Черные Земли

16

Действие зелья постепенно сходило на нет. Дэмьен уже мог достаточно четко видеть. Очертания мира сфокусировались, огранились, черные и враждебные. И говорить он теперь тоже мог, если ему этого захотелось бы. Восстановившаяся речь уничтожила разлад с мыслью; недавнее состояние, в котором каждое слово давалось с подлинной мукой, прошло. Он смог, наконец, начать думать.

Священник со стоном попытался сесть, к его удивлению, тело подчинилось. Казалось, прошла уже целая вечность с тех пор, как зелье, прописанное Принцем, лишило его каких бы то ни было мыслительных способностей; за это время в самые смутные минуты ему казалось, будто былой ум так и не восстановится, будто Принц спилил ему мозги, как спиливают когти камышовому коту или подрезают крылья пойманной птице. Только происшедшее с ним было в сотню, нет, в тысячу раз чудовищней. Сейчас он уже понимал, что не существует способов помешать кому-нибудь предпринять Творение. А можно только выскрести его мозг так, чтобы человек утратил способность к малейшей мыслительной деятельности, включая Творение.

Йенсени, должно быть, заметила, как он заворочался, потому что подбежала к нему, желая как-то помочь. И хотя поднять его тяжелое тело она, разумеется, не могла, поддержка оказалась далеко не лишней.

– Со мной все в порядке, – хрипло прошептал он, полуобняв девочку.

Его запястья горели в тех местах, куда недавно впивались наручники, и машинально он начал Творение, чтобы Исцелить их. Или, по меньшей мере, попробовать Исцелить. Но зрение у него было еще никуда, так что в потоки Фэа он, как потребно для решения подобной задачи, всмотреться не мог. Да и любая другая задача была бы ему сейчас не по силам.

– Мы в подземелье? – прошептал он.

– И в очень глубоком. Он сказал, что вы сами поймете, для чего это.

– Кто сказал?

– Ракх.

Священник напряг память и смутно вспомнил боевую раскраску и длинную пышную гриву. Да еще, пожалуй, зеленые глаза. Все остальное было недоступно, все остальное потерялось в тумане после приема зелья. Он подумал: «Интересно, а что еще я позабыл?»

– Расскажи мне, – попросил он девочку. – Расскажи о том, что случилось.

Так она и поступила. А пока она рассказывала, Дэмьен всматривался в свою темницу: частые и толстые прутья решетки, крепкие стены, практически полное отсутствие земной Фэа. И ни малейшей надежды – нигде, ниоткуда. Принц знал, что он за человек и как с ним управиться, и хорошо продумал условия заточения. Пока дверь не отопрут, Дэмьену и девочке отсюда не выйти.

– Вот еда, – закончила Йенсени.

Как это ни странно, она явно гордилась наличием пищи, словно сама приготовила ее, но у него не было сил поинтересоваться этим обстоятельством. Сколько же времени провел он в психической темнице чудовищного полусна, обрекая тело на муки голода, пока разум боролся за то, чтобы восстановить контроль над мозгом? Но стоило почувствовать голод, как тот предъявил свои права со всей категоричностью. Он принял у нее из рук пищу – это были сандвичи! не больше и не меньше! – и благодарно проглотил все до последнего кусочка. Запивая чистой водой, которую тоже дала ему девочка.

«Что ж, и на том спасибо, – подумал он. – По крайней мере, этот ублюдок не собирается уморить нас голодом».

– Он собирается убить нас? – внезапно спросила девочка.

Священник посмотрел на нее, потом погладил по голове. Руки и ногти были у него в грязи, одежда тоже; Таррант бы наверняка брезгливо поморщился.

– Не знаю, – спокойно ответил он. – А ты боишься, что собирается?

Задумавшись, Йенсени закусила губу.

– И тогда я снова буду с отцом? – вдруг встрепенулась она. – Где бы это ни оказалось? – торопливо добавила она, совершенно очевидно не больно-то веря в небо Единого Бога.

– Я в этом уверен, – прошептал Дэмьен.

