Часть 4. Галеон

Позади остались ярко горящие костры, и осточертевшее пиликанье виол, и людской гам, взрывы смеха — благодарение Богу, всё, всё это хмельное, шальное, виноградное безумие осталось позади.

Как и Дидье Бланшар.

Море размеренно и безмятежно накатывалось на берег и отступало, волна за волной, оставляя на гальке кружевную пену и легонько покачивая пришвартованные к причалу шлюпки.

А в душе у Грира бушевал ураган.

Плюнув на все чудо-механизмы близнецов, он рывком вставил вёсла в уключины одной из шлюпок и принялся грести к «Разящему» так яростно, что даже механизму наверняка было бы трудно с ним тягаться. Грир ловил на себе бросаемые исподлобья угрюмые взгляды Морана, неподвижно застывшего на носу лодки, и так же мрачно усмехался углом крепко сжатого рта. Тяжёлое злое возбуждение, нахлынувшее на него там, возле проклятой бочки, требовало выхода, и немедленного.

Грир прекрасно знал, что Моран это понимает. Мальчишка был напряжён, как тетива арбалета, как струна треклятой виолы, но в синих его глазах Грир не видел и тени страха, лишь вызов, да такое же тёмное вожделение.

Если бы cтервец хоть раз опустил перед ним эти упрямые глаза, сдаваясь на его милость!

Если бы хоть раз дал понять, что нуждается в его милости, в его… ласке!

В ласке?!

Проклятье, да если бы Гриру вздумалось приласкать Морана, тот бы просто-напросто руку ему откусил!

Если б сперва со смеху не лопнул, увидев такую его непонятную, непростительную бабью слабость.

Грир был твёрдо уверен, что Моран всегда ждал от него того же, что и в первую их ночь — что Грир будет брать его, ломая. Принуждать. Распинать на койке, с наслаждением слушая, как стоны боли переходят в стоны похоти.

Да, мальчишка всегда ждал от него только этого, поэтому и нарывался до последнего.

И Грир ни разу не заставил его ждать слишком уж долго.

Кровь Христова, да если бы эти синие глаза хоть раз взглянули на него, Эдварда Грира, так, как они смотрели сегодня на Дидье Бланшара!

Ох, Дидье…

Грир стиснул зубы и снова поймал на себе вызывающий взгляд Морана. Стервец будто мысли его читал!

Свирепо выругавшись себе под нос, Грир причалил к борту «Разящего» и на сей раз не отказался от помощи рычагов, поднимающих шлюпку наверх.

Палуба была пуста. Даже часовые удрали на берег — воистину детская беспечность экипажа «Маркизы» была заразной, как чума!

Не удержавшись, Грир с силой саданул кулаком по планширу и мрачно повернулся, наблюдая, как Моран легко перемахивает через борт — тонкой и гибкой тенью.

Будто танцуя.

Надо поскорее отправиться к чёртовой матери — в свою каюту, остаться там наедине с бутылкой рома и…

— Иди уже напейся и остынь, — бросил Моран, всё с тем же вызовом прожигая его глазами — насквозь, до костей и требухи. — И подрочи на Ди… раз тебе всё равно не видать его, как своих ушей.

«Ну почему ты просто не убрался молча прочь, щенок? — тоскливо подумал Грир, одним ударом сбив его с ног. А потом поднял с палубы за шиворот и толкнул впереди себя — в каюту. — Ну почему, чёрт тебя раздери?!»

* * *

Утром капитан «Разящего» тысячу раз пожалел о том, что вообще родился на свет Божий. К адской головной боли, раскалывавшей ему череп, будто индейский томагавк, прибавлялось отвратительное чувство вины, горячей жёлчью разъедавшее душу.

И деться от этого чувства было совершенно некуда.

Кое-как разлепив запухшие веки, Грир с тоской оглядел пустую, провонявшую сивухой и похотью каюту и длинно выругался.

Не помогло.

Вот томагавк гурона — тот действительно помог бы. Раз и навсегда.

Грир еле-еле сполз с койки, пошатываясь, вывалился на палубу, отлил за борт и хмуро осмотрелся по сторонам.

Мелкая зыбь тошнотворно покачивала «Разящий», рассветные лучи солнца нестерпимо резали глаза, суки-чайки плюхались на воду с хриплыми воплями, да ещё и охорашивались при этом, как бабы, а деревушка на берегу, чтоб ей провалиться, будто вымерла после буйной пьяной ночи — даже собаки не лаяли.

Тоже пьяные небось.

И на борту «Разящего» было тихо, как на погосте.

Моран где-то растворился, слава Всевышнему.

А забубённая команда фрегата, видать, ударилась в загул, совершенно забыв о своих прямых обязанностях. Как и команда «Маркизы».

Грир поразмыслил над тем, не вздёрнуть ли ему самолично каждого третьего, когда паршивцы наконец соизволят вернуться на борт. Или, что ещё лучше, каждого второго. Чтоб оставшимся поганцам, включая экипаж «Маркизы», впредь было неповадно… неповадно…

Он закрыл глаза и снова тоскливо выругался.

И тут где-то на юте раздался невнятный шум. Вроде как плеск вёсел и чьи-то приглушенные голоса.

Проклятущие раздолбаи вернулись? Да нет, они бы драли глотки похлеще, чем крачки на гнездовье. Тогда кого там черти принесли?

Мимолётно пожалев, что при нём нет ни ножа, ни пистолета, Грир направился на ют, бесшумно ступая босыми ногами по палубе и чутко прислушиваясь.

Не доходя до юта, он внезапно замер.

Моран, стоя у борта, протягивал кому-то руку, помогая вскарабкаться наверх.

Дидье.

Да быть не может!

— Ты что… с «Маркизы», что ли? Ты разве не на берегу заночевал? — запинаясь, спросил Моран, изумлённый не менее Грира.

— На «Маркизе» ночевал, ага, — безмятежно отозвался Дидье, проводя пятернёй по своим вихрам и смешливо сморщив нос.

Прохвост был свеж, как огурчик, и бодр, как скворец. Будто это и не он вчера упился вусмерть и свалился возле бочки с вином, нетерпеливо дожидаясь, когда его подберёт какая-нибудь лахудра.

— Ну, а эта, как её… — Моран помедлил, нахмурившись. Его мысли двигались в том же направлении, что и мысли Грира. — Аделина?

— Ангелина, — мягко поправил Дидье и, беспечно щурясь на солнце, повёл плечом. — Ночевала в своей постели, nombril de Belzebuth! Или в чужой, откуда мне знать, garГon?

На нём была обычная заношенная моряцкая фуфайка и латаные-перелатаные штаны — никаких свежеотстиранных Ангелиной рубах и вправду не наблюдалось.

Грир поймал себя на том, что облегчённо переводит дух.

— Я сегодня и на ноги не встал бы, — добавил Дидье серьёзно, — если б вчера сразу же не добрался до «Маркизы» и не влез бы под кипяток в нашей баньке.

— Кипято-ок? — так и охнул Моран.

— Ну почти, — широко улыбнулся Дидье, и эта улыбка, будто в зеркале, отразилась на бледном лице Морана.

Перестав улыбаться, Дидье вдруг внимательно вгляделся в это лицо, и канонир ответил ему сумрачным вызывающим взглядом.

Тоскливым взглядом.

Грир едва не зажмурился. Он видел то же, что и Дидье, то, что не хотел видеть — запёкшиеся губы парня, тени под глазами, синяки на шее.

Дидье вдруг рывком сел на корточки и низко опустил голову, пряча глаза.

Повисла мёртвая тишина, и Грир тоже перестал дышать.

— Ди… ты чего? — шёпотом спросил Моран, с невольной гримасой боли присаживаясь рядом. — Ты…

— Прости, — глухо вымолвил тот, не подымая головы. — Я… подставил тебя. Я не хотел, чтоб так вышло. Проклятье, я не хотел!

Всё, что сейчас хотел Грир — немедленно исчезнуть отсюда. Лучше всего — вниз башкой, за борт.

— У нас всегда так, — Моран, покривившись, упрямо вздёрнул подбородок. — Это мой выбор. Брось, Ди.

Он неловко коснулся плеча Дидье, и тот, вскинув голову, порывисто накрыл ладонью его пальцы.

— Бери мою шлюпку и двигай на «Маркизу», — тихо сказал он, помолчав с минуту. — Иди в свою старую каюту, помойся и отлежись.

Вспыхнув до корней волос, Моран отрицательно мотнул головой:

— Вот ещё!

— И-ди, — непререкаемо сказал Дидье и встал, решительно поднимая его с палубы за локти. — Мои оглоеды дрыхнут. А ваши сейчас с берега вернутся. Я тут подожду, пока кэп… проспится. Дело у меня к нему, palsambleu! Иди-иди. Слышишь?

Моран крепко сжал губы, а потом зло выпалил:

— Мне жалость не нужна, понял? Ничья… ничья… а твоя — тем более! Я, может, сам так хотел, понял?! Ну что ты так смотришь? Презираешь меня? Да я сам-то себя…

Он задохнулся, когда Дидье вдруг бережно, но крепко обнял его, удерживая на месте.

— Ш-ш-ш, — шепнул он едва слышно. — Тихо, garГon, успокойся. Я понял. Понял, что ты наказываешь себя за что-то. Понял, что кэп этого не видит. Всё понял.

— Ты слишком чистый, ты… дурак! — отчаянно выдохнул Моран, пытаясь высвободиться. — Где тебе понять?!

— Я? — Дидье коротко рассмеялся, не выпуская его. А потом сказал всё так же мягко: — Помолчи. Не говори ничего. Не сейчас. Постой вот так. Просто постой.

И Моран, снова дёрнувшись было, вскинул на него потрясённые глаза, судорожно вздохнул и остался на месте, безмолвно замерев в его объятиях.

— Eh bien, eh bien, — так же полушёпотом вымолвил Дидье через минуту, разжимая руки. — Вот и хорошо. А теперь иди. Пожалуйста.

Помедлив ещё несколько мгновений, Моран кивнул, не глядя на него, и шагнул к шлюпке.

А Грир бесшумно попятился прочь. У него дрожали руки, а в глотке пересохло так, что он готов был выпить море, как какой-нибудь забулдыга Ксанф из байки про Эзопа.

А ещё ему будто бы на самом деле только что раскроили башку томагавком, и всё, что он подслушал, застряло у него в мозгу почище этого самого томагавка.

И Дидье Бланшар ещё собирался говорить с ним!

Ждал его, будь он неладен!

Грир осушил не море, а кувшин с водой, каким-то чудом оказавшийся у него в каюте, вылив остатки воды себе на макушку. Переодел мятую и вонючую одежду, содрогаясь от отвращения, и нехотя вышел на палубу, пока у чёртова шалопая не хватило ума к нему ввалиться. Нечего было делать Дидье Бланшару в его треклятом логове, пропади оно пропадом!

Появившаяся на борту команда «Разящего», как и его капитан, была помята, похмельна, не галдела, а при виде возникшего на палубе Грира все рассыпались в разные стороны, как воробьи при виде кота.

Дидье тоже не галдел. Он сидел на крышке трюмного люка и задумчиво чесал босой ступнёй лохматый живот плюхнувшейся перед ним на спину чёрной шавке, которую какие-то дурни притащили с берега.

И сам Дидье, и шавка так явно блаженствовали, что Грир не выдержал и пробурчал:

— Что, ни одной сучки не пропускаешь, garГon?

— Почему же, — парень поднялся на ноги, открыто глядя в угрюмое лицо капитана «Разящего». — Пропускаю… иногда.

Это прозвучало даже смешно, но Дидье не фыркнул по своему обыкновению, и Грир, злясь всё больше и больше, сжал челюсти так, что желваки заходили.

— Что хотел-то? — отрывисто спросил он. — Говори и проваливай.

— Галеон, — спокойно и лаконично отозвался Дидье, будто не замечая этих желваков. — Симон… старейшина рассказал вчера, что сюда причаливал испанский бриг. А потом направился как раз к тому островку… к нашему островку, morbleu! Три дня назад.

Грир на секунду закрыл глаза.

Слава пресвятым угодникам!

Самая лучшая новость за последние паршивые сутки.

Наконец-то драка!

— Значит, будет бой, — произнёс Грир с расстановкой, в упор оглядывая парня — от вихрастой макушки до босых ног. — Чего мнёшься? Боишься, что ли?

Неожиданно Дидье улыбнулся, — на левой его щеке обозначилась знакомая ямочка, — а потом посерьёзнел.

— Хочется, чтоб без крови обошлось… но бой так бой. А бояться — я и тебя-то не боялся.

— И зря! — отрезал Грир, вздёрнув бровь. — Без крови ему хочется, видали! Не ты, так тебя, это закон. Пора сниматься с якоря. Всё, убирайся, хватит уже тут… виноград давить.

Он и сам не понял, как это сорвалось у него с языка, и почему-то похолодел. Чувство вины снова обожгло его, как хлыстом.

Дидье на миг глянул вниз, сжав губы, а потом снова поднял чуть потемневшие глаза.

— Моя вина, кэп. С виноградом. С… — Он запнулся. — С Мораном. Он у нас пока. На «Маркизе». Я его позвал. Тоже… моя вина.

— Mea culpa! — зло передразнил его Грир — в памяти некстати всплыла латынь, будто это он сам каялся в исповедальне.

В глотке у него опять пересохло и прямо-таки скрежетало при каждом слове. Больше всего ему хотелось рухнуть ничком на палубу и забыться каменным сном. Или брать на абордаж испанцев, — чтоб пули свистели возле уха, чтоб в руке тяжелела шпага. Чтобы пролилась кровь — своя и чужая, чего так не хотелось Дидье Бланшару.

— Кэп… — проговорил Дидье, вдруг на миг коснувшись его руки, которую Грир с проклятьем отдёрнул. — И твоя тоже, да… но ведь, кроме смерти, нет ничего непоправимого.

И замолчал.

В наступившей свинцовой тишине даже чайки не вопили.

— Ты что городишь, сопляк? — наконец зловеще поинтересовался Грир, сглотнув. — Делать нечего? Так я тебе найду дело! Отправляйтесь на берег за припасами и подымайте якоря!

— Есть! — отсалютовал Дидье, сверкнув обычной своей ухмылочкой, и одним неуловимым движением оседлал планшир.

— Чёрт! — взревел Грир и вскинул руку, собираясь сдёрнуть паршивца вниз и отвесить хорошую оплеуху, но тот уже ласточкой нырнул в глубину. Матросня «Разящего» радостно заорала, глядя, как Дидье, легко вынырнув, со смехом машет им рукой. И широкими гребками плывёт к «Маркизе», на планшире которой повисли, заливаясь хохотом, Марк и Лукас, полуголые, тощие, белобрысые и с самого этого похабного утра весёлые, как чёртовы стрижи.

Бродячий цирк, ей-Богу.

И Грир чувствовал себя в этом цирке не то тигром, не то укротителем, не то тем и другим сразу.

Он витиевато выругался, и все олухи так и брызнули кто куда.

Да что же это за наказание за такое…

…Я и тебя-то не боялся…

…Кроме смерти, нет ничего непоправимого…

Грир опять закрыл глаза. Проклятье, этому засранцу стоило стать исповедником, а не пиратом!

— Моего канонира — на «Разящий»! — сложив ладони рупором, гаркнул он вслед взобравшемуся на борт «Маркизы» Дидье, мокрому и отфыркивавшемуся от воды. — Немед… — Он поперхнулся и махнул рукой. — К вечеру чтоб стоял у пушек!

Про себя Грир поклялся, что отныне не прикоснётся к своему проклятому канониру даже пальцем, не то чтоб чем другим.

Скорей бы уже настичь испанцев и ввязаться в драку!

