Через костры и пытки

Преступление Жана Мелье

Это был скандал. Неслыханный скандал. И надо же было ему случиться именно в реймсской епархии!

Кардинал де Майи, архиепископ реймсский, выслушал генерального викария Лебега и откинулся в обтянутом пурпурным атласом кресле. Подперев рукой голову, он уставился в раскрытое окно, за которым шелестели каштаны, и погрузился в раздумье.

Кардинал молчал долго. Молчал и Лебег. Он сказал все. Теперь слово было за архиепископом. Но тот медлил.

Лебег понимал, что задал ему нелегкую задачу.

Не так-то просто было найти решение, которое положило бы конец всяким кривотолкам и предупредило бы возможные непредвиденные последствия, связанные со скандальной историей, случившейся в Этрепиньи. Тут викарий всецело полагался на кардинала. Де Майи был достаточно умен, чтобы понять, какие неприятности может вызвать эта история, если она получит огласку. Недруги и завистники, конечно, не преминут возможностью воспользоваться ею, чтобы свести счеты с архиепископом и с его ближайшим окружением. А козыри они будут иметь такие, что могут заранее торжествовать победу.

Теперь только кардинал, человек, умудренный жизненным опытом, поднаторевший в церковных интригах, мог принять правильное решение. Но он продолжал молчать. Даже этот маститый иерарх с подобным случаем сталкивался впервые и пытался представить, какие напасти оно сулит на его голову. Все выходило плохо. Как в шахматной партии, все рассчитанные заранее варианты оказывались непригодными.

Да, скандал был неслыханный. Наделал же дел сумасшедший кюре. Он не нашел ничего лучшего, как лишить себя жизни, да еще оставить крамольное сочинение, за которое, не раздумывая, можно направлять на плаху.

Лебег немало повидал на своем веку, но его сердце холодело от ужаса, когда он читал сочинение богомерзкого писаки. Сумасшедший кюре не только возвел хулу на святую церковь, но отверг само учение Христа. Однако и этого мало. Он поносил существующие порядки, прямо призывая народ к бунту против земных правителей. И подумать только, что этот человек носил сутану!

Нет, не иначе как в него вселился дьявол. Кюре просто потерял рассудок, хотя, как ни пытался викарий, он не мог припомнить какие-либо странности в его поведении.

Последний раз кюре из Этрепиньи приезжал в Реймс по делам своего прихода месяца три назад. Он был принят генеральным викарием и произвел весьма благоприятное впечатление. Он был сдержан, нетороплив в суждениях и, как отметил тогда про себя Лебег, совсем не глуп. Положительно ничего странного в его поведении не было. И вдруг этот скандал…

Генеральный викарий мог объяснить случившееся только одним — кознями дьявола.

…Большие часы в углу кабинета пробили одиннадцать. Их неторопливый бой словно напомнил де Майи о бегущем времени. Он оторвал взгляд от окна, перевел глаза на Лебега и, глядя на него исподлобья, проговорил тихим гортанным голосом:

— Жан Мелье, кюре из Этрепиньи, повредился в уме. Он не ведал, что творил в последние дни пребывания в этом грешном мире. Господь вынесет ему свой приговор. А нам надлежит сделать все возможное, чтобы пресечь то зло, которое могут породить самоубийство кюре и его богопротивные сочинения.

Лебег подался вперед, показывая, что полон внимания к словам кардинала. А тот продолжал:

— Вы должны не медля отправиться в Этрепиньи. Сочинения Мелье уничтожить. Сделать все возможное, чтобы имя его было предано забвению. Этого требуют интересы святой церкви.

Кардинал поднялся с кресла, подошел к Лебегу и, не меняя тона, бросил ему последнее, что приберегал к концу разговора:

— Надеюсь, вы понимаете, что от исхода вашей миссии зависит и ваша дальнейшая участь?

Викарий склонил голову и коротко ответил:

— Да, монсеньор.

На следующий день викарий уже был в Этрепиньи, маленькой деревушке в Шампани, где провел и окончил свою жизнь возмутивший спокойствие кюре.

Лебегу не понадобилось много времени, чтобы выполнить поручение архиепископа. Крестьяне в Этрепиньи были напуганы происшедшим, а лучшего союзника, чем страх, в данном случае для викария не могло быть.

В доме Мелье Лебег в присутствии члена церковного суда произвел опись имущества. Стоимость его была невелика — всего 140 ливров. Мелье завещал его беднякам, и викарию пришлось позаботиться, чтобы и это желание не было выполнено.

Недоставало еще, чтобы в памяти париев богоотступник Мелье сохранился как благодетель, не забывший о них в предсмертный час. Прав был кардинал, когда говорил, что следует принять все меры к тому, чтобы имя сумасшедшего кюре вытравить из сознания крестьян, предать забвению.

По закону недвижимое имущество покойного должно было перейти во владение к ближайшим родственникам. Их оказалось двое — сестры кюре, претендовавшие на наследство. Но с ними удалось договориться быстро. Лебег намекнул, что, приняв наследство, они могут навлечь на себя много неприятностей, и заметил, что самым благоразумным был бы отказ от наследства самоубийцы.

