Черный троллейбус

То, что шипит в углу

Действующие лица:

Борис Андреевич

Валя

Лена

Гришка

Кондуктор

Комната. Вплотную к стене стоит малиновый диван с несколькими оранжевыми заплатками. Слева от него — маленький холодильник «Атлант». Справа — тумбочка. Еще правее — большой двустворчатый шкаф. Перед диваном — журнальный столик. Больше в комнате никакой мебели нет. Зато есть окно. А еще — обои с абстрактным растительным узором.

Если пялиться в них неотрывно, можно увидеть что-нибудь интересное. Чаще всего это пожилой дворник Борис Андреевич, только что обратившийся в мышиную веру. Черты его исполнены мученической торжественности. Словно бы он отравился паленой водкой за здравие своего писклявого бога.

Согласно преданию, мышиный господь создал планету из овсяного зернышка и тут же прогрыз в ней нору до самого рая (ада мышиной религией не предусмотрено). Только праведники обнаружат тщательно замаскированный порог райской норы. Только праведники. И только по запаху.

Валя, парень двадцати девяти лет, снимает эту комнату что-то около года. Раньше он часто смотрел в обои, но после возвращения из Мудрова избегает Бориса Андреевича.

Пока что в комнате темно, и мы не видим никакой мебели. Обоев мы бы не увидели при любом раскладе, потому что их нет. Вместо стены, на которую они должны были быть наклеены, — край сцены. Так что, когда герои всматриваются в растительные узоры, на самом деле они смотрят вам прямо в глаза.

Но вот дверной замок кряхтит и щелкает, после чего в комнату вваливаются двое — хорошо знакомый нам Валя и совершенно пока незнакомая Лена. Валя включает свет, закрывает дверь, несколько раз сильно дергает ручку, проверяя надежность замка. Тем временем Лена быстрыми шагами идет к дивану и падает на него, уставившись перед собой.

Предполагается, что она смотрит в стену, но по правде, вы поняли, — в зрительный зал. На вид ей дашь не больше двадцати трех. Валя просто бледный, а вот у Лены кожа так прямо и вовсе бледно-зеленоватая, под цвет обоев, которые мы не видим.

Лена (не отрывая взгляда от обоев). Кажется, получилось. Кажется, убежали...

Валя (подбегает к окну и пристально высматривает кого-то на улице). Никого. Не понимаю, почему они нас так легко отпустили.

Лена. Меня сейчас стошнит.

Валя. Давай покажу, где туалет.

Лена (взволнованно). Не надо! Не хочу оставаться одна.

Валя. Могу предложить пакет. Потом мы его завяжем и спрячем в другой пакет, который тоже завяжем. Двойная защита. А потом положим его в тумбочку. И все. Никакого запаха. Выбросим, когда появится настроение. Настроение выбросить пакетик с блевотой.

Лена. Спасибо, но не надо. Уже не тошнит. Прошло.

Валя. Тогда, может, водки выпьем? Раз не тошнит.

Лена кивает.

Валя достает из тумбочки пару стаканов. Из холодильника — водку, хлеб и вареную колбасу. Делает бутерброды, отрезая неровные толстые куски колбасы, не так давно принесенной Костетом. Небрежно наливает себе и Лене по полстакана. Мы видим, что руки его дрожат.

Подает Лене стакан и бутерброд, усаживается рядом с точно таким же комплектом. Теперь он тоже вглядывается в стену, будто она — плазменный телик. Выпивает свою порцию, морщится, закусывает. Лена не пьет. Ставит стакан на маленький холодильник, как на тумбочку. Сверху накрывает стакан бутербродом. Ее отвлекли обои.

Лена. Слушай, а чего такое с этими обоями?

Валя. Да ничего. Обычные обои. С абстрактным растительным узором.

Лена (показывает пальцем). А зачем там этот дворник? Что он вообще делает?

Валя. А... Так это Борис Андреевич. Он обратился в мышиную веру. Мышиный всевышний создал землю из какого-то там зернышка, и в нем же прогрыз нору в царствие небесное. Вот он и хочет в нее пролезть. (Резко обернувшись на Лену.) Так ты, значит, что, тоже его видишь?

Лена. Вижу. У него лицо такое, будто он глотнул паленой водки. Но сделал это нарочно. Он знал, чем это ему грозит, но все равно выпил, потому что бог повелел ему это. Он ведь может ослепнуть теперь. Дворник. Не бог. С богом ничего страшного не произойдет.

Валя. Это его выбор. Дворника. Не бога. Каждый делает выбор. Про бога не знаю. Сомневаюсь. Нужно уметь принимать решения. Борис Андреевич умеет, — за это я его уважаю.

