Петр Простоватый

Прозвище «Простоватый» носил один из французских королей, но с куда большими основаниями его можно отнести к императору Петру III, внуку Петра Великого и мужу Екатерины II. Быть может, его даже следовало бы назвать простодырым — есть в русском языке такое грубоватое словцо, обозначающее человека непрактичного, житейски негибкого и немного наивного. При этом интеллектуальные и моральные качества фигуранта могут не вызывать никаких нареканий. Ваш покорный слуга в школьные годы однажды удостоился подобной аттестации за прямоту и редкое простодушие, граничащее с житейским идиотизмом, причем учительница, что характерно, не вкладывала в эту характеристику оскорбительного оттенка.

Петру III очень не повезло в отечественной историографии. Пожалуй, ни на одного российского самодержца не возвели столько несправедливых обвинений. И современники, и потомки отзывались о нем крайне нелестно, изощряясь кто во что горазд. Чего ему только не ставили в вину! Говорили, что он предал интересы России, что хочет извести веру православную и обрить попов на манер лютеран, что терпеть не может все русское, что он запойный пьяница, полнейшее ничтожество и чуть ли не слабоумен. Каноническая версия охотно подхватила эти расхожие басни, и неприглядный портрет императора Петра Федоровича был готов: русофоб, алкоголик, моральный урод и законченный бездельник на троне. Между тем этот «слабоумный алкоголик» за полгода своего царствования упразднил жуткую Тайную канцелярию (а Екатерина, придя к власти, возродила сие милое учреждение под названием Тайной экспедиции), объявил свободу вероисповедания (Екатерина отменила этот указ), перестал преследовать старообрядцев (при Екатерине гонения на них возобновились с прежней силой), разрешил дворянам беспрепятственно выезжать за границу (после смерти Петра «железный занавес» был опущен вновь) и издал указ об освобождении всех монастырских крепостных. Между прочим, знаменитый закон «О вольности дворянской», приписываемый Екатерине II, тоже дело рук Петра. И это еще далеко не полный перечень деяний Петра Федоровича. Вопрос о том, каким образом «прусский солдафон» и «тупица из тупиц» умудрился успеть так много за столь короткий срок, официальная история предпочитает оставлять без ответа.

Поэтому, на наш взгляд, необходимо беспристрастно разобраться в непростых обстоятельствах недолгого царствования Петра III. Иногда приходится слышать, что Петр Федорович не имел ровным счетом никакого отношения к своим указам и распоряжениям, а просто-напросто визировал законопроекты, ложившиеся на его стол стараниями ближайшего окружения, вроде Воронцовых и Шуваловых, которые, спасая лицо государя и свое собственное положение, хотели царскими милостями упрочить популярность императора. Это мнение разделял даже такой выдающийся российский историк, как В. О. Ключевский. Сразу же следует сказать, что подобная точка зрения не выдерживает самой элементарной критики хотя бы уже потому, что после смерти Петра все советчики разом провалились в небытие, а Екатерина проводила в жизнь многое из намеченного Петром, присвоив себе, разумеется, авторство. Ближний круг моментально оказался в тени и уже не дерзал указывать государыне императрице. Мы уже не говорим о том, что сохранилось достаточно документов, однозначно свидетельствующих, что не кто иной, как Петр Федорович собственной персоной, принимал важнейшие решения по переустройству государственной жизни России.

Вообще-то ушаты черной краски, от души выплеснутые на Петра, не должны нас особенно удивлять. Это старая добрая российская традиция, идущая едва ли не от Рюрика: смешать с дерьмом любые мало-мальски значимые достижения своих предшественников. Впрочем, судите сами: Елизавета Петровна не нашла ни единого доброго слова для десятилетнего правления Анны Иоанновны, Петр III стал искоренять все елизаветинское, Екатерина II вымазала грязью с головы до ног супруга, убитого по ее же приказу, Павел пустил побоку екатерининские реформы, а Александр, в начале XIX века, разделал под орех Павла. Историю переписывали столько раз и с таким упоением, что разобраться, где черное, а где белое, зачастую весьма нелегко. Поэтому апелляция к мнению современников настоятельно требует критической проверки буквально на каждом шагу.