Эти слова следовало произнести в любом случае, что же до того, насколько они соответствовали действительности… Что же на самом деле случится с этой прелестной крошкой, когда наступит конец, когда ее душа, став свободной, сможет оседлать энергетические потоки планеты Эрна? Единый Бог, утверждается, заботится только о тех, кто в Него верует, а ее едва ли можно причислить к Его пастве. А что происходит с теми, кто не верует ни в одного из богов, кто даже не задумывается над загробной жизнью, а просто живет от рождения до смерти так, как ему нравится или как у него получается? В мире, в котором Фэа способно порождать богов и демонов, в котором сила молитвы может сформировать рай и ад, – что происходит в этом мире после смерти с теми, кто не готовится к смерти – и к послесмертию – заранее?

С невольным вздохом Дэмьен отправился к приземистому горшку, поставленному в дальнем углу темницы, и, убедившись в том, что тот представляет собой именно то, за что он его принял, облегчился ото всего, что накопилось за долгий день. Его моча была темной и пахла как-то странно; оставалось надеяться, что это результат воздействия зелья, а не симптом чего-нибудь куда более зловещего. Только и не хватало сейчас по-настоящему заболеть.

Привалившись к каменной стене и закрыв глаза, он подумал: «А какое это имеет значение? Да и вообще, что теперь имеет хоть какое-нибудь значение?»

– С вами все в порядке? – окликнула его девочка.

«Нет, – подумал он. – Нельзя предаваться отчаянию. Стоит тебе психически сдаться – и он и впрямь одержит победу».

– Как будто этого уже не произошло, – подумал он вслух.

– Что?

Он сделал глубокий вдох, пытаясь прийти в себя. Затем вернулся туда, где сидела девочка, и подсел к ней. Взял ее руку – такую маленькую, просто крошечную – и нежно погладил.

– Йенсени… – заговорил он тихо, чрезвычайно тихо. Словно боясь того, что его могут подслушать. Конечно, никого вокруг не было видно, но разве в месте вроде этого можно судить о чем бы то ни было наверняка? – Фэа, которой я пользуюсь, здесь слишком слаба, мне с ней ничего не сделать. Но как с другой Фэа – с той, пользоваться которою тебя учила Хессет? Ты не видишь здесь ничего?

Девочка помедлила с ответом.

– Иногда. Сияние было сильным сразу же после того, как мы сюда попали. Его не слишком много, но такие вещи быстро меняются. Никогда ничего не знаешь заранее.

Она сказала это словно оправдываясь, как будто сама была виновата в том, что здесь мало приливной Фэа.

Священник ободряюще пожал ей руку.

– А когда эта сила затопляет все вокруг, когда ты можешь воспользоваться ею… Как тебе кажется, ты могла бы с этим что-нибудь сделать?

Он указал не на прутья решетки, которые интересовали его на самом деле, а на ножные кандалы. Что тот металл, что этот, и если она сможет использовать приливное Фэа, чтобы разбить эту цепь, то, скорее всего, справится и с решеткой.

Но она смущенно потупилась.

– Я пыталась. Еще в лодке. Но у меня ничего не вышло…

– Тебе просто нужно попрактиковаться, – поспешил вставить он. И нехорошо подумал при этом: «А времени на это у тебя может оказаться много, не исключено, что и целая жизнь». – В следующий раз, когда почувствуешь силу приливной Фэа, дай мне знать, и, быть может, мы вместе попробуем…

Шаги. Он резко оборвал речь, надеясь, что спускавшиеся сюда – кем бы они ни оказались – ничего не успели услышать, да и что произойдет, если Принц узнает о том, что Йенсени может использовать приливную Фэа? И, кстати, раз уж Таррант все равно предал их, то почему он умолчал об этом? Над этой загадкой стоило поломать голову.

Первым за решеткой появился солдат, за ним еще трое. «Должно быть, они считают, что я могу творить чудеса, – сухо подумал Дэмьен, – раз им требуется являться сюда в таких количествах». Следом за ними – капитан-ракх, его грива больше не была убрана под капюшон, но рассыпалась по плечам всем своим пышным золотом. Капитан кивнул в сторону решетки, и один из солдат встал у дверцы. Вооруженный, отметил про себя Дэмьен. Еще один кивок, и тот извлек пистоль. Холодное дуло глянуло прямо в глаза священнику.

– Подойди к решетке, – приказал ракх.

Медленно, с отчаянно заколотившимся сердцем, Дэмьен выполнил приказание. Пистоль смотрел на него с расстояния не более чем в один ярд, промахнуться было бы просто невозможно.

