Чёрное Солнце Таши Лунпо

Вена, 28 ноября

Кубики льда в стакане шелестели и трещали, когда Вайгерт лил на них «Cardhu». Солод в его самой благородной форме, не в смеси и уже целой дюжины лет выдержки. Вода жизни из окутанной туманом Северной Шотландии. Свет лампы для чтения переламывался светлым коричневым цветом виски, молочным белым цветом кубиков льда, которые отдавали последнюю зрелость ее двенадцатилетней истории, и шлифовке хрустального бокала.

Вайгерт легко стряхнул бокал, так что кубики льда ударились о его стенки, и сделал большой глоток. Приятное тепло струилось по его телу, в то время как его пальцы, державшие бокал, оставались прохладными. Огонь и лед. Две силы, элементарные противоположности которых в хрустальном бокале шли на превосходную коалицию, связывались, чтобы родить что-то новое.

Чтобы сделать гармонию еще совершенней, звуки шотландских волынок наполняли комнату их колебаниями, отправляя из далекого прошлого в современность свои послания.

На письменном столе перед собой Вайгерт разложил все, что было связано с его историей. И то, что за прошедшее время она стала в полной мере действительно его историей, в этом больше не было сомнений.

Слева сверху лежала раскрытой книга Пьера Мартена – как раз на той странице, где был отображен знак, который неугасимо выжег себя в мыслях Вайгерта, так же как это случилось со лбом жертв. На книге, наполовину закрывая черное солнце на полу зала замка Вевельсбург, лежали оба серебристых сверкающих диска. Вопреки неоднократным попыткам он не смог вырвать у них содержание, которое они скрывали. Они сопротивлялись каждой попытке и предпочли сохранять свою тайну.

Справа лежали три стопки с газетными вырезками и отпечатанными информационными сообщениями. Стопка для Бернхарда Фолькера, убитого президента Европейского центрального банка, вторая для Джона Гринспэна, члена Совета Безопасности ООН, которого постигла та же судьба, что и Фолькера. Третий со-держал материал об Исламском народном фронте. Вайгерт знал содержание трех стопок почти наизусть.

Перед ним, аккуратно рядом, лежали два листка. На одном стихотворение, которое он нашел в своей машине, на другом короткие заметки о том, что Мартен сообщил ему, прежде чем умер.

Это было все, что у него было. Вайгерт откинулся назад и зажег сигарету. Ее дым поднимался вверх и смешивался со звуками волынок.

Десять дней уже прошло, с тех пор как он оказался единственным журналистом, кто видел труп Фолькера. И как раз в этой функции – как журналист – он писал об этом. Но все же, что-то изменилось за эти десять дней. Вайгерт из наблюдателя превратился в наблюдаемого, из постороннего во впутанного.

Первые два убийства Фолькера и Гринспэна оставили Вайгерта безучастным. Покушения на политиков происходили всегда. Это был как бы профессиональный риск этой касты. СМИ сообщали об этом, не больше и не меньше.

Но найти двух старых людей, одну висящую мертвой у потолка, другого ужасно избитого и при последнем издыхании, это было что-то другое. Это проникло в него гораздо глубже, и не только потому, что это, возможно, могло стоить ему его работы.

Еще раз затянуться сигаретой, еще раз глотнуть виски. Стоить его работы... Было ли это на самом деле так уж плохо? Что он уже делал до сих пор? Писал о событиях, которые инициировали другие. Раздувал слабоумные высказывания политиков, так как они хорошо смотрелись в заголовках. Переписывал информационные сообщения, напечатанные другими журналистами на компьютерах в тысячах километров от него. И время от времени комментарии, только не сильно отклонявшиеся от линии «Листка», так как иначе их бы переписали. Нет, он никогда не продавался, нет, но и не боролся за что-то действительно. Да и за что бороться? В обществе, единственной общепризнанной ценностью было благосостояние для всех, не было ничего, за что стоило бы бороться.

Многие из его знакомых завидовали ему из-за его профессии. Все же, он всегда был там, где что-то происходило. Он говорил с министрами, путешествовал с президентами, слышал иногда стрельбу революций. Да, он был там, присутствовал, но не больше. Действовать самому – этого он не делал. Было бы не-верно думать что-то в этом роде. Он только письменно излагал действия других.

И из этого снова в большинстве случаев только то, о чем хотели, чтобы оно по-явилось на бумаге.

Редко Вайгерт находил время и спокойствие, чтобы так анализировать свою ситуацию. Снова и снова одно событие сменяло другое, одна статья следующую. Нет ничего более старого, чем вчерашняя газета. Только очень, очень редко спрашивал он себя, какой смысл был спускать такое информационное стаккато на людей. Что могли, что они хотели бы делать с этим?

