Черное облако

Начало

Это случилось в восемь часов утра по Гринвичскому меридиану. В Англии 7 января 1964 года зимнее солнце только-только поднималось над горизонтом. Повсюду люди дрожали от холода в своих плохо отапливаемых домах, читая утренние газеты, завтракая и жалуясь на погоду, которая, по правде говоря, в последнее время выдалась просто ужасной.

Гринвичский меридиан протягивается на юг через западную Францию, заснеженные Пиренеи и восточную оконечность Испании. Затем линия проходит через западную часть Балеарских островов, где умные северяне предпочитали проводить зимний отпуск – на пляже Менорки можно было увидеть смеющиеся компании, возвращающиеся после утреннего купания. Затем он проходит через Северную Африку и Сахару.

Нулевой меридиан направляется к экватору через Французский Судан, Ашанти и Золотой Берег, где вдоль реки Вольта возводятся новые алюминиевые заводы. А затем через безбрежный океан – до самой Антарктиды. Здесь тесно сотрудничают экспедиции из дюжины разных стран.

Все страны к востоку от этой линии до самой Новой Зеландии были обращены к Солнцу. Над Австралией сгущались сумерки. В Сиднее на поле для крикета появились длинные тени. До конца матча между командами Нового Южного Уэльса и Квинсленда оставалось всего несколько подач. На Яве рыбаки готовились к предстоящей ночной работе.

Почти надо всеми просторами Тихого океана, над Америкой и Атлантикой стояла ночь. В Нью-Йорке пробило три часа. Город сиял огнями, а движение оставалось оживленным, несмотря на недавно выпавший снег и холодный северо-западный ветер. И кажется, нигде в тот момент жизнь не бурлила с такой же силой, как в Лос-Анджелесе. Время близилось к полуночи, но по бульварам гуляли толпы людей, по шоссе мчались автомобили, а рестораны были все еще полны посетителей.

В ста двадцати милях к югу, на горе Паломар, астрономы уже вышли в ночную смену. Погода стояла ясная, и звезды сверкали от горизонта до зенита, однако, с точки зрения профессиональных астрономов, условия для работы выдались неблагоприятными – из-за сильного ветра на большой высоте сохранялась плохая видимость. Поэтому все без сожаления оставили свои приборы ради полуночного перекуса. Еще в начале вечера, когда перспективы ночной работы казались весьма сомнительными, они договорились встретиться под куполом у 48-дюймового Шмидта.

Пол Роджерс преодолел расстояние примерно в четыреста ярдов от своего 200-дюймового телескопа до Шмидта и увидел, что Берт Эмерсон уже наворачивает суп из тарелки. А ночные ассистенты Энди и Джим разогревают еду на плите.

– Вы извините, что я завожу этот разговор, – сказал Эмерсон, – но, похоже, сегодня поработать не удастся.

Эмерсон занимался специальными наблюдениями, требовавшими прекрасных погодных условий.

– А вы везунчик, Берт. Кажется, опять закончите работу пораньше.

– Я еще подожду часик-другой. Если ничего не изменится, лягу спать.

– Суп, хлеб с джемом, сардины и кофе, – сказал Энди. – Что будете?

– Тарелку супа и кружку кофе. И спасибо, – ответил Роджерс.

– А вы что собираетесь делать на своем 200-дюймовом? Подключите вечно трясущуюся камеру?

– Да, сегодня, думаю, у меня все получится. Хочу сделать несколько снимков.

Их беседа прервалась с появлением Кнута Йенсена, который пришел от 18-дюймового Шмидта, находившегося в отдалении от них.

– Здравствуйте, Кнут, – поприветствовал его Эмерсон, – есть суп, хлеб с джемом и сардины, а Энди приготовит кофе.

– Если не возражаете, я начну с супа и сардин.

Молодой норвежец, любивший устраивать разные розыгрыши, взял тарелку с томатным супом-пюре и бросил туда с полдюжины сардин. Остальные в изумлении уставились на него.

– Надо же как проголодался, – заметил Джим.

Кнут с удивлением оторвал взгляд от своей тарелки.

– Вы не едите так сардины? Ха, в таком случае вы вообще не знаете, как их надо есть! Попробуйте, вам понравится! – А затем, чтобы добиться еще большего комического эффекта, добавил: – Кстати, пока я сюда шел, мне показалось, что здесь пахнет скунсом.

– Или той бурдой, которую вы собрались есть, – заметил Роджерс.

Когда смех стих, Джим спросил:

– Слыхали про скунса, который забрел к нам пару недель назад? Он устроил газовую атаку рядом с воздухосборником 200-дюймового телескопа. И прежде чем его отключили, тут все насквозь провоняло. А в это время под куполом находилось чуть ли не двести посетителей.

– Нам повезло, что мы не берем денег за входные билеты, – усмехнулся Эмерсон, – иначе разорились бы им все это компенсировать.

– А вот тем, кто занимается чисткой одежды, повезло намного меньше, – добавил Роджерс.

