Черное солнце

Глава 2

Синагога Пинкаса, Прага, Чешская Республика

2 января, 10.04

Битое стекло похрустывало под подошвами кожаных туфель Тома Кирка, словно свежий снежок. Желая выяснить, откуда оно взялось, он поднял голову. Высоко белела натянутая на оконную раму клеенка, вздувавшаяся как парус всякий раз, как в расставленную западню попадал колючий зимний ветер. Он перевел взгляд на сидевшего напротив человека:

— Это так они сюда проникли?

— Нет.

Ребе Шпигель покачал головой. Пейсы печально затряслись. Он был в приличном темном костюме и белой рубашке, но при его худобе и хрупком телосложении одежда висела на нем как на вешалке. На макушке сидела накрепко приколотая к густым, похожим на проволоку седым волосам черная выцветшая кипа. Широченная, как лопата, борода закрывала лицо от самых глаз, а глаза за золотыми очочками были зеленые, водянистые. Сейчас — Том видел — в них пылал гнев.

— Они проникли с заднего входа. Сломали замок. Окно… это так, для смеха.

Том кивнул и нахмурился. Ему было за тридцать, но, несмотря на это и на шесть футов роста, физическая сила сочеталась в нем с гибкостью и ловкостью игрока в сквош. Чисто выбрит, в темно-синем кашемировом полупальто с черным бархатным воротником, под ним — серый однобортный шерстяной костюм, короткие, обычно растрепанные темно-русые волосы аккуратно причесаны. С худощавого, привлекательного лица смотрели голубые глаза.

— А потом они устроили вот это? — Он обвел жестом комнату.

Ребе Шпигель кивнул, по его щеке скатилась слеза.

Здесь было восемьдесят тысяч имен, жертвы холокоста из Богемии и Моравии; в пятидесятые годы их фамилии и инициалы были старательно выписаны на стенах синагоги кроваво-красной краской. Волнующее и жуткое зрелище, безжалостный гобелен смерти, память об уничтожении целого народа.

Сейчас по стенам распласталось ярко-желтое граффити, только усиливавшее молчаливую скорбь, какой дышали эти имена. Слева, поверх надписей, нарисована громадная звезда Давида. Она пронзена большим утрированным кинжалом, с лезвия стекали капли желтой крови.

Том направился к рисунку, в ледяной тишине синагоги его шаги отдавались гулким эхом. Подойдя ближе, он разглядел проступавшие под слоем краски имена; они словно силились остаться видимыми. Он поднял маленький цифровой фотоаппарат и сделал снимок.

— Это дурные люди, те, кто сотворил такое. Очень дурные, — прозвучал за спиной голос ребе Шпигеля. Том повернулся и увидел, что он указывает на граффити на противоположной стене.

Том узнал оптимистический лозунг, помещавшийся над воротами Аушвица: «Arbeit macht frei» — «Работа делает свободным».

— Почему вы попросили меня приехать, ребе? — мягко спросил Том, не желая казаться нечутким, но сознавая, что все ценное, что имел ему сказать ребе, вот-вот утонет в трагичности момента.

— Ведь вы, насколько мне известно, разыскиваете украденные произведения искусства?

— Мы пытаемся помочь, если это в наших силах, верно.

— Картины?

— И картины тоже.

Том чувствовал, что в его голосе сквозит неуверенность. Не такая, пожалуй, чтобы ребе заметил ее, но все же. Ничего удивительного. Около года прошло с тех пор, как они с Арчи Коннолли затеяли бизнес. Идея была проста — они помогали музеям, коллекционерам, даже властям разыскивать пропавшие произведения искусства. Что делало их партнерство необычным, так это то, что, порвав отношения с ЦРУ, Том на протяжении десяти лет был высококлассным грабителем, специализировавшимся именно на произведениях искусства, — лучшим, как утверждали многие. Арчи являлся его прикрытием и вывеской, он находил покупателей, определял объект, исследовал систему охраны. Для них обоих это новое предприятие означало возвращение в лоно закона, с которым они и не переставали общаться. Особенно Арчи.

— Пойдемте наверх. Пожалуйста. — Ребе указал на узкую винтовую лестницу в дальнем конце зала. — Я хочу вам кое-что показать.

Лестница привела их в сводчатую комнату, сквозь расположенные высоко под потолком окна пробивался бледный утренний свет. Здесь не было граффити, только пол был усыпан разломанными деревянными поделками и рисунками. Одни порваны, другие смяты, большинство же рисунков просто валялось на полу, и на них отпечатались черные грязные подошвы.

— Тут у нас была выставка детских рисунков из Терезина. Это был транзитный лагерь неподалеку отсюда. Там содержались целые семьи перед отправкой на восток, — негромко пояснил ребе. — Понимаете, войне ведь свойственна некая душераздирающая невинность, если смотреть на нее глазами детей.

Чувствуя, что не найдет адекватного ответа, Том переступил с ноги на ногу и промолчал. Ребе заговорил с печальной улыбкой:

— Конечно, мы преодолеем это, как преодолели нечто гораздо худшее. Пойдемте, я хотел вам кое-что показать.

Он направился к стоявшей у дальней стены позолоченной раме размером примерно фут на два. Рама была пуста, за ней виднелась белая штукатурка. Том подошел к багету.

— Вырезали, — промолвил он, проводя пальцем по кромке холста.

— Вот почему я попросил вас приехать, — возбужденно кивнул ребе, — если они хотели просто уничтожить ее, они не стали бы этого делать. Как думаете, могли они ее забрать с собой?

— Маловероятно, — нахмурившись, ответил Том. — Люди, которые все это сотворили, не похожи на ценителей искусства.

— Тем более когда картина написана таким художником, — нехотя согласился ребе.

— Каким художником?

— Это один малоизвестный еврейский художник. Он дорог нам, потому что жил когда-то здесь, в Праге, до того, как его убили нацисты. Его звали Карел Биляк.

— Биляк? — Том заинтересованно глянул на ребе.

— Вы его знаете? — изумился тот.

— Мне знакома эта фамилия, — произнес Том, напряженно пытаясь припомнить, при каких обстоятельствах он ее слышал.

— Не могу поверить, — покачал головой ребе, — я считал, о нем вообще никто не слышал.

— Почти никто. У вас есть фотография картины?

— Да, — с готовностью закивал ребе, — сделана несколько лет назад для страховой компании. Тогда мне сказали, что она не представляет ценности.

— Так оно и есть, — подтвердил Том, с интересом рассматривая фотографию. На ней было не очень хорошо сохранившееся полотно, изображавшее синагогу. Он положил снимок в карман. — Небесталанный любитель, ничего больше. — Он замолчал, в комнату вошли чешские полицейские и принялись озираться по сторонам.

— И что вы думаете?

— Можем мы найти место, где нам не помешают?

— А что?

Том показал глазами на полицейских.

— Ах да, — приуныл ребе, — что ж, пойдемте со мной.

Он повел Тома вниз по лестнице, они пересекли зал и приблизились к массивной деревянной двери. Ребе отпер ее, и они вошли в крошечный садик, со всех сторон окруженный стенами. Земля в нем напоминала застывшие волны, с неожиданными подъемами и выемками, усеянными какими-то черными предметами. Несколько деревьев тянулись к окошечку серого неба, ветерок слегка покачивал их голые ветви, и они царапали глухую стену, словно костлявые пальцы.

— Что это за место? — почему-то шепотом спросил Том.

— Старое еврейское кладбище, — ответил ребе.

Только тут Том осознал, что разбросанные повсюду темные предметы — это могильные камни разных форм и размеров, они стояли покосившись или лежали плашмя. Их будто сбросили сюда с гигантской высоты, словно семена, и они сгрудились так тесно, что земля, мокрая и грязная после того, как сошел весенний морозец, едва проступала между ними. Тому казалось, что если толкнуть одну плиту, все прочие опрокинутся, словно костяшки громадного домино.

— На протяжении нескольких веков это было единственное место, где нам дозволялось хоронить усопших. Так что каждый раз, как оно заполнялось, у нас не оставалось иного выхода, кроме того, чтобы положить еще один слой земли и начать все сначала. Говорят, здесь одиннадцать слоев.

Том присел перед ближайшим надгробьем. На плите была нацарапана свастика. Он взглянул на ребе; тот пожал плечами.

— Война вроде бы давно закончилась, но для некоторых из нас борьба продолжается, — промолвил ребе, покачивая головой. — А сейчас, мистер Кирк, расскажите мне все. Что вам известно про Карела Биляка?

Глава 3

Национальный музей криптологии, Форт-Мид, Мэриленд

2 января, 02.26

Это была его маленькая игра; она помогала ему скоротать время. Подходя к каждому экспонату, он мысленно проговаривал информацию, написанную на табличке, желая проверить, много ли помнит. По прошествии двадцати лет он, как и следовало ожидать, помнил почти все.

Первым был комплект флажков Майера, набор сигналок, использовавшийся во время Гражданской войны и на заре создания войск связи. В ящичках лежали самые настоящие флажки, потрепанные в боях, покрытые пятнами полуторавековой давности.

Довольный, он двинулся дальше, при каждом шаге каучуковые подошвы мерно поскрипывали, словно отсчитывающий время метроном; в свете пригашенных ламп сияли отполированные до блеска носки ботинок.

Скрип. Скрип. Скрип.

Эл Тревис работал сторожем в музее криптологии со времени его открытия. Ему нравилось здесь. Он наконец нашел место, где он был частью чего-то особенного, чего-то значительного. Ведь теперь он, условно говоря, работал на Агентство национальной безопасности, а многие ли могут этим похвастаться? Он работал на учреждение, задачей которого было защищать информационные системы дядюшки Сэма и взламывать системы и коды плохих парней. Да, не зря все-таки у них в этом управлении пунктик на борьбе с терроризмом.

Скрип. Скрип. Скрип.

Он подошел к следующему экспонату — шифрблоку. Не одну сотню лет набор вращающихся деревянных дисков использовался европейскими правителями для шифровки секретных сообщений и был предназначен для работы с текстами, написанными на французском языке. Карточка подсказала ему, что французский оставался языком международной дипломатии вплоть до конца Первой мировой войны.

Шифрблок уютно расположился в прозрачном ящике, блестело отполированное старательными пальцами дерево. Он постоял перед ним и, перечтя карточку, еще раз убедился, что это старейшее подобное устройство в мире.

Скрип. Скрип. Скрип.

А дальше был его любимый экспонат — самый большой, как он любил говаривать, — шифровальная машина «Энигма». В музее их несколько, и Тревис, проходя мимо, не упускал случая задержаться и окинуть их оценивающим взглядом. Он никак не мог поверить, что «взлом» этой штуковины, похожей на пишущую машинку-переростка, поляками, а потом и англичанами мог принести Антанте победу в Первой мировой войне. Но это было написано на карточке, а раз так, кто станет спорить?

Внезапный шум заставил Тревиса остановиться. Он вгляделся в поджидавший впереди полумрак.

— Кто здесь? — позвал он, гадая, не забрел ли на его территорию кто-то из ночных сторожей.

Ответа не было. Вместо этого незаметно для него с потолка прямо над тем местом, где стоял он, стала опускаться сложенная петлей проволока, поблескивавшая, словно серебристый нимб. И когда Тревис собрался двинуться дальше, проволока опустилась ему на шею, затянулась и подняла его на добрых три фута над землей.

Руки Тревиса вздернулись к горлу, пальцы царапнули проволоку, он издал нечеловеческий булькающий звук. Из тени выступили два силуэта, еще один спустился с потолка.

Один взял стул и поставил под болтающимся на проволоке Тревисом. Том нащупал стул ногами и обнаружил, что едва может стоять на цыпочках; он ослабил удавку и принялся судорожно глотать воздух, по шее у него текла кровь.

Силясь удержаться на стуле, с пересохшим от страха ртом, он смотрел, как трое мужчин в масках и черных костюмах подходят к ящику с главными экспонатами. Быстро и слаженно они отвинтили крышку, вынули стекло и положили его на пол. Тот, что стоял посередине, залез внутрь и, вынув одну из шифровальных машин, опустил ее в принесенную другим сумку.

Тревис попытался заговорить, спросить их, какого черта они делают, объяснить, что у них все равно ничего не получится, но все, что ему удалось издать, — это хрипение и сдавленный стон.

Однако незнакомцы, услышав стон, резко обернулись. Один из них подошел к нему.

— Ты что-то сказал, ниггер?

Голос был тонкий и насмешливый, а последнее слово он нарочно просмаковал. Поняв по интонации, что урезонивать этих людей бесполезно, Тревис покачал головой, хотя его глаза зажглись обидой и гневом.

Бандит, однако, и не ждал ответа. Вместо этого он просто пнул стул и выбил его из-под ног Тревиса. Тревис спустился на пару дюймов ниже, проволока натянулась, затрещали шейные позвонки.

Несколько секунд ноги Тревиса отчаянно пытались взбежать по невидимой стене, потом дернулись и остались висеть неподвижно.

Глава 4

Кларкенуилл, Лондон

3 января, 17.02

Стол был французский, примерно 1890 года выпуска, из красного дерева, украшен резным орнаментом из фруктов, листьев и разнообразных мифологических тварей. Слева у него было четыре ящика, а справа — маленький шкафчик; ручками служили резные львиные головы. Массивную полированную столешницу поддерживали стоявшие по четырем углам кариатиды и атланты.

Но хоть это и был очень красивый стол, Том и Арчи купили его прежде всего потому, что он был одинаковым с обеих сторон и являл как бы символ равноправия, установившегося между ними с молчаливого согласия обоих. Тому порой и приходило на ум, что за этим столом они с Арчи напоминают чудаковатых диккенсовских супруга и супружницу, однако он видел в нем вместилище своей новой жизни, залог того, что стоит на верном пути.

