Плавание в водах Новых Гебрид нельзя считать ни легким, ни безопасным. Всюду притаились рифы, мели, едва прикрытые водой камни и прочие препятствия, расположение которых к тому же часто меняется из-за вулканической деятельности. Такие условия требуют от немногочисленных храбрецов, отваживающихся плавать в этих водах, постоянного внимания и мгновенных решений. Проплавав недели две на «Росинанте», я уже совсем не удивлялся тому, что ночные переходы у нас были редкостью. Плавать в темноте берутся здесь только исключительно отчаянные мореходы, тем более что на всей акватории — за двумя исключениями — нет никаких навигационных огней, нет ни бакенов, ни буев. Двигаются исключительно интуитивно и по опыту. Карты, которыми располагал капитан Мачи, были составлены, как я лично мог убедиться, на основе «самых последних» измерений, сделанных торговым судном «Дарт» в… 1893 году, а в некоторых случаях приходилось пользоваться и более древними.
«Росинант» покинул воды Порт-Сэндвича и углубился в лабиринт островов и островков, рассеянных у южных берегов Малекулы и имеющих общее название «Маскелины». Все эти зернышки суши давали нам возможность выходить на берег в разное время дня, при различном состоянии моря то на шлюпке, то на местной пироге, а раз или два мне пришлось добираться до берега вплавь, правда, всегда под заботливым оком экипажа.
Наши ребята совсем привыкли ко мне, и мы чувствовали друг к другу взаимную симпатию. Переломный момент в нашей дружбе наступил, когда на моих шортах появилась… дыра. Дело в том, что мне пришлось сделать почти шпагат между бортом судна и шлюпкой. Это событие доставило величайшую радость нашим меланезийцам. Они чуть ли не целый день вспоминали, как мои брюки «совсем испортились». Я совсем не удивился этому, так как знал по опыту, что на кораблях куда более современных, чем наш, все мелкие происшествия вырастают до невероятных размеров и становятся важными событиями дня, а моряки всех наций обожают посудачить. За ужином Мачи стал прислушиваться к словам песни, которую исполняли наши матросы. Мачи сказал, что ребята поют обо мне и о моих несчастных шортах. Узнав об этом, я совсем загордился. Вот уж не думал, что самые обычные шорты из хлопка с добавлением элана могут стать темой песни. Так или иначе, но благодаря шортам я стал на судне «своим парнем».
Одна стоянка пришлась на небольшой безлюдный островок Сакау. Наверное, романтизм, навеянный еще с юношеских лет приключенческой литературой, сохранился у меня, потому что, высаживаясь на берег, я чувствовал себя немного Колумбом, пиратом и Томом Сойером одновременно. Над головой шелестели листья пальм. Я спотыкался о кокосовые орехи и раковины, разбросанные повсюду. Раковины были даже с «локаторами». Попадались среди них и потускневшие, и изъеденные солнцем и морем. Я бродил по пальмовой роще, распугивал больших крабов, объедавшихся кокосовыми орехами, и наслаждался природой. Вскоре появился Джонсон и стал с необыкновенной проворностью ловить крабов и быстрыми движениями связывать их. При этом он, как обычно, приговаривал, что блюдо получится number one.
Около полудня отвесные лучи солнца стали слишком докучать мне. «Росинант» стоял на якоре вблизи берега, и я решил доставить себе небольшое удовольствие — отправиться на судно вплавь. Джонсон все еще гонялся за крабами, ползающими по стволам пальм, а я плескался у берега в поисках интересных раковин. Вдруг невдалеке от меня появилось какое-то создание, напоминающее угря. Я тупо продолжал наблюдать за эволюциями оливковой рыбы, пока рядом со мной не оказался Джонсон. Я почувствовал, что он крепко схватил меня за руку и рывком выволок на берег. Лицо у Джонсона было серое. Возможно, он спас мне жизнь. То, что я принял за рыбу, оказалось морской змеей, не той, легендарной, а настоящим двухметровым пресмыкающимся, яд которого для человека смертелен. Лишь на берегу я сообразил, что у «угря» был плоский, как весло, хвост. Это ядовитое, опасное создание обходит даже крупная рыба, в том числе акулы. Мне сразу расхотелось купаться, и я уютно устроился с Джонсоном в шлюпке.
На судне мой избавитель тотчас стал красочно описывать приключение, не обходя, конечно, своих заслуг в спасении владельца лопнувших шорт. Капитан Мачи очень обеспокоился и решительно запретил мне одинокие прогулки, особенно по мелководью. При этом он предостерегал меня не только от змей, но и от морских ос и смертоносных медуз, ядовитых моллюсков. Ему вторил Фрэнсис. Он прочитал мне лекцию о змеях, представленных здесь якобы пятьюдесятью видами. Эти твари дышат одним легким, занимающим три четверти тела, могут пребывать под водой до двух часов, имеют короткие ядовитые зубы и обладают способностью замедлять ритм сердца. Пользуясь тем, что сегодня на обед была рыба, он сообщил мне, что и она, может быть, ядовитая.
— Как?! — кусок рыбы застрял у меня в горле.
— А это никогда не известно, риск, как в рулетке, — продолжал Фрэнсис, отправляя в рот кусочек рыбы.
— Это правда, Мацей?
— Да, но подобные отравления в это время года случаются редко, чаще всего рыба становится ядовитой лишь месяца через два-три, да и все зависит от места…
— Значит, одна и та же рыба день — ядовитая, а другой — нет?! — довольно глупо спросил я, подцепив на вилку совсем микроскопический кусочек.
— Ты все правильно понимаешь, — ехидничал Фрэнсис. — Так оно и есть.
Мацей решил, что пора прекратить шутки и серьезно объяснил мне, в чем дело.