Намеки были весьма недвусмысленны, и напуганные женщины подписали бумагу, составленную викарием, в которой говорилось, что они отказываются от наследства, оставленного им Жаном Мелье, кюре из Этрепиньи, добровольно лишившим себя жизни.

Еще по дороге в Этрепиньи генеральный викарий думал о том, что, пожалуй, следовало бы извлечь из могилы труп кюре, похороненного священниками соседних приходов. Это могло бы произвести устрашающее впечатление на местных жителей. Но потом он передумал. Всего сделанного им было и так вполне достаточно, чтобы имя Мелье было быстро забыто.

Самое главное, расчет самоубийцы на то, что после смерти заговорит его сочинение, не оправдался. Тут уж генеральный викарий приложил все усилия. Один экземпляр возмутительного писания, отправленный Мелье на его имя, был уничтожен по указанию архиепископа еще в Реймсе. Другой, доставленный кюре незадолго до кончины вместе с завещательным письмом в судебную регистратуру бальяжа, был тоже изъят Лебегом и сожжен.

Глядя на языки пламени, пожирающие густо исписанные страницы предсмертного писания безбожного кюре, генеральный викарий чувствовал, как уходят все тревоги, не дававшие ему покоя последние дни. Проклятый смутьян надеялся посеять брожение в умах, но он не учел, что святая церковь слишком сильна, для того чтобы с нею бороться. С Мелье покончено раз и навсегда, словно он никогда не жил на свете. О происшествии в Этрепиньи, может быть, некоторое время еще посудачат словоохотливые крестьянки из близлежащих деревень, а затем оно забудется, и имя взбунтовавшегося священника канет в вечность.

Лебег про себя отдал должное проницательности архиепископа, который продумал все до мелочей. В конце концов, самое важное, чтобы дело Мелье не вышло за пределы епархии. Конечно, какие-то разговоры о нем будут, но это только разговоры. Мало ли люди наговаривают на святую церковь! Разговоры опасности не представляют. Куда опаснее факты. А фактов нет. Они уничтожены, и никакого чрезвычайного происшествия в реймсской епархии не было.

На следующий день генеральный викарий покинул Этрепиньи. Дело было сделано. Карета катилась по проселочным дорогам, возвращаясь в Реймс, а сам викарий мирно дремал на мягком сиденье, не замечая тряски. Он улыбался во сне, словно ему привиделось что-то удивительно приятное. После всех треволнений последних дней сон был крепким даже в карете, громыхавшей на ухабах.

Если бы викарий Лебег знал, как он ошибся! Имя Мелье не кануло в вечность. Кюре сумел перехитрить своих ловких противников. Он предусмотрительно оставил еще один экземпляр своего сочинения, который ускользнул от внимания реймсского духовенства. И этот сохранившийся чудом экземпляр рукописи дал жизнь десяткам и сотням списков, тайно распространявшихся по всей Франции после трагической гибели Жана Мелье.

«Завещание» — под таким названием получило известность предсмертное писание священника из Этрепиньи. Под таким названием его тайно переписывали, передавали из рук в руки вольнодумцы.

Полиция начала охоту за списками. Каждый попавший в ее руки экземпляр тотчас же уничтожался, а тех, у кого он был обнаружен, ожидала суровая кара. Одно упоминание имени Мелье грозило жестоким наказанием. Но ничего не помогало. «Завещание» продолжало жить, повергая в страх тех, против кого оно было направлено.

Да еще какой страх! Ведь в нем подвергались убийственному разоблачению существовавшие социальные порядки, монархический строй, неприглядная роль церкви, несшей верную службу сильным мира сего, помогавшей им держать в кабале простой люд, который гнул спины на своих господ. Мелье обличал религию, пытаясь объяснить ее истинную роль в обществе, обличал духовенство, королей, которые, восседая на троне, не слышали стонов измученного непосильным трудом, нищетой и бесправием народа. Даже великий Вольтер признавался в одном из писем, что он дрожал от ужаса, читая «Завещание» Жана Мелье.

Когда в 1762 году, спустя три с лишним десятилетия после трагической смерти Мелье, Вольтер издал извлечение из «Завещания», в небольшой книжице, увидевшей свет, не было и сотой доли того, что с такой откровенностью высказал сельский священник. Все, что заставляло Вольтера «дрожать от ужаса», было выброшено. Но и такой подчищенный и подправленный Мелье был страшен. Не случайно в письме своему другу Вольтер писал, что не хотел бы, чтобы «Завещание» попало в руки молодых людей, «которых оно могло бы совратить с пути истины».

В 1772 году извлечение из «Завещания» издал Поль Гольбах. Затем появляются другие издания рафинированного, подчищенного Мелье. В них сохраняется очень немногое от настоящего Мелье. Однако и эти издания подвергаются преследованиям. Светские власти и духовенство все еще не отказываются от мысли предать забвению имя Мелье, заставить священника из Этрепиньи замолчать навеки.

В феврале 1775 года выносится приговор парижского парламента о сожжении «Завещания» как произведения вредного, крайне опасного и вольнодумного. Палач в красной маске бросает в костер книги. Они пылают, охваченные огнем.