По дороге к 18-дюймовому Шмидту Йенсен остановился и прислушался к шуму ветра в деревьях, произраставших на северных склонах гор. Они напоминали его родные холмы, и это вызывало у него неумолимую тоску по дому, желание снова оказаться с семьей, с Гретой. В свои двадцать четыре года Йенсен приехал в Соединенные Штаты для обучения в аспирантуре.

Он пошел дальше к своему телескопу, пытаясь убедить себя, что все эти чувства просто смешны. С рациональной точки зрения у него не было никаких причин для упаднических настроений. Все относились к нему по-доброму, ему поручили работу, идеально подходившую для новичка.

Астрономия благосклонна к тем, кто только начинает свой путь в этой науке. Даже не имея значительного опыта, здесь можно добиться важных результатов в различных направлениях деятельности. Йенсен как раз относился к этой категории. Он занимался поиском новых звезд, которые взрывались с невероятной силой. В течение следующего года он имел все основания надеяться, что одну или даже две такие звезды ему удастся найти. Предугадать, когда именно произойдет вспышка новой, невозможно, как нельзя сказать, в каком месте на небе взорвется звезда, поэтому ему приходилось ночь за ночью, месяц за месяцем фотографировать все небо. Однажды ему повезет. Если же он отыщет новую не слишком далеко в глубинах космоса, тогда за дело возьмутся более опытные руки. Вместо 18-дюймового Шмидта изучать поразительные секреты этих странных звезд начнет уже огромный 200-дюймовый телескоп. Но в любом случае первооткрывателем будут считать именно Йенсена. К тому же тот опыт, который он получит в самой знаменитой обсерватории мира, пригодится ему после возвращения домой – у него будут все шансы найти хорошую работу. Тогда они с Гретой смогут пожениться. Так из-за чего же переживать? Он отругал себя за то, что так глупо разволновался из-за шума деревьев на склоне горы.

К тому времени Йенсен уже добрался до павильона, где стоял его маленький 18-дюймовый Шмидт. Войдя внутрь, первым делом заглянул в записную книжку, чтобы выяснить, какой участок неба придется фотографировать дальше. Затем направил телескоп в нужную сторону – немного южнее созвездия Ориона. Эту область можно было увидеть только в середине зимы. Далее следовало настроить выдержку. После этого оставалось только сидеть в темноте, ждать и думать обо всем, что придет в голову, пока звонок будильника не возвестит о завершении съемки.

До рассвета Йенсен делал один снимок за другим. Но после этого его работа не заканчивалась. Ему еще предстояло проявить фотопластинки, которые накопились за ночь. Здесь требовалась особая внимательность. Из-за малейшей ошибки многочасовой труд мог пойти насмарку.

Как правило, он не сразу приступал к этому завершающему и наиболее трудоемкому этапу. Обычно он уходил в общежитие, спал часов пять или шесть, в полдень завтракал и лишь после этого начинал заниматься проявкой. Его нынешний этап работы подходил к концу. Теперь по вечерам всходила луна, а значит, придется прекратить наблюдения на две недели. Невозможно заниматься поисками новой звезды в ту половину месяца, когда в ночном небе светит луна – она сияла так ярко, что чувствительные пластины, которыми он пользовался, оказались бы безнадежно засвечены.

Поэтому в тот день Йенсен собирался вернуться в администрацию обсерватории, находившуюся в 125 милях от них, в Пасадине. Служебный транспорт в Пасадину уезжал в половине двенадцатого дня, до этого времени нужно было проявить все снимки. Йенсен решил, что лучше сразу заняться этим делом. Потом он поспит четыре часа, быстро позавтракает и будет готов к поездке в город.

Все получилось именно так, как он и планировал, и в тот день в специальном транспорте обсерватории, направлявшемся на север, ехал сильно уставший молодой человек. Всего в салоне их оказалось трое: шофер, Роджерс и Йенсен. Эмерсону оставалось отработать еще две ночи. Друзья Йенсена в ветреной заснеженной Норвегии сильно удивились бы, узнав, что он спал в машине, пока та летит через бесконечные заросли апельсиновых деревьев.

На следующее утро Йенсен встал поздно и явился в администрацию обсерватории только к одиннадцати часам. В течение следующей недели ему предстояло изучить снимки, которые он сделал за прошедшие полмесяца. В частности, он должен был сравнить последние фотографии с теми, которые сделал в прошлом месяце. И таким образом следовало рассмотреть по отдельности все участки неба.

Поэтому ближе к полудню 8 января 1964 года Йенсен спустился в подвал здания обсерватории и принялся настраивать прибор, который называли «мигун». Само это прозвище говорило о том, что устройство позволяло Йенсену сначала посмотреть на один снимок, затем – на другой, после чего снова вернуться к первому, и проделать все это достаточно быстро. В результате все звезды, которые значительным образом изменились за промежуток времени между двумя снимками, выделятся как осциллирующие, или «мигающие», световые пятна, в то время как большинство других, неизменившихся звезд останутся как бы неподвижными. Такой метод позволял относительно легко выделить из десятка тысяч звезд ту единственную, с которой произошли изменения, избавляя от необходимости проводить колоссальную работу по изучению каждой звезды в отдельности.