— Понимаешь, некоторые виды рыбы питаются водорослями, которые в определенные периоды своего развития выделяют ядовитые вещества. При этом растения, находящиеся по одну сторону рифа, могут содержать этот яд, а по другую сторону — нет. Таким образом, опасные соединения попадают в организм человека с рыбой, представляя часто большую опасность для жизни.
— Что же делать в таких случаях?
— Прочесть последнюю молитву, — продолжал шутить Фрэнсис.
— Разве нет действенного противоядия?
— Нет. Медицина белых бессильна, — говорил Мацей. — Я знаю случаи, когда при подобных отравлениях врачи из Вилы рекомендовали больному обратиться к деревенскому шаману, знающему нужные травы и методы лечения.
В тот день я пообедал весьма скромно, и моя порция рыбы почти целиком вернулась в камбуз.
Солнце зашло. Мы сидели на корме и беседовали. Я, как обычно, задавал вопросы. На этот раз меня интересовали белеющие на траве черепа скота, во множестве разбросанные на Сакау.
— Это жители соседних островов вырезали рогатый скот на Сакау. Время от времени они собирают здесь кокосовые орехи. Островок принадлежит какому-то американцу, который еще ни разу сюда не приезжал. Не был он и в Виле.
— И, наверное, не появится, — добавил Фрэнсис. — Сразу после окончания вьетнамской войны в Океании появилось много предприимчивых людей, которые скупали все, что возможно купить. Таких людей оказалось много. Им необходимо было избавиться от денег, нелегально заработанных на военных поставках взятками, подозрительными контрактами и т. п.
— Значит, здесь, на Новых Гебридах, каждый может отхватить себе кусок земли или даже остров?
— Нет, это дело сложное, особенно последнее…
Я невольно коснулся основных проблем кондоминиума. Чтобы проиллюстрировать существующее право собственности, мне предложили послушать историю мистера Э. X. Пиккока с Гавайев.
Мистер Пиккок, оборотистый американский торговец, приобрел на острове Эспириту-Санто, поблизости от Хог-Харбора, участок земли за восемьдесят с лишним тысяч долларов. Затем он поделил свою собственность на восемьсот парцелл и после соответствующей рекламы «райских уголков», «тихих островов» и «первозданной красоты» продал их своим соотечественникам за кругленькую сумму в три миллиона долларов.
Ободренный хорошим началом, мистер Пиккок тут же приобрел следующий участок под парцелляцию. Это была часть исторического полуострова Кироса (что за возможности для рекламы!), а также добрый кусок земель поблизости от Палекулы. В общей сложности Пиккок осчастливил более двух тысяч американских семей, наделив их красивейшими участками. Разумеется, большинство владельцев в глаза их не видело. В 1969 году Пиккок даже успел построить недалеко от Хог-Харбора отель для тех землевладельцев, которые пожелали бы начать строительство собственных бунгало. Тогда-то все и началось.
Объединенная администрация кондоминиума устрашилась нашествия американцев. Британцы и французы мгновенно представили себе, как предприимчивые дети «дядюшки Сэма» вытеснят их с удобных позиций на Новых Гебридах. В 1973 году, то есть несколько лет спустя после этой земельной операции, Объединенный суд вынес решение, что мистер Пиккок не имел права делить на мелкие участки землю, приобретенную на Санто. В результате целый легион американских землевладельцев до сих пор не может поселиться на купленных участках. Потом посыпались один за другим распоряжения, предписания… которые свели на нет принятое решение. Правительство кондоминиума оставило за собой право разрешать раздел земель, находящихся в собственности, на более мелкие участки — от двух и более, ввело налог с «дополнительной прибыли» и ряд других предписаний, направленных против Пиккока, его клиентов и подражателей. В какой-то мере поддержали администрацию в ее праведном деле некоторые из образованных новогебридцев, которые, памятуя исторические факты, испугались, что по мере роста поселений американцев и внедрения их цивилизации заокеанские колонизаторы сокрушат их так же, как своих североамериканских индейцев.
Но… после этих событий на Новых Гебридах пошли разговоры о праве собственности на землю. Тут же выяснилось, что почти половина территории архипелага уже не принадлежит местным жителям, а находится в собственности небольшой горстки пришельцев. Припомнилось, что самым крупным частным землевладельцем архипелага является французская корпорация Société Française de Nouvelle Hébrides (SFNH), а по существу — французское правительство. Корпорация владеет землями площадью около двухсот тысяч акров. Второй по значению землевладелец на этих островах — австралийское правительство, контролирующее пятьдесят тысяч акров. В этой ситуации Пиккок со своими шестью тысячами акров вовсе не был похож на акулу.
Затронули и некоторые другие аспекты, связанные с землевладением. Так, например, всплыл факт, что многие процветающие сейчас плантации приобретены несколько десятков лет назад по «повышенной» цене — за несколько бутылок плохого вина, дюжину испорченных ружей. Объединенный суд успел уже утвердить многие из этих сомнительных сделок, конечно, в пользу европейцев. Если даже согласиться с тем, что давние сделки были сравнительно честными, то тот факт, что огромные площади, принадлежащие, например, SFNH, являются залежными землями, в то время как жители окрестных деревень страдают от нехватки земли, все же заставляет призадуматься[21]. При этом стало ясно, что европейцы владеют самыми лучшими, наиболее плодородными землями, которые при развивающемся туризме стремительно растут в цене.
Так на Новых Гебридах возникло народное движение, целью которого было возвратить народу земли предков. Оно зародилось почти одновременно с появлением на островах мистера Пиккока и получило название «Нагриамель». Вождем его стал Джимми Стивенс, полуевропеец-полутонганец, который до этого был водителем бульдозера на американской военной базе. Он не без скромности предложил называть себя Моисеем и выдвинул сравнительно умеренные требования: передать участникам движения преимущественно те земли, которые не использовались белыми владельцами. У движения Нагриамель был свой флаг. Участники его жаждали иметь еще и армию. Движение Нагриамель стало, без сомнения, первым политическим движением в масштабе архипелага, несмотря на то что на первом организационном собрании, состоявшемся в 1966 году, присутствовало около двадцати членов.