Шесть десятилетий спустя вспыхивает костер во Вьенне. И снова пылают в нем изъятые экземпляры книги, на обложке которой стоит имя Мелье. Но огонь оказывается бессильным. Книга, словно сказочная птица Феникс, возрождается из пепла, вновь тайно передается из рук в руки, зовет к борьбе против мира угнетения.

В 1864 году в Голландии впервые выходит в свет полный текст «Завещания». До сих пор, говорилось в предисловии к этому изданию, Мелье знали все, но никто его не читал. Теперь заговорил сам Мелье, и его голос разнесся по всей Европе.

Мелье мечтал об этом, когда писал в своем скромном домике в Этрепиньи «Завещание». «Я хотел бы иметь силу, — писал он, — сделать мой голос слышимым от одного края королевства до другого или даже от одного конца земли до другого; я готов кричать изо всех сил: люди, вы — безумцы, с вашей стороны безумие давать себя таким образом обманывать и слепо верить стольким нелепостям! Я разъяснил бы людям, что они находятся в заблуждении и что те, кто ими правит, обманывают и одурманивают их. Я открыл бы им эту тайную систему несправедливости, которая делает их повсюду такими жалкими и несчастными и неизбежно в грядущих веках будет стыдом и позором для наших дней. Я упрекнул бы их в неразумии и безрассудстве, заставляющем их плыть по течению и слепо придавать веру стольким заблуждениям и иллюзиям и столь смешному и грубому шарлатанству. Я их упрекнул бы в том, что они малодушно оставляют так долго тиранов в живых и не стряхнут с себя раз и навсегда ненавистное иго их тиранической власти».

Мелье продолжал жить, и честные люди обращались к истории его жизни, чтобы найти те источники, из которых черпал он силы для своего смелого, разящего всякую несправедливость слова. Слова гневного, обличающего, зовущего в будущее.

«Дорогие друзья, мне нельзя было при жизни открыто высказать то, что я думал о порядке и способе управления людьми, об их религиях и правах, это сопряжено было бы с очень опасными и прискорбными последствиями, поэтому я решил сказать вам это после своей смерти».

Священник из Этрепиньи Жан Мелье начал свою последнюю проповедь, в которой он впервые за все годы жизни высказал все, что до той поры хранил в тайниках своей души. А до этого были сотни других проповедей, произнесенных с церковной кафедры. Это были обычные обязанности кюре, которые он как крест нес четыре десятилетия своего служения на церковном поприще.

Когда генеральный викарий Лебег доложил архиепископу реймсскому о скандальной истории с кюре из Этрепиньи, кардинал де Майи удивленно переспросил:

— Мелье? Но ведь он был примерным служителем божьим.

Да, всю жизнь он считался примерным священником. Сам кардинал мог поручиться в его благонадежности. Как же случилось, что этот примерный кюре сделал то, что под стать самым воинствующим бунтовщикам?

До наших дней сохранились весьма скудные сведения о Мелье. Они дают возможность сделать вывод, что он и в самом деле всегда считался добропорядочным священником, не подававшим церковному начальству никакого повода для недовольства им.

Жан Мелье родился в 1664 году в бедной деревушке Мазерни в Шампани, в семье крестьянина Жерара Мелье, занимавшегося ткачеством. Крестьянская доля нелегка, и Жерар Мелье, хлебнувший ее полной чарой, хотя и жил в последние годы в достатке, мечтал об ином будущем для своего сына. О многом он мечтать не мог: крестьянское происхождение закрывало юноше почти все пути, кроме одного — пути служителя божьего. И на этот путь решил наставить сына Жерар Мелье.

Сначала Жан обучался грамоте у сельского кюре, а когда подрос, его отправили учиться в духовную семинарию в Реймсе.

Жана не спрашивали, влечет ли его духовное поприще. Не спрашивали, по сердцу ли ему сутана священника, которую предстояло носить всю жизнь. Отец лишь желал сыну, чтобы тот не знал тяжелого подневольного крестьянского труда, бедности и лишений. А Жан не испытывал никакого желания быть священником. Он просто покорился воле родителей, которые лучше его знали и понимали жизнь.

В своем «Завещании» он писал: «…я никогда не был столь глуп, чтобы придавать значение таинствам и сумасбродствам религии, и никогда не испытывал влечения участвовать в них или даже говорить о них с почтительностью и одобрением… В молодости меня уговорили принять духовное звание, я пошел на это, чтобы не огорчить своих родителей, которым очень хотелось видеть меня в этом звании как более спокойном, мирном и почетном, чем положение среднего человека из народа. Однако я могу сказать, не кривя душой, что никогда соображения материальной выгоды не внушали мне любви к этой профессии, в которой процветают заблуждения и обман».

Годы учебы в семинарии пролетели быстро. И вот уже архиепископ реймсский совершает над ним торжественный обряд посвящения в сан. Теперь он не просто Жан Мелье. Он священник, служитель католической церкви, которая установлена Иисусом Христом для посредничества между богом и людьми. А значит, и ему, как ее служителю, надлежит играть роль посредника между миром земным и небесным.

Еще через год двадцатичетырехлетний священник был назначен настоятелем прихода в небольшую деревушку Этрепиньи, неподалеку от Мазерни, где он родился и вырос. Здесь и прошла вся его жизнь. Здесь он начал свое служение, здесь и окончил его сорок лет спустя.

