Черное солнце

Глава 19

Гринвич, Лондон

6 января, 15.00

Тернбул ждал их у дома номер пятьдесят два, красивого викторианского особняка из красного кирпича. Парадную дверь украшала арка, на замковом камне которой было вырезано лицо какого-то высокомерного римского бога.

В полный рост он казался даже толще, чем когда сидел в машине; необъятный темно-синий плащ только усиливал впечатление: полы плаща свисали с живота Тернбула, словно крыша берберского шатра.

— Спасибо, что пришли, — сказал Тернбул, протягивая руку. На этот раз Том и Арчи пожали ее, хотя Арчи не сделал никакой попытки скрыть, что это для него сущая мука. Тернбул словно ничего и не заметил. — И за помощь, — добавил он.

— Мы вам еще не помогаем, — твердо сказал Том.

— Ну, по крайней мере прислали мне эту руку. Вы могли просто избавиться от нее. Другой бы так и сделал. — При этих словах он выразительно посмотрел на Арчи.

— Что мы здесь делаем? — резко спросил тот. Том улыбнулся. Всегда можно рассчитывать на Арчи, если нужно перейти сразу к делу.

— Встречаемся с Еленой Вайссман, дочерью жертвы.

Тернбул открыл калитку, и они прошли к парадному входу. На двери не было колокольчика, только медный дверной молоток в форме львиной головы. Тернбул стукнул молотком, и через некоторое время в доме послышались шаги, а за окошечком из рифленого стекла появилась тень.

На пороге стояла эффектная женщина лет этак сорока. У нее были иссиня-черные волосы, собранные в пучок, который удерживали длинные красные лакированные палочки, по тону соответствовавшие ее губной помаде и лаку для ногтей. Тональный крем придавал ей загорелый, цветущий вид, но не мог достаточно хорошо замаскировать темные мешки под глазами — она, должно быть, почти или совсем не спала. Тем не менее одета она была очень элегантно: в черный кардиган, черные брюки и белую блузку. На ногах у нее были, судя по всему, очень дорогие итальянские туфли.

— Да?

С первого взгляда она производила сильное, даже слегка завораживающее впечатление. Голос у нее был властный, манеры отличались едва заметным высокомерием. Тому было любопытно, чем она зарабатывает на жизнь.

— Мисс Вайссман, я инспектор Тернбул. Я из полиции. — Тернбул показал ей значок. Том заметил, что это был уже не тот, что он показывал им вчера. Ну конечно, у него, наверное, целый ящик стола забит такими, и он выбирает в зависимости от ситуации. — Это по поводу вашего отца.

— Ах вот оно что… — Она, казалось, удивилась. — Но я уже разговаривала с…

— А это мои коллеги, мистер Кирк и мистер Коннолли, — не дал ей договорить Тернбул. — Мы можем войти?

Поколебавшись, она отступила в сторону:

— Да, конечно.

В доме пахло свежим лаком и лимонным средством для мытья полов. Темные квадраты на стенах выдавали места, где еще недавно висели картины. Это позволяло понять, как могла бы выглядеть комната, не будь сорока лет неблагоприятного влияния лондонской погоды.

Она провела их в комнату, которая, как догадался Том, некогда была гостиной. Здесь стояли диван и два кресла в просторных белых чехлах и несколько перевязанных бечевой картонных коробок в дальнем левом углу. Если не считать этого, комната была пуста, с медного карниза свисали пустые кольца, шторы были убраны.

— Прошу прошения за беспорядок, — она сняла с мебели чехлы и пригласила их сесть, — но я собираюсь вернуться в Бат. У меня там бизнес, знаете ли. Осталось разобраться с налогами и с юридической процедурой, и я сразу же уеду. Мне сказали, что тело мне выдадут не ранее чем через несколько недель. — Она метнула в Тернбула укоризненный взгляд.

— С этим всегда выходит такая волокита, — мягко проговорил он, усаживаясь рядом с ней на диван, в то время как Том и Арчи заняли кресла. — Я понимаю, как вам, должно быть, трудно. Но приходится как-то сообразовывать интересы семьи с необходимостью найти ответственного за это преступление.

— Да-да, конечно. — Она закивала и с усилием сглотнула.

Один лишь Том, чье детство прошло в деревне, где не принято скрывать проявления чувств, мог оценить ее чисто английскую борьбу, целью которой было обуздать свое горе, не утратив при посторонних контроль над собой и присущую ей светскость. Лишь на секунду ему показалось, что она не выдержит и разрыдается, но она определенно была очень гордой женщиной, и мгновение прошло. Когда она подняла глаза, в них светился вызов.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Тернбул сделал глубокий вдох.

— Ваш отец никогда не рассказывал о времени, проведенном в Польше? В Аушвице?

Она покачала головой:

— Нет. Я много раз заговаривала с ним на эту тему, хотела узнать, как ему там жилось. Но он отвечал, что это слишком тяжело, что он запер эти воспоминания в самый дальний чулан и никогда больше в них не заглянет. В каком-то смысле это и так сказало мне все, что я хотела знать.

— А его татуировка? Номер заключенного. Он вам когда-нибудь его показывал?

Она снова покачала головой.

— Я, разумеется, видела ее иногда, но он, судя по всему, стеснялся этой татуировки, носил рубашки с длинным рукавом. Я знаю, что многие из тех, кто побывал в концлагере, гордятся такими татуировками как знаком перенесенных ими страданий, но мой отец никогда так себя не вел. Он был очень закрытым человеком. Он потерял там всю свою семью. Думаю, он просто хотел обо всем забыть.

— Понимаю, — кивнул Тернбул, — а он… был религиозен?

— Нет. Его пытались вернуть в лоно еврейской общины, но у него не было времени на Бога. Война уничтожила его веру в силу добра. Мою тоже, по правде сказать.

— А политика? Ею он увлекался? Скажем, борьбой за права евреев.

— Нет-нет, совсем нет. Единственное, что его интересовало, — это птицы и железные дороги.

Наступила короткая пауза, потом Тернбул заговорил снова:

— Мисс Вайссман, вам будет нелегко услышать то, что я собираюсь сказать.

— Что же?

Тернбул заколебался — впервые Том и Арчи видели, как он утратил всегдашнюю самоуверенность.

— Мы нашли руку вашего отца. — Он слегка кивнул в сторону Тома.

— Вот как. — Ее лицо выразило облегчение, словно она ожидала услышать нечто куда более болезненное. — Что ж, это, наверное, хорошо, да?

— Да. Вот только татуировка, которую ему сделали в концлагере, она… исчезла.

— Исчезла? — Лицо Елены Вайссман выражало шок.

— Ее уничтожили.

— О Господи! — В ужасе она прикрыла рот рукой, и Том заметил, что ногти ее под красным лаком были обкусанные и потрескавшиеся.

— Однако проведенный анализ соскоба и депигментации глубоких слоев кожи, — торопливо продолжал Тернбул, словно нагромождение терминов могло ослабить удар, который он готовился нанести, — дал возможность нашим судмедэкспертам установить, как же все-таки выглядела эта татуировка.

Он помолчал. Елена Вайссман посмотрела на него, потом на Тома и Арчи, потом снова повернулась к Тернбулу:

— И что же?

— Может, вы знакомы с системой кодировки, которая применялась в Аушвице? — Она молча покачала головой. Тернбул грустно улыбнулся. — Вот и я тоже не был знаком — до сегодняшнего утра. Похоже, Аушвиц был единственным концентрационным лагерем, где была четкая система татуировки заключенных. Во многом это было обусловлено его размерами. Система нумерации включала «простые» группы, где применялись обычные номера, и группы AU, Z, ЕН, А и В, где применялись номера плюс комбинации букв. Буквы указывали на принадлежность заключенного к определенной этнической группе. AU, например, относилось к советским военнопленным, для которых изначально и строился Аушвиц, Z означало цыгане, по-немецки Zigeuner. Заключенные евреи обычно метились обычными цифровыми номерами, но также нередко и знаком треугольника, пока в мае 1944-го не были введены буквенные обозначения А и В.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — В голосе ее послышались истерические нотки, и Том понял, что она вот-вот сломается.

— Дело в том, что номер на руке вашего отца никоим образом не подпадал под систему нумерации Аушвица.

— Что? — Даже косметика не могла скрыть, как побелело ее лицо.

— Это был десятизначный номер, не содержащий буквенных либо геометрических символов. Номера заключенных Аушвица никогда не доходили до десяти знаков. — Он помолчал. — Видите ли, мисс Вайссман, может статься, что ваш отец в действительности никогда не был в концентрационном лагере.

Глава 20

15.16

Они сидели в неловком молчании; закрыв лицо руками, она раскачивалась из стороны в сторону, плечи ее вздрагивали. Том осторожно дотронулся до ее руки:

— Мисс Вайссман, мне очень жаль…

— Все в порядке, — невнятно проговорила она, все еще пряча лицо в ладонях, — я в общем-то не удивлена…

— Что вы хотите этим сказать? — подался вперед Тернбул.

Она опустила руки, и они увидели, что лицо ее искажено не рыданиями, а гневом, даже злобой.

— Я вам кое-что покажу.

Она встала и повела их в холл, каблуки цокали по твердым плиткам пола.

— Я ничего здесь не трогала, — она вошла в боковую комнату, и голос звучал приглушенно, — должно быть, надеялась, что однажды приду, а здесь все по-старому, будто ничего и не было.

Она открыла дверь и впустила их в комнату. В отличие от той, где они только что были, в этой царил полумрак и пахло дымом, собаками и пылью. В углу громоздились ящики, полные книг, казалось, готовые развалиться под собственной тяжестью. В другом конце комнаты, у окна, стоял письменный стол, его пустые ящики были наполовину выдвинуты и напоминали деревянную лестницу, по которой можно было взобраться на покрытую пятнами и царапинами столешницу.

Она подошла к окну и раздернула занавеси. Густое облако пыли вырвалось из тяжелой портьеры и закружилось в лучах солнца, не без труда пробившихся сквозь грязные стекла.

— Мисс Вайссман… — начал Тернбул. Она даже не посмотрела в его сторону.

— Я обнаружила ее случайно.

Она подошла к книжному шкафу. Том заметил, что в нем оставалась одна-единственная книга. Елена Вайссман нажала на корешок. Послышался щелчок, и средняя секция шкафа выдвинулась вперед.

Том почувствовал, как напрягся стоявший рядом Арчи.

Она потянула на себя шкаф, и он плавно развернулся; за ним обнаружилась зеленая, с облезающей краской, дверь. Мисс Вайссман шагнула вперед, взялась за ручку — и обернулась. На лице ее играла слабая улыбка.

— Забавно, правда? Любите человека всю жизнь, думаете, что знаете его, а потом оказывается, что все это ложь, — голос ее звучал отрешенно, бесстрастно, — оказывается, что вы никогда его по-настоящему не знали. Начинаешь сомневаться, а кто же ты сама. И зачем это все, — она рассеянно махнула рукой, — это какая-то жуткая нелепость.

Том едва не кивнул, соглашаясь с ней: она высказала — и намного более красноречиво, чем мог бы это сделать он сам, — то, что он чувствовал, когда сорвал маску с Ренуика. Он тогда потерял не только друга и учителя: он утратил частичку самого себя.

Она открыла дверь, и все трое вошли внутрь.

— Бог ты мой! — присвистнул Арчи.

За дверью обнаружилась маленькая каморка площадью не более четырех квадратных метров, без окон. К противоположной стене был пришпилен флаг со свастикой, такой большой, что конец его ниспадал на пол, словно шлейф. Слева стоял манекен в черной эсэсовской форме, его лишенное черт лицо выплывало из полумрака жутковатым белым пятном. Правую стену занимали металлические полки, заваленные предметами с нацистской символикой: пистолетами, фотоснимками, кинжалами, мечами, удостоверениями, книгами, значками, брошюрами, нарукавными повязками…

Тернбул присвистнул, и Том подумал, что лучше бы ему этого не делать: слишком не к месту был сейчас этот звук.

— И вы ничего об этом не знали? — спросил Том.

Она покачала головой.

— Он часами сидел запершись у себя в кабинете. Я думала, он читает. Теперь-то я понимаю. Он был здесь.

— Может, это последствия ареста так на нем сказались, — предположил Том. — Развилось такое вот странное хобби. Многие люди от пережитого шока начинают делать странные вещи.

— Я тоже на это надеялась, — кивнула она. — Пока не нашла вот это.

Она прошла мимо них и, взяв с верхней полки фотографию, направилась к окну. Том и Тернбул двинулись за ней. На свету на снимке обнаружилось трое молодых людей в эсэсовской форме. Они были сняты на фоне книжного шкафа; лица у всех троих были серьезные, пожалуй даже, немного чопорные.

— Не имею понятия, кто эти двое, но в середине… в середине — мой отец, — закончила она отрешенно.

— Ваш отец? Но ведь на нем… — Том осекся, увидев, как исказилось болью ее лицо. — И когда был сделан этот снимок?

— Думаю, что в 1944-м. На обороте есть надпись, но я не могу ее прочитать. Похоже на кириллицу.

Тернбул через плечо Тома глянул на фотографию.

— Декабрь, — сказал он. — Это по-русски.

— А вы что, знаете русский? — удивился Том.

— Это долгая история. — Тернбул чуть заметно указал глазами на Елену Вайссман, и Том понял: это не тот вопрос, который можно обсуждать при посторонних.

— Том, надо бы это забрать, — послышался из каморки приглушенный голос Арчи. Он вошел в комнату, в руках у него были снятые с манекена китель и фуражка.

— Зачем? — спросил Тернбул.

— А вы когда-нибудь видали что-то подобное? — Арчи показал на кокарду. Это была свастика с двенадцатью лучами вместо обычных четырех, и каждый представлял собой эсэсовскую молнию. — Я так никогда.

— Думаешь, Лаш поможет? — спросил Том.

— Если согласится с нами встретиться, — кивнул Арчи.

— Кто? — переспросил Тернбул.

— Вольфганг Лаш, — объяснил Том. — Он был когда-то одним из лучших торговцев военной символикой. Форма, оружие, флаги, медали, самолеты, даже корабли.

— Был когда-то?

— Он уже несколько лет почти не выходит. Живет на верхнем этаже гостиницы «Три короля» в Цюрихе. Практикует как юрист. Вчиняет иски немецким, швейцарским и даже американским компаниям за участие в военных преступлениях.

— В каких преступлениях?

— Ну, как обычно. Использование рабского труда для производства оружия. Финансовая поддержка немецкой военной доктрины. Попустительство холокосту.

— И как, удачно?

— Еще бы. На одних компенсациях жертвам холокоста нажил несколько сот миллионов долларов. Потом прошел слух, что он сорвал джекпот. Он разоблачил аферу одного из швейцарских банков, втихаря присвоившего те вклады жертв холокоста, что остались незатребованными. Счет шел на десятки миллиардов долларов. В деле участвовало высшее руководство банка. От него предпочли откупиться. Гостиница, где он живет, принадлежит тому самому банку. Он занял весь верхний этаж, и они платят ему, просто чтобы он держал язык за зубами.

— А как же его бизнес?

— Частью сделки как раз и стало то, что ему помогли отмыться от обвинений в прошлых связях с нацистами. С его-то влиянием это было не сложно. Теперь он просто коллекционер, сам по себе. Никто не знает этот рынок лучше его.

— И он совсем не выходит?

— Он плохо себя чувствует. Прикован к инвалидной коляске, все время возле него сиделки. Похоже, он серьезно болен.

— И вы думаете, он знает, что вот это такое? — Тернбул показал глазами на китель и на кокарду.

— Если кто и знает, так это он, — кивнул Том.

— А знаете, я бы его простила. — Во время их разговора Елена Вайссман ушла в потайную каморку. Теперь она вернулась в комнату, в голосе ее зазвенели истерические нотки. — Я любила его. Расскажи он мне — я бы все простила.

Том заметил в ее руке пистолет «люгер» — один из тех, что были в потайной комнате.

— Даже это, — закричала она, неотрывно глядя куда-то вверх, — ты мог бы мне рассказать!

Она подняла пистолет и сунула дуло в рот, размазав красную помаду.

— Нет! — закричал Том и прыгнул в отчаянной попытке схватить ее за руку прежде, чем она спустит курок.

Но он опоздал. Из затылка ее фонтаном хлынула кровь; она повалилась на пол, и из разорванных сосудов тут же натекла огромная кровавая лужа.

Глава 21

Штаб-квартира ФБР, подразделение Солт-Лейк-Сити, штат Юта

6 января, 08.17

Пол Виджиано налил себе очередную чашку кофе из электрической кофеварки. На стекле кувшина виднелась темная отметина в том месте, где был первоначальный уровень кофе. Остававшаяся в кувшине жидкость была темной и густой, как патока. Сосредоточенно, будто ставящий сложный эксперимент ученый, он влил в кофе установленное количество сливок, добавил точно отмеренную чайную ложку сахара и трижды размешал сахар ложечкой.

Вполне удовлетворенный результатом, он повернулся и посмотрел на шерифа Хеннесси и его поверенного, Джереми Уолтона. Жилистый, желчный, горбоносый, с запавшими щеками, Уолтон, казалось, не мог усидеть на месте, непрестанно перенося вес всего тела с одной костлявой ляжки на другую. Напротив них за шатким столиком примостился Бейли с блокнотом и авторучкой; он с неприкрытой враждебностью буравил взглядом Хеннесси.

— Не запирайтесь, Хеннесси, все кончено, — проговорил Виджиано, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, но не в силах подавить рвущееся наружу возбуждение. Всего три дня назад ему казалось, что жизнь прошла зря — и вот ему предстоит раскрыть массовое убийство. Надо же, как несчастье одних для других оборачивается в точности тем, о чем они могли только мечтать. — Игра проиграна. Вам осталось только рассказать нам все, что вы знаете. Тем самым вы облегчите свою участь.

Шериф посмотрел на Виджиано. Хеннесси так часто вытирал платком пот со лба, что его бледно-розовый цвет стал багровым.

— Мой клиент желает оговорить свою неприкосновенность, — проскрипел Уолтон, пощипывая мочку правого уха.

— Мне плевать, что желает ваш клиент! — бросил Виджиано. — У меня там двадцать шесть трупов. — Он помахал рукой в ту сторону, где, по его расчетам, находилась Мальта, штат Айдахо, хотя в маленькой, без окон, комнатушке убедиться в этом было невозможно. — Женщины. Дети. Целые семьи. Двадцать шесть… мертвецов. А неприкосновенность… это к вашему клиенту не относится. — Он сделал выразительный жест рукой.

— У вас нет доказательств. Просто свидетельство одного человека против свидетельства другого. — Уолтон взглянул на Бейли. — Спонтанная реакция в результате сильного потрясения, никак не связанная со смыслом произошедшего. Один из самых уважаемых людей округи, увидев, как вы подвергаете сомнению его честность, его репутацию…

— Если он такой честный, что же он так заторопился позвать тебя? — перебил Виджиано.

— Мой клиент имеет право…

— Может, вы и правы, черт бы вас побрал, — передернул плечами Виджиано. — Может, мы слишком мало знаем. Но мы узнаем больше, это не сложно. — Он перегнулся через стол и в упор взглянул на Хеннесси. — Мы проверим твои банковские счета, твои школьные оценки, твои учебные конспекты. Мы перевернем твой дом вверх дном, мы вывернем наизнанку все, что только можно, и посмотрим, что нам это даст. Мы прочешем эту ферму, на которой ты якобы никогда прежде не был, с оравой судмедэкспертов, и уж они-то скажут, воняет там тобой или нет. И что-нибудь мы наверняка найдем.

Уолтон бросил быстрый взгляд на Хеннесси, и тот, слегка приподняв брови, пожал плечами, показывая, что пора переключаться на заготовленный специально для этого случая сценарий.

— Ну что же, — философски заключил Уолтон, переключившись на мочку левого уха, — мы можем договориться.

— Это крупнейшее убийство в штате Айдахо со времен бойни на Медвежьей речке в 1863 году, — холодно напомнил Бейли, по-прежнему не отводя глаз от лица Хеннесси. — Речь идет не о заурядной торговле из-под полы наркотиками.

— Ему еще очень повезет, если его не повесят, — добавил Виджиано. — Соучастие в массовом убийстве. Преступный сговор. Вооруженное ограбление. Да к тому времени, как он выйдет из тюряги — если выйдет, — «Джетс» завоюют Суперкубок.

— А если он будет с вами сотрудничать? — Уолтон облизнул уголки рта.

— Если он будет сотрудничать, мы не станем настаивать на смертном приговоре. И может быть, нам удастся замолвить за него словечко.

— И вы обеспечите мне защиту?

— Можно, — кивнул Виджиано, — но нам нужно все: имена, факты, адреса.

— Я хочу письменное заверение от окружного прокурора.

— Ты расскажешь все, что знаешь, а уж там посмотрим, заинтересует ли это прокурора. Ты не хуже меня знаешь, как это работает.

Хеннесси посмотрел на Уолтона, тот потянулся к нему и зашептал что-то на ухо. Хеннесси выпрямился и медленно кивнул:

— Хорошо, я буду говорить.

— Вот и ладно. — Виджиано развернул стул и сел на него верхом. — Начнем с имен.

— Я не знаю его имени, — начал Хеннесси, — я хочу сказать, настоящего имени. Все называли его Блонди.

— Это тот, кто все это затеял?

— Угу.

— Откуда он взялся?

— Не знаю. Он примкнул к нам.

— К нам — это к кому?

— К «Сынам американской свободы».

— Билл, — предостерег Уолтон, нервно потирая запястье, — не стоит вдаваться в детали.

— Почему? Я этого не стыжусь, — вызывающе отозвался Хеннесси, — да, я был одним из них. А что такого? Я ж говорю: они патриоты. — Он в упор посмотрел на Бейли. — Истинные американцы. А не понаехавшие черт-те откуда торговцы анашой.

— Да уж, они патриоты хоть куда, — огрызнулся Бейли, яростно ткнув ручкой в лежавший перед ним лист, — те самые патриоты, которые линчевали охранника в Ричмонде. Может, вы не заметили, что у нас здесь не Миссисипи.

— Про это я вообще ничего не знаю, — угрюмо пожал плечами Хеннесси.

— И откуда взялся этот Блонди? — Виджиано не интересовали ни политические воззрения Хеннесси, ни предсказуемая, хотя и понятная реакция Бейли.

— Из Европы.

— Это двести пятьдесят миллионов человек, — сухо бросил Бейли.

— Я говорю, что знаю, — огрызнулся Хеннесси, — я не виноват, что вам это не подходит.

— Что ему было надо?

— Он сказал, что ему нужна машина «Энигма». Что он нам за нее заплатит.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч. Половину вперед, половину, когда дело будет сделано.

— И вы согласились?

— А кто бы не согласился? Такая большая для нас сумма. К тому же нам было не впервой.

— Что вы имеете в виду? — встрял Бейли.

— Не стоит, Билл, — снова предостерег Уолтон.

— Блонди работает на кого-то еще. Мы никогда не знали на кого, да нам и дела до этого не было. Просто когда ему что-то было надо, мы ему помогали. Он никогда не спрашивал, как мы что-то достали, а платил всегда вовремя и сполна.

— И что было дальше? — торопил Виджиано.

— У него уже были все планы и распечатки. Брать музей вызвались три парня. Все прошло как по маслу. Так по крайней мере я слышал.

— Если не считать убитого охранника.

— Наверное, под ногами путался, — пожал плечами Хеннесси, — да и кому какое дело: одним больше, одним меньше.

— «Одним больше, одним меньше»? — вскочил на ноги Бейли; ручка его соскользнула на пол. — Ну давайте, продолжайте. Одним ниггером больше, одним меньше — это вы хотели сказать? — Он так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели. — Скажите, не дрейфьте.

Хеннесси хмыкнул, но благоразумно промолчал.

— И что случилось потом? — Виджиано положил руку на плечо дрожащего от негодования Бейли и властно усадил его на место. — После того, как они получили машину?

— Я в точности не знаю.

— Что значит — не знаешь? Отчего погибли все те люди?

— Это вам лучше знать. Вы же открыли дверь, — напомнил Хеннесси.

Глаза Виджиано сузились. Прошлой ночью он потратил три часа, прежде чем убедил Картера в своей невиновности. В конце концов тот согласился, что если учесть, что те люди провели в своей битком набитой камере не менее трех суток, решение Виджиано прежде всего освободить их было правильным, поскольку он, конечно, не мог предвидеть, что там окажется ловушка. Ему, разумеется, придется написать рапорт — это обычное дело, но по крайней мере Картер согласился, что его действия были вполне адекватны ситуации.

— Как вышло, что тебя с ними не было?

— В каком смысле?

— В том самом, что в тот подвал затолкали всех, кроме тебя. Ты что, знал о его планах? Это поэтому тебя с ними не было? Может, ты сам их туда заманил? Может, это ты помог им умереть?

— Полегче, агент Виджиано, — сердито тряся длинным костлявым пальцем, вступился за Хеннесси Уолтон. — Мой клиент никоим образом не мог…

— Нет, — с внезапной страстью прервал его Хеннесси, — я тоже должен был там быть, но в ту ночь была снежная буря. Я просто не смог проехать. — Виджиано взглянул на Бейли, и тот нехотя кивнул. — Это должно было быть самое обычное дело. Мы им машину — они нам деньги. Я понял, что-то не так, только когда вы, ребята, пришли и сказали, что собираетесь обыскать ферму.

— Значит, тебе одному повезло познакомиться с ним и остаться в живых?

— А я и не говорил, что я с ним знаком. — Уверенность из голоса Хеннесси сразу улетучилась.

— Но ты же сказал…

— Я только сказал, что видел его. Но мы с ним не знакомы. Парни старались, чтоб я не попадался на глаза пришлым. Чтоб никто не догадался, что я свой.

— Это ложь, — перебил его Бейли.

— Нет, не ложь. Те люди были моими друзьями. Среди них были совсем еще дети. Если б я знал этого ублюдка, кто ответственен за все это, то непременно рассказал бы вам. Я тоже хочу, чтобы его поймали.

— Поймали? — саркастически переспросил Виджиано. — И как же это мы его поймаем, если даже не знаем, как он выглядит?

Глава 22

Паб «Капитан Кидд», Уоппинг-Хай-стрит, Лондон

6 января, 16.42

Том задумчиво смотрел в окно и постукивал пальцем по выщербленной, покрытой обуглившимися следами от сигарет столешнице. Прилив миновал, и продуваемый всеми ветрами берег сочился влажным илом; из грязи торчала проржавевшая проволочная тележка, какие используют в супермаркетах. Мимо не торопясь текла свинцово-серая, отяжелевшая от холода Темза.

— Ну, как ты? — спросил, садясь напротив него, Арчи и протянул ему кружку «Гиннесса». Но Том, хотя и зашел сюда, чтобы промочить горло, отодвинул ее, даже не пригубив. Пить ему расхотелось.

— Бедная женщина. — Он покачал головой.

— Да уж, — согласился Арчи, — я все в себя прийти не могу.

— Это мы виноваты, Арчи. Надо было с ней поделикатнее. Надо было предвидеть, что она может такое сотворить.

— Ничего подобного, — возразил Арчи, — да мы ей ничего нового не сказали. Она и так обо всем догадалась. По фотографии. Откуда нам было знать, что она такое учудит.

— Ладно хоть с копами общаться взялся Тернбул.

Тернбул велел им идти домой, сказав, что сам известит полицию. Возможно, он хотел избежать расспросов о том, что ему понадобилось от двух подозрительных торговцев антиквариатом в доме умершего не своей смертью человека.

— Что ты думаешь об этом Тернбуле?

