Черная Книга Арды

СОТВОРЕННЫЕ: Четверо

Век Тьмы

…Когда Светильники рухнули — он, забытый, потерянный в рождающемся мире, увидел темноту. Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания покидали его. И он упал — слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе.

Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него вода — холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло неба. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз посмотрела Ночь. Он не мог понять — что это, где это, почему? Это — Тьма? Это — Свет? И вдруг сказал себе — это и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Вечность смотрела ему в лицо, он слушал шепот звезд и называл их по именам, и, тихо мерцая, они откликались ему. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина — жемчуг. Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи трепал его темно-золотые длинные волосы. Он именовал Тьму — Ахэ и звезды — Гэле, а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи, — Эрэ. И казалось ему, что Эрэ — не просто Огонь, а еще что-то, но что — понять не мог. Он полюбил искать слова и давать сущему имена — новые в новом мире.

Он сделал первый шаг по земле и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел первый Рассвет и Солнце, Закат и Луну; удивлялся и радовался, давал имена и пел…

Похожий на тонкую свечу из золотого воска, он стоял в Круге Изначальных и пел — о Солнце, раскрывающемся к полудню огненным цветком, о Луне, бледно-золотой на бархате полуночи и опалово-жемчужной в прозрачных нежных рассветных сумерках, об аметисте и пурпуре заката и о прохладно-золотых восходах, о том, как море из черно-серебряного становится прозрачным, золотисто-зеленым, а потом наливается глубокой теплой синью… Он пел, и расплавленное золото солнца плескалось в его глазах…

А потом молчание стеной из ледяного камня обступило его — песнь неба умолкла, остались только неподвижные статуи Круга Изначальных и ровный свет полированного белого камня под ногами.

Это не может существовать.

Но я видел… - качнулось трепетное золотое пламя свечи, Золотоокий протянул руки ладонями вверх — руки, еще хранившие прикосновение солнечных лучей.

Это предчувствие грядущего ?..

…это знак, дарованный Отцом?..

…узор песни для того, что не родилось…

Я видел, повторил Золотоокий. Это — есть.

Неведомое Изначальным не может открыться Сотворенному…

…это наваждение…

… кто соткал его для тебя ?..

Я видел: он был в венце из острого белого пламени, он был облачен в ночь, у него были огненные крылья…

Сжимается кольцо мыслей, дрожит, угасая, пламя свечи:

Ты был с Преступившим?..

…его коснулось Искажение…

…он должен очиститься…

…исцелиться…

Медленно поднимается, размыкая круг, Ткущий-Видения, скользит прочь, маня за собой Золотоокого, — Сотворенный следует за ним, словно зачарованный колдовским взглядом Ирмо.

В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Кто-то легко коснулся его плеча. Золотоокий обернулся — позади стоял один из Сотворенных Ткущего-Видения. У него было много образов: Мастер Наваждений, Сплетающий чары, Песнь-в-сумерках… таким он и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в сумраке садов. Только глаза — завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но эта улыбка была неуловимой, а лицо смутно мерцало в тени темного облака волос, как призрачный лунный цветок. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они отливали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и новое слово раскрылось в нем — Айо.

Я пел — но они не увидели… не поверили мне. Они сказали — это наваждение. Сказали — Искажение… Почему?

Спой для меня, попросил Айо…

Когда смолкла песнь Золотоокого, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза; лицо его в этот миг стало определенным — необыкновенно красивым и чарующим.

Это не наваждение. Ты видел новое.

Но почему тогда ?..

Я не знаю. Я должен увидеть твою песнь сам, - Айо коснулся рукой лба Золотоокого, и тот тихо опустился на землю, сомкнув веки…

…Почва под ногами была мягкой и еще теплой; ее покрывал толстый слой пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире, свое искусство. Наверное, нужно было вернуться, поведать о том, как пуста и безвидна ныне Арда — но ей хотелось попытаться творить самой здесь, где некому запретить ей… И она подумала — не будет большой беды, если я задержусь. Она не думала, что сейчас идет путем Отступника — пытается создать свое. Она не осознала, что видит - видит там, где видеть не должна, потому что в Средиземье — Тьма, и она знала, помнила это, — а во тьме видеть невозможно. Она просто не думала об этом. Она слушала землю. А земля ждала семян. Сотворенная Йаванны прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала — значит, не все погибло, когда Светильники рухнули… То, что могло жить в новом мире, — выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой, рассыпчатой земли: земля была черной, как Тьма, и, как Тьма, таила в себе жизнь. И Сотворенная пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце, и Луну, и Звезды — но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. А юные ростки тянулись к небу, и вместе с деревьями и травами поднимался к небу ее взгляд. И она забыла о Валиноре, захваченная красотой живого мира.