Подготовка снимков к использованию в «мигуне» требовала большой тщательности. Снимать требовалось не только на одном и том же фотоаппарате, но и в одинаковых условиях. Приходилось устанавливать одну и ту же выдержку и, по возможности, проявлять одним и тем же методом, насколько это было по силам астроному-наблюдателю. Поэтому Йенсен старался быть особенно аккуратным при установке выдержки и проявлении снимков.

Сложность заключалась в том, что перемены происходили не только со взрывающимися звездами. Хотя большинство звезд не менялись вовсе, существовало несколько разновидностей осциллирующих звезд, которые «мигали» как раз подобным образом. Поэтому все такие звезды требовалось проверить и впоследствии исключить из поиска. Йенсен приблизительно подсчитал, что ему, возможно, придется изучить и исключить около десятка тысяч обычных осциллирующих звезд прежде, чем он отыщет новую. В большинстве случаев он отвергал такую «мигающую» звезду после быстрого изучения, но некоторые случаи вызывали сомнения. И тогда Йенсен обращался к каталогу звезд, а для этого ему нужно было определить расположение каждой интересующей его звезды. Таким образом, ему предстояло много утомительной работы, чтобы разобраться со всеми снимками.

К 14 января Йенсен уже почти закончил всю пачку и вечером принял решение вернуться в обсерваторию. День он провел в Калифорнийском технологическом институте, где проводили интересный семинар на тему спиральных рукавов галактик. После семинара развернулась настоящая дискуссия. Они с друзьями продолжили спорить во время обеда и на обратном пути в обсерваторию. Йенсен собирался закончить с последней стопкой фотографий, которые он сделал 7 января.

Он завершил изучение первого снимка. С ним пришлось немного повозиться. Но в итоге все «возможные варианты» оказались самыми обычными, давно известными науке осциллирующими звездами. Йенсену не терпелось поскорее закончить эту работу. Куда интереснее сидеть за телескопом на горе, чем ломать себе зрение из-за этого чертова прибора. Так думал Йенсен, склоняясь к окуляру. Он нажал на переключатель, и перед ним появилась вторая пара снимков. Уже через мгновение Йенсен неловкими пальцами вытащил фотопластины. Посмотрел на свет, долгое время изучал, затем снова вставил в «мигуна» и включил устройство. На усыпанном звездами небе ясно виднелась темная заплата, по форме напоминавшая почти идеальный круг. Но больше всего его поразило кольцо из звезд, окружавшее эту заплату. Они осциллировали, мигали, причем все разом. Но почему? Йенсену не приходило в голову ни одного ответа, который мог бы удовлетворить его, поскольку он никогда еще не слышал ни о чем подобном.

Йенсен понял, что просто не может больше продолжать работу. Слишком взбудоражило его это открытие. Он чувствовал, что должен с кем-нибудь об этом поговорить. Разумеется, самым очевидным кандидатом стал доктор Марлоу – один из старших сотрудников обсерватории. Большинство астрономов специализируются на определенном узконаправленном виде деятельности. У Марлоу также была своя специализация, однако он, помимо всего прочего, обладал обширными знаниями в самых разных областях. Возможно, благодаря этому он реже других совершал ошибки. Об астрономии Марлоу готов был говорить в любое время дня и ночи и общался с большим энтузиазмом со всеми: и с выдающимися учеными вроде него самого, и с молодыми людьми, только начинающими свою карьеру в науке. Поэтому вполне естественно, что у Йенсена возникло желание рассказать Марлоу о своей любопытной находке.

Он осторожно убрал в коробку две пластины, которые собирался показать, выключил электрооборудование, погасил свет в подвале и отправился к доске объявлений, которая висела у входа в библиотеку. Далее нужно было проверить список наблюдений. К своей радости, он выяснил, что Марлоу не уехал ни в Паломарскую обсерваторию, ни в Маунт-Вилсон. Разумеется, вечером дома его могло не оказаться, но Йенсену улыбнулась удача, и Марлоу ответил на его телефонный звонок. Когда Йенсен объяснил, что хочет поговорить об одном странном явлении, Марлоу ответил:

– Кнут, приезжайте ко мне. Я вас жду. Нет, все в порядке. Вы мне не помешаете.

После этого Йенсен позвонил и вызвал такси, и это говорило о том, в каком он в тот момент находился состоянии. Студенты с годовым жалованьем в две тысячи долларов обычно на такси не ездили. Особенно это касалось Йенсена. Он очень экономил, чтобы иметь возможность поездить по разным обсерваториям в Соединенных Штатах перед тем, как вернуться в Норвегию. К тому же ему нужно было купить подарки. Но в тот момент он даже не подумал о деньгах. Йенсен поехал в Алтадину, сжимая в руках коробку со снимками и размышляя о том, что, возможно, выставит себя круглым дураком. Не совершил ли он глупой ошибки?

Марлоу ждал его.

– Входите скорее, – сказал он. – Что-нибудь выпьете? В Норвегии предпочитают крепкие напитки, верно?