Том пожал плечами:

— Темнит. Ничего удивительного. Сыщики обожают секретничать. Сомневаюсь, что ему есть дело до этого «Хрустального клинка». А Ренуик… я думаю, это была приманка специально, чтоб мы повелись.

— А как тебе вся эта история? — Арчи вытащил пачку сигарет и закурил.

— Про Вайссмана? — Том подтолкнул Арчи пепельницу и жестом попросил, чтобы тот курил в сторону. — Это похоже на правду. После войны многим было что скрывать. И свои поступки, и то, чему пришлось быть свидетелем. Он вполне мог назваться узником концлагеря, чтобы получить шанс начать новую жизнь.

— Крутой вираж, верно?

— Ну, это смотря по обстоятельствам. Конечно, непросто всю жизнь обманывать свою семью и при этом держать под боком такую вот потайную комнату.

— А татуировка?

— Ну, мало ли. Может, он пытался так избавиться от своего лагерного номера. А может, не он, а кто-то другой. Кому-то явно было не наплевать.

— И что теперь?

— Поеду повидаюсь с Лашем.

— Да, вспомнил, — ухмыльнулся Арчи, — дай-ка мне форму.

— Зачем? — Том вынул из-под стола пакет, надеясь, что никто не догадывается о его содержимом.

— В той комнате я нашел еще кое-что. Я так подумал, ты не захотел бы, чтобы это видел Тернбул. — Арчи взял китель у Тома и вынул из внутреннего кармана коричневый конверт. — Узнаешь?

Он достал из конверта обтрепанный снимок и протянул Тому. У того от неожиданности округлились глаза.

— Это Биляк из Праги. Синагога. Как она сюда…

— Это еще не все, — победно продолжал Арчи, — тут есть еще две. — Он сложил выцветшие черно-белые снимки в стопочку, словно заправский игрок в покер. — Вот какой-то замок, а вот… смотри.

— Это портрет, — выдохнул Том, взглянув на фотографию, — тот, за которым охотился мой отец. Дочь Гиммлера.

— Натура не самая удачная, верно? — ухмыльнулся Арчи.

— А на обратной стороне ничего не написано? — спросил Том, перевернув фотографию, которую держал в руке.

— Нет. Я уже смотрел. Но глянь-ка сюда. — Он указал на конверт. На обратной стороне был нацарапан адрес. Некогда черные чернила сделались темно-коричневыми, белая бумага пожелтела и стала хрупкой. «Китцбюэль. Австрия».

— Здорово, Арчи. Высший класс. — Том восхищенно посмотрел на него. — И правильно сделал, что не сказал Тернбулу. Пока мы точно не знаем, что ищет Ренуик, лучше держать язык за зубами.

— Вот именно, — согласился Арчи и сделал многозначительную паузу, словно обдумывал, как ему лучше выразить свою сокровенную мысль.

— Что такое? — спросил Том.

— Понимаешь, чем глубже мы в это влезаем, тем хуже оно пахнет. Может, нам стоит скинуть это все на Тернбула и пусть разбирается, как может?

Том ответил не сразу. Сначала убрал в пакет вещи, потом достал из кармана кольцо для ключей и положил его на стол.

— Знаешь, что это такое? — не отводя глаз от кольца, спросил он.

— Похоже на детальку от шахматной фигуры, — пожал плечами Арчи, — от ладьи, наверное. Выточено из слоновой кости.

— Это подарил мне отец за несколько недель до смерти. Он вообще редко мне что-нибудь дарил. Странно, конечно, но когда мне случится нащупать в кармане это колечко, я всегда вспоминаю отца. Это словно бы его частичка, — Он поднял глаза и встретился взглядом с Арчи. — Чем бы ни занимался сейчас Ренуик, это имеет отношение к тому, над чем работал мой отец. И что было для него важно. Это тоже его частичка. И я не буду просто стоять в стороне и смотреть, как Ренуик крадет и это тоже, как он уже заполучил все остальное. Думаю, для меня пути назад уже нет

Глава 23

Отель «Кемпински-Времена года», Мюнхен, Германия

7 января, 15.07

Гарри Ренуик вошел в отель и направился к стойке администратора. Консьерж бросил на него усталый взгляд сквозь проволочное пенсне. Ренуик заметил, что позолоченные перекрещенные ключи у него в петлице перевернулись вверх ногами: похоже, заканчивалось долгое и утомительное дежурство.

— Guten abend, mein herr[1].

— Guten abend. Я к мистеру Гехту.

— Ах вот как. — Он без всякого усилия перешел на английский: — Полагаю, он ожидает вас, мистер?..

— Смит.

— Ах да, Смит. — Он с недовольным видом порылся в памяти компьютера. — Восьмой этаж, номер-люкс. Лифты в дальнем конце вестибюля. Я позвоню герру Гехту и предупрежу его о вашем приходе.

— Буду вам очень признателен.

Потянувшаяся к телефону рука консьержа слегка дрожала: вероятно, от усталости. Ренуик повернулся и направился в дальний конец вестибюля.

Он недолюбливал места, подобные этому. Не то чтобы он чего-то опасался: из отелей всегда можно было удобно и незаметно скрыться, к тому же вокруг было полно гражданских. Скорее, они оскорбляли его эстетическое чувство. Они представлялись ему этаким Франкенштейном, ублюдочной помесью британского мужского клуба, оформленного в сусальном колониальном стиле, и бескомпромиссной утилитарности аэропорта.

Несмотря на всю роскошь, вестибюль казался ему обезличенным, фальшивым, каким-то штампованным. Темные деревянные панели были всего-навсего миллиметровой толщины ламинатом. Ковер — подчеркнуто-нейтральным, невыразительным и тоже штампованным. На стенах вразнобой (будто так «естественнее») развешаны репродукции. Выкрашенная «под красное дерево» мебель как на подбор приземистая и угловатая, нигде даже ни намека на изящество. Всюду тщательно выверенное сочетание тускло-красного, золотого и коричневого. Сама непритязательность этого места казалась ему необоснованной и опасной претензией. Даже музыка в лифте была словно бы тщательно отфильтрованной, сложные симфонические пассажи сведены к сладенькому соло флейты. Ни то ни се. Безобразие.

На плане восьмого этажа был помечен номер-люкс. Подойдя к двери, Ренуик постучал, и через мгновение на пороге появился Гехт. Глядя на его широкую ухмылку, Ренуик в очередной раз задался вопросом: что это — искренняя улыбка или следствие давнего шрама? Гехт протянул для рукопожатия правую руку, но Ренуик подал в ответ левую: он до сих пор не выносил, когда прикасались к его протезу. Гехт понимающе кивнул и поменял руку.

Номер-люкс, хоть и был просторным, поражал тем же дурновкусием, что и вестибюль. Низкие потолки, красные стены, массивная неуклюжая мебель, подушки, занавески и ковры пестрели всеми оттенками коричневого. Гехт повел Ренуика в гостиную и указал на бежевый диванчик. Сам он тяжело опустился на тот, что стоял напротив. Он улыбался: на этот раз у Ренуика сомнений не было.

— Выпьете?

— Нет. — Ренуик покачал головой. — Где Дмитрий?

— Здесь.

Ренуик встал и огляделся. Комната была пуста.

— Мы договаривались без шуток, Иоганн.

— Не стоит так волноваться, Кассиус, — раздался голос из телефонного аппарата, который Ренуик прежде не заметил. Он лежал на белом мраморном столике между диванами и был включен на громкую связь. В выговоре различались американские гласные и четкие германские консонанты; вне всякого сомнения, он ставился по какой-то дорогой восточноевропейской программе.

— Дмитрий? — неуверенно переспросил Ренуик.

— Прошу прощения за мелодраматизм. Просьба не винить полковника Гехта. Он настаивал на личной встрече, но мне очень сложно незаметно выехать из страны.

— Что такое? Откуда мне знать, что это действительно вы? — подозрительно спросил Ренуик, оставаясь стоять.

— Мы же теперь партнеры. Вы должны мне верить.

— Это не деловой разговор.

— Ну тогда поверьте моему честному слову.

— Не вижу, в чем разница.

— Ни в чем — для такого делового человека, как вы, и во всем, если речь идет о солдатах, таких как мы с Иоганном. Солдат ставит свою честь превыше всего.

— Солдат? — поморщился Ренуик. — И в какой же войне вы принимали участие?

— Эта война еще не завершена. Это война с ордами евреев и инородцев, которые делят нашу землю и разбавляют нашу кровь. — Голос его зазвенел, а Гехт согласно кивнул. — Это война против цепей сионистской пропаганды, которые уже много лет душат германскую нацию, заставляя ее испытывать чувство вины, в то время как мы, истинные немцы, сражались и умирали за нашу родину. И сейчас мы вынуждены терпеть засилье жидовской лжи — везде: в прессе, в финансовой и политической сфере. — Дмитрий перевел дух. — Но времена изменились, и изменились в нашу пользу. Те, кто поддерживает нас, уже не считают нужным это скрывать. Они устраивают марши, они выходят на улицы. Они сражаются за нас. Они за нас голосуют. Мы везде.

Ренуик пожал плечами. Этот, по всей видимости, тщательно отрепетированный спич оставил его равнодушным.

— Во что вы верите — это ваше дело.

Повисла пауза. Когда Дмитрий заговорил снова, голос его звучал почти умиротворенно:

— Скажите, Кассиус, а во что верите вы?

— Я верю в себя.

— Так вы идеалист? — засмеялся Дмитрий.

Ренуик сел.

— Реалист, так вернее. Думаю, мне не помешает выпить. — Он кивнул Гехту. — Скотч.

— Прекрасно, — хохотнул голос в динамике. Гехт поднялся и направился к бару. — Тогда перейдем к делу.

Вернувшись, Гехт передал Ренуику виски и снова уселся на диван.

— Ваша война — это ваше дело, — заговорил, тщательно подбирая слова, Ренуик, — однако я могу помочь вам ее выиграть.

— У меня тут маленькая игрушка, которую вы вручили полковнику Гехту в Копенгагене. Занятная вещица. Он упоминал о поезде. Золотом поезде.

Ренуик покачал головой:

— Речь идет о чем-то большем, чем золото. Намного большем.

Глава 24

Отель «Три короля», Цюрих, Швейцария

7 января, 15.07

Это было необычное здание. Том понял это, едва приблизившись к нему. На самом деле зданий было четыре или пять: прилепленные друг к другу средневековые сооружения, выкрашенные подозрительно белой известкой. Но несмотря даже на это, они выглядели старинными, дошедшими прямиком из той эпохи, и лишь новые ставни и свежевыкрашенные рамы намекали на некую связь с современностью.

Однако внутреннее убранство отеля начисто разрушало эту иллюзию. От старины здесь остались лишь шероховатость стен и видневшиеся кое-где дубовые потолочные балки. Все остальное было полностью осовременено. Сияли серый мраморный пол, белые стены, черная мебель; утопленные галогенные светильники струили слепящую белизну. Посреди вестибюля, словно какой-то гигантский имплантат, сверкали выполненные из стекла и металла лестница и лифт.

Сжимая в руках черный кожаный портплед, Том направился к полукруглому столу орехового дерева. Дежурный администратор, милая девушка со свежим цветом лица, приветливо улыбнулась.

— Я хочу повидать герра Лаша.

Улыбка ее сразу же увяла.

— У нас нет постояльца с таким именем.

— Я собираюсь ему кое-что показать. — Он водрузил на стол сумку.

— Прошу прощения, но…

— Не сомневайтесь, ему это понравится. Передайте ему мою визитку.

Он протянул ей одну из своих визиток. Визитки были предметом гордости Тома. После стольких лет, когда он всячески старался не оставлять материальных следов своего существования, Том испытывал настоящее удовлетворение от того, что налаживает контакты таким вот общепринятым способом. Дизайн был очень простым: никакого логотипа, только название и контактная информация. Необычным было лишь то, что оборотная сторона карточки была густо-алого цвета с напечатанным белым названием фирмы — «Кирк Дюваль». Лишь спустя какое-то время Доминик указала ему, что, вне всякого сомнения, бессознательно он выбрал для своих визиток ту же цветовую гамму, что и его отец.

Консьержка раздраженно пожала плечами. Все еще не сводя с него бдительных глаз, она нажала спрятанную под столешницей кнопку. Из двери у нее за спиной тут же вышел высокий плотный мужчина в черном джемпере-поло и джинсах.

— Ja?[2]

Том повторил все, что сказал консьержке. Мужчина невозмутимо открыл сумку и проверил содержимое. Убедившись, что в ней нет ничего опасного, он дернул головой в сторону комнаты, откуда пришел:

— Подождите там.

Комната оказалась баром. Посетителей не было, один лишь бармен тщательно протирал стаканы; за спиной у него высилась стена самого разнообразного алкоголя. Три другие стены были обиты неяркой красновато-коричневой кожей — в тон табуретам и скамейкам; вкупе с приглушенным светом это помогало расслабиться и даже, пожалуй, навевало сон. Том сел, и тут же в комнату вошли двое и сели позади него. Они не говорили ни слова, а только бесцеремонно пялились на него, словно в гляделки играли. Спустя несколько минут его позвала консьержка, и эти двое последовали за ним.

— Герр Лаш примет вас, мистер Кирк. Если не возражаете, Карл вас обыщет.

Том кивнул, зная, что «возражать» не имеет смысла:

— Пожалуйста.

К Тому подошел охранник с металлоискателем и принялся водить им по всему его телу. Когда дело дошло до запястья, прибор запищал. Том закатал рукав и показал часы «Ролекс-Принс» 1920-х годов — именно их Том предпочитал надевать, выезжая за границу, в то время как дома носил свои любимые «Хэгер ле культр мемовокс» 1950-х годов. Охранник заставил Тома снять часы и внимательно их осмотрел. Тома передернуло, когда грубые пальцы охранника взялись за головку завода и несколько раз с силой повернули, проверяя, действительно ли это обычные часы. Не заподозрив в часах ничего опасного, охранник вернул их Тому и жестом предложил ему пройти к лифту.

Том вошел в лифт. Охранник не последовал за ним, а только помахал перед белой панелью карточкой и сразу отступил. Последнее, что видел Том, перед тем как двери лифта закрылись, — три массивные фигуры, застывшие посреди вестибюля со сложенными на груди руками.

Двери отворились, и Том вышел в узкий коридор. Здесь его уже ждали двое — они повторно обыскали Тома, на этот раз без сканера — просто ощупали. Закончив, они велели ему пройти в приемную.

Убранство этой комнаты многое говорило о сфере интересов хозяина апартаментов. В ней было три окна, однако ставни всех трех были закрыты, так что в щелочку пробивался лишь небольшой лучик света толщиной с мизинец. И в этом свете блестели отполированные старинные мечи, пистолеты и ружья. Подняв голову, он увидел, что у комнаты нет потолка: прямо у него над головой перекрещивались стропила, словно остов разбитого корабля.

Со стропил свешивались полковые флаги, некогда яркие, а впоследствии выбеленные солнцем и потрепанные в сражениях, кое-где даже запятнанные кровью. По правую руку выстроились блестящие медные шлемы, заключенные в стеклянные ящики. Шлемы были один другого наряднее: один с плюмажем, другой с орлом, третий украшен мехом, четвертый — конским хвостом. Под ними, в низеньких витринах, были сложены бесчисленные артефакты: ружья, патроны, медали, кокарды, парадные кинжалы, полевые радиоприемники. Даже письменный стол в дальнем конце комнаты ясно давал понять, чем занимается его хозяин: он представлял собой простую плиту черного гранита, поддерживаемую четырьмя огромными медными артиллерийскими гильзами.

Но внимание Тома приковала массивная бронзовая пушка на сооруженном параллельно столу низеньком помосте из дубовых бревен. Он подошел к ней, желая пристальнее изучить необычные отметины на ее дуле. В полумраке комнаты ее неясная громада таила в себе мощную угрозу, наполнявшую одновременно ужасом и сознанием собственного бессилия. Том не смог отказать себе в удовольствии ощупать ее гладкие бока, тугие и теплые, словно у лошади, которая только что пришла к финишу.

— Красавица, верно?

Том даже вздрогнул от неожиданности. Дверь справа от стола отворилась, и появился человек в инвалидном кресле; за ним шел мужчина, которого, вероятно, можно было назвать медбратом: поверх серого костюма с отливом на нем был надет белый халат, светлые волосы коротко подстрижены. Медбрат производил впечатление очень сильного человека. В руках у него был черный портплед, который Том послал наверх, и то, как он поглядывал сейчас на Тома, не оставляло сомнений, что он не колеблясь пустит в ход кулаки, если решит, что для того есть причина.

Лаш был почти что лысый, однако остававшийся на его розовом, покрытом пятнами черепе реденький пушок был тщательно приглажен. Кожа у него на лице висела, как непомерно большая перчатка, и походила на истончившийся пергамент. Само лицо было лоснящееся, желтое, с красной сеточкой капилляров. За толстыми стеклами очков в металлической оправе прятались серые, подернутые дымкой глаза. Заметив у него на груди крошки, Том подумал, что, возможно, оторвал его от обеда.

— Это одна из тех пушечек, что британцы переплавили на кресты ордена Виктории. — Лаш говорил с очень сильным, почти нарочитым немецким акцентом, хотя его и перекрывало жужжание электромотора, сопровождавшее движение его кресла. За спинкой и под сиденьем были приторочены баллончики с кислородом и черные коробочки, от которых под рукава его коричневого шелкового халата бежали проводки и тонкие прозрачные шланги. — Я надеялся продать се британскому правительству; когда у них в очередной раз закончится металл, — прохрипел он, судорожно глотая воздух, — но, увы, запасы Центрального артиллерийского хранилища неистощимы. По-видимому, британский героизм все реже нуждается в награде.

Кресло остановилось в нескольких футах от Тома. Лаш улыбнулся собственной шутке. Губы у него были голубые и испещренные жилками, а зубы — желтые и выщербленные. Кислородная маска болталась на шее, словно шарф.

— Значит, это китайская пушка? — спросил Том.

Лаш кивнул; познания Тома явно произвели на него впечатление.

— А вы знаете свою историю, мистер Кирк, — медленно проговорил он. — Большинство людей думают, что викторианские кресты отливались из русских пушек, захваченных в битве за Севастополь. На самом деле это были, конечно, китайские пушки. Скорее всего человек, посланный, чтобы найти их, перепутал кириллицу с иероглифами. Обычный просчет переписчика, каких много в каждую войну. Этот по крайней мере никому не стоил жизни. Все же я не понимаю, почему вы прервали мой обед.

— Да, конечно. Спасибо, что согласились принять меня, герр Лаш.

— Я обычно избегаю визитеров. Для вас я сделал исключение, памятуя о вашей репутации.

— Моей репутации?

— Я знаю, кто вы. К тому обязывает меня моя профессия. По крайней мере слухи о Феликсе до меня доходили.

«Феликс» было боевым прозвищем Тома, его наградили им, когда он только начал свою карьеру вора; оно служило щитом, прикрытием. И сейчас Тому было неловко его услышать: оно вмиг напомнило ему о том этапе его жизни, который он пытался преодолеть.

— Я слышал, вы отошли от дел. — Лаш закашлялся, и медбрат, который все это время бдительно наблюдал за их беседой, надел ему на лицо кислородную маску. Наконец кашель затих, и Лаш кивком позволил Тому продолжать.

— Я действительно отошел от дел. Но есть кое-что, в чем я хотел бы просить вашей помощи.

Лаш покачал головой. Когда он заговорил, голос его заглушала маска.

— Это вы про сумку, которую мне принесли? Я ее не открывал. Как и вы, я отошел от дел.

— Прошу вас, герр Лаш.

— Герр Лаш не может вам помочь, — предупреждающе встрял медбрат.

— Только взгляните, — настаивал Том, не обращая на него никакого внимания, — вам это будет небезынтересно.

Несколько мгновений большие серые глаза Лаша пристально вглядывались в Тома, наконец он кивнул. Он снова жестом подозвал своего медбрата, причем вытянутая рука его тряслась от усилия. Тот вышел вперед и протянул Тому его портплед; в глазах его читалась неприкрытая укоризна. Том расстегнул молнию и осторожно вытащил оттуда китель. Черная, как сажа, грубая ткань царапала руки и, казалось, излучала некое грозное зло.

Лаш откатился назад, объехал свой стол и знаком попросил Тома передать ему китель. Затем стянул с лица кислородную маску и занялся осмотром. Лишь на мгновение в его глазах мелькнул отблеск тех времен, когда он был моложе, был энергичным, решительным и сильным, а не той трухлявой развалиной, какой застал его Том.

— Дайте свет, Генрих, — пробормотал он, и медбрат наклонился и включил настольную лампу.

Абажур лампы представлял собой шесть кожаных панелей, сшитых толстой черной нитью и расписанных цветами, фигурками животных, среди которых выделялся крупный дракон. Она отбрасывала на гранитную плиту тусклый желтоватый отсвет. Тому хватило нескольких секунд, чтобы с ужасом осознать, что кожа эта когда-то принадлежала человеку.

— Образчик обширной коллекции Эльзы Кох, жены коменданта Бухенвальда, — негромко проговорил Лаш, заметив, как исказилось его лицо. — Мне рассказывали, что у нее даже была точно такая же косметичка.

— Но зачем она вам? Это… чудовищно. — Произнося это. Том со всей отчетливостью понимал, что какое бы слово он ни подобрал, оно не передаст того ужаса, воплощением которого был стоящий перед ним на столе предмет.

— Война плодит как прекрасное, так и омерзительное, — Лаш указал сначала на пушку, затем на абажур, — а люди щедро платят как за первое, так и за второе. Я держу это здесь, чтобы помнить об этом. Остается выяснить, к какой категории принадлежит принесенный вами китель.

Он медленно, дюйм за дюймом, осматривал китель; руки его тряслись, хотя от чего — от немощи или возбуждения — сказать было трудно.

— Совершенно очевидно, что это форма СС, — проговорил он, с усилием переводя дух и указывая на две серебряные молнии на правой стороне воротника. — И вероятнее всего, ее хозяин был немцем, ибо теоретически только немцам дозволялось носить этот рунический знак. Теперь на левом рукаве вы видите имперского орла и свастику. Такие носили только в СС. Другим следовало помещать этот символ на левой стороне груди. Дизайн М-1943, но качество ткани таково, что я решусь утверждать, что пошив производился не в «Бикледунсверке», что странно.

Том покачал головой, чтобы дать понять, что это слово ему незнакомо.

— Швейная мастерская СС, — объяснил Лаш, — пошив по индивидуальному заказу для старших офицеров был делом обычным, но для унтершарфюрера… — Он указал на нашивку в левой части ворота.

— Для кого?

— Это воинское звание хозяина формы. Думаю, оно примерно соответствует чину капрала. А это значит, что либо хозяин этой формы был очень богат, либо…

В это мгновение Лаш заметил нашивку на манжете — тонкую полоску украшенного золотой нитью черного материала, вшитую в левый рукав чуть пониже локтя. Увиденное, казалось, настолько его потрясло, что он зашелся надрывным кашлем и принялся судорожно глотать воздух, в то время как бросившийся ему на подмогу медбрат прижал к его лицу кислородную маску и принялся судорожно крутить вентили баллонов с кислородом. Через несколько минут Лаш обрел способность говорить и нетерпеливо отмахнулся от своего помощника.

— Где вы это взяли?

— В Лондоне. А что?

— Что? Что? Да то, мистер Кирк, что владелец этого кителя был членом ордена «Мертвая голова».

Глава 25

Отель «Кемпински-Времена года», Мюнхен, Германия

7 января, 15.31

— Орден «Мертвая голова»? — с сомнением переспросил голос из динамика. — Никогда о таком не слышал.

— О нем вообще мало кто слышал. — Ренуик поднялся с места и принялся мерить шагами пространство перед диваном. Гехт цепко и невозмутимо наблюдал за ним. — То немногое, что мне известно, я собирал по крупицам долгие годы. Но он существовал, можете быть уверены.

— Я знаю каждый полк, каждую дивизию, каждое воинское подразделение, существовавшее в Третьем рейхе. И я никогда не слышал об этом так называемом ордене, — недоверчиво произнес Гехт.

— В таком случае вам не помешает расширить свои познания, — парировал Ренуик.

— Дайте ему сказать, полковник, — потребовал Дмитрий. Гехт пожал плечами, закинул свои тяжелые сапоги на кофейный столик и откинулся на спинку дивана.

— Как вам известно, Гитлер создавал СС как свою личную охрану, как гарантию сохранения своего влияния в партии. Но именно Генрих Гиммлер сделал СС самой мощной силой рейха, государством в государстве, чья сфера влияния затрагивала все стороны жизни Германии: сельское хозяйство, медицину, идеологию и науку.

— Это было настоящее чудо, — согласился Дмитрий, — гордость нации. Они заменяли полицию, секретные службы, охраняли концентрационные лагеря и притом еще умудрялись заниматься бизнесом и управлять заводами.

— Не говоря уж о том, что это была отлично обученная армия из почти что девяти тысяч бойцов, — с энтузиазмом добавил Гехт.

— Совершенно верно. И с самого момента создания этой армии Гиммлер понимал, что истинной преданности легче всего достигнуть, внушив людям, что они являются частью чего-то особенного. Чего-то значительного. Все в СС — от черного цвета формы до рунических символов и эмблем — было нацелено на придание им ореола таинственности и элитарности. Затем, вдохновившись тем, как был организован орден иезуитов, Гиммлер задался идеей привить СС культ безоговорочного подчинения. СС перестало быть воинским подразделением — оно превратилось в братство.

— Вы говорите об этом как о чем-то мистическом, — прокомментировал голос из динамика.

— Так оно и было, — согласился Ренуик, — это была мистическая фанатичная секта, где Гиммлер был первосвященником, а Гитлер — самим Господом Богом. — Он остановился и облокотился на спинку дивана. — Это была мощная комбинация. Пожалуй, даже слишком мощная.

— Как это — слишком? — нахмурился Гехт.

— Все дело в том, что, как уже было упомянуто, СС нравилось расширять сферу своего влияния. А раз так, следовало расширять и свою численность. Причем расширять за счет людей из низших и не столь привилегированных каст.

— Которые могли разбавить сложившееся идеологическое единство, — закончил за него Дмитрий.

— Вот именно. И тогда Гиммлер обратился к романтике. Германским легендам, языческим ритуалам, которые могли бы стать интегрирующим фактором для разрозненных групп, пополнявших ряды СС.

— Что вы имеете в виду?

— Гиммлер мечтал вернуться во времена феодалов, времена мифов и легенд, с их рыцарскими уставами, знаками отличия и безграничным давлением тайны и мощи.

— Это все слова, — перебил его ничуть не убежденный Гехт. — Расскажите лучше про орден. Про поезд расскажите.

— Я как раз собираюсь это сделать, Иоганн, — бросил Ренуик и вновь повернулся к телефону. — Гиммлер был одержим легендой о короле Артуре, о том, как он собрал у себя за круглым столом двенадцать храбрейших и наиболее знатных рыцарей для того, чтобы отстоять кельтское государство и не дать его захватить англосаксам. Проникнувшись этой идеей, Гиммлер выбрал двенадцать человек — все в ранге обергруппенфюрера — и сделал их своими рыцарями. Они поклялись бороться за процветание арийской нации и братства СС.

— Никогда о таком не слышал. — В голосе Дмитрия прозвучал скептицизм.