Он был примерным служителем церкви. Добросовестно исполнял свои обязанности: читал проповеди, совершал требы, исправно сообщал епархиальному начальству о жизни прихода. С прихожанами у него установились добрые отношения. Они не могли не оценить, что их кюре не имеет страсти к наживе, ведет скромную жизнь и даже подчас совершает требы, не беря за это положенной мзды. Более того, случалось, он помогал беднякам, поддерживая их материально. Подобных кюре еще никогда не было в Этрепиньи.

Он был примерным служителем церкви. С церковной кафедры проповедовал христианскую идею терпения и смирения в земной жизни ради достижения царства божьего на небесах, внушал своей пастве, что христиане не должны роптать на жизнь, как бы тяжела она ни была. Чтобы заслужить милость божью, они должны безропотно нести свой крест, как нес его на Голгофу Иисус Христос, искупивший грехи людей.

Такие проповеди ему, как священнику, надлежало произносить в храме. Но в повседневной жизни он видел нищету, бесправие простого люда, подневольный труд крестьян, паразитический образ жизни сеньоров. И не раз задумывался, почему он должен внушать евангельские идеи бедноте, без устали работавшей на господ. Почему никто из представителей знати и не думает о несении тяжкого жизненного креста, оставляя эту миссию неимущим?

Постепенно у него складывалось убеждение, что религия служит для увековечения существующих порядков, дающих возможность одним людям господствовать над другими, что евангельские идеи служат прикрытием неравенства людей.

Само собой разумеется, что об этом он не говорил вслух. Он был служителем святой церкви. Его долг был утешать людей, проповедовать смирение и терпение, напоминая о крестном пути сына божьего Иисуса Христа. И он выполнял свой долг. Не случайно Мелье заслужил при жизни репутацию примерного священника.

Только однажды был в его жизни момент, когда он проявил несвойственную его характеру строптивость. Случилось это в 1716 году. Спокойный, всегда уравновешенный, Мелье неожиданно выступил против местного феодала, барона Антуана де Тули, которому в числе других владений принадлежала и деревня Этрепиньи.

Барон не церемонился со своими крестьянами, устанавливал какие ему вздумается порядки и круто пресекал недовольство.

Кюре молчаливо взирал на деяния барона де Тули. Сельскому священнику положено или поддерживать господина, или молчать. Но пришел момент, когда тихий кюре не выдержал и с церковной кафедры произнес обличительную речь против ненавистного крестьянам барона. Прихожане, собравшиеся в церковь, впервые услышали от своего духовного пастыря подобную проповедь, а он, распалясь, клеймил сеньора как притеснителя бедных, самоуправца, попирающего всякое понятие о долге и чести, да к тому еще и христианскую заповедь о любви к ближнему.

Барону доложили об этой проповеди Мелье. Тот был возмущен. Неслыханное дело: сельский кюре посмел публично поносить сеньора! Ну что же, барон де Тули заставит его пожалеть об этом. Он заставит строптивого кюре преклонить голову перед сеньором.

Барон потребовал, чтобы священник оказал ему особые почести во время очередного богослужения — пусть все почувствуют его силу, увидят, что кюре смирился перед властью господина.

Мелье отверг это требование. Более того, он вновь обрушился на барона де Тули, а заодно и на подобных ему сеньоров, притесняющих крестьян.

Барон ответил доносом. Гонец доставил жалобу на кюре в епархиальное управление в Реймсе. Незамедлительно в Этрепиньи была выслана ревизия, она попыталась выискать такие факты, которые бы свидетельствовали о нерадивости местного священника, о его пренебрежении к своим обязанностям. Акт ревизии был отправлен в Реймс, вслед за тем кюре Жан Мелье был вызван к самому архиепископу.

В спорах сильного со слабым в обществе, где царит несправедливость, всегда побеждает сильный. В этом Мелье убедился на аудиенции у кардинала де Майи. Он приводил веские доводы, факты, свидетельствующие о самоуправстве барона де Тули и неопровержимо доказывающие вину сеньора. Что может быть убедительнее фактов! У Мелье не оставалось сомнений в том, что он убедил кардинала. Ведь все было столь ясно и очевидно. Но решение кардинала поразило Мелье: кюре из Этрепиньи приговаривался к месячному уединению в стенах духовной семинарии. Несмотря на все доводы священника, кардинал занял сторону барона.

Прошел месяц, и Мелье вновь на церковной кафедре. Церковное начальство было вправе ожидать от него, что он публично признает свою неправоту в споре с сеньором. Но вышло все по-иному. Мелье и не думал каяться. Он, правда, вознес молитву за барона де Тули, однако не за доброго сеньора де Тули, а за деспота и притеснителя бедноты, за жадного и корыстолюбивого феодала, который (кюре просил об этом всевышнего), возможно поймет свои заблуждения и изменит свое отношение к крестьянам.

Это был, пожалуй, единственный эпизод в жизни Жана Мелье, когда он не оправдал мнения о себе как о примерном служителе церкви. Но строптивость священника быстро забылась, ибо он более не выступал против сеньора, как прежде, проповедовал евангельские идеи, внушал своей пастве, что надо смиренно переносить все жизненные испытания, исполнять волю господ.