Обычно не составляло труда догадаться, какая сторона принадлежала Тому, а какая — Арчи. Том убирал со своей половины все, что не имело непосредственного отношения к работе. Арчи по нескольку месяцев копил на столе бумаги и лишь потом предпринимал вялую попытку навести некое подобие порядка. Пользуясь отлучками Арчи, Том иногда сам брался за расчистку территории, отправляя большую часть накопившейся макулатуры прямиком в корзину, а остаток сбрасывая в переполненные ящики стола.

Так что сейчас стол был пуст, и его обширная полированная столешница свободно сияла и лоснилась, лишь перед Томом лежал номер «Таймс», сложенный вчетверо, так что были видны лишь шарады. Том грыз шариковую ручку — кончик уже треснул и раскололся, — глубокие морщины на лбу выдавали усиленную работу мысли. Особенно удручало его то, что он пока не записал ни единого слова. Чем усерднее Том старался, чем больше слов просилось на бумагу, тем сильнее ему казалось, что ключевые слова вообще не на английском языке. Тут в дверь постучали, и Том воспринял это как избавление.

— Да?

Дверь отворилась, и высокая стройная женщина с длинными светлыми, распущенными по плечам волосами внесла кипу газет. Она была похожа на кинозвезду пятидесятых с правильными, точеными чертами лица, полными губами и чарующими голубыми глазами.

— Привет, Доминик, — поднял голову Том, — нашла что-нибудь интересное?

Она наклонилась и приветственно поцеловала его в обе щеки, мягко погладив по лицу волосами.

— Пара двуручных ваз эпохи Людовика Пятнадцатого, порфир, позолоченная бронза.

Английский у нее был превосходный, поставленный в международной школе в Лозанне, хотя говорила она с легким французским акцентом.

— Мастер Эннемон-Александр Петиту, 1760 год, — произнес Том, — да, я тоже обратил внимание. И что ты думаешь?

— Я думаю, за подделки девятнадцатого века два миллиона слишком много. — Она пожала плечами. — Они больше двадцати тысяч не стоят.

Том улыбнулся. Иногда ему не верилось, что Доминик Лекорт всего-то двадцать шесть. У нее был поразительный нюх на выгодные дела, и она как губка впитывала в себя все, что касалось антиквариата и предметов искусства, — в этом с ней могли сравниться лишь самые что ни на есть опытные профессионалы. Да и вообще, напомнил себе Том, у нее ведь был хороший учитель. Она пять лет проработала в Женеве с отцом Тома, до самой его смерти в прошлом году. Когда Том решил перевести его бизнес — торговлю антиквариатом — в Лондон, Доминик приняла приглашение поехать вместе с ним и начать вести дела на новом месте.

Антикварный магазин был просторным помещением с большими аркообразными окнами, что помогало привлечь клиентуру из числа случайных прохожих, хотя большинство визитов в «Антиквариат и живопись Кирка и Дюваля» происходило все же по предварительной договоренности. В задней части магазина было две двери и лестница. Лестница вела наверх; второй этаж в настоящее время пустовал, на третьем располагалась квартира Доминик, а на четвертом — Тома. Казалось, все предпосылки для дальнейшего сближения были налицо, однако Доминик встретила предложение съехаться на удивление холодно, стоило Тому об этом упомянуть. Том не стал ее уговаривать, он чувствовал, что она тщательно оберегает свою самостоятельность, — Доминик, как и он, казалась патологически неспособной к длительным отношениям. К тому же ему нравилось, что она где-то неподалеку.

За дверью слева помещался склад, в котором была старая, закрученная, как спираль, лестница; правая дверь вела непосредственно в кабинет. Кабинет был невелик, всего пятнадцать футов, почти все пространство занимал партнерский стол. В комнате было лишь одно окно, откуда открывался вид на крышу склада, под окном устроены книжные полки. Слева от входа стояли два удобных кресла, кожаная обивка с возрастом поблекла и стала мягкой. Самой удивительной была дальняя стена, где расположилась коллекция снятых с сейфов пластинок: Том собирал эти медные и железные таблички, снятые со старых сейфов; все они были разной формы и размера. Если учесть, каково было его прежнее занятие, такой выбор был вполне закономерен.

— Ну что, как шарады? — улыбаясь спросила Доминик, взглянув на пустые квадратики. — Успехи есть?

— Нет, — признался он, — ну вот это, например: «Половину слова вешают на окна, а второй половиной поляки человека называют». Семь букв. Бред какой-то. — Он раздраженно пожал плечами.

— Тюльпан, — сказала она после секундного размышления.

— Тюльпан, — медленно повторил Том. — Здорово! Тюль и пан.

— Ты только продолжай тренироваться, — вот увидишь, будешь такие задачки как орешки щелкать.

Том не захотел развивать тему.

— Так когда возвращается Арчи?

— Наверное, завтра.

— За последние несколько недель он уже второй раз укатил в Штаты. — Том нахмурился. — Неслабо для человека, который якобы ненавидит ездить за границу.

— А что он там делает?

— Неизвестно. Ты же знаешь, какой он. Вобьет себе что-то в башку, и тут уж его не остановишь. — Том пожал плечами. — Это все мне? — Он кивнул на газеты, которые она положила ему на стол.

— Хочу тебе кое-что показать.

Том достаточно хорошо знал Доминик, чтобы по голосу понять, что она очень обрадована, но она медлила, и он догадался, что у нее есть что-то на уме.

— Ну показывай, — подбодрил он ее.

— Понимаешь, это насчет Гарри.

— Гарри? — Том приподнялся, сердце у него в груди подпрыгнуло.

Гарри Ренуик. От одного упоминания этого имени у него свело челюсти. Гарри Ренуик, лучший друг его отца, Том знал его с детства. Гарри Ренуик. который был ему ближе родного отца. Гарри Ренуик, который жил двойной жизнью, его второе «я». Кассиус, притча во языцех, тайный вдохновитель безжалостного преступного синдиката, члены которого похищали произведения искусства, убивали и шантажировали людей по всему миру, невзирая на границы. Гарри Ренуик, который всего лишь год назад пытался подставить Тома, чтобы его обвинили в убийстве, а потом и сам хотел отправить его на тот свет. Воспоминание о его предательстве по-прежнему больно жгло Тома.

— Ты же рассказывал мне, что он исчез после того, что случилось в прошлом году в Париже. После того, как он…

— Да! — оборвал ее Том, не желая вдаваться в детали. — Он как сквозь землю провалился.

— Не знаю, куда он там провалился, но кому-то он срочно понадобился. — Доминик развернула лежавшую сверху газету, вчерашний номер «Гералд трибюн». Она отыскала раздел частных объявлений и показала на заметку, которую обвела карандашом. Том прочел первый абзац.

«Волк не спит. Если будет нужно его разоблачить, прибегни к овце и ее шкуре». Он улыбнулся и удивленно на нее посмотрел. Она кивком попросила его читать дальше. «Продолжай стопорить звенящие винтики. Пригласи собак к обеду. Гуляй по левой дальней полосе».

— Чепуха какая-то, — засмеялся Том.

— Я тоже так подумала, когда это увидела, но ты же знаешь, как я люблю головоломки.

— Еще бы, — улыбнулся Том. Помимо прочих достоинств, Доминик отличала необыкновенная страсть к словесным играм и прочим интеллектуальным казусам. Здесь ей не было равных, и, пожалуй, оттого Том с недавних пор стал под ее бдительным оком пытаться разгадывать шарады. Пока что у него не очень-то получалось.

— Всего-то пара минут. Здесь работает принцип скачка.

— Какой-какой?

— Принцип скачка. Еврейские ученые обнаружили его в Торе. Ты знаешь, что первое «Т» появляется в Книге Бытия, потом, через сорок девять стихов, пятидесятой буквой появляется «О», потом снова сорок девять стихов, пятьдесят букв и так далее, пока не получится слово.

— Какое слово?

— Тора. Название книги заключено в самом тексте. Следующие три книги — то же самое. Кое-кто полагает, весь Ветхий Завет — это огромное зашифрованное послание, и по нему можно узнавать будущее.

— И здесь работает тот же принцип?

— Да, надо всего лишь установить размер скачка. Здесь это каждая восьмая буква.

— Начиная с первой?

Она кивнула.

— Значит, «В». — Том отсчитал семь знаков. — теперь «И». — Он схватил ручку и принялся записывать восьмые буквы. — «Д», потом «Е», потом «Л» и еще раз «И». Ви-де-ли! — победно воскликнул он.

— «Видели в Копенгагене. Ждите известий». Я это раньше прочитала.

— И что, думаешь, есть еще такие послания?

— Когда я нашла эти, я стала просматривать все прежние выпуски «Гералд трибюн». В последние полгода такие вот зашифрованные записки появлялись каждые несколько недель. Я все их выписала.

Она протянула Тому листок бумаги, и он прочел: «В Гонконге вряд ли, проверьте Токио», «Сосредоточьтесь на Европе», «Образчик ДНК послан», «Есть новости из Вены». Он посмотрел на Доминик.

— Ну хорошо, я согласен, действительно кто-то кого-то ищет. Но при чем тут Гарри?

Доминик вытащила из-под кипы газет самый нижний номер и открыла его на разделе частных объявлений.

— Это было первое и самое длинное. — Она указала на обведенное кружочком объявление.

— И о чем там?

— Десять миллионов долларов наличными тому, кто поможет захватить живым или мертвым Генри Джулиуса Ренуика. Заинтересованным лицам просьба отозваться в следующий вторник тем же способом.

Том помолчал, переваривая эту новость.

— Кто-нибудь отозвался? — спросил он наконец.

— Я насчитала двадцать пять положительных ответов.

— Двадцать пять?! — воскликнул Том.

— Кто бы это ни был, в их распоряжении целая маленькая армия, которая пытается достать Гарри. Весь вопрос зачем.

— Нет, — медленно проговорил Том, — весь вопрос кто.

Глава 5

Штаб-квартира отделения ФБР, Солт-Лейк-Сити, Юта

4 января, 16.16

Когда все пошло вкривь и вкось?

Ведь у него же все всегда получалось, когда он растерял свою удачу?

Когда кто-то наверху решил, что хотя он и боец, но кишка у него все-таки тонка?

И когда же он успокоился на том, что все, что ему нужно, — это продержаться подольше, чтобы только увеличить себе пенсию?

И как так вышло, что люди намного моложе стали обгонять его так быстро, что он едва успевал проплеваться от пыли, которая набилась ему в рот, а они уже исчезали на горизонте?

Спецагент Пол Виджиано, сорока одного года от роду, загнал патрон в одно из пяти пустых патронных гнезд своего искрящегося серебром «смит-вессона».

Зарядив пистолет, он щелкнул затвором и мгновение пристально разглядывал оружие. Потом медленно поднес дуло к лицу. Сделал глубокий вдох и, медленно выдохнув, разрядил пистолете мишень на дальнем конце тира так быстро и резко, как только мог. Каждое удачное попадание отдавалось гулким эхом, наслаиваясь на предыдущее, так что под конец вся комната грохотала в такт его выстрелам.

— Похоже, вам и впрямь не терпелось пострелять, — улыбнулась женщина в соседней кабинке. Она отвернулась, прицеливаясь, и он скорчил недовольную гримасу. Ее вмешательство напомнило ему, что из какой-то ложно понятой борьбы за равенство полов Бюро приняло решение принимать на работу женщин. Женщин, которые, как эта стерва Дженнифер Брауни, получали повышения, в то время как он оставался на вторых ролях.

И всего-то одна маленькая оплошность. Маленькое пятнышко на безупречной карьере. И вот вам, пожалуйста, из него сделали посредственность.

Он потряс головой и нажал на кнопку, чтобы подкатить к себе мишень. Черный силуэт понесся прямо на него, словно мстительный дух, и, дернувшись, остановился. Он поискал следы выстрелов, но, к своему удивлению, ни одного не нашел. Ни единого.

— Отменно стреляешь, ковбой, — ухмыльнулся заглянувший из-за его плеча смотритель тира. — Да тебе что плохих парней перебить, что яйца себе отстрелить — все равно.

— Заткнись, Маккой.

Его манера растягивать гласные каким-то образом сочеталась с чертами выходца из Италии — густыми черными бровями и волосами, вечно отливающим синевой подбородком. Мрачный облик дополняла массивная, малоподвижная челюсть, торчавшая, словно бампер. Создавалось впечатление, что если бросить в него камнем, он отскочит от его челюсти, как от батута.

Его соседка отстрелялась старательно, с ритмичной монотонностью, каждый раз аккуратно опуская пистолет, затем подтянула к себе мишень. Виджиано не смог удержаться и не подглядеть.

Одиннадцать дырок. Ее мишень была прострелена в одиннадцати местах. Да как такое может быть? Если только шесть попаданий — ее, а пять — следы от его выстрелов. Она подняла глаза: в них искрился смех, вот-вот расхохочется. Он положил на скамейку наушники и вышел из комнаты, прежде чем она успела всем об этом разболтать.

— Ох, сэр, а я вас ищу.

Байрон Бейли. Новичок, с таким же точно отвратительным щенячьим энтузиазмом, какой был у него самого, когда он только сюда пришел. Все лицо в прыщах — черная как смоль кожа распухла. Нос широкий, плоский, в глазах азарт. Но Виджиано к нему относился без зависти. Бейли был афроамериканцем в третьем поколении: смышленый лос-анджелесский паренек, который немало потрудился, чтобы получить образование, и по вечерам работал грузчиком на складе родного супермаркета.