— Это и неудивительно, ведь даже для фюрера существование такого ордена было тайной. Каждый из членов ордена присягал на верность лично Гиммлеру — Гитлер расценил бы это как измену. Поэтому существование его держалось в тайне, на людях они не носили никаких знаков отличия — своей принадлежности к самому элитарному сообществу в недрах СС. Лишь когда они не опасались быть застигнутыми никем из посторонних, они снимали обычную форму и надевали ту, которая соответствовала их статусу.

— Как?

— На обшлагах формы каждого бойца СС была надпись.

— Еще бы. — Гехт сбросил со стола ноги и подобрался. — «„Лейбштандарт СС Адольф Гитлер“[3], дивизия Рейх, Теодор Эйк». Это вошло в историю.

— Вот и орден решил увековечить себя подобным образом. Только название ордена на обшлагах было вышито не серебряной, а золотой нитью.

— Орден «Мертвая голова», — негромко проговорил голос в динамике.

— Вот именно.

— Ну так что с ними сталось? — нетерпеливо подгонял Гехт.

— Все члены ордена исчезли в начале 1945 года. Кто-то говорил, что они сбежали за границу. Кто-то — что погибли, обороняя Берлин. Но я так не думаю. Если они и умерли, то не раньше, чем исполнили последний данный им приказ.

— Какой приказ?

— Сопровождать поезд.

Глава 26

Китцбюэль, Австрия

7 января, 15.31

Лыжный сезон был в самом разгаре, и словно сошедшие с рекламных открыток улочки Китцбюэля были полны народа. Люди спускались с гор, неся на плечах лыжи.

Арчи осторожно пробирался сквозь толпу одним глазом поглядывая в карту и стараясь никого ненароком не толкнуть. К счастью, дом, который он искал, стоял лишь немного в стороне от главной пешеходной зоны, и вскоре он с облегчением вырулил на подъездную дорожку.

Дом выглядел куда более опрятным, чем разросшийся сад, стены выкрашены ярко-желтой краской, верхний этаж обшит новыми деревянными панелями. Слева утопал в снегу самодельный дощатый гараж.

Дверь была справа, нужно было подняться на несколько ступенек. Арчи позвонил в колокольчик. Ответа не было.

Он сошел с крыльца и со вздохом оглядел дом. Путешествия обычно не доставляли ему удовольствия — Арчи не любил покидать Лондон, делал это лишь в случае крайней необходимости, — но хуже всего, если он приехал напрасно.

Он снова поднялся на крыльцо и позвонил. На этот раз дверь открылась почти сразу же, он был застигнут врасплох.

— Ja?

На пороге стояла женщина, волосы ее были повязаны голубым, в горошек, платком, на руках были резиновые желтые перчатки. Одета она была в трико и безрукавку. В коридоре у нее за спиной он различил силуэт трехколесного велосипеда и футбольный мяч.

— Guten Tag, — запинаясь пробормотал Арчи.

В отличие от Тома и Доминик Арчи в своих языковых познаниях не шел дальше формул вежливости, а по-французски сумел-таки выучить несколько фраз, употребляемых при игре в баккара.

— Я ищу мистера Ламмерса. Мистера Манфреда Ламмерса. — Он сверился с конвертом, который нашел в доме Вайссмана, и показал конверт женщине, не надеясь, что она поймет его произношение. Она наклонилась, прочитала имя и выпрямилась. Лицо ее погрустнело.

— Простите, — она говорила с сильным акцентом, — герр Ламмерс умер. Два… три года назад.

— Ох. — Он сразу сник. Опять все сначала.

— Может быть, я могу помочь? Я племянница. Мария Ламмерс.

— Спасибо, но вряд ли. Видите ли, я хотел поговорить с ним о живописи.

— Живопись? — Она гордо улыбнулась. — Он любил рисовать. Вы коллекционер?

— Нет-нет, не о его живописи, о другой, — поспешно поправил Арчи, — того художника звали Карел Биляк.

— Я такого не знаю, — смутилась она, — только дядю.

— А вот это? Думаю, ваш дядя послал это кому-то в Англию. Вы узнаете эти работы?

Она взяла фотографии, внимательно их рассмотрела и покачала головой.

— Nein… нет, простите, я их не… — Она запнулась, разглядывая последний снимок.

— Что?

— Вот этот. — Она держала фотографию картины, на которой был нарисован замок. — Эту я прежде видела.

— Где? — оживился Арчи. — Она у вас?

— Nein.

— Можете вы ее мне показать?

Наступило молчание, словно она раздумывала, что ответить.

— Вы приехали из Англии, чтобы ее посмотреть?

— Да-да, из Англии.

Она медленно кивнула, стянула резиновые перчатки и платок, и на лоб ей упали крашенные хной немытые волосы.

— Идемте, — улыбнулась она.

Она стянула с двери пальто, надела его и повела его по дорожке на улицу. Свернув влево, они прошли через маленький парк, где ребятишки лепили снеговика и бросались снежками. Миновав смеющихся и визжащих детей, они прошли под большой аркой и повернули к холму. Арчи старательно избегал мест, где оставался несколотый лед. По дороге им повстречалось несколько знакомых Марии, и каждый раз она приветственно кивала, а они удивленно оглядывали Арчи.

Наконец они вышли к крутой лесенке, примыкающей к массивной каменной стене. Лестница вела в главную приходскую церковь; ее инкрустированная снегом колокольня возвышалась над всеми окрестными крышами.

Несмотря на то что внешне церковь выглядела довольно обшарпанной, интерьер ее явно выиграл оттого, что где-то в девятнадцатом веке его обновили в барочном стиле, после чего он стал, на удивление эффектным. Все, имевшее хоть какое-то обрядовое значение, было позолочено — от рам висевших по стенам картин до икон, благожелательно взиравших на прихожан со своих выигрышных позиций на четырех центральных колоннах, и запрестольных образов по обеим сторонам алтаря. И надо всем господствовала расписанная черными и золотыми листьями запрестольная перегородка, вздымавшаяся чуть не до самого ребристого потолка.

— Comen[4].

Она повела его по кроваво-красному мраморному полу к входу в алтарь и там свернула направо — в боковой придел.

— Видите?

Наступали сумерки, и Арчи в замешательстве уставился в полумрак. Потолок был нарядно украшен расписной лепниной, но кроме этого смотреть там было не на что, если не считать довольно аляповатой иконы — Мадонны с младенцем, висящей высоко на левой стене, — и грубо вырубленной массивной мраморной купели.

Затем почти инстинктивно он поднял глаза к потолку.

Глава 27

Отель «Три короля», Цюрих, Швейцария

7 января, 15.31

— Так что же, получается, весь орден состоял из двенадцати членов? — спросил Том.

— Да. Подобно тому, как было двенадцать рыцарей Круглого стола. Гиммлер лично отбирал каждого по принципу арийской наружности и расовой чистоты. Однако разумеется, каждый кандидат должен был быть безоговорочно ему предан. Это была его личная преторианская гвардия.

— А название? Откуда оно взялось?

— Ну, это несложно. Солдаты всех подразделений СС — «альгемайн», «ваффен» и прочих — носили на фуражках кокарду в виде черепа — символа «Мертвой головы». Он уходит корнями в армейские традиции Пруссии и Германской империи и тогда обозначал всего лишь мощь и храбрость германских воинов. Но нацисты никогда особо не задумывались над тем, чью историю и культуру они заимствуют для того, чтобы выстроить собственную систему отличий.

— Что вы имеете в виду?

— Ну взять хотя бы свастику. Тысячелетия назад это был индуистский религиозный символ, изображения свастики находили на древних архитектурных сооружениях по всему миру — скажем, на руинах Трои. Она была и частью орнамента пола кафедрального собора в Амьене. Редьярд Киплинг, бывало, украшал свастикой обложки всех своих книг — на удачу. Даже у ваших британских скаутов на их медальках «За заслуги» была свастика, пока не изменилась политическая ситуация. Но Гитлер увидел в свастике другое. Он усмотрел в ней нерушимую связь германского народа с арийской культурой. Для чего ему это было нужно? Все дело в том, что он полагал, будто древние индо-арии были изначально пришлыми белокожими завоевателями. И так нацисты сделали свастику своим крючковатым крестом, эмблемой господства арийской расы, подобно тому, как «Мертвая голова» превратилась из символа бесстрашия в символ террора.

— Но вы же говорите, что все члены ордена состояли в чине генерал-лейтенанта, не ниже. А это форма капрала. Как же так?

— Не могу сказать наверняка, — покачал головой Лаш, — насколько мне известно, прежде такую форму обнаружить не удавалось. Возможно, что в качестве некоего ритуального унижения они отказывались от высоких званий, дабы подчеркнуть свою сплоченность и единство.

— А может, если они считали себя рыцарями, у них были и оруженосцы? — предположил Том. — Кто-то же должен был им прислуживать во время обрядов?

— Да. Возможно и такое.

— Тогда становится понятно, почему у такого молодого человека была настолько роскошная форма.

— О ком это вы?

— О том человеке, которому принадлежала форма. Он умер всего несколько недель назад. Ему было немного за восемьдесят. Он сфотографировался в этой форме в 1944 году. Тогда ему было всего двадцать с небольшим.

— Как его звали?

— Вайссман. Андреас Вайссман. — Том заметил удивление на лице Лаша. — Это еврейское имя, я знаю. Мы думаем, он притворился узником концлагеря, чтобы сбежать за границу. На руке у него была татуировка, как номер у заключенного концлагеря, и он, даже живя в Великобритании, старался походить на еврея, хоть и неортодоксального. Настоящее его имя нам не известно.

— Знакомая история, — кивнул Лаш, — в сорок пятом Европа полыхала. Дым от пожара заволакивал все вокруг, придавал происходящему оттенок нереальности. Затеряться в этой фантасмагории было несложно. Многие тысячи офицеров старше по рангу, чем Вайссман, исчезли без следа, даже не прибегая к подобным ухищрениям.

— Да.

— И потом, знаете, у многих членов СС была вытатуирована на руке группа крови — в двадцати сантиметрах от локтя, это было сделано для удобства военных медиков. После войны страны Антанты пользовались этим, чтобы установить личность подозреваемых в совершении военных преступлений. Многие эсэсовцы старались избавиться от номера или изменить его до неузнаваемости.

— А может быть, они добавляли другие символы, чтобы замаскировать его? — предположил Том, вспомнив, что специалисты Тернбула так и не смогли разобрать некоторые числа из татуировки Вайссмана.

— Не исключено.

— А у ордена были еще какие-то эмблемы или символы, которые они использовали, помимо обычных эсэсовских?

— Только один. Черный диск, заключенный в два круга, с двенадцатью лучами в форме молний. Двенадцать лучей по числу членов ордена. Они называли это Schwarze Sonne — «Черное солнце».

— Как вот это? — Том подал Лашу фуражку, снятую с манекена в доме Вайссмана, и показал на кокарду. Трясущимися руками Лаш схватил фуражку, на лице его мелькнул проблеск узнавания.

— Да-да, все как я и думал, — он буквально задыхался от восторга, с трудом выдавливая из себя слова, — вот он, символ ордена, искаженный образ германского колеса-солнца, что был известен еще в третьем веке до нашей эры. Он призван был воплощать наступление новой эры, когда СС воссияет над миром, утвердив свое расовое превосходство.

Повисла пауза: Том не знал, что сказать.

— И что в конце концов стало с орденом?

— Хм, — пожал плечами Лаш, — вопрос на миллион долларов, как говорят у вас. А ответ простой. Никто не знает.

— Никто?

Лаш улыбнулся, обнажив беззубые десны:

— В точности — никто, хотя…

— Хотя — что?

— Ну, у меня есть на этот счет кое-какие соображения. — Том кивком попросил его продолжать. — Видите ли, Гиммлер при всех его просчетах все же имел более здравый взгляд на вещи, нежели Гитлер. На исходе войны он даже пытался заключить с Антантой сепаратный мир. И он понимал, что в мареве проигранной битвы не сумеет уберечь своих бесценных рыцарей от тюрьмы и унижения.

— И что же он сделал?

Лаш помолчал, словно собираясь с силами.

— Вы знаете, что сделал король Артур, когда лежал при смерти? — наконец выдохнул он.

— Он попросил одного из своих рыцарей бросить Эскалибур в реку.

— Да. Сэра Бедивера. Который трижды отказывался, совсем как Петр, когда он отрекался от Христа. И когда он наконец это сделал, показался челн под черным парусом и повлек тело Артура к Авалону, откуда, согласно предсказанию, он однажды восстанет, дабы спасти свой народ от смертельной опасности.

— Не понимаю, — нахмурился Том.

— У многих народов есть подобные легенды. В Дании бытует верование, что Хельгер Датский упокоен под замком Кронборг и прервет свой сон, когда будет нужен своему Отечеству. Про императора Фридриха II, именуемого также Барбароссой, говорят, что он спит под горой Киффхаузер и проснется, когда настанет конец времен. Мне думается, Гиммлер хотел, чтобы конец его рыцарей был столь же эпическим и овеянным легендой. И вот в декабре 1944 года он собрал свой орден в последний раз. Какие указания дал он им, я не знаю, но вскоре после этого все они исчезли, и никто никогда их больше не видел.

— Вы думаете, они бежали?

Лаш пожал плечами:

— Все может быть. Возможно, они были убиты наступающими советскими войсками. Или спокойно прожили свой век, выращивая бананы в Парагвае. А может быть, они вот так же ждут, затаившись под какой-нибудь горой или замком, того времени, когда будут призваны восстановить величие рейха.

Глава 28

Отель «Времена года», Мюнхен, Германия

7 января, 15.32

— Ну наконец-то, — выдохнул Гехт.

— Прежде всего меня интересует, что было в том поезде! — требовательно заявил голос из динамика.

— Вы правы, — кивнул Ренуик, — здесь-то и начинается самое интересное. Видите ли…

Но прежде чем он успел продолжить, дверь распахнулась, и в комнату ворвались трое бритоголовых мужчин с автоматами, в защитных костюмах. Ренуик глянул на Гехта, но тот и ухом не вел. Автоматчики явно были ему знакомы.

— Что такое, Конрад? — спросил он коренастого белобрысого парня с невыразительным, тупым лицом.

— Fünf Männer, — выпалил Конрад. — Mehr draußen. Stellen unten fragen[5].

— Какие-то проблемы? — спросил Ренуик, решив пока не выказывать свое недовольство тем, что Гехт, нарушив данное обещание, пришел не один. Напряжение в голосе Конрада подсказывало ему, что сейчас не время заводить этот разговор.

— У нас гости.

— Полиция?

Гехт вопросительно посмотрел на Конрада. Тот пожал плечами:

— Ja. Ut Bundesnachrichtendiest[6].

— Спецслужбы? — послышался голос Дмитрия. — Как они так быстро нас вычислили?

— Консьерж, — медленно проговорил Ренуик, вспомнив нервное постукивание пальцев по стойке, — я подумал, что он просто устал, но он явно что-то знал. Он ждал моего появления.

— Мы с ним после разберемся, — прорычал Дмитрий. — Вы продумали пути отхода, полковник?

— Конечно, сэр.

— Gut. Действуйте. Продолжим позже. — Он повесил трубку, и в комнате послышались громкие гудки. Гехт наклонился и выключил громкую связь.

— И как же мы выберемся? — небрежно спросил Ренуик, скрывая нарастающее беспокойство. Обычно в подобной ситуации он не особенно волновался. Он попадал и в куда худшие передряги, и ему всегда удавалось выйти сухим из воды. Вся разница была в том, что прежде он всегда действовал в одиночку, сам принимал решения, действовал так, как считал нужным, как подсказывала ему интуиция. В этот раз ему впервые, сколько он мог припомнить, пришлось положиться на действия людей, которых он очень мало знал и которым очень мало доверял. Ему это совсем не нравилось.

— Вот, — появился Конрад, неся несколько защитных костюмов, похожих на те, что были на нем и его приятелях. Он бросил костюмы на пол и жестом велел Ренуику одеваться. — Schnell[7].

Ренуик со скептическим видом подобрал один из костюмов. Он был сшит из плотного синего материала с серебристыми пуговицами и красным кантом по воротнику.

— Что это?

— Одежда пожарных, — пояснил Гехт, натягивая один из костюмов.

— А где пожар? — спросил Ренуик, застегивая куртку и принявшись за штаны.

— Там, где вы стоите. Карл, Флориан!

Гехт кивнул двум другим мужчинам. Они скрылись в спальне и через пару секунд вернулись с двумя большими армейскими канистрами. Затем они принялись методично расплескивать бензин по всей комнате — на ковры, диваны, занавески. В воздухе распространился сладковатый металлический запах, от которого Ренуика замутило.

В то же самое время Гехт и Конрад занимались тем, что протирали дверные ручки, столы, пустые бутылки — все, на чем могли остаться отпечатки пальцев. Стакан Ренуика они разбили о стену. Все было сделано быстро и профессионально — секунд за тридцать. У Ренуика немного отлегло от сердца.

— Возьмите. — Конрад протянул ему бледно-желтый шлем, настолько закопченный, что можно было подумать, что прежний владелец потушил не один десяток пожаров. После того как Ренуик надел шлем с респиратором и защитными очками, лица его стало не разглядеть.

— Готовы? — спросил Гехт.

Все кивнули, надели шлемы и последовали за Гехтом в коридор. Гехт подошел к системе пожарной сигнализации между двумя лифтами и с силой двинул по ней локтем.

Тишину коридора прорезал вой сирены, стали открываться двери, и из них выглядывали люди. Вид Ренуика и прочих в полном пожарном облачении способствовал тому, что тревога и отчасти раздражение сменились паникой. Буквально через несколько мгновений разномастная толпа людей — одетых и не вполне одетых — хлынула к пожарной лестнице.

— Когда срабатывает система пожарной безопасности, лифты автоматически отключаются, так что наши приятели не смогут ими воспользоваться.

— А толпа на лестнице не даст пройти и там, — выдохнул Ренуик, восхищенный простотой этого плана. — А как же выйдем мы?

— Есть еще пожарный лифт; он не отключается, надо только уметь его открыть. — Гехт повертел перед носом Ренуика маленький ключик на цепочке. — Настоящие пожарные прибудут сюда через минуты три. Как только это произойдет, спустимся в подвал и пройдем через площадку для парковки. В суматохе никто и не заметит, что куда-то делись пятеро пожарных.

Гехт достал из кармана коробку спичек, потряс ее, чтобы убедиться, что она полна, и встал лицом к открытой входной двери.

— Можно? — попросил Ренуик.

— Конечно. — Гехт кивнул и улыбнулся. — Вам, похоже, это доставит удовольствие.

Ренуик в последний раз с омерзением посмотрел на громоздкую мебель, бежевый ковер, золотые подушки и коричневые шторы. Затем чиркнул спичкой.

— Вы даже не представляете какое.

Глава 29

Китцбюэль, Австрия

7 января, 15.32

Арчи потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что именно он увидел, но когда он это понял, ему почти захотелось обнять Марию Ламмерс.

Это был маленький витраж — один на всю церковь. Размещался он в нижней части центрального окна. На нем был изображен замок — точная копия того, что был на фотографии из тайника Вайссмана.

— Давно он здесь?

— Это подарок моего дяди. В память о тете.

— А когда она умерла?

Мария покачала головой.

— Еще до моего рождения. Пятьдесят пятый, пятьдесят шестой. Рак. Он приходил сюда молиться за нее.

— Не возражаете, если я это сфотографирую? — помолчав, спросил Арчи.

Она нервно оглянулась, но, увидев, что в церкви никого, кроме них, нет, пожала плечами:

— Ja. Да. Как хотите.

Арчи снял с плеча цифровой фотоаппарат, который одолжил ему Том, и сделал несколько снимков. Слепящая белая вспышка в полумраке церкви показалась странной, неуместной.

Витраж был, без сомнения, современным: с гладким стеклом, без волнообразных изъянов и погрешностей конструкции, как то было характерно для более ранних образцов. Тем не менее он был исполнен в классической манере и изображал замок на холме, кружащих в вышине птиц и склонившиеся над ручьем деревья.

Сделав достаточное количество снимков, он снова повернулся к Марии:

— А чем занимался ваш дядя?

— Он был профессор в Венский университет, — с гордостью ответила она, — старейший из германских университет в мире.

— Преподавал?

— Физику.

— А перед этим? Во время войны?

Она фыркнула — весело, но и с раздражением:

— Ха. Вечно вы, англичане, говорить про войну. Это есть навязчивая идея, ja?

— Нет, видите ли…

— Дядя Манфред не воевал. — Она пожала плечами. — Он так сказал. Слишком молодой.

Разговаривая, они подошли к выходу из церкви. Предчувствуя порывы ледяного ветра, Арчи поднял воротник.

— Последний вопрос, — вдруг вспомнил он, — посмотрите, пожалуйста. Вы здесь никого не узнаете?

Он протянул ей фотографию трех мужчин в эсэсовской форме, найденную в доме Вайссмана. Она взяла снимок и очень внимательно его рассмотрела. Когда она подняла глаза, в них светился гнев, голос звучал сухо и жестко.

— Это такая английская шутка?

— Нет, а в чем дело?

— Вы меня решил разыграть, так? Смеяться?

— Нет, конечно, нет.

— Я не верить. Это ложь, эта фотография! — Она сорвалась на крик, ее голос эхом отскакивал от выбеленных стен. — Зачем вы здесь? Чтоб смеяться?

— Значит, один из этих мужчин — ваш дядя? — спросил Арчи, догадавшись по ее реакции, что иной тому причины быть не может.

— Вы это и так знать. Иначе зачем вы приехать?

— Мы нашли этот снимок вчера в Лондоне вместе с конвертом, который я вам показывал, — объяснил Арчи. — Я понятия не имел, что один из этих людей ваш дядя, клянусь. Покажите, пожалуйста, кто именно.

Она так сильно сжимала фотоснимок, что у нее побелели пальцы.

— Слева. Это дядя Манфред.

— Мне очень жаль, — вздохнул Арчи.

— Жаль? Почему? — Гнев в ее голосе внезапно уступил место безразличию. — Это очевидно, что ошибка. Просто ошибка. Он не сражался. Был слишком молодой. Он сам говорил.

— Может, вы и правы, — не стал спорить Арчи, — но видите вот этого, в середине? Его дочь тоже думала, что он не воевал. Она ошибалась. Он солгал ей. Он всем солгал.

— У него тоже быть дочь? — Казалось, ее уверенность поколеблена.

— Да. Старше вас, но не намного. Это она нашла эту фотографию, не я.

— И она думать… она думать… это правда? — Голос ее упал до шепота, глаза наполнились слезами.

— Да, — мягко ответил Арчи, стараясь изгнать из памяти вид окровавленного тела Елены Вайссман, — понимаете, она нашла комнату. Тайную комнату, где он хранил все, что у него осталось со времен войны, — форму, флаги, оружие, медали…

— Медали? — вдруг переспросила она, вытирая скатившуюся по щеке слезу. — Военные медали?

— Да, — нахмурился Арчи, — а что?

— Comen, — резко выпрямилась она, — я должна показать. Comen.

Она распахнула дверь и поспешила наружу. На вершине лестницы она взглянула влево и было заколебалась, но тут же сердито вскинула голову и пробормотала что-то. Проследив за ее взглядом, Арчи увидел могильную плиту из черного мрамора, положенную сравнительно недавно. Хотя он не мог прочесть большую часть надписи, выгравированное золотом имя бросилось в глаза: «Доктор Манфред Ламмерс».

Назад, к дому, они шли молча; ее потрясение, казалось, сменилось угрюмой решимостью. Войдя в дом, она указала ему на гостиную, а сама ушла куда-то.

Арчи снял пальто и перчатки и уселся на желтенький диванчик. Мебель была по преимуществу сборная и, по всему видно, новая и недорогая. Помпезная люстра из меди и поддельного хрусталя лила желтоватый свет на украшавшие белые стены репродукции Пикассо в дешевых рамках.

Вернулась Мария. В руках у нее была маленькая шкатулка полированного орехового дерева, сиявшего словно бока роскошного спортивного авто. Увидев старинную, прекрасной работы, вещицу, Арчи приободрился. Шкатулка была примерно восьми дюймов в длину и пяти в ширину, из замочка выглядывал маленький медный ключ. Высотой она была дюйма четыре, с плоской крышкой.

Но самой примечательной была инкрустация на крышке. Этот рисунок Арчи уже видел прежде. Две концентрические окружности с черным диском внутри, двенадцать лучей в форме зигзагов молнии — точь-в-точь кокарда на фуражке Вайссмана.

— Он умер при пожаре. — Она положила шкатулку на белый пластиковый кофейный столик. — Этот весь дом ремонтировали. Вот, осталось только это. Я нашла в его машине. Думала, он где-то купил. Что это не его. Теперь… — перешла на шепот она, в ее устремленных на шкатулку глазах читались подозрительность и страх, — пожалуйста, забирайте. Я не хочу это в доме.

Арчи повернул ключ и открыл крышку. В шкатулке на алом бархате лежал орден. Его красно-бело-черная ленточка была аккуратно сложена. Эту награду нельзя было спутать ни с какой другой.

Это был нацистский Железный крест.

Глава 30

Штаб-квартира ФБР, отделение Солт-Лейк-Сити, штат Юта

7 января, 07.27

На письменном столе спецагента Пола Виджиано лежал раскрытый автомобильный журнал. На развороте были аккуратно распределены разобранное табельное оружие, жестянка с оружейным маслом, три миниатюрные белые салфетки, выкроенные из его старой футболки, и набор инструментов для чистки — одни с абразивными насадками, другие с мягкими подушечками.

Чистка оружия занимала особое место в жизни Виджиано. Он любил эту слаженную последовательность действий, не требующую от него никакого умственного усилия; она помогала ему расслабиться и успокоиться. Сейчас и то и другое было как нельзя кстати.

В дверь постучали, и вошел Бейли. Он выглядел очень уставшим, глаза его покраснели и опухли. Виджиано как раз проталкивал в ствол один из промасленных квадратиков.

— Где это тебя носило?

— Я составил фоторобот нашего Неизвестного. По показаниям Хеннесси.

— Какой в этом толк?

— Все лучше, чем ничего. Пять футов десять дюймов. Коротко стриженные светлые волосы. Примерно сто девяносто фунтов.

— Он ничего больше не вспомнил?

— Нет. И его поверенный говорит, что, пока он не получит письмо от окружного прокурора с предложением сотрудничества, он вообще не станет давать показания.

— Какое еще письмо? — Удостоверившись, что дуло вычищено как надо, Виджиано принялся по очереди проталкивать промасленную салфетку в каждый из пяти патронных гнезд. — Он ничего полезного не сказал. Ни имен, ни особых примет, ноль. Одну лишь бредовую галиматью и кличку, которую, может, сам и придумал.

— Блонди?

— Ну да.

— Знаете, так ведь звали собаку Гитлера.

— Что? — Лицо Виджиано выразило одновременно удивление и скуку.

— Любимую собаку Гитлера звали Блонди.

— А песика Дороти звали Тото. Ну и что?

— Ничего. Просто я подумал, что он неспроста выбрал это имя.

— Черт побери, Бейли, мы что — собаку разыскиваем?

— Нет, сэр, — терпеливо пояснил Бейли, — просто все, что нам сейчас известно, — это прозвище, совпадающее с именем собаки Гитлера, факт кражи нацистской шифровальной машины «Энигма» и факт участия в деле ультраправой группировки. Вы не думаете, что тут есть какая-то связь?

— Я думаю, что тебе надо сфокусироваться на главном, вот что я думаю, — твердо произнес Виджиано, — мы должны вычислить этого ублюдка, а не играть в неонацистские игрушки. А единственный, кто может дать нам хоть какую-то информацию, сидит в переговорке номер четыре и притворяется идиотом.