Тот же В. О. Ключевский, ссылаясь на Екатерину и Андрея Болотова, отставного офицера, ученого и писателя, повествует о неприглядном поведении Петра как о безусловном и надежно установленном факте. Побудительные мотивы Екатерины в данном случае предельно ясны, поскольку она является автором и вдохновителем дворцового переворота, отрешившего Петра III от власти. Спрашивается, с какой такой стати эта неглупая и практичная женщина будет расписывать достоинства своего нелюбимого супруга? Княгиня Дашкова — сподвижница Екатерины по перевороту и вдобавок крестная дочь Петра III (ее родная сестра, Елизавета Воронцова, была петровской любовницей, чего княгиня решительно не одобряла, так что личные мотивы и здесь налицо). Что же касается Андрея Болотова, то он был хорошим приятелем Григория Орлова, фаворита Екатерины II, принявшего самое непосредственное участие в устранении Петра. Скажите на милость, уважаемые читатели, разве можно при таком раскладе рассчитывать на честные мемуары? А между тем воспоминания этой троицы лежат в основе легенды о «скудоумном ничтожестве» и «прусском холуе». Современные историки, подхватывая эту версию, напрочь забывают о других свидетельствах. А поскольку сплошь и рядом свидетельствуют люди далеко не последние, невольно закрадывается впечатление, что делается сие совершенно сознательно. К счастью, сохранились и другие оценки, прямо противоположные. Например, весьма высоко оценивали деятельность Петра III такие видные представители российской культуры, как историк В. Н. Татищев и М. В. Ломоносов, а Н. М. Карамзин в 1797 году и вовсе заявлял прямее некуда: «Обманутая Европа все это время судила об этом государе со слов его смертельных врагов или их подлых сторонников…» И даже придворный поэт Гаврила Романович Державин, певший впоследствии государыне императрице высокопарные оды, назвал ликвидацию Петром кошмарной Тайной канцелярии «монументом милосердия».

Невольные проговоры недоброжелателей, между прочим, тоже весьма симптоматичны. Например, Екатерина II в своих «Записках» с очаровательной дамской непосредственностью и полнейшим пренебрежением к логике одновременно упрекает мужа в «неспособности исполнять супружеский долг» и амурах с Елизаветой Воронцовой (отметим на всякий случай, что упрекнуть в этом Петра как-то рука не поднимается, потому что Екатерина давно ему изменяла направо и налево). А княгиня Дашкова, желая подчеркнуть недалекость императора, вспоминает, как однажды Петр обратился к ней со следующими словами: «Дочь моя, помните, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон». Нам представляется, что Петр шутил, а вот слова его оказались и в самом деле пророческими: прошло не так уж много времени, как тетки разругались вдрызг, и вчерашней сподвижнице без обиняков указали на дверь.

Надо сказать, что XVIII столетие русской истории — это вообще бабий век в полный рост. Две Анны, две Екатерины и одна Елизавета, окруженные сонмом фаворитов и прихлебателей всех мастей. Граф А. К. Толстой в своей ядовитой «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» сказал об этом очень точно:

Тут кротко или строго

Царило много лиц,

Царей не слишком много,

А более цариц.

Бирон царил при Анне;

Он сущий был жандарм,

Сидели мы как в ванне

При нем, da? Gott erbarm![1]

Веселая царица

Была Елисавет:

Поет и веселится,

Порядка только нет.

Что же касается екатерининского царствования, то ближайшие потомки не испытывали по этому поводу ровным счетом никаких иллюзий. Достаточно вспомнить А. С. Пушкина: «Со временем история оценит ее влияние на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России». Золотые слова, и лучше, пожалуй, не скажешь. Алексей Константинович Толстой государыню императрицу Екатерину Великую тоже не пощадил. Ее неуклюжий флирт с западными интеллектуалами он прокомментировал весьма язвительно:

«Madame, при вас на диво

Порядок расцветет, —

Писали ей учтиво

Вольтер и Дидерот, —

Лишь надобно народу,

Которому вы мать,

Скорее дать свободу,

Скорей свободу дать».

«Messieurs, — им возразила

Она, — vous me comblez»,[2]

— И тотчас прикрепила

Украинцев к земле.