Кнут улыбнулся.

– Не настолько уж и крепкие, как вы думаете, доктор Марлоу.

Марлоу жестом указал Йенсену на мягкое кресло у камина (так любимого многими, кто живет в домах с центральным отоплением), а сам уселся в другое, предварительно согнав с него большого кота.

– Вы удачно мне позвонили, Кнут. Жена сегодня вечером в отъезде, и я не знал, чем себя занять.

Затем он сразу перешел к теме – деликатность и дипломатичность не были свойственны этому человеку.

– Так что там у вас? – Он кивнул на желтую коробку, которую привез Йенсен.

Кнут робко достал первый из двух снимков, который сделал 9 декабря 1963 года и молча протянул ее доктору. Реакция последнего пришлась ему по душе.

– Бог мой! – воскликнул Марлоу. – Как я понимаю, это снято на 18-дюймовом? Да, я вижу, вы сделали пометку в углу снимка.

– Как думаете, здесь нет никаких дефектов?

– Я пока ничего не замечаю. – Марлоу вытащил из кармана лупу и внимательно просмотрел снимок. – Все просто идеально. Совершенно чистый снимок.

– Тогда скажите, доктор Марлоу, что вас так удивило?

– Вы действительно это хотели мне показать?

– Не совсем. Меня этот снимок удивил в сравнении с другим, который я сделал месяц спустя.

– Но даже этот, первый, в своем роде уникален, – сказал Марлоу. – Только подумать, он целый месяц пролежал у вас в тумбочке! Жаль, что вы не показали мне его сразу. Но, разумеется, вы просто не знали.

– Не понимаю, чем вас так сильно удивил этот снимок?

– Видите темное, круглое пятно? Очевидно, что это темное облако заслоняет свет звезд, которые находятся за ним. Подобные глобулы не редкость для Млечного Пути, но обычно они совсем крошечные. Боже, вы только взгляните! Оно же огромное, почти два с половиной градуса в диаметре!

– Но, доктор Марлоу, есть много облаков больше этого, особенно в созвездии Стрельца.

– Если вы посмотрите внимательно на эти так называемые большие облака, то поймете, что они состоят из множества маленьких. Однако эта штуковина, судя по всему, только лишь одно облако сферической формы. Не понимаю, как я мог пропустить нечто настолько значительное?

Марлоу снова проверил отметки на фото.

– Ну да, оно находится на юге, а нас не слишком интересует зимнее небо. И все равно не понимаю, как я мог пропустить его, когда изучал Трапецию Ориона. Это было всего три или четыре года назад, и я точно не забыл бы чего-то подобного.

Йенсена сильно удивило, что Марлоу не смог распознать облако – а без сомнения, именно это и произошло. Но Марлоу знал небо и все странные объекты, которые можно было обнаружить на нем, так же хорошо, как улицы и бульвары Пасадины.

Марлоу подошел к серванту, чтобы налить им еще выпить. Когда он вернулся, Йенсен сказал:

– Меня озадачил второй снимок.

Марлоу взглянул на него, а секунд через десять снова посмотрел на первый снимок. Его опытному глазу не требовалась помощь «мигуна», чтобы разглядеть кольцо звезд, окружавшее облако на первом снимке, в то время как на втором оно почти полностью исчезло. Он долго задумчиво изучал оба снимка.

– Не произошло ли чего-нибудь необычного в тот момент, когда вы делали эти снимки?

– Насколько я помню, нет.

– Разумеется, на первый взгляд, с ними все в полном порядке, но ни в чем нельзя быть уверенным.

Марлоу вдруг осекся и встал. Когда он волновался или был взбудоражен, то всегда выпускал огромное облако пахнувшего анисом табачного дыма – он курил южноафриканский сорт табака. Именно это и произошло в следующий момент. Йенсен даже удивился, как у него не загорелась от этого трубка.

– Возможно, произошло нечто безумное. Сейчас лучше всего сделать еще один снимок. Интересно, кто сегодня дежурит на горе?

– Вы про какую обсерваторию? Паломарскую или Маунт-Вилсон?

– Маунт-Вилсон. Паломарская слишком далеко.

– Что ж, насколько я помню, один из внештатных астрономов использует 100-дюймовый телескоп. Кажется, на 60-дюймовом работает Харви Смит.

– Послушайте, думаю, будет лучше мне самому туда поехать. Харви не станет возражать, если я ненадолго займу его место. Разумеется, я не смогу снять всю туманность целиком, но некоторые звездные поля по ее краям обязательно удастся зафиксировать. Вам известны точные координаты?

– Нет. Я позвонил сразу, как только загрузил пластины в «мигуна» и не успел провести замеры.

– Ничего страшного. Сделаю все по пути. Но нет никакой необходимости лишать вас сна, Кнут. Хотите, я подброшу вас домой? А для Мэри оставлю записку, что не вернусь до завтра.

Йенсен был необычайно воодушевлен, когда Марлоу подвез его до дома, где он снимал жилье. Перед тем, как лечь спать, он написал домой родителям и вкратце рассказал о своем открытии, после чего написал еще одно письмо – Грете и сообщил, что, кажется, совершил поразительное открытие.