В ту пору он еще не понимал многого из того, что довелось ему понять позднее. Как истинный христианин, он возносил молитвы богу с просьбой образумить притеснителей бедноты, которые «не ведают, что творят», оказываясь во власти дьявола. Лишь постепенно он прозревал, все больше и больше постигая суть происходящего вокруг. Он сомневался, пытался разобраться в своих сомнениях. И до поры до времени не решался говорить о них вслух. Только после своей трагической гибели он заговорил во весь голос, высказав то, о чем вынужден был молчать всю жизнь.

«Завещание» не было отчаянным шагом безумца, который под влиянием внезапно нахлынувших на него чувств высказал сокровенное, таившееся в его душе. Таким актом безумия его пытались представить защитники религии. Мелье писал долго, месяцы, а быть может, годы. Когда труд его жизни был закончен, он покончил с собой, уморив себя голодом. Это был финал трагедии Жана Мелье, ставший прологом к его вечной жизни и славе.

В своем «Завещании» Жан Мелье обращался к простым людям, убеждал их в необходимости покончить с теми несправедливостями, которые царят в мире, с неравенством людей, с религией, отбросить нелепую и ненужную веру, которая служит правящим классам и ничего не дает народу. Он искренне восклицал, обращаясь к служителям католицизма, к защитникам христианства: «Вы заблуждаетесь не меньше тех, которые глубже всего погрязли в суевериях. Ваша религия не менее призрачна, не менее суеверна, чем все другие; она не менее ложна в своих основаниях, не менее смешна и нелепа в своих догмах и правилах: вы не менее идолопоклонники, чем те, которых вы сами порицаете и осуждаете за идолопоклонство…».

Он видел свою цель в том, чтобы помочь людям увидеть реальный мир таким, каков он есть. «Цель моя — по мере сил моих открыть вам глаза, хоть и поздно, на те нелепые заблуждения, среди которых мы все, сколько нас есть, имели несчастье родиться и жить…»

С религией у Мелье были особые счеты. Кто-кто, а он, служивший богу всю жизнь, знал ей истинную цену. Потому он с такой уверенностью уже в самом начале «Завещания» доказывал, что все религии являются заблуждениями, иллюзиями, и обманом. «Все религии являются лишь заблуждениями, иллюзиями и обманом»; «Первое доказательство тщетности и ложности религий: они лишь измышления человека»; «Ни одна из существующих в мире религий не является божественным установлением»; «Ни красота, ни порядок, ни совершенство в произведениях природы нисколько не доказывают существования единого бога, якобы создавшего их», — даже эти несколько названий глав свидетельствуют об отношении Мелье к религии.

Он сбрасывает с пьедестала не только древних богов, против которых выступало христианство. Для него все боги одинаковы, все они результат заблуждения людей, плод человеческой фантазии.

«Знайте, друзья мои, что всякий культ и поклонение богам есть заблуждение, злоупотребление, иллюзии, обман и шарлатанство; что все законы и повеления, издаваемые именем и властью бога и богов, — не что иное, как измышление человека, точно так же, как все великолепные празднества и жертвоприношения и прочие действия культового характера, совершаемые в честь богов. Все это выдумано… хитрыми и тонкими политиками, потом обработано и умножено лжепророками, обманщиками и шарлатанами, затем слепо принято на веру невеждами и, наконец, поддержано и закреплено законами государей и сильных мира сего, которые воспользовались этими выдумками для того, чтобы с их помощью легче держать в узде народ и творить свою волю…»

Так же, как и другие веры, ложна и христианская религия. И Мелье опять обосновывает, аргументирует, доказывает. Он утверждает, что священное писание, на которое опирается христианство, ложно, евангелия, повествующие о земной жизни Иисуса Христа, настолько противоречивы, что разоблачают сами себя. Все евангельские чудеса — наивные сказки, рассчитанные на доверчивых, забитых людей, слепо верящих в любые небылицы.

Он решительно отвергает один из главных религиозных догматов — догмат о бессмертной душе, на котором основываются почти все религии. Буквально в любой из них проповедуется мысль о том, что человек состоит из смертного тела, телесной оболочки и бессмертной души, которую вдохнул в тело бог. Если к человеку приходит смерть, то умирает лишь его тело, а душа продолжает жить как божественное творение, ее не может коснуться тление времени. И по сей день религиозные люди верят в бессмертие души. И тут нет ничего удивительного. Ведь если отнять у религии, разрушить веру в то, что люди после смерти смогут обрести вечную жизнь, войти в царствие небесное, то что останется от религии?

Мелье же замахнулся на этот догмат, попытался разрушить его… Бессмертие души — выдумка и обман, заявлял он. Нет никакой души, существующей независимо от тела. Душа не может быть бессмертной.

Отрицая бога, веру в бессмертие души, Жан Мелье высказал свои взгляды на мир, свое миропонимание. Он — материалист. Для него нет сомнений, что объективной реальностью в окружающей нас природе является материя. Она вечна, никем не сотворима, находится в постоянном движении. А раз основа всего — материя, то оказывается совершенно ненужной мысль о боге, творце и управителе мира.