— Ну вот нашли, — отозвался Виджиано без всякого интереса, преувеличенно старательно убирая с лацканов своего безукоризненно отглаженного пиджака невидимые ниточки.

— Э… да, сэр, — замялся Бейли, огорошенный таким холодным приемом, — мы получили наколку. Ну, по поводу той кражи из Агентства национальной безопасности в Мэриленде. Ребята в Квонтико не любят о ней распространяться. Информация похожа на правду.

— Да о чем ты вообще? — Виджиано высмотрел в стеклянной двери свое отражение и аккуратно повязал галстук — так, чтобы узел оказался прямо под подбородком.

— Вы когда-нибудь слышали о «Сынах американской свободы»?

— О ком?

— О «Сынах американской свободы».

— Не слышал.

— Это такие радикально настроенные белые националисты. Наш таинственный информатор сообщил, что это они стоят за кражей.

— Вы нашли звонившего?

— Нет. Звонили отсюда, из Солт-Лейк-Сити, это все, что мы знаем. Кто бы он ни был, он сообразил повесить трубку прежде, чем мы успели засечь его местонахождение.

— Как насчет акустических и артикуляционных особенностей?

— Над этим работают, но вряд ли много выяснят. Пока что говорят только, что он нездешний.

— Серьезно? — раздраженно передернул плечами Виджиано- Это вряд ли поможет поиску.

— Да, сэр, — согласился Бейли.

Виджиано тяжело вздохнул.

— Ну и где обретаются эти типы?

— Мальта, Айдахо.

— Мальта, Айдахо! — насмешливо воскликнул Виджиано. — Как раз когда я уж решил, что избавился от двух засраных городов, куда должен был смотаться, тут же появляются другие по мою душу.

— Если вас может это утешить, сэр, это Картер сказал, что он хочет, чтобы от нас этим делом занялись вы.

— Региональный директор Картер? — В голосе Виджиано послышался интерес.

— Да. Сказал, что вам приходилось иметь дело с чем-то подобным и что на данный момент надлежащий уровень подготовки есть только у вас. Предложил мне помогать вам, если вы, конечно, не против.

Виджиано сунул пистолет обратно в кобуру и горделиво кивнул. Словно старая ящерица, нежившаяся в лучах восходящего солнца, он почувствовал, как к нему возвращается жизнь.

— На этот раз Картер не ошибся. — Впервые за невесть сколько лет он улыбнулся и, тщательно пригладив волосы, убедился, что пробор по-прежнему там, где ему и положено быть. — Труби сбор, Бейли. Мы отправляемся в поход. Пол Виджиано покажет тебе, как становятся мужчинами.

Глава 6

Рынок «Боро», Саутуорк, Лондон

5 января, 14.34

Прилавки, сгрудившиеся под зелеными проржавевшими железными арками, ломились от только что привезенного французского сыра — белого и мягкого, розовой испанской ветчины и итальянского оливкового масла, светящегося, словно жидкое золото.

Стайки покупателей, закрываясь от ветра, с энтузиазмом пробивали себе дорогу, явно руководствуясь витающими в воздухе соблазнительными запахами вне зависимости от того, была ли это жареная страусятина или теплый хлеб. Над головой поезда со скрежетом и грохотом взбирались на эстакаду, громыхание периодически нарастало и тут же стихало, словно унеслась вдаль недолгая летняя гроза.

— Какого черта мы сюда приперлись? — раздраженно бормотал Арчи, протискиваясь между двумя детскими колясками и обходя длинную очередь у одного из многочисленных лотков с цветами.

Арчи было немного за сорок, при невысоком росте у него была комплекция чемпиона по боксу; напоминавшие цветную капусту уши и слегка помятое лицо только усиливали это впечатление. Не вязались с его обликом щеголеватое бежевое пальто, элегантная синяя, в полосочку, рубашка и аккуратно подстриженный треугольничек на лбу.

Противоречие выражалось и в выговоре, происхождение которого Том никак не мог уловить. Впрочем, он первый готов был признать, что его собственная трансатлантическая британско-американская мешанина не так-то легка для понимания. В Арчи слышались говорок уличных торговцев-лоточников (с чего, собственно, и начиналась его карьера) и округленные гласные вкупе с четким «т» — сказались образование и семейные традиции. С того времени, как они переключились на более законный вид деятельности, наметилось некоторое преобладание второй манеры.

Том подозревал, что истинная сущность его друга была где-то посредине между двумя крайностями, что вечный оппортунист Арчи изобрел свою собственную манеру разговора, позволявшую ему жить в двух мирах, не становясь частью ни одного из них. Трюк был ловкий, хотя никто, кроме Тома, пожалуй, не мог этого оценить.

— Сегодня вы с Доминик ужинаете со мной, помнишь? Ну и закачу же я пирушку.

— О черт, — Арчи шлепнул себя рукой по лбу, — прости, приятель, совершенно из головы вылетело.

— Арчи! — рассердился Том. На Арчи нельзя было положиться: вечно одно и то же. — Мы же только на прошлой неделе об этом говорили. Ты же обещал.

— Знаю-знаю, — виновато заторопился Арчи, — я, честное слово, забыл и… знаешь, сегодня игра у Эпплса. Большие ставки. Вход только по приглашениям. Я не могу это пропустить.

— Скажи лучше, не хочешь. — В голосе Тома звучало разочарование. — Что, подсел, да?

— Да нет, это так, для смеха. — Арчи чересчур выразительно потряс головой, словно надеялся убедить не только Тома, но и себя. — И потом, знаешь, я малость соскучился. Все эти предметы искусства и так далее… не хватает адреналина, знаешь ли.

— Я думал, ты завязал, потому что у тебя уже по горло было этого адреналина.

— Да-да, конечно, — подтвердил Арчи, — но, знаешь, иногда я скучаю.

Даже Том иногда не мог поверить, что десять лет они с Арчи общались только по телефону. Таковы были правила Арчи, когда он был его прикрытием, и Тому не оставалось ничего другого, как им следовать. Кроме того, это было разумно. Если бы один из них погорел, все, что осталось бы от их сотрудничества, — имя и номер телефона.

Все закончилось, когда Арчи решил прервать конспирацию, чтобы убедить Тома поменять род занятий, когда они оба еще были в игре. Эти неловкие, обставленные множеством условностей переговоры привели к тому, что их непростые поначалу взаимоотношения переросли в крепнущую дружбу, хотя оба они все еще изучали границы индивидуальности друг друга, пытаясь выявить преимущества взаимного доверия и открытости, и все больше узнавали друг в друге ту самодостаточность, которая на протяжении десяти лет берегла обоих от тюрьмы и провала.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — кивнул Том. — Я и сам иногда скучаю. Значит, придется нам ужинать вдвоем. Вот Доминик расстроится.

Арчи приподнял брови.

— Это вряд ли.

— О чем это ты? — нахмурился Том.

— Да ни о чем, так, — пожал плечами Арчи, — кстати, она рассказала мне про объявления.

— Да, — угрюмо кивнул Том, — похоже, Ренуик позарез нужен не только ФБР.

— Тебе это как? Ничего?

— А какая мне разница? Он заслужил.

Они вышли с территории рынка и шли по Парк-стрит к машине Арчи. Хотя паб на углу был полон, толпа начала редеть, и Том был рад, что уже нет нужды кричать в полный голос, чтобы быть услышанным. Они шли мимо небольших товарных складов, под слоями грязи, осевшими за долгие годы на их стенах, еще можно было прочитать канувшие в Лету названия предприятий.

Арчи вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Курить он начал сравнительно недавно. Том относил эту его привычку на счет тоски по криминальному прошлому. Арчи нелегко было выдержать стресс от того, что приходится быть честным.

— Ну что там в Штатах? Выяснил то, за чем ездил?

— Угу. — Арчи кивнул, и по тому, как он отвел взгляд, Том понял, что ему не хочется говорить на эту тему.

— А как Прага? Не зря съездил?

— Может, и не зря. Слышал когда-нибудь о художнике по имени Биляк?

— Биляк? Карел Биляк?

— Он самый. — Том давно уже перестал удивляться широте познаний Арчи во всем, что касалось торговли предметами искусства, а особенно картинами. Это была одна из причин, отчего его можно было считать одним из лучших профессионалов.

— Конечно, я о нем слышал. А что тебя интересует?

— Знакомая фамилия, но никак не могу вспомнить, где я ее слышал. Это вот его работа? — Том залез в карман и вынул фотографию, которую дал ему ребе.

Арчи несколько секунд внимательно ее разглядывал.

— На такую не всякий позарится, верно? — Он вернул фотографию Тому. — Да, это, может, и он. Бледный тон, размашистые мазки, смазанная перспектива. Но поскольку я их никогда не видел, стопроцентной уверенности у меня нет.

— В каком смысле «никогда их не видел»?

Арчи затянулся сигаретой.

— Биляк был наемный художник. Старательный, но дарования, как видишь, среднего. Здесь портрет нарисует, там пейзаж — вот и месячная рента. В 1939 году один эсэсовец, стремясь выслужиться, заказал ему портрет дочери Гиммлера Гудрун, чтобы подарить своему шефу.

— Но Биляк ведь был еврей?

— Это верно. Но благодарный Гиммлер повесил портрет в своем кабинете на Принц-Альбертштрассе в Берлине. Когда же он узнал правду, эсэсовца пристрелили, а Биляка арестовали и отправили в Аушвиц. Потом Гиммлер приказал, чтобы все картины Биляка были найдены и уничтожены.

— Значит, не все были уничтожены, — задумчиво проговорил Том. — Эту несколько дней назад украли из синагоги.

— И кому надо было ее красть? Тут рама и та дороже, чем полотно.

— Не знаю. Может, все дело в том, что он еврей. — Том пожал плечами.

— Ну и что с того?

— Ты бы видел, что они натворили в синагоге. — Том сам поразился зазвучавшему в его голосе инстинктивному гневу. — Все стены разрисовали свастиками и нацистскими надписями исписали. Остались рисунки от детишек из местного пересыльного лагеря, так они их в клочья!

— Вот ублюдки, — пробормотал Арчи, отбрасывая сигарету в канавку у обочины. Некоторое время они шли молча. — И что с картиной?

— Вырезали из рамы и унесли.

— Но зачем им картина… — он еще раз взглянул на фото, — с синагогой?

— Вот и я хотел бы это знать.

— Разве что…

— Разве — что?

Над их головами прогрохотал следовавший к Лондонскому мосту поезд, и Арчи переждал, пока стихнет его хрипловатый скрежет.

— Разве что это все ради картины и затевалось, и они такие хитрецы, что решили замаскировать банальную кражу под нацистскую вылазку.

— Вот и я об этом же подумал, — улыбнулся Том, лишний раз убедившись, что инстинкт подсказывает Арчи то же, что и ему. — Короче, я навел справки, и знаешь что? За последний год или что-то вроде этого из различных частных коллекций было похищено шесть работ Биляка.

— Шесть? Я и не думал, что их столько сохранилось.

— Ну, это ведь не те вещи, которые принято каталогизировать и так далее. Да и сейчас никто про них не знает. Все закончилось на уровне местной полиции, страховщиков и тех не привлекали, потому что ценности в них никакой. Мне удалось это выяснить потому, что я знал, у кого спрашивать.

— Ну, кто-то не прочь нажить себе геморрой из-за пары-тройки предположительно никудышных картин. Весь вопрос зачем? — Молчание. — Том! Ты слушаешь? — Арчи вопросительно посмотрел на него.

— Не оборачивайся, — негромко проговорил Том, — кажется, за нами следят.

Глава 7

Предгорье Блэк-Пайн, близ городка Мальта, Айдахо

5 января, 07.32

— Ну вот что, ребята, имейте в виду, — проговорил спец-агент Пол Виджиано, перекрывая звонки телефонов и голоса лаборантов. Его подтянутая, мускулистая фигура была облачена в синюю ветровку с большими желтыми буквами ФБР на спине. — Стронется дело, чтоб все было досконально. И никаких там отговорок.

По выражениям лиц сидевшей перед ним троицы он понял, что они знают, что он имеет в виду.

Они сидели за кухонным столом в конуре, которую он накануне вечером преобразовал в свой командный пункт.

— Есть какие-нибудь новости? — Виджиано аккуратно пригладил растрепанные ветром волосы.

Ему ответил Бейли, на нем была такая же синяя ветровка и немного забавные красные перчатки без пальцев:

— Никаких новостей. Ничего. Никто не звонил. Даже генератор сдох. Горючка кончилась. Никто не пришел наладить.

— А как насчет собак? — спросил Сильвио Васкес, возглавлявший группу из четырнадцати человек из Отряда спасения заложников ФБР, которым было приказано вести это расследование под руководством Виджиано.

— Что? — разъярился Виджиано. — Это тут при чем?

— Разве не говорили, что у них есть собаки? Видели вы собак?

— Нет, — покачал головой Бейли, — ничего не видели.

— Странно, да? — продолжал Васкес. — Собаке ведь и той надо отлить.

— А когда в последний раз шел снег? — спросил Виджиано, не обращая внимания на Васкеса и бессознательно выстраивая из нескольких найденных на столе спичек две аккуратные параллельные прямые.

— Два дня назад, — ответил Бейли.

— И что, никаких следов? Так-таки целых два дня возле фермы никто не появлялся? — Прямые сложились в квадрат.

— Нет, разве что они летать научились, — ухмыльнулся Бейли, — и псы заодно тоже.

— Я таки повторю, мальчики, зря вы теряете время, — проговорил местный шериф, тучный рыжеволосый мужчина с коротко подстриженными усами, беспрестанно потевший. Пот на его розовом лбу и щеках походил на стеклянные бусины, пристежной галстук потерялся в мясистых складках шеи. — Я знаю этих людей. Это народ законопослушный, богобоязненный. Патриоты.