Марлоу поехал в администрацию обсерватории. Первым делом он позвонил в Маунт-Вилсон и поговорил с Харви Смитом. Услышав голос Смита с мягким южным акцентом, Марлоу представился:

– Это Джефф Марлоу. Послушайте, Харви, судя во всему, произошло кое-что странное. Настолько странное, что я хотел бы узнать, не одолжите ли вы мне свой 60-дюймовый на ночь? Что вы говорите? Я не знаю, что это. Но именно это я и намереваюсь выяснить. Это связано с работой молодого Йенсена. Приезжайте сюда завтра часам к десяти, и я расскажу все подробнее. Если вам станет скучно, с меня бутылка виски. Договорились? Отлично! Передайте ночному ассистенту, что я приеду к часу ночи, хорошо?

После этого Марлоу позвонил Биллу Барнетту из Калифорнийского технологического университета.

– Билл, это Джефф Марлоу, я звоню из офиса. Хочу сказать, что завтра в шесть утра здесь будет важная встреча. Буду рад, если вы приедете и захватите с собой нескольких теоретиков. Даже не обязательно астрономов. Найдите смышленых ребят… Нет, сейчас я ничего не могу объяснить. Но завтра уже буду знать больше. Сегодня собираюсь поработать на 60-дюймовом. И вот что я вам скажу, если завтра к ланчу вы еще будете думать, что я втянул вас в какую-то сумасбродную затею… то с меня ящик виски… Отлично!

Весело напевая под нос, Марлоу быстро спустился в подвал, где Йенсен работал в начале вечера. Там он провел около четверти часа, делая замеры на снимках Йенсена. Когда же Марлоу удовлетворился своими расчетами, поняв куда стоит направить телескоп, он вышел на улицу, сел в машину и отправился в Маунт-Вилсон.

Директор обсерватории доктор Геррик очень удивился, когда на следующее утро пришел к себе в офис к семи тридцати утра и застал там Марлоу. Директор привык являться на работу на пару часов раньше остальных сотрудников, чтобы «немного поработать», как он любил говорить. С другой стороны, Марлоу обычно не появлялся раньше десяти тридцати, а иногда приходил и позже. Но в тот день Марлоу сидел за своим столом и тщательно изучал стопку дюжины отпечатанных фотоснимков. Когда же Геррик услышал то, что хотел сказать ему Марлоу, это удивило его еще сильнее. Следующие полтора часа они провели за оживленным разговором. Около девяти ненадолго отлучились, чтобы быстро позавтракать, и успели вернуться, чтобы подготовиться к встрече, которая должна была пройти в библиотеке в десять.

Когда приехал Билл Барнетт в компании еще пятерых человек, он обнаружил, что в библиотеке уже собралось с дюжину сотрудников обсерватории, включая Йенсена, Роджерса, Эмерсона и Гарри Смита. Там уже установили доску, повесили экран и подготовили проектор для демонстрации диапозитивов. Среди своего сопровождения Барнетту пришлось представлять только Дэйва Уайчарта. Марлоу не раз слышал о выдающихся способностях этого двадцатисемилетнего физика и мысленно похвалил Барнетта за то, что он смог привести этого способного молодого человека.

– Я думаю, будет лучше, – начал Марлоу, – если я построю свои объяснения в хронологической последовательности. И начну со снимков, которые вчера вечером привез ко мне домой Кнут Йенсен. Когда я покажу их вам, вы поймете, ради чего была организована эта экстренная встреча.

Эмерсон вставил в проектор слайд, который Марлоу изготовил из первого снимка Йенсена, сделанного ночью 9 декабря 1963 года.

– Прямое восхождение центра этого темного пузыря, – продолжал Марлоу, – 5 часов 49 минут, склонение составляет 30 градусов и 16 минут. По крайней мере, насколько я могу судить.

– Отличный пример глобулы Бока, – заметил Барнетт.

– Насколько она большая?

– Примерно два с половиной градуса в диаметре.

Некоторые астрономы ахнули от удивления.

– Джефф, можете оставить бутылку виски себе, – сказал Гарри Смит.

– И ящик, который вы мне обещали, также, – добавил Билл Барнетт посреди всеобщего смеха.

– Думаю, вам еще может понадобится виски, когда вы увидите следующий снимок. Берт, прокрутите туда и обратно первый и второй слайды, чтобы мы могли их сравнить, – продолжал Марлоу.

– Фантастика! – воскликнул Роджерс. – Такое ощущение, будто облако окружает кольцо осциллирующих звезд. Но разве такое возможно?

– Невозможно, – ответил Марлоу. – Это я сразу понял. Даже если мы примем во внимание совершенно немыслимую гипотезу о том, что облако окружено ореолом из переменных звезд, они в любом случае не могут осциллировать синхронно: одновременно вспыхивать на первом снимке и гаснуть на втором.