Нет, «Завещание» не было следствием вспышки безумия его автора. Все его положения тщательно обоснованы, строго аргументированы. Его взгляды основаны на прочном фундаменте — на материалистическом мировоззрении, которого придерживался Жан Мелье. Именно эта связь его атеизма и материализма свидетельствует о том, как глубоко продумана книга Мелье, которую он отдал на суд истории.

Разделавшись в своем труде с религией, Мелье не менее решительно выступил против несправедливых социальных порядков, существовавших на земле, против всевластных правителей, угнетавших народ и использовавших религию для своих целей. «…Еще гораздо больше оснований, — писал он, — мы имеем осуждать, ненавидеть и проклинать, как я это делаю здесь, всех слуг суеверий и беззаконий, господствующих над нами таким тираническим образом, одни над нашей совестью, другие над нашим телом и имуществом… самыми крупными ворами и убийцами из всех существующих в мире».

Трудно найти более сильные слова, чтобы заклеймить ненавистных тиранов, феодалов, которые заставляют простых людей работать на них до седьмого пота и, как бесстыдные грабители, присваивают себе плоды чужого труда. Со всей страстью осуждая паразитирующих богатеев, Мелье-мыслитель пытается понять, почему в мире царит несправедливость. Почему существуют богатые и бедные? Почему одни присваивают себе право вершить судьбы всех людей, а другие лишены каких бы то ни было прав, кроме одного: от зари до зари гнуть спину на своих господ? Эти вопросы красной нитью проходят по страницам «Завещания». И Жан Мелье стремится дать на них ответ.

Проявив мудрость и проницательность, он во многом превзошел своих современников, сумев увидеть то, чего не увидели они, во многом предвосхитил идеи мыслителей последующих поколений.

Религия, писал он, «терпит, одобряет и поощряет ряд зол, противных справедливости, здравому разуму и доброму управлению; мало того, она терпит и поощряет много несправедливых притеснений и даже тиранию королей и сильных мира, к великому ущербу для народных масс, которые несчастны и бедствуют под их жестоким и тяжелым игом и господством».

Первое «зло», как считает Мелье, «непропорциональное разделение благ между сословиями». Это очень большое зло. Почему люди уже от рождения получают либо богатство, либо нелегкую участь быть рабом своего господина, жить в нищете, зависеть от произвола сильных? Разве это можно назвать справедливостью? Разве можно считать нормальным, что некоторые получают жизненные блага, не имея на то оснований?

Мелье убежден, что все люди равны от природы. Он не раз повторяет эти слова. Это ложь, что якобы неведомой судьбой предназначено одним быть богатыми и всемогущими, а другим — нищими и бесправными. Такая ложь нужна, чтобы оправдать несправедливое устройство жизни на земле.

Люди равны от природы. Они в равной степени «имеют право жить и ступать по земле, в равной степени имеют право на свою естественную свободу и свою долю в земных благах, все должны заниматься полезным трудом, чтобы иметь необходимое и полезное для жизни». «…Неравенство глубоко несправедливо, — пишет Мелье, — потому что оно отнюдь не основано на заслугах одних и проступках других; оно ненавистно, потому что, с одной стороны, лишь внушает гордость, высокомерие, честолюбие, тщеславие, заносчивость, а с другой стороны, лишь порождает чувства ненависти, зависти, гнева, жажды мщения, сетования и ропот. Все эти страсти оказываются впоследствии источником и причиной бесчисленных зол и злодеяний, существующих в мире.

Да, все люди равны по своей природе. Но они живут в обществе, а так как общество не может сохранять добрый порядок без наличия некоторой зависимости и подчинения, то для блага человеческого общества безусловно необходимо, чтобы была между людьми некоторая зависимость, и это подчинение одних другим должно быть справедливым и соразмерным, то есть оно не должно допускать чрезмерного возвышения одних и чрезмерного принижения других, предоставления слишком многого одним и лишения всего других…».

Еще одним злом Мелье считает то, что плодами труда народа пользуется множество людей, которые не создают никаких ценностей, ведут паразитическое существование, не приносят никакой пользы обществу. Они «совершенно не нужны», они «служат только в тягость народу». Мелье сравнивает богатых бездельников с нищими попрошайками.

Кто эти бездельники? Это в первую очередь духовенство, служители церкви и монахи. Они не приносят никакой пользы, но имеют загребущие руки и алчные устремления. Мелье имел возможность познакомиться с их жизнью и утверждал все это не с чужих слов. Он был живым свидетелем тому, как существует за счет народа огромная армия рясоносцев. И это в то время, когда монахи дают обет нищенства, а сами не брезгуют ничем, чтобы набить свои карманы за счет «добровольных приношений» верующих.

«…Священники или церковники, — читаем мы в „Завещании“, — все эти аббаты и приоры, все эти каноники и капелланы и в особенности все эти благочестивые и смешные маскарады монахов и монахинь, столь разношерстных и многочисленных в римской галликанской церкви, на что они нужны, какую они приносят пользу? Никакой».

Помимо духовенства, он причисляет к числу тунеядцев сборщиков податей, откупщиков и им подобных. Все это паразиты, никогда не задумывающиеся над тем, что дать обществу, но всегда помнящие, что взять.