* * *

Желание Грира сбылось почти через сутки, на рассвете.

«Маркиза» и «Разящий» двигались с такой скоростью, что испанский бриг стал виден, — крохотной точкой на краю безбрежной водной пустыни, — уже часов через десять после того, как оба корабля покинули побережье, где их так гостеприимно принимали.

В суматохе поспешного отплытия, пока на борт грузили визжащих поросят и вкатывали бочонки с вином, Грир всё же углядел, что Дидье Бланшар застыл как вкопанный возле своей шлюпки, любезничая с давешней красавицей, — вырядившейся в белое платье, словно невеста, — Ангелиной.

А углядев, невольно подошёл поближе.

Женщина стояла, напряжённо и странно глядя на Дидье и рассеянно отводя рукой со лба раздуваемые свежим ветром смоляные пряди волос. Босые ноги её утопали в золотистом прибережном песке.

— Я б могла попросить тебя остаться здесь… со мной, — проговорила она негромко и ровно, протягивая ему свёрток, который сжимала в руках — очевидно, с той самой отстиранной ею рубахой. — Но… я никогда не прошу. И если б ты этого хотел, ты б остался сам.

Она сказала это так, будто на берегу никого не было, кроме неё и Дидье, будто не замечала исподтишка устремлённых на них со всех сторон жадных взглядов.

Дидье лишь молча кивнул и принял у неё свёрток, свободной рукой мягко заправив ей за ухо прядку волос, и Ангелина крепко стиснула его пальцы.

— Тебе не такая женщина, как я, нужна, — горько промолвила она. — А такая… чтобы любила жизнь, смеяться, любовь… и тебя, Дидье Бланшар. Даст Бог, ты её встретишь.

— Встречу, ага, — парень вдруг так же горько улыбнулся, тряхнув русой головой. — Обязательно. Может быть, прямо завтра. Разъединственную на всём белом свете красотку, которая меня до самого сердца проймёт. Пулю.

Грир так и ахнул, окаменев.

Застыла и Ангелина.

А потом со всего размаха отвесила Дидье такую оплеуху, что он аж пошатнулся, и по всему берегу прокатилось эхо.

— Молодец баба! — сквозь зубы процедил Грир, а Ангелина яростно зашипела, подступая к Дидье вплотную и сжимая кулаки:

— Ты что мелешь, чёртов ты дурак?! Да как ты смеешь! Ты!

Она задохнулась, глаза её метнули молнию, и Грир решил было, что капитан «Маркизы» схлопочет сейчас ещё одну заслуженную затрещину, но тот поймал женщину за смуглую руку и пылко прижал её к губам.

— Прости, — покаянно сказал он, опуская голову, и потёрся щекой об её ладонь. — Прости, девочка. Я вправду дурак. Ничего со мной не случится, не бойся. — Зелёные глаза его вновь смеялись, когда он поднял голову. — Мне же черти ворожат. Вернее, чертовки, palsambleu! Ай!

Ангелина от души потрясла его, цепко ухватив за уши.

— Тогда я тоже буду ворожить для тебя, Дидье Бланшар, — с силой выпалила она, развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь, а он так и замер, провожая глазами её статную крепкую фигуру.

«Воистину чертовка», — почти уважительно подумал Грир и наконец рявкнул:

— По местам!

И его люди горохом посыпались в шлюпки.

Капитан «Разящего» решительно шагнул было к безголовому шалопаю, чтобы добавить ему ещё пару горячих, но Дидье, искоса глянув на него, стремглав прыгнул в свою лодку рядом с притихшими близнецами и проворно ухватился за румпель.

А на рассвете следующего дня испанцы очутились от них на расстоянии пушечного выстрела, и их корабельные пушки даже отважились на один беспомощный залп в сторону «Разящего». Ядра, впрочем, шлёпнулись в океан, не причинив фрегату значительного ущерба, а потом стрелять стало уже слишком поздно. «Маркиза», как более лёгкая и быстроходная, подоспела к испанцам первой, да и корсары «Разящего» уже с ликованием готовили абордажные крючья.

Грир, который, так и не сомкнув глаз, всю ночь расхаживал по мостику, криво усмехнулся, разглядывая в подзорную трубу перекошенные бледные физиономии испанцев, обречённо наблюдавших за стремительным приближением пиратов.

Их бриг гордо именовался «Эль Халькон», то есть «Сокол», но ничего соколиного в его команде не наблюдалось. Грир мимолётно подумал о том, испугало бы его самого и его людей внезапное появление двух враждебных судов по обоим бортам, и, осклабившись, сплюнул в море.

Душа его и тело жаждали хорошей драки, а если бы с превосходящим противником, так ещё лучше!

Обострённое, воистину звериное чутьё подсказывало ему, что испанцы, несмотря ни на что, не выбросят белый флаг, а будут отбиваться, как загнанные в угол крысы. Самым разумным было бы просто вдрызг разнести их сраную посудину прицельным огнём с бортов обоих судов, но…

Но накануне вечером исповедник и пустозвон Дидье Бланшар всё-таки заявился в его каюту.

Мокрёхонький до последней нитки, — на джутовый коврик у порога аж ручьи полились, — зелёные глаза тревожно блестят из-под спутанных прядей волос, ресницы слиплись стрелками — как тогда, на озере, некстати вспомнил Грир.

За плечом Дидье неотступно маячил Моран — кто бы сомневался.

— Какого беса? — любезно осведомился Грир, неохотно подымаясь с заскрипевшей койки.

— Пощади их, кэп, — глухо вымолвил Дидье, продолжая глядеть на него исподлобья — упрямо и умоляюще.

— Кого это? — устало поинтересовался Грир, хотя прекрасно понял — кого, и от этого понимания мгновенно рассвирепел. И правда — какого беса?! — Ты что, не соображаешь, что если мы их отпустим живьём, то все Карибы…

— …все Карибы и так узнают про галеон, — мотнув своей мокрой башкой, нетерпеливо перебил его Дидье. — Ты что, боишься кого-то, кэп?

— Поговори, поговори, — вкрадчиво предложил Грир, усмехнувшись. — Хочешь рискнуть дочкиным приданым, ты… чистоплюй?

Он рассвирепел ещё и потому, что точно знал — не откажет. Сделает так, как просит этот малахольный, уподобившись ему, это он-то, Грир-Убийца!

— Потому и не хочу их крови — из-за Ивонны, — чёртов сопляк опять тряхнул головой. — Бога ради, кэп… пожалуйста!

Голос его сорвался.

«Ох, как бы я хотел, чтобы ты просил меня о другом… как бы я заставил тебя просить, Дидье Бланшар, — опять совершенно некстати подумал Грир, сжимая кулаки и от всей души надеясь, что его лицо остаётся невозмутимым, хотя от страстной мольбы, звучавшей в этом хрипловатом голосе, всё у него внутри аж зашлось. — И как бы ты сладко просил…»

Он очнулся, поглядев в сузившиеся глаза Морана, и бессильно выругался.

— Чёрт с тобой, — бросил он, отвернувшись. — Не полезут на рожон — пусть живут. Проваливайте отсюда.

Грир не поворачивался до тех пор, пока за его спиной не скрипнула, осторожно закрываясь, дверь каюты, а повернувшись, едва удержался от искушения чем-нибудь в эту дверь запустить. Хотя бы вчерашним спасительным кувшином.

И вот теперь он стоял на палубе «Разящего», в тяжёлой кирасе, давившей на плечи, с саблей и пистолетом в руках, готовясь к абордажу и понимая, что испанцы не сдадутся так запросто, как об этом мечтал Дидье Бланшар.

Которого он прямо сейчас с наслаждением вздёрнул бы на рею кверху ногами. Потому что с оборвавшимся сердцем увидел, как распроклятый босяк лихо прыгает с борта «Маркизы» — без кирасы, без шлема, — в самую гущу боя, словно в свою клятую бочку с виноградом.

Вчерашние слова Дидье отчётливо зазвучали прямо в ушах у Грира.

«…разъединственную красотку… до самого сердца проймёт… пулю».

Нарочно нарывается, что ли, стервец?!

Капитан «Разящего» утёр выступившую на лбу испарину, отчаянно переглянувшись с Мораном, который только что выскочил из трюма от своих пушек и тоже застыл, как громом поражённый, пялясь на палубу «Эль Халькона». Попробовал бы он не надеть кирасы!

— Иди прикрой этого дурня! — прорычал Грир.

Моран и без его приказа уже перемахнул абордажный мостик и мчался к Дидье, по пути уложив какого-то бородатого верзилу с аркебузой в руке.

А Грир, стиснув зубы, прыгнул следом за ним на палубу брига и принялся пробиваться наверх, к капитану этой сраной посудины, которого легко можно было отличить от других по полному боевому облачению, — вот уж кто о себе позаботится! — а также по надменной выправке и по тому, как властно он сыпал приказами.

Кисло воняло пороховой гарью, отборная многоязыкая брань висла в воздухе, как сизый дым, испанцы медленно отступали к баку, но ясно было, что без приказа капитана они не бросят оружия.

— Сдавайтесь! — взревел Грир, оглушив скользящим ударом сабельной рукояти вставшего на пути черноволосого мальчишку в залитом кровью кожаном нагруднике. В этом сопляке ему вдруг почудился Моран, и рука его дрогнула. Он пинком отшвырнул безжизненно обмякшее тело к борту и снова повернулся к испанскому капитану, до которого оставалось несколько ярдов:

— Сдайся, jiho de la puta! Спаси своих людей!

Тёмные глаза испанца сверкнули бессильной злобой сквозь прорези стального шлема. Чуть помедлив, он уронил руку со шпагой и сдавленно прохрипел:

— Santa Maria… Madre de Dios…

Грир устало и длинно выдохнул, мельком со странным удовлетворением подумав, что чертяка Дидье может радоваться, чтоб ему провалиться — кровь пролилась, но трупов, насколько он мог судить, бегло оглядев захваченное судно, было не так много, а в его команде были только легко раненные. Он вновь быстро осмотрелся, тревожно ища глазами Дидье и Морана, которые вот только что маячили возле мачты, оттесняя к ней испанского офицера, орудовавшего шпагой, как безумный.

Да где же они, чтоб их черти взяли?!

Грир снова с облегчением выдохнул, встретившись взглядом с Дидье, летевшим на мостик с шальной улыбкой на губах, — стервец был цел и невредим, и бурые брызги крови на его рубахе были брызгами чужой крови, — воистину его ангел-хранитель не дремал…

Или те чертовки, что ему ворожили? Тиш Ламберт, например?

И тут кто-то словно толкнул Грира в плечо.

Стремительно обернувшись, он только успел увидеть, как тот молокосос, которого он несколько минут назад, бесчувственного, отшвырнул к борту, трясущимися руками подымает невесть откуда взявшийся пистолет.

Целясь прямёхонько в грудь Дидье Бланшару.

«… до самого сердца проймёт…»

Грир не колебался ни на мгновение. Он понятия не имел, выдержит ли его старая изношенная кираса удар пистолетной пули, как она исправно выдерживала до этого удары сабель, шпаг и индейских стрел. Он только знал, что Дидье не должен погибнуть — вот и всё.

Чтобы встать между ним и летящей смертью, Гриру достаточно было просто шагнуть под выстрел.

И он шагнул.

Удар был таким, что мир перед его глазами враз померк, а дыхание оборвалось. Боль прорубила грудь, и только через несколько мгновений он осознал, что жив, что всё-таки дышит, что старуха-кираса выдержала и спасла его в очередной раз от другой старухи — с косой.

Его отбросило назад, прямо на Дидье, который, подхватив его, не смог удержаться на ногах, и оба они грохнулись на доски мостика, почти что под ноги остолбеневшему капитану испанцев.

Тот в полном ошеломлении ещё раз помянул Пресвятую Деву, а Грир, глянув в отчаянно расширившиеся глаза Дидье, кое-как отпихнул его от себя, с хрипом вобрал воздух полной грудью и проскрежетал:

— Idiota de los cojones! Моран! Не трожь!

Канонир «Разящего» уже замахнулся саблей на прижавшегося к борту окровавленного мальчишку, но, услышав приказ Грира, только свирепо сплюнул и кинулся к нему. Глаза у него блестели тем же отчаянием, что и глаза Дидье, и это очень удивило Грира, но он подумал, что Моран, конечно же, испугался за этого проклятущего обормота.

Руки и ноги у Грира ходили ходуном, когда он поднимался с палубы, оперевшись на плечо Морана. Но он тут же оттолкнул канонира, как до этого оттолкнул Дидье, и бешено процедил сквозь стиснутые от боли зубы:

— Соберите на «Маркизу» всех этих испанских сhungos, живых и дохлых, и выкиньте где-нибудь, por que cono!

Про себя он решил, что «Эль Халькон», почти не пострадавший при абордаже, ему ещё пригодится. На худой конец, можно было бы подарить его маленькой ведьме Жаклин, которой так не повезло с супругом.

Грир мрачно усмехнулся, ощутив во рту знакомый медный привкус крови, и машинально утёр ладонью прокушенные губы.

Он только мельком глянул на белого, как мел, Дидье Бланшара и тут же отвернулся.

* * *

Очутившись наконец у себя в каюте после того, как часть команды его фрегата перекочевала на «Эль Халькон», «Маркиза» высадила уцелевших испанцев во главе с капитаном где-то на побережье, а кровь с палубы захваченного брига была смыта, Грир кое-как распутал ремни спасительной кирасы и с превеликим облегчением грохнул её на пол.

Самое смешное, что он отлично понимал Дидье — боевая броня была очень тяжёлой и адски стесняла движения. Но, Господь свидетель, Грир просто покрывался ледяным потом, представляя себе, что это кровь Дидье сейчас смывали бы с палубы «Эль Халькона».

Он передёрнулся, пытаясь наконец изгнать из головы эту картину, и покривился от нового укуса боли, торопливо скидывая с плеч поддоспешник.

Раскрыв шкафчик в углу, он достал оттуда бутылку с лучшим лекарством — ромом. Присев на койку, содрал зубами пробку и щедро глотнул прямо из горлышка.

Рот и горло загорелись пламенем, и хмель враз ударил в голову.

Вот и славно.

Сейчас полегчает. Сейчас он наконец перестанет видеть, как тело Дидье, завёрнутое в парусину, медленно опускается в океанскую бездну с пушечным ядром в ногах.

О том, что сам он вполне мог отправиться на дно в парусине вместо савана, Грир подумал лишь вскользь. Так же, как и о том, что святой апостол Пётр пинком развернёт его от райских врат по направлению к геенне огненной, едва улицезрев.

Оба паршивца — Дидье и Моран — были живёхоньки и здоровёхоньки, по тысяче чертей им в глотки! Вот что было главным.

И конечно же, стоило ему об этом подумать, как канонир «Разящего» и капитан «Маркизы» даже без стука ввалились в его каюту и статуями застыли у порога.

Глаза у обоих блестели прежней тревогой, а Дидье крепко прикусил нижнюю губу. Парень успел сменить испятнанную чужой кровью одежду на свежую, но осунувшееся лицо его было всё ещё вымазано пороховой копотью.

— Пошли нахуй, — исчерпывающе высказался Грир, тяжело глянув на них, отставил на столик бутылку и снова невольно поморщился, расстёгивая нижнюю рубаху.

— Дай помогу, — Моран шагнул к нему, тоже почему-то морщась.

— Я тебе куда велел идти? — устало осведомился Грир, не отстраняясь, впрочем, от его рук, неловко потянувших рубашку с плеч.

Странное тепло — и не только от рома — разлилось у него внутри, когда он почувствовал осторожное прикосновение тёплых пальцев — под виноватым и смятенным взглядом зелёных глаз Дидье Бланшара.