Так что давайте лучше не будем обольщаться сомнительными талантами матушки императрицы, а обратимся к претензиям, которые ставят в строку Петру Федоровичу. Упрек номер первый звучит приблизительно следующим образом: выросший в Германии наследник ни в грош не ставил русские национальные интересы, за здорово живешь отдал Фридриху II Восточную Пруссию и вдобавок попытался втравить Россию в войну с Данией из-за своего родного Шлезвиг-Гольштейнского герцогства. Начнем с самого начала и разберемся первым делом в происхождении Петра Федоровича. Будущий российский император был внуком Петра I (сыном старшей сестры той самой царицы Елизаветы, которая веселье ценила превыше всего) и одновременно внуком сестры шведского короля Карла XII. Тем самым хозяин маленького герцогства мог сразу претендовать на два престола — шведский и российский. Поначалу чаша весов вроде бы склонялась в пользу Швеции, но бойкая Елисавет сумела переманить племянника в Петербург, где герцог Карл Петр Ульрих нечувствительно преобразился в великого князя Петра Федоровича и был вынужден изучать русский язык и долбить православный катехизис. В Россию он приехал 14-летним и довольно скоро был обвенчан с принцессой Софьей Августой Ангальт-Цербстской, будущей Екатериной II, происходившей из мелкого княжеского дома северо-западной Германии.

А теперь поговорим чуть более подробно о германофильстве Петра. Слов нет, Фридриха II он и в самом деле оценивал очень высоко (да и почему бы не уважать одного из самых блестящих полководцев XVIII века), но вот земные поклоны перед портретом прусского императора целиком и полностью находятся на совести Андрея Болотова. Он писал об этом так: «Самому мне происшествия сего не доводилось видеть, а говорили только тогда все о том». Не правда ли, до боли знакомая формула? «Романа Бориса Пастернака я не читал, однако считаю своим долгом заявить…»

Успехи России в Семилетней войне 1756–1763 годов бесспорны. Одержав ряд блистательных побед и разгромив пруссаков наголову, русская армия в 1760 году заняла Берлин. Но в 1761 году на российский престол вступил Петр III и развернул курс внешней политики России на сто восемьдесят градусов. Отечественные учебники скорбно констатируют: «Он заключил мир и военный союз с Пруссией и приказал действующей армии немедленно покинуть Восточную Пруссию». Более того, замирившись с Фридрихом, Петр III предложил последнему совместно выступить против Дании, отторгнувшей часть шлезвиг-гольштейнских владений Петра. «Всемирная история» меланхолически резюмирует: «Так одним росчерком пера Петр III свел на нет блестящие успехи русской армии; он намеревался, сверх того, подчинить внешнюю политику России интересам Гогенцоллернов». Пассаж насчет Гогенцоллернов оставляем целиком и полностью на совести редакционной коллегии десятитомника, а вот о мирном договоре с Фридрихом придется сказать несколько слов.

Прежде всего: что Россия намеревалась извлечь из бестолковой войны с Пруссией? Историкам хорошо известно, что это было противостояние двух коалиций: Австрии, Франции, России, Испании, Саксонии и Швеции, с одной стороны, и Пруссии, Великобритании (в унии с Ганновером) и Португалии — с другой. А конфликт как таковой был вызван банальным обострением англо-французских отношений в борьбе за колониальные владения. В связи с этим вполне резонно спросить — а при чем здесь вообще Россия? Нужно ли ей соваться в эту невразумительную бучу, для того чтобы отстаивать непонятно чьи интересы? Между прочим, императрица Елизавета Петровна отнюдь не случайно очень долго противилась объявлению войны, но ее буквально вынудило к этому придворное окружение. Идея мирного договора с Пруссией опять же принадлежала вовсе не Петру. Спохватившаяся Елизавета поручила канцлеру Воронцову подготовить почву для мирных переговоров и даже, если это будет необходимо, поступиться Восточной Пруссией. Так что Петр Федорович всего-навсего продолжал политику своей тетки.