Но в мире тяжело быть одному — и потому появились на земле поющие деревья и говорящие цветы, и цветы, что поворачивали свои головки к Солнцу всегда, даже в пасмурный день. И были цветы, что раскрывались только ночью, не вынося Солнца, но приветствуя Луну. Были цветы, что зацветали только в избранный день, и не каждый год случалось такое. Ночью Колдовства Сотворенная шла среди светящихся зловеще-алых цветков папоротника, которые она наделила спящей душой, способной исполнять желания; со дна прудов всплывали серебряные кувшинки и мерно покачивались на черной воде и Сотворенная шла в венке из мерцающих водяных цветов… Она давала души растениям, и они говорили с нею. И пробужденные духи живого обретали образ и летали в небе, качались на ветвях и смеялись в озерах и реках.

Здесь, среди живых ростков юного мира. Сотворенная обрела, отыскала свое имя: Весенний Лист.

Она вырастила растения, в которых хотела выразить двойственность мира: в их корнях, листьях и цветах жили одновременно смерть и жизнь, яд и исцеление. Но более всего ей удавались растения, что были совсем бесполезны, те, смысл которых был лишь в их красоте. Запах, цвет, форма — ей так нравилось колдовать над ними! Она была счастлива. Она не торопилась, да и не хотела возвращаться. Ей почему-то казалось — все, что она создала, будет отнято у нее, перестанет быть… Но она гнала эти мысли.

В тот день она разговаривала с полевыми цветами:

Что за польза от вас? Что мы скажем госпоже Йаванне в вашу защиту? Никакой пользы. Только глазки у вас такие красивые… Ч/по же мы будем делать? Как нам оправдать наше существование, чтоб не прогнали нас?

Мы скажем, что мы красивы, что пчелы будут пить наш нектар, что те, кто еще не родился, будут нами говорить… Каждый цветок станет словом. Разве не так ?

Весенний Лист обернулась. Стоявший у нее за спиной был высоким, зеленоглазым, с волосами цвета спелого ореха. Одежда его была цвета древесной коры, а на поясе висел охотничий рог. Сильные руки были обнажены до плеч, волосы перехвачены тонким ремешком. Весенний Лист удивленно посмотрела на пришельца.

Кто ты? - спросила она. — Зачем ты здесь?

Я из Сотворенных Ороме, Ищущий-следы. А зачем… Здесь сотворенное мной не назовут лишним. Здесь никто не запретит им быть. Здесь их не настигнет Стая. Я дал своим творениям клыки и когти — но от Стаи это не защищает… а потом приходит Ороме и говорит тому, что создано мной, — не будь. Он не карает меня. Меня для него нет — хотя я его Сотворенный. Он — орудие Замысла.

Весенний Лист коротко вздохнула: значит, она была права, медля с возвращением. Значит, не зря укрыла свои творения здесь, в землях, забытых Изначальными. Если Охотник скажет — не будь, думала она, если скажет это хотя бы одному моему творению — не станет части меня…

Мера для всех творений — Замысел, Польза и лишь потом — Красота, говорил Ищущий-следы. Наверное, Охотник прав: созданного мной нет в Замысле — а может, дело в том, что я не предназначен творить… Не предназначен — Им. Но они красивы — посмотри!..

…Весенний Лист больше не была одна: вместе шли по земле Сотворенные Ороме и Йаванны, и не хотелось им расставаться — они создавали Красоту. Ищущий-следы сотворил птиц для ее лесов и разноцветных насекомых — для трав и цветов; зверей полевых и лесных и гадов ползучих; и рыб для озер, прудов и рек. Все имело свое место, все зависели друг от друга, и все прочнее живая Красота связывала Ищущего-следы и Весенний Лист.

Но то здесь, то там встречались Сотворенным существа, неведомо кем приведенные в мир: птицы-бабочки, похожие на россыпь драгоценных камней, кружили над причудливыми цветами, которые Весенний Лист создала в теплых землях; или крылатая рыба вдруг вспарывала гладь моря; или похожий на лисицу большеухий зверек с темными миндалевидными глазами настороженно выглядывал из-за песчаного холма… А однажды, забравшись высоко в горы. Сотворенные нашли там среди холодного камня цветок, похожий на серебристую теплую звездочку. Словно кто-то был рядом, и этому «кому-то» нравилось удивлять их неожиданными дарами — а иногда он по-доброму подсмеивался над ними. Так было, когда они сидели возле теплой ленивой речушки, а на корень дерева вдруг выбралась пучеглазая рыбешка и уставилась на них в недоумении. Весенний Лист даже вскрикнула от неожиданности, а потом рассмеялась — уж очень чудная была тварь; и в налетевшем внезапно порыве ветра им послышался еще чей-то смех, но чей — они не знали…