– Нет, это противоречит всякому здравому смыслу, – вмешался Барнетт. – Если мы поверим в то, что у снимков нет никаких дефектов, значит, существует лишь одно возможное объяснение. Облако движется в нашу сторону. На втором слайде оно ближе к нам и поэтому заслоняет собой далекие звезды. С каким интервалом были сделаны эти два снимка?

– Меньше месяца.

– В таком случае с фотографиями точно что-то не так.

– Вчера вечером я примерно так и рассуждал. Но я не смог найти никаких изъянов на фотографиях, поэтому самым очевидным решением было сделать новые снимки. Если за месяц, прошедший между первым и вторым снимками Йенсена, произошли такие серьезные изменения, значит, и через неделю эффект должен быть заметен. Свой последний снимок Йенсен сделал 7 января. Вчера было 14-е. Поэтому я поспешил в обсерваторию Маунт-Вилсон, прогнал Харви от его 60-дюймового телескопа и всю ночь фотографировал очертания облака. Теперь у меня целая пачка новых снимков. Сделаны они, конечно, не в том же масштабе, что у Йенсена, но вы все равно хорошо сможете рассмотреть происходящее. Берт, покажите их все по очереди, а потом вернитесь к снимку Йенсена, сделанному седьмого января.

На следующие четверть часа воцарилась гробовая тишина, все присутствовавшие на встрече астрономы осторожно сравнивали звездные поля по краям облака. Под конец Берт сказал:

– Сдаюсь. Насколько я могу судить, теперь уже не остается и тени сомнений в том, что облако движется в нашу сторону.

Было ясно, что он выразил точку зрения всех собравшихся. Звезды по краям облака постепенно меркли по мере того, как оно приближалось к Солнечной системе.

– В самом деле, здесь нет никаких сомнений, – продолжил Марлоу. – Когда сегодня утром я обсуждал это с доктором Герриком, он вспомнил, что у нас есть фотография той же части неба, снятая двадцать лет назад.

Геррик показал фотографию.

– У нас не было времени сделать из нее слайд, – уточнил он, – поэтому придется передавать ее из рук в руки. Вы можете увидеть на ней темное облако, но оно совсем маленькое, как крошечная глобула. Я отметил ее стрелкой.

Он передал снимок Эмерсону, который затем отдал его Харви Смиту и сказал:

– Действительно, за эти двадцать лет оно невероятно выросло в размерах. Даже страшно представить, что может случиться еще через двадцать лет. Похоже, оно может заслонить собой все созвездие Ориона. И совсем скоро астрономы останутся без работы.

В этот момент слово в первый раз взял Дэйв Уайчарт:

– Мне хотелось бы задать два вопроса. Первый касается расположения облака. Насколько я понял из того, что вы сказали, облако увеличивается в размерах, поскольку оно приближается к нам. Это понятно. Но мне хотелось бы узнать следующее: остается ли центр облака в том же самом положении или же он смещается в какую-либо сторону относительно звезд?

– Очень хороший вопрос. Судя по всему, за последние двадцать лет центр облака не менял своего положения по отношению к звездным полям, – ответил Геррик.

– В таком случае это означает, что облако направляется точно к Солнечной системе.

В сравнении с обычными людьми Уайчарт обладал чрезвычайно острым умом, и когда он понял, что не всем удалось осознать сделанный им вывод, он подошел к доске.

– Я сейчас нарисую схему, чтобы вам стало яснее. Вот это Земля. Давайте для начала предположим, что облако движется в нашу сторону вот так, из точки А в точку В.

Затем в точке В облако уже выглядит больше, но его центр находится точно там же. И это полностью соответствует данным, полученным в результате наблюдений.

Послышался одобрительный ропот, и Уайчарт продолжил:

– Теперь давайте предположим, что облако движется не совсем к нам, а немного в сторону, и будем считать, что скорость движения в обоих случаях одинаковая. Тогда облако будет выглядеть следующим образом. Если вы рассмотрите его перемещение из точки А в точку В, вы увидите два любопытных эффекта: облако в точке В будет казаться больше, чем в точке А, как и в предыдущем случае, но теперь его центр переместится. И он окажется под углом АЗВ (где З – Земля), который составит примерно тридцать градусов.

– Если центр и сместился, то не больше чем на четверть градуса, – заметил Марлоу.

– В таком случае его угловое отклонение составляет не больше одного процента от направления к нам. Складывается впечатление, что облако летит к Солнечной системе словно пуля, выпущенная по мишени.

– Значит, по-вашему, Дэйв, велик шанс, что облако достигнет Солнечной системы или пройдет в непосредственной близости от нее?

– Если основываться на полученных фактах, я бы сказал, что облако должно попасть точно в яблочко, прямо в середину мишени. Не забывайте, его диаметр уже составляет два с половиной градуса. Поперечная скорость должна составлять где-то около десяти процентов от скорости радиальной, только в таком случае облако пролетит мимо нас. А это значит, что угловой сдвиг центра должен быть значительно больше того, о котором сказал нам доктор Марлоу. И у меня еще один вопрос. Почему облако не заметили раньше? Я не хочу показаться грубым, но очень странно, что никто не обратил на него внимания, скажем, лет десять назад.

