Черная богиня

9. Среда, вторая половина дня

— ...Звонить Циркачу я не стал. Даже если он мне поверит, все равно обязан посадить. Не спасет меня его вера — факты против... Вот, пожалуй, и все, Инесса Александровна. Больше рассказывать нечего. Выключайте диктофон.

Инесса Александровна Кривошеева взяла со стола плоскую коробочку диктофона, нажала кнопку «Стоп».

— Да, Игнат. Впечатляющая история... Еще кофе хотите?

— Не откажусь.

— Сейчас сделаю. Растворимый, две ложки на чашку и без сахара. Правильно?

— Правильно.

— И печенья еще, и конфеток... Тьфу, черт! Какая же я дура! Вам поесть надо, а я все конфетки да печенье подкладываю! Сейчас приготовлю вам яичницу. Хотите яичницу? Соглашайтесь, все равно, кроме яиц, в холодильнике только иней и собачьи консервы. Хозяйка я, как видите, никудышная... На место, Альма! Ты, собака, сыта, прекращай придуриваться и вилять обрубком, разбаловалась тут у меня, приедет хозяйка, она тебе задаст!

Инесса Александровна встала из-за стола, полезла в холодильник. Шоколадно-коричневая собака Альма, породы доберман-пинчер, улеглась на место, на подстилку в уголке кухни. Положила остроухую голову на вытянутые лапы и продолжала следить за Сергачом.

— Так это не ваша собака, Инна?

— Не-а. Соседка-подружка попросила присмотреть за Альмой, пока сама устраивает личную жизнь, отъехав в краткосрочный отпуск на курорт вместе с очередным кавалером.

— А я с тех самых пор, как вы мне дверь открыли и псина зарычала, думал, это ваш четвероногий телохранитель, то есть телохранительша. Вот почему, думал, вы на самом деле не побоялись встретиться со мной у себя дома — дом под охраной.

— Вы серьезно так подумали? Хм... смешно. Нет, Игнат, я по вашему голосу сразу определила — вы не маньяк и не сумасшедший. Душевнобольных, между прочим, я совершенно не боюсь, мне их жалко. Я только психов побаиваюсь, с остальными можно договориться и поладить в случае чего.

Она включила плиту, поставила на огонь сковородку со специальным покрытием, позволяющим жарить и парить без всякого масла, разбила о край сковороды сначала одно, потом второе, третье, четвертое яйцо, а Игнат невольно ею залюбовался.

Инесса Александровна нравилась Игнату. В процессе разговора за чашечкой кофе, точнее — в процессе монолога Игната, пока крутилась лента в диктофоне, Сергач, сначала немного смущаясь, все чаще и чаще смотрел в лицо молодой женщины напротив.

Инесса Александровна высока по женским меркам (ростом с Игната) и обладает тем неуловимым шармом, что отмечает актрис французского кино от голливудских стандартизированных красоток. Ей где-то около тридцати. Уже не девочка, уже пожила и успела нажить тонкую паутину морщинок в уголках коричневых глаз и едва заметную, но все же заметную складку, пересекающую высокий лоб. Но шрамы, оставленные судьбой на лице, делали ее еще милее. И крашеные (конечно же, крашеные) волосы, не длинные, но и не короткие (подстриженные в стиле каре), ей шли, хотя ни цвет волос, ни прическа не делали Инессу Кривошееву моложе. Кстати, о шее: шея у нее была длинная, без всяких морщин и складок. Длинная и прямая. И спина прямая. Сейчас, когда она готовила яичницу, Игнат смог спокойно рассмотреть ее спину, бедра, ноги. Ладная фигура. Крепко сбитая. Но самым красивым в ее фигуре, безусловно, была грудь. Полная, налитая женская грудь без всякой поддержки бюстгальтера, что называется, «стояла» под обтягивающим тело кашемировым свитерком.

Инна поставила на кухонный стол тарелку с яичницей-глазуньей, рядом блюдечко с неровно нарезанным хлебом, вручила Игнату вилку.

— Лопай яичницу... Ой, пардон, я хотела сказать «лопайте»...

— А может, перейдем на «ты»?

— Легко! Лопай яичницу, а я пойду схожу в комнату, загружу компьютер и по справочному сиди постараюсь узнать фамилию новопреставленного раба божия Рэма Соломоновича.

— Не понял?

— Игнат, ты в компьютерах рубишь? Нет? Я запомнила имя-отчество Рэм Соломонович, запомнила адрес: Большой Козловский, четыре, десять, пойду вставлю в сидиром сиди-диск с адресной базой, попробую выяснить фамилию доктора. Сдается мне, что имя Рэм вкупе с отчеством Соломонович я уже слышала. По долгу службы приходится тусоваться в разнообразных злачных заведениях, и вроде бы в одном «голубом» гадюшнике шептались про доктора Рэма.