К 1970 году движение насчитывало уже пятнадцать тысяч сторонников. «Моисей» ввел членские взносы на организационные нужды: два доллара в год платили мужчины, доллар — женщины и по двадцати центов — дети. Джимми стал часто ездить за границу, привез несколько молодых жен. Однако звезда его довольно скоро закатилась, особенно после того, как примерно в 1971 году выяснилось, что он большой любитель спиртного. К тому же оказалось, что он не закупил обещанного оружия для собственной «армии» и касса организации пуста. Нагриамель неизменно остается первым политическим движением на Новых Гебридах.
На развалинах движения «Моисея» возникла Национальная партия во главе с настоящим новогебридцем, воспитанником пресвитерианских миссионеров, отцом Уолтером Лини. Партия имела четкую программу, предусматривавшую получение независимости в 1977 году (что не было осуществлено. — Я. В.). Она намеревалась упразднить прежнюю систему управления кондоминиумом, требовала равных прав для всего населения, урегулирования права собственности на землю и прежде всего стремилась устранить от участия в управлении страной обе колониальные державы, владеющие архипелагом. Национальная партия резко критиковала существующее положение и указывала на бессмыслицы, которые возникали из-за англо-французского двоевластия.
Отец Лини весьма убедительно отстаивал позицию своей партии в апреле 1974 года на сессии подкомитета по деколонизации Организации Объединенных Наций. Тремя годами ранее (июль 1971 года) на том же форуме представитель Польши нанес, пожалуй, первый удар по архаичной структуре кондоминиума. Из протокольных записей следует, что мистер Тадеуш Струляк заявил, что в рамках устаревшей системы кондоминиума невозможен прогресс, и указал на отсутствие сотрудничества между британской и французской администрацией.
В последние годы администрация кондоминиума ввела кое-какие, якобы прогрессивные новшества. Однако в общем эти действия можно было считать лишь чисто внешними попытками замаскировать нежелание существенных перемен в системе власти. Жители архипелага по-прежнему практически не имели гражданства, не имели они и паспортов, поскольку до этого для них были введены странные документы «для употребления в качестве паспорта». Двойная система просвещения приводила к тому, что общество архипелага было дезинтегрировано, принадлежало к сфере влияния либо английского языка, либо французского.
«Росинант» продолжал лавировать между рифами. Мы бросали якорь то тут, то там. Нашего агронома, который стал самой важной персоной экспедиции, интересовали главным образом небольшие острова. Однако делами он занят был весьма умеренно, и я подозревал, что агроном хотел помочь своему другу Фрэнсису наслаждаться подводным плаванием, до которого и сам был большой охотник. Мацей тоже казался довольным таким поворотом событий — это давало ему возможность сделать наброски отдельных рифов и якорных стоянок. Оказывается, он давно лелеял надежду издать, как он выразился, «на старости лет» подробную лоцию этих вод. Я гордился его замыслом. Приятно сознавать, что поляк завершит дело, начатое самим Джемсом Куком. Впрочем, капитану Мачи полагалась такая честь хотя бы по должности: ведь он был обладателем капитанского патента Master of New Hebrides под номером первым.
Таким образом, эта часть плавания на «Росинанте» оказалась по душе всем без исключения. На палубе целыми днями работал компрессор, беспрерывно нагнетая воздух в баллоны. Весь экипаж увлекся подводным плаванием. Ребята прекрасно обходились без аквалангов и ласт. Я все-таки аквалангом пользовался. Фрэнсис почти всегда плавал с гарпуном, так что наш камбуз был завален рыбой. Я погружался под воду бесцельно. Мне нравилось парить в глубинах трехмерного пространства седьмого континента.
Подводные пейзажи не показались мне столь красивыми и разнообразными, как на Большом Барьерном рифе, которые я наблюдал всего несколько недель назад. Однако и здесь они были настолько привлекательны, что каждый раз, когда в баллонах кончался воздух, я с большим сожалением поднимался на поверхность.
На Новых Гебридах в зарослях рифов мне удалось увидеть нечто такое, о чем я не смел и мечтать, — удивительную особенность морских звезд, которая оправдывает их название «странствующих желудков океана». Погрузившись на дно, я наткнулся на морскую звезду. Она «стояла», выгнувшись дугой, образуя щупальцами нечто вроде миниатюрных арок. Подплыв ближе, я рассмотрел, что под этими «арками» стоит перпендикулярно двухстворчатый моллюск (Lamelibranchiata). Сначала я даже и не понял, что являюсь свидетелем напряженных драматических событий. Я долго наблюдал за схваткой не на жизнь, а на смерть между моллюском и морской звездой. Изогнувшись, звезда обхватила моллюска своими ножками-присосками так, что они были крепко прижаты к обеим половинкам раковины, и старались приоткрыть створку. Ножки-присоски делали невероятные усилия, чтобы преодолеть сопротивление мышц, смыкающих раковину, и добраться до нежного тельца моллюска. Морские звезды очень прожорливы. Полагают, что эти вечно голодные создания, имеющие весьма малый вес, способны съесть от восьми до десяти устриц в день. Отчаянная борьба продолжалась около двадцати минут, и я почувствовал, что целиком захвачен ею. Я «болел», как на лучшем футбольном матче, несмотря на то что внешне ничего не происходило. Я был так увлечен этим зрелищем, что не мог покинуть «поля боя».