– Разумеется, это было первое, что пришло мне на ум, – ответил Марлоу. – Меня это настолько потрясло, что я сначала не поверил в подлинность снимков Йенсена. Но затем мне стали понятны причины. Если бы в небе вспыхнула яркая новая или сверхновая звезда, ее бы тут же заметили тысячи обычных людей, не говоря уж об астрономах. Но здесь речь идет не о ярком, а о темном объекте, его не так просто разглядеть – темному пятну легко затеряться на небе. Разумеется, если бы облако заслонило какую-нибудь действительно яркую звезду, это сразу бы привлекло внимание. Исчезновение яркой звезды не так легко отследить, как появление новой, однако множество астрономов, как профессионалов, так и любителей, все равно заметили бы это. Но так оказалось, что все звезды, окружающие облако, видны исключительно в телескоп, это звезды не выше восьмой звездной величины. И это первая причина нашего промаха. К тому же вы знаете, что ради хорошей видимости мы предпочитаем работать с объектами, находящимися практически в зените, тогда как облако висит низко над горизонтом. А мы, как правило, избегаем этой части неба, если только на ней не обнаружится какой-нибудь интересный материал. В данном случае, и это стало второй причиной нашей неудачи, ничего подобного не произошло (если не считать появления облака). Для обсерваторий, расположенных в Южном полушарии, облако находится высоко в небе, это так. Однако обсерваториям Южного полушария сложно было заметить его из-за того, что персонала там немного, а им приходится решать важные проблемы, связанные с Магеллановыми Облаками и ядром галактики. Рано или поздно облако должно было привлечь к себе внимание. Но случилось это поздно, хотя его могли разглядеть и раньше. Пока это все, что я могу сказать.

– Сейчас уже не время переживать об этом, – сказал директор. – Наша следующая задача – определить скорость, с которой облако к нам приближается. У нас с Марлоу был долгий разговор на эту тему, и мы считаем, что это возможно. На снимках, которые Марлоу сделал ночью, видно, что облако частично закрывает звезды, которые находятся у него по краям. Их спектры покажут нам области поглощения, возникшие под воздействием облака, а доплеровский сдвиг поможет рассчитать скорость.

– После этого у нас появится возможность вычислить, через какое время облако доберется до нас, – поддержал Барнетт. – Честно говоря, мне это совсем не нравится. Судя по тому, как сильно увеличился угловой диаметр облака за последние двадцать лет, оно может накрыть нас через пятьдесят или шестьдесят лет. Как думаете, сколько нам потребуется времени, чтобы определить доплеровский сдвиг?

– Примерно неделя. Это несложная работа.

– Извините, но я всего этого не понимаю, – вмешался Уайчарт. – Зачем вам нужна скорость облака? Вы можете прямо сейчас выяснить, когда облако доберется до вас. Давайте я попробую. По моим предположениям, на это потребуется гораздо меньше пятидесяти лет.

Уайчарт во второй раз встал со своего места, подошел к доске и стер предыдущие рисунки.

– Покажете еще раз cлайды Йенсена?

Когда Эмерсон вывел их на экран: сначала первый, а затем и второй, Уайчарт спросил:

– Вы можете приблизительно определить, на сколько выросло в размерах облако на втором слайде?

– Я бы сказал, что оно стало процентов на пять больше. Данные могут колебаться, но примерно в этом диапазоне, – ответил Марлоу.

– Верно, – продолжил Уайчарт, – давайте для начала определимся с основными обозначениями.

После довольно долгих расчетов Уайчарт объявил:

– Итак, вы видите, что черное облако окажется здесь к августу 1965 года или, может быть, раньше, если текущие прогнозы будут впоследствии скорректированы.

Затем он отошел от доски и еще раз проверил свои математические выкладки.

– Выглядит действительно правдоподобно, я бы даже сказал, что это очевидно, – заметил Марлоу, выпуская из трубки большие клубы дыма.

Более подробно выкладки Уайчарта на доске выглядели следующим образом:

α – текущий угловой диаметр облака, измеренный в радианах,

d – линейный диаметр облака,

D – расстояние между облаком и нами,

T – время, которое требуется облаку, чтобы достичь Солнечной системы.

Для начала очевидно, что α = d/D.

Производная функция по отношению ко времени будет dα/dt = –d/D² dD/dt.

Но V = ^– dD/dt, поэтому мы можем написать, что dα/dt = d/D² V.

Все получается даже проще, чем я думал. И ответ уже готов: D/V = T; dα/dt = d/DT; T = α dt/dα.

И последний шаг: аппроксимируем dt/dα конечными интервалами, Δt/Δα, где Δt = 1 месяц, то есть равно тому времени, которое прошло между двумя снимками, сделанными доктором Йенсеном. И, судя по расчетам доктора Марлоу, Δα составляет примерно 5 процентов от α, то есть α/Δα = 20.

Таким образом, T = 20 Δt = 20 месяцев.

– Да, расчет абсолютно верен, – ответил Уайчарт.