Тепло и неимоверную радость — вот что он ощущал. Потому что оба засранца с такой тревогой на него пялились. Потому что чертяка Дидье был жив и, видит Господь, обязан именно ему, Гриру, этой самой жизнью. Обязан тем, что его бесшабашная душа не взлетела в райские кущи, — вот уж кого апостол Пётр принял бы без колебаний, — а ладное тело не отправилось на корм рыбам.

Воистину, как раз ангел, хранивший Дидье, так вовремя подтолкнул Грира на палубе «Эль Халькона»?

Моран так и охнул, сняв наконец с Грира рубашку и онемело уставившись на его грудь.

Тот тоже скосил глаза вниз — огромный багрово-чёрный кровоподтек расползался по всей правой стороне груди там, где броня кирасы вдавилась в рёбра под ударом пули.

— Б-будто лошадь лягнула, — ошеломлённо пробормотал Моран.

— Прости, кэп! — одновременно с ним выпалил Дидье и снова крепко и отчаянно закусил губы.

Если б мог, Грир, право слово, ликующе прыгал бы, как выпущенный на волю школьник, при виде этих прикушенных в отчаянии побелевших губ, но он лишь проворчал, в упор рассматривая парня:

— Я тебе не девка и не кюре какой-нибудь, чтоб тебя прощать. Бог простит. Только вот что… — Он помедлил, всё с тем же удовольствием наблюдая, как Дидье опускает вихрастую голову, и как напрягается рядом Моран. — В любой следующей стычке ты либо надеваешь броню, либо сидишь запертым в трюме, вот и всё. Выбирай сам, garГon, я тебя не неволю.

Моран нервно хмыкнул, и Дидье яростно сверкнул глазами в его сторону, отчего тот ещё пуще разулыбался.

— Tabarnac de calice! — бессильно воскликнул наконец Дидье. — Она же тяжеленная, как… как конь, броня твоя! И… и это несправедливо — в трюм!

Теперь рассмеялся и Грир, не выдержав. А оборвав смех, вкрадчиво спросил:

— И много коней ты перетаскал, garГon? — Не дожидаясь ответа, он спокойно продолжал: — Тебе дай волю, ты бы не только без брони, но и без штанов бы носился, разве нет? Но ты теперь — капитан. Видел, как капитан «Эль Халькона» был снаряжен?

— Это ему не помогло, palsambleu! — строптиво вскинувшись, отпарировал Дидье.

— Зато мне помогло, — с ударением на каждом слове медленно проговорил Грир, не спуская с него жёсткого взгляда. — Если б не эта броня, я бы здесь не сидел. Подсказать, где бы я был? — И, поскольку Дидье, вновь повесив свою бедовую голову, упорно молчал, Грир беспощадно закончил: — И не толкуй мне тут про справедливость, потому что как раз по справедливости вот эта вот твоя разудалая жизнь, которой ты играешь, как младенец волчком, принадлежит мне. Понял? Мне!

Дидье зыркнул исподлобья, и на его замурзанном смятенном лице так явственно проступило: «Ещё чего!», что Грир опять едва не расхохотался. Однако капитан «Маркизы» упрямо вымолвил:

— При случае я отплачу тебе тем же!

— Мне этого не требуется, — легко и почти ласково ответил Грир.

У него просто пальцы заныли от желания запустить их в нечёсаную гриву этого паршивца, подтянуть его к себе близко-близко и уставиться в блестящие, сердитые и виноватые глаза.

Чтобы тот понял наконец… понял, что ему не уйти.

Святые угодники, да Грир готов был благословлять того испанского сосунка, который так кстати выпалил из своего сраного пистоля и сделал Дидье Бланшара его, Грира, должником!

— Я не собираюсь менять свою жизнь на твою, — закончил он с силой. — А если тебя так уж смущает, что ты теперь мне обязан… — Он выдержал длинную паузу и ехидно усмехнулся: — Тогда верни должок чем-нибудь другим.

Дидье настороженно сузил глаза:

— Это чем же?

— Я подумаю, — кротко отозвался Грир, машинально потирая грудь, на которой всё ещё болтался крестик Тиш Ламберт. — Подумаю и скажу. Потерпи немножко, garГon.

Дидье просверлил его взглядом и вихрем вылетел из каюты — вихрь этот был прямо-таки ощутимым, как порыв пустынного самума… и Грир опять беззвучно хохотнул.

— Чего ты от него хочешь? — угрюмо и напряженно осведомился Моран, молчавший всё это время.

Милостивый Боже, до чего же приятно было дразнить этих двух стервецов! Не всё же им его изводить…

Поглядев в синие сумрачные глаза своего канонира, Грир внезапно и абсолютно честно признался, улыбаясь во весь рот:

— Хочу его одеть.

— Чего-о? — изумлённо протянул Моран, не веря своим ушам.

— Хочу, чтобы он выглядел как капитан, а не как бродяга с большой дороги, — терпеливо разъяснил Грир. — Ты посмотри, в чём он ходит — как с пугала снял, пресвятые угодники! Только не проболтайся ему, а то шкуру спущу.

Моран машинально помотал головой, а потом плюхнулся на койку рядом с ним и облегчённо прыснул:

— Ты его не заставишь!

— Посмотрим, — прищурился Грир и наконец спохватился: — А ты чего тут расселся? Я тебя не звал. Проваливай.

Перестав улыбаться, Моран взглянул на него в упор и нерешительно пробормотал:

— Помочь тебе? — и неловко кивнул на его грудь. — Перевязать?

— Обойдусь, — буркнул Грир. И опять внезапно для себя добавил, когда насупившийся Моран уже стоял у двери каюты: — Я и тебя бы прикрыл, как его, понял? — И, дождавшись едва заметного кивка, устало закончил: — А если понял, выметайся.

* * *

Грир позволил себе всего лишь день отлежаться в каюте, после того, как «Разящий», «Маркиза» и «Эль Халькон» встали на якорь у рифов, окружавших пресловутый островок, который на некоторых картах и лоциях значился как Сан-Карлос, а на некоторых и вовсе никак не был поименован.

Едва поднявшись, он вызвал к себе Морана и с ходу потребовал принести запасную кирасу, на что тот понимающе кивнул.

Дидье Бланшара следовало начать натаскивать, и немедленно — отпустив команду испанского брига, Грир будто поднял над «Разящим» флаг с надписью: «Все сюда! Здесь происходит что-то любопытное!»

Надо было готовиться к худшему — к нашествию непрошеных гостей, одновременно ведя поиски галеона.

— Господь не обещал… Моисею… что будет легко, — прохрипел Грир себе под нос и охнул, вздевая на плечи броню. И вправду тяжеленная, как… как конь.

Хмыкнув, он взял в руки шпагу и сделал несколько выпадов. Тело ныло и стонало, но слушалось. Он по опыту знал, что дальше будет легче.

Отлично.

Он прихватил вторую шпагу и вышел на залитую утренним светом палубу фрегата. Там, у шлюпки, его уже ждал Моран, чьи глаза так и вспыхнули при виде шпаг, и он, не дожидаясь приказа, помчался к себе, чтобы тоже надеть кирасу.

Грир с насмешливым интересом покосился в сторону «Маркизы».

Дидье Бланшара ожидало весёленькое утро, но он об этом и не подозревал.

На палубе «Маркизы» царили мир, тишина и во человецех благоволение. Никто не орал, не надрывал животики со смеху, не пел и не плясал, как оголтелый. Со стороны камбуза доносилось дивное благоухание свежеприготовленного завтрака, для которого явно не пожалели специй, а вся маленькая команда брига жизнерадостно рассаживалась в тени полубака, готовясь этот самый завтрак смести.

Сервирован он, кстати, был на расстеленном тут же ковре, где стояли миски с овощным рагу и ячменными лепёшками, а вокруг в беспорядке были разбросаны яркие разноцветные подушки.

— Прямо сераль какой-то… — язвительно протянул Грир, удовлетворённо глядя на то, как ошалело подскочили Марк и Лукас. Последний, успев набить рот едой, даже поперхнулся, и Дидье с размаху хлопнул бедолагу по тощей спине. А потом хмуро отставил в сторону собственную непочатую миску и одним пружинистым движением поднялся на ноги.

Видя, как он угрюмо косится на их боевое снаряжение и на третью кирасу в руках у Морана, Грир сразу перешёл к делу:

— Надевай-ка свою новую кирасу, garГon, и бери шпагу, если не хочешь в следующем бою сидеть в трюме. Давай-давай.

— Ух ты! — Лукас тоже стремительно вскочил, небрежно отгребая в сторону ковёр и отпинывая подушки. Грир мельком подумал о том, что этого белобрысого воробья тоже стоило бы поднатаскать для боя. От второго близнеца толку ждать не приходилось, а вот этот явно не боялся хорошей драки.

— Bon matin! — скорбно пробурчал Дидье, ероша свои выгоревшие вихры.

— Доброе утро, — степенно отозвался Грир. — Не трусь, garГon — ты меня, больного дряхлого старикашку, и в кирасе враз одолеешь.

— На «слабо» меня ловишь, а, кэп? — нахмурился Дидье, увидев его волчий оскал, и чертыхнулся, принимая на плечи тяжесть железа. Фуфайка его была плотной, а плечи — крепкими. Выдюжит, решил Грир.

Марк бочком подобрался к своему капитану и тихо спросил:

— Может, ты поешь всё-таки сперва?

— Драться лучше с пустым животом, малыш, — рассеянно отозвался Дидье, пока Моран помогал ему затягивать завязки кирасы. — Принеси-ка шпагу из моей каюты. — Он остро глянул через плечо на Морана. — Тоже хочешь со мной драться?

Тот молча кивнул, не сводя серьёзного взгляда с лица Дидье.

— Кто останется в живых, тот и позавтракает, — тяжело вздохнул Дидье и тут же фыркнул, увидев, как вытянулась физиономия Марка. — Тащи сюда мою шпагу, говорю!

Сверкнув глазами, он схватил принесённую наконец шпагу.

Уже через минуту Грир понял — драться парень умеет, у него твёрдая рука и отменная реакция.

Но чёрт возьми, он его щадил! Щадил его, Эдварда Грира!

Капитан заметил эту откровенную наглость ещё тогда, когда Дидье с прищуром посмотрел на солнце и встал так, чтобы лучи не слепили противника.

Противника!

Уму непостижимо.

Грир был тронут до глубины души и одновременно рассвирепел так, что аж в глазах зарябило — похлеще, чем от солнечных лучей.

Да за кого его принимал этот щенок — действительно за дряхлого старикашку или за калеку?!

— Дерись как следует, зас-сранец! — заорал он, яростно и неудержимо тесня Дидье к планширу.

Кираса явно стесняла движения парня, но защита его была прочной, как сталь этой самой кирасы — Грир повсюду натыкался на стену этой защиты.

Но Дидье не нападал. Он только отбивался.

— Мы же не в бою, кэп! — проорал он в ответ, тяжело дыша. — Зачем это? Тебя же чуть не убили… из-за меня!

Клинок его шпаги со скрежетом отразил новый удар.

«Ладно же, чёртов ты сын, чистоплюй треклятый, я тебя заставлю шевелиться!» — мрачно подумал Грир, делая очередной выпад так, будто бы шёл в атаку снизу, но собирался закрутить перевод наверх. На этот трюк Дидье и попался, перейдя на верхнюю защиту.

Есть!

Его штанина чуть выше колена, прочерченная остриём шпаги Грира, стремительно окрасилась алым. Марк позади них горестно ахнул, Лукас выругался, но Дидье даже глаз не опустил.

— Атакуй, ч-чёр-рт бы тебя уже!.. — прорычал Грир. — Без штанов оставлю!

А этот малахольный, наоборот, отступил на шаг и встал, улыбаясь — кисть руки на уровне пояса и отведена влево, острие шпаги смотрит вниз. Грир на миг даже застыл от неожиданности, остановив свой летящий клинок… и тут Дидье снизу вверх нанёс по его шпаге скользящий удар, и та птицей взмыла в небо, блеснув на солнце.

И конечно же, прохвост так и остался стоять, весело лыбясь, вместо того, чтоб расплатиться с обезоруженным противником хотя б такой же царапиной, которой тот его только что пометил.

Близнецы за спиной радостно завизжали, а Моран вдруг сорвался с места, бросив Гриру запасной клинок. Глаза его пылали.

— Потанцуем? — азартно выкрикнул он, становясь в боевую позицию и салютуя Дидье своей шпагой.

Тот вскинул бровь, глядя на них двоих, и смех его прозвучал музыкой:

— Ну давайте!

И наконец ринулся в атаку.

Клинок его свистел в воздухе и мелькал перед глазами, выписывая петли и восьмёрки, и, чёрт побери, им даже пришлось попятиться — дальше и дальше, отбиваясь и дожидаясь, пока Дидье хоть чуть-чуть выдохнется… а Грир ошалел, вдруг услышав, что тот задорно напевает вполголоса — напевает, и вправду как на каких-то танцульках!

Они с Мораном переглянулись, начиная вновь теснить Дидье к борту, как вдруг к нему молнией метнулся Лукас. Пацанёнок уже не улыбался, губы его были плотно сжаты, а в руке он стискивал шпагу Грира — ту самую, что Дидье выбил у него несколько минут назад.

— Нечестно — вдвоём на одного! — со страстным вызовом кинул он, решительно встав рядом с Дидье, и Грир невольно подумал, что не ошибся в этом сопляке — яйца у него были. В отличие от братца.

Впрочем, в братце Грир как раз ошибся, что выяснилось сразу же.

— Эй, Лукас, говорю же — мы не в бою! — сердито выпалил Дидье, тоже перестав улыбаться. Брови его сошлись к переносице, а потом он взглянул куда-то за спины Грира и Морана, и глаза у него округлились.

Капитан «Разящего» попытался оглянуться, но было уже поздно. Какая-то чёртова штуковина ударила под колени сначала его, а потом Морана, и оба они не смогли удержаться на ногах, как ни старались. Изрыгнув непотребное ругательство, Грир бухнулся на палубу, радуясь тому, что «Разящий» и «Эль Халькон» находятся по другому борту «Маркизы», и никто из его команды не видит этого позорища.

— Что за хрень?! — прохрипел наконец Грир, недоумённо таращась то на шлёпнувшегося рядом Морана, то на странную чертовщину, которая напоминала… напоминала….

— Это швабра. Механическая швабра, — изрёк Моран, кусая губы, и уткнулся лбом в колени. — Бог ты мой… нас победила швабра!

Плечи его затряслись от хохота.

— Лукас же без кирасы, — торопливо пояснил Марк, осторожно пробираясь мимо них и со всех ног кидаясь к брату и Дидье.

— Да чтоб вам всем! — от души пожелал Грир, тоже не в силах удержаться от смеха.

А Дидье молча положил шпагу, потом сбросил на палубу грохнувшую кирасу и с наслаждением потянулся всем телом:

— Ух, и тяжёлая всё-таки, зараза, nombril de Belzebuth!

— Тренироваться надо, — назидательно произнёс Грир, следуя его примеру.

— Я буду, буду, — пообещал Дидье кротким голосом мальчика из церковного хора и наконец прыснул. — Ну что? Все живы? Тогда давайте уже завтракать, а? — И рассеянно глянул туда, куда ему указал глазами Грир — на прореху в своих штанах, где краснела длинная царапина. — Patati-patata!

* * *

Дидье выполнил обещание, упражняясь на шпагах каждый день, вместе с Лукасом и Мораном, в кирасах и без. Грир больше не вмешивался в эти игрища, рассудив, что негоже битому волку участвовать в щенячьих забавах… тем более, что наглые щенки вполне могли устроить ему какой-нибудь дурацкий сюрприз, наподобие той прегнусной швабры, и выставить его на смех. Нет уж, спасибо.