Лена. Я уже слышала это. Ты говорил об этом там. Ты призывал сделать свой выбор. Принять решение. Слово в слово. Кроме Бориса Андреевича, — о нем ты не упоминал.

Валя. Так это все случилось с нами на самом деле?

Лена. Смотря что. Если ты о черном троллейбусе, то да. Если ты говоришь о том кошмарном типе, в костюме с лампасами, — я его видела. И я помню, как все сидели молча, пока он, провозгласив себя Кондуктором, невпопад шутил. Причем это были не отдельные анекдоты — это была целая шоу-программа. А помнишь, как он спросил у зрительного зала, — своих немых пассажиров, — почему никто не смеется?

Валя. Я помню. Он сказал, что, возможно, знает причину. Что, скорее всего, они просто плохо слышат его. А потом он схватил какого-то мужика, который сидел рядом с ним, у передних дверей, за ухо. И дернул за это ухо. И оторвал его. Но крови почему-то не полилось. Но так ведь не бывает, правда? Он аккуратно положил это ухо себе на ладонь, будто трупик любимой мышки. А потом прокричал в него какой-то очередной анекдот. С той моралью, что не надо было садиться на места для инвалидов, если сам не хочешь стать инвалидом...

Лена. Никто ничего не сказал на это. И только ты, единственный из всех, спросил, куда идет этот черный троллейбус. И все словно бы обернулись на тебя, хотя никто не пошевелился. Но было такое ощущение. Кажется, ты был единственным, кто не знал, куда он идет. Все остальные поняли это, как только заняли свои места. Ты и вправду не знал?

Валя. Не знал тогда, и не знаю сейчас. Ты правильно сказала, что все понимали. Все просто понимали, и переживали это понимание. И переживали небывалое единение в этом своем коллективном понимании одного и того же. Но никто из нас ничего не знал в этот момент. Никто и ничего. Мои челюсти будто склеились. Когда я задал этот вопрос в первый раз — сам не понял, что только что сказал. И еще — это было тихо. Очень тихо. Во второй раз получилось разборчивее. Тогда-то все и обернулись, хоть никто и не пошевелился.

Лена. Мысленно все обернулись на тебя. Но Кондуктор ничего не ответил. Только усмехнулся и приподнял бровь. Очень театрально приподнял бровь. Он был такой бледный-бледный, а бровь была такая черная-черная, будто нарисованная. А ты поднялся. Поднялся и продолжил.

Валя. Я поднялся. Меня знобило, ноги тряслись и не слушались, но я поднялся. И тогда я стал говорить. И челюсти расклеились окончательно. Они расклеились так, как никогда прежде не расклеивались. И слова приходили ко мне откуда-то. И я говорил их. Словно на митинге. Агитировал, поднимал на восстание. Я говорил со спинами и затылками остальных пассажиров, будто с родными лицами. И Кондуктор не обращал на меня никакого внимания, продолжая свою шоу-программу. И только ты обернулась.

Лена. Это было сложно. Я не знаю, как мне это удалось. Я хотела поддержать тебя. Сказать тебе что-то, но не могла. Говорили только губы, голоса не было.

Валя. Я заметил это. Умолк и стал читать по твоим губам.

Лена. Ты умеешь читать по губам?

Валя. Нет, но что-то я все-таки прочитал.

Лена. В деревне, откуда я родом, существует поверье, что истинной телепатией владеют только влюбленные. Своим взглядом они могут передать друг другу все, что угодно. Самые сложные формулы, факты и просто догадки...

Валя. Это не поверье, а какой-то сопливый трюизм. Жизнь куда сложнее всех этих прямых линий. Многие верят в счастье, а я — нет. Я не из таких.

Лена. Любая истина, аксиома — всегда трюизм.

Валя. А ты из деревни? Я никогда не был в деревне. Ты не поверишь, но ни разу. Завидовал одноклассникам, когда они уезжали в деревню на лето.

Лена. Это был почти город. Неважно. Вернемся в троллейбус...

Валя. Не хочу в троллейбус!

Лена. ...И ты ударил ногой по стеклу. По тому, над которым не было надписи «Запасный выход». И оно почему-то разбилось на множество маленьких осколков. А потом ты схватил меня в охапку. И потащил с собой. Я честно старалась идти, а ноги мои заплетались. Но ты все равно потащил.

Валя. ...Мы выпрыгнули с тобой на ходу. Ничего не сломали. Даже не поцарапались. Странно, правда? Но еще более странно то, что троллейбус не притормозил. Не развернулся. Не открылись двери, и из них не выпрыгнул этот нечеловеческий Кондуктор. Ничего не произошло. И мы побежали. Побежали, не оборачиваясь.