И наконец, самый пикантный момент. Сменившая Петра на троне Екатерина даже не помышляла о продолжении войны. С Фридрихом был заключен новый союзный договор, ряд статей которого Екатерина хладнокровно позаимствовала из договора Петра. И почему-то никто не посмел ее на этом основании упрекнуть в русофобии или предательстве интересов России. А вот о Шлезвиг-Гольштейне непременно следует сказать несколько слов. Сегодня, конечно же, трудно судить, какими мотивами руководствовался Петр Федорович, рассчитывая с помощью Фридриха отвоевать у Дании родное герцогство. Но чем бы ни было продиктовано решение Петра, назвать его откровенной глупостью как-то язык не поворачивается. Толковать об утопических прожектах недалекого русского царя могут только люди, плохо знакомые с историей и географией. Чтобы убедиться в стратегической важности Шлезвиг-Гольштейна, достаточно просто взглянуть на карту. Невооруженным глазом видно, что страна, овладевшая этой землей, не только обеспечивает своему флоту доступ к Северному морю, но может без труда контролировать выходы из моря Балтийского. Выгоды подобного приобретения, открывающего дорогу к международным торговым морским путям, просто трудно переоценить. Другое дело, что Петр Федорович, быть может, излишне спешил, торопя Фридриха, но это уже предмет отдельного разговора. Так что ни о какой утопии здесь не может идти даже речи, и последующее развитие событий сие блестяще доказывает. Процитируем Александра Бушкова: «Чтобы завладеть им (Шлезвигом. — Л. Ш) впоследствии, Пруссия без колебаний развязала две войны с Данией. Первую, в 1845–1850 годах, она проиграла, но в 1864, взяв в союзники Австрию, напала на Данию вновь и не прекращала военных действий, пока не добилась передачи ей Шлезвиг-Гольштейна. Именно на территории этого герцогства, в Киле, была построена крупнейшая база военно-морского флота Германской империи…» В заключение добавим, что в 1895 году был сооружен 100-километровый Кильский канал, пересекший полуостров Ютландия и соединивший Балтику с Северным морем. Как видим, рачительные немцы не посчитались с затратами, чтобы добиться контроля над стратегически важным Шлезвигом.

Упрек номер два: Петр Федорович вознамерился похерить веру православную и превратить наших благочестивых попов в нехороших лютеран. Сия расхожая байка целиком и полностью покоится на крайне пристрастных мемуарах фрейлины В. Н. Головиной, которая и фрейлиной-то стала только лишь в 1782 году, а на свет появилась через четыре года после смерти Петра III. Откровенно говоря, единственное лыко в строку, которое можно поставить государю императору Петру Федоровичу, — это его редкая, небывалая по тем временам веротерпимость: «Пусть они молятся кому хотят, но — не иметь их в поругании или проклятии». Между прочим, матушка Екатерина, состоявшая в переписке с французскими либералами и просветителями Дидро и Вольтером, как вы помните, этот указ отменила. Петр объявил об освобождении всех монастырских крепостных и подготовил указы о необязательности соблюдения религиозных постов и об ограничении личной зависимости крестьян от помещиков.

Следует особо отметить, что Петр III даже в мыслях не держал покушаться на православную веру. Совершенно не исключено, что строгое христианство лютеранского толка было значительно ближе молодому царю, чем помпезные службы русских церковников, но это не помешало ему подписать договор от 8 июня 1762 года, согласно которому Россия обязывалась защищать права и интересы православного населения Речи Посполитой. Наступая на горло собственной песне, Петр Федорович позиционировал себя как православный государь: русский посланник в Вене князь Голицын получил от царя предписание вручить резкую ноту венецианскому послу «по причине претерпеваемых греческого вероисповедания народом великих от римского священства обид и притеснений».

Судя по всему, Петр III был неглупым человеком, но неважным политиком. Гонителем православия его объявили исключительно по той причине, что он попытался отобрать у церкви ее земельные владения. Недоброжелателей Петра можно было бы еще хоть как-то понять, если бы это была первая попытка покушения на церковное имущество на Руси. Между тем даже внутри самой православной церкви на протяжении сотен лет шла яростная борьба между так называемыми «иосифлянами» — последователями Иосифа Волоцкого — и «нестяжателями». Первые, будучи по преимуществу важными церковными иерархами, стремились превратить русскую церковь в крупнейшего земельного собственника и вполне в этом преуспели. Сам Иосиф Волоцкий (1439/40—1515) был основателем и игуменом Иосифо-Волоколамского монастыря. На рубеже XV–XVI веков ему оппонировал Нил Сорский, взявший себе за образец «скитское» житье, то есть, попросту говоря, отшельничество, хотя истоки проповеди нестяжания следует искать еще раньше — по крайней мере в первой половине XIV века, когда похожие взгляды высказывали так называемые «стригольники». Нил Сорский полагал, что мирские блага с их наружным мишурным блеском внутри исполнены зла.