– Повернись.

Дэмьен повернулся к нему спиной и лицом к Йенсени. Она вся подобралась, как испуганный зверек, готовый сорваться с места при первых признаках опасности. Но куда ей бежать? Где спасение? Где здесь хотя бы намек на безопасность?

– Просунь руки сквозь прутья, – распорядился ракх.

Сердце у Дэмьена ушло в пятки, едва он понял, что означают все эти приготовления. Но что ему оставалось делать? Он завел руки за спину и просунул сквозь прутья решетки. На запястьях тут же защелкнулись наручники, приковав священника к месту, на котором он стоял. Он сразу же проверил, какую свободу движений ему оставили. Практически никакой.

– Поставлен, – сообщил кому-то ракх.

За спиной у Дэмьена послышались шаги. Он попытался оглянуться, чтобы увидеть вновь прибывшего, но под таким нелепым углом и в столь скверном освещении разглядел лишь чью-то рослую фигуру в кроваво-красном плаще.

Послышался скрип ключа в двери. Тяжелую дверцу отодвинули. Человек прошел в темницу и встал лицом к лицу с Дэмьеном.

«О Господи…»

Какой-то частью сознания он воспринимал все, как оно было или как оно казалось: перед ним в алом шелковом плаще, распахнутом на груди (открывая нечто более искусно пошитое, возможно, камзол), стоял сохраняющий стройность и осанку пожилой мужчина лет пятидесяти, может быть, шестидесяти. Тонкий золотой обруч на голове лишь оттенял седеющие виски, редеющие волосы, нездоровую кожу.

И все это было страшно знакомым.

На мгновение Дэмьен мысленно вернулся в земли ракхов. Опустился на колени перед Властительницей Лема, руки у него оказались связаны за спиной обыкновенной веревкой (чего бы он ни отдал сейчас за то, чтобы дело обстояло именно так). Он готовился пасть жертвой ее безумия, тогда как демон, стоя у нее за плечом, насмешливо нашептывал: «Пытка есть пытка».

Хозяйка Лема и этот мужчина были одним и тем же человеком. Не в телесном смысле. И не в плане пола. И даже лица не были похожи друг на друга, да и любое внешнее сходство отсутствовало. Но их одеяние, их осанка, даже выражение лица! Следя за тем, как ступает этот человек, Дэмьен видел ее поступь; стоя перед ним, священник почувствовал себя вернувшимся в тот день, когда он тщетно ждал землетрясения, чтобы избавиться наконец от всяческих проявлений ее безумия.

– Принц Изо Раши, – провозгласил ракх. – Суверенный властелин Килей, Шатаки и Черных Земель. – И затем добавил: – Называемый также Неумирающим.

Нет, внешнее сходство отсутствовало. Может быть, они приходились друг другу родственниками? Женщина покинула этот край уже более ста лет назад. Могут ли двое людей настолько походить друг на друга, что после столетней разлуки их вкусы применительно к собственной одежде окажутся почти полностью идентичными? Это же чистое безумие! Это же невозможно!

Однако именно так все и было.

– Ну вот, – сказал Принц. Говорил он гладким, хорошо поставленным баритоном. – Вот воитель Божий, явившийся посягнуть на мой трон.

Дэмьену кое-как удалось пожать плечами:

– Сделал все, что смог.

И вновь выражение, промелькнувшее на лице у Принца, показалось Дэмьену невероятно знакомым, – а чего бы он ни отдал, чтобы забыть об этом сходстве и обо всем, что с ним связано.

– Так оно и есть, – подтвердил Принц. – Однако теперь, когда ваша попытка сорвалась, вы можете загладить причиненный вами ущерб, сослужив мне одну простую службу.

– У меня ведь небольшой выбор, не так ли?

– У вас вообще нет выбора, – заверил его Принц. – Что же касается страданий, которые это вам причинит… вот это уж зависит только от вас.

Подавшись вперед, он взял голову Дэмьена в свои ладони – и положение столь пугающе напомнило то, что сложилось тогда в землях ракхов, что Дэмьена на миг охватила паника. Он попытался вырваться, увернуться, но наручники и прутья, к которым он был прикован, лишали его свободы маневра, а холодные руки сжимали ему голову сильно и властно. Йенсени рванулась было к ним, но Дэмьен, увидев это, успел крикнуть:

– Нет! Оставайся на месте! Не вмешивайся!