Но он постоянно краем глаза следил за тем, как сопляки на палубе «Маркизы» сперва дрались — и неплохо дрались, чёрт подери! — а потом хохотали и возились, как настоящие щенки, и… что греха таить, он им люто завидовал.

Продолжая яростно держать данное самому себе слово, Грир не прикасался к Морану и пальцем, и, хотя днём они понимали друг друга с полуслова, ночи — паскудно долгие — каждый из них проводил в одиночестве собственной каюты. Грир даже запирался изнутри, подальше от любого соблазна, — ну не дурь ли? — и Моран однажды ехидно поинтересовался у него:

— Боишься, что тебя русалки утащат, что ли?

И Грир понял, что мальчишка всё-таки наведывался к его каюте. Понял, сжал челюсти до хруста и промолчал.

В итоге он чувствовал себя прямо каким-то грёбаным монахом-отшельником, одиноко торчащим в своей келье и старательно умерщвляющим грешную плоть.

После таких подвигов воистину не стоило валяться на чужой палубе в куче полуголых паршивцев, будто бы на собственном корабле нечем было заняться.

Заняться действительно было чем. Пресловутый галеон с большой вероятностью находился именно там, где они и ожидали, подтверждением чему становились его обломки, какая-то утварь и монеты, поднимаемые со дна ныряльщиками, ибо глубина здесь была небольшой. Но вот чего никто не ожидал — так это землетрясения, произошедшего здесь, наверное, лет двадцать назад и опустившего галеон прямёхонько в узкую донную расселину.

Именно поэтому испанскую посудину до сих пор никто не нашёл.

Ломая голову над тем, как добраться до треклятого клада, Грир то и дело отправлялся в Порт-Ройял за каким-нибудь необходимым снаряжением, благо «Разящий», как и «Маркиза», оснащённый изобретениями близнецов, чуть не вчетверо увеличил скорость, форменными образом уподобившись «Летучему Голландцу».

Так Грир и упустил из виду появление очередного адова устройства близнецов, апробация которого едва не стоила жизни Дидье Бланшару.

А ведь он был так уверен в том, что Дидье прекратил наконец откалывать свои сумасбродные коленца и поднабрался ума-разума!

Ага, как же.

В это раз Грир с Мораном задержались в Порт-Ройяле дольше обычного, посчитав, что «Маркиза» и «Эль Халькон» на пару достаточно устрашат любого возможного мародёра. Тем временем близнецы, которые явно были ниспосланы роду людскому как Божья кара за его грехи, во время отсутствия «Разящего» соорудили некий аппарат для погружения на глубину. Сей аппарат состоял из прочного баллона с запасом воздуха, трубки, с помощью которой воздух из баллона поступал в лёгкие, прозрачной хреновины в виде маски, прикрывавшей глаза, и пояса со свинцовыми пластинами, служившими балластом ныряльщику.

Ну и кто же полез со всей этой трихомудией в расселину, ставшую вековой могилой для испанского галеона?

Зряшный вопрос.

Как потом выяснил Грир, перед тем, как спуститься в расселину, стервецы всё-таки провели несколько апробаций устройства невдалеке от рифа, на глубине в пять-шесть ярдов. И уж потом решили, что пора.

Не дожидаясь возвращения «Разящего», конечно же. Они прекрасно понимали, что Грир запретит им эти смертоносные фокусы, едва о них прознав.

И вот Грир с Мораном, вернувшись к островку после недельного отсутствия, обнаружили «Маркизу» и «Эль Халькон» покачивавшимися над расселиной, команды обоих бригов — напряжённо пялившимися в глубину, а Дидье Бланшара — сгинувшим в этой самой глубине.

Впрочем, он появился оттуда практически сразу же. Грир даже не успел придушить ни Лукаса, ни Марка, пришвартовав шлюпку с «Разящего» к той лодчонке, где они сидели с окаменевшими и очень бледными лицами в ожидании Дидье.

Грир только и спросил, заледенев на самом солнцепёке:

— Как давно… он там?

— Три четверти часа, — вздрагивавшим голосом отозвался Лукас, крепко державший в одной руке верёвку, уходившую в пучину, а в другой — карманные часы-луковицу.

— Что?! — не веря своим ушам, выдохнул Моран, вцепляясь Гриру в локоть.

— Там достаточно воздуха, в баллоне! — хрипло выпалил Марк, глядя на Грира круглыми голубыми глазами. — Воздух сжатый… сжатый под давлением… подаётся в дыхательную трубку! Мы же пробовали! Мы пробовали… трижды! Всё будет…

Он запнулся и втянул голову в плечи.

— Tres bien, да? — тихо спросил Грир. — Там, на глубине, адский холод и кромешная мгла. И…

— Акулы! — прохрипел Моран, прижав ладонь к губам. — Там могут быть акулы…

Он не договорил — верёвка в руке Лукаса отчаянно задёргалась, и тогда все они так же отчаянно принялись за неё тянуть.

А потом в четыре пары рук выдернули из моря появившегося на поверхности Дидье.

Тот выплюнул изо рта трубку, про которую толковал Марк, ведущую к диковинному устройству, закреплённому ремнями у него на спине. Парень был полностью одет — даже в башмаках, что мельком удивило Грира, но потом он понял, что одежда давала хоть какую-то, пусть призрачную защиту от леденящего холода глубин и возможных травм. С Дидье текли потоки воды, струйка крови сочилась из левого уха, на белках глаз проступили кровавые прожилки, но глаза эти возбуждённо сверкали, и так же шало сияла улыбка.

Тяжело дыша, он судорожно сжал в кулаке толстую цепь, а потом сунул её Лукасу, который стиснул её так же крепко.

— Tres bien! — выпалил наконец Дидье и ликующе засмеялся. — Он там! Кэп, я его подцепил, осталось только выудить! Кэп, он ждал там сто лет… ждал нас! И там так красиво… так.. — Он потряс головой и машинально стёр с лица воду и кровь, невидяще посмотрев на свою перемазанную в крови ладонь. — Ventrebleu, я что-то хреново слышу, будто по уху огрёб… Но это чепуха! Patati…

Он осёкся, когда Грир, схватив его за плечи, мокрые и ледяные, принялся срывать с него проклятую конструкцию.

— На борт! — процедил капитан, сверля его глазами. — К себе иди и лезь под самую горячую воду, какая тут у вас есть! — Он бешено повернулся к Лукасу, и тот съёжился. — Чего сидите?! К борту причаливайте, чтоб вам!

Шлюпка оказалась у борта «Маркизы», как по мановению ока, и Дидье первым взобрался наверх. Его пошатывало, движения были неуверенными, но на лице блуждала всё та же блаженная улыбка.

Он снова вывалился на палубу буквально через несколько минут, едва смыв с себя соль и натянув сухие штаны. И снова зачастил, лихорадочно блестя глазами и запустив пятерню в спутанные вихры:

— GarГons, наш галеон лежит там как на блюдечке! — Он вытянул перед собой ладонь, дунул на неё и расхохотался. — Мы его возьмём… выудим! И… mon Dieu, как же там красиво… как в лесу… как в храме… играет орган… и птицы поют…

Грир ещё сильнее похолодел, хватая парня за мокрый локоть и пристально заглядывая в глаза — зрачки Дидье расширились так, что занимали чуть ли не всю радужку, и это было так жутко видеть ещё и потому, что полопавшиеся сосуды залили алым белки глаз.

— Какие птицы, mon petit? — мягко спросил Грир враз осипшим голосом. — Это море. Ты же был в море. Какие тут птицы?

— Но они пели! — упрямо мотнув головой, возразил Дидье и облизнул губы. — Солнце светило, и галеон лежал там, на дне, среди деревьев… а у тебя тёплая рука, кэп… — Он пошатнулся, хватаясь за плечо Грира. — Я что-то… падаю, morbleu! Ноги не держат…

Разом подхватив начавшего оседать Дидье на руки, Грир дотащил его до каюты и пинком распахнул дверь. Обернулся к маячившим позади бледным потерянным лицам остальных и гаркнул:

— Одеяла несите! И рому! Живо, олухи!

Он так осторожно, как мог, опустил Дидье на койку и быстро его ощупал, тоже как мог бережно — внешних повреждений вроде бы не было, кроме свежего, недавно зажившего шрама на плече… но прямо под загорелой и влажной, покрытой мурашками кожей будто бы что-то похрустывало.

Всемилостивый Боже…

Прикусив губы, Дидье слабо попытался его отпихнуть и с усилием прохрипел:

— Больно, кэп… отчего… это? Я не понимаю… я… умираю, что ли?

Грир сам ничего не понимал, и сердце его сжималось и замирало от беспомощного отчаяния. Но наклонившись к Дидье, он ответил твёрдо:

— Да что ты всё о смерти толкуешь, garГon? Неужто ты считаешь, что я до тебя её допущу? Не-ет, даже и не думай!

— Правда? — выдохнул Дидье и опять, поморщившись, облизнул лопнувшие губы. Тело, сильное и крепкое, не подводившее его никогда, сейчас так внезапно и подло предало его, и, сморгнув, он стиснул руку Грира, будто ища у него защиты.

— Правда, — заверил тот со всей убедительностью, на какую был способен, боясь только, что голос дрогнет, и нетерпеливо обернулся, готовый к убийству застрявших невесть где долбоёбов с одеялами и ромом.

Он не знал, поможет ли Дидье тепло и согреет ли его ром, но надо было что-то делать, а не торчать столбом, беспомощно таращась в его искажённое болью лицо.

— Что с ним? — выпалил влетевший наконец Моран, державший в руках охапку одеял и бутылку, но Грир только отмахнулся. Он всё равно не знал, что отвечать.

Вдвоём они старательно укутали Дидье, и Грир снова отчаянно всмотрелся в его бледное лицо с полузакрытыми глазами. На веках обозначились голубоватые прожилки. Дидье дышал редко и тяжело, но пульс его частил под пальцами, когда капитан взял его за запястье.

Да что же это за напасть такая, Господь Вседержитель?!

— Я, наверно, знаю, отчего это… — раздался позади них дрожащий тонкий голос, и Грир так и вскинулся.

Марк!

— Азот не успел выйти из крови… перейти в дыхание… ты слишком быстро поднялся наверх… — Пацан сглотнул, переминаясь с ноги на ногу и переводя испуганный взгляд с Дидье на Грира. — И кровь стала… как шампанское… бурлит, если открыть бутылку… я не догадался раньше! Простите…

Голос его вдруг сорвался, и он мазнул рукавом по лицу.

— Потом поревёшь, — рявкнул Грир, хватая его за худое плечо. — Что делать, знаешь?

Он совершенно не понимал, о чём толкует оголец, но главное, что это вроде как понимал сам Марк.

— Кэп, не кричи так… ты его пугаешь, — едва слышно, но твёрдо проговорил Дидье со своей койки. — Не бойся, Марк, ты не виноват…

Да он до конца готов бы стоять за своих обормотов!

Выругавшись яростным шёпотом, Грир опять стиснул ладонью плечо мальчишки и прошипел:

— Соображай быстрее, ну!

— Кислород… — заикаясь, прошептал Марк, завороженно глядя в его потемневшее лицо. — Наверное, если взять чистый кислород… он поможет вытеснить азот и тогда…

— Найдёшь? Кислород этот свой? — Дождавшись утвердительного кивка, Грир подтолкнул Марка к дверям, где уже мялся Лукас. — Тащите же, олухи!

— Шампа-анское… — почти мечтательно протянул Дидье, снова закрывая глаза. — В крови… C'est drТle… Кэ-эп! Ты… что… де…

— Ле-жи, — властно распорядился Грир, выпрастывая из-под одеял его босые ноги и выливая себе на ладонь изрядную порцию рома из проворно откупоренной Мораном бутылки. — Забавно ему… забавник выискался. Лежи спокойно, не дёргайся, говорю! Моран, придержи-ка его.

Накачивать Дидье ромом наверняка не имело смысла и, возможно, было даже опасным. А вот растереть его, чтоб восстановилось кровообращение, коль у парня онемели ноги… Пока его остолопы ищут какой-то там кислород.

— Щекотно же, — растерянно запротестовал Дидье, блеснув глазами из-под одеяла, но не сопротивлялся, когда Моран порывисто обхватил его за плечи. — Не ругайся, кэп… я по-другому не мог… не мог их туда отпустить, они же щенята ещё совсем! Ну и ещё… — Слабая улыбка тронула его губы. — Интересно же…

— Ослята вы все, а не щенята, — отрезал Грир, снова плеснув рому в ладонь. — Вечно какую-нибудь пакость выдумаете… Интересно тебе! Прочухаешься — выпорю, так и знай.

Он запретил себе испытывать облегчение от того, что ноги у Дидье, кажется, вновь обретали чувствительность, судя по этому смущённому «щекотно».

Они постепенно согревались в его руках — эти босые ступни, узкие и шершавые, загрубевшие от постоянной беготни, с трогательно выступавшими косточками на щиколотках. Грир глубоко вздохнул, припомнив вдруг: «Чтобы давить виноград, нужны хорошие ноги»…

По тоскливым глазам Морана он увидел, что тот тоже это вспомнил.

— Олухов моих… только не трогай, — попросил Дидье, утыкаясь носом в плечо Морану. — Они так уж… устроены, они должны изобретать… иначе они жить не могут.

Иначе не могущие жить олухи ворвались в каюту, запыхавшись и с чем-то вроде небольшого кожаного бурдюка в руках. И замерли, уставившись на всех.

— Кислород, — бормотнул Лукас. — Надо прижать ко рту и… дышать.

— Слышал? Дыши! — скомандовал Грир, поднося бурдюк к губам Дидье. — А вы, засранцы — вон! Позову, как понадобитесь. — Он снова повернулся к Дидье, тревожно всматриваясь в его лицо и продолжая равномерно массировать ему ступни. — Давай, дыши и болтай чего-нибудь. — Нужно было убедиться, что парень вновь входит в разум. Птицы на дне перепугали Грира неимоверно. — А то ишь — помирать собрался. У тебя же дочка… и мамка небось в Квебеке твоём ждёт, все глаза исплакала по тебе, раздолбаю.

— Нет, — вымолвил вдруг Дидье, подымая какой-то очень усталый взгляд. — Не исплакала… и не ждёт. Она умерла. — Дыхание его пресекалось, но голос был спокоен. — Очень давно. Мне тогда было двенадцать.

Рука Грира дрогнула.

Он привык отнимать человеческую жизнь почти с такой же лёгкостью, что и жизнь какой-нибудь прихлопнутой им мошки. Почему же сейчас его так резанули слова о смерти совершенно незнакомой ему женщины?

Потому что это была мать Дидье.

Потому что в этом ровном: «Очень давно» — прозвучала такая боль, словно это случилось вчера.

— От чего она умерла, Ди? — глухо спросил Моран, заглядывая ему в глаза.

— Родами, — коротко ответил тот, а потом, сделав ещё один судорожный вдох, пробормотал: — Зачем я вам это… я никому…

И плотно сжал губы.

Грир подумал, что Дидье Бланшар, всегда болтая так много, о себе и вправду не рассказывал никогда. И ещё подумал, что они больше ничего не услышат. Но ошибся.

— Сестрёнка выжила… Мадлен, — медленно проговорил Дидье. — Моя Ивонна очень… — Он опять передохнул. — Очень на неё похожа.

— Она похожа на тебя, насколько я успел увидеть, — проворчал Грир. — А ты, выходит, на матушку свою.

Дидье улыбнулся ему удивлённо и благодарно:

— Ну… да, наверно…

Внезапно Грир вымолвил, даже не подумав:

— Это, видать, как раз матушка твоя подтолкнула меня там, на «Эль Хальконе». Чтоб я увидел, как тот испанский засранец в тебя целится… Как её звали-то?