— Это вы уже говорили, — резко сказал Виджиано. То, что шериф Хеннесси продолжал настаивать на своем, положило конец его и без того короткому — о чем было всем известно — терпению. — Но они еще, помимо всего прочего, находятся в федеральном «черном списке» как подозреваемые в связях с арийскими националистами. — Бейли яростно закивал и выразительно уставился на Хеннесси. — Да, мы действительно не знаем наверняка, совершили они что-либо противозаконное или нет. Но что мы точно знаем, так это, что три дня назад из Национального музея криптологии был украден экспонат и тот, кто его украл, не оставил никаких улик, которые бы нам удалось найти, кроме подвешенного, словно говяжья туша, трупа охранника. Кроме того, вчера мы получили звонок, где на этих людей указывалось как на причастных к совершению преступления.

— Да знаю я это. — Хеннесси принялся обмахиваться бумажной салфеткой. — Так ведь тот, кто звонил, может быть, чокнутый. Что это доказывает?

— Это доказывает, что звонивший знал о краже. А если учесть, что АНБ в принципе об этом решило не распространяться, знать о ней можем только мы либо лицо, причастное к совершению преступления. И этой версии мы собираемся придерживаться с вашей помощью или без нее.

Хеннесси тяжело откинулся на спинку стула и что-то пробормотал.

— Ну что, как будем действовать? — спросил Бейли, явно довольный тем, что шериф сдал свои позиции.

— Я не буду сидеть и ждать, пока эти придурки выползут из норы, — объявил Виджиано. — Мы пойдем туда сами. Сегодня же.

За столом послышался одобрительный шепот, один лишь Хеннесси молчал.

— Но хочу кое-что прояснить, — продолжал Виджиано, — неизвестно, как все повернется, так что «хаммеры» надо будет оставить, а неподалеку спрячем мотоциклы. Надеюсь, они нам не понадобятся. Васкес?

Васкес встал и перегнулся через стол. У него было смуглое рябое лицо, темные волосы торчали из-под бейсболки, которую он надел козырьком назад, карие глаза светились восторгом.

— Люди шерифа перекрыли дороги из поселка вот здесь и вот здесь. — Виджиано показал две дороги на лежавшей перед ними карте. — Я хочу, чтобы вот здесь и вот здесь — на деревьях, на высоких местах, откуда просматриваются окна, — сидели парни из группы захвата. При первых признаках опасности, когда мы с ребятами будем в черте участка, пусть открывают огонь, обеспечивают прикрытие.

— Будет сделано, — кивнул Васкес. — Разделимся на две группы, одна подходит спереди, другая сзади. Судя по чертежам, нам хватит на проверку всего здания трех минут. Потом пойдете вы. — Васкес сел.

— Хорошо, — сказал Виджиано, — но скажи своим ребятам, пусть погодят палить. Первыми пускай не стреляют.

— Шутите? — недовольно спросил Васкес. — Это чтобы сначала кто-нибудь из моих ребят схлопотал пулю? Отправьте уж их тогда сразу безо всякого оружия.

— Я знаю, что это не слишком приятно, но как я сказал, так мы и поступим.

— Чего ради?

— У вас же есть материалы. — Виджиано кивнул на файлы с фотографиями и сведениями о людях, которые проживали в доме. — Там же целые семьи. Женщины, дети. Короче говоря, мы по-хорошему стучимся в дверь, просимся войти. Если появится хоть какой-то сигнал опасности, отходим. Последнее, что мне сейчас нужно… что нужно ФБР, — это очередной затяжной захват заложников. Да и потом, если запахнет жареным, ребята из Агентства захотят сами с этим разобраться. У них всегда так.

Васкес закатил глаза, но согласно кивнул:

— Получите.

— Ну вот и ладно. — Виджиано шлепнул ладонью по столу. — Пошли. Работы полно, и я думаю заняться этим сразу после ленча.

Глава 8

Рынок «Боро», Саутуорк, Лондон

5 января, 14.47

— Следят? Ты уверен?

— Спортивный костюм, кожаная куртка, белые кроссовки. Я его заметил пять минут назад. А сейчас увидел отражение в стекле фургона: идет за нами ярдах в тридцати.

— Машина совсем рядом. Бежим!

Том глянул на стоящий неподалеку автомобиль Арчи. Это было недавнее приобретение, и для человека, который никогда не забывал, что жизнь не по средствам — первое, что изобличает жулика, оно — почти непозволительная роскошь.

Авто, разумеется, было британской сборки, хотя детали и были произведены в Америке. Арчи никогда не доверял немцам или, того хуже, японцам. Он любил свою машину. Подписывая чек, он одним росчерком пера дал выход годами сдерживаемой тяге к мотовству.

— Сомневаюсь, что он один.

— О черт! — выругался Арчи. На фоне серо-стального кузова ярко желтел колесный блокиратор. — Стреножили меня, черти!

Он ускорил шаг, но Том придержал его за руку. Он успел оглядеться и приметил немало странностей. Человек, который шел за ними от самого рынка, идущий навстречу дворник в чересчур новеньких ботинках. Фургон с затемненными стеклами, припарковавшийся за машиной Арчи. Сама машина, которая не могла двинуться с места, пока они ее не разблокируют. Это была ловушка.

— Что-то не так, — выдохнул он.

— Вижу, — кивнул Арчи. — Что будем делать?

— Бежим отсюда! Давай! — закричал Том, дверцы фургона распахнулись, и оттуда выскочили трое мужчин. В ту же секунду дворник отшвырнул метлу и выхватил из-под куртки пистолет. Сзади раздался тяжелый приближающийся топот.

Арчи бросился влево, Том — вправо, в узкий переулок, по одну сторону которого шел проволочный забор. Он вцепился в оцинкованную стальную проволоку, и она затряслась и зазвенела под ним. Быстро вскарабкавшись, он уже хотел перепрыгнуть на другую сторону и тут почувствовал, как его схватили за левую лодыжку.

Глянув вниз, он увидел, что парень, который шел за ними от рынка, каким-то образом его нагнал и теперь пытается стянуть вниз. Том не стал вырываться, а, чуть приспустившись, пнул преследователя в голову. Рука разжалась, Том пнул еще раз, в подбородок, мужчина упал.

Том перепрыгнул на другую сторону и оказался на пустыре, переоборудованном под временную стоянку автомашин с рынка. Зазвенела проволока. Обернувшись, он увидел двоих мужчин из фургона; они лезли за ним.

Ладно хоть не пристрелили, подумал Том, улепетывая по пустырю в сторону рынка и еле увернувшись от въезжавшей в ворота машины. Слабое утешение, но, кто бы они ни были, им не было нужды лезть через забор, если они хотели его прикончить. Из неприметного гаража впереди него вдруг выехала «вилка» — тележка, помогавшая передвигать и укладывать грузы. Том сломя голову несся прямо на нее, водитель резко ударил по тормозам, едва не проткнув его стальными клыками.

— Ну ты, придурок! — проорал водитель, наклоняясь к динамику, чтобы Том уж наверняка его услышал. Но Том не обратил на него никакого внимания и, перепрыгнув через ящики с фруктами, вбежал на территорию рынка. Оказавшись там, он тут же замедлил шаг и влился в теплые объятия толпы. Он знал, что в людном месте он в большей безопасности, и надеялся, что и Арчи придет к тому же заключению. Решив, что уже достаточно глубоко зашел, он остановился возле виноторговца и глянул через плечо. Те двое, что его преследовали, остановились у входа, тяжело дыша. Его они, по счастью, не видели.

Он повернулся и шагнул навстречу человеку, несшему ящик красного вина. Ящик с грохотом упал на землю. Том оглянулся и увидел, что те двое, привлеченные шумом, уже пробираются к нему.

— Прошу прощения, — пробормотал Том и бросился бежать.

— Эй! — полетело ему в спину. — Ну-ка вернись!

Но Том не останавливался. Наклонив голову, он упал на колени и пополз. Когда он остановился, от того места, где он только что был, его отделяло целых два прохода. Прячась за бутылями с ароматическим уксусом и бочками с оливковым маслом, большими, словно нефтяные цистерны, он увидел, что те двое по-прежнему там, где они его заметили. Они бурно жестикулировали и, судя по всему, не понимали, куда он пропал.

Он присоединился к группе туристов и осторожно направился к северному выходу. Туристы восторженно обсуждали тушу оленя, которую кто-то из них заметил на одном из прилавков. Том вышел на главную дорогу и направился к реке.

Почти тут же огромный черный «рейнджровер» двинулся вниз по улице и стал притормаживать возле него. Том побежал, но поскользнулся на размокших картонных коробках, листьях салата и полиэтиленовых пакетах — следах утренней жизнедеятельности большого рынка. Не успел он вскочить на ноги, как задняя дверца открылась и он увидел того, кто сидел на заднем сиденье.

Арчи.

Стекло переднего пассажирского места немного опустилось, и бледная рука с большим обручальным кольцом на безымянном пальце продемонстрировала ему корочку с гербом.

— Все, Кирк, набегался. Залезай.

Глава 9

5 января, 12.56

Водитель, квадратная, чисто выбритая голова которого еле виднелась из толстого ворота шерстяного серого свитера, внимательно посматривал в зеркало и снова на дорогу. В углах рта играла еле заметная усмешка. Машина с черными кожаными сиденьями и тонированными стеклами набирала ход.

Сидевший на переднем пассажирском месте мужчина повернулся к ним и приветливо кивнул:

— Я Уильям Тернбул.

Тон у него был доброжелательный, и он протянул им руку, но ни тот, ни другой ее не пожали, их лица сохраняли непроницаемое выражение. Со своего места Том мог разглядеть, что мужчина этот был высокого роста, полный, если не сказать толстый, молодой — лет тридцать плюс-минус года три. Одежда на нем была самая обычная — джинсы и рубашка с расстегнутым воротом, не вмещавшим жирные складки его шеи.

— Прошу прошения… за это. — Он неопределенно помахал в сторону рынка. — Я решил, что если вас просто вежливо попросить, вы можете не прийти, вот я и велел ребятам помочь. Я никак не думал, что вы…

— Дайте-ка я угадаю, — зло перебил Том, — кто-то на кого-то стукнул, и вы думаете, что мы можем что-то об этом знать, так? Сколько раз вам, ребята, говорить: мы ничего не знаем, а если б даже знали, никогда не сказали бы.

— К моему делу все это не имеет ровным счетом никакого отношения, — серьезно, без улыбки ответил Тернбул. — И я не из полиции.

— Специальная служба, Интерпол, Летучий отряд, Корпус мира или как там еще, — передернул плечами Арчи, — как бы вы ни назывались, ответ все равно будет тот же. А то, что вы вытворяете, незаконно. У вас на нас ничего нет.

— Я из министерства иностранных дел. — Он еще раз продемонстрировал им свое удостоверение.

— Неужто из министерства? — недоверчиво спросил Арчи. — Это что-то новенькое.

— Ничего подобного, — спокойно сказал Том. — Обычный шпион.

Тернбул улыбнулся:

— Мы предпочитаем называться разведкой. Я из Шестерки.

Шестеркой, Том знал, люди посвященные именовали МИ-б, занимающуюся угрозами национальной безопасности со стороны иностранных государств. Внутренними угрозами занималась МИ-5, контрразведка. Оба ведомства в равной степени вызывали у Тома желание не иметь с ними ничего общего. Только не теперь. За пять лет он достаточно насмотрелся, как работают секретные службы, и вспоминал об этом периоде своей жизни не иначе как с сожалением.

— Так что вам надо?

— Чтобы вы нам помогли, — прозвучал безмятежный ответ, в то время как машина притормозила у светофора.

Арчи нервно засмеялся.

— И как помогли? — спокойно спросил Том. Зная совершенно точно, что не будет никак им помогать, он позволил себе немного подыграть.

— Да как хотите.

— Вот и славно. Мы никак не хотим, — твердо ответил Том. Арчи согласно кивнул. — Разве что у нас будет на то стоящая причина.

Том знал, что такие люди, как Тернбул, предпринимают подобные действия исключительно в критической ситуации и только тогда, когда у них есть какой-то козырь. Весь вопрос в том, какой именно.

— Да никакой причины нет, — улыбнулся Тернбул, — никаких угроз. Никаких интриг. Ничего вроде «Помоги сегодня мне, сынок, а завтра я помогу тебе». Если вы станете мне помогать, то это только потому, что когда я расскажу вам все, что знаю, вы сами захотите это сделать.

— Да ладно тебе, Том, нечего слушать всю эту муру. У них ничего на нас нет. Пошли отсюда, — взмолился Арчи. Но Том колебался. Что-то в голосе Тернбула подстегивало его любопытство, хотя он и понимал, что Арчи скорее всего прав.

— Я хочу послушать.

Зажегся зеленый свет, и машина снова тронулась.

— Хорошо.

Тернбул ослабил ремень безопасности и повернулся к ним. Теперь Том видел, что у него плоское, невыразительное лицо, мясистые щеки, подбородок остренький, но в складках шеи его почти не видно. Глазки у него были карие, близко посаженные, длинные волосы разделены посередине пробором и убраны за уши, словно занавески.

Он во многом не походил на всех шпионов, каких Тому когда-либо приходилось видеть. Но в нем чувствовалась спокойная самоуверенность, а это качество Том у секретных агентов встречал. И это всегда были толковые агенты.

— Вы когда-нибудь слышали об организации, именующей себя «Хрустальным клинком»? — спросил Тернбул.

— Нет, — ответил Том.