Послушаем Н. И. Костомарова: «С такими понятиями естественно было Нилу сделаться противником Иосифа Волоколамского и заявить протест против любостяжания монахов и монастырских богатств. Великий князь Иван (Иван III. — Л. Ш) уважал старца Нила и призывал его на Соборы. В 1503 году в конце бывшего тогда Собора Нил сделал предложение отобрать у монастырей все недвижимые имущества. По его воззрению, вообще только то достояние признавалось законным и богоугодным, которое приобреталось собственным трудом. Иноки, обрекая себя на благочестивое житье, должны были служить примером праведности для всего мира; напротив, владея имениями, они не только не отрекаются от мира, но делаются участниками всех неправд, соединенных с тогдашним вотчинным управлением. Так поставлен был вопрос о нестяжательстве. Ивану III было по душе такое предложение, хотя из своекорыстных побуждений Иван Васильевич распространял вопрос и о владении недвижимым имением не только на монастырские, но и на архиерейские имущества. Собор, состоящий из архиереев и монахов, естественно, вооружился против этого предложения всеми силами и представил целый ряд доказательств законности и пользы монастырской власти над имениями, доказательств, составленных главным образом Иосифом Волоцким».

В тонкости полемики иосифлян и нестяжателей мы вникать не станем, а заметим только, что Собор тогда взял верх, и Ивану пришлось отступить. Внук Ивана III, Иван Васильевич Грозный, на знаменитом Стоглавом Соборе тоже попытался оттягать церковные владения, и у него тоже ничего не вышло. Схожие попытки в свое время предпринимали Михаил и Алексей Романовы, Петр I и даже крайне набожная Елизавета Петровна. Как мы видим, Петр Федорович отнюдь не был первым в своих покушениях на церковное имущество, но именно он удостоился клейма гонителя православных.

Между прочим, Екатерина II, основательно укрепившись на троне, не долго думая, провела секуляризацию монастырских и церковных земель, а когда Ростовский митрополит Арсений Мациевич направил по этому поводу протест в Синод, реакция последовала незамедлительно. Уважаемый митрополит, энергично выступавший против аналогичных законопроектов Петра I и Елизаветы, наивно полагал, что уж если «дракон московский» его не тронул, то теперь и подавно обойдется. Не тут-то было! Матушка Екатерина приказала немедленно арестовать выскочку и судить за «оскорбление величества». Вот как пишет об этом Александр Бушков: «Когда бывший канцлер Бестужев попытался заступиться за Арсения, Екатерина ответила холодным письмом, где были и такие примечательные строки:

„Стоит вспомнить, что прежде, без всяких церемоний и соблюдения приличий, в делах, без сомнения, гораздо менее важных, духовным особам сносили головы. Не представляю, как мне сохранить мир в государстве и порядок в народе (не говоря уж о защите и сохранении данной мне Богом власти), если виновный не будет покаран“». И далее: «…Арсения лишили сана, назвали „смердом Андрейкою“ и сослали в отдаленный монастырь посреди карельских лесов, фактически в заключение». Вот так, по всей видимости, и надо действовать на Руси. Не даровать подданным свободы, а безжалостно рубить направо и налево головы, тогда и на престоле усидишь, и порядок заведешь отменный. Излишне говорить, что никто больше не посмел заикнуться о попрании православия всемилостивейшей государыней императрицей.

А вот простодушный Петр Федорович, «враг церкви номер один», отказался от преследования старообрядцев и издал указ об амнистии раскольников. Отныне им дозволялось вернуться в Россию и исповедовать свою веру по собственному усмотрению. Более того — амнистия коснулась вообще очень широкого круга лиц: разрешалось возвращаться бежавшим за рубеж «великороссийским и малороссийским разного звания людям, также купцам, помещичьим крестьянам, дворовым людям и воинским дезертирам». Вот такой вот деспот и солдафон угнездился на российском троне. Между прочим, многие положения указа Петра III о веротерпимости один в один совпадают с размышлениями М. В. Ломоносова. В своей работе «О сохранении и размножении российского народа» выдающийся энциклопедист справедливо полагал, что бегство старообрядцев за границу нанесло стране ощутимый ущерб, и предлагал отказаться от их преследования. Но при Екатерине гонения на раскольников возобновились с прежней силой, и тем самым едва ли не самая трудолюбивая часть российского народа оказалась совершенно невостребованной, попросту вывалившись из экономического пространства Российской империи.