Время больших политических движений миновало. Там, где когда-то люди ради своих идей выходили на улицы, сегодня маленькая каста бесцветных бюрократов управляла валовыми социальными продуктами. Подавляющее большинство набивало себе животы. И СМИ поставляли театральную кулису для псевдособытий – хлеб и зрелища. Они имитировали движение, где его не было. Они разрабатывали спорные моменты, которые таковыми не являлись. Они принимали всерьез то, над чем можно было лишь покачать головой, собственно, в лучшем случае.

Для немногих действительно заинтересованных граждан так, по меньшей мере, поддерживалось впечатление, что политика еще есть, что история еще не окончилась полностью. Так они твердо поддерживали свою веру в то, что они могли участвовать своим голосом, хотя они давно отдали его в двойное значение этого слова.

У Вайгерта не было никаких иллюзий о том, что он был частью этой системы. Колесико в гигантской машине. Он еще не презирал себя за это, но уже давно начал критиковать свою роль.

«Изменить что-то» – этого он хотел, когда свежий и полный жажды деятельности начал работать в «Листке». Через несколько месяцев ему стало ясно, что газета ничего не могла изменить, и уж тем более – отдельный журналист. Максимум – какие-то косметические изменения. Союз демократии и благосостояния проглатывал общественные противоречия и конфликты как черная дыра. Все обсуждалось так долго, пока ничего от этого уже не оставалось.

Иногда изменялись – не в последнюю очередь благодаря средствам массовой информации – лица в верхушке, но это было подобно тому, как если бы из муравейника похитили одного муравья. На короткий срок волнение и беспокойство, но потом тут же на его месте появился бы другой муравей. Муравейник оставался. Бизнес как обычно.

Действительно ли он так много потеряет? Когда он всерьез размышлял об этом, то думал, что, пожалуй, нет. Но что могло бы быть после возможного увольнения? Была ли у него альтернатива его нынешней работе?

Он мог примириться с тем, что его деятельность в «Листке» подойдет к концу. Но он должен был платить за жилье, должен был есть, а также он вовсе не склонен был отказываться от других удобств жизни. Вбивал ли он свои строки в компьютер для «Листка» или делал ли он это для другой газеты, шел ли он на любое предприятие или таскал где-то мешки, это было безразлично. Система оставалась, она держала его в зависимости. У нее под рукой были самое боль-шее разные другие нюансы того же плена.

Вероятно, только Филлигер поступил правильно. Но он смог сделать это только потому, что он раньше сам участвовал в игре. Потому что без денег это не было бы выходом. Филлигер... Вот оно, решение! Черт побери, почему он сразу не вспомнил? Вот кто мог бы умудриться выманить у блестящих дисков их тайну.

У его друга было несколько хобби, которые не лишены были некоторых странностей. Одно время он тренировался в искусстве фехтования на мечах и стал специалистом по средневековому оружию. Потом он занялся теорией хаоса, просто так. Вайгерт в этом ничего не понимал, вопреки многочисленным попыт-кам Филлигера посвятить его в тайны беспорядка.

После теории хаоса он дошел, наконец, до занятий шифровальными системами. Он был просто очарован возможностью образовывать рациональные слова из бессмысленно появляющихся комбинаций букв и чисел. Он всегда называл это «семантическими трансформациями» и как вор радовался, когда порой посылал Вайгерту зашифрованный «пивной талон» – если Вайгерт расшифровал бы послание, то Филлигер угостил бы его пивом. Иногда Вайгерт ломал себе голову над этим, но только однажды он умудрился вскрыть закодированный Филлигером текст. Он наслаждался этим триумфом, пока Филлигер не открыл ему, что это был один из самых примитивных видов кодирования, которым учат даже мальчишек-скаутов. Иногда Вайгерт думал, что Филлигер псих. Но для этого он был слишком умен. Он был, пожалуй, немного капризен, даже если по нему это едва ли можно было заметить.

Вайгерт должен был побудить Филлигера заняться двумя компакт-дисками. Во-первых, он был компьютерным специалистом и, во-вторых, он был помешан на шифрах. Это было шансом. Но Филлигер сидел в Норвегии. Вайгерт посмотрел на часы: полчаса после полуночи. Он решил отложить свой звонок.

Диски были самым понятным и близким следом, который у него был. Нужно сначала пройти по нему. Вероятно, их содержание смогло бы освободить его от клещей, в которых он очутился. Только тогда он решил бы, что ему делать с его вторым следом: Карл Штайнер и Ташилунпо.