— В «голубом»?! В смысле, гомосексуалисты про него шептались, да?

— Ну да, чего в этом смешного? Чего ты заулыбался? «Голубых» в столице сейчас больше, чем красных в восемнадцатом году прошлого века.

— Чего я заулыбался? Я прикинул, как выгляжу стараниями господина Самохина. Смотри: Овечкина я мочканул, я задушил йога Тарасова, Виталия Самохина, покушался на самого Николая Васильевича, задушил старушку и доктора, к которому шел на прием. Убил врача, известного в «голубой» тусовке. Я, блин, маньяк, я религиозный фанатик, исповедующий древний индийский культ, и я, очень может статься, еще и педераст!

— Хм... смешно. То, что в тебе могут заподозрить гомосексуалиста, тебя огорчает ничуть не меньше того, что ты главный подозреваемый в деле о серийных убийствах.

— "Огорчает"?! Блин! Да я никого не убивал, понимаешь?! И тем более я никогда не... не спал с мужиками!.. А стараниями господина Самохина я превращаюсь в какого-то сумасшедшего пидора!.. Прости, я не знаю, слово «пидор» матерное или печатное? Прости, если я выражаюсь нецензурно.

— Ладно тебе! А то я матерщины никогда не слыхала. Расслабься, лопай яичницу. Я верю, что ты никого не убивал и что ты гетеросексуал. «Голубые» так, как ты, на мою грудь отродясь не глядели. Не смущайся! Мне это даже приятно — любой женщине импонирует, когда голодный, подозреваемый в убийстве мужик, вместо того чтобы размазывать сопли и глотать яичницу, украдкой косится на ее грудь... Ладно, я пойду, пошушукаюсь с компьютером, а ты поешь спокойно. Приятного аппетита!

«Мы с ней разговариваем так, будто встретились после долгой разлуки, — думал Игнат, уплетая яичницу. — Как будто вместе учились в школе, десять лет просидели за одной партой, через десятилетие встретились и еще немного стесняемся друг друга, но совсем немного, капельку... Впрочем, за одной партой мы сидеть не могли, она младше меня лет на семь-восемь...»

Собака Альма покосилась на дверь кухни, осторожно поднялась на все четыре лапы, подошла к Игнату, уселась рядом и стала гипнотизировать Сергача голодными глазами.

— Держи, пока Инна не видит, ешь скорее, пока нам с тобой не попало, — шепнул Игнат, ставя на пол тарелку, жертвуя псине половину желтого кружочка жареного яйца.

Альма понимающе моргнула, накинулась на еду, будто ее, собаку, неделю не кормили, поглотила желток и вылизала тарелку за какие-то три-четыре секунды. Облизываясь, Альма вернулась на свое собачье место, улеглась там, словно и не вставала, а Сергач отнес тарелку в мойку, подумал немного и решил вымыть после себя (и после собаки) посуду.

Тарелка, а заодно и вилка вымыты. Выпить еще, что ли, кофе? Нет, кофе надоел, лучше хлебнуть чайку. Игнат подогрел чайник, плеснул свежего кипятка в заварку, налил в чашку желтовато-коричневатой жидкости и услышал, как в комнате Инна заговорила с кем-то по телефону. Игнат немного напрягся, прислушался, пытаясь разобрать, о чем говорит женщина, и догадаться, кому она позвонила. Ничего, кроме отдельных пустых слов («але», «да», «ха», «не-а»), расслышать не удалось.

«Ерунда! — успокоил себя Игнат. — Если бы она хотела меня сдать, сдала бы сразу — за порогом ее квартиры меня бы встретил мент с гитлеровскими усиками, улыбаясь во весь рот... Нет! Она не такая...»

По телефону Инна разговаривала минут двадцать. Игнат успел и чай попить, и кухню обследовать придирчивым взглядом. Кухня требовала ремонта, а кактус на подоконнике — полива. Воды для растения, отстаивающейся в какой-либо емкости, Игнат при осмотре не обнаружил, ну и черт с ним! Усыхающий кактус в конце концов можно в порядке исключения оросить и хлорированной водичкой из-под крана. Хуже колючему пустыннику все равно уже не будет, пожелтел весь, бедняга, еще неделя, и вконец загнется.

Игнат поливал кактус, когда на кухню вернулась Инна.

— Bay! И тарелку за собой вымыл! И растение орошает! И не педераст в придачу. Мечта, а не мужчина! Пожалуй, я буду носить тебе передачи в тюрьму, убийца старушек.