Для чего мы говорим очевидные вещи? Разве тиран и русофоб мог упразднить кошмарную Тайную канцелярию? Это детище Петра I было официально учреждено в 1718 году, но еще в 1702 Преображенскому приказу высочайше разрешили производить аресты по малейшему оговору и широко применять пытки. Сей пыточный орган, заставляющий вспомнить о средневековых ведовских процессах, не единожды менял название и просуществовал очень долго. В 1731 году этот институт политического сыска благополучно воскрес под именем Канцелярии тайных разыскных дел. А ликвидировал этот пережиток далекого прошлого не кто иной, как Петр III в 1762 году, но, еще раз напомним, узурпировавшая власть матушка Екатерина немедленно его возродила под вывеской «Тайная экспедиция». Однако читателям, знакомым с российскими реалиями не понаслышке, вряд ли стоит напоминать, что хрен редьки не слаще.

Именно при Петре Федоровиче убийство крепостных стали квалифицировать как «тиранское мучение». Справедливости ради следует сказать, что Екатерина II тоже умела и любила полиберальничать — знаменитый процесс над помещицей Дарьей Ивановной Салтыковой, умучившей до смерти 157 своих крепостных, состоялся как раз в годы ее правления. Дознание ни шатко ни валко тянулось много лет, и далеко не все эпизоды, как выражаются юристы, удалось доказать, но в конце концов серую, как штаны пожарника, Салтычиху, еле-еле разумеющую грамоте, все-таки посадили на цепь и держали в темной клети до естественной ее кончины (это была царская милость — смертную казнь заменили на пожизненное заключение). А вот просвещенному помещику Шеншину только строго погрозили пальчиком, хотя все прекрасно знали, что в своих имениях он завел самые настоящие пыточные камеры в духе инквизиционного трибунала. «Алкоголик» и «тупица» Петр Федорович был куда как последовательнее взбалмошной Екатерины и предпочитал опираться на закон, а не прибегать к средневековому зверству. Например, воронежского поручика Нестерова за «доведение до смерти дворового человека» (одного-единственного!) навечно сослали в Нерчинск. Имеются некоторые основания предполагать, что при Петре III упомянутый Шеншин едва ли мог рассчитывать на снисхождение и отделаться так легко.

Известный указ «О вольности дворянской» опять же принадлежит перу Петра Федоровича, о чем мы уже в свое время писали. Ушлая Екатерина просто-напросто завизировала готовый законопроект покойного супруга. Вопреки распространенному мнению, этот указ вовсе не давал дворянам права на безделье и околачивание груш, а напротив, подробно регламентировал все стороны их жизни. Помните, как лихой рубака Петр Алексеевич по разнарядке расписывал недорослей-выпускников — кому на флот, кому в пехоту, а кому на дипломатическую службу? Сравните сию неприличную суету с размеренными рекомендациями Петра Федоровича: родители всякого дворянского недоросля по достижении им 12 лет обязаны были письменно отчитаться, чему их сын обучен, желает ли учиться дальше, и если да, то где. Между прочим, не возбранялось поступать и на службу за границу, но только в дружественные державы.

Одним словом, чуть ли не все законопроекты Петра III разгребали вековые завалы российского ветхозаветного хлама и направляли страну по пути европейских преобразований. Его реформы намного опережали свое время и потому были встречены в штыки, хотя и не сопровождались лихой кавалерийской удалью Петра I. Видимо, любая эпоха неявно содержит в себе своеобразный «диапазон приемлемости», преодоление которого почти всегда чревато неприятными последствиями. К сожалению, толковых социологов в окружении Петра Федоровича не было. Мы уже не раз писали о практически полном отсутствии нормальной городской жизни в России (в европейском понимании этого слова), а вот Петр III, судя по всему, великолепно понимал потенции, заложенные в третьем сословии: «Рассматривает все сословия в государстве и имеет намерение поручить составить проект, как поднять мещанское сословие в городах России, чтобы оно было поставлено на немецкую ногу, и как поощрить их промышленность» (цитируется по книге Александра Бушкова «Россия, которой не было»). И хотя говорят, что слово «промышленность» придумал Карамзин, но вот она, родимая, черным по белому, по крайней мере за полвека до Николая Михайловича. Правда, здесь этот термин все-таки употреблен скорее в смысле промысла или инициативы.