Лена. Так получается, нам удалось сбежать?

Валя. Это было бы слишком просто. Это еще не конец. Но пока что мы в безопасности. Пока мы можем отдохнуть и набраться сил.

Лена. Ты был очень бледным. Сейчас — почти розовый.

Валя. Спасибо. А вот ты по-прежнему зеленоватая. Кстати, как тебя зовут?

Лена. Меня зовут Лена. А тебя?

Валя. Вальтер. Да, такое редкое имя. Нет, я не еврей. И не немец. Давай, что ли, добьем ее? (Взглядомуказывает на водку.) Ты не выпила, кстати.

Лена. Я не хочу.

Валя. Тогда я выпью за тебя. Чего продукт переводить.

Берет порцию Лены. Выпивает водку, морщится, закусывает бутербродом. Раздается настойчивый стук в дверь. Оба дергаются, подскакивают, с ужасом смотрят на дверь.

Лена (шепотом, обращенным к Вале). Кто там?

Валя (громко, чтобы его было хорошо слышно за дверью). Кто там?!

Пьяный голос за дверью. Кто-кто... Конь в говно... Гришка это! Сотку не одолжишь до вторника? Или хочешь, как часть квартплаты засчитаю.

Валя (шепотом, Лене). Это Гришка, алкаш-хозяин, у которого я снимаю.

Валя поднимается и идет к двери. Достает из кармана несколько бумажек, выбирает из них одну — сотенную купюру. Облегченно улыбается. Открывает дверь. Столбенеет, в ужасе прикрыв рот купюрой. Пятится в комнату. За ним в дверь заходит сосед Гришка, выглядящий сегодня совсем не так, как обычно.

Лицо у него морковное, как всегда, и волосы растрепаны, как всегда, и одежда мятая, как всегда, и все вроде как всегда, только одно лишь не как всегда — на голове у Гришки растут огромные козлиные рога. Настолько огромные, что, входя в комнату вслед за Валей, он задевает ими дверной косяк. Сыплется побелка. Гришка поднимает голову и хмуро оглядывает препятствие. Грозит дверному косяку кулаком, нагибается и входит в комнату.

Гришка. Чего уставился-то?

Валя. Да так, ничего.

Лена, сидящая на диване, с ужасом смотрит на Гришку. Гришка недоуменно смотрит на нее. Потом переводит взгляд на Валю и подмигивает левым глазом.

Гришка. А. Понятно все. Помешал тебе. Не знал, что ты тут не один. (Переводит взгляд на сторублевку, зажатую в руке Вальтера.) Так я, это.

Валя. Ага.

Валя опасливо протягивает Гришке сторублевую купюру. Гришка выхватывает купюру, лукаво подмигивает, но уже другим, правым глазом. Уходит. Валя быстро запирает за ним дверь.

Валя (облегченно вздохнув). Говорю же тебе — Гришка. Я у него комнату снимаю. Жена ему, конечно, изменяет, я в курсе, но чтобы так... Думаю, это связано с тем троллейбусом. У троллейбуса есть рога. Теперь и у Гришки есть рога. Корреляция налицо.

Лена. Я не понимаю. Но хуже всего то, что меня это удивляет, но как-то не сильно, не до конца. Не так, как должно было удивить. Я ждала чего-то такого. Я только этого и ждала с тех пор, как мы убежали.

Валя. Что-то здесь не так.

Лена. Говорят, что, когда троллейбусы только появились в Ленинграде, их называли «трамваями без рельс».

Валя. Да мало ли кто без рельс. Вся страна без рельс. Здесь другое что-то запрятано.

Лена. Без рельс — значит, без пути, без колеи.

Валя опускается на диван рядом с Леной.

Лена. Здесь мы не в безопасности. Но я не знаю, где бы мы могли спрятаться. Тут хотя бы есть дверь, которую можно закрыть на замок.

Валя. И водка. И колбаса с хлебом, что немаловажно. Еще каша есть овсяная.

Лена. Как ты оказался в этом троллейбусе?

Валя. Долгая история. Все началось с того, что я устроился на работу в какой-то там центр профилактики безнадзорности и наркозависимости и чего-то там еще, и пропаганды здорового образа жизни, толерантности и еще. Специалистом по работе с молодежью. Теперь я там не работаю. Меня уволили. Но пока я там работал, у меня был волонтерский клуб. Он назывался «Трезвый взгляд». В моем клубе были только трое — Володя, Костя и Жека. Отличные ребята. И вот.