— В этом нет ничего странного. Это экстремистская группировка, в какой-то степени связанная с Национал-демократической партией Германии, или НДПГ, самая активная неонацистская политическая группировка в Германии. Возглавляет их предположительно некий Дмитрий Мюллер, бывший капитан германской армии, хотя тех, кто мог бы это подтвердить, пока не находилось.

Том пожал плечами:

— Ну и что?

— А то, что это не рядовые скинхеды, которые по выходным от безделья слоняются по окрестностям и ищут, кому бы набить морду. Это серьезная полувоенная организация, члены которой верят, что они продолжают вести войну, которая для нас с вами закончилась в 1945-м.

— Отсюда и название? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Том.

— Совершенно верно, — подтвердил Тернбул. — «Хрустальный клинок», вероятно, в память о «кристал нахт» — так называемой Хрустальной ночи 9 ноября 1938-го, когда приспешники нацистов в Германии и Австрии били витрины и громили принадлежавшие евреям магазины. Раньше эта публика зарабатывала в основном наемными убийствами по ту сторону «железного» занавеса. Теперь они занялись наркотиками, рэкетом и подозреваются в участии в террористических актах, направленных главным образом против еврейских общин в Германии и Австрии.

— Как я и сказал, я о них никогда не слышал.

Тернбул и бровью не повел.

— Десять дней назад двое мужчин проникли в больницу Святого Фомы и убили трех человек. Двое из них были из больничного персонала; мы предполагаем, что они стали свидетелями. Третьего звали Андреас Вайссман, он бывший узник Аушвица, переехал сюда после войны. Ему был восемьдесят один год. — По-прежнему не понимая, к чему клонит Тернбул и какое все это имеет к ним отношение, Том предпочел промолчать. — Когда Вайссман был еще жив, ему отрезали левую руку. Он умер от сердечного приступа.

— Что-что? — встрепенулся Арчи.

— Отрезали руку. Левую, по локоть.

— Какого черта они это сделали? — спросил Том.

— Вот здесь-то нам и нужна ваша помощь, — улыбнулся Тернбул, показывая наползающие друг на друга кривые зубы.

— Наша помощь? — удивленно нахмурился Том. — Я об этом ничего не знаю.

Машина повернула за угол, и их слегка качнуло.

— Я так и знал, что вы это скажете, — с готовностью кивнул Тернбул, извлекая из кармана фотографию. — Эти двое унесли пленку из ординаторской, но другая камера все-таки хорошо рассмотрела одного из них.

Он протянул им снимок, они внимательно рассмотрели фотографию и покачали головами.

— Не знаю такого, — сказал Арчи.

— Никогда его не видел, — поддержал Том.

— Да, но мы его знаем, — продолжал Тернбул. — Через него мы и вышли на «Хрустальный клинок». Его зовут Иоганн Гехт. Он в этой организации полковник и одна из ключевых фигур. Три месяца назад мы засекли его в Вене, тогда один из наших агентов сделал его фотографию. Он под семь футов ростом, и у него на правой щеке большой шрам, даже губа рассечена, так что перепутать трудно.

Он протянул им еще один снимок. Том мельком глянул на него и, пожав плечами, передал Арчи.

— Я все-таки не понимаю, — с нарастающим раздражением проговорил он. — При чем тут я?

— Господи, — присвистнул внимательно разглядывавший снимок Арчи, — посмотри-ка, кто сидит напротив.

Том взглянул на человека, о котором говорил Арчи, и кровь отхлынула от его щек. С фотографии на него смотрело улыбающееся, самодовольное лицо, вновь напомнившее ему о предательстве, о котором он так старался забыть.

— Это Гарри, — не веря своим глазам произнес он. — Это Ренуик.

Глава 10

Парк Тиволи, Копенгаген, Дания

5 января, 14.03

Гарри Ренуик заплатил за вход на углу Титгенсгаде и бульвара Ханса Кристиана Андерсена и вошел внутрь.

В этот час в парке было еще пусто, большинство посетителей, ом знал, придут позже, когда разом зажгутся мириады лампочек и парк превратится в полный света оазис посреди мрачной зимней ночи.

Все же, несмотря на время, большинство аттракционов были уже открыты. Самый старый — большие деревянные «американские горки», которые завсегдатаи-датчане называли «Горной дорогой», — работал вовсю: крики пассажиров растворялись в облаках теплого пара так же, как в далеком 1914-м.

Само собой разумеется, Ренуик был одет по погоде: на уши натянута голубая бархатная шляпа, вокруг шеи обмотан желтый шелковый шарф, концы которого исчезали в складках темно-синего пальто. Подбородок прятался в тепле поднятого воротника, так что видны были только нос и глаза — живые, проницательные и такие же холодные и бесчувственные, как снег, укутавший окрестные деревья и крыши.

У витрины с сувенирами он задержался. Осматривая ее содержимое, сунул правую руку в карман и поморщился от боли. Каждый раз культя от холода разбаливалась, как бы он ее ни кутал. Наконец он нашел то, что искал, и, указав на выбранную вещицу продавщице, протянул ей банкноту в сто крон. Сунув покупку в красную сумку, продавщица отсчитала сдачу и улыбнулась. В ответ он тоже улыбнулся и слегка приподнял шляпу.

Затем он пошел дальше. Миновал каток, а затем и озеро — единственное, что уцелело от старинных укреплений Копенгагена после того, как город, разрастаясь, стал захватывать все, что находилось возле его крепостных валов и рвов. Дойдя до «Китайской пагоды», он вошел в тепло ресторана и немного потоптался в вестибюле, чтобы стряхнуть снег с обуви. Там он снял пальто и, оставшись в двубортном темно-сером костюме, передал его швейцару.

В свои пятьдесят с лишним Ренуик был высок и, похоже, еще очень силен. Голову он держал прямо, плечи — развернутыми, как на параде. У него была великолепная белоснежная шевелюра, обычно приглаженная волосок к волоску, а сейчас, из-за шляпы, чуть растрепанная. Из-под кустистых, мохнатых бровей смотрели большие зеленые глаза. Они казались моложе, чем лицо с начинающими слегка обвисать щеками: годы все же брали свое.

— Столик на двоих. В глубине зала, — скомандовал он с явственным английским акцентом.

— Да, сэр. Вот сюда, прошу.

Метрдотель подвел его к столику. Ренуик выбрал место, позволявшее ему держать под наблюдением входную дверь, а через окно видеть озеро. Он заказал вина и посмотрел на часы: карманный золотой «Патек Филипп» 1922 года, редкая серия. Часы он всегда носил в нагрудном кармане на золотой цепочке, пристегнутой к бутоньерке. Гехт запаздывал. Впрочем, это, скорее, он пришел слишком рано. Опыт научил его всегда работать на опережение.

Быстро оглядев зал, он убедился, что присутствуют все те же, что и всегда в обеденное время. Молодые парочки обменивались рукопожатиями, взгляды их были красноречивее слов. Пары постарше смотрели по сторонам и явно давно уже все друг другу сказали. Родители безуспешно пытались уследить за детьми. Беспокоиться не о чем.

Гехт опоздал на пять минут. На нем были кроссовки, джинсы и коричневая кожаная куртка, украшенная молниями и металлическими нашлепками, так что карманы выглядели жесткими. Проводивший его к столику официант казался рядом с ним карликом.

— Вы опоздали, — упрекнул его Ренуик.

Гехт уселся за столик и всеми правдами и неправдами пытался уместить под ним ноги. У него было жутковатое, словно топором вытесанное лицо, идущий через всю правую щеку белый шрам приподнимал губу, и на лице у него словно бы застыла ухмылка. Серые глаза поблескивали. Выкрашенные в черный цвет волосы были старательно приглажены с использованием какого-то геля.

— Мы следили за вами от самого входа, — поправил его Гехт. — Я решил подождать, пока вы тут обоснуетесь. Я знаю, что вы любите сами вино выбирать.

Ренуик улыбнулся и дал знак официанту наполнить стакан Гехта.

— Ну что? Сделали?

Тон у Ренуика был самый непринужденный, но Гехт все же обиделся:

— Обижаете. Ведь наверняка знаете, что да, иначе бы вас здесь не было.

— Могу я посмотреть?

— Ясное дело.

Гехт расстегнул куртку и вынул короткую картонную трубку.

Ренуик взял ее, снял пластмассовую крышечку и вынул свиток.

— Ну как? Это то, что нужно?

— Терпение, Иоганн, — одернул его Ренуик, не в силах скрыть охватившее его возбуждение.

Он развернул полотно под столом, тщательно пряча от посторонних глаз, и внимательно его осмотрел. Ничего не увидев, он перевернул полотно и также внимательно рассмотрел оборотную сторону. Возбуждение сменилось разочарованием. Ничего.

— Черт.

— Ну я уж не знаю, где еще искать, — пожал плечами Гехт, — это уже шестая. И все, если верить вам, пустышки.

— Что вы хотите этим сказать? — обиженно процедил Ренуик.

— А то, что если б мы знали, что ищем, нам, может, было бы проще искать.

— Это выходит за рамки договора. Я плачу вам за то, чтобы вы приносили мне картины, на этом ваше участие заканчивается.

— Что ж, теперь, может, будет по-другому.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Ренуик; ему не понравилась гадкая улыбочка, спрятавшаяся в углах губ Гехта.

— Тот жидок, помните, за которым вы просили приглядеть…

— Что такое?

— Покойник.

— Умер? — Глаза Ренуика расширились. — Но почему?

— Мы его кончили.

— Кончили… Вы идиот! Вы понятия не имеете, во что вы вмешиваетесь. Да как вы смеете…

— Да не волнуйтесь вы, — подмигнул Гехт, — рука-то цела.

Ренуик медленно кивнул, потом позволил себе улыбнуться. Похоже, он недооценил Гехта.

— И теперь вы, похоже, считаете, что сумеете повернуть дело так, чтобы оказаться в числе основных игроков?

— Тут дело не просто в старой картине. Это мы уже поняли. Мы хотим долю в том, что вы ищете.

— А что я за это получу?

— Руку и все, зачем она вам нужна.

Повисла пауза; обдумывая ответ, Ренуик постукивал по стакану с вином мизинцем с тяжелым кольцом-печаткой, исторгая из него ритмичный приглушенный звон.

— Где рука?

— В Лондоне. Один звонок — и можно будет ее уничтожить или переправить сюда. Решайте.

Ренуик пожал плечами:

— Что ж, восемьдесят на двадцать. — Он не собирался ничего делить, но знал, что если не будет торговаться, Гехт заподозрит неладное.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Не зарывайтесь, Иоганн, — предостерег его Ренуик.

— Шестьдесят на сорок.

— Хорошо, — решительно кивнул Ренуик.

Гехт достал телефон.

— Куда вам ее доставить?

— Я еду в Лондон, — криво усмехнулся Ренуик, — дело пошло. Даже смерть Вайссмана при желании можно обернуть так, что это повысит наши шансы на успех.

— Вы мне так и не сказали, в чем фишка.

Ренуик твердо покачал головой:

— Мне нужно поговорить с Дмитрием. То, что я могу сообщить, сначала должен услышать он.

Гехт перегнулся через стол и едва заметно повысил голос:

— Дмитрий станет с вами говорить, только если я захочу подтвердить вашу историю. Если мы с вами теперь партнеры, простых обещаний ему уже недостаточно.

Ренуик пожал плечами:

— Хорошо. Я расскажу вам то, что вам нужно знать, но не больше. Всю историю целиком сначала должен услышать Дмитрий. Договорились?

— Идет.

Ренуик поставил перед собой красную сумку и заглянул в нее.

Мгновение — и Гехт ткнул ему в грудь дуло пистолета:

— Осторожнее, Ренуик. Без шуток.

— Без шуток, — кивнул Ренуик.

Он вынул из сумки миниатюрный паровозик, поставил на стол и подтолкнул к Гехту. Паровозик, весело застучав колесами, покатил и ткнулся в тарелку Гехта.

— Что это? В игрушки играете? — В голосе Гехта сквозило недоверие.

— Ничего подобного.

— Но это же паровозик? — допытывался Гехт.

— Это не просто паровозик. Это золотой паровозик.

Глава 11

Близ рынка «Боро», Лондон

5 января, 13.03

— При чем тут он? — неуверенно и зло проговорил Том. Он не мог говорить, не мог даже думать о Гарри без того, чтобы не вспомнить, какую важную часть самого себя утратил он в день, когда наконец узнал правду. Это было все равно что обнаружить, что вся твоя жизнь — одна большая ложь.

— Мы тоже хотели бы это знать.

— Что же вам известно?

— Да намного меньше, чем вам, — пожал плечами Тернбул. — Если учесть, что вы и дядюшка Гарри были почти что родственники.

— Вы будете удивлены, — сказал Том с горечью, — Гарри Ренуик, которого я знал, был чудаковатый старик. Умный, веселый, добрый, заботливый. — Помимо воли голос Тома смягчился, стоило ему вспомнить дядюшку Гарри в щегольском костюме из белого льна. Дядя Гарри, который никогда не забывал про его день рождения — ни разу. Отец — тот никогда об этом особо не заботился. — Гарри Ренуик, которого я знал, был моим другом.

— Значит, вы были обмануты им, как и все остальные. Вы ничего не подозревали? — недоверчиво спросил Тернбул.

— Почему вы спрашиваете, вы же знаете ответ? — огрызнулся Том. — Я не желаю говорить о Гарри Ренуике.

— Тогда расскажите мне про Кассиуса, — не отступал Тернбул. — Что вы о нем знаете?

Том сделал глубокий вдох и постарался успокоиться.

— Про Кассиуса знают все. То есть слышали все, потому что видеть его, насколько мне известно, никто не видел. Никто из живых.