Наконец раковина раскрылась! Но не так, как это бывает, когда, мерясь силой, один человек вдруг прижимает согнутую руку другого к столу. Нет. Щель не увеличивалась. Видимо, моллюск еще сопротивлялся. Но судьба его уже была предопределена. Происходило самое страшное, о чем обычно ученые пишут с восторгом и ужасом: в щель между двумя створками протискивалось нечто бесформенное, напоминающее желе. Это был желудок морской звезды. Да, желудок!
Единственное земное существо, обладающее таким «талантом», — морская звезда. Она в состоянии послать свой желудок к месту пиршества! Желудок, снабженный сильнодействующими пищеварительными соками, растворяет и усваивает ткани моллюска, живьем впитывает его естество! По нашим понятиям — это ужасающий, омерзительный вид убийства. Я где-то читал, что пир продолжается несколько часов.
Проплывавший мимо Дэвид на мгновение остановился возле меня и возбужденно замахал руками. Я двинулся вслед за ним. Впереди мчался двухметровый осьминог. Двигался он с помощью своего безукоризненного «реактивного двигателя». Видно, Дэвид собирался поохотиться за ним. К счастью, дело до этого не дошло — осьминог скрылся в коралловых зарослях. После встречи с морской змеей смелости у меня поубавилось.
Вскоре мы вернулись на «Росинант». Я думал, что своим рассказом о поведении морской звезды потрясу экипаж. Однако выяснилось, что все, включая Мацея, знали об этих созданиях куда больше меня, а Фрэнсис к тому же прочитал еще лекцию о способности морских звезд к регенерации. После этого способность ящериц восстанавливать свои хвосты показалась мне жалкой. Несмотря на сложную нервную систему, а может быть благодаря ей, морские звезды могут отбрасывать один или более своих лучей-щупалец, причем в любом месте. Если же в таком кусочке окажется хотя бы часть центрального диска животного, из этого обломка трубчатой ножки возникает новая морская звезда! Значит, если прожорливое чудовище отбросит семь отростков, из этих клочков образуется семь новых экземпляров!
— Ты говоришь, что тебя это поразило? — продолжал Фрэнсис. — Было бы куда страшнее, если бы природа одарила эти прожорливые существа еще и разумом. Вот тогда морские звезды наверняка уничтожили бы все, что существует на дне мороком. К счастью, звезда, прежде чем накинуться на устрицу или какую-нибудь другую жертву, должна буквально столкнуться с ней. Дело в том, что морская звезда ничего не видит и не осязает на расстоянии даже нескольких сантиметров от предмета. И чудесно! Ведь на этих изумительных рифах не осталось бы ничего — все было бы уничтожено, даже кораллы.
На следующий день, несмотря на усиленные поиски, мне так и не удалось вновь увидеть подобное сражение, хотя на дне океана морских звезд было очень много. Дважды погружался я с полными баллонами — и все неудачно! Может, в тот раз мне просто здорово повезло, а теперь преследуют неудачи. Я заранее смирился с судьбой, ведь человек, парящий в бездне теплого тропического моря, не может предъявлять каких-либо претензий матери-Природе. Вокруг такая красота, и есть ли морские звезды, или нет их, значения не имеет. Довольно одной рыбки, бьющейся в лепестках актинии, бликов солнца, пробивающихся с поверхности воды и складывающихся на дне в причудливый рисунок, чтобы прийти в восторг от этого таинственного мира, который человек совсем недавно стал открывать для себя…
Откуда-то сверху метнулась металлическая игла на леске, и великолепный десятикилограммовый морской окунь, лакомившийся травкой на своем подводном «пастбище», забился в конвульсиях на мелком придонном песке. Рана клубилась кровью. Никогда раньше, даже если одна рыба поедала другую, если краб нападал на червя, никогда не было под водой такого смятения. Но вот появился человек, и окунь не оказался в зубах у врага (тот без промедления скрылся бы в коралловой чаще, чтобы расправиться с добычей), а бился раненый в предсмертных судорогах, взметая фонтаны песка, сея панику среди стаек маленьких рыбешек: стройные ряды плывущих, словно на параде, рыбок взметнулись разноцветной вьюгой. Всколыхнулись актинии. Человек бесцеремонно нарушил гармонию природы. Это был Фрэнсис. Он опустился на морское дно и, большой, неповоротливый, в своих ластах и в маске, возился со стальной стрелой, вонзившейся в несчастного окуня, и добил рыбу ножом. Мне, наблюдавшему за этой сценой со стороны, действия человека казались святотатством.
Опускаясь на дно и ныряя в изумрудную воду, я почти совсем забыл о существовании надводного мира. «Росинант» зашел на остров Томан, на котором погиб один из господ К из рассказа Гастона. Какой это был чудесный остров! Сначала, правда, меня поразили стены бамбуковых хижин, обклеенные обоями (!). Цивилизация на островах Океании проявляется в самых невероятных формах. Надо добавить, кстати, что одежда владельца этого изысканного помещения состояла лишь из бананового листа, едва прикрывавшего его мужские достоинства, голову опоясывала повязка из лыка, наверное, чтобы как-то подчеркнуть необычную форму черепа.
Мне объяснили, что в прежние времена новорожденным с Томана обвязывали еще мягкие косточки головки рыбацким шнуром, что придавало черепу удивительную форму. Он удлинялся, а лоб сплющивался.
На маленьком острове было много красных цветов, хорошо утоптанных дорожек и разговорчивых мужчин. Повсюду были видны признаки цивилизации. Кроме ужасающих обоев я увидел здесь и фонарики, и японские радиоприемники, и велосипеды, а также на краю тропинки… землемерный столбик. Я почувствовал волнение, когда узнал, что поставил его здесь господин Ласка. Поскольку уже на Пентекосте и Амбриме мне говорили то же самое, я понял: энергичный поляк, бывший работник почты в Гдыне, обошел пешком почти: все острова архипелага. Еще одно свидетельство о судьбах поляков.