Валя. Не очень.

Лена. А ты вообще по специальности работаешь? То есть работал.

Валя. Почти.

Лена. Так что там с троллейбусом?

Валя. Не надо было садиться в него. Но я сел по собственной воле. Я был какой-то, знаешь... Не выразить. Какой-то не я. Тень себя. И мне не хотелось быть таким. Поэтому и сел. Но сейчас, после того, что случилось, я какой-то, понимаешь, как будто прежний. Будто сбросил с себя вериги. И я все время ждал чего-то. А когда он остановился, я понял, что ждал именно его. И то, что я себя лучше чувствую, так это только подтверждает.

Лена. Вериги.

Валя. А как ты оказалась в этом троллейбусе?

Лена. Не помню.

Валя. У тебя такое зеленоватое лицо. Я вот (смотрит на себя в маленькое зеркальце) совсем розовый уже. А ты как была зеленая, так и осталась. И губы у тебя синеватые.

Лена. Ты мастер на комплименты.

Валя. Ты одна из них, да? Ты — живой труп!

Лена. Что?!

Валя. Вот почему ты не стала пить водку!

Лена. По-твоему, если девушка не пьет водку, то она чудовище?

Валя. Все больше в этом убеждаюсь.

Валя вскакивает, смотрит на Лену с ужасом. Лена закрывает лицо руками и рыдает. Внезапно доносятся звуки похоронного марша — это звонит мобильный телефон. Валя смотрит на экран.

Валя. Здесь написано, что звонит Кондуктор... Но у меня нет его номера.

Лена. Ответь ему.

Валя. Вот еще! Сама ответь.

Лена. Он тебе звонит. Я с ним уже наговорилась. Не хочу больше.

Валя. Вот и я не хочу. Он мне неприятен. Переведу лучше в бесшумный режим. (Нажимает на клавишу, и звук исчезает.)

Лена. Мне он тоже неприятен.

Валя. Он ведь не скажет ничего утешительного. Гадость какую-нибудь скажет. Типа, что Черная Ромашка идет за вами по запаху.

Лена. Черная Ромашка погибла. Повезло ей. Мы дружили. Она одна меня понимала.

Валя. Зато ты жива! (Лезет в холодильник.)

Лена. Это ты за водкой?

Валя (достает пластиковую бутылку, отвинчивает крышку). Догадливая.

Лена. Если хочешь, убей меня (распахивает на груди блуз^ку⁾.

Валя смотрит на грудь. Гладит себя по подбородку. Завинчивает крышку обратно.

Валя. Не буду пока.

Лена (застегивает блузку). Если ты думаешь, что все демоны удовлетворены своим положением, ты ошибаешься. Я — сирена. Затопила огромное количество советских теплоходов, включая «Ивана Тургенева». И это я заманила Мудровских ученых прямо в Зеленое озеро.

Валя. Зачем?

Лена. Кондуктор приказал. У нас субординация. И еще красиво рассказал, как это важно для всех демонов. Но я поставила ему ответные условия. Что после этого буду абсолютно свободна.

Валя. И что Кондуктор?

Лена. Он сдержал слово. Но подлая Тамара Цой втайне от него и от меня записала мое пение на компакт-диск. Это был подарок любимому гражданскому мужу, позволявший Кондуктору и слово сдержать, и рыбку съесть. И теперь я ему не нужна. Он и так может заманить кого угодно куда угодно.

Валя. А как же авторские права?

Лена. Я пришла к нему и потребовала уничтожить запись.

Валя. А он что?

Лена. Согласился при условии, что я выполню для него еще одно задание. Поучаствую в маленьком, но очень страшном представлении. Его цель — запугать тебя до смерти. А потом убить. Моя роль невелика, — я должна была сыграть невинную девушку, которую ты героически спасаешь из лап злодея. Чтобы потом оказаться с ней в замкнутом пространстве.

Тут начинается герметический триллер. Ты подозреваешь во мне монстра, но не уверен в этом полностью. И всю водку уже выпил, так что лишился оружия. Тебе мерещатся всякие вещи. Например, что обычный ремень в углу — это змея.

Валя. Так вот что там шипит!

Лена. Или что у соседа рога на голове. Короче, обычное дьявольское наваждение. Дешевые кондукторские трюкачества. И, если ты возьмешь сейчас трубку, он скажет тебе красивым баритоном: «Здравствуй, мой зайчик, надеялся сбежать из троллейбуса, не заплатив?» и так далее и тому подобное, по тексту. Если бы у тебя в комнате было радио или телевизор, он бы давно связался с тобой с их помощью. А так приходится звонить на мобильный. Ближе к концу он собирался вылезти из твоего шкафа, чтобы ты поразился тому, что смерть твоя всегда была под боком. Он и сейчас там сидит. Наверняка ковыряется с блокнотиком при свете фонарика, переписывает свои реплики.