— Поэтому я и поднял кое-какую информацию. — Бейли положил на стол файл с документами.

— Да-а? — равнодушно протянул Виджиано, заканчивая чистить свой револьвер. До файла он даже не дотронулся.

— Я проверил все основные аукционы, где торгуют антиквариатом времен Второй мировой войны, чтобы выяснить имена самых заметных участников.

— Сомневаюсь, что наш Неизвестный сбывает барахло на сетевом аукционе «И-бэй», — фыркнул Виджиано.

Бейли и ухом не повел.

— Машина «Энигма» не совсем обычный товар. Я подумал, что Блонди, возможно, работает на какого-то известного коллекционера или торговца. Поэтому я составил список всех наиболее крупных покупателей за последние пять лет.

— И что? — наконец заинтересовался Виджиано.

— Как я и думал, восемьдесят процентов товара скупили всего десять — двадцать человек.

— Чтоб прощупать каждого, уйдет несколько лет.

— Я ограничил список европейцами, ведь Хеннесси говорил, что Блонди из Европы. После этого в нем осталось семь фамилий.

— Все равно много.

— Поэтому я затребовал видеозаписи посадки на все рейсы, отправлявшиеся в каждый из этих семи городов в радиусе суток от предполагаемого времени отбытия Блонди. Затем я сравнил каждого пассажира с описанием Хеннесси.

— Неудивительно, что тебя так перекосило, — с удовольствием отметил Виджиано. — И как результаты?

— Один пассажир. Рейс в Цюрих. Соответствует описанию. Арно Велькер. — Бейли достал из файла размытый фотоснимок, сделанный камерой наблюдения, и фоторобот, составленный по показаниям Хеннесси. Сходство было очевидным, хотя сомнения оставались.

— Похож, — с восторгом кивнул Виджиано, — очень даже похож. Сейчас покажем Хеннесси, посмотрим, что он скажет.

— А если это и вправду он?

— Тогда мы с тобой следующим рейсом вылетаем в Цюрих.

— Не думаю, что мы его там найдем.

— Может, и не найдем. Но можно прощупать торговца. Если Блонди на него работает, он поможет нам прояснить ситуацию, тем более что еще не знает, что мы на него вышли.

— Может, и так, — кивнул Бейли.

— Это наш шанс. Как ты сказал, зовут торговца?

Прежде чем ответить, Бейли сверился со своими записями.

— Лаш. Вольфганг Лаш.

Глава 31

Хаупбанхофф, Цюрих, Швейцария

7 января, 19.22

В пятницу вечером на вокзале было многолюдно. В вестибюле собралась большая группа подростков-сноубордистов; они дожидались, когда на одном из висящих под потолком экранов появится извещение о посадке на их поезд. У кого-то из ребят был стереомагнитофон, и все столпились вокруг него, словно вокруг лагерного костра. Громыхание басов временами перекрывало металлическое завывание репродуктора; в воздухе витал запах марихуаны.

С того места в кафе, которое выбрал Том, открывался вид на платформу и прибывающие поезда. Прямо над столиком висела лампа-обогреватель. Том попросил усталую официантку принести ему крепкий черный кофе. Это кафе не хуже любого другого годилось для того, чтобы скоротать время. Но сразу же вслед за тем, как его заказ был выполнен, зазвонил мобильный телефон. Это был Тернбул.

— Есть новости? — Тернбул явно не был настроен беседовать по душам. Тома это вполне устраивало. С Тернбулом его связывали деловые отношения, и он не собирался поддерживать их дольше, чем это помогло бы ему узнать о замыслах Ренуика и о том, зачем ему нужны картины Биляка.

— Да. Но не слишком обнадеживающие.

Том быстро пересказал все, что узнал от Лаша про орден «Мертвая голова» и его исчезновение в конце Второй мировой войны.

— И что нам это дает? — По голосу Тернбула было ясно, что он пришел к тому же заключению, что и Том. — При чем тут тайное общество сороковых годов?

— Понятия не имею. Мне кажется, будто я сейчас знаю меньше, чем в самом начале. И я по-прежнему не понимаю, при чем тут Ренуик и «Хрустальный клинок».

— И что, это все, что сказал Лаш?

— Да, если не считать того, что кокарда с вайссмановской фуражки представляет собой символ ордена. Он думает, что члены ордена могли вытатуировать его у себя на руках. Или, скажем, группу крови. Потому вам и было так трудно разобрать эту надпись.

— Очень может быть, — приободрился Тернбул.

— А у вас какие новости? Узнали что-нибудь о Вайссмане?

— Как вы можете догадаться, архивные сведения довольно скудные. Первое упоминание мы нашли в рапорте одного из военных следователей. Прислан рапорт с севера Германии. Судя по всему, Вайссмана обнаружил патруль, разыскивавший лиц, входивших в руководство нацистской партии. Было это возле польской границы. Он был очень голоден. Рассказал, что был освобожден из Аушвица и бежал от русских, желая выяснить, что сталось с его семьей. Его проверили по базе данных фотографий разыскиваемых. Он не был похож ни на кого из них, а татуировка на руке говорила в пользу его версии. Кончилось тем, что ему предложили на выбор прибежище в Штатах, Израиле или Великобритании. Он выбрал Британию. До войны он учился на химика, и его взяли на работу в фармацевтическую компанию. На этом история заканчивается. Нет даже штрафа за неправильную парковку. Он платил налоги. Жил тихо-спокойно. Образцовый гражданин.

— Он выезжал за границу?

— Обновил паспорт три года назад. Дочь рассказывала, что он якобы ездил в Женеву на конференцию геологов. Похоже, он очень интересовался камнями. Все прочее время он безвыездно провел в Британии.

— Значит, ему было что-то известно. Что-то, что очень интересовало Ренуика или ребят из «Хрустального клинка».

— Похоже, что так. — Пауза. — А Коннолли что-нибудь обнаружил?

Том допил кофе.

— Расскажу через пару часов. Он скоро должен приехать, и мы вместе поужинаем.

Глава 32

Ресторан «Дом плотников», Цюрих

7 января, 21.02

Том и Арчи договорились встретиться в ресторане в Альштадте (или Старом городе), в квартале Нидердорф, недалеко от вокзала. Дом, изначально принадлежавший гильдии плотников, был построен в 1336 году, стоял на берегу реки и внешне походил на маленький замок с башенкой и флагштоком.

Затейливая лестница вела на второй этаж, в феодальную столовую, где стены были обшиты дубовыми панелями, окна с цветными стеклами были разделены широкими каменными средниками, на каждом из которых был нарисован герб какого-либо города. Это было излюбленное место городских толстосумов и туристов, но в это время дня здесь было еще малолюдно.

— Виски, — потребовал Арчи, подходя к столику, где поджидал его Том, — без льда.

Официант в затруднении посмотрел на Тома.

— Ein Whiskey, — кивнул он, — ohne Eis. Danke.

Арчи бросил на пол сумку и со вздохом облегчения сел. Официант отправился выполнять заказ.

— Как поездка? — спросил Том.

— Посадку задержали, и стюардесса была усатая, а в остальном нормалек.

— А что сказал Ламмерс? — засмеялся Том.

— Ничего особенного. Из-под шести футов земли и мраморной плиты слышно было неважно.

— Он умер?

— Два года как. Пожар в доме.

— О черт! — расстроился Том. — Значит, опять мы на том же месте, откуда начали.

— Там, да не там, — улыбнулся Арчи. — В том доме сейчас живет его племянница. Я показал ей фотки, а она мне вот что. — Он вынул фотоаппарат и передал его Тому. Том просмотрел снимки.

— Это тот же замок, что на одной из картин.

— Скажи лучше, что это точная копия той картины. Похоже, Ламмерс подарил церкви этот витраж в пятидесятые, после смерти своей жены.

— Значит, он мог знать, где находится оригинал.

— Именно. Вот только где? Если, конечно, он не сгорел вместе с домом. — Арчи шумно вздохнул. — Не возражаешь? — Он вынул пачку «Мальборо». Том покачал головой, и Арчи закурил.

— Важнее понять, что такого особенного в этой картине, почему он вообще решил сделать витраж?

Арчи пожал плечами:

— Уж наверное, не просто потому, что она ему нравилась.

— А что племянница? Она что-нибудь знает?

— Она понятия ни о чем не имела. Видел бы ты ее лицо, когда я показал ей фотографию.

— Что ты имеешь в виду?

— Ту, где Вайссман и два других эсэсовца. Угадай, кого она на ней узнала?

— Ламмерса? — догадался Том.

Арчи кивнул.

— Ее это не обрадовало. Но она таки дала мне вот эту вещицу. — Он полез в карман и, вынув шкатулку, протянул ее Тому.

— Тот же символ. Черное солнце, — сказал Том, указывая на крышку.

— Я так и думал, что тебе понравится, — ухмыльнулся Арчи. — А что же ты не открываешь?

Том повернул ключик и откинул крышку.

— Это Железный крест, — дымя сигаретой, сказал Арчи.

— Не совсем, — задумчиво проговорил Том, вынимая орден из шкатулки. В голубоватом свете люстры черный крест на его ладони грозно пульсировал. Он потрогал его большим пальцем, чувствуя выступающую свастику и надпись: 1939. — Это Рыцарский крест. Мне доводилось такие видеть. Очень похожи на обычные, но отделка богаче. Пряжка у ленточки более затейливая, края не гладкие, а рифленые, и рамка серебряная, а не посеребренная.

— Стало быть, он классом выше?

— Это одна из высших наград Третьего рейха. Если Железных крестов было около миллиона, то этих — не более семи тысяч. У коллекционеров они в большом почете.

— Значит, Ламмерс был либо коллекционером, либо…

— Совершил нечто, за что был награжден особо ценной наградой. — Том повертел крест в руках и нахмурился. — Странно.

— Что?

— На них обычно стоит дата: 1813 — это тогда их впервые отчеканили, во время войны с Наполеоном.

— А на этом что? Я особенно-то не смотрел.

— Сам посмотри. — Том показал Арчи оборотную сторону креста. Там были выгравированы какие-то линии, загогулины и кружочки, похожие на рисунок ребенка. — Не знаю, что это, но такого здесь обычно не бывает.

— Знаешь, а ведь на манекене в доме Вайссмана был такой же крест, — медленно проговорил Арчи. — Я отцепил его, когда снимал китель. Может, стоит его тоже посмотреть.

— Наверняка, — кивнул Том. — А это? — Он взял коробку и потряс ее. — Тут еще что-нибудь есть?

— Не знаю, — улыбнулся Арчи, — посмотри-ка сам.

Том открыл шкатулку и внимательно ее осмотрел. Ничего не найдя, он опустил в нее палец. Глубина шкатулки примерно равнялась одной фаланге.

— Странно, — пробормотал Том.

Он приложил палец к наружной стенке. На этот раз высота составила две фаланги. Шкатулка была мельче, чем ей полагалось.

— Тут двойное дно! — восторженно воскликнул Том.

Арчи кивнул:

— Знаю. Только как до него добраться — бог знает. Я подумал, ты такие штучки видал прежде, так что особо не заморачивался. Боялся — сломаю.

— Случалось, — кивнул Том. — Русские шкатулки-обманки. Там обычно есть выдвижная планка.

В отличие от тех шкатулок на этой не было ни ямки, ни насечки, так что догадаться, какую планку сдвигать, было невозможно. Тогда Том принялся поочередно нажимать на каждую сторону шкатулки, чуть повыше днища, и пытаться ее сдвинуть.

Безрезультатно.

Он повторил попытку, на этот раз направляя усилие не от себя, а к себе. На этот раз правая планка чуть-чуть подвинулась, обнаружив едва заметную, не более четверти дюйма, щель. На этом, однако, дело застопорилось: сколько ни пытался он сдвинуть планку еще немного, ему это не удавалось.

— Попробуй с другой стороны, — посоветовал Арчи.

— А что это даст?

— Может, это был замок, и теперь откроется что-то, что раньше не открывалось.

Кивнув, Том попытался подвинуть левую планку: вперед, назад, вниз и, наконец, вверх. При этой последней попытке планка легко поднялась на два дюйма вверх, и показался миниатюрный ящичек с ручкой из слоновой кости. Том с нетерпением глянул внутрь.

— Ну, что там? — проговорил, вытягивая шею, Арчи.

Глаза Тома блеснули.

— Похоже на ключ.

Ящичек, как и шкатулка, был обит алым бархатом.

В полумраке ресторана ключ сиял потускневшим серебром. Арчи взял его в руки.

— Занятный ключик, верно?

Он был всего лишь около двух дюймов в длину, необычной формы — скорее квадратной, чем плоской. У ключа не было бородки — вместо нее на прямоугольных поблескивающих боках были выгравированы серии шестизначных чисел.

— Похоже на ключ от цифрового замка. Помнишь, как в том банке в Монте-Карло.

— А что ты скажешь об этом?

Изящный гладкий стержень завершала резиновая треугольная ручка, выглядевшая по сравнению с ним неуклюже и уродливо. На ручке была маленькая кнопка, но когда Арчи ее нажал, ничего не произошло. С другой стороны было множество каких-то символов. Тому показалось, что он различает буквы «V» и «С», но не был в этом уверен. Он пожал плечами.

— Это может быть все, что угодно. Инициалы владельца, логотип производителя…

— Ну и что будем делать? — спросил Арчи, убирая ключ обратно в потайное отделение.

— Надо найти то, что открывает этот ключ.

— И как думаешь искать?

— Мы же в Цюрихе. Угадай, что я собираюсь сделать, — улыбнулся Том.

— Нет, только не это.

— Почему нет?

— Радж? — спросил преисполненный подозрений Арчи.

— А кто же еще?

— Ты думаешь, ему можно доверять?

— Я думаю, что у нас нет другого выхода, — твердо ответил Том.

Глава 33

Район Випкинген, Цюрих

7 января, 22.40

Река Лиммат текла на северо-запад, где находилась индустриальная зона Цюриха, представлявшая собой безрадостное нагромождение приземистых складов и высоченных бетонных фабричных блоков, черные шиферные плитки нависали над массивными пепельно-серыми стенами, печные трубы непрерывно изрыгали клубы грязного дыма.

Том и Арчи поднялись к набережной реки Зиль, пересекли мост Випкингер, прошли по Брайтенштайнштрассе и, наконец, спустились до Амперештрассе, где начиналась крутая лесенка, ведущая к скудно освещенной тропинке, которая шла параллельно берегу реки.

— Ты уверен, что это здесь? — спросил Арчи таким голосом, будто сам очень сильно в этом сомневался.

В тридцати футах над их головами смутно вырисовывалась набережная; у самой земли ее кирпичную кладку покрывали граффити и обрывки плакатов. На противоположной стороне реки в задней стене фабрики виднелось несколько тусклых, грязных окошек, похожих на бойницы.

— Было здесь, когда я приходил сюда в последний раз, — ответил Том.

— А ты сюда приходил? Когда это?

— Три-четыре года назад. Помнишь то дельце в Венеции?

— Да уж, — хмыкнул Арчи, — десять минут — и два Рембрандта. Вот бы всегда так.

— Если бы не Радж, пришлось бы мне сверлить, не забывай.

— Ладно-ладно, — уступил Арчи, — он хороший слесарь.

— Он лучший специалист по замкам, и ты это знаешь.

— Но ты думаешь, ему можно доверять?

Том вздохнул. Вот уже год, как Арчи зажил жизнью мирного обывателя, но его манеру подозревать всех и вся — а особенно когда речь шла о деньгах — это нисколько не смягчило. Дхутта до сих пор был должен им несколько тысяч фунтов за сведения, которые они ему предоставили несколько лет назад. С тех пор он всячески уклонялся от встреч с ними, что и дало Арчи повод подозревать его в злокозненности. По мнению Арчи, всякий человек, не вернувший долг — а тем более не вернувший долг ему, — попадал прямиком в Четвертый круг Ада. Так дела не делаются, и точка.

Том остановился перед стальной дверью в кирпичной стене. Когда-то давно ее выкрасили черной краской, но сейчас она была едва различима под толстым слоем плакатов с рекламой диджей-тусовок, рейвов и прочих местных увеселений. Над дверью висел бросающийся в глаза знак: желтый зигзаг молнии в черном треугольнике.

— Шутишь, — нервно засмеялся Арчи, — здесь?

— Ты же знаешь, как он трясется за свою безопасность. А этот знак отпугнет любопытных.

Том ощупал кирпичную кладку справа от двери, примерно на высоте пояса. Наконец он нашел слегка выступающий кирпич, нажал на него, и за дверью, где-то в недрах насыпи, зазвенел звонок.

— Прошу тебя, Арчи, возьми себя в руки. Не раздражайся. Радж и без того чересчур нервный.

Арчи угрюмо пожал плечами. Внезапно они услышали голос из динамика, хотя ничего похожего на динамик возле двери не было.

— Да? — Голос был тонкий, почти как женский.

— Радж? Это Том Кирк и Арчи Коннолли.

Наступило молчание, потом снова раздался голос:

— Что вам нужно?

— Поговорить.

— Послушайте, у меня нет сейчас денег. Но я могу достать. Завтра. Я достану деньги завтра. А сегодня никак. Я занят. Я очень, очень занят. Завтра, ладно?

Дхутта говорил с сильным индийским акцентом, тараторил, почти не делая пауз.

— Забудь про деньги, — ответил Том, не обращая внимания на сердитый взгляд Арчи, — нам нужна твоя помощь. Считай, что мы в расчете.

Повисло молчание, наконец дверь открылась.

— Половина денег моя, не забывай, — напомнил Арчи, когда они вошли, — в следующий раз, когда надумаешь их кому-нибудь подарить, попробуй спросить меня.

— Ты в карты за один вечер больше проигрываешь, — прошептал Том, — не верю, что ты так уж расстроен.

Они оказались в стальной клетке, в глаза светили прожекторы. По бокам маячили неясные неподвижные фигуры.

— Радж, — позвал Том и прикрыл глаза рукой, чтобы хоть что-то рассмотреть. Перед прожекторами возник силуэт.

— В расчете? — послышался тот же голос.

— Да, — кивнул Том и ткнул Арчи в бок, чтобы и тот это подтвердил. — Мы ничего не замышляем, Радж. Просто хотим посоветоваться.

Прожекторы погасли, и к клетке приблизилась фигурка, гремящая большой связкой ключей. Радж Дхутта был маленький — не выше пяти футов — и гибкий, с изящными руками и тонкими запястьями. У него были волнистые черные волосы, разделенные слева тончайшим пробором, и узкое, кошачье личико; глаза перебегали с Арчи на Тома, будто скачущие по ветке птички, а аккуратно подстриженные усы подрагивали, словно конские хвосты.

Он наконец нашел ключ и открыл замок. Затем второй; перед тем как открыть третий, он замешкался.

— Значит, мы с вами, джентльмены, заключили соглашение? — все еще немного недоверчиво спросил он.

— Да, — кивнул Том.

— Чудесно, — широко улыбнулся он, — превосходно.

Клетка наконец открылась, и Том с Арчи вошли в комнату. Дхутта тут же захлопнул дверь клетки, и все запоры защелкнулись.

— В таком случае обменяемся рукопожатиями. — Он схватил руку Тома и яростно ее потряс; хватка у него была на удивление крепкая.

— Насколько я знаю, вы с Арчи прежде не встречались? — спросил Том, высвобождая руку.

— О нет. — Дхутта повернул улыбающееся лицо к Арчи: — Приятно наконец познакомиться с вами, мистер Коннолли.

Они неуклюже пожали друг другу руки, словно друзья детства, возобновляющие полузабытое знакомство.

— Есть здесь место, где мы можем поговорить? — спросил Том, не желая терять времени.

— Мои извинения, — отвесил полупоклон Дхутта, — я и в самом деле никудышный хозяин. Пойдемте, пойдемте.

Он побежал в дальний конец комнаты. Том только сейчас рассмотрел, что окружавшие их неясные фигуры были в действительности разрозненными частями проржавевшего заводского оборудования, давным-давно списанного за ненадобностью. Пол и стены были из неотшлифованного бетона, распространявшего влажный затхлый запах.

— Что это за место? — спросил, озираясь, Арчи. — Что тут было?

— Старая подстанция. — Дхутта повел их вверх по небольшой лесенке к еще одной стальной двери, которую открыл с помощью другого набора ключей.

— Вы здесь живете? — снова спросил Арчи.

— Нет-нет. Это всего лишь моя мастерская. Я обретаюсь наверху, в доме. Однако сюда можно попасть через погреб, поэтому у меня нет необходимости выходить оттуда. Пойдемте, пойдемте, — снова позвал он, перед тем как исчезнуть за следующей дверью.

Во время своего предыдущего визита Том не был допущен сюда: Дхутта настоял, чтобы он подождал его в маленькой темной прихожей, из которой они только что вышли. Теперь он увидел, что за дверью находится большой зал; сводчатый кирпичный потолок был футах в двадцати над их головами, по периметру его горели лампы с большими, словно зонтики, металлическими экранами. Бетонный пол был чисто вымыт и устлан сшитыми вместе ковриками, напоминавшими мягкое и теплое стеганое одеяло.

— Чай? — выжидательно посмотрел на них Дхутта. — У меня много разного чая, мой дядя присылает мне из Калькутты. «Эрл Грей», «Дарджилинг», «Ассам», «Нилгири». Все, что пожелаете. Я только вскипятил чайник.

— «Эрл Грей», — ответил Арчи, продолжавший удивленно оглядывать комнату.

— Кофе. Черный, — сказал Том, вызвав явное неодобрение Дхутты.

— Как пожелаете. Прошу вас, располагайтесь. — Дхутта указал влево, на два обшарпанных диванчика, поставленных по обеим сторонам старого ящика из-под чая, а сам шмыгнул к раковине и занялся чашками и молоком.

Том и Арчи положили на пол сумки и сели.

— Должен признать, я удивлен видеть вас, мистер Том. Я слышал, вы больше не нуждаетесь в моих услугах.

— Это правда. Мы с Арчи завязали.

— В бизнесе совсем не осталось джентльменов, — сокрушенно посетовал Дхутта, — молодежь не имеет того почтения.

— Все меняется, Радж, — ответил Том.

— Последователи индуизма сказали бы, что вы перешли в стадию Ванапрашта, или Отдохновение, когда вы снимаете с себя ответственность за молодое поколение и беретесь за бескорыстные труды, — торжественно провозгласил Дхутта.

— А что потом? — с деланной серьезностью спросил Том.

— Саниас. Полное обновление внутреннего мира и единение с Богом.

— Думаю, мне до этого еще далеко, — засмеялся Том.

Дхутта подал им чашки и опустился на диванчик напротив.

— А вы ничего не будете? — спросил Арчи.

— Только это. — Дхутта достал из-за спины бутылочку с яркой цветной микстурой от кашля. Том и Арчи с изумлением смотрели, как он отвернул крышечку и сделал большой глоток, осушив бутылку чуть ли не на четверть.

— Вряд ли это пойдет вам на пользу, — нахмурился Арчи.

— Лучше предотвратить болезнь, чем потом лечиться, мистер Арчи, — очень серьезно ответил Дхутта. Он показал на полку повыше раковины, сплошь заставленную склянками с всевозможными пилюлями, витаминами и какими-то непонятными снадобьями, не говоря уже о бутылочках с микстурами всех цветов радуги. — Не желаете ли чего-нибудь? — воодушевившись, предложил он. — Может быть, от малярии или сенной лихорадки?

— Мы пришли, чтобы узнать у вас кое-какую информацию, — твердо сказал Том.

— Информацию? — Дхутта с сожалением отвернулся от полки с лекарствами. — Какую информацию?

— Мы хотим вам кое-что показать, — сказал Том, — само собой разумеется, что это должно остаться между нами.

— Ну конечно. Я же знаю правила.

Том поставил на старый ящик из-под чая шкатулку из орехового дерева.

Глава 34

7 января, 23.31

Взяв шкатулку, Дхутта не спешил ее открывать, пальцы его ощупывали инкрустацию — свастику с двенадцатью лучами.

— Это?

— Нет. Внутри.

Дхутта открыл шкатулку. Она была пуста. Он нахмурился, потряс шкатулку и снова ее осмотрел. Том с интересом следил за ним, гадая, сколько времени уйдет у него на то, чтобы понять, что у шкатулки двойное дно, и додуматься, как открывается секретное отделение. Но почти сразу четырьмя быстрыми движениями Дхутта нащупал отодвигающуюся планку и нашел секретный ящичек.

— Осталось открыть, — улыбнулся Том.

Но Дхутта его не слушал. Он уже выдвинул ящичек и, схватив ключ, вертел его в руках. Его усы подрагивали от любопытства;

— Ну и ну! — воскликнул он. — Интересно. Очень интересно. Могу я спросить вас, мистер Том, где вы нашли это?

Том поднял брови и сжал губы, всем своим видом показывая, что не хочет рассказывать больше, чем то необходимо.

Дхутта пожал плечами.

— Как я вижу, не все изменилось, — сухо заметил он.

— Как думаете, что открывает этот ключ?

— Сейф. Банковскую ячейку. Во всяком случае, что-то очень важное.

— А буквы? Они вам ничего не говорят?

Дхутта покосился на вытисненные на резиновой ручке буквы.

— Похоже на «V» и «С», — сказал он, покачав головой, — но это невозможно.

— Что вы имеете в виду?

— Это логотип «Фельца и Кº». Это такой частный банк. Но Фельц уже давно не предоставляет депозитных ячеек.

— Никогда о таком не слышал, — пожал плечами Том.

— О нем знают только те, кто держит там деньги. — Дхутта покрутил пальцами ключ. — Они обосновались здесь, в Цюрихе. Это очень престижный банк. Очень засекреченный. У них нет рекламы, нет даже объявления. Если они посчитают, что ваш капитал их устраивает, они сами вас найдут.

— Значит, это их ключ, иначе зачем бы здесь их инициалы, — настаивал Том.

— Пойдемте, джентльмены. — Дхутта легко спрыгнул с дивана, подбросил ключ в воздух и ловко его поймал. — Я хочу кое-что проверить.

Зал был разделен натрое длинными металлическими стеллажами. Пространство, где они только что сидели, представляло собой импровизированную гостиную. Через проем в металлической баррикаде они попали в «комнату», которая, судя по всему, служила Раджу мастерской.

Там было несколько токарных, шлифовальных станков, дрели, пилы и какие-то еще приспособления: одни прикреплены к низенькому верстаку, другие ни к чему не прикреплены; под ногами потрескивала металлическая стружка. Полки были до отказа забиты коробками со слесарными, шлифовальными, сварочными инструментами. Но самым примечательным была дальняя стена: к металлическим полкам там были приварены большие черные доски, и на них висели тысячи ключей. Ключи от квартир, автомобилей, сейфов, касс — ключи всех размеров, всех форм и цветов поблескивали в свете ламп, будто какая-то гигантская кольчуга.

Не задерживаясь, Дхутта повел их за стеллажи, в дальнюю часть зала. Войдя туда, Арчи присвистнул, и Том понимал почему. Мастерская, где они только что были, была примитивной, грязной и пропахла машинным маслом. Здесь же было гармоничное, ухоженное царство кремния и нержавеющей стали.

Вдоль дальней стены выстроилось шесть или семь ЖК-панелей, каждая со своим системным блоком; их экраны мерцали, словно небольшие лужицы. В левом углу два компьютера изнывали под грузом маршрутизаторов, брандмауэров, серверного и телекоммуникационного оборудования. Сканеры, принтеры, пишущие дисководы и какие-то еще устройства, о назначении которых можно было только догадываться, боролись за место под солнцем у правой стены; лампочки у них мигали, словно электрическая реклама на Таймс-сквер. Слева во всю стену распластались три плазменных экрана; каждый показывал свой канал. На одном — Том заметил — шел крикет.