— Он был безжалостным кровавым убийцей, вот кем он был, — заговорил, медленно кивая головой, Арчи. — Его шайка лезла во все, что имело какое-никакое отношение к обороту предметов искусства. Кражи, подделка, грабежи, шантаж — да вы сами знаете. А если кто отказывался с ним сотрудничать… Я слышал, он выколол одному парню глаза шариковой ручкой за то, что тот отказался подтвердить подлинность поддельной гравюры Пизанелло, которую он пытался сбыть.

— Никто никогда и предположить не мог, что Кассиус и дядя… я хочу сказать, что Ренуик и есть он.

— Вы с ним с тех пор говорили?

Том засмеялся:

— В последний раз, когда я его видел, он пытался меня пристрелить, а я прищемил ему руку здоровенной дверью. С тех пор нам как-то расхотелось друг с другом разговаривать.

— Да, я читал материалы ФБР о том, что случилось в Париже. — Том удивленно взглянул на Тернбула. — Да, так оно и есть, мы иногда делимся информацией с нашими заокеанскими коллегами, — объяснил, усмехаясь, тот. — Особенно с тех пор, как наш друг вошел в список наиболее разыскиваемых преступников.

— И что вы там вычитали?

— Что вы, будучи известным вором, сотрудничали с особым агентом Дженнифер Брауни и помогли ей вернуть пять украденных из Форт-Нокса бесценных золотых монет. Что в ходе этого расследования вы помогли изобличить Ренуика, скрывавшегося под именем Кассиуса, и вычислить двойного агента ФБР. Что сейчас у вас небольшой полузаконный бизнес, цель которого — стереть память о вашем криминальном прошлом. Что вы объявили о намерении стать добропорядочным гражданином.

— А Ренуик? Что известно о нем?

— Немногим больше, чем вы только что рассказали. В этом-то вся загвоздка. Все, что у нас есть, — разрозненные слухи. Будто бы его синдикат распался. Он все потерял. Скрывается.

— От вас?

— От нас, от Интерпола, от американцев. Обычная история. Но есть еще один игрок.

— Что вы имеете в виду?

— Мы перехватили переписку некой группы лиц, которые, судя по всему, пытаются достать Ренуика.

— Вы говорите о шифровках в «Трибюн»?

— Вы о них знаете? — не смог скрыть удивления Тернбул.

— Только со вчерашнего дня. Как по-вашему, чьих это рук дело?

— Мы не представляем. Знаем только, что все это началось около года назад.

— Ладно, какая разница, — пожал плечами Том, — кто бы это ни был, мы в результате только выиграем. Пожелаем им удачи.

— Это так, но, прошу прощения за избитую фразу, загнанный зверь наиболее опасен. Терять ему нечего, он готов на все. Потому-то мы так обеспокоены тем, что Ренуик спутался с этим парнем, Гехтом. «Хрустальный клинок» — секта необузданных фанатиков, помешанных на возрождении Третьего рейха, чего бы это ни стоило. О чем бы они с ним ни сговорились, можно не сомневаться, что добра это не принесет.

— А я-то зачем вам понадобился?

— Мы были бы рады получить вашу помощь. Вы знаете Ренуика лучше, чем кто-либо другой, понимаете его, его методы, мир, в котором он привык действовать. Мы должны выяснить, что они с Гехтом затеяли, до того, как будет слишком поздно. Думаю, вам стоит начать с выяснения обстоятельств убийства в больнице.

Том усмехнулся:

— Ну нет, простите, но я разыскиваю пропавшие картины, а не отрезанные руки. Никто сильнее меня не хочет, чтобы с Ренуиком было покончено, но лезть в это дело я не собираюсь. Я вне игры.

— Мы оба вне игры, — подал голос Арчи, выразительно стукнув кулаком по подлокотнику.

— Как вы думаете, сколько времени пройдет до того, как Ренуик решит вернуться и свести с вами счеты?

— Это мои проблемы, не ваши, — сказал Том твердо. — А потом, если б я захотел вляпаться в неприятности, вот тогда бы я точно ничего не мог придумать лучше, чем начать с вами сотрудничать. Я не доверяю вам, ребята. Никогда не доверял. И никогда не буду.

Повисла напряженная пауза. Тернбул холодно посмотрел на него, отвернулся и вздохнул.

— Ладно, возьмите тогда это. — Он протянул им клочок бумаги с нацарапанным на нем номером. — Вдруг передумаете.

Машина встала, дверь отворилась. Том и Арчи вышли и зажмурились от света. Не сразу до них дошло, что они стоят рядом с багажником машины Арчи. Блокираторы были убраны.

Глава 12

Гринвич, Большой Лондон

5 января, 14.22

Комната не изменилась. Она только стала чуть более пустой, словно ушла наполнявшая ее энергия. Выцветшие коричневые занавески, которые он никогда, даже летом, не раскрывал до конца, так и остались задернутыми. Темно-зеленый ковер по-прежнему был усеян пеплом и собачьей шерстью. Ужасный письменный стол пятидесятых годов так и стоял в эркере, а три вулканических камня, которые он подобрал на склонах горы Этна, когда у него и ее матери был медовый месяц, по-прежнему излучали теплое сияние.

Проходя мимо зеркала, Елена Вайссман поймала взглядом свое отражение и вздрогнула. Хоть ей было всего сорок пять, а выглядела она моложе, последняя неделя состарила ее лет на десять, и она это знала. Ее зеленые глаза опухли от слез, лицо осунулось, на лбу, вокруг глаз и рта залегли глубокие морщины. Обычно безукоризненно уложенные волосы были растрепаны, и впервые за все время, что она себя помнила, на лице не было и следа косметики. Она ненавидела быть такой.

— Ну вот, голубушка. — В комнату вошла ее лучшая подруга, Сара, неся в руках две кружки чаю.

— Спасибо. — Елена отпила глоток.

— Ну что, это все нужно убрать в ящики? — спросила Сара, изо всех сил стараясь говорить бодро, хотя лицо ее выдавало недовольство нынешним состоянием комнаты.

Вдоль стен, возле камина, рядом со стульями — везде, где было к чему их прислонить, — возвышались кипы книг и журналов, брошюр разного цвета, формы и размеров. Виднелись старинные золотые корешки с поблекшими золотыми буквами и яркие глянцевые обложки.

Она грустно улыбнулась, вспомнив, как, бывало, эти высоченные стопки обваливались под аккомпанемент цветистых немецких объятий. Как отец время от времени предпринимал попытки запихнуть книги в переполненный шкаф и в конце концов наваливал такие же бастионы, но уже в другом месте, и они рушились с той же неуклонной закономерностью, как если бы были построены из песка.

К горлу подкатил ком; она почувствовала, как ее обняли за плечи.

— Все хорошо, — мягко проговорила Сара.

— Поверить не могу, что он умер. Что его и вправду больше нет, — всхлипнула Елена; плечи у нее дрожали.

— Знаю, — мягко ответила подруга.

— Никто не заслуживает такой смерти. После всего, что ему пришлось пережить, все эти муки… — Она посмотрела на Сару, ища в ее глазах поддержку, и нашла ее.

— Мир сошел с ума, — согласилась Сара, — убивать невинного в своей кровати, да потом еще…

Она замолчала, и Елена поняла: она не стала повторять то, что сказала ей всего несколько дней назад — а казалось, давным-давно. Что ее отец, тщедушный старик, был убит. Что тело его кромсали ножом, как коровью тушу. Она до сих пор не могла в это поверить.

— Это какой-то кошмар, — прошептала она скорее себе самой, чем кому-либо еще.

— Давай закончим в какой-нибудь другой день, — мягко предложила Сара.

— Нет. — Елена глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. — Пора уже что-то сделать. К тому же мне необходимо чем-то заняться. Хоть отвлекусь немножко.

— Тогда пойду возьму ящики. А ты начни хотя бы с книжного шкафа.

Сара пошла искать ящики, а Елена, расчистив посреди комнаты свободное пространство, принялась опустошать полки и разбирать книги. Интересы ее отца были весьма разносторонни, но все же большинство книг имело отношение к одному из двух его хобби — орнитологии или истории железной дороги. Книги по этой тематике были в основном на французском и немецком, и всплыли болезненные детские воспоминания о том, как она пыталась запомнить, как по-французски будет птица, а по-немецки — поезд.

Вдвоем они опустошили первую полку и принялись за вторую, когда Елена заметила нечто странное. Одна из книг, кожаный фолиант, название которого было трудно прочесть, никак не сдвигалась с места. Сначала Елена подумала, что книга просто приклеилась: мало ли что могло произойти за долгие годы. Но вскоре полка опустела, а она все не могла понять, отчего приклеилась книга.

Она взялась за переплет обеими руками и с силой дернула, но книга не поддалась. Начиная сердиться, Елена постаралась половчее ухватить книгу и тут, к своему удивлению, почувствовала, что от книги ответвляется и уходит в стену тонкий металлический стержень. В следующее мгновение Елена поняла, что вместо страниц под переплетом скрывается что-то напоминающее деревянный брусок.

Она отступила на шаг и нерешительно посмотрела на книгу. Поколебавшись, она снова подошла к полке и, глубоко вздохнув, нажала на корешок. Теперь книга подалась легко, послышался щелчок, и центральный ящик выдвинулся на полдюйма вперед. Стоявшая на коленях в центре комнаты Сара подняла глаза:

— Ты что-то нашла, милая?

Елена не ответила. Взявшись за полку, она медленно потянула ее на себя. Шкаф бесшумно повернулся, скользя по ковру.

— Господи! — воскликнула, вскочив, Сара.

За шкафом обнаружилась стена, оклеенная викторианскими обоями с пышным цветочным рисунком под толстым слоем коричневого лака. Кое-где обои отошли от стены, обнажив потрескавшуюся штукатурку.

Но глаза Елены были прикованы не к стене, а к узкой зеленой дверце посередине. Ее петли лоснились от смазки. Совсем недавно нанесенной смазки.

Глава 13

Местонахождение неизвестно

5 января, 16.32

Он весь вспотел. Спина и подмышки взмокли и потемнели. Он стоял, облокотившись на большой стол, и не сводил глаз со стоявшего в центре черного телефонного аппарата, сбоку которого мигала красная лампочка.

— В чем дело? — прозвучал в трубке холодный, спокойный голос.

— Мы нашли его.

— Где? В Дании, как мы и предполагали?

— Нет, не Кассиуса.

— А кого же?

— Того. Другого.

Пауза.

— Это точно?

— Да.

— Где?

— В Лондоне. Но мы опоздали. Он мертв.

— Откуда такая уверенность?

— Видел полицейский отчет. От двадцать седьмого декабря.

— А тело? Труп вы видели?

— Нет. Но я видел фотографии со вскрытия и достал копию заключения дантиста. Это он.

Долгое молчание.

— Ну что же, — наконец вздохнул собеседник, — значит, дело кончено. Этот был последний.

— Нет, похоже, это только начало. — Говоря, он нервно вертел кольцо с печаткой, которое носил на мизинце. Это было необычное кольцо: по его поверхности шла сетка из двадцати квадратиков, один из которых был украшен маленьким бриллиантом.

— Начало? — Послышался смех. — Почему это? Теперь все в порядке. Этот был последний, кто что-то знал.

— Его убили. В собственной постели.

— За то, что он сделал, ему и этого мало, — последовал равнодушный ответ.

— Ему отрезали руку.

— Отрезали? — Тон стал серьезным. — Кто?

— Кто-то, кому что-то известно.

— Этого не может быть.

— А зачем еще это делать?

Молчание.

— Я дам знать остальным.

— Это не все. Вмешались британские спецслужбы.

— Я дам знать остальным. Надо встретиться и все обсудить.

— Они работают кое с кем.

— С кем же? С Кассиусом? Мы поймаем его раньше, чем он хотя бы на шаг продвинется. Он уже несколько лет ходит вокруг да около и все без толку. И все остальные так же.

— Нет, не с Кассиусом. С Томом Кирком.

— Это сын Чарлза Кирка? Который ворует картины?

— Он самый.

— Пошел по стопам папаши? Как трогательно.

— Что мне делать?

— Присматривайте за ним. Куда ходит, с кем встречается.

— Так выдумаете, он может…

— Ни в коем случае, — оборвал его голос, — слишком много воды утекло. След остыл. Даже для него.

Глава 14

Кларкенуилл, Лондон

5 января, 20.35

Том никогда не обременял себя собственностью. В этом не было ни нужды, ни смысла: за последний десяток лет он едва ли две недели прожил на одном месте. Он привык видеть в этом плату за возможность всегда быть на шаг впереди закона.

И эту цену он охотно соглашался платить, потому что в любом случае собственнические интересы были ему чужды. Он занимался этим делом, потому что любил риск и потому что чувствовал себя профессионалом, а уж никак не потому, что надеялся на склоне лет наслаждаться комфортом и достатком. Если бы деньги не были единственным способом подведения итогов, он бы работал бесплатно.

Поэтому он вполне сознавал значение тех вещиц, которые приобрел недавно на аукционе для своей квартиры. Это был первый осязаемый знак, что его жизнь, возможно, наконец изменилась. Что у него теперь есть не только чемоданчик с одеждой, который можно было подхватить и свалить из города при первых же признаках опасности — туда, куда его, профессионала-наемника, занесет ветер удачи. А теперь у него появился дом. Корни. Обязанности. «Обстановка» для Тома была индикатором, первым свидетельством «нормальности», которой он так долго жаждал.