На Томане я присутствовал на одной из свадебных церемоний. Перед хижиной собралась небольшая толпа. На земле лежала в радостном ожидании девушка. Я не знал, смеяться мне или плакать, когда Мацей сообщил, что «подправка» красоты замужних женщин состоит в этих краях в удалении двух здоровых верхних передних зубов! Это повышает статус замужней Женщины и является эквивалентом нашего обручального кольца. Всю операцию проделывают родственники, а муж покрывает расходы.
Я с ужасом смотрел, как у девушки выбивали зубы палкой, по которой ударяли камнем. Продолжалось это до тех пор, пока зубы не выпали. Операция длилась добрых полчаса, потом минут на пять виновнице торжества приложили какие-то растертые листья и остановили кровь. Затем счастливая, улыбающаяся девушка, зияя уродливой дырой в ряду ослепительно белых зубов, поднялась с утоптанной земли. Похоже, «обручальное кольцо» необыкновенно удалось «ювелирам».
Маленький остров оказался страной больших чудес. Мы бродили от одной группы хижин к другой, и не успел я оглянуться, как с головой ушел в примитивное искусство. Особенно заинтересовал меня рамбарамб. Я увидел его в темной хижине, притаившейся в густых зарослях кустарника.
— Рамбарамб, — вполголоса просвещал меня капитан, — обрядовая фигура, увековечивающая умерших. Сделана она, как видишь, из дерева и его коры. Руки, ноги изготовляют обычно из скрученных банановых листьев. Вся фигура разрисовывается растительными красками в зависимости от положения, которое занимал умерший при жизни.
Я с любопытством присматривался к рамбарамбу. Руки его украшали браслеты из красиво закругленных кабаньих клыков, голова была сделана из слегка обожженной глины. Во всяком случае, так мне казалось, пока Мацей не попросил меня получше присмотреться к фигурке. Я внимательно стал ее разглядывать и понял, что зубы у нее настоящие!
— Понимаешь, берется череп умершего и на него накладывается глина, которая потом обжигается, — сказал Мацей.
Жители южной части Малекулы приписывают головам мертвых большую силу. Возможно, в этих краях не так, как на Калимантане. Здесь нет охотников за подобными трофеями, но когда-то врагам отрезали головы и вешали в хижине, чтобы отпугнуть злых духов. Поэтому специалисты по препарированию черепов пользуются почетом. Особенно тщательно «обрабатывают» головы вождей; на врагов тратят усилий меньше.
Теперь я рассматривал рамбарамб с удвоенным интересом. Тем временем Мацей беседовал с жителями. Глина, покрывающая череп, действительно, была обожжена, как горшок, и разрисована стойкими красками.
Если в Китае возраст человека отсчитывается от момента зачатия, то на Томане и Малекуле человека хоронят примерно месяцев через девять после смерти.
Я едва опомнился от впечатления, которое произвел на меня рамбарамб, как перед моими глазами возникли новые чудеса.
— Что это за уродцы?! — поразился я.
— Фигурки называются невинбур. Они применяются при особых церемониях, совершаемых здешними жителями. Раньше после окончания церемоний их уничтожали. Теперь же, когда оказалось, что фигурки можно продать, даже самые верующие язычники сохраняют их в надежде на то, что получат за них приличную сумму, поторговавшись с коллекционерами или музейными работниками.
Невинбуры — любопытные маленькие уродцы, пожалуй, неизвестные ни на одном другом архипелаге. Характерно, что ручки фигурок всегда сложены и жестом выражают страх или радость. Фигурки делают из глины, кокосового волокна, кусочков древесины. Все это накладывается чаще всего на остов из бамбука. Головка маленьких, не более метра, человечков вырезана из скорлупы кокосового ореха, украшена кабаньими клыками или раковинками. Однако основное внимание уделяется разрисовке фигурок, для которой художники не жалеют сил и умения. Разные на первый взгляд человеческие фигурки имели, однако, что-то неуловимо общее.
На второй день своего пребывания на Томане на противоположном берегу острова, далеко от стоянки «Росинанта», я наткнулся на деревню, где жили мастера бамбуковых флейт. Эти простые и, возможно, самые распространенные почти у всех примитивных народов музыкальные инструменты здесь целиком покрыты тонким геометрическим орнаментом. Независимо от того, как были украшены флейты, в ловких руках деревенских виртуозов они преображались и издавали приятные звуки.
Молодежь деревни, однако, с удовольствием пользовалась не только мандолинами «Сделано в Гонконге», но также и японскими транзисторами.
Через два дня мы должны были покинуть берега Томана и взять курс на западное побережье Малекулы.
Так как «Росинант» не выходил в море ночью, поднятие якоря было назначено на рассвете следующего дня.
После ужина я пошел на бак, где, как всегда, собирался весь экипаж после трудового дня. Пришел туда покурить и механик Дэвид (капитан запрещал курить на корме). Присутствие Дэвида очень меня обрадовало, ведь он лучше всех говорил по-английски, а тема вечерних бесед была интересной: колдовство.
Ребята увлеченно рассказывали о деяниях колдунов (на Новых Гебридах их называют накамас). Им известны листья растений, которые надо жевать, если хочешь, чтобы тебя полюбила девушка; они могут наслать болезнь и смерть. Достаточно положить камень на след, оставленный врагом в грязи, и прочитать нужные заклинания, как неприятель тут же отправляется на тот свет, угасает словно догорающая свеча. Можно уничтожать врагов и другим довольно простым способом. С этой целью следует положить в скорлупу кокосового ореха кусочек материи от рубашки недруга и укрепить между двух камней на морском берегу. С началом прилива жертва почувствует острую боль в желудке, а затем, когда волны выбьют кокосовый орех из тисков и унесут в море, — враг непременно скончается.