Изумление Арчи не укрылось от Дхутты.

— Тяжкая поступь прогресса, мистер Арчи, — восторженно объявил он, обводя рукой комнату, — люди все чаще доверяют цифрам и все реже пружинам и стопорам. Но замок остается замком, и я должен предугадывать его совершенствование, будь то механические премудрости или бинарный код.

Он достал из-под стола табурет и, включив лампу, внимательно осмотрел ключ.

— Как я и думал! — воскликнул он спустя несколько секунд. — Трехмерная лазерная переменная матрица, — почтительно понизив голос, проговорил он.

— Что это значит? — требовательно спросил Арчи.

Дхутта с улыбкой повернулся к нему:

— У этого ключа нет бородки, мистер Арчи, вы сами видите. Когда вы вставляете его в замок, четыре электронных глаза осматривают эти выжженные лазером метки, чтобы убедиться, что они единственно верного размера и расположены так, как нужно. Скопировать такой ключ почти невозможно.

Том кивнул, бросив взгляд на Арчи.

— И если я не ошибаюсь… — Дхутта направил ключ на привинченную к стене черную коробочку и нажал кнопку в резиновой ручке. Немедленно вслед за тем на ближайшем к ним экране замелькали длинные столбцы цифр.

— Что это? — спросил Том.

— Когда ключ вставлен в скважину и код прочитан, вам следует нажать на эту кнопку, чтобы с помощью инфракрасного излучения осуществить обмен данными с механизмом запора. Вот оно, — он указал на экран, — судя по всему, это алгоритм, возможно, величиной в 128 бит. Очень трудно взламывается. Сложная математическая формула меняет код через регулярные интервалы, один раз в день или в неделю, в зависимости от программы. Пока коды не совпадут, замок не откроется.

— Вы видели что-то подобное раньше?

— Только один раз, — задумчиво кивнул Дхутта, — у северокорейских военных. Ключ для доступа к их ракетным шахтам. Правда, они настаивали на дополнительном уровне безопасности.

— Что это значит?

— Ключ может потеряться, его могут даже выкрасть. — Он белозубо улыбнулся Тому и многозначительно ему подмигнул. — Биометрический анализ поможет убедиться, что человек, вставивший в скважину ключ, имеет право это делать.

— Анализ чего?

— В случае с северными корейцами — отпечатков пальцев.

— Значит, мы не можем воспользоваться ключом без…

— Радж, — перебил его Арчи, — сколько цифр имеет обычно номер счета в швейцарском банке?

— Между восемью и шестнадцатью. Это зависит от величины банка и системы охраны.

— Значит, последовательность их десяти цифр вполне может оказаться таким номером?

— О да, — кивнул Дхутта.

— К чему это ты клонишь? — заинтересовался Том.

— К тому, что, может, теперь мы знаем, зачем Кассиусу понадобилась рука Вайссмана. Татуировка была номером банковского счета.

— Но получается, что у Вайссмана был номер, но не было ключа, — засомневался Том.

— То, что мы не нашли ключ, еще не значит, что его там не было.

— И мы не знаем, может быть, у Ламмерса тоже была татуировка, — медленно проговорил Том, начиная понимать логику Арчи. — Возможно, они оба имели доступ.

— Может быть, — согласился Арчи, — тем более если они прятали что-то ценное. Одна загвоздка: они оба умерли. Может, мы и правы про ключ и про номер, но найти нам ничего не удастся.

— Ты думаешь? — улыбнулся Том.

Глава 35

Район Хайдхаузен, Мюнхен

7 января, 23.55

Это было что-то вроде автомастерской: на дальней стене были аккуратно развешаны инструменты, в бетонном полу виднелись маслосборники и смотровые люки. В глубине гаража стояли два больших гидравлических домкрата, громоздких, как танки, их стальные плунжеры слабо поблескивали в полумраке.

— Почему нельзя было сразу встретиться здесь? — сердито спросил Ренуик, изо рта у него вылетело облачко пара и тут же растаяло. — Не пришлось бы устраивать весь этот цирк.

Хотя их исчезновение из отеля прошло вполне успешно, он все еще не мог успокоиться, отстраниться от событий сегодняшнего вечера. Он сделал свое положение уязвимым — теперь он это понимал, — отдался на волю людей, которых не знал и которым не доверял. Это была ошибка. И словно этого было еще недостаточно, от сырости и холода у него заныла искалеченная рука.

— Вечером здесь были рабочие, — терпеливо разъяснил Гехт. — Хозяин гаража — наш единомышленник. Он разрешает нам собираться здесь, когда рабочий день заканчивается, но не раньше. — Он помолчал. — К тому же Дмитрий осторожничает. — В голосе, Гехта появились извиняющиеся нотки. — Он не хотел рисковать: вдруг бы кто-нибудь нас подслушал.

— Нас чуть было не поймали с его осторожностью! — рявкнул Ренуик, яростно массируя сустав больной руки. — В следующий раз я сам буду назначать место встречи, а вы не будете устраивать из дела маскарад. — Он пнул форму пожарного, которую сразу же по прибытии снял и с отвращением швырнул на пол.

— Следующего раза и не будет, — заверил его Гехт, — вы теперь один из нас.

— Я сам по себе, — отрезал Ренуик, — мы заключили сделку. Не более того.

— Как хотите, — пожал плечами Гехт. — А ваш план? Вы не собираетесь отступать?

— Естественно, нет. Да к тому же благодаря вам теперь это и невозможно. Напрасно вы убили Вайссмана.

— Может, стоило рассказать нам все раньше. — В голосе Гехта сквозило еле уловимое раскаяние, но на большее Ренуик и не рассчитывал.

— Может, вам вообще не стоило соваться. Ваша жадность подставила под удар все наше дело.

— Вы думаете, у него получится? — нервно спросил Гехт.

— Если у кого и получится, так это у него.

— Откуда вам знать?

— Потому что он лучший. И потому что у него есть стимул к действию.

— Какой еще стимул?

— Самый важный. Я. Все, что нам нужно делать, — это наблюдать и выжидать. — Ренуик достал из кармана золотые часы и взглянул на них. — Да, между прочим, а куда подевались ваши молодчики?

— Понятия не имею, — нахмурился Гехт, — должны были уже вернуться. А, вот они…

К гаражу подкатила машина; на мгновение сквозь щели в железных стенах потек желтый свет. Двери отворились, потом закрылись, послышались приглушенные голоса, звук приближающихся шагов и шуршание, будто по земле волокли что-то тяжелое. Спустя мгновение в узкую дверцу постучали, и она громко задребезжала.

Гехт открыл дверь. Вошел Конрад, за ним Карл и Флориан, тащившие по полу большой мешок, за ним тянулся грязный, пыльный след. Все трое были в штанах от пожарных костюмов, но куртки сняли, оставшись в одних майках, и усиленно потели от натуги. Ренуик увидел, что их мускулистые торсы покрыты змеящейся зловещей татуировкой.

— Были проблемы? — спросил Гехт.

— Nein, — ответил Конрад, — только вот этот визжал, как девчонка.

Карл и Флориан загоготали и поставили мешок стоймя. Конрад вытащил из-за левого голенища большой охотничий нож и перерезал веревку, которой был завязан мешок. Мешковина упала, словно плотная занавесь, и взглядам предстал консьерж из отеля. Рот его был заклеен упаковочным скотчем, лицо искажено страхом. Конрад толкнул его на деревянный стул и быстро примотал лодыжки скотчем к ножкам стула, а руки — к подлокотникам.

К пленнику подошел Гехт. Не говоря ни слова, он размахнулся и ударил его в скулу; голова мотнулась, как у игрушечного клоуна. Консьерж медленно поднял голову, его обезумевшие от ужаса глаза были широко распахнуты, губы силились что-то сказать. Гехт снова ударил его, на этот раз так сильно, что он повалился со стулом на пол, в воздух взметнулась тонкая струйка мочи.

— Обоссался, — заржал Карл, — грязная свинья.

— Поднимите его, — рявкнул Гехт.

Ухмылка Карла тут же испарилась, он вернул стул в исходное положение.

— Теперь слушай меня внимательно, — Гехт наклонился к консьержу, так что их лица отделяло всего несколько дюймов, — я собираюсь задать тебе несколько вопросов и послушать, как ты на них ответишь. Каждый раз, как мне покажется, что ты лжешь, я буду давать Конраду знак, чтобы он отрезал один из твоих пальцев. Когда пальцы закончатся, мы перейдем к более чувствительным отросткам. — Он кивнул на темное пятно между ног пленника. — Ты меня понимаешь?

Консьерж изо всех сил закивал, пытаясь сморгнуть слезы.

— Хорошо. — Гехт выпрямился и кивнул Конраду. Тот наполовину сорвал скотч со рта консьержа, так что при каждом вздохе пленка трепыхалась, словно привязанная к вееру ленточка.

— Как тебя зовут?

— Николас, — послышался невнятный ответ, — Николас Ганс.

— Так, Николас Ганс. Как эти люди нас нашли? Это ты им позвонил?

Консьерж закивал, из глаз его текли слезы.

— Простите… простите…

— Ничего, — миролюбиво произнес Гехт. — Почему ты позвонил им?

— Несколько дней назад ко мне пришли два человека, — выдавил Ганс, судорожно сотрясаясь от рыданий. — Они показали мне фотографию и сказали, что заплатят десять тысяч евро, если я позвоню им, когда появится этот человек.

— Кто были эти люди? Полиция, разведка, Интерпол?

Ганс покачал головой:

— Я… не знаю. — Он помолчал. — Они не сказали.

Гехт выпрямился, посмотрел на Конрада и едва заметно кивнул. Тот наклонился, снова заклеил рот консьержа скотчем и схватил его за руку. Отчаянно дергаясь, Ганс сжал руку в кулак, но все было напрасно. Конрад разжал ему пальцы и распластал ладонь по широкому деревянному подлокотнику. Консьерж закричал, и в этом приглушенном звуке, эхом отразившемся от стен, с трудом можно было узнать человеческий крик.

Конрад приставил лезвие к указательному пальцу чуть повыше сустава и принялся пилить. При виде крови консьерж побледнел и затрясся. На несколько секунд он потерял сознание, но потом снова пришел в себя. Конрад, с силой нажимая ладонью на лезвие, медленно водил им по пальцу, добрался до кости и, наконец, с хрустом отделил окровавленный палец.

Гехт поднял этот страшный обрубок плоти и подержал его перед налитыми кровью глазами консьержа. Плечи Ганса затряслись, и его начало рвать. Гехт оторвал скотч, и рвота хлынула Гансу на рубашку.

— Дайте ему воды, — приказал Гехт. Тут же появился стакан, и Гехт прижал его к губам Ганса. Тот благодарно принялся глотать воду.

— Полегчало, Николас? — спросил Гехт. Ганс закивал, губы у него тряслись, дыхание прерывалось. — Хорошо. Дыши глубже, это поможет. Теперь я снова задам тебе тот же вопрос. Кто были те люди?

— Они не сказали, — закричал чуть не плача Ганс. — Они только показали мне фотографию и велели позвонить. Я не спрашивал. Я не хотел ничего знать. О Господи, мой палец! Мой палец!

— А кто был на той фотографии? Я?

Консьерж замотал головой.

— Он? — Гехт кивнул на Конрада, тот по-прежнему держал в руках нож, с лезвия на пол капала кровь.

— Нет.

— Не лги! — закричал Гехт.

Конрад снова схватил консьержа за руку.

— Я не лгу! — завопил тот. — Это был он! — Окровавленная культя его указательного пальца дергалась, он силился показать, хотя не мог даже двинуть рукой. — Это был он. Герр Смит.

— Я? — насторожился Ренуик.

— Да, да, ради всего святого, да! — простонал консьерж.

Гехт подошел к Ренуику.

— Что это значит? — негромко спросил он.

— Что бы это ни значило, это касается только меня.

— Почему?

Ренуик пожал плечами:

— У меня свои проблемы. К вам они отношения не имеют.

— Имеют, раз мы чуть не засветились, — настаивал Гехт.

— Этим людям просто повезло. Они показывали несколько дней назад мое фото, и так вышло, что я там появился. Скорее всего они возят эту фотографию по всей Европе. Это лишний раз доказывает, что впредь мы должны избегать публичности.

— Что ж, хотя бы в этом мы с вами согласны.

— Эй, босс, а с этим что делать? — закричал Конрад. Ганса только что снова вырвало.

— Убейте его, — негромко сказал Ренуик.

— Убить? — По голосу Гехта было ясно, что он собирался принять другое решение. — Зачем?

— Он видел меня, он видел вас, он видел это место, — сухо и методично перечислил Ренуик, — кто знает, что у него на уме. Убейте его.

— Тогда обо всем разнюхает полиция.

— Тьфу! — Ренуик оттолкнул Гехта, выхватил у Конрада нож, схватил Ганса за волосы и закинул ему голову. Одним движением он перерезал консьержу горло, оставив на шее красный, напоминающий жуткую улыбку полукруг.

Тело несчастного выгнулось, словно через него пропустили электричество, и наконец бессильно повисло, голова свесилась набок, на грудь хлестала кровь.

Ренуик протянул нож Гехту, его глаза сверкали.

— Отныне, Иоганн, мы будем делать все так, как я скажу. Никаких свидетелей. Никаких опрометчивых действий. Никаких улик.

Глава 36

Парк Монсо, Париж

8 января, 07.46

С разных сторон к обшарпанной зеленой скамейке подошли двое. Один из них — тот, что был старше, — сел и раскрыл свежий номер газеты «Экип», из передовицы которого явствовало, что клуб «ПСЖ» вот-вот заключит очередной контракт на кругленькую сумму. Тот, что был помоложе, прошел еще около двадцати ярдов, остановился, огляделся и, пройдя оставшееся расстояние, сел на скамейку рядом с первым.

У обоих на мизинце левой руки были одинаковые золотые кольца с гравировкой: решетка с двенадцатью квадратиками, в одном из них — маленький бриллиант. Отличие было лишь в расположении: у того, кто постарше, камень был в левой нижней части решетки, у младшего — в правой верхней.

— Зачем вы меня вызвали? — пробормотал первый, прячась за газетой.

— Дела плохи, — проговорил второй, едва разжимая губы, не отводя глаз от озерца, обрамленного неубедительной «римской» колоннадой. — Я подумал, что вам будет интересно об этом узнать.

— Вы и так выходите на связь только тогда, когда у вас плохие новости, — пожаловался первый, — не понимаю, почему на этот раз…

— Кирк делает успехи.

— Тсс, — раздраженно проворчал первый. — Какие еще успехи?

— Значительные. По крайней мере вчера один из его подручных был у племянницы Ламмерса.

Воцарилось молчание. Неподалеку раздались детский смех и бренчание музыкальной карусели; ярко раскрашенные лошадки пустились вскачь по нескончаемому кругу.

— Она ни о чем не догадывается, — ответил наконец пожилой. — К тому же мы все в доме перевернули, перед тем как поджечь. Все было чисто. Ничего примечательного.

— Если не считать витража в местной церкви.

— Какого еще витража? — Пожилой опустил газету. Раздражение его как рукой сняло.

— Замок. Замок-пирамида.

— Merde![8] — выругался пожилой по-французски.

— Это еще не все. Она что-то ему дала. Мы не знаем что, но пришел он к ней с пустыми руками, а ушел с сумкой.

Наступило молчание. Пожилой раздумывал над его словами.

— А где он сейчас, этот приятель Кирка? И где, если уж на то пошло, сам Кирк?

— В Цюрихе. Он приехал, чтобы встретиться с Лашем.

— Лаш! — с презрением воскликнул пожилой. — Этот старый болван никогда…

— Сэр, — перебил второй, — простите меня, но я думаю, что пора уже… перейти к более радикальным мерам. Отныне недостаточно полагаться лишь на провидение и людскую некомпетентность.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу этим сказать, что Кирку хватило нескольких дней, чтобы от Вайссмана выйти на Ламмерса. В то время как нам понадобилось три года на то, чтобы проделать тот же самый путь, но с другого конца. Я хочу сказать, что он нашел витраж. Витраж, о существовании которого мы даже не подозревали. Я хочу сказать, что он вышел на Лаша. Вы можете быть о Лаше какого угодно мнения, но он знает о той эпохе больше, чем кто бы то ни было другой. Как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем он начнет делать выводы? И сколько времени пройдет до того момента, как ему повезет?

— А Кассиус? — угрюмо спросил пожилой. — С ним-то вы хотя бы разобрались?

— Нет. — Его собеседник покачал головой и отвел взгляд. Мимо пробежала собака и справила нужду посреди посыпанной гравием дорожки. Ее хозяин шел следом, разговаривал по мобильному телефону и курил, привычно игнорируя таблички с вежливыми просьбами держать собаку на поводке и убирать ее экскременты. — Мы почти добрались до него прошлым вечером в Мюнхене, но ему удалось уйти. Судя по всему, он теперь действует не один.

— Правильно сделали, что вызвали меня, — ворчливо согласился пожилой. — Если они обнаружат, за чем в действительности охотятся, это только распалит их. Мы должны принять меры. Ситуация выходит из-под контроля. Если мы не начнем действовать сейчас, завтра может быть уже поздно.

— И какие же меры?

— Витраж должен быть уничтожен.

— Это само собой. А Кирк?

— С ним надо покончить. С ним, его партнерами и со всеми, с кем он контактировал. Найдите их и убейте. Мы не можем больше полагаться на удачу.

Глава 37

Випкинген, Цюрих

8 января, 09.35

Спал Том плохо. Хотя диванчики Дхутты были вполне удобны для сна, Том был так возбужден, что заснуть ему удалось только после часа ночи, причем пробудился он уже в начале седьмого. Ренуик, Вайссман, Ламмерс, Биляк. Какая между ними связь? Что было им известно об ордене? А об этом «Черном солнце»?

В конце концов, не в силах больше выносить храп Арчи, он встал, принял душ, надел джинсы и свежую рубашку с открытым воротом.

Он прождал до половины десятого, прежде чем отправиться будить Арчи с чашкой кофе. Арчи громко протестовал, ссылаясь на ранний час. Арчи был сова: в офис он заявлялся не раньше полудня, зато сохранял работоспособность до поздней ночи. Что до Тома, с ним все было в точности до наоборот.

— Да где пожар-то? — упрекнул его Арчи, кутаясь в простыню и сжимая в ладонях чашку с кофе.

— Я связался с Тернбулом и рассказал о том, что мы нашли. Он согласился прислать нам с курьером-медиком руку Вайссмана. Курьер скоро подъедет.

— Ты поднял меня с постели из-за курьера! — воскликнул Арчи.

— Только не говори мне, что тебе хорошо спалось на такой постели. — Том лягнул диван, и над ним поднялось облако пыли.

— Да уж, — ворчливо согласился Арчи.

Где-то зазвенел звонок, и несколько минут спустя появился Дхутта; усы у него были заново напомажены, влажные волосы блестели. Он нервно перебирал янтарные четки.

— Доброе утро, джентльмены. — Он по очереди кивнул каждому из них. — Надеюсь, вы хорошо спали. Прошу прощения, но, кажется, ко мне пришел гость.

— Вообще-то, я думаю, это ко мне, — признался Том.

— Вот как?

Том уловил в голосе Дхутты нотку озабоченности.

— Мне нужно было получить посылку, и я рассказал, как пройти к задней двери. Не беспокойтесь, — добавил он, увидев выражение лица Дхутты, — им можно доверять.

— И что ты рассказал? — засмеялся Арчи. — Второй кирпич справа, и стойте хоть до обеда?

— Примерно, — улыбнулся Том. Снова раздался звонок. Том повернулся к Дхутте: — Простите, что не сказал вчера, мы и так порядком усложнили вам жизнь.

Дхутта только отмахнулся, хотя по тому, как напряглись его плечи, можно было понять, что он раздражен; Все эти встречи были ему явно не по нраву, но что поделаешь?

— Если вы говорите, что им можно доверять, мистер Том, другой гарантии мне не нужно. Пойду впущу этих людей.

Арчи встал и зевнул. На нем были синие трусы и белая футболка, такая же мятая, как та щека, на которой он спал. Том подумал, что лишь второй раз в жизни видит Арчи без костюма, и вид у него был довольно странный.

Из коридора донеслись голоса: один — Дхутты, другой — явно женский. Арчи удивленно вскинул голову.

— Сюда, пожалуйста, — послышались приглушенные разъяснения Дхутты.

Спустя мгновение в комнату вошла Доминик, безупречная, как всегда, светлые волосы были прекрасно уложены и скреплены серебряным гребнем. Арчи сграбастал свои простыни и стыдливо ими прикрылся.

— Доброе утро, Доминик. — Том поцеловал ее в обе щеки.

Она крепко обняла его и шепнула в ухо:

— Я скучала по тебе.

— И я скучал, — он ответно обнял ее, — и Арчи тоже. — Она отошла в сторону. — Хорошо долетела?

— Чудненько. Привет, Арчи. Как спалось?

— Могла бы и предупредить, что приезжаешь, — упрекнул он ее.

— И отказать себе в удовольствии увидеть твое выражение лица? Ну уж нет! — засмеялась она.

Арчи схватил вешалку с костюмом и заковылял в ванную, старательно придерживая сползающие простыни.

— Я только что сварил кофе, — сказал Том, когда Арчи, в последний раз бросив на них испепеляющий взгляд, скрылся за дверью. — Будешь?

— Конечно.

— За тобой не было хвоста?

— Нет. Я несколько раз проверяла, но ничего такого не было.

— А Тернбул приехал вчера вечером, как договаривались?

— Вообще-то нет. Он позвонил мне после разговора с тобой, и мы условились встретиться сегодня утром в аэропорту. Он не хотел, чтобы она пробыла всю ночь вне морозильника.

— А что таможня?

— Без проблем. — Она улыбнулась Тому в благодарность за кружку с кофе. — Никогда не думала, что перевозить отрезанную руку так просто.

— Пара пустяков, — присел рядом с ней Том, — это очень удачная легенда. Мы с Арчи частенько ею пользовались. Если сопроводительные документы в порядке, в контейнер они даже не заглядывают. Им ни к чему проблемы: вдруг какой-нибудь несчастный малыш умрет, пока они будут держать у себя его новое сердце или почку. А как насчет орденов?

— Их мы тоже привезли. Арчи был прав: у Вайссмана тоже был Рыцарский крест.

Она вынула из кармана конверт и протянула его Тому. Он открыл его, вытряс крест на ладонь, перевернул, вгляделся в него и довольно кивнул:

— Да, тут такие же странные отметины.

— Еще я захватила фотографии картин Биляка. Подумала: вдруг пригодятся.

— Молодчина.

— Кстати, ты заметил там дырочки?

— На картине? Да. А что?

— Просто они необычные. Очень аккуратные. Все одного размера. Как будто они там не случайно.

— Тогда я не понимаю, зачем кому-то понадобилось делать их нарочно? — пожал плечами Том. — Разве только чтоб ее испортить.

Тут из ванной вышел Арчи; надев костюм, он, судя по всему, вновь обрел присущее ему хладнокровие, словно привычная одежда была частью его личности.

— Я хотел спросить вас, мистер Том, что это такое? — Дхутта указал на крышку шкатулки, в которой был спрятан ключ.

— Нацистский символ, — объяснил Том, — свастика с двенадцатью лучами вместо четырех, каждый луч обозначает человека. Этот символ называется «Черное солнце». Слышали о таком?

— Нет, — покачал головой Дхутта, постукивая пальцем по изображению, — а ведь свастика — индуистский символ, мистер Том.

— Да, — кивнул Том, припоминая рассказ Лаша.

— Это слово пришло из санскрита, там оно означало «нечто хорошее, что сбудется». В священных текстах оно могло обозначать Брахму, то есть, удачу, или Самсару, то есть возрождение. — Он посмотрел на Тома, голос его звучал задумчиво. — Я вот думаю, чем оно станет для вас, мистер Том?

Глава 38

Финансовый район, Цюрих

8 января, 12.42

«Фельц и Кº» занимали угловое здание в одном из самых дорогих районов Цюриха. Оно было выстроено примерно в середине XIX века в неоклассическом стиле, но с раздражающими глаз элементами эклектики: огромные каменные колонны центрального портика были не то ионическими, не то коринфскими.

Куда больше впечатляло то, что в то время, как бешено росли цены на землю и владельцы окрестных участков, пытаясь выбить из своей собственности как можно больше, возводили на них небоскребы, банк Фельца оставался двухэтажным, прячась в тени окруживших его махин. И это удостоверяло его преуспеяние и надежность куда лучше, чем то могла бы сделать сверкающая башня.

В маленьком мраморном вестибюле их встретил человек, одетый в элегантный костюм из голубой фланели. Можно было подумать, что они попали в частный дом, а не в банк; по обеим сторонам бронзовой двери, которая, как догадался Том, вела в основной вестибюль, стояло два столика: мраморные столешницы, ножки из слоновой кости с золотой инкрустацией в виде гирлянды из листьев. На каждом столике стояло по массивной железной вазе.

— Guten Morgen, meine Herren[9].

— Guten Morgen, — ответил Том и сразу же перешел на английский: — Мы к господину Фельцу.

Охранник нахмурился, будто услышал что-то неприятное, и скептически оглядел их, особенно Тома, одетого в линялые джинсы и старые кроссовки.

— А вам назначено?

— Нет.

Охранник скривил губы, будто услышал забавную шутку.

— Прошу прощения, но герр Фельц очень занятой человек. Если вы оставите ваше имя и номер телефона, я найду кого-нибудь, кто вам перезвонит. — Он мотнул головой в сторону двери, давая понять, что им следует уйти.

— У нас здесь ячейка. Мы хотим ее проверить прямо сейчас.

Теперь уже их собеседник рассмеялся открыто:

— Здесь нет никаких ячеек. У нас тут банк, а не камера хранения.

— Скажите герру Фельцу, что у нас есть ключ, — Том покрутил ключом под носом у охранника, — и что мы не уйдем, пока он с нами не встретится.

Охранник неуверенно посмотрел на ключ, потом на Арчи, который, в подтверждение слов Тома решительно кивнул.

— Ждите здесь, — буркнул он и, подойдя к столику слева от двери, вынул из-за железной вазы черный телефон. Еще раз осмотрев посетителей, он набрал номер из трех цифр. — Герр Фельц? — Он повернулся так, чтобы они не могли слышать разговор, и, то и дело поглядывая на ключ, энергично кивал на все, что говорилось на другом конце провода. Затем он спрятал телефон обратно. Плечи его распрямились, он немного помедлил, прежде чем повернуться к ним, на лице его теперь сияла лучезарная улыбка. — Прошу прощения, джентльмены. Конечно, герр Фельц вас немедленно примет. Сюда, пожалуйста.

Он открыл бронзовую дверь и пропустил их внутрь. Как Том и думал, за дверью оказался настоящий вестибюль, с обшитыми темными панелями стенами и множеством мрачных портретов преуспевающих на вид бизнесменов. Мраморный, в черно-белую клетку, пол усиливал звук их шагов, они повернули налево и вслед за охранником вошли в небольшой кабинет. Там яростно били по клавишам две секретарши, экраны их компьютеров были заключены в коробки из меди и красного дерева, словно простой дисплей мог уронить престиж банка.

— Вашу одежду, пожалуйста, — благоговейно прошептал охранник. Он принял их вещи и аккуратно повесил на стоявшую у дальней стены железную вешалку. Затем он хотел было взять у Тома портфель, но, когда тот, твердо взглянув ему в глаза, покачал головой, сразу же уступил. После этого охранник негромко постучал в массивную деревянную дверь, по обе стороны которой и сидели секретарши. На медной табличке было каллиграфически выгравировано: «Рудольф Фельц, директор».