Да и действительно, чем бы девочка могла сейчас помочь ему?

– Как это разумно с вашей стороны, – удовлетворенно пробормотал Принц.

Дэмьен попытался хотя бы отвести глаза, однако не смог этого сделать. Попытался зажмуриться – но и это не удалось. Холодный взгляд голубых глаз мучителя приковывал его к себе, пригвождал его, насаживал как бабочку на булавку. «Откуда он черпает такую мощь?!» – в отчаянии подумал Дэмьен. Затем почувствовал у себя на щеке живое пламя: перстень Принца, вобравший в себя прирученное земное Фэа, производил Творение, называющееся Усмирением. «Подобно мечу Тарранта», – сравнил Дэмьен, слишком хорошо помня, что это за меч и на какие дела тот способен.

– Расскажите мне о Джеральде Тарранте, – приказал Принц.

Образы словно взорвались в мозгу Дэмьена – зрительные, звуковые, эмоциональные, – сплетаясь в единый узор воспоминаний. Охотник в своем Лесу. Сиани, абсолютно беспомощная у него на руках. Мучительная смерть ракха. Кровь. Страх. Отвращение. Его бросило в дрожь, когда все эти воспоминания нахлынули на него разом, когда все пережитое за долгий и трудный год слилось в одно-единственное мгновение. Мальчик, которого убил Таррант. Женщина, которую он запытал до смерти. Ужас, возникший при мысли о том, что необходимо отправиться ему на выручку, при мысли о том, что другого выбора не остается, и, значит, Охотник будет жить, мучить и убивать дальше, потому что он сам, Дэмьен Райс…

– Нет, – выдохнул он. – Остановитесь, прошу вас!

…А потом нынешнее путешествие, нынешнее чудовищное и заранее обреченное на провал путешествие: дни, и ночи, и схватки, и кошмары, и то мгновение на реке, то роковое мгновение, когда все его надежды пошли прахом и он посмотрел на Тарранта и понял – да, он сам понял, – что все кончено, что все их усилия пропали втуне, что все, кто погиб, погибли понапрасну, что Охотник в конце концов доказал, что он остается верен собственной природе, а природа его заключается в вероломстве…

Сила, объявшая священника, внезапно отхлынула, и он, обмякнув, прислонился к прутьям решетки. Обессиленный, потрясенный, он смог теперь закрыть глаза. И хотя он услышал, как Принц отошел от него, у него не было силы посмотреть в ту сторону, да и желания тоже не было. И хотя он услышал, как открыли дверцу в решетке, он не посмотрел и туда тоже. Казалось, будто вместе с этими воспоминаниями из него вырвали всю жизненную силу. И просто жить стоило ему теперь немалых трудов.

Но тут у него с запястий сняли наручники, и он получил возможность сдвинуться с места. Он опустился на колени – прямо на холодный каменный пол, и почувствовал, что девочка, подбежав, уже прильнула к нему. Дэмьен крепко обнял ее, черпая силы из телесного контакта.

– Благодарю вас, – послышались за спиной слова Принца. – Это было в высшей степени информативно.

И вновь он не пожелал обернуться. Не пожелал дать понять, что расслышал насмешливые слова, произнесенные с надменностью, так сильно напоминающей манеру самого Охотника. Обернувшись, он, должно быть, попытался бы убить этого человека, невзирая на решетки, на солдат и на все прочее. Слишком сильно было желание ударить Тарранта, слишком непреодолимо, а Таррант и Принц слились сейчас для него воедино.

«Будь ты проклят, Охотник! Я доверял тебе. По-настоящему доверял. Скольких еще заставил ты совершить ту же роковую ошибку за все прожитые тобою столетия? Сколько еще людей убеждали сами себя в том, что душа Охотника остается по-прежнему человеческой, и лишь в самом конце обнаруживали, что она холодна и безжалостна, как Избытие!»

У него за спиной Принц меж тем произнес:

– Это все, Катасах. Никакой стражи больше не нужно.

Катасах!