Конечно, добрый колдун умеет защищаться от злого колдовства. Однако усвоить эту науку, коротко преподанную мне меланезийцами, было выше моих возможностей. Так я и не узнал, листья какого растения помогли бы расправиться с моим шумным варшавским соседом, живущим этажом выше. Неизвестно также, как избавиться от обладательницы колоратурного сопрано, которая совершенствует свое мастерство обычно в то время, когда я ложусь спать или сажусь за письменный стол, чтобы поработать.
В практическом смысле вечер «в клубе» на баке «Росинанта» для меня пропал даром. Однако из тех легенд, которые были там рассказаны, я запомнил одну — о мифическом герое архипелага, о мудром Квате.
Матерью Квата был камень. Когда мальчик родился, камень рассыпался. Кват рос быстро и без конца попадал в истории, которые сделали его знаменитым на всех островах Новых Гебрид: то он вылавливал из моря куски суши, то заселял их растениями, животными, людьми, то украшал первозданными пейзажами. В этом мире вечного света Кват отделил день от ночи.
В те времена человеческие существа не умирали, а меняли старую кожу на новую. Однажды мать Квата — в ее человеческом образе — пошла к ручью смыть свою старую кожу. Когда она вернулась, сын горько заплакал — он не узнал мать. Женщина нашла свою старую кожу и надела на себя. С тех пор люди стареют и умирают.
У Квата было одиннадцать братьев, всех их звали Тангаро. Самого старшего из них — Тангаро Мудрый, чтобы отличить от остальных безнадежно глупых братьев. Существовал также дух по имени Марава. В первый раз Кват встретил Мараву, когда рубил дерево, чтобы соорудить лодку. Кват облюбовал хороший ствол, срубил его и начал обтесывать. Однако вскоре наступила ночь, а он так и не закончил работу. Когда Кват пришел на следующий день в лес, то увидел свое дерево целешеньким. Страшно разгневался Кват, но вновь принялся за работу. Вечером он взял большую ветку и спрятался с ней поблизости. Вскоре Кват увидел маленького человечка, который заколдовал дерево. Снова оно стало целым, не хватало лишь одной ветки. Лесной гном отправился искать веточку. В этот момент Кват набросился на него с топором. Маленький человечек оказался могущественным духом: он отбил удар и, крикнув, что он — Марава, предложил Квату свою дружбу. В знак дружбы за одну ночь построил Марава для Квата лодку. Тогда завистливые братья Тангаро решили убить Квата, а лодку и жену Квата Ро Леи забрать. Но ничего у них не получилось. Квату всегда удавалось избежать гибели либо с помощью Маравы, либо благодаря своей ловкости. Когда герой попал в западню, Марава распустил свои волосы и Кват, как по лестнице, выбрался из нее. Братья завалили камнем пещеру краба, в которой в этот момент находился Кват. Марава оттащил камень в сторону и спас друга…
Дальнейшая судьба мифического героя оказалась страшно запутанной. Рассказывая, меланезийцы перебивали друг друга, каждый настаивал на своей версии. Это объяснялось местными разночтениями легенды, ведь почти все члены экипажа были родом с разных островов. Однако история Квата мне очень понравилась, особенно в той части, где рассказывалось о том, как люди стали смертными.
Меня разбудил грохот; поднимали цепь в якорный клюз. От стоянки у берегов Томана мы двинулись на север, вдоль западного побережья Малекулы. Плавание проходило, как всегда в тропиках: с утра свежий утренний ветерок слегка морщил воду и ближе к обеду замирал; во второй половине дня над недалекой сушей собирались тучки и начинался дождь. Время от времени по борту «Росинанта» появлялись то небольшое стадо дельфинов, то летучие рыбы.
Когда мы плыли вдоль какого-нибудь острова, с моего постоянного места на крыше корабельной надстройки мне хорошо был виден близкий берег. Встречались хижины, иногда на фоне прибоя возникала пирога с большим парусом. Часто у самого берега стояли идеально ровными рядами пальмы. Значит, там находилась плантация. Дальше в глубь острова поверхность поднималась ввысь и чаще всего была покрыта плотной зеленью кустарника.
Нашего агронома неизменно интересовали плантации. Он внимательно рассматривал их в бинокль, что давало Фрэнсису повод к бесконечным шуткам над бедным Джоном. Тот огрызался как мог в ответ на ехидные колкости по поводу его «тяжкого» труда.
Не успели мы покинуть берега Томана, как во второй половине дня агроном принял решение высадиться на берег со своим «тайным оружием». Глядя, как Джон носится с бутылочкой, полной божьих коровок, все стали потешаться над беднягой. Фрэнсис серьезно спрашивал у Джона, есть ли среди божьих коровок племенные самцы и что будет делать агроном, если вдруг окажется, что они не способны оплодотворять самок.
Агроном энергично защищался и отвечал весьма резко. Когда наступило время садиться в шлюпку, ему оказали почести, как адмиралу Нельсону после победоносного сражения. Джон бросил в бой одну треть своей армии, при этом он держал в руках бутылочку совсем как епископ дароносицу.
Когда мы высадились на берег, Джон надолго доверил мне бутылочку с божьими коровками, так как я меньше других подшучивал над ним. Насекомые как ни в чем не бывало суетились в бутылочке и готовы были выполнить поставленную перед ними задачу. Агроном заверил, что в руках у меня проверенные африканские экземпляры, великолепно проявившие себя' в уничтожении тли. В последнее время тля, эта отвратительная тварь, с необыкновенной энергией принялась пожирать местную флору. С особым удовольствием лакомилась она листьями бананов.