Так, гостиная — большая открытая комната с колоннами из литого железа и частично стеклянной крышей — была обставлена простой мебелью обтекаемого современного дизайна из темно-серой ткани и матового алюминия. Полированный бетонный пол был устлан турецкими килимами девятнадцатого века — плетеными ковриками с ярким геометрическим рисунком. По стенам кое-где висели полотна эпохи позднего Ренессанса, преимущественно итальянские; каждое особым образом подсвечено. Жемчужиной коллекции был блестящий татаро-монгольский стальной шлем тринадцатого века, стоявший на сундуке посреди комнаты и угрожающе взиравший на всех, кто оказывался поблизости.

— Что-то Арчи не торопится. — Доминик вопросительно оглядела комнату.

— А разве он тебе не сказал? — Том поднял голову от духовки. Лицо у него раскраснелось от жара.

— Дай-ка угадаю. Он предпочел карты, а может, собачьи бега или скачки?

— Первое, — засмеялся Том, — по крайней мере он последователен.

— Поверить не могу, что ты мог полагаться на такого необязательного человека.

— Да, вся штука ведь в том, что в работе Арчи никогда не ошибался, ни разу. Он может забыть про собственный день рождения, но досконально знает систему сигнализации всех музеев от Лондона до Гонконга.

— А азартные игры? Это тебя не беспокоит?

Том пожал плечами:

— Ему виднее, на что потратить свое свободное время.

— А нам виднее, как оградить его от неприятностей.

— Такого человека, как Арчи, нельзя контролировать, — пожал плечами Том. — Чем больше говоришь ему «не делай», тем сильнее ему этого хочется. К тому же азарт ведь часть его профессии, а ставки при игре в карты намного ниже, чем когда мы с ним… ну, ты знаешь.

Доминик кивнула, в глазах блеснуло восхищение. У нее была страсть к историям об их «боевых подвигах», которой Том по мере возможности старался не потакать. Он переменил тему:

— Так что ужин на двоих. Можешь отказаться, если хочешь, — пошутил он.

— Боюсь, уже не могу.

Она положила ладонь на его руку и слегка ее сжала.

Он поднял глаза. Их взгляды встретились, и на мгновение ему показалось, что в глазах Доминик промелькнуло нечто иное, чем усмешка. Грусть и, может быть даже, волнение, вертевшийся на языке вопрос. Но она только рассмеялась заливисто и чисто, словно зазвенел дорогой хрусталь. Она убрала руку; наваждение миновало.

— Вот и прекрасно. Надеюсь, ты любишь морскую рыбу? Сегодня утром купил на рынке свежего окуня.

— Звучит заманчиво.

Доминик уселась за барную стойку, отделявшую кухню от гостиной, и собрала в хвост свои золотистые волосы. Как всегда, она была очень красива, глаза сияли глубокой арктической синевой, губы алели, как вишни.

Он никогда не мог понять, почему Доминик стала заниматься торговлей произведениями искусства. В отличие от Тома родители ее были чужды бизнесу; мать работала учительницей в школе, отец — зачуханный специалист по налоговому праву в одном из швейцарских кантонов. Похоже, ее способности и интерес к бизнесу были скорее случайным даром, причудой природы, нежели следствием воспитания.

Таково было стремление самой Доминик, и его величество Случай ее в нем утвердил. Произошло это, когда ей было десять лет — во всяком случае, не больше, чем одиннадцать, — и она выудила из коробки с подержанным фарфором на деревенской ярмарке три расписные безделушки. Ни на минуту не сомневаясь, что ее находка чего-то стоит, она изводила отца, пока он, ворча, не повез ее в Женеву, где у него был знакомый со школьных лет коммерсант. Выяснилось, что интуиция ее не подвела: бегло изучив ее покупки, коммерсант опознал в них три из трехсот утраченных предметов сервиза Флоры Датской, заказанного королем датским Кристианом VII в 1790 году в качестве подарка российской императрице Екатерине II. К изумлению ее отца, перепродажа фарфора датскому правительству принесла Доминик столько же, сколько он зарабатывал за полгода упорного труда. С тех пор она никогда не сомневалась в своем призвании.

— Как твои дела? — спросила она.

— Мои? Нормально. А почему ты спрашиваешь?

— Ну, ты какой-то расстроенный.

Том не сказал ей об утренней беседе с Тернбулом. Не было причины, да и не хотел он снова заводить разговор о Ренуике: слишком свежи были раны.

— Да нет, все в порядке.

— Я просто подумала, может, это оттого что… ну, ты знаешь, оттого что сегодня…

Том недоуменно взглянул на нее:

— Что сегодня?

— Ну, его день рождения.

— Чей день рождения?

— Твоего отца, Том.

Прошло несколько секунд, прежде чем смысл ее слов стал понятен Тому. Когда же это произошло, он облокотился на столешницу, мгновение пристально изучал свои ноги, потом поднял глаза на Доминик.

— А я и забыл.

Ему самому было трудно в это поверить, хотя в глубине души он готов был усомниться, не постарался ли он забыть об этом, как о многом другом из своего детства. Так было проще. Меньше горечи и обиды на мир.

Повисло молчание.

— Ты никогда о нем не говоришь.

— А о чем мне говорить? О том, как я его ненавидел за то, что он обвинял меня в смерти мамы? О том, как я ждал, чтобы он извинился передо мной за то, что отослал жить к ее родственникам в Бостон, бросил меня, когда больше всего был мне нужен?

— Ты его ненавидел?

— Сначала, наверное, да. А потом я понял, что нельзя по-настоящему ненавидеть того, кого совсем не знаешь. Нет, единственное, о чем я жалею, — это о том, что когда я начал наконец потихоньку его узнавать, пробиваться через его скорлупу, эгоистичный ублюдок умер. Вот за это я, пожалуй что, его ненавижу.

Молчание.

— Извини, что я об этом заговорила, — смущенно, не поднимая глаз, сказала Доминик.

— Да нет, ты права, — покачал головой Том. — Конечно, мне следует об этом помнить.

— Я скучаю по нему, знаешь… — Голос у нее дрогнул, глаза увлажнились. — Все время скучаю.

— Знаю, — кивнул Том.

Воцарилось долгое молчание, нарушаемое лишь тихим жужжанием холодильника, постукиванием духовки и большого ножа, которым Том резал грибы. Затем он резко отбросил нож.

— Думаю, надо выпить. За него. Как ты думаешь? В холодильнике есть бутылка виски.

— Хорошая идея. — Она кивнула и вытерла пальцем уголки глаз. Затем встала и пошла к холодильнику. Издав чмокающий звук, дверца открылась. Доминик пронзительно закричала.

Одним прыжком Том очутился возле нее. Она зажимала рот рукой и указывала в холодильник, где клубился холодный, похожий на туман влажного зимнего утра пар. Том не сразу разобрал, что ее так напугало.

Рука. Человеческая рука, сжимавшая свернутый в трубку холст.

Глава 15

Горы Блэк-Пайн близ Мальты, штат Айдахо

5 января, 10.09

Большой дом и разрозненные надворные постройки помещались на большой поляне среди леса. Чтобы добраться до шоссе, надо было целых три мили тащиться по грязной колее, которой едва хватало, чтобы могла проехать одна машина.

Лежа в снегу, прячась за деревьями, Виджиано не отрываясь смотрел в бинокль. Он уже начал мерзнуть и чувствовал, как намокают колени его теоретически водоотталкивающих брюк. Рядом с ним лежал Бейли, а с другой стороны — шериф Хеннесси.

— Сколько, вы говорите, там народу? — спросил Бейли.

— Человек двадцать — двадцать пять, — ответил Виджиано, передвинув затекшие руки. — Во флигелях у каждой семьи спальня, а обедают они все вместе в главном доме. — Пауза. — Чертовы ублюдки, трахают двоюродных сестер. — Он почувствовал, как рядом заерзал Хеннесси.

Виджиано поднял рацию.

— Ладно, Васкес. Начали.

Две группы из семи до той поры не показывавшихся мужчин поднялись и вышли из фазы «желтой линии» — последнего укрытия: деревьев, росших рядком на дальних концах участка. По-прежнему держась группами, они перепрыгнули через изгородь и, перейдя в фазу «зеленой линии», что означало невозможность возврата, устремились к переднему и заднему входам. Добежав до места, они прижались к стене слева от входа.

Виджиано внимательно осмотрел дом, выискивая мелькнувшую тень, дрогнувшую занавеску или погашенный в спешке свет, но не увидел ничего, кроме выкрашенных белой краской обшарпанных оконных рам, слегка подрагивающих на ветру.

Он перевел бинокль на две группы захвата. В каждой было семеро мужчин, все одеты в черное, все в шлемах, противогазах и бронежилетах. На фоне белого снега они казались большими черными жуками; забрала шлемов поблескивали в тусклом солнечном свете. Все были вооружены пистолетами и автоматами, помимо этого в каждой группе был человек с тяжелым тараном на плече.

— Ну, — послышался в динамике голос Васкеса, — ничего не видно, не слышно. Команда «Альфа» готова к штурму. — Зазвучал многократно усиленный мегафоном голос: — Это ФБР. Вы окружены. Выходите по одному с поднятыми вверх руками.

— Ведь я же говорил, тихо, Васкес, идиот, в крутого парня поиграть захотелось, — зашипел Виджиано.

Ответа не было. Голос загрохотал снова:

— Повторяю: это ФБР. Даю вам десять секунд.

По-прежнему ничего. Рация Виджиано захрипела.

— Ничего, сэр. Жду указаний.

— Ломайте, — приказал Виджиано, — вперед!

Человек с тараном вышел вперед и ударил в дверь. Дверь распахнулась. Тут же другой боец бросил в проем гранату со слезоточивым газом, послышался хлопок, и из дома повалил густой едкий дым, словно разгорелся пожар.

— Все на выход! — донеслось до Виджиано. Со своей удачно выбранной позиции он слышал приглушенные крики и все новые хлопки — это взрывались в доме газовые гранаты, — но ничего более. Не было ни женского крика, ни детского плача, ни тем более выстрелов. Проходили секунды, минуты. Похоже, все оказалось проще, чем он предполагал.

Рация ожила.

— Сэр, это Васкес… Здесь никого нет.

— Что-что? — подобрался Виджиано.

— Я говорю, никого. Пусто. Мы все обыскали, даже чердак. Похоже, они свалили второпях. На столе остатки еды. Вонь страшенная.

— Васкес, я иду к вам.

— Постойте, сэр. Мы еще не все проверили.

— Я сказал, что иду к вам. Оставайтесь там. Я хочу сам все посмотреть.

Глава 16

Лондон, Блумсбери

5 января, 10.29

— Кофе?

— Здесь одним кофе не обойдешься. — Том подошел к барной стойке и налил себе большой стакан коньяку. Отхлебнув, он сначала прополоскал коньяком рот и, глотнув, сел в одно из кресел и обвел взглядом комнату.

Он всего второй раз был дома у Арчи. Осознание это напомнило Тому, как он, в сущности, мало знает Арчи — его занятия, его привычки, его секреты, — хотя, внимательно взглянув на его квартиру, можно было сделать кое-какие выводы.

Так, например, сразу была видна его приверженность к стилю ар-деко: об этом свидетельствовали покрытый черным лаком фанерный диванчик Эмиля-Жака Рулмана и подобранные под пару кресла, не говоря уже о люстре Лалик и коллекции украшавшей каминную полку стеклянной посуды Марино. Интерес хозяина к азартным играм выдавала оригинальная коллекция эдвардианских игральных фишек всех форм, цветов и размеров. Фишки были вставлены в две обычные рамочки и украшали обе стороны входной двери.

Более интригующим был низенький тиковый кофейный столик конца девятнадцатого века, в котором Том распознал изобретение китайских курильщиков опиума: по краям столешницы виднелись медные крепления для бамбуковых шестов; некогда ниспадавшая с шестов шелковая драпировка давала возможность сидевшим вокруг столика остаться неузнанными.

— Прости, что оторвали, — проговорил Том, остановив взгляд на сидевшем напротив Арчи.

— Ничего, — пожал плечами тот, — все равно я проигрывал. Как она? — Он кивнул на закрытую дверь ванной.

— Все будет нормально.

— Какого черта у вас стряслось?

Вместо ответа Том протянул ему свиток:

— Что это?

— Посмотри — узнаешь.

Арчи развернул свиток на кофейном столике. Лицо его выразило удивление.

— Это же Биляк. То самое, что украли в Праге. Синагога.

— Да.

— Где ты его взял? — Пальцы Арчи пробежались по шероховатой поверхности, ощупали неровные мазки, задержались на испещривших полотно маленьких дырочках.

— Получил в подарок. Кто-то любезно подложил его в мой холодильник.

— Куда-куда? — наморщил лоб Арчи.

— В холодильник. И не только его.

Арчи покачал головой:

— Ну, даже не знаю. Нет слов.

— Рука. Еще там была человеческая рука. Точнее, она до сих пор там.

У Арчи глаза полезли на лоб. Когда к нему вернулся дар речи, все, что он сумел выдавить, — хриплое и даже негодующее:

— Тернбул.

— Что?

— Это двуличный ублюдок Тернбул.

— Да брось, Арчи, даже ему не пришло бы в голову… — засмеялся Том.

— Помяни мое слово, — сердито отмахнулся тот. — Появляется откуда ни возьмись, будто бы просит помочь, мы отказываемся, и через пару часов ты находишь в холодильнике будто бы пропавшую руку. Форменная подстава. Теперь-то он наверняка уже сидит там и ждет, пока ты вернешься, а он тебя тут же и сцапает.

— Ты что, думаешь, это Тернбул укокошил того старикана?

— Не обязательно. Знаешь, сколько сыщется в Лондоне отрезанных рук?

— Вряд ли много.

— Ну как знаешь.