Ответа не последовало. Проследив взгляд охранника, Том увидел слева от двери миниатюрную лампочку. Свет был красный, и они терпеливо стояли и слушали, как с пулеметной скоростью стучат по клавишам секретарши, пока наконец он не стал зеленым. Охранник открыл дверь, жестом пригласил их войти и, когда они последовали его указанию, закрыл ее.

В окно слева светило зимнее солнце, деля комнату на две половины: светлую, где стояли Том и Арчи, и темную. Несмотря на неравномерное освещение, Том видел, что кабинет Фельца оформлен так же консервативно, как и та часть здания, что они уже видели: мягкий красный ковер, одна стена занята книгами, над камином такой же невыразительный портрет.

— Что вам угодно?

Голос был резкий и откровенно враждебный. Прищурившись, Том попытался найти говорившего. Наконец глаза привыкли к полумраку, и он различил в дальнем конце комнаты стол и склонившегося над ним человека.

— Герр Фельц?

Том подошел к столу, Арчи остался стоять у двери: так они условились по дороге сюда.

— Вы кто такие? Журналисты? Из тех писак, что хотят сделать себе карьеру на добром имени моей семьи? — Человек встал из-за стола, но напрочь проигнорировал протянутую Томом руку. — Или, может, юристы, желающие предложить мне свои никчемные услуги?

— Уверяю вас, что мы ни то, ни другое, — по-прежнему стоя у стола, ответил Том.

— Мы больше не предоставляем ячейки. Опрометчивая стратегия диверсификации, которой придерживался мой дед во время войны, была благоразумно изменена моим отцом в 1960 году при полном содействии Швейцарской банковской комиссии. Если вы наводили справки, вы не можете об этом не знать. Вам здесь нечего делать.

Словно чтобы лучше донести до них смысл своих слов, он подался вперед. Теперь Том мог хорошо рассмотреть его лицо. Рудольф Фельц был еще молод, возможно, немного старше сорока. У него были те же решительный взгляд и надменное лицо, что и у людей на портретах. Его темно-русые волосы были аккуратно подстрижены, на правой стороне тонкий пробор. Виски уже были слегка тронуты сединой, но намного больше она была заметна в узкой, коротко подбритой бородке, скрывавшей его подбородок и очерчивавшей рот, но оставлявшей открытыми шею и щеки. На нем были очки без оправы, с прозрачными дужками.

— В 1960-м? — Том бросил на стол найденный в ореховой шкатулке ключ. — А это тогда что такое? Может быть, вы не узнаете, но это ваша монограмма. И либо я очень заблуждаюсь, либо замок, который этот ключик открывает, — настоящее произведение искусства.

Фельц снова сел в кресло, откинулся на спинку и пристально посмотрел на ключ. Потом медленно кивнул.

— А номер счета вам известен?

— Да, — ответил Том.

— Произнесите его.

— 1256093574. — Эти цифры назвал ему Тернбул, и Том выучил их наизусть.

Фельц сдвинул на лоб очки, прищурился и набрал эти цифры на своем компьютере. Немного помолчав, он поднял глаза и улыбнулся:

— Добро пожаловать в компанию «Фельц и сыновья», джентльмены.

Глава 39

13.10

— Приношу вам свои извинении. Прошу простить мою грубость. — Надменность Фельца сменилась медоточивой улыбчивостью и потоком извинений.

— Ничего страшного, — сказал Том, прихлебывая кофе, который Фельц чуть ли не насильно заставил их выпить.

— К нам является так много аферистов, что мы просто вынуждены быть осторожными.

— А что им нужно? — спросил Арчи.

— А что нужно всем приезжающим в Швейцарию, если не считать шоколад и часы? Деньги. В нашем случае это счета жертв холокоста или еще что-нибудь, из чего можно состряпать иск. Мой отец был достаточно предусмотрителен, чтобы перестать брать ценности на хранение и пожертвовать все оставшиеся невостребованными суммы в фонд пострадавших от холокоста, чтобы предотвратить возможное… недопонимание.

— Но ведь у вас остались какие-то ячейки? — спросил Арчи.

— Ну, разумеется, — гордо улыбнулся Фельц, — ведь мы же банк, в конце концов. Для нас куда важнее интересы наших клиентов, чем еврейского лобби. — Том прикусил губу. — «Фельц и сыновья» знают свои обязанности.

— Рад это слышать. Значит, наша ячейка…

— Все в полном соответствии с инструкцией. Ничего не тронуто.

— Прекрасно.

— Все так, как было оставлено, когда ее открывали в последний раз.

— А когда это было? — спросил Арчи.

Фельц сдвинул очки и посмотрел на экран.

— В мае 1958-го.

— 1958-го, — повторил Том. В этом самом году Ламмерс, если верить почтовому штампу, послал Вайссману три фотографии картин Биляка. — Давно. Тем больше оснований, если вы, герр Фельц, не возражаете, незамедлительно туда заглянуть.

— Разумеется, — вскочил на ноги Фельц, — следуйте за мной, джентльмены.

Он повел их мимо секретарш в холл, а потом через другую дверь — на большую квадратную лестничную клетку. Вверх уводила затянутая бутылочного цвета ковровой дорожкой каменная лестница, сквозь стеклянный купол светило сумрачное небо.

Под лестницей виднелась дверь; к ней и подошел Фельц. Он достал из кармана ключ, отпер ее, вошел внутрь и включил свет. Стали видны уходящие вниз грязные ступеньки.

— Винный погреб, — пояснил Фельц.

Лесенка вела в комнату с низкими потолками, футов двадцати в длину и пятнадцати в ширину. Пахло сыростью и плесенью, единственным источником света служили две слабенькие лампочки, неприкаянно свисавшие с неоштукатуренного потолка. Комната была полна стеллажей, на которых рядами были уложены пыльные бутылки с грязными, в потеках, ярлыками.

— Неплохая подборочка, — тоном знатока заметил Арчи, взяв наугад со стеллажа бутылку «Шато Лафлер» 1961 года.

— Спасибо, — кивнул Фельц, — но, я думаю, те сокровища, что они скрывают, понравятся вам еще больше.

Пройдя в глубь погреба, Фельц потянул на себя один из стеллажей. Он легко повернулся, и за ним обнаружилась большая железная дверь. Вынув из кармана еще один ключ, Фельц открыл и эту дверь.

Сразу же зажглись огни. Открылась сияющая белизна, почти как в операционной: кафельный пол, свежевыбеленные стены и потолок. Из обстановки в комнате были лишь металлический стол посредине, плоский экран с компьютерной панелью на дальней стене и справа нечто, напоминающее стальной комод. Как ни странно, в комнате совсем не было углов: все углы были закруглены и сглажены, словно за тысячелетнее таяние ледников.

— И сколько у вас ячеек? — спросил Том, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

Фельц задумчиво потер подбородок:

— Вы имеете в виду, таких, как ваша? У нас их около двух сотен со времен войны, тех, что можно считать действующими.

— А как вы узнаете, что они действующие?

— У нас есть контактные адреса депонентов — в основном это адреса до востребования. По ним мы направляем извещения с существенной информацией, как, например, был послан ваш новый ключ, когда мы три года назад усовершенствовали систему безопасности. Если извещение не возвращено, мы считаем ячейку активной.

— А если оно возвращается?

— Как правило, это означает, что хозяева ячейки либо их доверенные лица умерли, и с ними — все сведения о ее существовании. Но мы все равно не притрагиваемся к этой ячейке, ждем, не свяжутся ли с нами наследники. Видите ли, в чем дело, большинство наших ячеек нанималось на девяносто девять лет, и заплачено за них было вперед, так что в течение этого срока блюсти неприкосновенность ячейки — наша обязанность. Когда же он завершится… что ж, скажем так, это, вероятно, будет уже не моя проблема.

Он засмеялся и, повернувшись к компьютерной панели, легонько стукнул по ней пальцем. Экран тут же ожил, на его темной поверхности засветились десять белых окошек. Фельц помедлил, потом повернулся к ним:

— Номер счета, пожалуйста.

Том ввел в каждое окошечко по одной цифре из номера, что был на руке Вайссмана. Экран потемнел, и сразу вслед за тем высветилось приветствие:

Счет открыт на имя «Вефрен»? Но кто это? Размышления Тома прервал Фельц.

— Прошу вас, вставьте ключ, — перевел он, указывая на маленькую квадратную дырочку под экраном.

Том вставил ключ в скважину, и спустя несколько секунд на экране засветился значок: отпертый висячий замок, подтверждавший, что ключ успешно опознан лазерами.

— Теперь нажмите на кнопку, — велел Фельц.

Том нажал кнопку на резиновой ручке; появился еще один значок: открытая дверь, что подтверждало совпадение алгоритмов. Пока все в порядке.

— Что ж, джентльмены, ваш ключ соответствует номеру вашего счета. Осталось удостоверить отпечатки пальцев.

— Герр Фельц, — повернулся к нему Том, — не возражаете, если я и мой коллега немного побудем наедине?

— О да, конечно, — понимающе закивал Фельц, который явно был банкир до мозга костей. — Все, что вам нужно, это приложить ладонь к этой панели. — Он указал на стеклянную панель слева от экрана, которую Том прежде не замечал. — Компьютерная система отыщет вашу ячейку и поместит ее сюда. — Он указал на металлический комод. Когда вы закончите, положите контейнер на место, и система сработает в обратном порядке. После вашего ухода я вернусь и собственноручно закрою комнату.

— Спасибо за помощь, — сказал Том, пожимая Фельцу руку.

Как только шаги Фельца затихли в отдалении, Том положил на стол портфель и открыл его. Рука Вайссмана была аккуратно уложена в лед и обернута пакетом, тоже обложенным льдом. Однако несмотря на все предосторожности, оказавшись вне холодильника, она начала пахнуть и слегка пожелтела.

— Бог ты мой, — пробормотал Арчи, заглядывая из-за плеча Тома, — ну и вонь.

Стараясь дышать ртом. Том взял руку Вайссмана за запястье и вынул из-под покрывавшего ее льда. Рука была жесткой и скользкой, словно дохлая рыбина.

Том приложил безжизненную руку к стеклянной панели. Где-то в глубине вдруг зажглись мелкие красные крестики и просканировали ладонь. На экране зажглось предупреждение.

— Не подтверждается, — мрачно перевел Том.

— Сколько у нас еще попыток?

— Две. Потом доступ будет заблокирован.

— Надеюсь, мы все правильно делаем.

— Тернбул говорил, что Вайссман выезжал за границу всего один раз: три года назад, на какую-то конференцию в Женеве. А Фельц сейчас сказал, что они как раз тогда установили у себя новую систему безопасности. Вряд ли это совпадение. Вайссман запросто мог приехать сюда поездом, просканировать отпечатки пальцев и вернуться в Женеву этим же вечером. Никто бы и не заметил его отсутствия.

— Может, пальцы нужно прижать посильнее? — предположил Арчи.

Том положил ладонь на руку Вайссмана и надавил на нее. Снова зажглись красные огоньки, затем погасли.

— То же самое, — сердито передернул плечами Том. — Может, система считывает и мои отпечатки — у меня края пальцев заходят за пальцы Вайссмана. Попробуй-ка ты: у тебя руки поменьше.

— Сейчас, — кивнул Арчи. Он взял у Тома руку Вайссмана я прижал ее к панели так, что пальцы распластались по стеклу. Лазерные точки снова ощупали руку. Экран потемнел, затем на нем зажглась другая надпись.

— Доступ подтвержден, — выдохнул Том.

Арчи держал обрубок в вытянутой руке, самыми кончиками пальцев. Он с облегчением сунул его обратно в пакет и закрыл портфель.

Откуда-то из-за стены донеслось рокотание. Том посмотрел на Арчи. Оба они знали, что происходит, поскольку детально изучили особенности работы подобных систем. Где-то глубоко под ними механическая рука примеряла их параметры к каждой из сотен металлических коробок, размещенных в недосягаемом для взрывов и огня бункере. Обнаружив нужную, рука сняла ее с поддона, переложила на другой и послала наверх.

В напоминающем комод железном коробе послышалось жужжание, и передняя стенка выдвинулась на несколько сантиметров. Арчи потянул ее на себя. Внутри лежал помятый и поцарапанный железный ящик — в нем было примерно три фута длины, один ширины и шесть дюймов глубины. Арчи положил ящик на стол.

— Готов? — нервно улыбнулся Том.

Он медленно поднял крышку, и они заглянули внутрь.

Глава 40

Резидентура ЦРУ, Цюрих

7 января, 14.20

— Мобиль-один, это Серебряная Шпора. Ответьте, пожалуйста.

— Говорите, Серебряная Шпора, — донесся ответ из потрескивающего динамика.

— Вы на месте, Робертс? — спросил агент Бен Коди, наклонившись к креслу оператора и взяв у нее микрофон.

— Подтверждаю. Задействую резервный для получения депеши.

Спустя несколько секунд один из трех стоявших перед оператором мониторов ожил. Одновременно на большом экране, подвешенном выше всех остальных, шли кадры спутниковой съемки в режиме реального времени: вид большого города и на нем маленькая красная точка — агент, чье местонахождение определялось благодаря портативной системе навигации. Ее окружали пять других точек, означавших, что команда прикрытия заняла предписанные планом места; произошло это минут пять назад.

— А вы уверены в том, что делаете? — полным сомнения голосом спросил Коди.

— В каком смысле? — ощетинился Виджиано, оторвав восхищенный взгляд от суперсовременного оборудования операторской.

— В том смысле, что ради этого дела я задействовал людей из трех разных команд. — Коди имел в виду бурную деятельность, развернувшуюся в операторской: четыре оператора отслеживали сообщения шестерых агентов, в то время как четверо других под аккомпанемент бормочущих под сурдинку компьютеров и стрекочущих факсов перебрасывались бумажными шариками. У дверей стоял вооруженный охранник, следя, чтобы никому не пришло в голову вынести из комнаты документы с конфиденциальной информацией. — Хочется думать, что это не очередная охота за призраком. Я такими шпионскими играми уже сыт по горло.

Виджиано проигнорировал этот выпад.

— Что вы знаете о Лаше?

— А что тут знать? — передернул плечами Коди. — Затворник. Заперся в отеле, как Говард Хьюз. Ни с кем не встречается.

— А как насчет связей с ультраправыми группировками? За скупку или торговлю краденым он не привлекался?

— Ну и шутки у вас, — фыркнул Коди.

— А что такого в этом вопросе? — с интересом спросил Бейли, схлопотав рассерженный взгляд Виджиано, который прежде велел ему «держать язык за зубами и не выделываться».

— Он не ввязывается в авантюры и играет по правилам. Сомневаюсь, чтобы он хоть раз в жизни книгу библиотечную дольше срока задержал. А если б даже он это сделал, ему скорее всего предложили бы ее себе оставить. Лаш здесь что-то вроде местной знаменитости.

— А вот у нас другие сведения, — твердо заявил Виджиано. — У нас имеются сведения, что он не такой уж и тихоня. А для начала организатор массового убийства.

Бейли хотел было что-то сказать, но счел за благо промолчать. «Сведения» их были весьма приблизительными, и Виджиано это знал. В действительности «сведений» как таковых у них вовсе не было, а была только цепочка умозаключений, основывавшихся на анализе итогов недавно состоявшихся аукционов и возможном опознании пассажира одного из самолетов, смутно напоминавшего описание Хеннесси. Бейли не питал иллюзий, зная, что если они и окажутся правы, это будет не более чем удачей.

Однако Виджиано вцепился в эти хрупкие полуулики, как утопающий, которому бросили спасательный жилет. К изумлению Бейли, к тому времени, как Виджиано закончил излагать региональному директору Картеру их план, история обросла такими живописными подробностями, что он и сам был готов поверить, что Виджиано был чуть ли не очевидцем всех этих событий.

Тем не менее Бейли удивился еще больше, когда директор Картер дал согласие на то, чтобы они полетели в Европу и на месте продолжили расследование. Казалось бы, задействовать местных агентов Интерпола было куда удобнее, чем посылать через полмира двух агентов из Солт-Лейк-Сити. Единственное, что мог предположить Бейли, — это что суконный язык протоколов нивелировал серьезность совершенного преступления. Но он не мог отделаться от ощущения, что готовность, с которой Картер согласился на предложение Виджиано, имела под собой какую-то другую причину, хотя какую — он не знал.

— Ну, если по вашим сведениям… — недоверчиво кивнул Коди, — но мы в любом случае будем следить за отелем, и если появится ваш подозреваемый, сразу же его задержим.

Глава 41

Випкинген, Цюрих

7 января, 14.32

— И все? — В голосе Доминик слышалось разочарование.

Том прекрасно ее понимал. Они-то все представляли себе, что в банковской ячейке спрятано нечто потрясающее, ради чего Вайссман и Ламмерс и предприняли эти беспрецедентные меры безопасности.

Но они ошиблись.

В ячейке не было ни золота, ни бриллиантов, ни утраченного давным-давно Вермеера. Все, что там было, — ранец из потершейся на швах коричневой кожи, и именно его Том выложил сейчас на ящик из-под чая.

— Кто-то хотел посмеяться, — как всегда безапелляционно заявил Арчи, — это шутка. Что же еще?

— А что там внутри? — спросил Дхутта, усы у него подергивались от любопытства.

— Карта. — Том раскрыл ранец и достал сложенный в несколько раз пожелтевший лист. — Есть у вас место, где это можно прикрепить?

— Конечно-конечно, — закивал Дхутта, облизывая уголки губ, — вот сюда, пожалуйста. — Он метнулся в свой импровизированный кабинет и показал на стену над принтерами и сканерами. — Здесь будет хорошо.

Встав на стул, Том пришпилил лист к стене.

— Deutsche Reichsbahn. Германские железные дороги, — перевела Доминик. — Это карта сети подконтрольных нацистам железных дорог.

— Точно, — кивнул Арчи, — смотрите-ка, страны, входившие в рейх, затушеваны тем же тоном, что и Германия: Австрия, Люксембург, Чехословакия, Польша.

— Учитывая, что нацисты заняли всю Польшу лишь в 42-м или 43-м году, можно сказать, что карта напечатана ближе к концу войны, — заметил Том. — До тех пор Польша считалась германской территорией только от Кракова.

— Июнь 43-го, — подтвердила Доминик, указав на дату в правом нижнем углу карты.

Том кивнул и придвинулся, чтобы рассмотреть поближе.

— Здесь все сколько-нибудь крупные города, а эти черные линии — железные дороги. Те, что потоньше, — это, должно быть, запасные пути или ответвления.

— Или узкоколейки, — добавил Арчи.

— Так зачем нужно было хранить ее с такими предосторожностями? — нахмурилась Доминик.

— Хороший вопрос, — кивнул Арчи, — их, наверное, печатали десятитысячным тиражом.

— Так и есть. — Том задумчиво потер кончик носа. — А это значит, что этот экземпляр чем-то отличается от всех остальных. Радж?

Дхутта подошел поближе.

— У вас есть проектор?

— Конечно.

— Очень хорошо. Дом, поройся в нете, поищи карту германских железных дорог образца 43-го года. Мы ее увеличим до размера нашей и сопоставим, что получилось. Если будут какие-то различия, мы их обязательно увидим.

Доминик занялась поисками, а Том подготовил проектор: поднял его на ту же высоту, где висела карта, чтобы случайно не получить искаженную картинку. Спустя несколько минут Доминик повернулась к ним и довольно улыбнулась.

— Нашла? — спросил Арчи.

Она кивнула.

— Как ты и говорил, это был канонический тираж. Я нашла копию на сайте университета. С размером нужно немного поработать, но это то, что надо.

На стену легла картинка. Том подкручивал и подстраивал проектор, пока не убедился, что извлек из него максимум возможного. Затем все они, даже Дхутта, подошли к картам и принялись внимательно их рассматривать.

Прошло десять минут, прежде чем кто-то решился заговорить, и этим кем-то был, конечно же, Арчи.

— Не вижу я здесь никаких отличий.

— И я не вижу, — кивнул Том и потер глаза.

— И я, — напевно отозвалась Доминик.

— Может быть, ультрафиолетовые лучи помогут? — нашелся Дхутта. — Это может оказаться полезным. У меня здесь есть излучатель.

— Ультрафиолет? — воскликнул Арчи. — Да они небось тогда еще знать не знали ни про какой ультрафиолет.

— Ультрафиолет был открыт в самом начале девятнадцатого века, — медленно проговорила Доминик, — польским ученым Иоганном Риттером.

Арчи пожал плечами. Он по опыту знал, что не стоит спорить с Доминик об исторических фактах.

— Так у вас есть что-нибудь подходящее? — спросил Том.

Дхутта кивнул и ушел в мастерскую. Через пару минут он вернулся; в руках у него был флуоресцентный излучатель, за которым волочился гибкий черный шнур. Доминик погасила свет. Взяв у Дхутты излучатель, Том подошел к карте и принялся двигать фиолетовый луч по ее поверхности. Почти сразу же проявились черные символы.

— Видали? — в восторге завопил Том.

— Да уж, — кивнул Арчи.

— Некоторые города обведены кружочком, и рядом с ними какие-то цифры. Я вам сейчас прочитаю.

Спустя несколько минут у Доминик был готов список из названий и цифр, которые прочел Том. Больше на карте ничего не проявилось, и Дхутта убрал излучатель.

— Прочитай-ка еще раз, — попросил Арчи.

— Я расположила их в алфавитном порядке, — отозвалась она. — Бреннберг — 30/3, Брикслег — 21/4, Будапешт — 15/12, Дьер — 4/2, Хопфгартен — 15/4, Линц — 9/4, Зальцбург — 13/4, Вена — 3/ 4, Верфен — 16/5.

— Верфен? — повернулся Арчи к Тому. — Ведь это же как назывался счет, так?

— Верно, — согласился Том.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь?

— Может быть, эти числа — даты? — предположил Том. — Знаешь, день, потом месяц, как принято в Европе. Что, если мы попробуем расположить их в такой последовательности?

Доминик быстро переставила названия городов и прочитала их снова.

— Будапешт — 15/12, Дьер — 4/2, Бреннберг — 30/3, Вена — 3/4, Линц — 9/4, Зальцбург — 13/4, Хопфгартен — 15/4, Брикслег — 21/4, Верфен — 16/5.

— Посмотрите-ка. — Пока Доминик читала названия городов, Том втыкал возле каждого из них маленькую булавку. — Движение происходит с востока на запад. Поездка началась в Будапеште, лотом маршрут пролегал по Европе до… так, поглядим… до Брикслега. — Том указал на границу государства, находившегося всего в сотне миль от поселения под названием Брикслег.

— Швейцария, — проговорил Арчи.

— И они, судя по всему, почти до нее добрались, но потом почему-то повернули назад, в Верфен. — Он постучал по карте аккуратно подстриженным ногтем указательного пальца. — Мы должны пойти к Лашу и спросить, не знает ли он, что все это значит.

— Может, он и знает что-то, но уж точно не то, зачем понадобилось прятать эту карту в суперзащищенную банковскую ячейку и рисовать на ней невидимыми чернилами, — заметила Доминик.

— Это не чернила, — вдруг очень серьезно проговорил Дхутта, нервно теребя большую связку ключей у себя на поясе. — Спустя столько лет, конечно, это не так заметно, но, по моему опыту, есть только одно вещество, которое в ультрафиолете высвечивается менее ярко, чем все остальное, но так, что все-таки можно различить.

— Что же это?

— Кровь.

Глава 42

Отель «Три короля», Цюрих

7 января, 15.24

Комната была такой, какой запомнил ее Том: свисающие с потолочных балок боевые знамена, поблескивающие со стен широкие лепестки наполеоновских палашей, отполированные пистолеты в стеклянных ящиках, сверкающие, словно драгоценности, — все это вселяло благоговейный трепет. Арчи к тому же был здесь впервые и сейчас с восторгом перебегал от одного экспоната к другому.

— И где он только все это откопал?

Том понял, что Арчи пытается говорить шепотом. Это у него не выходило, переполнявшее его радостное возбуждение превращало шепот в присвистывание. Но почему он все-таки пытается это делать, было понятно. Том, бывший в этой комнате уже во второй раз, был поражен не столько слепком воинской доблести, сколько ее мрачной, безжизненной энергетикой.

Ибо эта комната — он это сейчас видел — источала свинцовую тяжесть, странное навязчивое ощущение, наводившее на мысли о смерти, хотя почему это было так, сказать было нельзя. Тому вдруг показалось, что его присутствие здесь некстати, что он стоит на пороге какой-то потайной библиотеки и стремление поскорее убраться отсюда борется в нем с желанием созерцать инкунабулы до тех пор, пока его не поймают. Шепот при таких обстоятельствах был вполне уместен.

— А это видел?

Арчи остановился возле какого-то загадочного предмета. Черный лак, некогда его украшавший, потрескался и осыпался, но на широком, устрашающего вида шлеме и нагруднике виднелись затейливо выписанные золотой краской фигуры. Наручи и ошейник также были сделаны из металла. Все части доспеха — а в остальном они были выполнены из бамбука и узорчатой ткани — были соединены разноцветными ремешками.

— Это доспехи самурая, — выдохнул Арчи, хотя Том и без того пришел к такому же выводу. — По форме шлема можно предположить, что они относятся к эпохе Муромако. Пятнадцатый век, а может, четырнадцатый. Стоит, должно быть, кругленькую сумму.

— Я бы даже сказал весьма круглую, мистер Коннолли.

Лаш незаметно въехал в комнату и теперь приближался к ним, его кресло ощетинилось баллонами с газом, батареями и прочими электрическими приборами. Арчи развернулся на месте; он, как и Том, был очень удивлен тем, что Лашу известно его имя.

— Да, я знаю, кто вы такой. — Лаш издал клекочущий смешок. — Человек, тратящий на свою коллекцию столько денег, сколько трачу я, просто обязан знать такие вещи. Ведь вы, как я понимаю, один из лучших.

— Был. Я отошел от дел. Мы оба с Томом решили завязать, верно, Том?

Том не ответил. Он успел заметить, что голос Лаша звучит на удивление бодро, а дыхание хоть и напряжено, но немного, почти незаметно. Хотел бы он знать почему.

— Очень любезно с вашей стороны еще раз согласиться меня принять, герр Лаш. Выглядите вы… куда лучше.

— Полное переливание крови, — улыбнулся Лаш, обнажив красные десны, — мне его делают каждые несколько недель. После этого я несколько дней почти что чувствую себя человеком.

Он шлепнул себя по колену, и Том заметил, что он сменил халат и пижаму на костюм и галстук, хотя верхняя пуговица и была расстегнута, чтобы накрахмаленный воротник мог вместить складки его шеи.

— Почему он снова здесь? — прокричал с порога только вошедший в комнату медбрат.

— Не сердитесь на Генриха, — Лаш слегка повел головой в сторону двери, — он весьма подозрителен, хотя, должен признаться, его вопрос не так уж и неуместен. Почему вы вернулись, мистер Кирк? Надеюсь, это не имеет отношения к ордену, ибо тогда я буду вынужден указать вам на дверь. Вы уже истощили скудный запас сведений, которые мне известны.

— Имеет, но косвенным образом, я вас уверяю. Я пришел поговорить о карте. Или, скажем, о поездке. О поезде.

— О поездке на поезде? — Лаш облизнул бледные губы. — У вас прямо-таки дар загадывать загадки. Думаю, я выслушаю вас — в последний раз.