Каким же образом немке до мозга костей Екатерине II удалось сковырнуть законного государя и внука Петра I да еще вдобавок собственного мужа? Ведь в такой патриархальной стране, как Россия, подобного рода дамские эскапады, мягко говоря, никогда не поощрялись. А если принять во внимание, что Петр Федорович был последним Романовым на русском троне (есть мнение, что отцом Павла I был не Петр), то остается и вовсе развести руками. Отчасти на этот вопрос мы уже ответили. Мягкость на Руси спокон веку была не в чести. Холопья московская традиция за сотни лет отлила в чеканных формах портрет образцового российского государя. Самодержец должен быть строг, но справедлив — казнить так казнить, миловать так миловать. Со времен Ивана Калиты вертикаль строгого чинопочитания пронизывает социальную жизнь Московского царства снизу доверху. В глухие николаевские годы Михаил Юрьевич Лермонтов написал:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Между прочим, и в наши дни ситуация не шибко изменилась. Властная вертикаль снова отстроена в полный рост, и сепаратистские поползновения немедленно и жестко пресекаются на корню.

Как бы там ни было, но одним только извечным российским холопством, заложенным еще первыми Московскими князьями, невозможно объяснить успех дворцового переворота 1762 года. Почва была, бесспорно, подготовленная и благодатная — ни дать ни взять жирный чернозем. Но все-таки почвы самой по себе явно недостаточно: сверх того необходим некий дополнительный фактор в виде конкретного механизма реализации замысла. В реалиях XVIII столетия таким фактором стала гвардия — абсолютно паразитический институт, созданный трудами Петра Великого. Если при Петре I гвардия худо-бедно выполняла возложенные на нее задачи, то потом (и вплоть до 1914 года) уже никогда не принимала участия в боевых действиях. Свидетельствует княгиня Дашкова: «Гвардейские полки играли значительную роль при дворе, так как составляли как бы часть дворцового штата. Они не ходили на войну; князь Трубецкой не исполнял своих обязанностей командира». В скобках заметим, что князь Трубецкой был не абы кто, а генерал-фельдмаршал русской армии. Александр Бушков со ссылкой на источники пишет: «Многозначительная деталь: в штатном обозе гвардейского полка простому сержанту для его пожитков совершенно официально, согласно уставу, отводилось шестнадцать повозок. Для сравнения: армейский полковник имел право только на пять…»

Понятно, что Петра Федоровича, поклонника прусской военной выучки вообще и Фридриха II в частности, подобное положение дел устроить никак не могло. Полупьяную и вальяжную гвардию немедленно взяли в оборот. Отныне гвардейские офицеры должны были усердно маршировать на плацу бок о бок со всеми прочими. Это было неслыханным, небывалым унижением бравого российского воинства. Дашкова скорбно роняет: «Гвардейские полки (из них Семеновский и Измайловский прошли мимо наших окон), идя во дворец присягать новому императору, были печальны, подавлены и не имели радостного вида». Форменное безобразие! Разве государь император в своем малоумии не в состоянии уразуметь, что проклятая шагистика никакого отношения к гвардейским частям не имеет? Но последней каплей, переполнившей чашу терпения элитных подразделений, было заявление Петра III, что он отправит гвардию на войну. Что и говорить, неосторожно поступил Петр Федорович. В простоте душевной он, надо полагать, считал, что ратный подвиг на поле брани достойно венчает карьеру гвардейского офицера. Непутевый брат Сергея Довлатова, сбивший по пьянке офицера Советской армии, тоже был настроен весьма благодушно да еще вдобавок цинично шутил по телефону: «Не кричи, офицеры созданы, чтобы погибать». Кстати, В. О. Ключевский при всем своем неоднозначном отношении к деятельности и личности Петра III вполне нелестно отзывался о гвардии и справедливо полагал, что она сыграла решающую роль в дворцовом перевороте: «Гораздо опаснее было раздражение гвардии, этой щекотливой и самоуверенной части русского общества».

А вот Екатерина гвардейские настроения отслеживала весьма основательно и пристально. Стоит ли после этого удивляться, что гвардия единодушно ей присягнула в обход законного государя? Особенно если иметь в виду, что она клятвенно пообещала вернуть в полном объеме все прежние гвардейские вольности. Короче говоря, переворот состоялся. Бывшего императора спровадили в загородную усадьбу в Ропше, подаренную ему императрицей Елизаветой, а Екатерина на другой день торжественно вступила в Петербург. Правда, в Ропше Петр Федорович оставался недолго. Дом был окружен гвардейским караулом, а узника развлекал приставленный к нему Алексей Орлов. Рассказывают, что он был весьма ласков с отставным императором, играл с ним в карты и даже ссужал его деньгами. Сегодня вряд ли возможно установить, из-за чего поругались партнеры. Вечером 6-го июля, после обнародования манифеста, оправдывающего захват власти и подтверждающего права императрицы на престол, Екатерина получила от Орлова писанную нетвердой рукой корявую записку: «Не успели мы разнять, а его уже и не стало; сами не помним, что делали». И в самом деле — кто же мог подумать? Ведь хотели как лучше…