Том встал и подошел к окну. Внизу проносились такси, на их блестящих черных крышах вспыхивали бледные оранжевые отблески от уличных фонарей. На другой стороне улицы пряталась за массивной чугунной оградой сумрачная громада Британского музея; гранитные львы, с незапамятных времен охранявшие вход, с патрицианским безразличием на морде вглядывались в ночь.

— Я говорю только, что не надо спешить, — сказал он, — есть ведь и другая возможность.

— Ну вот опять, — пробормотал Арчи.

— Тот, кто убил старика, украл и картину.

— Ты думаешь на Ренуика, так?

— А почему нет? Мы знаем, что он сотрудничает с «Хрустальным клинком» и что это они убили старика. У самого Ренуика только одна рука, и, может, он видит в этом мрачную шутку.

— А картина Биляка?

— Ее украли по его приказу.

— Но зачем? — не отступал Арчи.

— Ты сказал «Биляк»? — Доминик вышла из ванной и незаметно проскользнула в комнату. Она была по-прежнему бледна, в ее хрупком силуэте, застывшем в дверном проеме, было что-то бесплотное. — Художник?

Том и Арчи неуверенно переглянулись.

— Ты о нем слышала? — Даже Том был удивлен необъятности познаний Доминик во всем, что касалось торговли предметами искусства.

— Только имя.

— Откуда?

— Твой отец все последние три года своей жизни разыскивал его картины.

— Что-о? — Удивлению Тома не было предела.

— Для него это было очень важно. Я думала, он говорил тебе об этом: вдруг ты бы сумел помочь. Он велел мне просматривать базы данных, газеты, каталоги аукционов, чтобы найти хотя бы зацепку. Но я так ничего и не нашла. Под конец мне стало казаться, что он готов отступить.

— Вот, значит, от кого я слышал это имя раньше, — произнес, задумчиво кивая, Том.

— Но на кой, черт возьми, ему сдалась такая коллекция? — спросил Арчи, с неодобрением рассматривая синагогу.

— Ему была нужна не коллекция, — поправила его Доминик, — он искал одну картину, особенную. Портрет какой-то девушки. Он говорил, что это ключ.

— Какой еще ключ? — пробурчал Арчи.

— Не знаю, — пожала плечами Доминик.

— Зато это наверняка знает Ренуик, — с горечью проговорил Том. — Он дразнит меня. Показывает, как близко он подошел к разгадке.

— Поэтому нельзя, чтобы ты на это купился, — твердо проговорил Арчи. — Он подбросил ее тебе как приманку. Ну а мы приманку выкинем и будем жить так, как будто ничего не случилось.

— Ничего не случилось? — Глаза Доминик заблестели. — Мы не можем просто наплевать на это, Арчи. Ведь это же убийство, кого-то убили, и мы можем помочь найти убийцу.

— Я и не спорю, — запротестовал Арчи. — Но я же знаю, что за человек Кассиус. Это не первая жертва его гнусных делишек. Тому старику, чья это рука, мы уже не поможем, а вот себе — да. Ну что, Том? Что будешь делать?

— Позвоню Тернбулу. — Том снял телефонную трубку и нашел в бумажнике номер Тернбула.

— Ты слышал, что я сказал?

— Я слышал вас обоих, и Доминик права: мы не можем просто наплевать на это.

— Он играет с тобой. Не поддавайся, оставь все как есть.

— Я не могу оставить все как есть, Арчи. Этим занимался мой отец. И если Ренуик ищет то же, что искал мой отец, моя задача обойти его. Я не дам ему выставить себя дураком. Во второй раз это у него не выйдет.

Глава 17

Горы Блэк-Пайн, Мальта, Айдахо

5 января, 15.30

Бейли и Виджиано скатились с косогора так быстро, как только могли, то и дело неловко оступаясь в невидимые снежные ямы и путаясь в скрытом под снегом кустарнике. Наконец они, запыхавшись, добрались до правого края участка. Они перелезли через изгородь и, оставляя за собой свежую колею, устремились к переднему входу. Там их встретил один из людей Васкеса; забрало его шлема было поднято, лицо выражало смущение и беспокойство.

— Сюда, сэр.

Он провел их по коридору, где были в избытке навалены туфли, башмаки самых разных размеров, старые газеты, в большую кухню, где их дожидался Васкес. Длинный дубовый стол был накрыт для обеда, между кусками мяса сновали тараканы, края стола обросли плесенью. Воздух отяжелел от мух и гнилостного запаха, который Виджиано не спутал бы ни с каким другим, — запаха разлагающейся плоти.

Васкес кивнул на дверь:

— Мы еще не проверяли подвал.

— Подвал? — нахмурился Виджиано. Он вытащил из кармана куртки план участка, разгладил его и прикрепил его к стене, позаимствовав кнопки, которыми был пришпилен старый-престарый календарь Национальной стрелковой ассоциации. — Здесь нет никакого подвала.

— А это что тогда? — Васкес распахнул дверь и указал на уходящую в темноту узкую лестницу.

Включив фонари, они прошли по лестнице, а затем — вслед за Васкесом — по узкому коридору, время от времени бросая на землю зеленоватые осветительные патроны. С каждым шагом запах нарастал, становилось все холоднее.

Васкес заглянул в комнату в дальнем конце коридора и тут же вышел; на лице его было написано отвращение.

— Надеюсь, вы, ребята, сегодня не обедали.

Виджиано и Бейли вошли внутрь. Вонь стояла невыносимая, и мухи жужжали, как будто работал небольшой мотор. Но худшие их опасения не подтвердились; то, что они увидели, скорее удивило их. Посреди комнаты распласталась большая немецкая овчарка, язык у нее вывалился из пасти, в залитом кровью коричневом мехе копошились мушиные личинки. Рядом валялись два истекших кровью питбуля и тощая дворняжка, голова у нее была отстрелена почти напрочь.

— Теперь мы знаем, почему никто не видел собак, — сухо проговорил Васкес.

Он осветил фонариком пол: серый бетон был усыпан медными гильзами, поблескивавшими, словно чьи-то маленькие глазки.

— М-16. Пара обойм, не меньше. Чтоб уж наверняка.

— Но где все? — спросил Бейли. — Куда все исчезли?

— Сэр? — В дверном проеме показался один из людей Васкеса. — Мы нашли еще кое-что.

Они прошли за ним по коридору в другую, меньшую по размерам, комнату, где стоял письменный стол. Здесь не было собачьих останков и стреляных гильз, но на полу были разбросаны какие-то бумаги. Виджиано нагнулся и поднял один листок. Это было расписание рейсов самолетов, отправляющихся в округ Колумбия.

Он выпрямился и прошел в дальний конец комнаты. К стене был пришпилен большой чертеж — внутренний план какого-то здания; некоторые его части были обведены красной ручкой. Подпись под чертежом сказала ему все, что он хотел знать: «План Национального музея криптологии. Расположение, системы вентиляции и центрального отопления».

— Вот они, голубчики. Все ясно.

Он показал чертеж Васкесу, и тот кивнул:

— Да, здесь все.

— А там что? — Бейли направил луч фонарика на ржавую железную дверь посреди стены.

Васкес подошел к двери и посветил в маленькое смотровое отверстие.

— Они там, — восторженно вскричал он, — там! За этой дверью есть еще одна, а за ней камера. Господи, как же им там тесно.

— Дай-ка посмотреть, — грубо оттолкнул его Виджиано.

— Они еще живы? — спросил Бейли.

— Да. Вон одна смотрит на меня.

— Что она говорит?

— Откуда я знаю, — огрызнулся Виджиано, — тут две железные двери.

Он отступил на шаг, и к глазку подошел Бейли.

— Она машет руками, — нахмурился он, — словно хочет, чтобы мы ушли.

— Откроем дверь — разберемся, — оборвал его Виджиано.

— Вы уверены? — осторожно спросил Бейли. — Она явно не хочет, чтобы мы ее открывали. Может, позвать сюда ребят из полиции?

— Да плевать мне, что она хочет, — взорвался Виджиано. — Что я, зря полчаса на морозе торчал?

— Сэр, я правда думаю, что мы должны сначала все проверить, — настаивал Бейли. — Иначе она не стала бы так сигналить. Может, нам стоит сначала наладить с ними связь, узнать, что случилось?

— Это и ежу понятно, что случилось, Бейли. Какой-то ублюдок их там запер. И чем скорее мы их освободим, тем скорее я приму душ. Васкес!

Пожав плечами, Васкес отодвинул засов и открыл первую дверь. Но прежде чем он успел открыть вторую, раздался крик Бейли:

— Подожди!

Бейли посветил фонариком в смотровое отверстие второй двери, и все увидели, что все окошечко закрыто белым лоскутком, на котором в спешке и, похоже, черным карандашом для подводки глаз было нацарапано: «Вы нас всех убьете».

— Что за черт… — начал Виджиано, но тут надрывно, согнувшись в три погибели, закашлялся Васкес.

— Газ, — прохрипел он, — уходите… газ.

Бейли подхватил его под мышки и потащил к выходу; последнее, что он увидел, оставляя комнату, было прильнувшее к смотровому окошку женское лицо с большими, округлившимися и покрасневшими глазами. Потом она упала.

— Уходите все! — кричал Бейли, подгоняя готового упасть Виджиано.

Им удалось выйти через заднюю дверь, бойцы из группы захвата выбежали еще раньше их и жадно глотали свежий морозный воздух.

— Что случилось? — подбежал к ним шериф Хеннесси. Он весь покраснел, лицо его выражало крайнюю озабоченность.

— Ловушка, — выдохнул Бейли, передавая Васкеса подоспевшим медикам. Потом оперся руками о колени и постарался отдышаться.

— Ловушка? — переспросил Хеннесси, с беспокойством оглядываясь на вход. — Как так?

— Какой-то газ. Открыли дверь, он и пошел. Господи, они же все там. Они умирают.

— Не может быть! — пронзительно закричал Хеннесси, лицо его выражало отчаяние и страх. — Такого расчета не было!

Бейли поднял глаза; усталость его как рукой сняло.

— Какого расчета, шериф?

Глава 18

Лаборатория судмедэкспертизы, Ламбет, Лондон

6 января, 03.04

Рука была вся в запекшейся крови, торчали лохмотья мышц и нервных окончаний, обрубленные вены свисали как проволока, белела локтевая кость.

— Что ж, раны определенно соответствуют способу отсечения руки жертвы, — изрек доктор Деррик О’Нил, рассматривая обрубок через мощные увеличительные линзы. В свете галогенных ламп рука казалась ненатуральной, восковой, словно была взята у манекена. — Окончательный ответ даст проверка ДНК. Результат будет готов уже через несколько часов. — Он зевнул, явно жалея о том, что его вытащили из теплой постели. — Она на удивление хорошо сохранилась, — продолжал О’Нил, поднимая глаза на собеседника. — Где вы ее нашли?

У О’Нила был большой уродливый волосатый нос. Лицо его заросло густой жесткой бородой, а маленькие зеленые глазки прятались за большими очками в черной оправе. Он то и дело сдвигал очки на лоб, но стоило ему наклониться — и они снова оказывались на переносице.

— В холодильнике.

— Это логично. — Он снова зевнул. — Странное дело, если поразмыслить. На кого, говорите, вы работаете?

— Я ничего вам не говорил, и лучше будет вам об этом не знать, — твердо произнес Тернбул. — Теперь что касается этого. Можете вы что-то с этим сделать? — Он указал на выделявшийся на белесом запястье красный прямоугольничек срезанной кожи.

Очки О’Нила снова соскользнули на переносицу.

— Что тут было?

— Татуировка.

— Необычная форма. Что за татуировка?

— Такие делали в концентрационных лагерях.

— А… — протянул, наконец просыпаясь, О’Нил.

— Я хочу знать, что означала эта татуировка.

О’Нил с шумом втянул в себя воздух.

— Это дело непростое. Установить это очень непросто. Все зависит от того, какой слой кожи затронут.

— Что это значит?

— У кожи несколько слоев, — доктор взял ручку и листок бумаги, — эпидермис, дермис и гиподермис. Как правило, при татуаже чернила запускаются под эпидермис и рисунок наносится на верхний слой дермиса. Хотите — верьте, хотите — нет, но это деликатная операция, и она требует определенного мастерства. С одной стороны, рисунок должен быть нанесен достаточно глубоко, чтобы остаться навечно, с другой — нельзя допустить повреждения чувствительных нижних тканей.

— И насколько же аккуратно была произведена эта операция? — угрюмо рассмеялся Тернбул.

— Не слишком аккуратно, — отметил О’Нил. — Насколько мне известно, нацисты практиковали два метода татуажа. Первый заключался в использовании металлической пластины со сменными иглами. Пластина прижималась к левой стороне груди заключенного и в рану впрыскивалась краска.

— А второй?

— Второй был еще более жестоким. Татуировка просто врезалась в живое мясо.

— Значит, о мастерстве там не особенно заботились?

— Нет, — признал О’Нил, — а это значит, что такие татуировки были глубже обычных. И конечно, со временем чернила могли проникнуть в нижние слои дермиса и даже в клетки лимфы, что также помогло бы нам в восстановлении рисунка. Но даже в этом случае — если тот, кто срезал татуировку, добрался до гиподермиса, — выяснить ничего не удастся.

— Судите сами.

О’Нил пристально осмотрел рану.

— Вообще-то тот, кто это делал, постарался на славу. Верхний слой срезан весьма чисто.

— Но вы сможете что-то восстановить?

— Теоретически да. Если татуировка была глубокой, она проявится. Но на это уйдет время.

— Как раз времени-то у нас и нет, доктор. Мне рекомендовали вас как лучшего дерматолога страны. Я прошу вас сотворить чудо. Вот мой телефон. Позвоните, как только что-нибудь выясните.