Валя. Почему ты говоришь мне все это? Надеешься, что я не сожгу тебя нановодкой?

Лена. В последнее время Кондуктор сильно переменился, ты должен об этом знать. Он и раньше был не в ладах с собственным мозгом, но никогда не причинял вреда демонам. А теперь со многими перессорился. Некоторых обвинил в заговоре и растворил нановодкой.

Валя. Откуда у него нановодка?

Лена. Оттуда же, откуда и у тебя. От Рафаэля Яковлевича. Покупает через подставных лиц. Все грозится нанести ему визит, чтобы снести с лица земли любую угрозу демонам, но подозрительно медлит...

Валя. А куда смотрит Цой?

Лена. Цой умерла. Кондуктор убил ее за то, что она его обманывала.

Валя. Костя расстроится. Он сам хотел ее уничтожить.

Дверь шкафа распахивается. Из него выходит Кондуктор Тюленев.

Кондуктор (Лене). Дура! Всю пьесу испортила!

Лена. Потому что пьеса твоя — говно.

Валя отвинчивает крышку и окатывает остатками водки незваного гостя. Мокрый Кондуктор смотрит на него с презрением. Валя смотрит на мокрого Кондуктора недоуменно.

Кондуктор. Не сработало.

Валя. Сам вижу. Дальше что?

Кондуктор (Вале). А дальше я тебя убью. Не так эффектно, как планировалось, но хоть что-то. (Лене.) А тебя я обвиняю в измене! Наша сделка отменяется. Растворю тебя в водке по возвращению. И служить-то ты отказываешься, и пьесы портишь, — прямая дорога под трибунал.

Валя. Я готов! (Рвет на груди рубаху)

Кондуктор улыбается. Медленно движется к Вале, но Лена преграждает ему путь.

Лена. Стой!

Кондуктор. Чего тебе? Уговорила, подарю я тебе твой диск. Хоть ты и предательница. У меня еще копии остались. (Достает из внутреннего кармана CD, протягивает его Лене, но та не спешит его брать).

Лена. Есть предложение.

Кондуктор. А вот это уже любопытно.

Лена. Ты оставишь его в живых, а я буду служить тебе дальше. Можешь целую дискографию с моим участием составить.

Кондуктор. Зачем тебе это? И никаких больше фокусов, измен и прочего?

Лена. Фокусы и подлоги — это по твоей части. Демон сказал — демон сделал.

Кондуктор (изменился в лице). Эх, Ленка, надо было бы, конечно, тебя растворить, но мы с тобой таких дел наделаем — закачаешься! (Вале.) А ты, щенок, мне больше не попадайся! А то не ручаюсь за себя! При Ленке говорю — не ручаюсь! Сам же не буду с тобой встречи искать, так тому и быть.

Кондуктор выходит через дверь комнаты, Лена следует за ним. Потом возвращается, подбегает к Вале, целует его в губы.

Кондуктор (гневно). Ну, где ты там? Точишь нож, который намереваешься вонзить мне в спину?

Лена убегает. Валя остается один. Садится на край кровати. Звонит телефон. Мелодия какая-то легкомысленная. Валя смотрит на экран.

Валя. Звонит Лена-сирена...

Валя прикладывает трубку к уху.

Голос Лены-сирены, как по громкой связи. Слушай меня, Валя! Слушай, не перебивай и не удивляйся. Ты не должен обольщаться обещаниями Кондуктора тебя не трогать. Его слову нельзя верить. Раньше можно было, а теперь нельзя. Он все равно тебя уничтожит, если ты его не остановишь. Совсем скоро Костету позвонят. Это будет Настюха. Потом с Костетом будет говорить сам Кондуктор. Он скажет, что казнь состоится тогда-то и там-то, и, что если он хочет проститься с ней в последний раз, пусть поторопится. Назначит встречу. Там их подберет черный троллейбус. Всех троих, потому что друзья его не бросят. Кондуктор не станет скрывать, что заманивает их в ловушку, но они все равно пойдут, потому что у них не будет иного выхода. Иди с ними. Водку с собой не бери — отберут, вдобавок по ребрам схлопочешь. Если все пройдет гладко, она и не понадобится. Не могу больше говорить. Пока.

Сцена погружается во тьму. Валя остается один на один со своими мыслями, если не считать Бориса Андреевича, испытующе косящегося на него с обоев.