— Даниэль… — прошептал Дидье.

Глаза его уже сами собой закрывались, а исцарапанные пальцы, державшие спасительный бурдючок, — разжимались. Грир снова стиснул его запястье — пульс бился гораздо ровнее, на острые скулы возвращался румянец.

— Ладно, уложи его, — приказал Грир Морану, подавляя желание пробормотать благодарственную молитву. В горле у него вдруг встал комок, и он откашлялся — сердито и растерянно.

Моран бережно подоткнул Дидье под голову подушку, поправил сбившиеся одеяла и поднялся с койки, часто моргая.

— Иди, — ровно велел ему Грир. И когда дверь скрипнула, захлопываясь, снова наклонился, тревожно вглядываясь в умиротворённое лицо Дидье.

Они с Мораном чуть было не потеряли его.

Грир даже удивился, сообразив, что думает о Моране, как о себе самом. И ещё больше удивился, обнаружив, что жадно касается губами губ Дидье.

Истрескавшихся, тёплых, желанных, сонно раскрывшихся губ.

У него закружилась голова, когда он наконец от них оторвался.

А Дидье только почмокал этими самыми губами, не открывая глаз.

И блаженно улыбнулся.

Чёрт его знал, кто ему сейчас снился.

Ангелина небось. Или Тиш Ламберт. Или Клотильда. Или… Моран.

Право, выбор был велик!

Эта мысль заставила Грира наконец отойти от его койки и почти вывалиться из каюты.

Он тут же наткнулся на Морана. И Марка с Лукасом, уставившихся на него, как кролики на удава.

— Так, — властно распорядился Грир, ткнув пальцем в Марка. — На кухню, чай заваривать. — Он вдруг вспомнил, что его тётка-англичанка считала именно чай средством от всех болезней, с лихорадки до корчей. — Покрепче и послаще. Как только ваш капитан проснётся — поить, смотреть за ним, одного не оставлять.

Он выбросил из головы мысль о том, как бы рьяно он сам сейчас ухаживал за Дидье, и стальными пальцами ухватил за локоть рванувшегося вслед за братцем Лукаса:

— Я тебя не отпускал, приятель.

Хорошенько встряхнув пацана, он притиснул его к планширу рядом с отпрянувшим Мораном:

— Вы чуть было не угробили своего капитана — ты это понимаешь?

Лукас сморщился, конвульсивно сглотнул, кивнул и прошептал:

— Ну… выпори меня за это.

— Если я начну, — процедил Грир сквозь зубы, — я тебя насмерть запорю, болван. — Он сделал паузу, не сводя с Лукаса горящего взгляда — он знал силу этого взгляда. — Понимаешь, за что?

Лукас шмыгнул носом:

— За Ди-и…

— За то, что вы всё скрыли от меня, чёр-ртовы поганцы! — зарычал Грир, ещё раз нещадно тряхнув его. — Я должен первым узнавать обо всём, что творится на моих кораблях! И первым решать, что вам всем нужно делать! Это понятно?

Лукас судорожно кивнул, не опуская глаз.

«Кажется, действительно проняло», — с удовлетворением подумал Грир.

— Я знаю, что вы не можете не придумывать свои… придумки, — проговорил он уже мягче, стукнув парнишку по лбу костяшками пальцев. — И понимаю, что если мы поднимем эту посудину, то только благодаря тому, что Дидье сегодня туда полез. Но… — он опять сделал выразительную паузу, — на его месте должен был быть я! Потому что я отвечаю здесь за каждого из вас. Это понятно?

Лукас опять кивнул.

— Что именно понятно? — вкрадчиво спросил Грир, склоняя голову к плечу.

— Что мы усовершенствуем своё устройство, и… и тогда ты сам полезешь в море! — отрапортовал Лукас окрепшим голосом.

— Верно, — серьёзно согласился Грир. — А теперь ступай к своему капитану.

— Есть! — с величайшим облегчением выдохнул Лукас и исчез в каюте.

* * *

Грир и Моран переночевали здесь же, на палубе «Маркизы», прямо на принесённых Лукасом одеялах. «Как два идиота», — мрачно думал Грир… но ему отчаянно не хотелось возвращаться на «Разящий» и изводиться там от беспокойства, а хотелось контролировать суету близнецов, видеть опрокинувшееся над головой звёздное небо и… вспоминать вкус губ Дидье Бланшара.

Утром они всё-таки отбыли на свой фрегат, предварительно проверив, как там Дидье.

А тот всё спал, подложив ладони под щёку, — безмятежно, будто дитя малое.

Он проспал почти двое суток, как убитый. А потом смёл всё, что было в камбузе, — судя по беспрестанной радостной беготне Марка с камбуза в его каюту, — и вылез на палубу вместе с сияющими близнецами, ухмыляясь смущённо — морю, солнцу и Гриру, который свирепо погрозил ему кулаком с мостика «Разящего», изо всех сил сдерживая такую же счастливую улыбку.

Дидье тут же причалил в шлюпке к борту фрегата, вскарабкался на мостик и пробормотал, виновато глядя на Грира исподлобья:

— Кэ-эп… мы никогда от тебя больше ничего не скроем… клянусь Мадонной!

И стиснул в ладони свой серебряный крестик.

Глаза его вновь прояснели, как морская гладь, раскинувшаяся вокруг, и, поглядев в эти доверчивые глаза, Грир только безнадёжно махнул рукой:

— Проваливай!

И конечно же, Дидье вёл себя как ни в чём ни бывало. Будто это и не он едва не сгинул в морской пучине, будто это и не он метался от боли на койке, бессознательно моля Грира о помощи, будто это и не он уснул на руках у него и Морана, рассказав им в полубреду то, чего не рассказывал никогда.

И мало того, теперь Дидье, невзирая на свои весёлые и полные искренней дружеской приязни повадки, старался ни с Мораном, ни с Гриром, ни с ними обоими наедине не оставаться.

Как это всё бесило Грира, словами не передать.

Между тем Лукас с Марком спешно дорабатывали своё устройство для спуска под воду, которое они назвали «ватерланг» — «водные лёгкие», а галеон терпеливо дожидался на дне, надёжно удерживаемый цепью, прочно закреплённой на носу «Разящего».

Расклад сил вокруг галеона тоже определился. Всем Карибам стало ясно, что галеон не только существует, но и что он — законная добыча исключительно «Маркизы» и «Разящего», и не только ввиду их явного боевого превосходства, но и ввиду того, что только их техническая оснащённость позволяла достать со дня океана пресловутое индейское золото.

Но забывать про чужие загребущие руки Грир не собирался, как и недооценивать несомненное желание окружающих оттяпать хоть часть бесценного груза, едва только тот будет поднят на поверхность. Поэтому он решил заручиться поддержкой губернатора ближайшего крупного острова Сан-Висенте — на всякий случай. О чём Грир и объявил Морану и Дидье, вызвав их как-то вечером на мостик «Разящего».

Услышав о грядущих дипломатических ходах, Дидье озадаченно почесал в затылке, а Моран раздумчиво кивнул и осведомился:

— Ясно. Когда у губернатора ближайший бал?

— Че-го-о? — после паузы возопил Дидье, буквально подпрыгнув на месте.

Грир, не в силах сдержать смешка, хлопнул обоих по плечам и тут же отдёрнул руки, будто обжёгшись.

Молокососы соображали отменно.

Бал! Это именно то, что требовалось, чтобы обаять губернатора Стила и перетянуть его на свою сторону. Ну и чтобы продемонстрировать ему, на чьей стороне следует находиться.

— Бал! Хорошие манеры, роскошная одежда и светская болтовня… — протянул Грир, внимательно разглядывая обоих огольцов и незаметно усмехаясь.

— Без меня, кэп, — решительно заявил Дидье, потихоньку отступая назад к трапу. — Манеры! Одежда! Камзол, что ли? И эти, как их, кюлоты?! И этот, как его, менуэт, прости Господи! Да провались оно! Вон Моран пусть менуэты выплясывает.

Он угрюмо покосился на канонира, который ехидно и тонко ему улыбнулся.

— У губернатора прелестная молодая жена, — не менее ехидно заметил Грир, наблюдая за маневрами капитана «Маркизы». Он от души наслаждался, представляя себе Дидье в малиновом камзоле и обтягивающих ноги чулках с кюлотами. Нет, скорее в серебристом камзоле. И с этой его золотисто-русой гривой, собранной сзади и перевитой бархатной лентой.

Чёрной.

— Она замужем, — с совершенно таким же ехидством отпарировал Дидье, невольно, впрочем, ухмыльнувшись.

— И столь же прелестная дочка от первого брака, — продолжал Грир, неудержимо лыбясь — впервые, наверное, за целую неделю, а то и больше. — Семнадцати лет.

Моран тоже фыркнул, переводя смеющиеся глаза с одного на другого.

— Я женат, — отрезал Дидье и прищурился, склонив встрёпанную голову к плечу. — Какого дьявола, кэп? Можно подумать, губернатору понравится, если я буду ухлёстывать за его красотками! Да он взбеленится, как бешеная собака!

— Да кто тут вообще говорит про ухлёстывать? — Грир невозмутимо скрестил руки на груди и поднял брови со всем укоризненным недоумением, на какое только был способен. — У тебя мысли вечно в одну сторону направлены, а я так и слова про это не сказал… — Дидье зашипел от возмущения, а Грир, проглотив смешок, спокойно продолжал: — Произвести впечатление — вот наша задача. Благоприятное впечатление! — Он назидательно поднял палец. — Мы это будем делать все втроём, не переживай. И да, камзолы и кюлоты. И туфли! Дидье застонал в голос и выругался длинно и замысловато, а Моран откровенно расхохотался. И глядя на них, Грир невольно в очередной раз подумал о том, до чего же красивы оба эти стервеца, хоть и совсем по-разному.

* * *

На следующее же утро Грир и Моран, неумолимые, как ангелы мщения, поднялись на борт «Маркизы», — Моран, правда, то и дело покусывал губы, чтоб не улыбаться, — и расторопно встали по обе стороны от растерянно поднявшегося с палубы Дидье.

Тот до их театрального появления преспокойно валялся себе на животе, болтая босыми ногами и внимательно изучая собственноручно начерченную лоцию островов.

— Вы чего это тут… воздвиглись? — с подозрением сощурился он, машинально сворачивая лоцию. — Как эти… джинны. Знаешь, кто такие джинны, кэп?

Моран хмыкнул, а Грир пропустил явно имевший целью их отвлечь дурацкий вопрос мимо ушей и непререкаемо распорядился:

— Давай-ка разворачивай свою посудину к Тортуге… звонарь. Пора тебе прибарахлиться.

— Ага, как же, прям щас! — огрызнулся Дидье, сердито сверкнув глазами.

— Ну не сейчас, а часа через два точно там будем, — всё так же спокойно поведал Грир под откровенное фырканье Морана и крепко взял Дидье за плечо, оглядывая сверху донизу — от вихрастой головы до босых ног. Залатанные штаны его были подвёрнуты, загорелая кожа светилась в прорехах фуфайки. Грир незаметно вздохнул и строго закончил: — Это приказ, garГon, и он не обсуждается.

— А мы не в бою, кэп, — строптиво возразил Дидье, выворачиваясь из-под его ладони и отступая к борту, явно готовый кинуться в воду, чтобы спастись от жуткой участи, ему уготованной. — Мы не в бою, чтобы ты мне приказывал!

— О, хорошо, что про бой напомнил, — Грир поднял брови, будто что-то припоминая, и серьёзно кивнул. — За тобой должок… или ты подзабыл?

Дидье беспомощно возвёл глаза к небу. Небо безмятежно синело себе, и никакой ангел Господень не являлся оттуда, дабы защитить его от покупки в чёртовой модной лавке чёртова модного тряпья.

Но так просто сдаваться Дидье не собирался и решительно перешёл в наступление.

— Про должок помню, — облизнув губы и посмотрев Гриру в глаза, сумрачно сказал он и снова с ужасающей ясностью увидел перед собой залитую кровью палубу и Грира, который, не раздумывая, встал между ним и летящей смертью. — Но ты как-то… без толку его взыскиваешь, кэп.

Он запнулся и прикусил язык, проклиная себя за глупую обмолвку. Боже, ну что он городит!

— А-а… — ласково протянул капитан «Разящего», опять беря его за плечо и заглядывая в лицо — так выразительно, что у Дидье вдоль позвоночника пробежал морозец. — Без толку, значит? Интере-есно… А позволь узнать, каким это образом мне стоило бы его взыскать, чтобы… с толком?

— Tabarnac de calice! — с неизбывной тоской выругался Дидье под ставшее уже неудержимым злорадное фырканье Морана и снова вывернулся из-под руки Грира. — Не позволю. То есть, не знаю. То есть… не помню! Лавка так лавка, хрен с ней, ебись она конём… то есть гори она огнём, чтоб её! Моран, ну чего тебя там разбирает, сто чертей тебе в глотку?!

…Лавка, впрочем, огнём так и не загорелась, не говоря уж о коне. Она и вправду была богатой и дорогой, судя по раззолоченной вывеске над входом и негритёнку-прислужнику, с поклоном распахнувшему дверь перед ними троими.

Хотя Дидье попытался замешкаться у порога, с кривой ухмылкой покосившись через плечо на Морана с Гриром:

— А давайте передумаем, а? Дался вам этот губернатор с его балом…

— Шагай, — лаконично отозвался Грир, — пока я тебе не помог. Или не взыскал… с толком. Болтун.

Дидье вновь смачно и уныло чертыхнулся, а Грир, едва успев скрыть улыбку, поймал искрящийся взгляд Морана.

Всё это было забавно до невозможности — и явная ревность Морана, и откровенное недовольство Дидье, не привыкшего носить что-либо, кроме своих холщовых штанов да рубахи.

Грир оглядел богато разряженные манекены и с удовольствием представил, как будет выглядеть Дидье в этих дорогих тряпках. Он абсолютно не сомневался, что самую роскошную одежду Дидье Бланшар будет носить так же непринуждённо, как и свои дырявые штаны. Чтобы это понять, достаточно был хоть раз увидеть, с какой естественной грацией он двигается — взлетая ли на мачту, отплясывая ли в трактире или почёсывая пузо блохастой корабельной шавке.

Значит, нужно было только заставить его носить эту одежду.

Грир снова перевёл взгляд на Морана. Вот уж кого не нужно было заставлять носить изысканные наряды! Капитан «Разящего» в очередной раз задумался над тем, из какой семьи вышел его канонир, и как он попал на Карибы. Благородное происхождение Морана безошибочно прочитывалось на его тонком лице, в гордой осанке, изящных манерах и в этой привычке носить богатые наряды так же естественно, как Дидье носил свои лохмотья.

Подобно Дидье Бланшару, Моран Кавалли никогда и ничего о себе не рассказывал.

Отогнав эти несвоевременные мысли, Грир небрежно снял треуголку и слегка поклонился, приветствуя хозяйку, модистку и служанку, которые воззрились на посетителей с восхищением и опаской.

Женщины были очень похожи друг на друга — пухленькие, круглолицые и светлоглазые. Грир рассеянно подумал, что они, должно быть, родственницы. Странно, что до сих пор он ни разу не посещал эту лавку.

Мягко и максимально обаятельно улыбнувшись всем трём женщинам, он проговорил:

— Позвольте вас поприветствовать, дамы. Отличное сегодня утро. Этому джентльмену, — он весело покосился на угрюмо молчавшего, как могила, Дидье, — нужен полный гардероб — начиная с шейного платка и заканчивая туфлями.