Одним из зол Мелье считает присвоение некоторыми людьми «благ и богатства земли» в частную собственность. Мелье-мыслитель сумел увидеть то, что до него видели немногие. Частная собственность — одна из главных причин всех несправедливостей в обществе, язва, поражающая самый здоровый организм. И пока она не будет уничтожена, общество не исцелится от своего тяжелого недуга.

Именно частная собственность порождает чувство ненависти и зависти между людьми, «ропот, мятежи, жалобы, смуты и войны, причиняющие бесконечное зло в жизни людей». Частная собственность — причина обманов, мошенничества, хищений, убийств, разбоев и грабежей.

«Вы удивляетесь, бедняки, что в нашей жизни так много зла и тягот? — восклицает Мелье. — Это оттого, что вы одни несете всю тяжесть полуденного зноя, как виноградари в евангельской притче; это происходит оттого, что вы и вам подобные несете на своих плечах все бремя государства. Вы отягощены не только всем бременем, возлагаемым на вас вашими королями, государями, которые являются вашими главными тиранами; вы содержите еще вдобавок все дворянство, все духовенство, все монашество, все судебное сословие, всех военных, всех откупщиков, всех чиновников соляной и табачной монополий; одним словом, всех трутней и бездельников на свете. Ибо только плодами ваших тяжких трудов живут все эти люди со своими слугами… Что сталось бы, например, с самыми великими… властителями земли, если бы народ не содержал их?»

Частная собственность, как полагал Мелье, является одним из главных источников деления общества на богатых и бедных, а следовательно, всех несправедливостей на земле. Без ее уничтожения невозможно исцелить больное общество. Чтобы исцелить общество от его пороков, чтобы изменить жизнь, установить справедливые отношения между людьми, следует прежде всего уничтожить частную собственность.

И здесь Мелье-мыслитель выступает как бунтовщик, революционер. Он требует решительных действий, которые помогут изменить жизнь народных масс. Этого нельзя достигнуть отдельными реформами. Нет и еще раз нет. Этого можно добиться только одним путем — путем борьбы. Жан Мелье, связанный с жизнью народа, знавший его тяготы и нужды не по книгам — ведь он провел среди крестьян шесть с лишним десятилетий — видел выход только в насильственном свержении абсолютистского строя и установлении нового строя, гуманного и справедливого.

Как революционная прокламация звучат строки «Завещания», в которых Мелье призывает народ объединиться и подняться на борьбу с угнетателями: «Объединись же, народ, если есть у тебя здравый ум; объединитесь все, если у вас есть мужество освободиться от своих общих страданий. Поощряйте все друг друга к такому благородному, смелому и важному делу! Начните с тайного сообщения друг другу своих мыслей и желаний! Распространяйте повсюду с наивозможной ловкостью писания, вроде, например, этого, которые всем показывают пустоту, заблуждения и суеверия религии и которые всюду вселяют ненависть к тираническому управлению князей и царей! Поддерживайте все друг друга в этом справедливом и необходимом деле, которое касается общего интереса всего народа!»

Он хорошо знал, что у каждого честного человека, который прочтет его «Завещание», оно вызовет бурю негодования несправедливостями, которые существуют в этом мире, ненависть к угнетателям. Потому-то Мелье так стремился чтобы его обращение к народу не затерялось, а дошло до тех, кому оно было адресовано.

Борьба, только борьба. Беспощадная, бескомпромиссная — это единственный путь трудящихся к своему освобождению. Иного пути нет. Так утверждал священник Мелье, трибун Мелье, революционер Мелье.

Он обращался к людям с призывом: «…Отложите прочь все чувства ненависти и личной вражды между собой; обратите всю свою ненависть и все свое негодование против своих общих врагов, против этих надменных знатных родов, которые вас тиранят, которые вас делают такими жалкими и вырывают у вас все лучшие плоды ваших трудов. Объединитесь все в единодушной решимости освободиться от этого ненавистного и омерзительного ига их тиранического господства».

Мелье верил, что люди построят новое общество, где не будет частной собственности, не будет богатых и бедных, угнетателей и угнетенных, не будет тунеядцев, живущих за счет чужого труда, не будет религии, стоящей на страже интересов королей и дворянства. В обществе будущего, о котором мечтал Мелье, для религии не останется места.

Обращаясь к читателям, которых он звал на борьбу за установление нового общества, Мелье писал: «…да не будет среди нас никакой другой религии, кроме религии мудрости и чистоты нравов; да не будет никакой другой религии, кроме честности и благопристойности; да не будет никакой другой религии, кроме религии сердечной искренности и благородства души; да не будет другой религии, кроме религии решимости окончательно уничтожить тиранов и суеверный культ богов и их идолов; да не будет никакой другой религии, кроме стремления поддерживать повсюду справедливость и нелицеприятие; да не будет никакой другой религии, кроме стремления охранять народную свободу, и, наконец, да не будет никакой другой религии, кроме взаимной любви друг к другу и нерушимого сохранения мира и доброго согласия в нашей среде!»

В письме маркизу д’Аржанс де Дирак 2 марта 1763 года Вольтер отмечал, что одно из главных достоинств «Завещания» Мелье — его искренность.