Священник резко обернулся, но они уже удалились в глубокую тень у начала лестницы. И увидел он только беглый отсвет фонаря на щетине, похожей на соболиную шерсть, на золотой гриве, рассыпавшейся по плечам, затянутым в мундир.

И когда они исчезли – и вместе с ними исчезла надежда (хрупкая и безымянная надежда), – он снова остался за решеткой в своей темнице. Думая о том, что неплохо было бы узнать об этом пораньше. И гадая о том, что предпринял бы, узнай он об этом пораньше.

– Он назвал его Катасахом, – шепнула девочка.

– Слышал. – Привалившись к решетке, Дэмьен закрыл глаза. Отчаянные планы замелькали у него в мозгу, рассыпаясь во прах, прежде чем успевали обрести мало-мальски реальные очертания. – Только нам теперь от этого никакого проку.

Однако в глубине души он сомневался в безнадежной правоте своего последнего утверждения.

Светало.

Одинокая птица кружила в небесной тьме. Ее когти были как рубины, ее глаза сверкали ослепительными брильянтами. Размах крыльев был шире орлиного, а на кончиках перьев искрилось холодное серебряное пламя.

Она зашла вниз, осмотрелась, вновь взмыла вверх. Она что-то искала.

На западе стояло какое-то тускловатое свечение, не связанное ни с солнцем, ни со звездами. Розово-красное свечение над вершиной одной из гор, окунающее ее в кровавое облачко. Птица полетела в ту сторону. На подлете воздушные потоки усилились, так что птице пришлось побороться и за то, чтобы не сбиться с курса, и за то, чтобы не разрушить собственный образ. Малейшая оплошность здесь, в окрестностях вулкана, могла стать для перевоплощающегося роковой.

Птица перелетела через горный гребень – и снизу ее обдало жаром. Холодное пламя на кончиках крыльев погасло, оперение затрепетало и принялось сворачиваться в клубки. Из вулкана дышало пламенем, порой высоко в воздух взметывались камни или же тучи пепла, и птице приходилось нелегко.

В конце концов она не смогла лететь дальше и опустилась наземь. Земное Фэа заклубилось жаркими потоками возле ее лапок, такое могущественное, что эту силу почти невозможно было приручить; и только через несколько минут птице удалось переплавить Фэа согласно собственному замыслу, вывести прочь непереносимый жар с тем, чтобы оно поддалось Творению. И наконец – через преодоленный страх – произошло перевоплощение. На смену перьям пришло человеческое тело, на смену лапкам – руки, появилась и одежда. Шелковый плащ, однако, оказался в нескольких местах прожжен. Соответствующее заклятие – и под рукой возник заговоренный меч.

Джеральд Таррант окинул взглядом длинный склон огнедышащей горы, всматриваясь в смертоносный ландшафт. Всего на полмили к западу от него земля треснула и по склону катилась раскаленная лава. Даже со своего места он чувствовал на щеках ее жар и понимал, что если ему дорога собственная жизнь, то идти в ту сторону не стоит. Извергающуюся лаву сопровождали потоки земной Фэа, настолько интенсивные, что подвергнуть их Творению осмелился бы только безумец. И лава, и Фэа текли к западу, в сторону моря, прочь от цитадели Принца.

«Прекрасно», – подумал Таррант.

Принц предложил ему поселиться у себя во дворе, от чего Таррант со всей учтивостью отказался. Он не собирался проводить время, в течение которого был наиболее уязвим, под боком у этого человека, независимо от того, союзники они или нет. Поэтому, распахнув крылья, он полетел на запад, к вулкану. Пусть Принц думает, будто он тем самым всего лишь ищет уединения. Пусть он думает, будто Таррант избрал это место потому, что огненные потоки воспрепятствуют любому Видению, любому Познанию, любой попытке со стороны Принца выяснить, где же Охотник залегает в дневное время. Конечно, и этими мотивами он тоже руководствовался, но только отчасти. А если бы Принц разгадал и остальное… тогда раскаленная лава и расплавившиеся камни показались бы Джеральду Тарранту сущими пустяками по сравнению со встающими перед ним задачами.

Земля задрожала, когда он опустился на колени, и по ветру до него донесся острый запах серы. Здешние места напоминали ему гору Шайтан в его родных краях – могучий вулкан, выбросами которого подпитывались потоки в Запретном Лесу. Однажды он совершил паломничество на эту гору, желая подключиться к могущественной энергии, и с тех пор знает, насколько убийственны бывают извержения.