Лаш объехал свой монументальный стол и жестом предложил им занять места напротив, у его чудовищной лампы, по-прежнему источавшей слабый свет.

— Теперь можете рассказать мне о вашем поезде.

— Мы нашли карту. Железнодорожную карту. На ней, по всей видимости, нанесен маршрут, по которому во время войны проехал какой-то поезд.

— И вы, вне всякого сомнения, думаете, что эта карта поможет вам найти невиданные сокровища, — неодобрительно проговорил Лаш.

— Почему вы так решили? — не смог скрыть удивления Том. Возможно, Лашу известно больше, чем он думал.

— А иначе зачем бы еще вы сюда пришли? И вас можно понять. Гитлер понимал значение искусства, его воздействие на людское воображение и самосознание. И война дала ему и его приспешникам возможность изменить сложившееся в мире восприятие великого искусства. Еще до того, как захватить ту или иную страну, они составляли подробные списки всех музейных и частных коллекций, решали, что уничтожат, а что приберут для себя.

— Вы говорите о «Зондерауфтраг Линц», верно? — спросил Том. — Собрании произведений искусства, признанных лучшими образцами истинно арийского творчества?

— Я говорю о самой хитроумной, блестяще спланированной и скрупулезно осуществленной краже в истории. Разграбление Европы и геноцид проживавших в ней евреев шли рука об руку. Были украдены миллионы произведений искусства. Десятки тысяч до сих пор не найдены. Сотни всплывают то там, то сям каждый год, но никогда не бывают возвращены законным владельцам. А вы сейчас думаете, что можете урвать жалкие крохи, которые упали со стола грабителей.

— Все, о чем мы сейчас думаем, — это поезд, — твердо ответил Том, — поезд, о котором вы можете что-нибудь вспомнить, когда узнаете его маршрут.

Лаш поскреб голову, и на воротник посыпалась перхоть.

— Очень в этом сомневаюсь. Почему один какой-то поезд должен значить для меня больше, чем миллионы других?

— Потому что у нас есть основания думать, что этот поезд отличался от всех прочих, — уверенно сказал Том, хотя не мог удержаться от мысли, что Лаш, возможно, прав и полагаться приходится только на удачу.

— Да ради Бога, — пожал плечами Лаш, — валяйте ваш маршрут. Но я бы на вашем месте не питал особенных иллюзий.

Том принялся зачитывать список, который подготовила Доминик:

— Будапешт, Дьер, Бреннберг, Вена, Линц…

Лицо Лаша оставалось непроницаемым, он лишь качал слегка головой, словно желая дать понять, что названия эти ему ничего не говорят.

— Зальцбург, Хопфгартен, — продолжал Том, — Брикслег, Верфен.

Глаза Лаша сузились.

— Верфен? Вы сказали — Верфен?

— Да, — с энтузиазмом кивнул Том.

— Вас интересует поезд, который выехал из Будапешта и закончил свое путешествие в Верфене?

— А вы что-нибудь о нем знаете?

— Вы вынуждаете старого человека задать взбучку своей памяти. — Он повернулся к своей «сиделке»: — Генрих, пойдите принесите мне, пожалуйста, папку номер пятнадцать. Да, и шестнадцатую тоже. Это одна из них, я уверен.

Глава 43

15.42

Том и Арчи обменялись вопросительными взглядами, но Лаш, не замечая их, сосредоточенно смотрел в потолок. Через несколько минут вернулся Генрих с двумя пухлыми папками, перевязанными красными ленточками. Лаш открыл одну, пролистал, потом взялся за вторую. Наконец он, казалось, нашел то, что искал.

— Прочитайте мне еще раз названия, — буркнул он, не глядя на них.

— Будапешт, Дьер, Бреннберг, Вена… — начал Том.

— Линц, Зальцбург, Хопфгартен, Брикслег, Верфен, — отрывисто дополнил Лаш и поднял глаза. Когда он снова заговорил, в голосе его слышалось удивление. — Что ж, может быть, я и знаю ваш поезд, по крайней мере перечисленные вами населенные пункты полностью совпадают с маршрутом так называемого венгерского «золотого» поезда.

— «Золотой» поезд? — восхищенно спросил Арчи, глядя на Тома горящими глазами.

Лаш налил себе стакан воды, сделал глоток, откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

— Как много вам известно из того, что происходило в Венгрии в заключительные дни войны?

— Не много, — признался Том.

— В таком случае, позвольте, я обрисую ситуацию. В декабре 1944-го стремительно продвигающаяся армия русских окружила Будапешт. Немцы были в смятении, их тысячелетний рейх рушился на глазах. И тогда по экстренному указанию Адольфа Эйхмана был составлен поезд.

— Адольф Эйхман? — нахмурился Арчи. — Не тот ли это молодчик, которого евреи выкрали из Аргентины, а потом казнили?

— Он самый, — кивнул Лаш. — Теперь его все знают как автора «Окончательного решения еврейского вопроса», но в то время Эйхман служил в Комитете еврейской эмиграции в Вене. Поезд, который он снарядил, должен был увезти огромное количество ценностей, отнятых у полумиллиона венгерских евреев, которых он послал на смерть. До подхода русских армий тогда оставалось еще довольно много времени.

— И что это были за ценности? — спросил Том.

— По всей видимости, золото. Пять тонн золота — от слитков, похищенных из банковских хранилищ, до коронок, выдранных изо рта их хозяев. Говорят, что одних только сдернутых с пальцев обручальных колец было три ящика. Кроме того… — Лаш заглянул в папку, — почти семьсот фунтов жемчуга и бриллиантов, тысяча двести пятьдесят картин, пять тысяч персидских и восточных ковров, более восьмисот пятидесяти ящиков со столовым серебром, тонкий фарфор, редкие марки, коллекции монет, меха, наручные часы, будильники, фотоаппараты, пальто, пишущие машинки, даже шелковое белье. Список можно продолжать до бесконечности, — он посмотрел на них, — пена войны, плоды убийства.

— Стоило это все, наверное, несколько миллионов.

— Двести шесть миллионов долларов в 1945 году. Сейчас это несколько миллиардов.

— И все в одном поезде?

— В одном поезде, состоящем из пятидесяти двух вагонов, из них… — Лаш снова справился с записями, — двадцать девять товарные. Большие, вместительные, а иногда и особым образом оборудованные — лучшие, какие в то время могли найти нацисты.

— Так ему удалось выехать? — спросил Арчи. — Русские его не захватили?

— Он покинул Будапешт пятнадцатого декабря. — Том справился со своим списком. Дата совпадала. — Затем поезд сделал остановку в Дьере, где в него села сотня мастеров, работники музеев, которые должны были следить за сохранностью груза. Но в течение трех следующих месяцев он едва проехал сотню миль, движение то и дело прерывали идущие неподалеку военные действия и десять неудачных попыток ограбления. В девяти случаях из десяти попытки предпринимались разложившимися элементами из числа эсэсовцев, но венгерские солдаты, в обязанности которых входило охранять груз, всякий раз их отбивали.

— А куда он направлялся? — спросил Арчи.

— Вероятно, в Швейцарию. — И снова Том согласно кивнул. Об этом подумал и он сам. — К тому времени, как он добрался до Зальцбурга, война почти настигла его. И хотя наступление русских было отбито, страны Антанты добились в Австрии значительных успехов. Двадцать первого апреля четыреста пятый штурмовой отряд 15-й воздушной армии уничтожил железнодорожный мост в Брикслеге, а спустя несколько дней близ Бремнерского ущелья 7-я армия соединилась с 5-й. Австрия была разделена надвое, путь в Швейцарию оказался закрыт.

— Значит, он был захвачен?

— Правильнее будет сказать: обнаружен, — улыбнулся Лаш. — 3-м батальоном 15-го пехотного полка, в туннеле Тауэрна, всего в нескольких милях от Брикслега, где его и бросили немцы со всем ценным грузом. Американцы перевели его в Верфен, а потом в лагерь Траскотта в окрестностях Зальцбурга. Там все двадцать семь товарных вагонов были разгружены, а их содержимое перенесено в охраняемые склады.

— И что произошло потом? — спросил Том.

Лаш потряс головой, голос его внезапно стал язвительным и жестким.

— Хотя власти Соединенных Штатов вполне отдавали себе отчет в том, что это собственность истребленных венгерских евреев, весь груз «золотого» поезда был проведен по ведомостям как вражеское имущество, и это дало возможность высшим чинам из армии США свободно заняться реквизицией.

— Реквизицией? Это что значит? — спросил Арчи.

— Это значит, что жадные и нечистоплотные американские офицеры запустили лапы в награбленное имущество, обвешались ценностями, словно средневековые завоеватели, и в конце концов переправили значительное их число к себе в Штаты. — Лаш говорил почти со злостью. — Это значит, что, вместо того чтобы вернуть награбленное Венгерскому государству, с тем чтобы его возвратили выжившим и родственникам убитых, американцы передали тысячи произведений искусства австрийскому правительству, а то, что осталось, пустили с торгов на нью-йоркских аукционах.

— Простите меня, герр Лаш, но, похоже, вы очень хорошо осведомлены об этом поезде, — покачал головой Том.

— Не забывайте, что еще до того, как я стал писать в пакетик, — Лаш с несчастным видом похлопал себя по ноге, — я, бывало, боролся в суде с иностранными компаниями и даже целыми правительствами, чтобы обязать их выплатить компенсацию жертвам холокоста. Знать такие вещи — моя работа. — Он постучал ногтем по папке. — Слухи о «золотом» поезде распространялись долгие годы, молишь после того, как я удалился от дел, президент американской совещательной комиссии по имуществу жертв холокоста наконец признал то, о чем я сейчас вам рассказал, и обвинительные иски от выживших потекли рекой. Как и следовало ожидать, американское министерство юстиции отклонило всякие попытки вытребовать компенсацию, сначала опротестовывая запросы, потом под предлогом, что дело настолько давнее, что современному суду его не разрешить. Но суд таки признал правоту выживших, и они получили что-то около двадцати пяти миллионов долларов отступных.

— Подождите-ка, — нахмурился Арчи, — вы ведь, кажется, сказали, что янки разгрузили двадцать семь вагонов? А до этого говорили, что их двадцать девять?

— Да, — кивнул Лаш, на которого явно произвела впечатление внимательность Арчи, — говорил. Видите ли, мистер Коннолли, дело в том, что где-то между Будапештом и Верфеном два вагона исчезли.

— В каком смысле «исчезли»? Два тяжелых товарных вагона не могут просто раствориться в воздухе!

— Это правда, — согласился Лаш, — однако факт остается фактом: они исчезли. И что было в этих вагонах, как и то, где они теперь, боюсь, навсегда останется для нас загадкой.

Глава 44

Резидентура ЦРУ, Цюрих

7 января, 16.51

— Это он! — воскликнул довольный Виджиано, тыча пальцем в экран. — Вот он, Блонди. Наверняка он. Бейли, ну-ка сбрось эту фотку нашим в картотеку, пусть поищут, может, что и найдут.

Бейли шепнул несколько слов стоявшей рядом с ним девушке, та кивнула и вышла в соседнюю комнату.

— А вы уверены, что это он? — спросил Коди. — У нас всего-то и есть, что один снимок. Если мы станем следить за этим, а потом появится кто-то еще, мы можем упустить настоящего бандита.

— Да, конечно же, это он. — Виджиано помахал у него перед носом согласованным с Хеннесси фотопортретом. — Грузный, коротко подстриженные светлые волосы, лет сорока с небольшим, курильщик. И он только что заходил к Лашу. Ваш же сотрудник это только что подтвердил.

— А кто его приятель? — спросил Бейли, наклоняясь так, чтобы можно было лучше рассмотреть дрожащее на экране изображение (съемка велась с поста наблюдения напротив входа в отель). — Проверить и его тоже по картотеке?

— Мне наплевать, кто это, — огрызнулся Виджиано. — Нам нужен Блонди. — Он метнул взгляд на Коди: — Смотрите не упустите его.

— Как скажете, — пожал плечами Коди и кивнул ждавшей его указаний операторше: — Свяжитесь с Робертсом: пусть начинает пасти.

Она вновь повернулась к экрану.

— Мобиль-один, это Серебряная Шпора. Подтверждаю, объект опознан. Начинайте движение.

Картинка на мониторе качнулась, словно разворачивали камеру, и в верхней части монитора замигала и задвигалась красная точка.

— Всем постам, — слышался голос оператора, — объект покидает гостиницу и движется на север, в направлении реки. Примите меры к задержанию…

— Ошибочка, Серебряная Шпора, — зашипел динамик, — объект повернул на восток. Повторяю, объект повернул на восток, движется по направлению к Банхофштрассе.

— Банхофштрассе? Вот дерьмо, — выругался Коди, подходя к операторскому креслу. — Кто у нас там?

— Мобили два и три…

— О черт, как их звать-то? — рявкнул Коди. — У нас нет времени на все эти шпионские штучки.

— Маркес и Генри могут прибыть туда в течение минуты. Джонсу, Вилтону и Грегану понадобятся две.

— Пусть все чешут туда. Мигом. Пусть соберется побольше наружки.

— Да в чем проблема-то? — спросил озабоченный Виджиано.

— Проблема в том, что Банхофштрассе в обеденное время — все равно что Пятая авеню в первый день зимних распродаж, — встревоженно покачивая головой, проговорил Коди, — если мы его упустим, там проще простого затеряться.

Бейли взглянул на плазменный экран: шесть красных точек мчались к Банхофштрассе.

— Так, ну вот мы, — выдохнул Коди. В толпе мелькнул затылок одного из мужчин. — Будь рядом, Робертс, — пробормотал он, — не потеряй его.

Человек, которого Коди назвал Робертсом, был совсем близко, фугах в двадцати от двух мужчин, за которыми велась слежка. Это было куда меньше рекомендованной дистанции, но в сложившихся обстоятельствах это был оправданный риск. С двух сторон к ним подошли еще двое агентов, так что теперь на экране было три почти одинаковых картинки.

Двое мужчин задержались у одного из многочисленных ювелирных магазинов, пожали друг другу руки и зашагали в противоположные стороны.

— Ну и что будем делать? — Коди круто повернулся к Виджиано.

— Блонди. Идите за Блонди, — Виджиано был непоколебим, — плевать на второго.

— Ладно.

— Робертс, Маркес, Генри — оставайтесь на месте, Джонс, Вилтон, Греган — приготовьтесь сменять друг друга. Я не хочу, чтобы он видел одно и то же лицо по нескольку раз.

Человек неторопливо шел по улице, глазел на витрины, на мгновение задержался у одной особенно диковинной. А потом вдруг бросился к проходившему мимо трамваю.

— О, черт, обвел нас вокруг пальца, — проревел Коди. — Ладно, всем постам — сходитесь. Повторяю: сходитесь. Возьмите его.

— Что значит — обвел вокруг пальца? — забеспокоился Виджиано. — Как это так?

— Этот парень — профи.

— Вы хотите сказать, ваши ребята его спугнули?

— Мои ребята делали все, как положено, — парировал Коди.

— Он бежит к трамваю, — прорезался динамик.

— Следуйте за ним. Не упустите.

Изображения на экранах заколыхались, три агента бросились бежать, звук их дыхания эхом наполнил комнату. Никто не произнес ни слова, глаза всех присутствующих были прикованы к экранам.

Все трое прыгнули в трамвай, двери захлопнулись.

— Где он? — выдохнул Виджиано. — Найдите его и нейтрализуйте.

На экранах замелькал салон трамвая, удивленные лица пассажиров. Человека, за которым они только что бежали, нигде не было.

— Вот он! — закричал Коди, тыча пальцем в экран.

На одном из мониторов появился человек, который, стоя на тротуаре, махал вслед уходящему трамваю.

— Вот сучий сын, чтоб тебя, — завопил Виджиано, — да что же это такое?

— Он нас обыграл, вот что это такое! — Пунцово-красный Коди в сердцах шлепнул по столу рукой. — Черт, он словно все заранее спланировал.

— Может, это так и есть, — угрюмо усмехнулся Бейли, пробежав глазами по заметке из газеты, которую кто-то только что ему подал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Австрийская полиция только что разослала описание человека, который разыскивается в связи с убийством женщины, Марии Ламмерс, и разгромом церкви в Китцбюэле, в Австрийских Альпах.

— И что? — нетерпеливо спросил Виджиано.

— И похоже, нашлось несколько свидетелей, уверяющих, что за день до убийства они видели с Марией Ламмерс мужчину, незнакомца. Узнаете фотопортрет? — Он помахал у них перед носом листом бумаги и фотографией человека, недавно вышедшего из отеля «Три короля».

Это был тот же самый человек.

Глава 45

Випкинген, Цюрих 7 января, 17.17

— Что-то случилось? — В глазах Доминик светилось беспокойство.

— Арчи вернулся? — тяжело дыша, спросил Том.

— А что? Что с тобой такое? Ты не ранен? — Она озабоченно оглядела его с головы до пят, положила руку на плечо.

— Нет, со мной все хорошо. Я беспокоюсь за Арчи. За нами кто-то шел от гостиницы. Один человек — точно. Может быть, больше. — Том снял пальто и бросил его на подлокотник дивана. — Я думаю, они нас ждали. — Он круто повернулся к Дхутте: — Вы никому не говорили, что мы здесь?

— Нет, мистер Том, уверяю вас…

— Так будет лучше для вашей же безопасности, — холодно проговорил Том. — Я знаю нескольких людей, которые очень хотели бы узнать, где вы сейчас обретаетесь. Если вы хоть словом о нас обмолвитесь…

— Я держу свое слово, — взмолился Дхутта, яростно перебирая пальцами, — мы же заключили соглашение. Я не стал бы предавать ваше доверие. Для людей моей профессии это пагубно.

Повисло неловкое молчание, которое прервал звонок в дверь.

— Может быть, это он, — с надеждой сказала Доминик.

Дхутта благодарно выскользнул из комнаты и через несколько минут вернулся вместе с Арчи.

— Простите, что опоздал. — Он тяжело опустился на диван. — Небольшая заминка. Том, наверное, рассказал.

На лице Дхутты было написано облегчение. Он подошел к своей полочке с медикаментами, выбрал одну из коричневых бутылочек, сделал глоток и вернул склянку на место. Что бы это ни было за лекарство, на него оно подействовало успокаивающе.

— Не знаешь, кто это был? — спросила Доминик.

— Понимаешь, как-то не было времени приглядываться.

— Что ему было от нас нужно? — спросил Том.

— Ты хочешь сказать, им, — сухо поправил Арчи, — и, может, ты не заметил, но нужен им был я, а не ты.

— У тебя есть дела, о которых я не знаю? — Том с подозрением посмотрел на Арчи. — Ты никогда еще не попадал в такие переделки.

— Конечно, нет. — В голосе Арчи слышалась обида.

— Вот, например, ты недавно ездил в Америку и так и не сказал мне зачем.

— Да брось, — запротестовал Арчи, — я завязал, ты же знаешь.

— Тогда что ты там делал?

— Говорю тебе: одно к другому не относится. И отстань от меня.

— Хорошо, извини, — Том пожал плечами, — я завелся. Но все равно нам пора уезжать. Не знаю, как ты, но я не собираюсь выяснять, кто эти парни и что им надо. Да и потом, мы узнали все, что хотели.

— Да? — с сомнением спросил Арчи. — Вообще-то мы только и выяснили, что Вайссман и Ламмерс были какими-то тайными рыцарями СС. Еще мы знаем, что они не пожалели денег, чтобы как следует запрятать карту, на которой отмечен маршрут поезда, груженного уворованным у евреев добром.

— Это вам Лаш сказал? — обрадовалась Доминик.

Том вкратце пересказал историю венгерского «золотого» поезда — о том, что он был составлен по приказу Эйхмана, о его ценном грузе, о марш-броске через Европу, о попытках грабежа, предпринятых изменниками из СС, наконец, о том, как возле Брикслега его захватили и обобрали американские войска. Дхутта слушал его, широко раскрыв глаза, вращая в пальцах ручку так яростно, что она превратилась в размытое черное пятно.

— Самое-то главное, что два вагона заранее отцепили, и никто сейчас понятия не имеет, где они и что в них было, — подвел итог Арчи. — Так что не больно-то похоже, что мы так уж много узнали.

— А я думаю по-другому, — медленно, сдерживая улыбку, проговорила Доминик. Что-то в ее голосе заставило Тома спросить:

— Ты что-то нашла, так ведь?

Она кивнула и достала кожаный планшет, в котором была найдена карта.

— Я никак не могла понять, зачем было так прятать эту карту, ведь в ней ничего особо сногсшибательного нет, — начала она, — но потом я поняла, что ведь в ячейке хранилась не только карта, но и вот это.

— Ты права, — кивнул Том.

— На вид это обычный планшет. Сделан в Германии в конце сороковых. Таких, наверное, было несчетное количество.

— Не тяни, Доми, — прервал ее Арчи, — выкладывай, что там у тебя.

— В общем, я целый час трясла его и переворачивала — ничего. А потом заметила это.

— Шов? — Арчи нагнулся и внимательно осмотрел шов. — Он другого цвета.

— Он сделан позднее, чем остальные. Ну и я распорола его и кое-что нашла.

— Еще одну карту? — с энтузиазмом предположил Дхутта, придвигаясь поближе.

— Нет, — она покачала головой, — совсем нет.

Она засунула руку в разрез, вытащила маленькую пластину, похожую на кусочек коричневато-оранжевого пластика, и протянула ее Тому. Внимательно осмотрев, Том молча передал ее Арчи.

— На ней просматривается контур золотого листа, — медленно проговорила Доминик.

— Нет, — замотал головой Арчи, вертя в руках пластинку, — этого не может быть. Не может.

— Почему нет? — выдохнул Том. — Как раз может. Иначе зачем бы орден стал сопровождать этот поезд?

— Господи, — с благоговением и страхом проговорил Арчи, — вы понимаете, что это значит?

— Нет, мистер Арчи, боюсь, что я ничего не понимаю, — вмешался удивленный Дхутта, — объясните мне, пожалуйста.

— Это янтарь, — медленно произнесла Доминик, — драгоценный янтарь.

Том кивнул:

— Ренуик ищет Янтарную комнату.

Глава 46

7 января, 17.26

В комнате было тихо, только из-за стеллажей доносилось приглушенное бормотание телеведущего, комментировавшего соревнования по крикету. Все глаза были устремлены на янтарную пластинку на ладони Арчи. Первым заговорил Дхутта:

— Прошу простить мое невежество, но что такое Янтарная комната?

Том медлил, не зная, что сказать. В самом деле: как описать неописуемое? Какими словами передать драгоценную сущность произведения красоты столь изумительной, что легче было представить, что оно сбывшаяся мечта, плод воображения, а не творение человеческих рук?

— Представьте себе комнату настолько прекрасную, что ее называли восьмым чудом света. Она была изготовлена по заказу Фридриха, императора Пруссии, подарена императору России Петру Великому, а после дополнена императрицей Екатериной Великой. Материалом для нее послужили тонны балтийского янтаря, в то время стоившего в двенадцать раз дороже золота и выдержанного в меде, коньяке и льняном масле, а потом оправленного в панели с прослойками золота и серебра. Девятьсот двадцать шесть квадратных футов панелей, украшенных бриллиантами, изумрудами, яшмой, ониксом и рубинами. А теперь представьте себе, что все это исчезло.

— Исчезло? — недоумевающе переспросил Дхутта.

— Нацисты вывезли комнату из дворца в 1941 году и установили в замке Кенигсберга. В 1945-м из страха, что вот-вот город начнут бомбить англичане, комнату разобрали.

— А потом она исчезла, — подал голос Арчи. — Ни слуху ни духу. У нас, может быть, первая зацепка за все время.

— Ты правда думаешь, что она была в том поезде? — ликующе спросила Доминик. — Настоящая Янтарная комната?

— Очень может быть, — с готовностью отозвался Том, — это был один из величайших шедевров мирового искусства стоимостью в несколько сотен миллионов долларов. Что может быть более достойным объектом, чтобы для его охраны Гиммлер выделил самых приближенных к себе людей? Ради чего еще они пошли бы на такие ухищрения?

— Наверное, поэтому твой отец так искал картину Биляка. Помнишь, с каким восхищением он всегда говорил о Янтарной комнате и как ему хотелось, чтобы она нашлась? — Том кивнул, соглашаясь с Доминик. — Он говорил, что портрет — это ключ. Может, он считал, что это ключ к местонахождению поезда.

— Если портрет у Ренуика, нам с ним не тягаться, — угрюмо сказал Арчи.

— Вряд ли он у него, — заметил Том. — Иначе он никогда не подкинул бы мне руку Вайссмана и картину. Он в тупике и хочет, чтобы мы сами сложили два неизвестных, а он…

— Что ты сказал? — Глаза Доминик сузились, на лбу пролегла морщина.

— Я сказал, что зачем ему еще подкидывать мне руку, если он…

— Нет. Про два неизвестных.

— Какие еще два неизвестных?

— Ты сказал «сложили два неизвестных», так?

— Кончай темнить, Доми, — взорвался Арчи.

Она не ответила. Прищелкивая языком от нетерпения, прошла в дальнюю комнату и сняла со стены карту.

— Давайте-ка положим ее на пол, — сказала она и подала карту удивленному Тому, который молча подчинился.

— Я все думала, зачем здесь эти дырочки, — проговорила она, едва дыша от охватившего ее волнения.

— Какие еще дырочки? — спросил Арчи.

— В картине.

Кусая от возбуждения ногти, она жестом попросила Арчи подать ей картину Биляка.

— Слишком уж они аккуратные. — Она раскатала свиток и приложила его к карте, совместив правый нижний угол. — Дайте-ка мне карандаш.

Дхутта протянул ей один из своих карандашей, которые он всегда носил с собой в кармане рубашки. Крепко сжимая карандаш, она протолкнула грифель в первую дырочку и слегка его покрутила — так, чтобы на карте остался след. Затем она повторила эту процедуру со всеми девятью дырочками и убрала карту чтобы были видны отметки.

— О черт, — воскликнул Арчи, — тот же маршрут.

— Это вы придумали, — она прямо-таки сияла от гордости, — сложили два неизвестных.

Том молча смотрел на карту, не в силах поверить своим глазам. Как и сказал Арчи, все карандашные отметки совпадали с теми названиями городов, возле которых были сделаны секретные записи и про которые Лаш подтвердил, что они составляли маршрут «золотого» поезда.

Все, кроме одной.

Глава 47

Замок Вевельсбург, Вестфалия, Германия

8 января, 02.23

Уже когда они поднимались по холму, стало ясно, что замок Вевельсбург словно парит над туманными, поросшими лесом окрестностями. Большей неожиданностью было узнать, что это единственный треугольный замок в Европе, с массивной круглой башней в северной части и двумя, поменьше, в южной. Все три башни были соединены мощными укрепленными стенами. Но как рассказала им Доминик, когда они мчались в Вестфалию из Цюриха (она перерыла весь Интернет в поисках информации), конструкция замка была далеко не единственной его особенностью.

В 1934-м земля, на которой стоит замок, была взята в столетнюю аренду. Арендатором был Генрих Гиммлер. Согласно его плану, который сразу же начал претворяться в жизнь, замок должен был стать не только центром научных изысканий арийской нации, но и духовным центром СС. Этот замок должен был стать его Камелотом, местом, столь же священным для арийцев, каков был Мариенбург для средневековых тевтонских рыцарей. Каждая комната была оформлена в соответствии со скандинавской историей и мифологией; была даже особая комната, в которой должен был разместиться Священный Грааль, буде таковой отыщется.