— Очень смешно. Старушку, между прочим, жалко. Без дураков — жалко. Я этой сволочи, Николаю Васильевичу, еще устрою и за старушку, и за Тарасова, и за всех остальных!

— Прости, Игнат. Каюсь — переборщила с черным юмором. Сама не видела мертвой бабушки, и мне легко ерничать на тему ее смерти... Прости. Серьезно, прости. У тебя друг погиб, Тарасов, а я, дура...

— Проехали! — Игнат вернулся к столу, сел, отхлебнул холодного чая. — Ты не дура, ты пытаешься мне помочь, перевести трагедию в иную плоскость восприятия... Впрочем, хватит об этом... Ну? Узнала фамилию Рэма?

— Узнала, — сказала Инна серьезно, уселась за стол напротив, взяла со столешницы пачку сигарет, подвинула пепельницу к себе поближе.

— Ты много куришь.

— Много, — кивнула Инна, закуривая.

За то время, что Игнат исповедовался ей и диктофону, Инна дважды проветривала кухню, чтобы не щипало глаза от сигаретного дыма, туманом витавшего над столом.

— Слушай внимательно, Игнат, что я узнала. Компьютер выдал фамилию Рэма — Альтшуллер. Тот самый Рэм Соломонович Альтшуллер, как я и подозревала, — друг «голубой» тусовки. Я позвонила подружке-журналистке, пишущей о «голубых» проблемах, развела с ней ля-ля тополя, исподволь перевела разговор на Рэма, кое-что уточнила. Официально Рэм назывался врачом-психотерапевтом, лечил завихрения мозгов у «голубой» да «розовой» братии и людей с нормальной половой ориентацией тоже иногда пользовал, не гнушался. По слухам, Рэм еще вел подпольную практику, лечил СПИД. Ты сподобился побывать в подпольном врачебном кабинете, куда, соблюдая строжайшую конспирацию, приходили ВИЧ-инфицированные инкогнито из богемной тусовки, из высших эшелонов власти и финансового Олимпа. Ходят слухи, что Рэм Соломонович Альтшуллер лечил СПИД препаратом «Арменикум», слыхал про такое лекарство?

— Что-то, где-то, как-то. По ящику или читал, не помню. Вроде в Армении врачи изобрели реально вылечивающую СПИД вакцину, да?

— Помогает ли «Арменикум» реально, всем ли помогает — пока не ясно, пока идут серьезные клинические испытания на добровольцах, которых, сам понимаешь, пруд пруди. Утопающий хватается за соломинку, но, если тонет известный, популярный человек, эстрадный певец или руководитель крупной фирмы, ты понимаешь, — популярная личность выложит любые деньги за то, чтобы избежать огласки, чтобы как можно меньше народу узнало про пикантный недуг известного человека.

— Пикантный?! СПИДом можно заразиться и в кабинете зубного врача.

— Согласна, но в общественном сознании СПИД четко ассоциируется с наркотиками и гомиками. Сама журналистка и лучше других знаю — пойдет известный человек лечиться в госучреждение, какую бы ему анонимность ни обещали, шанс огласки слишком велик. На этом и строил бизнес Рэм Соломонович. На реальной анонимности и конфиденциальности.

— Ага! Рассуждаем логически! Самохин, Николай Васильевич, расследовал дело об убийстве Шумилова, Станислава Семеновича. Из твоей же статьи в «МТ» мы знаем о том, что Шумилов не так давно заинтересовался оккультными науками. Источник соответствующей литературы, появившейся у него в доме накануне смерти, допустим, — магазин «Нирвана». Тогда одиночные вылазки магната Шумилова из дому объясняются просто: он был ВИЧ-инфицированным и ходил лечиться в подпольный кабинет к Альтшуллеру. И брал для конспирации оккультные книги в «Нирване», ожидая очереди на прием. Все ясно и просто, блин, как мычание! В убийствах Овечкина, Виталия и Тарасова меня подозревают, да? Да! Есть свидетели, пусть и косвенные, моего якобы нападения на Николая Васильевича, и есть прямая свидетельница, продавщица из «Нирваны», моей причастности к убийству доктора Рэма и бабушки Даши заодно. Правильно? А Рэм Соломонович лечил магната Шумилова, поняла? Все задушены, первым — Шумилов! Любой следователь сделает очевидный вывод, что и миллионера Шумилова задушил тоже я, согласна?!

— Да, но мотив? Какой тебе резон убивать Шумилова? Как вообще возможно доказать факт твоего знакомства с Шумиловым?