Мог ли Петр Федорович подавить гвардейский мятеж? В два счета. Когда в конце июня 1762 года гвардия стала мутить воду, а в Петербурге начались волнения, Петр находился в Петергофе. Вопреки расхожему мнению, от Петра отвернулись далеко не все. В ближайшем окружении императора хватало верных людей. Достаточно назвать генерал-поручика Михаила Измайлова, на дух не выносившего Екатерину, железного графа Миниха или преданного Петру боевого генерала П. А. Румянцева, с блеском выигравшего Семилетнюю войну. Если бы Петр Федорович действовал решительно, события могли повернуться совсем по-другому.

О Минихе, кстати, имеет смысл поговорить чуть подробнее, потому как фигура эта в своем роде замечательная. Родившийся в 1683 году в немецком городе Ольденбурге, Бурхард Кристоф Миних в 1721 году оказывается на русской службе и через десять лет получает звание генерал-фельдмаршала. При Анне Иоанновне он командует русской армией в победоносной русско-турецкой войне 1735–1739 годов, осуществляет дерзкий рейд в Крым, берет штурмом Очаков и совершает много других славных дел, становится президентом Военной коллегии. Елизавета Петровна талантов Миниха не оценила: он попал в немилость и отправился в места не столь отдаленные, где провел ровным счетом 20 лет, сохранив железное здоровье и не потеряв ни единого зуба. Из сибирской ссылки этого несгибаемого старика извлек Петр Федорович в 1762 году.

Так вот, когда в Петербурге начались беспорядки, Миних был возле Петра и советовал ему не терять ни минуты, справедливо полагая, что на его стороне все шансы. Войсками, расквартированными в Прибалтике и Восточной Пруссии, командовал в ту пору верный П. А. Румянцев, один из лучших русских полководцев XVIII столетия. Кронштадтская флотилия тоже была в полном распоряжении Петра, потому что Кронштадт Екатерине присягнуть еще не успел. И если бы Петр Федорович не тянул резину, а действовал без промедления, положившись на Миниха и Румянцева (а о таких военных советниках можно только мечтать), исход екатерининского переворота был бы заранее предрешен. Кронштадтская эскадра, встав на петербургском рейде, держала бы под прицелом весь город, а солдаты Румянцева, прошагавшие с боями пол-Европы, разнесли гвардейскую сволочь в пух и прах. Между прочим, можно не сомневаться, что железный фельдмаршал Миних не убоялся бы большой крови и сделал все от него зависящее, чтобы на троне остался законный государь.

Александр Бушков приводит любопытное свидетельство со ссылкой на книгу Дм. Бантыш-Каменского «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов»: «Уже потом, после ареста Петра, когда императрица спросила Миниха: „Вы хотели против меня сражаться?“, старый вояка, не боявшийся уже ни Бога, ни черта, браво ответил: „Так, всемилостивейшая государыня! Я хотел жизнью своей пожертвовать за монарха, который возвратил мне свободу!“ Екатерина, взяв со старика клятву верности, восстановила его в прежних должностях, и он еще пять лет, до смерти, находился в непрестанных трудах…»

Сегодня трудно сказать, почему Петр Федорович, имея на руках все козыри, не предпринял решительных шагов. Некоторые историки упрекают его в элементарной трусости. Конечно, все возможно. Любой человек может проявить нерешительность, откровенно растеряться в непростой обстановке, требующей немедленных действий, наконец просто испугаться, и ничего стыдного и позорного здесь нет. Но все-таки нам представляется, что подлинная причина странных колебаний Петра коренится в другом. Он был слишком европейцем, не желал и боялся большой крови и, вероятно, до последней минуты не верил, что его, законного государя, столько добра сделавшего для своих подданных, могут за здорово живешь отрешить от престола и выбросить вон, как использованную вещь. А ведь Петр Федорович действительно сделал очень и очень немало, а еще больше попросту не успел осуществить, ведь сидел на троне всего лишь 186 дней. Иным современным политикам, между прочим, двух четырехлетних сроков не хватает, чтобы сделать хотя бы половину того, что успел «слабоумный» император Петр III за полгода.

Загрузка...