля Дакосты, он ушел из жизни. Ушел потому, что не мог смириться с ложью и ханжеством, с невежеством и мракобесием мира, в котором ему довелось жить.

Раввины рано торжествовали. Последнее слово осталось за ним.