— На все сто процентов уверен — все необходимые доказательства и мотивы господин Самохин озаботился сфабриковать... — Игнат почесал в затылке, на мгновение взгляд его сделался рассеянным. — Я ведь кто? Я — профессиональный оракул. Случается, и довольно часто, клиенты стыдятся своего интереса к мистике, ну точно как диагноза «ВИЧ»! Особенно которые побогаче. Сфабриковать доказательства тайных контактов прорицателя Сергача с магнатом, резко заинтересовавшимся оккультизмом, раз плюнуть. Но не это главное в компромате хитроумного Николая Васильевича. По версии Самохина — я в первую очередь сумасшедший! Все мои поступки, внушенные Николаем Васильевичем, — прыжок в окно, ночевка в лесу, переодевание — поступки психа! Согласна?

— Слушай! — Инна с силой раздавила в пепельнице окурок. — До меня дошло! Вчерашнюю засаду возле твоего дома организовал Самохин, чтобы тебя напугать, заставить обратиться за помощью и далее тобою руководить!

— А вот в этом как раз я не уверен. Конечно, Самохин мог подослать на засаду нейтральных, никому, кроме него самого, незнакомых бандитов, но это не в его стиле. Николай Васильевич предпочитает работать соло. Помощник у него один, не более. Ассистент, так сказать, но это, впрочем, не суть важно. Главное — методы работы Самохина. Он своего рода гений. Он умеет виртуозно манипулировать самыми разными людьми! Давай-ка попробуем восстановить события с самого начала.

— Давай! — Инна достала свежую сигарету, опять закурила.

— Инна, ты просто чудовищно много куришь. Я раньше тоже дымил как паровоз, но я закодировался и...

— Не отвлекайся по пустякам! — поморщилась Инна. — Итак, контора Самохина взялась расследовать дело Шумилова...

— ...которого задушили, — подхватил Игнат. — К расследованию подключили дебютанта Овечкина. Димка Овечкин вспомнил байки про тугов, которыми когда-то молодой и красивый Игнат Сергач пугал девочек-сокурсниц.

— Без свидетелей, — уточнила Инна.

— Чего? — не понял Сергач.

— Овечкин делился с шефом воспоминаниями без свидетелей.

— Разумеется! Более того, Николай Васильич велел Овечкину молчать и никому более про этих самых тугов не рассказывать. И про шибко эрудированного друга юности Сергача строго-настрого велел помалкивать. Затем Самохин навел справки обо мне и на всякий случай о тугах. Спланировав операцию, Коля Самохин послал Диму Овечкина к Игнату Сергачу, якобы за информацией. Что было дальше, ты знаешь.

— Игнат, а как же Тарасов? — Серый столбик пепла упал на столешницу, Инна этого не заметила. — Самохин узнал о существовании Тарасова от Овечкина?

— Конечно! Николай Васильич расспрашивал Овечкина о Сергаче, и Димка вспомнил про моего приятеля — йога. Планируя убийство Овечкина, Самохин уже планировал двойное убийство — своего брата Виталия и Тарасова. Знал, подлец, что Овечкин попросит меня о встрече с Тарасовым.

— Игнат! А ведь при встрече на Маленковской Самохин планировал тебя убить!

— Да, разумеется! Разве я об этом еще не говорил?

— Столько информации, мне трудно все переварить сразу... Да! Слушай! Я вспомнила: платформа Маленковская, третья, по-моему, остановка от Ярославского вокзала. Я туда ездила как-то на лыжах кататься, зимой. Прямо к платформе подступает лес! Сокольники!

— Идеальное место для убийства, — согласился Игнат. — Предлагаешь персонажу ИКС прогуляться по парку и, выражаясь образно, умножаешь его на ноль.

— Ну да! И концы в воду. Там рядом пруды. Ранняя весна, народу мало, он собирался тебя утопить.

— Как конкретно планировал устранять фигуранта ИКС господин Самохин — совершенно неважно! Важно другое — ЗАЧЕМ, на фига, какого черта ему понадобилось представлять убийство Шумилова делом рук сумасшедшего маньяка? Причем заметь: мало того, что Николай Васильевич сам постоянно рисковал, шутка ли — придушить четверых за неполные двое суток, четко укладываясь во времени и попутно заботясь о собственном алиби, мало этого — он еще и собственным братом пожертвовал! Циркач, когда второй раз меня допрашивал, сказанул чего-то на тему трепетного отношения Николая Васильевича к Виталию. Циркач ни сном ни духом не заподозрил Николая Васильевича в причастности к убийству брата. Пожертвовав Виталием, Самохин-старший, пусть на эмоционально-этическом уровне, но обеспечил себе стопроцентное алиби. Зачем, ради чего, черт побери, он пошел на такую жертву — вот этого я никак не пойму!

Игнат выдохся, замолчал, заглянул в чашку, допил остатки холодного чая и, вздохнув, встал.