Со сосредоточенным выражением лица переходил Джон от одного куста к другому и, наконец, отдал приказ открыть бутылочку. Проигнорировав мой вопрос, не надо ли пощекотать под мышками у божьих коровок перед тем, как они окажутся на свободе, мужественный агроном освободил африканских уроженцев из неволи. Я не слышал, чтобы тля, усыпавшая листву, застонала при этом от страха. Однако я помнил, к чему привело появление в Австралии кроликов. Вздохнув, я пожелал про себя, чтобы эти импортированные божьи коровки через несколько лет не принялись бы, например, за местных свиней или коров.
Благодаря операции «Божья коровка» Джон стал героем дня, а наши ребята в течение всей стоянки бегали время от времени на те места, где мы выпустили насекомых, чтобы проверить, успели ли божьи коровки расправиться с тлей.
Во время этой стоянки, возможно самой памятной с точки зрения экологии, я непременно хотел побывать в деревне Лендомбвей — столице племени малых намба. Однако Мацей довольно решительно воспротивился этому походу. Он объяснил, что путь в деревню ведет через горные джунгли и на дорогу в одну сторону уйдет от двух до пяти дней в зависимости от того, насколько сильными будут осадки. Капитан также сухо добавил, что «Росинант» — не частная яхта и ждать моего возвращения они не могут. Добрейший капитан пытался все же утешить меня, сказав, что намба я уже видел на Томане и не раз еще буду иметь возможность наблюдать их во время дальнейшего плавания. Так что не за чем тащиться в такую даль.
После того как Джон выпустил на свободу своих первых божьих коровок, его поведение изменилось до неузнаваемости. Теперь уж он не смотрел в бинокль на окрестные пейзажи, а без конца бродил по окрестностям. Джон все время уезжал куда-то на шлюпке. То он наблюдал, то записывал, то организовывал импровизированные собрания аборигенов, на которых они проходили соответствующее обучение. Наконец-то агроном по-настоящему много работал.
Сначала я пытался сопровождать его в каждой высадке на берег, но вскоре бросил это занятие, так как все поездки казались мне убийственно похожими друг на друга. Деревни и люди мелькали у меня перед глазами и путались. Уже через несколько дней я не мог разобраться, какая миссия опекала деревенских жителей в том или ином районе и на каком языке в подготовительных классах обучают ребятишек. Мы видели также маленькие больницы, медпункты (я бы сказал, что для такого глухого уголка мира их было много). Фрэнсис дал мне совет, как различать миссии. Его рецепт действовал безотказно: «Если храм больше дома приходского священника — значит, это католики, если дом больше — протестанты».
Фрэнсис рассказал мне также о самой любопытной плантации на Малекуле, принадлежащей человеку по имени Оскар Ньюмен. Этот старожил-латифундист — обладатель единственного в своем роде гарема на Новых Гебридах. Оскар Ньюмен одалживал деньги соседям, а взамен процентов и денег требовал… дочерей своих должников. По последним сведениям, гарем изобретательного плантатора насчитывал девять красивых девушек. К сожалению, плантация Ньюмена не лежала на нашем пути.
Зато по дороге мы на короткое время задержались неподалеку от скалы, носящей любопытное название: «Десять Плиток Табака», Объяснений из области топонимики я потребовал, конечно, от автора будущей лоции Новых Гебрид, то есть от Мацея. И на этот раз капитан не обманул моих ожиданий. Название возникло во время второй мировой войны. Командование авиабазы на Малекуле искало в окрестностях полигоны, пригодные для учебных стрельбищ и бомбардировок. Эта довольно уединенная скала показалась очень подходящей. Однако прежде чем начинать налеты, надо было купить на это разрешение. Вождь прибрежной деревни, когда у него спросили дену, потребовал десять плиток табака. Название навсегда пристало к выщербленной бомбардировками скале.
Шли дни, похожие друг на друга как брызги соленой воды. Из двухнедельного плавания мне запомнились только два события. Одно — поездка с капитаном на берег. Мацей сделал там интересную покупку. Благодаря этому я узнал, что изредка он покупает наиболее интересные произведения народного искусства, и дома у него, как выяснилось, есть «кое-какая» коллекция. На этот раз он приобрел большую скульптуру, которую с первого взгляда можно было бы назвать «Материнство»: фигура женщины почти в натуральную величину, примитивно выточенная из дерева, многокрасочная, с большим углублением в области живота. Внутри углубления — подвижная толстая палка в горизонтальном положении, к которой прикреплена миниатюрная копия главной скульптуры. С максимальной простотой и экспрессией выразил местный ваятель вечную общечеловеческую идею.
Другим событием, которое произвело на меня впечатление, была передача радио Вилы. Сначала в программе мы услышали, что коллекционер раковин мистер Фред Левала во время очередной подводной экскурсии недалеко от мыса Малапоа на острове Эфате накололся на ядовитый шип Conus geographus и был спасен с огромным трудом. Этот смертоносный моллюск вызвал у незадачливого коллекционера частичный паралич. Фреда удалось вывести из тяжелого состояния в местной больнице с помощью целого комплекса процедур. Сразу после этого сообщения мы услышали новость, непосредственно касавшуюся Дэвида. По радио сообщили, что у нашего механика родился сын. Дэвид запрыгал от радости.
Мы добрались до южного побережья Малекулы и шли теперь в водах пролива Бугенвиля, разделяющего Два самых крупных острова архипелага. Программа нашего плавания также подходила к концу. Джон, который составил маршрут нашего путешествия, планировал еще лишь заглянуть на остров Вао, лежащий во «внутреннем море» архипелага (последние две с лишним недели судно работало на него).
— Все складывается отлично, — сказал Мацей, — тебе удастся увидеть еще один вид творчества наших народных художников — скульптуру в камне.
На мой взгляд, Вао немногим отличался от Томана. Такие же тропки, такая же растительность, такие же хижины. Лишь только мы причалили к берегу, как я обнаружил измерительные столбики, поставленные, конечно, все тем же господином Ласка.