После того как Уайчарт завершил свои поразительные вычисления, директор счел благоразумным предупредить всех, чтобы они держали в тайне их встречу. Независимо от того, был ли Уайчарт прав или заблуждался, они не могли обсуждать это за пределами обсерватории, даже со своими домашними. Одной искры информации могло оказаться достаточно, чтобы она распространилась со скоростью лесного пожара и оказалась на следующий день во всех газетах. Газетные репортеры никогда не давали директору повода составить о себе высокое мнение, в особенности это касалось такого качества, как научная точность.

С полудня до двух часов дня он сидел у себя в кабинете, пытаясь разобраться с той сложной ситуацией, с которой ему пришлось столкнуться. Геррику совершенно не хотелось сообщать обо всем общественности или предпринимать какие-либо шаги на основе полученных результатов, пока эти результаты не пройдут самую тщательную и доскональную проверку. Но имел ли он право хранить молчание еще полмесяца или даже больше? На исследование всех фактов по этому делу уйдет не меньше двух, а то и трех недель. Мог ли он располагать этим временем? Геррик уже, наверное, в десятый раз изучил расчеты Уайчарта. И не увидел в них никаких изъянов.

Наконец он позвонил секретарю:

– Пожалуйста, свяжитесь с Калифорнийским университетом и попросите их купить мне билет на ночной рейс в Вашингтон. На тот, который вылетает около девяти вечера. А потом соедините меня с доктором Фергюсоном.

Джеймс Фергюсон был значительной фигурой в Национальном научном фонде и контролировал всю деятельность этого фонда в области физики, астрономии и математики. Когда днем ранее ему позвонил Геррик, его это сильно удивило. Обычно Геррик никогда не назначал встречу всего лишь за один день.

– Представить себе не могу, что заставило Геррика примчаться в Вашингтон, – сказал Фергюсон за завтраком жене. – Но он был очень настойчив! И так взволнован, что я согласился даже встретить его в аэропорту.

– Разгадывать загадки бывает полезно для здоровья, – заметила его жена. – Скоро все узнаешь.

По дороге из аэропорта в город Геррик вел пустую светскую беседу и перешел к делу, только когда они оказались в кабинете Фергюсона.

– Полагаю, здесь нас никто не услышит?

– Господи, вы это серьезно? Подождите минуточку.

Фергюсон снял трубку телефона и сказал:

– Эми, пожалуйста, проследите, чтобы меня никто не беспокоил… нет-нет, никаких телефонных звонков. В течение часа, может, двух. Я точно не знаю.

Затем Геррик тихим голосом спокойно и логично изложил ему всю ситуацию. После того как Фергюсон изучил фотографии, Геррик сказал:

– Теперь вы видите, в какой затруднительной ситуации мы оказались. Если мы обнародуем эти сведения и окажемся неправы, то выставим себя дураками. Если же потратим месяц на изучение всех деталей и в итоге выяснится, что мы правы, нас обвинят в нерешительности и затягивании ситуации.

– Это точно, как ту старую несушку, которая высиживает испорченное яйцо.

– Послушайте, Джеймс, я всегда считал, что вы хорошо умеете взаимодействовать с людьми. Мне казалось, я могу обратиться к вам за советом. Скажите, что мне делать?

Фергюсон задумался и наконец сказал:

– Я понимаю, что дело действительно может оказаться очень серьезным. И я, так же как и вы, Дик, не люблю принимать серьезные решения, поддаваясь сиюминутному порыву. Поэтому предлагаю следующее. Вы вернетесь в отель и ляжете спать – не думаю, что вам удалось нормально выспаться сегодня ночью. Потом мы можем снова встретиться за обедом, к тому времени я уже успею все обдумать и попытаюсь прийти к какому-либо выводу.

Фергюсон был человеком слова. Когда вечером они с Герриком встретились в тихом ресторане, который выбрал Фергюсон, он начал разговор следующим образом:

– Кажется, я достаточно хорошо во всем разобрался. Я не вижу смысла тратить еще один месяц на подтверждение ваших предположений. Дело, похоже, верное, хотя стопроцентных доказательств вам все равно не удастся собрать, в лучшем случае вместо девяноста девяти у вас будет девяносто девять целых и девять десятых уверенности. Но ради этого не стоит терять время. С другой стороны, вы пока не готовы к обращению в Белый дом. По вашим словам, вы и ваши сотрудники потратили на всю работу меньше суток. Без сомнения, вам предстоит решить еще много вопросов. Например, как скоро облако доберется до нас? К каким последствиям это может привести? И тому подобное.

Советую вернуться в Пасадину, собрать вашу команду, и в течение недели подготовить доклад, в котором вы обрисуете ситуацию так, как ее видите. И пусть все ваши люди подпишут его, чтобы потом не возникло никаких слухов о свихнувшемся директоре. А вот после этого возвращайтесь в Вашингтон.

Я же пока постараюсь подготовить почву. В таких случаях бессмысленно начинать с низов и нашептывать разные сведения на ушко кому-нибудь из конгрессменов. Единственный путь – сразу обращаться к президенту. И я постараюсь организовать вам эту встречу.