— Извини, Инна. Вешаю на тебя свои проблемы, — произнес Игнат. — Дорвался до благодарной слушательницы, и меня понесло. Спасибо за кофе, за чай, за яичницу. Я, пожалуй, пойду... Пока жив Самохин, я, естественно, никому не скажу, что мы с тобой встречались. Проводи до дверей, чтоб с Альмой проблем не было, ладно?

Инна поперхнулась сигаретным дымом, закашлялась.

— Кхе, кхе, кхе, ой... — Она швырнула сигарету в пепельницу, посмотрела на Игната снизу вверх, улыбнулась. — Зашибись!

Здорово придумал. Он, видите ли, уходит, а я? В одиночку останусь сидеть на бомбе замедленного действия? Так, да, Игнат Кириллович?

— Что ты имеешь в виду? — Игнату сделалось чертовски неуютно под прицелом ее насмешливых глаз.

Инна ткнула пальцем в лежащий на уголке стола диктофон.

— Информационную бомбу я имею в виду, аудиокассету с твоими откровениями... Вообще-то ты можешь уйти в любой момент, никто тебя не держит. Альма тебя выпустит, собачке ты понравился, ее не бойся. И за меня можешь не беспокоиться... Ну? Чего стоишь? Иди давай. До свидания...

— Не пойму, чего ты злишься. — Игнат уселся обратно на стул. — Ей-богу, не пойму.

Инна достала последнюю сигарету из пачки, задумчиво ее рассмотрела со всех сторон и запихнула обратно в коробочку.

— А ведь и правда, ты не понимаешь, о чем я... — Она смахнула волосы со лба, улыбнулась Игнату уже другой, теплой улыбкой. — Ты много чего не понимаешь, Игнат, поскольку многого не знаешь... А вообще-то ты молодец, не каждый на твоем месте...

— Инна! Не преувеличивай, мне просто повезло. Ушел от погони потому, что дыра в заборе рядом оказалась, адрес... в смысле, номер квартиры Рэма Соломоновича узнал потому, что продавщица в «Нирване» оказалась слишком болтливой, и особенное везение — то, что пришел к тебе, а ты, как оказалось, слыхала о некоем докторе Рэме... Впрочем, хватит об этом. Пять секунд назад ты сказала, что я многого не понимаю, ибо я о многом не догадываюсь. Просвети, объясни, вместо того чтобы злиться на мою неотесанность.

— Я на тебя не злюсь, с чего ты взял?.. — Инна снова вытащила сигарету, прикурила от разовой зажигалки, запрокинула голову, выпустила струйку дыма к потолку. — Хочешь, чтоб я тебя просветила? Что ж, слушай: половина Москвы уверена, что Шумилова заказал Барановский.

— Кто?

— Барановский, Викентий Георгиевич, президент компании «Парацельс».

— Инна, я отношусь к другой половине жителей столицы и про президента Барановского слышу впервые. Что за фрукт?

Женщина стряхнула пепел с сигаретного кончика в пепельницу с надписью «Московские тайны» на фаянсовом боку.

— Нашему главному редактору не дают покоя лавры «Московского комсомольца», — сказала Инна, опустив глаза и задумчиво разглядывая пепельницу. — Ты читал обе мои передовицы. И про убийство Шумилова, и про гибель Овечкина. Так себе получились статеечки, на троечку. Изначально я писала совсем про другое, но главный зарубил, заставил переделывать. Побаивается наш главный скандалов, поэтому «МТ» никогда не сравняется по популярности с «МК».

— Не пойму, к чему сей экскурс...

— Сейчас поймешь. Ты сообразительный мужик, я бы сказала — слишком сообразительный. Слушай, я расскажу тебе все, что собиралась донести до читателя сразу после убийства Шумилова. Слушай вкратце суть интриги. Существуют две конкурирующие фармацевтические фирмы — «Октал» и «Парацельс». «Окталом» руководил и владел покойник Шумилов, в «Парацельсе» хозяйничает Барановский, Виталий Георгиевич. Фирмы соперничают довольно давно, и пик их конкурентной борьбы совпал со смертью Шумилова. Обе фирмы боролись за получение госзаказа на производство средства от кашля. «Октал» предлагал государству препарат под названием «Сальвант», «Парацельс» рекламировал аналогичное лекарство, именуемое «Тусиус». Что означает получение госзаказа? Оно означает, что либо «Сальвант», либо «Тусиус» попадают в перечень лекарственных препаратов, в обязательном порядке закупаемых всеми аптеками России. Гарантированный доход фирмы, работающей на госзаказ, — десятки миллионов долларов ежемесячно.

— И в разгар схватки за миллионы одного из конкурентов задушили! — Игнат хлопнул в ладоши. — Браво! Но неужели этот Барановский такой идиот? Неужели он заказал Шумилова? Неужели смерть руководителя «Октала» подразумевает победу «Парацельса»?