Мелье был действительно предельно искренен. Он с искренней симпатией относился к простым труженикам, искренне ненавидел тиранов, искренне желал, чтобы мир был переустроен на справедливых началах. Порой в своих рассуждениях он был наивен, порой попросту заблуждался. Мечтая о будущем «нормальном обществе», он видел прообраз этого общества в деревенской общине, жизнь которой хорошо знал. Он верил в то, что крестьянская масса способна совершить революционный переворот, свергнуть тиранов и построить «нормальное общество», ибо не знал другой силы, которой суждено было сыграть решающую роль в революционном переустройстве мира, — пролетариата. Но ведь в то время, когда жил Мелье, пролетариат еще не созрел, и сельский священник просто не мог еще увидеть в нем силу, способную разрушить мир насилия.

Пройдет еще целое столетие, пока пролетариат выйдет на историческую арену и его вожди Маркс и Энгельс заявят о его великой миссии, указав пути к построению подлинно справедливого и гуманного общества. Они откроют законы общественного развития, создадут научный коммунизм — учение, преобразующее мир. Но истоками этого учения по праву можно назвать те идеи, которые высказывали выдающиеся утописты, предшественники научного коммунизма. Среди них был и Жан Мелье, священник из Этрепиньи.

Мелье во многом был мечтателем. Но он мечтал о добром и искренне верил, что придет день, когда силы угнетения и тирании рухнут под натиском сил добра…

Весна в Шампани наступает рано. Ее приносят теплые ветры с Атлантики. Рано зацветают сады и быстро отцветают, усеивая землю белыми лепестками. Покрываются зеленью виноградники на склонах холмов.

Весна 1729 года была последней в жизни Жана Мелье. Так решил он сам.

Ему было трудно писать. Он чувствовал, что быстро и неотвратимо наступает старость, подтачивая силы. Он терял зрение и очень торопился окончить свою рукопись. В небольшом домике, затерявшемся среди садовых деревьев, до поздней ночи не гасли свечи. Согнувшись над столом, не разгибая спины, по нескольку часов кряду усталый кюре выводил гусиным пером ложившиеся на бумагу строки.

А потом, когда были переписаны три экземпляра рукописи, по 336 страниц каждый, он написал письма генеральному викарию в Реймсе, кюре соседних приходов и своим прихожанам. Французский мыслитель Сильвен Марешаль приводит следующие строки письма Мелье к прихожанам: «Я видел и познал ошибки, заблуждения, бредни, безумства и злодеяния людские, я почувствовал к ним ненависть и отвращение. Я не осмелился сказать об этом при жизни, но я скажу об этом, по крайней мере, умирая и после смерти. Пусть знают, что я составляю и пишу настоящий труд, чтоб он мог служить свидетельством истины для всех тех, кто его увидит и прочтет, если им будет угодно».

Письма были разосланы в мае. Вокруг своим чередом шла жизнь. Прожигали дни знатные сеньоры, веселились на балах дворяне, день-деньской трудились на полях крестьяне. А старый кюре, сказав последнее слово, умирал в своем доме в маленькой деревушке Этрепиньи.

Его смерть оказалась неприметной. В майский день гроб с его телом опустили в могилу. Об этой смерти даже не было сделано записи в приходской книге.

Кто-то из прихожан, наверное, помянул кюре в сельском кабачке. Быть может, кто-то поставил свечку за упокой его души по христианской сердобольности. Кюре был добрым человеком, с состраданием относившимся к ближним своим, и хотя он был самоубийцей, но как не помянуть человека, который никому дурного не сделал, честно прожил свою жизнь.

А потом в Этрепиньи появился генеральный викарий из Реймса и строго-настрого запретил даже упоминать имя кюре. Никто толком не знал, чем прогневал Мелье епархиальное начальство, да и не пытался узнать. Жители Этрепиньи, задавленные тяжким трудом и нуждой, не проявляли интереса ни к чему, что происходило за порогом их дома. Вскоре в Этрепиньи прибыл новый кюре, жизнь вошла в свою колею и никто уже не вспоминал прежнего священника, могила которого заросла бурьяном.

Но сердце Мелье продолжало биться. Оно билось и в смелых речах мыслителей, осуждавших земных правителей, и в выступлениях французских крестьян, поднимавшихся на борьбу против угнетателей, и в страстных призывах вольнодумцев, тайно распространявших свои сочинения, направленные против мира насилия и зла.

Мысли Жана Мелье восприняли многие замечательные философы, представители передовой общественной мысли. Вольтер и Гольбах, Нежон и Марешаль в той или иной степени испытали на себе влияние идей Мелье. Многие воинствующие атеисты опирались на «Завещание», выступая против религиозного мировоззрения, разоблачая социальную роль церкви в эксплуататорском обществе, обличая клерикализм в различных его проявлениях. Социально-политические взгляды автора «Завещания» легли в основу острой критики устоев буржуазного строя, которую вели передовые мыслители прошлого.

И когда в конце XVIII столетия над Францией впервые зажглась звезда свободы, победила революция, с трибуны Национального конвента прозвучал призыв установить в храме Разума статую Жана Мелье, автора знаменитого «Завещания».

Декретом Национального конвента, принятым 27 брюмера, 2-го года республики, было решено установить статую Жана Мелье, «первого священника, который имел мужество отречься от религиозных заблуждений». Революция воздала должное великому сыну Франции.

Сердце Мелье продолжало биться…