Услышав про шейный платок, Дидье сперва в очередной раз обречённо возвёл к небу, точнее, к потолку лавки, свои зелёные глазищи. А потом всё так же молча, но с помощью крайне выразительной пантомимы изобразил висельную петлю — даже язык высунул в конце этого представления, не постеснялся.

Моран позади него беззвучно затрясся от смеха, дамы смятенно округлили и без того расширившиеся глаза, а Грир интимно и грустно поведал, наклонившись к ним поближе:

— Это мой племянник, дамы, мой несчастный племянник, сын моей младшей сестры, упокой Господь её праведную душу. Бедняга глухонемой от рождения, увы.

Дидье поперхнулся от неожиданности, а Моран едва слышно застонал. Грир же печально продолжал, мысленно благословляя тот день, когда ему с подачи Морана вздумалось посетить губернаторский бал:

— Родственники до сей поры содержали его в доме призрения, ибо он совершенно необуздан, как вы могли заметить. Но теперь я самолично решил заняться его воспитанием и начать с покупки приличной одежды вместо этих… — Он сделал выразительную паузу: — Лохмотьев, что сейчас на нём. Второй мой племянник, — он перевёл скорбный и предупреждающий взгляд на Морана, ошеломлённо вытаращившего глаза, — тоже несколько не в себе, увы. Но его хотя бы одевать не надо.

Глядеть на вытянувшиеся физиономии обоих паршивцев, по коим прокатился целый шквал самых разнообразных эмоций, было чистым, незамутнённым наслаждением.

Хозяйка лавки растерянно откашлялась и пролепетала:

— Капитан…?

Грир, чуть посерьёзнев, — о Боже, да кому он тут уподобляется?! — невозмутимо пояснил:

— Вряд ли нам удастся заставить его раздеться для примерки. — Он невинно посмотрел в опасно сузившиеся глаза Дидье. — Но я верю в вашу деловую сметку, мадам, в ваш опыт и в то, что ваши прекрасные глаза и без портновской линейки определят нужные размеры…

Снова внимательно поглядев в свирепое лицо капитана «Маркизы» и сообразив, что тот вот-вот рванёт прочь отсюда, Грир решил упредить возможность ретирады и прошептал, склонившись к его уху, аж покрасневшему от гнева и смущения:

— Должок.

Дидье сверкнул глазами, но не проронил ни слова. Застыл, будто статуя, с подозрением косясь на щебечущих женщин, будто опасаясь, что те вот-вот кинутся его раздевать. Очевидно, сейчас это его совсем не прельщало.

А модистки сперва цепко оглядели его с головы до пят, а потом резво принялись носить к прилавку груды одежды, каждый предмет которой Грир придирчиво рассматривал, а потом принимал или отвергал.

Здесь были и пресловутые кюлоты, и чулки с подвязками, при виде которых Дидье скорчил такую рожу, будто действительно вышел из дома для умалишенных, и два камзола — серебристо-белый и тёмно-синий — и стопка батистовых рубашек…

Моран с любопытством разглядывал каждую вещь, отпуская соответствующие реплики, а Дидье только молча скрипел зубами и закатывал глаза, и всё это продолжало радовать Грира просто неимоверно.

Но когда долгий процесс отбора подошёл к концу, и настало время расплачиваться за покупки, Грир всем нутром понял, что вот сейчас-то и грянет взрыв.

И взрыв грянул. Но он был похож скорее не на извержение вулкана, что естественно было предположить, а на атаку сокрушающего корабль айсберга — белого и ледяного.

— Сколько? — бесстрастно осведомился Дидье, вернув себе дар речи, — к крайнему изумлению лавочниц, — и легонько отстранил Грира. Хозяйка лавки растерянно назвала сумму, почти жалобно на него воззрившись. Моран сзади, не утерпев, присвистнул, а Дидье, и глазом не моргнув, извлёк из кармана свой потёртый кошель.

— Это моя забота, — ровно произнёс Грир, беря его за локоть, но тот в ответ полоснул его потемневшим от ярости взглядом и отчеканил:

— Я не идиот, не дитя и не родственник тебе, капитан. Я ни гроша от тебя не приму!

— Но поездка сюда за покупками — моя идея, — так же ровно заметил Грир, не выпуская его.

Дидье, впрочем, и не думал вырываться. Зелёные глаза его опять сверкнули гневом, но голос был по-прежнему совершенно ледяным:

— Это была зряшная идея, капитан. Но твоя. А я всегда плачу свои долги. Сам.

Он аккуратно опустил кошель в карман фартука отшатнувшейся лавочницы, рывком высвободил локоть из пальцев Грира и, даже не оглядываясь, вышел за дверь.

С королевским достоинством, хоть и был в своих обносках.

— Вот чёрт… — растерянно пробормотал Грир, провожая его глазами.

Дразнить Дидье Бланшара было приятно и весело, но…

Но он не собирался ни разорять его, ни оскорблять.

Грир беспомощно посмотрел на Морана, а тот, вдруг легко улыбнувшись, взял руку лавочницы и поднёс к губам, тепло глядя в её круглощёкое озадаченное лицо:

— Мы приносим вам свои извинения, мадам. Мы хотели… просто разыграть нашего друга. Могу я попросить вас вернуть нам его деньги? Мы сами заплатим за него, а его кошель я ему отдам.

— Развопится, как стая ворон, — угрюмо предрёк Грир и даже поёжился.

Мысль о том, что они потеряют завоёванное ими доверие Дидье, обожгла его как кипятком.

— Не развопится. Я ему скажу, что ты очень расстроился, — успокаивающе заметил Моран, улыбаясь углом рта. — Невыносимо, нестерпимо, нечеловечески расстроился. Просто ужас как.

— О да, — вымолвил Грир, моргнув. — Я расстроился.

* * *

Моран, видимо, действительно поговорил с Дидье, — хотя Грир, изо всех сил сдержавшись, не спросил его об этом, — потому что когда накануне бала капитан «Разящего» отправил на «Маркизу» сундук с купленными в лавке нарядами, сундук этот даже не отправился в море. Хотя Грир, стоя на мостике фрегата, уныло ждал, что с соседнего брига вот-вот раздастся взрыв отборной французской ругани, а потом и всплеск за бортом. Однако на палубе «Маркизы» царила почти идиллическая тишина.

Подозрительная тишина.

За час до назначенного губернатором времени бала Моран с Гриром, уже в полном парадном облачении, отправились на «Маркизу», чтобы забрать с собой Дидье.

Задрав голову к возвышавшемуся над ними борту судна, Моран вполголоса предрёк:

— Он наверняка велел близнецам соорудить ему какого-нибудь механического двойника, помяни моё слово.

— Или катапульту, которая сейчас забросит нас прямиком в трюм, — невесело усмехнулся Грир.

— В гальюн, — без тени улыбки подытожил Моран, тяжко вздохнув.

В общем, подымаясь на палубу «Маркизы», оба они были готовы решительно ко всему.

Только не к тому, что увидели.

Дидье Бланшар преспокойно восседал на бухте причального каната и что-то сосредоточенно вырезал из маленького обломка дерева — стружки так и сыпались на палубу.

При виде капитана и канонира «Разящего» он поднял глаза и поднялся сам. И безмятежно проговорил, чуть улыбаясь:

— Зеркала-то нету. Но огольцы сказали — я в порядке. Не соврали? — Он сдвинул тёмные брови, с некоторым удивлением глядя на изумлённо онемевших гостей. — Вы чего?

— Ничего, — кашлянув, наконец отозвался Грир.

Он, конечно, сам выбирал эти роскошные наряды. И хотел увидеть, как будет выглядеть в них Дидье. И подозревал, что вполне себе непринуждённо. Но он никак не ожидал, что этот босяк, скинув свои лохмотья и вырядившись в то, что выбрал для него Грир, превратится в принца крови.

Белоснежный с серебристым отливом камзол, богато расшитый серебряными же цветочными узорами, батистовая рубашка и светло-голубой шейный платок, белые же кюлоты и чулки в обтяжку, светло-голубые туфли с серебряными пряжками — Грир просто наглядеться не мог на всё это великолепие. Точнее, на Дидье в этом великолепии — на его статное тело, длинные ноги и озорные глаза, в которых наконец-то запрыгали знакомые черти.

Снова откашлявшись, Грир строго осведомился — для проформы, только чтоб опять заполучить контроль над собой и ситуацией:

— Парик?

— Ещё чего! — взвыл Дидье, который, очевидно, уже расслабился и решил, что неприятные сюрпризы закончились. — А сами-то?! Это несправедливо!

— Ну зачем ты его дразнишь? — укорил капитана Моран, вынимая из кармана своего вишнёвого с золотом камзола то, о чём думал Грир накануне — чёрную бархатную ленту, расшитую бисером, и протягивая её Дидье. — Просто свяжи волосы сзади, и всё. Помочь?

Дидье подозрительно поглядел в его совершенно серьёзные и даже невинные глаза, потом, похоже, решил, что канонир и не думал над ним потешаться, и пробурчал, выхватывая у него ленту:

— Сам. Не увечный небось, nombril de Belzebuth!

— А как ты сам с чулками-то справился? — так же серьёзно и невинно, как Моран, поинтересовался Грир, и Дидье с той же настороженностью на него покосился. А потом ехидно ухмыльнулся, прищурился и ответил врастяжечку:

— Я их столько снял, кэп, что надеть — плёвое дело.

— А, вот, значит, как, — степенно кивнул Грир. — Поня-атно…

Крышка трюмного люка невдалеке от них осторожно приподнялась, и в щели прорисовались любопытные и насмешливые, совершенно одинаковые физиономии близнецов. Дидье свирепо цыкнул на них, и физиономии тотчас исчезли.

Держа ленту в зубах, он небрежно прошелся пятернёй по своей взлохмаченной гриве, собирая её сзади в какое-то подобие хвоста, а потом так же небрежно скрутил его лентой:

— Готово, morbleu!

Моран с глубоким вздохом покачал головой и решительно шагнул к нему:

— Дай сюда, ты, не увечный!

Дидье в очередной раз поднял тоскливый взгляд к закатному небу, залитому алым светом. Но, не получив оттуда никаких вестей, послушно подчинился ловким рукам Морана, деловито доставшего позолоченный костяной гребешок из того же кармана, что и ранее ленту. А потом язвительно осведомился:

— Ты что, куафёром раньше был, а, канонир? Уй-й-й!

— Терпите, пациент, — отпарировал Моран, аккуратно причёсывая его сразу и гребешком, и собственными пальцами. — Сейча-ас. Вот та-ак… Теперь действительно tres bien!

Он отошёл на пару шагов и залюбовался результатом. И Грир залюбовался.

Совершенно открыто.

— Давайте отчаливать уже, — смешавшись под этими взглядами и прикусив губу, сумрачно бросил Дидье. — Пока вы ещё чего не выдумали… куафёры, ventrebleu!

«Куафёры» переглянулись, догоняя его у шлюпки, и Грир небрежно осведомился, кивая на его обтянутые чулками ноги:

— Не жмут?

— Туфли, что ли? — Дидье выпяти губы, лукаво покосившись на него. — Туфли — нет. Штаны вот — те жмут, не угадали твои девки с размером, putain de tabarnac!

И захохотал, слетая в шлюпку, а Грир подумал, что представить его на балу у губернатора своим глухонемым племянником навряд ли удастся.

А учитывая манеры и словарный запас Дидье Бланшара, вечер им предстоял весёлый.

Грир вздохнул, заранее с этим смиряясь.

Свесившись с борта «Маркизы», близнецы что-то заорали им вслед, корчась от смеха. Грир разобрал только «повеселиться» и вздохнул ещё раз.

* * *

Дидье всегда помнил одно простое правило охотника, которому его научил, когда он был ещё сопливым щенком, старик-индеец из племени ассинибойнов, кочевавшего рядом с их деревушкой. Старика звали Вичаша Вака, и он говорил — чтоб охота была удачной, стань зверем. Думай, как зверь, чувствуй, как зверь.

Ну а если зверь хочет ускользнуть от охотника, он должен думать и чувствовать, как охотник.

Рядом с канониром и капитаном «Разящего» Дидье чувствовал себя одновременно и охотником, и зверем. От их напряжения, витавшего в воздухе, от их неутолённого желания, обращённого на него и друг на друга, у него просто дух захватывало. Словно, опять же как в детстве, он летел на ледянке с обрыва, с самой крутизны — на замёрзшую речную гладь, обмирая от страха и восторга.

А сейчас к этому страху и восторгу прибавилось ещё одно щемящее чувство — тревога.

Слишком часто в последнее время он вспоминал о своём детстве.

Слишком часто ему снилась мать.

И сестрёнка.

Светлоголовая девчушка с широко раскрытыми глазами цвета моря.

Глазами их матери.

Глазами его дочери.

Сперва Дидье думал, что эти сны приходят к нему оттого, что он так отчаянно скучает по Ивонне. Оттого, что он в минуту слабости и болезни поведал Гриру и Морану то, чего не рассказывал раньше даже Тиш. Но сейчас он всё яснее понимал, что дело не в этом.

Святые угодники, его мать что-то хотела от него!

Он всегда знал о её незримом присутствии рядом с собой. И сразу поверил — именно она, решив, что только Грир сможет спасти жизнь её сына, подтолкнула его там, на мостике «Эль Халькона», заставив вовремя обернулся.

А потом Грир сам сделал шаг, без колебаний подставив себя под выстрел.

Morbleu, ну зачем, зачем?!

«По справедливости вот эта вот твоя разудалая жизнь, которой ты играешь, как младенец волчком, принадлежит мне. Понял? Мне!»

О да, он понял, ещё как…

«Надо мною никого, кроме Бога одного», — это присловье он тоже знал с детства.

Рar ma chandelle verte, этот губернаторский бал, дурацкий этот маскарад был совсем некстати именно сейчас, когда душу Дидье и без того грызло смятение, заставлявшее его часами без сна лежать на койке… а когда сны наконец приходили, они изводили его ещё пуще дурных мыслей.

Ладно, бал так бал!

В конце концов, это было даже весело…

Он, бродяга Дидье Бланшар, парень из квебекской деревушки, словно какая-нибудь Сандрийон, спешил на губернаторский бал, чтобы оказаться среди нарядных богачей, сам разряженный, как попугай!

И Эдвард Грир был его крёстной феей. Ухохотаться можно.

Дидье сидел на носу шлюпки, искоса разглядывая Грира и Морана, которые будто родились в своих раззолоченных камзолах: Моран — в вишнёвом, Грир — в тёмно-зелёном… и клялся себе лишний раз не открывать рта, чтоб их не позорить.

Господи, они были красивы, как черти, просто глаз не отвести.

Дидье хмыкнул и глаза поспешно отвёл. Небось они не девки, чего ими любоваться! И он не девка, чтобы на них пялиться…

Шлюпка мягко ткнулась в причал, и какой-то слуга в лиловой ливрее принял у Дидье швартовы.

Бальный зал губернаторского особняка был огромен и занимал целый этаж. Пляши — не напляшешься.

В хрустальных подвесках десятка люстр под потолком отражалось пламя свечей, лакеи в напудренных париках и камзолах, мало чем отличавшиеся по виду от господ, разносили вино и какие-то закуски на изящных подносах, благоухали цветы в высоких вазах, наяривал квартет настоящих музыкантов, а не старенькая виола Марка, звенел колокольчиками женский смех, сияли обнажённые женские руки и плечи…

Вот на каких балах любила царить Тиш. Маркиза Ламберт.

Дидье незаметно вздохнул и сделал вид, что ему всё нипочём.