— Сложный вопрос!.. То есть — сложные вопросы. Ни на одно из твоих «неужели» нет однозначного ответа. С одной стороны, в наше веселое время получение госзаказа напрямую связано с личными взаимоотношениями алчущего урвать денежку бизнесмена и распоряжающегося госсредствами чиновника. В наши времена формула «Король умер, да здравствует король» сплошь и рядом не работает. Смерть Шумилова может запросто повлечь за собой крах «Октала». С другой стороны, чиновники, распределяющие субсидии, страсть как боятся замараться в грязных, криминальных разборках, и поэтому малейшее подозрение в причастности к убийству конкурента ощутимо вредит Викентию Георгиевичу Барановскому и его «Парацельсу». Таким образом, в нашем случае имеет место парадоксальнейшая, почти абсурдная ситуация: кончина Шумилова ОДНОВРЕМЕННО и выгодна, и невыгодна для Барановского. Мое мнение — смерть конкурента принесла Барановскому больше минусов, чем плюсов, но я могу и ошибаться. В одном я уверена: узнай общественность то, о чем мы с тобой догадались, и концерну «Октал» крышка! «Голубой» предприниматель — фармацевт-спидоносеи. Более изощренной антирекламы для производителя лекарств трудно придумать! Ты только представь себе заголовки статей: «Кто нас лечит?» или «Носитель вируса торгует лекарствами!». Представляешь, какой сенсацией станет обнародование твоей истории с соответствующими комментариями?! Наследникам Шумилова останется единственный выход — продать «Октал» с молотка! За бесценок!

— Ах ты, черт... — Игнат тряхнул головой, сморщился. — Прости, Инна! Я эгоист, я дурак! Я думал, современный газетчик ЛЮБУЮ горячую информацию способен проглотить и не подавиться, а выходит, втянул тебя в смертельно опасные игры, поделился, так сказать, тепленьким местечком на мине замедленного действия. То есть на бомбе.

— Ой, Игнат, не нужно так уж драматизировать! Я обиделась, когда ты собрался уходить, поскольку раз уж сидим вдвоем на одной и той же мине, то и разминировать ее придется вместе, согласен? Отныне мы оба для наследников «Октала» — косточки в горле. Ты чуть побольше, я чуть меньше, но это не столь существенно. И не комплексуй. В конце концов я акула пера! У любой акулы острые зубки и луженый желудок. Я надеюсь поиметь имя в журналистике, а современный репортер — он как сапер в чине сержанта: ошибается лишь однажды, но если рискует и не ошибается, то за год, за два имеет шанс дослужиться до генерала. Я опасаюсь наследников Шумилова, но не трепещу перед ними. Так что по поводу меня особенно не комплексуй, ладно?

— Ты знаешь, кто унаследовал «Октал»?

— Хо! Еще бы! Половина Москвы знает. Шумилов был вдовцом. Его дочь, семнадцатилетняя разгильдяйка, учится в Лондоне. Реальный наследник — Зусов, Иван Андреич, двоюродный брат усопшего. Шумилов всячески чурался двоюродного братца и умело от него отмежевывался, что было совсем несложно — Зусов обитает вне Москвы, в махоньком городишке посреди России. Мал золотник, да дорог. Родной Зусову городок — точка пересечения транспортных маршрутов, и у себя дома Иван Андреич и царь и бог. Иначе говоря, Зусов — солидный мафиозный Папа регионального масштаба. Бизнесы двоюродных братьев до сих пор не пересекались. Когда убили Шумилова, Зусов приехал в Москву и первым делом обратился к Николаю Самохину. Контора Самохина очень и очень авторитетная, в том числе и в среде мафиози. Николая Васильевича многие сомнительные личности почитают как своего рода арбитра в полукриминальных и откровенно бандитских разборках. До сих пор Самохина не удавалось ни подкупить, ни запугать. Я подозреваю, Зусов обратился в поисках правды об убийстве Шумилова к столичным мафиозным боссам, а те порекомендовали ему сыщика Самохина.

— Откуда ты все это знаешь? Не поверю, что все тобою сказанное известно «половине Москвы»!

— Я же объясняла уже — готовила серию серьезных статей для «МТ».

— И не боялась? Только не нужно опять сравнивать себя с сапером. Скажи честно, тебе не боязно было копаться во всем этом экономическом дерьме?

— Если бы статьи были напечатаны, вся ответственность легла бы на нашего главного редактора. Он сподвигнул меня писать, а в последний момент струхнул. Или не получил «добро» от людей, финансирующих газету, я не знаю, но мне жутко обидно за впустую проделанную работу. Представить себе не можешь, сколько времени и сил я потратила, чтобы встретиться с Зусовым. Страшно вспоминать! Бояться было, честное слово, некогда.