Но тогда у него имелся выбор.

Посвященный положил руку на рукоять меча и извлек его из ножен. Холодное пламя яростно брызнуло, войдя в контакт с раскаленной энергией здешних потоков, остро заточенная кромка зашипела, от нее повалил пар. Меч ослепительно сверкнул – почти столь же ярко, как некогда в землях ракхов; ночь за ночью на протяжении всего последующего путешествия он подзаряжал его энергией, переплавляя земное Фэа с предельной тщательностью, чтобы оно полностью соответствовало его нуждам, а затем перенося энергию в сталь, пока все лезвие не заискрилось вложенной в него мощью. При помощи этого меча он мог предпринимать Творения, даже когда потоки Фэа становились смертельно опасными в результате землетрясений или когда он сам попадал глубоко под землю, где Фэа совсем слабое. И даже здесь, в этом враждебном окружении, меч позволял ему совершать Творения, оставаясь при этом в полной безопасности.

Еще один заговоренный инструмент, и тогда он будет ко всему готовым. Он достал его из кармана, раскрыл, выложил на теплую черную землю. Воспоминания нахлынули на него волной, и на мгновение ему показалось, что эта волна настолько могущественна, что некоторые из них сейчас проснутся к жизни. Однако пробудился лишь тонкий алый туман, который затем превратился в похожие на кровь капли, поплывшие перед Таррантом по воздуху.

Убрав из сознания все остальное, он собрался для Творения. Во всем репертуаре Действий не было равного по трудности тому, которое он решил произвести сейчас. Оно было не просто неестественно или сверхъестественно, но противоестественно, оно отрицало течение самой реальности. Всего один раз до нынешней минуты он решился на подобное, да и то лишь ради приобретения необходимого опыта, но даже так не больно-то преуспел. А вот на этот раз ошибиться было нельзя.

Осторожно он напитал мощью маленькую изящную вещицу, точно так же, как много веков назад он поступил с собственным мечом. Это само по себе было просто. Зато дальше должно было идти Установление – весьма сложная процедура, в результате которой сама вещь начинает формировать Фэа, направлять и перенаправлять потоки, источать магнетизм, рассеивать и концентрировать свет…

Творение называлось ПротивоВидением.

Организовать Затемнение было бы куда проще, но этим всего лишь уменьшалась бы вероятность того, что на эту вещь обратят внимание. Отвлечение было бы более эффективным – именно к Отвлечению он прибег против Дэмьена и Йенсени на берегу реки, – но Отвлечение годится для решения краткосрочных задач, а длительного эффекта оно не сулит. К тому же любой колдун постоянно держится настороже в связи с возможностью применения подобных усилий (как наверняка насторожился и Принц), и в силах заметить их воздействие. Нет, на этот раз следовало потрудиться по-настоящему. А следовательно, необходимо было воздействовать не только на мозг колдуна, но и на саму реальность, преобразовав физический мир так, чтобы нигде не осталось и следа существования самого заговоренного предмета. Чтобы он на самом деле стал невидимым. Многие ученые в дискуссии с ним доказывали принципиальную невозможность ПротивоВидения. Он же настаивал на том, что оно вполне возможно. И здесь, на этом вулканическом склоне, он ставил собственную жизнь на карту в доказательство этого.

Медленно и осторожно он принялся преобразовывать Фэа, оплетая энергией маленькую вещь как своего рода шелковым коконом. Свет, упершись в этот барьер, потечет по периметру и далее изменит свое направление. Магнетические потоки не смогут вступить в контакт с металлическим сердечником, пока им не будет это разрешено. Жара, холод, электропроводимость, ветры, приливы… с каждой из этих сил ему предстояло разобраться по отдельности, для каждой приготовить особое противодействие. Единственное, что он оставил нетронутым, было узкой полоской прямого света; с этим следовало впоследствии разобраться на куда более высоком уровне.

Закончив дело, он устало откинулся, а затем всмотрелся в творение рук своих. Здесь, под открытым небом, оно выглядело вполне обыденно, но если на него обратит внимание Принц…

«Вот тогда и выясним, прав я или нет, – мрачно подумал он. – Выясним на собственной шкуре».