Сперва он уныло следовал за Гриром и Мораном, которые вели себя самым что ни на есть непринуждённым образом — о чём-то учтиво болтали с незнакомыми людьми, кланяясь и расцеловывая ручки кокетливо хихикавшим дамам. Дидье просто держался рядом, что-то невнятно бормоча, когда Грир представлял его кому бы то ни было, в том числе губернатору Стилу и его жене Констанции, которая и вправду оказалась прехорошенькой рыжулей. Он даже осушил пару бокалов вина с подноса, который проносил мимо него очередной лакей, и сердито отвернулся от тревожного взгляда Морана.

Они что, думают, что он здесь напьётся, что ли?

Потом началась очередная пытка — танцы.

Это была совсем не та лихая пляска, что вечно звенела у него в крови, подмывая отбить чечётку хоть на тёплой палубе «Маркизы», хоть на дощатом полу какого-нибудь трактира. Это были благородные и чинные танцы, в которых кавалеры едва придерживали дам за кончики затянутых в перчатки пальцев, а дамы церемонно приседали перед ними в низких реверансах, метя юбками паркет.

Дидье представил себе, как здорово было бы сплясать чечёточку на эдаком паркете, и фыркнул себе под нос.

А Грир с Мораном, конечно, немедля отправились вытанцовывать все эти менуэты.

Ну и… попутного им ветра!

Дидье, конечно, подмечал любопытные и томные взгляды, которые бросали на него присутствовавшие дамы. Женщины — всегда женщины, графини они или служанки. Щебечущие, нежные, сладкие и забавные, как птички, они вечно искали рая у него в штанах… тем более сейчас, когда он по воле Грира щеголял в этих клятых коротких кюлотах, будь они неладны!

Снова усмехнувшись, Дидье отошёл сперва к высокому французскому окну, выходившему в сад, а потом направился в коридор, уводивший подальше от музыки, света и суматохи.

Чтоб Дидье Бланшар взял и ушёл с праздника, пусть чужого?!

Воистину он сам себя не узнавал.

Его душу продолжала снедать непонятная тревога, которую только усугубило выпитое вино.

Он толкнул первую же дверь в этом коридоре и вошёл в открывшийся полутёмный кабинет, освещённый только светом фонарей из сада. И оглядевшись, озадаченно присвистнул.

Ряды книг уходили вверх, до самого потолка, и казались бесконечными. Он в жизни своей не видел столько книг сразу. Если губернатор их все прочёл, ему впору быть королем, а не губернатором!

Дидье пробормотал это вслух и вздрогнул, услышав какой-то шорох неподалёку от себя. Порывисто развернувшись, он нос к носу оказался с худенькой девчушкой в белом бальном платье, сидевшей на странной деревянной лестничке. Лестничка, очевидно, предназначалась для того, чтобы доставать книги из-под самого потолка.

— Отец прочитал почти всю нашу библиотеку, — пролепетала она с какой-то застенчивой гордостью. — Но он не хочет быть королём. Он говорит, что счастлив здесь, на нашем острове.

Девушка осторожно, придерживая подол руками, спустилась вниз и встала перед удивлённо моргавшим Дидье.

Она казалась совсем малышкой, и в её тонких руках и хрупких плечах, выставленных напоказ из пышного платья, ещё только угадывалось будущее изящество. Но угадывалось безошибочно. Её тёмные кудри были собраны в аккуратный узел на затылке.

Дидье вспомнил, что ему представляли её в веренице незнакомых лиц, мужских и женских, промелькнувших перед ним в начале этого ошеломляющего вечера.

Абигайль Стил, дочь губернатора от первого брака.

Девочка, давно осиротевшая. Живущая с мачехой.

Она подняла на него растерянные глаза, золотисто-карие, цвета каштанового мёда, и тогда он нерешительно проговорил:

— Вам… меня представили, мисс Абигайль… То есть мисс Стил. Простите, я не знаю… — он пощёлкал пальцами, — всяких церемоний.

Она серьёзно кивнула, и её кудряшки вздрогнули у висков.

— Я вас помню. Вы Дидье Бланшар, капитан «Чёрной Маркизы».

Он тоже кивнул и, не удержавшись, спросил с любопытством:

— Почему вы прячетесь здесь?

— А вы? — ответила она вопросом на вопрос, снизу вверх уставившись на него. — Почему вы не на балу? Почему пришли сюда?

Помявшись, Дидье честно признался:

— Я вообще-то деревенский парень, мисс Стил… Абигайль. Я не умею вытанцовывать все эти танцы и разговаривать всякие разговоры.

«И на душе у меня темно, как в заднице», — едва не ляпнул он и прикусил язык.

— Я умею танцевать, но боюсь, — вздохнув, призналась Абигайль в ответ. — Надо выполнять фигуры, и, как вы сказали, вести правильные беседы, а все… все на тебя смотрят.

Дидье вновь вгляделся в её растерянные золотистые глаза и внезапно предложил:

— А давайте бояться вместе! То есть… — он смешался, но продолжал: — Я хочу пригласить вас на танец. И со мной вам не надо вести каких-то там правильных бесед… но я бы просто с вами поговорил. О вашем отце, об этих книжках и вообще. А что смотрят… — он широко улыбнулся, оглядывая её, — так есть на что посмотреть, потому что мы с вами — парни хоть куда!

Тонкие брови её вскинулись, доверчивые глаза расширились, а потом она засмеялась и зачарованно кивнула.

И, чёрт возьми, это оказалось совсем легко — танцевать с нею, глядя ей в глаза, сходясь и расходясь в фигурах танца, придерживая её за обтянутые перчаткой пальчики.

После него она танцевала с другими, — даже с Мораном, — и Дидье этому тихо радовался, стоя у окна, выходившего в сад. Но сердце его всё равно щемило странной печалью.

Он не мог понять, что с ним творится, morbleu!

Дидье снова предложил Абигайль руку, когда закончился очередной танец, но она покачала головой при новых звуках скрипок и просто встала рядом с ним у того же окна.

Спохватившись, Дидье спросил, мысленно хлопнув себя по лбу:

— Может быть, проводить вас к отцу или… к матери?

Но девчушка вновь отрицательно качнула головой и промолвила:

— Давайте постоим здесь. — И помолчав, добавила: — Моя мама умерла. Но Констанция — очень добрая. И мой отец любит меня. Моё имя означает «радость отца»… и он действительно мне радуется. Не знаю, почему я вам всё это рассказываю…

— Я тоже рад за вас, мисс Абигайль, — с облегчением заверил её Дидье. У него и вправду будто гора свалилась с плеч, когда она это сказала. — Просто счастлив вас слышать.

Пошарив в кармане, он нащупал там маленькую деревянную птичку-свистульку, которую вырезал, сидя на палубе «Маркизы» и думая о своей дочери. И протянул её Абигайль со словами:

— Давайте, дуньте, не стесняйтесь.

И она, вновь завороженно глянув на него своими медовыми глазами, послушалась.

Раздалась переливчатая трель, и девчушка так же переливчато рассмеялась, даже захлопав в ладоши. Дидье поймал на себе изумлённые взгляды губернатора и Грира и тихо сказал, наклонившись к уху Абигайль:

— Я вырезал её для своей дочки. Но могу подарить вам, хотите? Чтоб вы больше не грустили.

Его собственное сердце продолжала сжимать, выкручивать непонятная тоска, которую ни танцы, ни вино не могли унять. Он ещё раз поднёс к губам тоненькие пальчики девушки и, улыбнувшись ей, шагнул в сад, дышащий ветром и прошедшим дождём, прямо через это высокое, до пола, окно.

Луна светила так ярко, что был виден каждый камешек и лист. Песок на дорожке скрипел под его каблуками, в кустах трещали цикады. Дидье рассеянно расстегнул жёсткие манжеты своего серебристого камзола, да и сам камзол с рубашкой. С облегчением стащил с волос ленту, а с шеи — дурацкий шёлковый платок, кое-как запихнул всё это добро в карман и тряхнул головой.

Свобода.

Наконец-то, putain de tabarnac!

Впереди уже виднелась маленькая пристань, где осталась их шлюпка. Лакея здесь уже не было, шлюпка тихо покачивалась на мелководье.

Дидье остановился, не доходя до пристани, в ожидании Морана и Грира. Почему-то он не сомневался, что те его быстро догонят.

Он не ошибся.

* * *

Грир и Моран торопливо спустились к причалу и замерли.

Чёртовы цикады выводили прямо-таки соловьиные трели, полная луна заливала всё вокруг светом поярче бальных люстр, одуряюще разило ароматом роз и глициний, а Дидье Бланшар, растрёпанный и странно уязвимый, стоял у причала и ждал их.

Боже, Грир весь вечер опасался, что тот что-нибудь натворит. Станет хохотать во всё горло, напьётся, начнёт травить какие-нибудь непристойные байки или горланить моряцкие песни, а также запускать пальцы в декольте к губернаторше или к губернаторской дочке. И Грир готовился, если надо, силком запихать его в лодку и отправить обратно на «Маркизу», с сожалением думая о том, что напрасно он ради забавы подверг парня такому испытанию. Потешились, но надо и меру знать. И он нисколько бы не винил Дидье, выкинь тот что-нибудь эдакое.

Но Дидье ничего эдакого не выкидывал. Другие гости, аристократы по крови, пили больше него и нахально увивались за женщинами. Дидье же почти не пил и ни за кем не увивался. Бабы пялились на него, как обычно, а сейчас, когда он был в этом убийственном наряде, и больше обычного — ещё бы! — но Дидье и танцевал, и разговаривал только с губернаторской дочкой Абигайль, тихонькой мышкой в белом платьице. Но и за ней он не увивался, что было бы как раз понятно. Нет, этот повеса смотрел на неё, как на свою малышку Ивонну… и, о Господи, даже подарил ей свистульку, которую вырезал, сидя на палубе «Маркизы» в ожидании их с Мораном прибытия. Чёрт знает что…

Правда, губернаторская чета была этим всем весьма и весьма тронута. Особенно когда Моран, способный, если хотел, казаться чистым Божьим ангелом во плоти, вполголоса поведал им приглаженную, очень приглаженную историю женитьбы Дидье Бланшара и находки им галеона, ставшего приданым для его маленькой дочери. Губернаторша даже прослезилась, слушая всё это, и Грир был очень доволен. Потому что именно такого сановного расположения к их авантюре он и добивался, затевая этот светский визит.

Был бы очень доволен, если бы…

Если бы всей кожей не чувствовал, как застыл в странной печали Дидье.

Гриру не надо было глядеть на Морана, чтобы понять — тот тоже это чувствует.

Господи, да если б парень просто был не в своей тарелке! Но Дидье словно погас. Словно сам потушил тот весёлый жаркий огонь своего сердца, который, казалось, был неиссякаем, который манил к нему всех жаждущих тепла — вплоть до бродячих шавок!

Как манил этот огонь Морана, да и самого Грира.

И вот теперь Дидье стоял прямо перед ними — вновь расхристанный, как оборванец, чёрт бы его побрал. Рубашка и камзол его были распахнуты, шея обнажена до ключиц, манжеты на запястьях расстёгнуты, русые вихры взлохмачены, как у школьника, и он глядел на них с Мораном странно беззащитными глазами.

Грир стиснул кулаки в карманах. Боже, вот же искушение, вот же настоящее умерщвление грешной плоти, какое и не снилось святым отцам-пустынникам, питавшимся сраными акридами. Вольно же им было сохранять свою хвалёную святость — ведь перед ними не стоял доверчиво на них пялящийся Дидье Бланшар! Да Грир проглотил бы сейчас мешок этих самых акрид, если бы всемилостивый Господь избавил его от такой пытки!

Но акрид не было, поэтому приходилось справляться самому.

И…. чёрт побери, что же такое творилось с парнем?!

— Ди… что с тобой? — вновь будто подслушав мысли Грира, взволнованно спросил Моран и шагнул вперёд — песок захрустел у него под ногами.

Дидье отвёл глаза, и Грир мрачно решил, что оголец, находясь в здравой памяти, ничего им не расскажет, что бы его ни терзало. В конце концов, этот балабол столько лет помалкивал о своём треклятом галеоне…

Грир поглядел на Морана, безмолвно требуя, чтобы тот спросил что-нибудь ещё. Чтобы наконец поддел ту броню, в которую добровольно заковал себя Дидье Бланшар.

— Ты только с дочкой губернатора и разговаривал, — мягко сказал Моран, подходя к тому ещё на пару шагов. — Ей уже семнадцать, а ты с ней… как с Ивонной.

Да уж, подумал Грир, в отношении Дидье к Абигайль Стил не промелькнуло ни тени плотского интереса. Но почему тогда она вообще его заинтересовала?

Потому что Дидье Бланшар, чтоб ему пусто было, привык возиться со всякими брошенными птенцами, жадно впитывавшими тепло, которое он так щедро им дарил! И малышка Абигайль расцвела в этом тепле, как до неё — Ангелина, Клотильда, Моран, близнецы, Жаклин Делорм и, наверно, десятки других живых существ, чёрт бы их совсем побрал.

Но никому в целом свете Дидье не позволял позаботиться о себе, хотя сам был таким же… брошенным птенцом.

Эта нежданная мысль настолько поразила Грира, что он выпалил:

— Ей не нужна твоя защита, garГon. Отец обожает её, а мачеха заменила ей мать. По-настоящему заменила.

— Я это сам понял… когда поговорил с ней, — негромко отозвался Дидье. — Они хорошие люди.

— А если б это было не так, что б ты сделал? — так же тихо спросил Моран, подойдя к нему вплотную и внимательно вглядываясь в его серьёзное лицо.

— Попробовал бы ей помочь, — без колебаний ответил Дидье. — Придумал бы что-нибудь.

О Господи…

Он бы придумал, конечно!

Ну что за наказание такое!

— Проклятье, это дочка губернатора! — процедил Грир. — Ты бы выкрал её прямо из губернаторской резиденции, что ли, bougre d'idiot!

— Да, если понадобилось бы, — твёрдо проговорил Дидье.

Постучав себя кулаком по лбу, Грир собрался было что-то добавить про самоубийственную рыцарскую дурь, но вдруг хмуро проронил — совсем не то, что намеревался:

— Сто чертей тебе в глотку, Дидье Бланшар, я вот только губернаторских дочек ещё не крал!

— Ты? — одними губами вымолвил тот, сдвинув брови. — Ты тут ни при чём, кэп!

— А что же, одного тебя, остолопа, отпускать, что ли, тебя ведь не остановишь! — безнадёжно махнул рукой Грир, и Моран кивнул в подтверждение. — Разве что оглоушить тебя по башке твоей упрямой, да в трюм… — Он запнулся, сообразив, что несёт несусветную чушь… которая, тем не менее, являлась сущей правдой, и неловко добавил: — Я за тебя отвечаю.

Дидье помотал этой самой упрямой башкой, — недоверчиво и протестующе, — и пробормотал:

— Я сам… один… всегда за себя отвечаю.

И Грир негромко и решительно ответил, глядя прямо в его смятенные глаза:

— Ты никогда больше не будешь один.

А Моран снова спросил вполголоса:

— Ди… твой отец женился, когда твоя мама умерла? У тебя была мачеха? Там, в Квебеке?

Дидье вздрогнул и замер, и Грир понял, что канонир всё-таки нашёл его самое уязвимое место, поддев броню. И ещё одна мысль мелькнула у него в голове и пропала — как Моран догадался? Почему спрашивает об этом таким сдавленным, будто от боли, голосом?

Взглянув канониру в лицо, Дидье на миг прикусил губу, но потом ответил с таким же напряжением, но очень просто:

— Когда мама умерла, я никак не мог поверить. Ревел всё время, прятался от всех и ревел. Всё думал — как же так, она ведь ничего плохого не сделала, она… так нужна была Мадлен и мне… и Франсуа…. моему брату. Но выходит, что Богу она была нужнее. — Он опустил голову, уставившись себе под ноги, и продолжал ровно: — Я ревел… а отец… я думал, он совсем рехнётся. Руки на себя наложит. — Он прерывисто вздохнул и криво усмехнулся, подымая голову: — Но он женился через год. На Адель. И Франсуа женился. На Инес. Мне тогда было тринадцать, а Мадлен — год… и это было хорошо для Мадлен — как же ей без матери? Она ведь тогда была совсем кроха.