— Ты с ним встретилась? С Зусовым?

— Не совсем. Он вместо себя прислал гонца, который популярно объяснил, что искать аудиенции у Ивана Андреевича — дело бесперспективное. Вот здесь вот, на твоем месте за кухонным столом сидел «служащий» сеньора Зусова, пялился на мои сиськи и намекал, мол, Папа Ваня могут и осерчать, пужал бедную девушку, скотина такая. Представляешь, притащился с улицы в грязной обуви, в мокрой куртке, как был, вперся в кухню. Даже кепки не снял. Так и сидел, в кепочке по моде ЛДПР середины — конца девяностых, зубом на меня цыкал! Ну, я, естественно, не...

— Погоди-ка, погоди-ка! Не врубился я насчет кепочки. Человек Зусова носит кепку-"жириновку", да?

— Да, и что с того?

Инна посмотрела на Игната с подозрением, готовая задать вопрос типа «Ты чего? Знаком с толстомордым типом в кепочке? Видел его? Встречался?», но Игнат ее опередил, ткнул пальцем в давно потухшую сигарету и попросил:

— Выброси, пожалуйста, окурок в пепельницу. Пахнет отвратительно, а ты этакую вонючку в руках держишь, фи!

— Чистоплюй! — фыркнула Инна, однако окурок выбросила.

— Нет, правда — отвратительный запах. Не обижайся. Я, как закодировался от табакокурения, так стал очень к запахам восприимчивый.

— Ты прям как моя мама. Она тоже раньше курила, а как бросила, терпеть не может табачные запахи.

— Слушай, а где твои родители? Они, случайно, сейчас не нагрянут?

— А если в и так? Мы разве чем-то предосудительным занимаемся?

— Боюсь и твоих предков, до кучи, усадить на вышеупомянутую информационную мину. Правильно говорил Самохин — общение со мной опасно для третьих лиц.

— Расслабься, предки живут и здравствуют в славном городе Твери. Мама — учительница, преподает литературу, папа — военный в отставке, полковник...

Инна с большой охотой начала рассказывать про своих родителей. Игнату сразу стало понятно — она их любит и гордится ими. Замечательно! Ткнул, как говорится, «пальцем в небо», а точнее — в окурок, и попал, куда надо, наобум нарвался на тему, способную отвлечь Инну от насущных ужасов, а главное, от вопроса про кепочку.

«Нет уж, миссис Кривошеева! Хватит с вас опасных подробностей моей многострадальной жизни», — думал Игнат, делая вид, что ему очень интересно лирическое отступление про обожаемых предков Инессы Александровны.

— Игнат, ты меня не слушаешь!

— Обижаешь, слушаю, и внимательно. Твой папа, полковник Кривошеев, служил в Главном разведывательном управлении... Сделай мне, пожалуйста, кофе или, лучше, еще чая.

Инна, продолжая говорить, занялась мелкими кухонными хлопотами.

— Я вот что думаю: мы с тобой понятия не имеем о взаимоотношениях Николая Самохина с братом. А вдруг Николай давно планировал устранить Виталия? Они же оба владеют частным детективным агентством. Представился подходящий случай повесить смерть Виталия на тебя, Николай этим случаем взял и воспользовался...

Инна подогревала чайник, снова заваривала чай, разыскивала в кухонном буфете остатки печенья и стратегические запасы конфет и говорила, говорила, говорила. Игнат ей поддакивал, изображая внимание на лице, но думал о своем.

«Все ваши версии и предположения не верны, милая журналистка, — думал Игнат. — Вы до сих пор уверены, что засада возле моего дома — провокация Самохина. Вы фантазируете, а между тем с вашей неоценимой помощью я сумел расставить на доске все фигуры, понять логику ИГРЫ, увидеть чужие ходы и многое осмыслить. Полчаса, час спокойных размышлений — и я найду абсолютно все ответы на все вопросы, решу поставленную судьбой задачку и придумаю, как переиграть гроссмейстера Самохина!»

— ... вот что я по этому поводу думаю! Держи чай, Игнат. Угощайся остатками печенья, доедай конфеты.

— Спасибо... Инна, а как ты выходила на Зусова? В смысле, где он квартирует в Москве?

— Бес его знает, где он живет! Я, когда с Самохиным общалась...

— Ты встречалась с Николаем Васильевичем?!

— А как же! И у Самохина брала интервью, и еще много у кого. Другое дело, что все мои интервью никуда не пошли, легли мертвым грузом в стол главному редактору... Ну так вот, я, когда с Самохиным общалась, попросила свести меня с Зусовым, он обещал, и вскоре ко мне домой без звонка явился амбал в кепочке...