— Liv blong Kokonas, hi dry, hit got sik tu mach («лист принадлежать кокос, он сухой, он больной много очень-очень»), — возбужденно докладывал Джону о больных пальмах Джонсон.
Пиджин неизменно поражал меня образностью языка, напоминая рассказы Дж. Лондона, которые я лихорадочно читал и перечитывал в отрочестве. Мог ли я тогда вообразить, что буду путешествовать на судне с «моя черная канака» и добродушный Джонсон спасет мне жизнь?
Пока Джон осматривал больную плантацию, мы с Мацеем отправились на другой конец острова навестить местного скульптора, тоже Джона. Их с капитаном связывала старая дружба. Когда мы появились, Джон трудился над какой-то деревянной маской. Она мне не понравилась. Скульптор очень обрадовался капитану, принял подарок и сразу же повел нас в большой сарай, который служил одновременно и мастерской и выставочным залом.
Джон специализировался в ваянии небольших головок из камня. В салоне их было около двадцати. Глядя на его работы, я был склонен полагать, что Джон, пожалуй, не копировал традиционные линии невинбуров или ритуальных масок. Из местного искусства для своих замыслов он заимствовал лишь какие-то элементы, давая при этом волю своей фантазии.
— Обрати внимание, — заметил Мацей, — на огромные носы у этих голов. Такие встречаются лишь у европейцев. Он с особым удовольствием вытачивает их здесь, на своем рифе.
Джон, как человек бывалый (он посетил даже Новую Каледонию), угостил нас лимонадом и проводил до главной тропы. Кроме своих голов мы унесли от него еще две каменные, за которые ваятель взял с нас не так уж дорого.
Стоянка на Вао была недолгой. Снявшись с якоря, мы направились прямо к Лакаторо. Наш агроном был немного огорчен тем, что здесь, на Вао, совсем рядом с его резиденцией и образцово-показательным центром, проклятые крабы и жуки серьезно повредили кокосовые пальмы.
К вечеру «Росинант» бросил якорь у берега, а наша неутомимая шлюпка сновала туда и обратно, перевозя багаж Фрэнсиса и Джона. Для них этот довольно приятный рейс был уже закончен. Зато капитан Мачи все еще ждал окончательного решения: пойдем ли мы в Вилу или отправимся в путь, вдвое больший, на остров Танна, лежащий на южной оконечности архипелага. Решение этого вопроса должно было прийти завтра. Разумеется, для меня это была бы необычайная удача, ведь Танна — пожалуй, самое заманчивое место на Новых Гебридах, которое всем туристам настойчиво рекомендуют посетить.
На острове есть действующий вулкан Ясур, изумительные «лунные» пейзажи — результат вулканической деятельности. По ночам виднеется даже пламя. Что может быть более захватывающим для феминизированного мещанина, который добрался до Вилы на пассажирском судне? Не раздумывая ни минуты, он покупает билет на самолет местных авиалиний и вдыхает смрад преисподней — сернистые соединения, поставляемые Ясуром без ограничений.
Однако Танна — не только заманчивый пункт туристского маршрута. Не менее охотно направляются сюда ученые, в особенности те, которые пристально следят за национальным движением Океании — своеобразной реакцией аборигенов против натиска чуждой, в основном европейской культуры. Движение носит магическо-религиозный характер и направлено против порядков, которые навязываются белыми. Такой протест зародился на острове Танна вследствие чрезвычайно жесткого правления пресвитерианских миссионеров, которые беззастенчиво вмешивались в жизнь населения острова. Аборигенам запретили пить каву, танцевать и многое другое, что культивировалось в местном обществе в течение многих веков. Жители все чаще стали избегать непреклонных в требованиях миссионеров, перестали ходить на богослужения и вернули колдунам их прежний авторитет. Жители тайно предавались танцам и по ночам пили запрещенную каву.
Такая ситуация сложилась на Танне к началу сороковых годов нашего столетия, но тут разразилась вторая мировая война. Американские базы на островах архипелага требовали рабочих рук. На Эфате, на Малекулу привезли сотни рабочих, нанятых на Танне. Вырванные из родных мест, люди оказались среди самой современной техники, увидели горы продуктов, оборудования, оружия и, наконец, тучи войск с полным личным снаряжением. Так возник миф о богатствах (он имеет хождение и в других частях Меланезии и определяется как культ карго), о том, что все блага созданы предками островитян, однако белые захватили их, и теперь надо лишь дождаться пророка, который все эти богатства (карго) передаст в руки истинных хозяев, то есть островитян.
Применительно к острову Танна таким местным пророком является Джон Фрум, темнокожий американец, «брат президента США». Когда настанет время, он, пророк, появится у берегов острова и приведет с собой на остров воздушно-морскую армаду кораблей, полную автомашин, холодильников, жевательной резинки и других богатств. Приверженцы мифа на Танне и сторонники Джона Фрума так до сих пор и ждут этого десанта изобилия, а пока ставят, где могут, красные кресты, символ движения. Пресвитериане на Танне потеряли почти всю свою паству, которая вместо суровых проповедей предпочитает вслушиваться в гул вечно грозного вулкана, доносящийся из-под земли, а это, как известно, голоса предков и древних божеств.
Я безмерно радовался возможности поехать на Танну, но меланезийские боги оказались немилостивы ко мне. Приказ предписывал капитану Мачи немедленно возвращаться в Вилу. Наступающие праздники и Новый год стремительно пресекли деятельность всех учреждений на архипелаге.
— Не огорчайся, — несколько лицемерно утешал меня Мацей, — еще можно связаться с Вилой, вдруг удастся как-нибудь купить билет на туристский самолет подешевле. Нет худа без добра — посидим у нас в саду, ведь надо же немного отдохнуть после такого долгого рейса.