Грир пошевелил губами, но его вопрос задал Моран:

— А ты как же?

Дидье опять помолчал, а потом, облизнув губы, отрывисто произнёс:

— А я… не пришёлся ко двору. И… ушёл.

— Сколько тебе тогда было? — бесстрастно спросил Грир.

— Пятнадцатый год, — спокойно отозвался Дидье. — И я… не вспоминал про них. Совсем. Как отрезал. Просто было… очень больно. — Он запнулся и тряхнул головой. — Неважно. Но сейчас я всё время думаю… что я оставил Мадлен… совсем одну.

«Почему же одну?» — хотел спросить Грир, но прикусил язык. В этой простой истории, так просто рассказанной, не было ничего страшного или странного… но у него почему-то мороз прошёл по спине, как тогда, когда он думал о возможной гибели Дидье в бою с «Эль Хальконом».

Что-то очень тёмное и тяжелое крылось за этим простым рассказом.

И… ледяное.

Грир вдруг вспомнил, что ответил когда-то Дидье на его мимоходом брошенный вопрос о том, почему он ушёл из дома — ответил легко и со всегдашней своей улыбкой.

«Холодно», — вот что он тогда сказал.

Словно прочтя его мысли, Дидье так и передёрнулся. Проклятие, стояла безмятежная и жаркая тропическая ночь, в розовых кустах надрывались цикады, тёплые волны прибоя с шорохом набегали на песок в двух шагах от них… а парень вздрагивал от холода, будто в своём чёртовом ледяном Квебеке!

Сердце у Грира перевернулось, и он шагнул вперёд, не раздумывая — одновременно с Мораном, и так же одновременно оба они обняли Дидье — крепко, тесно, горячо, сплетя руки за его спиной, на его плечах.

Тот снова вздрогнул, его глаза в смятении расширились, и Грир хрипло пробормотал, даже не задумываясь о том, что именно говорит, повторяя слова, которые сам Дидье сказал, обнимая Морана наутро после той виноградной отчаянной ночи:

— Тихо, тихо, garГon… успокойся. Постой вот так. Просто постой.

Моран тоже посмотрел на Грира — растерянным, совсем незнакомым взглядом, не похожим на его обычный вызывающий прищур.

А Дидье вдруг глубоко вздохнул и молча прикрыл глаза.

Будто сдаваясь.

Опустив оружие и сбросив броню.

«Бог ты мой…» — пронеслось у Грира в голове.

Он и сам почти зажмурился.

Одна его ладонь легла на плечо Морана, чувствуя его почти горячечное тепло, а вторая скользнула по телу Дидье, — под распахнутым камзолом и рубашкой, по прохладной гладкой коже, — почти целомудренно, но Грир с ликованием ощутил бешеные толчки его сердца под своей рукой. И собственное его сердце тоже болезненно и часто забилось. И сердце Морана — совсем рядом, настолько тесно они прижались друг к другу, все трое, и, приоткрыв наконец глаза, Грир затаил дыхание, увидев, что и у Морана веки опущены, и на бледные щёки легла тень от ресниц.

Дидье тоже раскрыл глаза — очень глубокие, и еле слышно прошептал:

— Мне уже не холодно, garГons. Tres bien.

И почти что беззаботно улыбнулся, отстраняясь от них.

Грир нехотя разнял руки, и его самого вдруг пробила дрожь.

К «Маркизе» они причалили в полном молчании, и Дидье, бросив только: «Bonne nuit», не оглядываясь, взлетел на борт своей посудины и исчез из виду.

* * *

Волны мерно и сильно раскачивали «Маркизу» — подымался западный ветер, обещавший вот-вот упасть яростной мглой урагана на море и берег.

Едва появившись на борту, Дидье содрал с себя осточертевшие роскошные тряпки, натянул привычные портки и рубаху и теперь безмолвно лежал, прикрыв локтем глаза, на койке в своей каюте. Но мысли в его голове метались стремительнее надвигавшегося урагана.

Он умел оставлять заботы вчерашнего дня дню вчерашнему же. Будто, выходя из комнаты, накрепко закрывал за собой дверь и отправлялся прочь, не оглядываясь.

Как, не оглядываясь, ушёл когда-то из родного дома, не просто закрыв за собой эту дверь, но прямо-таки заколотив её в своей душе.

Но теперь эта дверь рухнула под напором воспоминаний и всё нараставшего чувства вины.

Его мать когда-то на речном берегу указала ему, семилетнему, на его тогдашнюю подружку по играм, пятилетнюю Леони, со словами: «Ты мужчина, ты за неё отвечаешь».

Его мать теперь лежала под холодным могильным крестом на деревенском кладбище, оставив на него совершенно беззащитную крохотную Мадлен.

На него, на отца и на Франсуа.

А он ушёл, захлопнув дверь и отрезав себя от воспоминаний.

Оставив Мадлен с отцом, Франсуа и с теми женщинами, которых они привели под крышу своего дома, переставшего быть домом ему, Дидье.

Он обязан был вернуться.

Немедленно.

Боже, как же он не хотел туда возвращаться!

В несправедливость.

Позор.

Боль.

Но его мать хотела от него именно этого, он точно знал.

«Ты мужчина, ты за неё отвечаешь».

Дидье перевернулся и лёг на живот, беспомощно упёршись кулаками в подушку и уткнувшись в них лбом.

«Ты никогда больше не будешь один».

Так сказал капитан «Разящего».

«Я за тебя отвечаю».

Но за свою сестру отвечал только он сам.

Дидье на миг зажмурился, а потом рывком поднялся с койки.

Он должен был делать то, что должен, не ища ни у кого защиты, не прося помощи, как делал это всегда.

Эдвард Грир и так, не раздумывая, шагнул за него под пулю.

А он сейчас собирался обойтись с ним так подло и бессовестно.

Но у него не было иного выхода.

Глубоко вздохнув, Дидье шагнул на палубу и пристально оглядел горизонт. Ночное небо было непроглядно тёмным, луну за какой-нибудь час совсем затянуло набежавшими тучами.

Надвигалась буря.

Он распахнул дверь в каюту близнецов. Те, как обычно, сладко дрыхли, так тесно переплетясь руками и ногами, будто всё ещё находились в материнской утробе, и Дидье крепко встряхнул за плечо лежавшего с краю. Тот приподнял с подушки лохматую голову, сонно щурясь, и братец рядом с ним тотчас вскинулся.

Дидье невольно позавидовал обоим огольцам. Воистину они никого и ничего не искали, будучи так неразрывно и прочно связаны друг с другом.

Разбуженный первым мальчишка быстро и умело разжёг маленький светильник, и по этой сноровке Дидье распознал Лукаса.

— Кэп… ты чего?.. — удивлённо моргая, пробормотал тот и пригладил свои светлые лохмы обеими ладонями. — Ураган?

Лукас тоже чувствовал дыхание бури.

Нетерпеливо мотнув головой, Дидье властно распорядился:

— Garcons, собирайтесь. Берите своё барахло, усаживайтесь в шлюпку — и на «Эль Халькон». Побудьте там. Когда Грир вас найдёт… скажете, что я вас связал, рты заткнул и силой выкинул за борт.

Глядя, как у близнецов округляются не только глаза, но и рты, он хмуро пояснил:

— Иначе он вам всыплет.

— А ты? — поёжившись, выпалил Лукас.

— А у меня есть дело, — отрезал Дидье. — Семейное. Срочное. Грир о нём не знает, хотя догадывается… но я свой долг выполню один. И для этого мне нужна только «Маркиза». Больше ничего. Если мне понадобится экипаж, я найму пару смекалистых ребят на побережье, а пока что и ваших механических матросов хватит.

— Там ведь ураган надвигается… — прошептал Марк, жалобно уставившись на него. — И потом… Грир же помчится за тобой!

— Вряд ли, — подумав, уверенно отозвался Дидье. — Он не оставит галеон без присмотра. И он не знает точно, где меня искать. А я скоро вернусь.

— Куда ты?! — Марк вцепился ему в локоть, и Дидье сказал уже мягче, глядя в его наполнившиеся слезами глаза:

— Вам лучше не знать, garcons. От греха.

«От Грира», — добавил он мысленно.

— Почему ты не хочешь взять нас? — сердито выкрикнул Лукас. — Мы всегда…

— Потому что это моё дело, — решительно повторил Дидье, нахмурившись. — И если кэп вздёрнет кого-то на нок-рее по возвращении, то только меня. А вы ему будете нужны здесь — чтобы достать галеон. Я без того забираю у него бриг… и не могу забрать вас. Я ему сейчас записку напишу. Не бойтесь, с «Маркизой» всё будет в порядке, клянусь Богом!

— Да хрен ли с ней, с «Маркизой»! — воскликнул Лукас, вскакивая и сжимая кулаки. — Что будет с тобой?

— Patati-patata! — пробормотал Дидье, поспешно шаря в тумбочке в поисках бумаги и грифеля. — Всё отлично со мной будет, garcons. Давайте собирайтесь.

— Но… — начал снова Марк.

— Собирайтесь и выметайтесь! — гаркнул Дидье, вскидывая глаза, и сунул Марку листок. — Передашь Гриру… когда он вас найдёт, morbleu!

И он крепко обнял повисших на нём близнецов.

* * *

С рассветом Грир поднялся на мостик «Разящего» и не поверил своим глазам. «Маркизы» рядом с его фрегатом не было. А на палубе «Эль Халькона» восседали Марк с Лукасом и обречённо таращились в его сторону.

— Шлюпку на воду! — гаркнул Грир, обретя дар речи. — И вон тех двух паршивцев — ко мне!

Паршивцы так же обречённо и смирно сидели в отправленной за ними шлюпке, а потом проволоклись по трапу на мостик и застыли с опушенными головами.

Грир вымолвил только:

— Ну?!

— Вот, — выдохнул Марк, разжимая ладонь, и подлетевший Моран выхватил у него из рук листок бумаги, на котором было написано несколько корявых строк. Украдкой глянул на них и торопливо вручил записку Гриру.

«Я верну «Маркизу», но это моё семейное дело, и я сам его сделаю. Моя вина».

Моя вина!

— Прибью, — негромко обронил Грир, катая желваки на скулах. — Поймаю и прибью его задницей к планширу, чтоб и шагу больше не смел… — Осекшись, он бешено глянул на Лукаса. — Когда он сорвался?

— В три пополуночи, — уныло сообщил Лукас.

За четыре прошедших часа «Маркиза» с её быстроходностью могла уже быть… да где угодно!

Какого дьявола он, Грир, с вечера не засадил Дидье Бланшара в трюм вместе с его виной! Видел же, что парень не в себе!

— Кто нёс вахту в три пополуночи? — зловеще поинтересовался Грир, пристально глядя на своего понурившегося боцмана. — Кто этот слепоглухонемой болван, прохлопавший «Маркизу»? Старпом? Пусть мне на глаза не попадается! А вы, засранцы! — Он повернулся к близнецам, и те так и подскочили. — Почему вы сразу не явились ко мне, когда этот прохвост спустил вас в шлюпку?

— Потому что Дидье велел нам идти на «Эль Халькон», — чуть дрожащим голосом отозвался Лукас. — И… я помню, что ты сказал тогда… что должен первым всё знать. И что я это тебе обещал, тоже помню. Я виноват… — Он переглотнул и закончил шёпотом: — Прибей мою задницу к планширу тогда.

— Не надо! — отчаянно завопил Марк, вцепляясь в него.

— Уносите отсюда свои чёртовы задницы, вы оба! — прогремел Грир, и близнецов как ветром сдуло с мостика, только босые пятки простучали по доскам.

Он не желал больше слышать ни про чью растреклятую вину!

Но что же ему теперь было делать? Проклятье, ему не на кого было оставить чёртов галеон!

— Кэп… — взволнованно окликнул его Моран, протягивая ему подзорную трубу и указывая на горизонт, где виднелась небольшая точка.

Корабль.

— Кого там ещё..? — рыкнул Грир, поднося к глазам трубу, но тут же облегчённо выдохнул. — Отлично! Вот эта маленькая мегера и присмотрит за своим драгоценным галеоном. А я присмотрю за её драгоценным супругом, чтоб ему пусто было!

Точка на горизонте была спешившей сюда на всех парусах «Сиреной», принадлежащей Жаклин Делорм. Вернее, Жаклин Бланшар.

— Он не говорил, как именно называется его паршивая деревушка? — отрывисто спросил Грир, поворачиваясь к Морану, но тот только устало покачал головой:

— Говорил как-то, что она не так далеко от устья реки. Там одна река — Святого Лаврентия. Она судоходна, «Маркиза» пройдёт.

— Тогда и «Разящий» пройдёт, — уверенно произнёс Грир, и, видя, что Моран опять открывает рот, раздражённо посмотрел на него: — Что ещё?

Тот криво усмехнулся, глядя на него исподлобья с какой-то странной тоской:

— Ты ради него на всё готов… а ведь ты его даже не… — Он всё-таки запнулся.

В один шаг оказавшись возле своего канонира, Грир сгрёб его за плечи и хорошенько тряхнул. Прижал к переборке и спросил шёпотом, склоняясь к его уху:

— Ты ему что, завидуешь, что ли? Завидуешь тому, что я ради него на всё готов… или тому, что я его даже не…?

Моран упрямо молчал, с прежним вызовом глядя на него из-под ресниц.

— Так я и ради тебя готов на всё, чёртов ты гордец! А ты считаешь, что я упырь, который только и делает, что ловит и жарит хорошеньких котяток! — таким же яростным шёпотом продолжал Грир, беря его за подбородок. И подумал, что впервые прикасается к Морану после той дикой виноградной ночи. — А я считал, что ты этим как раз доволен.

— Я, знаешь ли, не котёнок! — вызверился вдруг Моран, отталкивая его. — И… я вовсе не считаю, что ты — упырь! И… — Голос его сорвался. — И ты меня тоже уже не…

— А ты этого хочешь? — сглотнув, отозвался Грир едва слышно.

Губы Морана шевельнулись.

— Я не…

Он осёкся.

Они смотрели друг на друга долго — пока Грир не выронил на палубу подзорную трубу и не выругался замысловато, отходя от Морана:

— Не время сейчас болтать всякую ерунду. Пора готовиться к встрече мадам Бланшар. Передать ей, так сказать, штурвал. — Он устало потёр глаза ладонью. — И мне нужна карта североамериканского побережья с обозначением всех портов вплоть до этого сраного Квебека. Если Дидье Бланшар думает, что ему удастся от нас улизнуть, пусть даже не мечтает!

Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как на лице Морана проступает неуверенная, но почти радостная улыбка.

* * *

Дидье Бланшар вовсе ни о чём не мечтал.

Он стоял у штурвала своей «Маркизы», над головой его, раздуваемые ветром, разворачивались паруса, звенели натянутые, как струны, шкоты, и тот же ветер развевал ему волосы.

«Надо мною никого, кроме Бога одного», — снова припомнил он.

Дидье знал, что спать ему теперь придётся вполглаза, есть кое-как и носиться по вантам как ошпаренному — за всю команду сразу.

Но ему было наплевать на это.

Он знал, что справится.

Его сестрёнка ждала его, и он не мог её подвести.

— Потерпи, Мадлен, m'amie, я скоро, — пробормотал Дидье, поворачивая штурвал. И добавил почти неслышно: — Прости, капитан.

Загрузка...