— Мне ужасно повезло, что я додумался к тебе обратиться! — поспешил сменить тему Игнат.

— Конечно, повезло! Я знаю, как нам быть, как действовать дальше. Отдыхай, пей чай. Все будет о'кей, Игнат!

— И как же, по-твоему, жить дальше?

— Очень просто! Доживем до завтрашнего утра. Завтра утром возвращается из командировки мой друг. Он нам поможет.

— Друг?

— Папин ученик. Так его папа называет: «ученик». Он служил под началом отца, пока папа не вышел в отставку. Мой друг — офицер ГРУ. Отличный парень, некоторым образом — моя «крыша». Алексей полностью в курсе всех моих заморочек, я попрошу, он поможет и нам выпутаться.

"А что ты хотел, прорицатель хренов?! — загрустил Игнат. — Чтоб у такой женщины и не было «друга»? Фиг тебе!"

— И во сколько завтра нарисуется твой дружок Алеша? — спросил Игнат, придирчиво рассматривая чайную ложку.

— Прилетает самолетом, кажется, в двенадцать.

— Ты же сказала утром.

— Для меня утро начинается не раньше одиннадцати. Я «сова», спать укладываюсь около трех, привыкла работать по ночам, статейки сочинять... Ой! Да ты, гляжу, загрустил! Ну, мужики, один смех с вами! Все из себя такие крутые, спасу нет! Влом одному крутому у другого попросить о помощи.

— Может быть, твой Алеша из ГРУ и крутой, но я, Инна, совсем не крут, ты во мне ошибаешься.

— Не прибедняйся! Ты мужчина — в полном смысле этого слова! Уж поверь на слово, я в состоянии отличить настоящего мужчину от недоразумения в штанах — довелось побывать замужем за рефлексирующим интеллигентом, научилась разбираться в самцах. Однако хватит трепотню разводить. Я сейчас в магазин сбегаю, харчей прикуплю. Заодно Альму выгуляю, а ты полезай в душ. После ночи в лесу и беготни, извини, но тебе надо помыться. Вернусь, поужинаем и баиньки. Сразу предупреждаю: ты спишь на кухне, на раскладушке, о жарких объятиях симпатизирующей тебе женщины и не мечтай!

— Ты мне симпатизируешь? Честно?

— Я сказала: и не мечтай, понял? Ну а насчет симпатии... Да, ты мне симпатичен. Честно... Альма! Гулять! Неси поводок, девочка, ай, хорошо, ай, молодчина, собачка...

...Еще не утих радостный лай Альмы за входной дверью в квартиру журналистки Инессы Александровны Кривошеевой, а Игнат уже держал в руках магнитофонную кассету с записью своих откровений. Двумя пальцами, ногтями, Сергач подцепил узкую полоску магнитной пленки, надорвал и вытянул из корпуса кассеты длиннющую коричневую ленту. Смял носитель опасной информации. Непослушный клубок рваной пленки положил в пепельницу поверх горки окурков, туда же, в пепельницу, сунул пустой корпус аудиокассеты. Взял давно подмеченный блокнот с подоконника. Закладкой в блокноте лежала шариковая ручка. Игнат пролистнул блокнот, вырвал чистый листок. На секунду задумался, забывшись, прикусил кончик шариковой ручки. Потом вытер обслюнявленный кончик о рукав и написал на белом листке черной пастой: «Я тебе приснился. Меня здесь не было». Подумал еще и приписал чуть ниже: "Умоляю, никому обо мне и моей истории ни слова, буду жив — позвоню!" Листок без подписи Сергач положил на середину кухонного стола, придавил его пепельницей. Быстрым, решительным шагом вышел в прихожую. Скинул с ног стоптанные тапки, путаясь в шнурках, торопливо надел ботинки, сунул руки в рукава пальто, снял с вешалки шляпу, подхватил с пола сумку со старой одеждой и, щелкнув замком, выскочил за дверь.

Игнату повезло. В очередной раз повезло. Пока он бежал до метро, ежесекундно боялся заметить в толпе прохожих Инну, услышать ее окрик за спиной или удивленный лай собаки Альмы. Но ничего этого не случилось. Ему снова удалось сбежать, опять удалось совершить крутой вираж в своей судьбе. Новый поворот сулил Игнату либо полную, окончательную победу над всеми врагами и невзгодами, либо мрак небытия, смерть, позор, муки и проклятия. И некому помочь, он сам отказался от всякой помощи, осознанно выбрал, как ему казалось, единственно верный путь решения всех проблем. Самый рискованный и самый короткий путь к победе.