В апартаментах самого Гиммлера царил культ короля Генриха I, основателя первого германского рейха, причем себя Гиммлер считал реинкарнацией Генриха. Он даже верил, что однажды ему удастся установить контакт с древним народом, населявшим легендарный остров Туле, — гипотетической погибшей цивилизацией, на обнаружение точного местонахождения которой он затратил немалые суммы и уйму сил и энергии.

Все это было уже знакомо Тому, он то и дело вспоминал рассказ Лаша о человеконенавистнической мистической идеологии, которую Гиммлер прививал СС, стремясь создать нового сверх- и недочеловека. Но было в этой истории еще более мрачное обстоятельство. Поблизости от замка был выстроен концентрационный лагерь (с распорядком, жестоким даже по нацистским меркам), чтобы поставлять рабочую силу для воплощения в жизнь задумок Гиммлера. И хотя замок так и не был по-настоящему достроен, ходили слухи о языческих, даже сатанинских ритуалах, что устраивались меж его мрачных стен.

В эту минуту, словно чтобы оттенить мысли Тома, в просвете между тонкими, похожими на пальцы скелетов ветвями возник дотоле невидимый замок; его окна с массивными средниками мерцали, словно глаза зверя, готового в любую секунду снова нырнуть под сень ветвей, в холодную чащу.

На фоне ночного неба выделялся силуэт церквушки; они обогнули несколько домишек с закрытыми ставнями, и на дорогу упала длинная тень колокольни. Том потушил фары, и оставшуюся сотню ярдов они проехали при лунном свете. Возле старой караулки Арчи нарушил молчание:

— Это явно то место.

Том согласно кивнул. Это явно было то самое место, что и на фотографии картины Биляка из тайника Вайссмана, а также на витраже церкви в Китцбюэле.

— Я думал, ты говорила, что Гиммлер велел его разрушить? — спросил Том.

— Да, — ответила Доминик, — он и попытался это сделать, взорвал его в марте 1945-го. Тогда сгорела большая часть здания, но главные комнаты не пострадали.

— Это какие?

— Церемониальный зал и крипта в северной башне. Остальная часть замка была отстроена заново уже после войны, но эти комнаты остались почти такими же, как были. Штаб-квартира СС.

Арчи и Доминик выжидательно смотрели на Тома.

— А ты уверена, что там никого нет? — спросил он.

— Сейчас там молодежная турбаза и музей, но в это время года там почти никого не бывает. Думаю, до утра там никто не появится.

— А охрана?

— Там есть ночной сторож, но он спит в западном крыле. Если мы будем тихо себя вести, он нас не услышит.

Они вышли из машины. Моросил холодный дождь. Открыв багажник, Том достал два пакета, один протянул Арчи, другой взял себе. Затем повернулся и оглядел стены.

Стены окружал широкий ров — когда-то он представлял собой труднопреодолимое препятствие, а сейчас по берегам его разросся ухоженный сад. К главному входу вел узкий каменный мост, над аркой входа был устроен декоративный эркер — вероятно, позднейшее добавление, уж больно не вязалась с суровым обликом здания его фривольность.

Том перешел через мост и задержался перед внушительными главными воротами — массивной дубовой стеной. Ворота, разумеется, были закрыты. Том немного повозился с встроенной в них узкой дверцей, и спустя несколько секунд примитивный замок раскрылся.

Они вошли в короткий коридорчик со сводчатым потолком и сразу вслед за тем вышли в треугольный внутренний двор. Слабо светили фонари, и, если не считать приглушенного шума дождя, в этом вымощенном булыжником святилище царила всепоглощающая тишина, которую даже ветер не мог — или не решался — потревожить.

Доминик указала на дверной проем в основании северной башни. Тяжелое каменное сооружение нависало над ними, словно грозовая туча, заслоняя ночное небо. Две другие башенки, напротив, готовы были упасть от сильного порыва ветра, и, казалось, не составляло большого труда, поднявшись на цыпочки, заглянуть за их островерхие крыши.

Они подошли к двери в самой вершине треугольника; древние письмена гласили, что здесь некогда была часовня. Дверь была не заперта, они вошли внутрь и сразу же наткнулись на решетку.

Том включил фонарик и посветил им сквозь прутья; сразу за решеткой начинался большой круглый зал. Двенадцать колонн по периметру комнаты поддерживали низенькие арки, изящно обрамлявшие узкие окна. Но его внимание почти сразу же переключилось на пол. В центре зала черным мрамором был выложен ставший знакомым символ: диск, заключенный в две окружности, с исходящими из центра молниеподобными лучами. Черное солнце.

— Это зал, где собирались высшие чины СС, — прошептала Доминик. — Здесь устраивали ритуальные церемонии.

— Здесь все осталось, как было? — прошептал Том, пораженный царившим в зале порядком.

— Почти, — кивнула она, — но его реставрировали.

— Значит, здесь не может быть того, что нам нужно, — твердо сказал Том. — А что ты говорила про крипту?

— Насколько я помню, она прямо под нами. Но вход в нее не из замка.

Она снова повела их во двор, потом через главные ворота (их они аккуратно закрыли за собой) и по мосту, под которым свистел ветер. По левую руку на дно рва вела узкая лестница; там, в основании восточной стены, были две двери.

— Эта, — шепнула она, указывая на правую.

Дверь была заперта; впрочем, на то, чтобы ее открыть, потребовалась пара секунд. Они оказались в коридоре со сводчатым потолком. Доминик помахала фонариком, и они разглядели справа узкую лестницу. Заканчивалась лестница еще одной железной решеткой. Том отпер ее, и они пошли дальше. Перед тем как поспешить за Томом и Арчи, Доминик нащупала на стене выключатель.

Крипта футов двадцати — тридцати в поперечнике была довольно массивным сооружением. Стены ее были сложены из каменных блоков, пол — из отполированного известняка. До сводчатого потолка было футов пятнадцать. В центре зала была круглая, выложенная камнем яма, в которую спускались ступеньки. Посреди ямы виднелось еще одно округлое углубление. Именно там и встал Том, над головой у него была вершина потолка.

— Смотри-ка.

Арчи посветил фонариком на потолок. Там распласталась выложенная камнем свастика.

— Что это за место? — спросил Том.

— Судя по всему, гробница членов СС, — отозвалась Доминик. — Место упокоения в самом центре Вселенной, куда слетались души умерших солдат ордена. — Голос ее звучал глухо, замкнутое пространство не рождало эха, каменные стены поглощали звук, словно губка воду.

— Что это значит? — спросил Том, удивленно оглядываясь. С четырех сторон в толстых стенах было проделано по окошку — узкому, словно печная труба, и уходящему в ночь под острым углом.

— Гиммлер верил, что центр мира не в Иерусалиме, не в Риме и не в Мекке, а здесь, в горах Вестфалии, — объяснила она. — Он собирался построить целый город СС, состоящий из концентрических фортификационных сооружений, казарм и домов, которые, согласно его замыслу, должны были радиально расходиться от того самого места, где ты сейчас стоишь.

Том посмотрел вниз и неуверенно переступил с ноги на ногу.

— А здесь должно было гореть негасимое пламя, — продолжала она, — и, хотя в путеводителе об этом не сказано, теоретически сюда, — она показала на невысокий пьедестал, который Том прежде не заметил, — следовало ставить урны с прахом вождей СС.

Том огляделся и понял, что всего в зале было двенадцать пьедесталов, распределенных по окружности с равными промежутками.

— Очевидно, члены ордена желали сохранить связующее их единство и после смерти.

— Здесь и начнем искать, — твердо произнес Том, топнув по каменному полу. — Вот здесь, где должен был горсть огонь. Прямо под свастикой. В самом центре их мира.

Глава 48

8 января, 02.51

Присев на корточки, Том и Арчи пытались поддеть стамеской каменные плиты, уложенные в центре зала. Это была мучительная, кропотливая работа, деревянная рукоятка молотка вскоре намокла и стала скользкой, как ни пытались они защитить руки двойным слоем резины, вибрирующая стамеска колола пальцы. Внезапно острие стамески провалилось в щель, звук металла, долбящего камень, уступил место другому, неожиданному, звуку.

— Там какая-то железка, — обрадовался Арчи.

Они вынули один камень и принялись обрабатывать соседние. Наконец они расчистили довольно большое пространство, и их взорам предстала металлическая плита площадью около трех футов и толщиной в полдюйма.

— Вот, возьми. — Доминик протянула Тому длинную кирку, которую они также принесли с собой. Том поддел ею плиту и, орудуя как рычагом, оторвал ее от пола. Хватило нескольких дюймов, чтобы Арчи смог подхватить ее и, поднатужившись, поставить на ребро. Он толкнул плиту, и она со страшным грохотом повалилась на пол, подняв облако пыли. Из разверзшейся темной ямы медленно поползло ужасающее зловоние.

Опустившись на четвереньки, они принялись вглядываться во мрак, зажимая рты руками в безнадежной попытке оградиться от распространяющейся вокруг них вони. Черное зияющее ничто — вот все, что они увидели, и некоторое время они не могли вымолвить ни слова.

— Это оно — то, что мы и искали, — наконец сказал Том, — я иду туда.

Он встал, обвязался веревкой, взял в зубы фонарик и принялся спускаться в вонючую пустоту, стараясь контролировать скорость спуска, пережимая веревку ногами.

Пол был, судя по всему, сделан из какого-то белого камня, хотя в центре помещался темный диск, и на него-то он и должен был спуститься. Лишь когда его ноги — совсем неожиданно — коснулись диска, Том понял, что стоит на большом столе. Он отпустил веревку и включил фонарик.

Стол был сделан из дерева, вокруг него стояло двенадцать дубовых кресел с высокими спинками, каждая украшена потускневшей серебряной пластинкой, на которой были выгравированы герб и имя.

Но внимание Тома привлекли не кресла, а их неподвижные осклабившиеся хозяева. Ибо вокруг стола в полном парадном облачении СС, словно гости на празднике в честь Страшного суда, сидели двенадцать скелетов.

Затаив дыхание, он скользнул лучом фонарика по их блистающим медалям и орденским ленточкам, провел по плечу и задержался на левом обшлаге, где — он знал это — была узорчатая вставка.

Золотые буквы на черной ткани не оставляли никаких сомнений. Перед ним был орден «Мертвая голова».

Глава 49

Отель «Три короля», Цюрих

02.51

— Вот она, прошу любить и жаловать. — Лаш кивнул на деревянный ящик размером с футляр для пишущей машинки. — До вас я продал только одну такую. Несколько лет назад. Помнится, это был какой-то русский коллекционер.

— А дополнительные детали? — Голос был мягкий, певучий, навевающий мысли о влажном, сонном вечере на крылечке где-нибудь в Северной Каролине или Луизиане.

— Они уже установлены, хотя завершающую настройку вам, конечно, придется делать самому, мистер… Простите, запамятовал, как ваше имя. — Благотворный эффект от переливания крови подходил к концу, и Лаш начинал чувствовать себя усталым и, пожалуй, не мог сосредоточиться так, как следовало бы во время такой беседы. Принимая во внимание поздний час, это было и неудивительно, но ему позвонили и предупредили, что к нему придет покупатель и что свидетелей их встречи быть не должно.

— Фостер. Кайл Фостер.

Это был крупный, сильный на вид мужчина, с густой бородой и всклокоченными светло-русыми волосами; его серые, стального оттенка глаза смотрели пристально и внимательно. Опасный человек, интуитивно ощутил Лаш.

— Как все прошло? Были проблемы?

— Ничего особенного. У меня свои связи. Есть люди, которым можно поручить подобную работу, — надежные, осмотрительные, неболтливые. К тому же никто не подумает, что я могу быть с ними как-то связан.

— Вы говорите о «Сынах американской свободы»? — с улыбкой сказал Фостер.

— Откуда вы знаете? — с удивлением и одновременно с недовольством спросил Лаш. С удивлением — потому что они знали, и с недовольством — потому что это означало, что они за ним следили. Что они ему не доверяли.

— Мой хозяин, как вам известно, не любит неожиданностей. Как только он узнал, что ваш человек… Блонди — так, кажется? — Лаш закивал. — Как только он узнал, что Блонди получил то, что ему было нужно, — Фостер покровительственно похлопал по деревянному боку ящика, — и направляется к вам, он попросил меня поехать и… встретиться с вашими людьми.

Сделанная Фостером пауза намекала на некий темный подтекст этого, казалось бы, невинного замечания. И подтекст этот мог быть только один. Но Лаш, надеясь, что интуиция его не обманывает, все же задал вертевшийся на языке вопрос:

— Встретиться с моими людьми? Что это значит?

— Думаю, вы знаете, что это значит.

— Всех? — прохрипел Лаш, чувствуя, что задыхается. — Но зачем?

— Ненужные свидетели. — Фостер вынул из кармана девятимиллиметровый пистолете глушителем. — Поэтому я здесь.

Лаш встретился глазами с Фостером, увидел его холодный, немигающий взгляд, наведенное на него дуло и медленно кивнул.

— Полагаю, у меня нет возможности для маневра? — спокойно и деловито проговорил Лаш. Он достаточно много повидал в жизни, чтобы понимать, что ни мольбы, ни вспышки бессильной ярости не возымеют действия. — И нет такой суммы, которая убедила бы вас убрать пистолет и покинуть мой дом?

Фостер еле заметно улыбнулся:

— Тогда я буду покойник, а не вы.

— Понимаю.

Повисло молчание.

— Но мой хозяин поручил мне сделать вам одно предложение.

— Какое? — с затеплившейся надеждой спросил Лаш.

— Вы можете выбрать.

— Выбрать? — нахмурился Лаш. — Выбрать что?

Фостер пожал плечами и мотнул головой в сторону наполнявшего комнату оружия:

— Как вы умрете.

Лаш сокрушенно покачал головой. Дурак он, что ожидал чего-то большего. Но даже это было снисхождением. Снисхождением, которое Лаш ценил, потому что оно давало ему возможность принять участие в собственной смерти и было — он это понимал — продиктовано желанием смягчить тяжесть приговора, а не усугубить ее. Забавно, но он и впрямь это оценил.

— Скажите вашему хозяину… что я благодарю его.

Лаш развернул кресло, выехал из-за стола и медленно покатил вдоль прозрачных витрин у левой стены кабинета, оценивая их содержимое. Фостер шел за ним, не опуская пистолет, звук его шагов напоминал монотонный, суровый барабанный бой, под который подводят к гильотине осужденного на казнь.

Лаш переводил взгляд с одного оружия на другое, взвешивая их достоинства. Вот кривой нож гуркского стрелка, павшего во время индийского восстания 1857 года. Искривленное лезвие тщательно закрыто, ибо, по преданию, ни один гуркский нож не может увидеть свет без того, чтобы пролилась кровь.

А вот изящный дуэльный пистолет, из которого стрелял в 1137 году на Черной речке русский поэт Александр Пушкин. Он тогда стремился защитить честь своей жены от назойливых знаков внимания блестящего офицера. На той дуэли он получил тяжелое ранение, от которого и скончался несколькими днями позже, и вся Россия тогда погрузилась в траур.

Был там даже «винчестер» М-1873 — винтовка, сочетавшая непреклонную точность выстрела с высокой надежностью эксплуатации, в результате чего она и стала неким архетипом — винтовкой, которая покорила Запад. Экземпляры, имевшиеся в коллекции Лаша, были особенно редкими: эксперты по баллистике признали в них две из восьми винтовок, которыми были вооружены индейцы в битве при Бигхорне в 1876 году.

Но Лаш не стал задерживаться возле этих экспонатов: его коляска подкатила к доспехам самурая. У ног самурая лежали два меча. Теперь он знал, что выберет, другого пути у него нет.

— Самураи носили два меча, — негромко проговорил он, затылком чувствуя, что Фостер стоит прямо у него за спиной. — Катана и Вакизаши. — Он указал на длинный меч, потом на короткий. — Они были символом высокого социального положения и гордости и вместе со Священным зеркалом и Яшмовым ожерельем входили в триаду наиболее почитаемых святынь Японии.

— Они старые? — безо всякого интереса спросил Фостер.

— Эпоха Эдо. Примерно 1795 год. Старые, да, но не такие, как доспехи.

— И вы выбираете это? — скептически спросил Фостер, становясь вровень с Лашем.

Лаш кивнул.

— Ладно. — Фостер нагнулся к мечам и вопросительно посмотрел на Лаша, чтобы тот дал ему знак, какой из них выбрать. Однако Лаш только улыбнулся.

— Вы слышали о Бусидо?

— Нет. — В голосе Фостера послышалось раздражение, он явно предпочел бы поскорее закончить эту игру, но Лаш этого не заметил.

— Бусидо — это путь воина, кодекс чести самураев. Он учит: чтобы сохранить лицо, самурай может совершить сепуку — ритуальное самоубийство.

— Вы что, хотите сделать это сами? — встревожился Фостер, словно это пожелание выходило за рамки его полномочий. — Вы уверены?

— Совершенно уверен. Вы будете мой Кайшакунин, Посланник смерти. Вам следует взять оба меча.

Пожав плечами, Фостер снял с постамента из эбенового дерева оба меча и вновь пошел за Лашем, который покатил через всю комнату к пушке.

— По правилам на мне должно было быть надето белое кимоно, а прямо передо мной должен был стоять поднос с особой японской бумагой, чашкой саке и ножом танто, хотя, думается мне, одного меча Вакизаши будет достаточно. Я бы осушил чашку двумя глотками: меньше или больше считалось бы дурным тоном, а потом написал бы приличествующее случаю стихотворение в стиле вака. Наконец, я бы взял в руки меч, — он выхватил у Фостера короткий меч и сбросил черные лакированные ножны, — и приставил бы его к животу, вот сюда. — Он распустил полы рубашки и прижал кончик меча к мягкому, обрюзглому старческому животу, пониже сердца. — Когда я буду готов, я воткну меч в живот и сделаю разрез слева направо.

Фостер уже снял ножны с длинного меча и чувствовал в руке его тяжесть; стоя за спиной Лаша, он нетерпеливо постукивал ногой.

— Теперь ваша очередь, — продолжал Лаш, — мой Кайшакунин подойдет и обезглавит меня. Это делается на случай, если…

Но ему не дали договорить. Блеснув, взметнулось лезвие, и голова Лаша покатилась на пол.

— Ты слишком много болтаешь, старик, — пробормотал Фостер.

Глава 50

Замок Вевельсбург, Вестфалия, Германия

8 января, 03.23

— Они здесь, — закричал Том и, спрыгнув со стола между двумя скелетами, пошел по кругу, освещая мертвецов фонариком. У нескольких из них головы упали на пол, но большинство сохранилось в целости: белые черепа венчали фуражки, пустые глазницы, казалось, следили за каждым движением Тома, словно то были ряженые с загробного карнавала. — Они все здесь, — прошептал он, не зная, радоваться ему или ужасаться.

— Кто? — закричал сверху Арчи.

— Орден! — Он заметил дырочку в виске одного из черепов, потом у второго, третьего… увидел валявшийся на полу возле одного из стульев пистолет. — Похоже, они застрелились… договорились застрелиться.

— Я сейчас, — крикнул Арчи, и спустя несколько секунд его крупная фигура на мгновение заслонила светлое пятно в потолке, он скользнул по веревке и приземлился в центре стола.

— С ума сойти! — вскрикнул Арчи, когда его фонарик выхватил из темноты ухмыляющиеся скелеты. В спинки кресел над их головами были врезаны серебряные пластинки. — Я-то думал, ты шутишь, — потрясенно проговорил он. — Не думал, что такое может быть, но жмуриками они еще гаже, чем вживую. Собрались тут, словно двенадцать апостолов на тайную вечерю. И как будто бы нас поджидали.

— Нас или кого-то еще, — кивнул Том. — Похоже, что они спустились сюда, велели кому-то наверху опустить плиту, а потом нажали курок.

— И сдохли куда более легко и приятно, чем те, кого они сами отправили на смерть, — желчно проговорил Арчи. — И почему с такими вот мерзавцами всегда так? — Он спрыгнул на пол и с отвращением потряс головой. — Нашел еще что-нибудь?

— Нет пока. Надо осмотреться. Здесь наверняка что-то есть, иначе зачем Ламмерсу и Вайссману надо было держать это в таком секрете?

— Нужна моя помощь? — Позади них на стол бесшумно опустилась Доминик, в руках у нее был большой фонарь.

— А я думал, ты прикрываешь наш тыл, — упрекнул ее Том.

— Я и прикрываю. Только здесь. О Господи! — Она увидела мертвецов, и ее рука рефлекторно взметнулась ко рту. — Я и не знала… — пробормотала она, бледнея и содрогаясь, словно ее вот-вот вырвет.

— Не смотри на них, — Том помог ей спуститься на пол и поставил фонарь на середину стола, — представь, что их нет.

Она кивнула и крепко сжала его руку.

Не обращая внимания на безмолвных хозяев зала, они принялись осматривать помещение. Оно было примерно тридцати футов в поперечнике, стены были слегка закруглены, словно они попали в большой каменный бочонок. Хватило беглого осмотра, чтобы убедиться, что попасть сюда можно лишь через отверстие в потолке: никаких намеков на дверь в комнате не было. Наконец они снова сошлись в центре комнаты.

— Нет здесь ничего, — объявил Арчи, недовольно посветив вокруг себя фонариком.

— Похоже на то, — кивнул Том, — но мы еще не все осмотрели.

— Мертвецы, — прошептала Доминик, — ты ведь их имеешь в виду, да?

— Да, но этим я займусь сам, — ответил Том.

— Нет, этим займусь я, — медленно проговорила Доминик.

— Знаешь, мне кажется…

— Я сама, — настаивала она, — я хочу сама.

— Точно хочешь? — спросил Арчи. — Вряд ли это тебе…

— Послушайте, ребята, я ваш компаньон или нет?

— Конечно, ты наш компаньон, — уверенно подтвердил Том.

— Значит, я должна быть готова к тому, что приходится перевозить отрезанные руки и обыскивать мертвецов, так? — Она решительно передернула плечами. — Да и раз уж я умею управляться с вами двумя, мне ли бояться каких-то там скелетов? — Она храбро улыбнулась, но Том уловил нотку неуверенности в ее голосе. Но раз уж она решила что-то кому-то доказать, он не станет ей мешать.

К тому же ему нравился ее боевой задор.

— Они в твоем распоряжении.

— Как думаешь, с какого мне начать? — Она медленно подошла к столу.

— Сама решай.

Она сосредоточенно нахмурилась и медленно пошла вокруг стола. Свет фонаря создавал причудливую игру света и тени, лица мертвецов, казалось, оживали, в их пустых глазницах, в оскаленных ртах виделось какое-то движение, словно они готовились пробудиться от долгого забытья.

К чести Доминик надо сказать, что ее отнюдь не взволновала такая ужасающая перспектива. Она остановилась за спинкой одного из кресел.

— Вот этот.

— Почему этот? — с любопытством спросил Арчи. Избранный ею скелет отличался от других разве что какой-то жутковатой комичностью: нижняя челюсть упала на колени, фуражка залихватски съехала на один глаз.

— Посмотри на стол.

Том посмотрел туда, куда она указывала фонариком, и только тогда заметил, что столешница поделена на двенадцать секторов — у каждого рыцаря свой. И каждый сектор был выложен особой породой дерева.

— Дуб, орех, береза, — перечисляла она, передвигая по столу луч фонарика, — вяз, вишня, тик, красное дерево. — Она направила луч на столешницу прямо перед собой. — У каждого рыцаря своя порода дерева. Кроме этого. У него — янтарь.

— Стоит попробовать, — согласился Арчи.

Она решительно сжала челюсти, храбро расстегнула на мертвеце китель — две серебряные пуговицы остались у нее в руках, — проверила все карманы. Ничего.

— Может, на шее? — предположил Том. — Может, он носил что-нибудь на шнурке?

Стараясь не приближать к мертвецу лицо, она расстегнула ему рубашку — ткань липла к ребрам, где сначала сгнила, а потом и высохла плоть. Но и там ничего не было — лишь пустая полость и остатки сердца, упавшего на стул и высохшего, словно гигантская слива.

Со вздохом облегчения она отступила на шаг и случайно задела одну из рук скелета. От несильного толчка череп у него упал с плеч и покатился под стол. Доминик взвизгнула и бросилась к Тому.

— П-прости, пожалуйста.

— Ты молодец, — улыбнулся он.

Она благодарно улыбнулась и вновь повернулась к столу.

— Я, наверное, ошиблась.

— Может, и нет, — задумчиво проговорил Том. Он переводил луч фонарика с одного мертвеца на другого, сравнивал каждого с соседом и размышлял о том, где может находиться недостающая часть головоломки. Вдруг что-то блеснуло, и он догадался:

— Медали! Посмотрите на их медали!

Арчи подошел и взглянул на увешанный орденами китель, который расстегнула Доминик. Потом кивнул:

— У него рыцарский крест.

Он вытянул из-под воротника орден на красно-черно-белой ленточке.

— У этого тоже на реверсе рисунок?

Арчи перевернул крест.

— Да! — закричал он.

— Дом, а те два у тебя с собой?

Она кивнула и вынула ордена из кармана куртки. Они выложили на стол все три креста.

— Они должны что-то значить, — проговорил Том. — Все в целом должно что-то значить.

— Может, это картинка, — предположила Доминик, — может быть, их надо сложить вместе?

Она схватила кресты и принялась двигать их по столу, стараясь уловить какую-нибудь последовательность.

Однако ничего не получалось, и после двадцати минут, когда все мыслимые варианты были уже испробованы, Том начал думать, что, возможно, стоит поискать что-нибудь еще. И тут вдруг она прищелкнула пальцами:

— Ну конечно!

— Что — конечно?

— Она трехмерная!

— Что трехмерное?

— Картинка. Кресты. Их нужно не класть рядышком, как в обычном пазле, а положить друг на друга.

Она схватила один крест, положила на второй и повертела, следя, не обозначится ли рисунок. Ничего не увидев, она попробовала сделать то же самое, поменяв один из крестов, а потом — поменяв и другой. Наконец она распрямилась, на губах ее играла улыбка.

— Вот посмотрите-ка.

Она положила один крест на другой и повернула его влево. Отметки, казалось, совпали. Потом она взяла последний орден и, положив его на два других, слегка повернула вправо. Как только она отняла руку, стал виден рисунок, заметный, только если смотреть на него сверху. Два изящных перекрещенных ключа.

— Ключи Святого Петра, — выдохнул Том.

— Святого Петра? Как в Риме?

— Может быть. — Он посмотрел на серебряную табличку, украшавшую спинку кресла мертвеца, у которого они нашли последний крест. На ней был выгравирован герб: двуглавый орел со скипетром и державой. — Посмотрите-ка, — показал Том, — это похоже на герб императорской династии Романовых. Какое он может иметь отношение к Риму и вообще СС?

Глаза Арчи сузились.

— Так, может, это не Рим, а другой город. Город в России.

— Санкт-Петербург? — кивнул Том. — Может, и так.

— Да, но посмотрите-ка на имя, — показала на табличку Доминик, — Симеон. Оно не немецкое. Да и не русское, если уж на то пошло.

— Ты права, это довольно странно, — нахмурился Том.

— Я знаю только святого Симеона, — пожала плечами Доминик.

— И кто он был такой?

— Отшельник. Жил в пятом веке до Рождества Христова, тридцать лет провел на шестидесятифутовой колонне близ Алеппо в Сирии, — объяснила она. — Не понимаю, в чем тут…

— Отшельник, — улыбнулся Арчи. — Ты гений, Доминик.

— Да?

— Ты молодчина.

— С чего вдруг?

— Да ведь единственное место на земле, где отшельник стережет произведения искусства, находится в Санкт-Петербурге. И называется оно Эрмитаж[10].