Бог, которого не было. Черная книга

Богу все равно, есть он или нет

Следующее, что я помню, – это очередь. И холод. Холод и очередь. Бесконечная очередь. Беззвучная. Тысячи, сотни тысяч людей смотрят друг другу в затылок. Холод, пробравшись внутрь, убил всё – эмоции, желания, мысли.

Холод. Очередь. Затылок стоит за затылком и смотрит в затылок. Бесконечность затылков. Очередь.

Холод. Холод цепей. Скованные одной цепью. Связанные одной целью. Очередь.

Бесконечная очередь. Беззвучная. Тысячи, сотни тысяч людей смотрят друг другу в затылок и молчат. Круговая порука мажет, как копоть. Холод.

Очередь. Я ищу глаза. Затылок. Здесь первые на последних похожи. Холод.

Очередь. Я ищу небо. Вместо неба – натяжной потолок. Бесконечность затылков и натянутый над этой бесконечностью бесконечный натяжной потолок. Скованные одной цепью.

Холод. Очередь. Затылок. Натяжной потолок. Голос с неба, которого нет. Голос Бога, которого нет. Голос, равнодушный, как выстрел в затылок: Богу все равно, есть он или нет. Холод.

Очередь. Цифры на руке. Синие цифры. Холод.

Очередь. По статистике, в один день умирает 159 635 человек. Холод.

Очередь из 159 635 человек. Нет, больше. Не все дожидаются своей очереди. Но они все равно остаются в очереди. Скованные одной цепью. Связанные одной целью. Холод.

Очередь. Из затылков. Я – 1 052 994-й. Так написано на руке. Холод.

Очередь. Голос: Богу все равно, есть он или нет. Холод.

Очередь. Из затылков. На затылке передо мной выбриты цифры: 1 052 993. На моем – 1 052 994. На том, что за мной, – 1 052 995. И если есть те, кто приходят к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой. Скованные одной цепью. Холод.

Очередь. Холод. Средняя продолжительность жизни – 2 475 576 000 секунд, мы говорим в среднем 123 295 750 слов, занимаемся сексом 4239 раз, выделяем 60 литров слез. Голос: Богу все равно, есть он или нет. Холод.

Очередь. Холод. Богу все равно. Богу все – равно. Здесь можно играть про себя на трубе, но как ни играй, все играешь отбой. Никто не выигрывает. Просто одни медленнее проигрывают. Холод.

Очередь. Я ищу глаза, а чувствую взгляд, где выше голов находится зад. Твой зад, которому все равно. Ты – это Бог. Холод.

Очередь. День. Месяц. Год. За красным восходом – розовый закат. Холод.

Очередь. Голос: Богу все равно, есть он или нет. Контрольный в затылок: Богу все равно, есть он или нет. Можно верить и в отсутствие веры. Холод.

Очередь. Телефонная будка. Каждый из очереди входит туда и набирает номер. Номер, написанный неровными буквами у него на ладони. Номер, выбритый на затылке. 1 052 994 – мой номер.

Очередь. Моя очередь. Я набираю номер. 1 052 994. Голос. Я не могу запомнить, что мне говорит голос. Я цепляюсь за слова, цепляюсь за трубку, но меня вышвыривают из будки – очередь. Я кричу.

«Он пришел в себя», – слышу я голос. Открываю глаза. Надо мной натяжной потолок. Закрываю. Голос: «Вы слышите меня?» Голос: «Вы помните, кто вы?» Я – номер 1 052 994. Голос продолжает: «Вы в больнице». Голос говорит, что я вышел из здания почты на Агриппа, 42, и упал. А еще голос говорит, что сегодня я заново родился. А потом смотрит в свои записи и удивленно присвистывает. И я понимаю, почему он присвистывает. Первый раз я тоже родился сегодня. Седьмого мая. Просто, когда мы вчера пили с Ильей и Майей, мы забыли за это выпить. Ну потому что вчера и без этого было очень много поводов выпить: рыбы, которых нельзя травмировать, и моллюски, которые светятся; ощущение какой-то недостаточности и русский рок в Израиле, которого нет, но который обязательно будет, а еще фен и Билли Эванс, а потом мы набиллиэвансились так, что не заметили, как вчера кончилось и наступило сегодня и мой день рождения; а с утра сегодня, в мой день рождения, Майя и Илья спали, а я получил письмо от Алекса – моего первого; вернее, Алекс писал тебе, но ты же не читаешь письма, так что я прочитал его письмо, вышел из здания почты на Агриппа, 42, булгаковская Голгофа, проклятое место; вышел и упал, и чуть не умер, как фен или как ребе Бунем, но, слава богу, меня очень быстро доставили в больницу, и там я родился еще раз и снова – седьмое мая.

– Вы помните, сколько вам лет? – спрашивает меня голос.

Помню. Двадцать шесть.

– Все будет хорошо, – говорит голос.

Пытаюсь улыбнуться. Не получается.

Сейчас – в тридцать – тоже пытаюсь, и тоже не получается. Ну потому что знаю, что хорошо не будет. А еще я знаю, что будет играть, когда меня убьют. «Скованные одной цепью». НАУ. И это будет хорошо. Я про НАУ. И я улыбаюсь.

Ну а Богу все равно, есть он или нет.