Черный ящик Цереры

12

Собираясь на заседание Ученого совета, Урманцев с непонятным для него самого облегчением ощутил, что именно сегодня, через какой-нибудь час, наступит развязка. Он ждал ее, понимая в то же время, что ничего хорошего она не принесет. Но сохранять обманчивое статус кво, основанное на принципе «худой мир лучше доброй ссоры», казалось уже немыслимо. Атмосфера в лаборатории была сродни той, которая царила в Европе накануне сараевского выстрела. Тайная война шла полным ходом, и каждый знал, что вот-вот придется схватиться в открытую. Нужен был лишь первый выстрел.

Впрочем, именно здесь вольно или невольно Урманцев заблуждался. Выстрел уже был. И не один. Противник буквально забрасывал Урманцева снарядами самых разных калибров. И то, что он с кислой улыбкой принимал их за булавочные уколы, дела не меняло.

Теперь он ясно ощутил, что, надеясь избежать войны, просто не отвечал на огонь. А это, как известно, плохая тактика.

Прежде всего, здесь сказались последствия необычайной терпимости Орта. Во времена средневековья такие, как он, с блуждающей улыбкой шествовали на костер, зная, что оставляют после себя нечто неподвластное огню. Пока был жив Орт, всплески потаенной вражды были подобны белогривым валам, грозным и гневным, но едва достающим золотых лодыжек Родосского колосса.

Во всяком случае, было очень удобно и спокойно думать, что все именно так и обстоит. Ради этого не замечались такие, говоря словами Рабле, ужасающие деяния, о которых стоило вещать пожарным колоколом…

…В сорок девятом году у Орта были большие неприятности. Он не мог не ощущать их, но по-прежнему вел себя так, будто ничего не случилось. Легкость характера и сказочное везение оказались надежнее любой брони в те времена, когда любая броня могла оказаться ненадежной. Туча прошла стороной. Но за это пришлось расплачиваться. Орт получил первый инфаркт и вынужден был обосноваться в кремлевском корпусе Боткинской больницы.

Тогда-то и появилась в газете знаменитая статья, инспирированная профессором Федосовой и Иваном Фомичом, или, как их именовали за глаза, «парой нечистых».

У Елены Николаевны вообще были обширнейшие знакомства, с автором же статьи, известным очеркистом «на моральные темы», ее связывала давняя дружба. Статья была посвящена только что вышедшей книге Орта «Майкельсон и мировой эфир». Книга была раздолбана как угодническая перед Западом, а сам Орт оказался причисленным к космополитам. Оргвыводы должны были последовать с минуты на минуту.

Но Елена Николаевна действовала быстрее разящих молний Зевса. Она вложила в большой конверт два экземпляра газеты со статьей о «безродном космополите» Е. О. Орте и заказным письмом отправила прямо в Боткинскую больницу.

Газета попала к Орту в кровать еще до того, как ее распространили в киосках Союзпечати! Говорят, что он закричал тогда: «Хотите убить меня? Не выйдет!» Состояние его резко ухудшилось. Тройчатка из камфоры, промедола и атропина каждые полчаса выскальзывала из тонкой иглы и спешила омыть вздрагивающее израненное сердце. Ночи проходили на сплошном кислороде. Синеющий дрожащий рассвет начинался внутривенным вливанием магнезии.

Но Орт выжил.

Безоблачным летним утром появился он однажды в лаборатории, все такой же большой, жизнерадостный и небрежный. Разве чуть-чуть похудевший. Внутренне он как будто не изменился. Если и были какие-то изменения, знал о них только он один. Елена Николаевна встретила его, как Пенелопа Одиссея. Тихо улыбаясь, Иван Фомич вынес свои бумаги из кабинета Орта.

Евгений Осипович был со всеми одинаково ласков и мил. Как будто ничего не изменилось. Через некоторое время к этому привыкли. Лаборатория работала хорошо, и у начальства сложилось мнение, что Орт создал удивительно дружный, спаянный коллектив.

«Мы все виноваты в его смерти, — думал Урманцев, — мы отсиживались за его широкой спиной».

Те времена, когда спорить с демагогами было опасно, прошли, но Урманцев и такие, как он, все еще не преодолели в себе рудиментарные отголоски. Брезгливо сморщив нос, проходили они мимо тайных подлостей, утешаясь сомнительным доводом, что порядочные люди в такие дела не вмешиваются.

А порядочные люди вмешивались. Все более активно и властно…

Урманцев не замедлил бы выступить против явных открытых нападок на дело Орта, на его воспитанников и друзей. Здесь он не знал компромиссов. Но и в этом тоже сказывалась известная его ограниченность. Он не учитывал, что мещане с высокими учеными званиями лучше приспосабливаются к условиям среды, чем все остальные приматы. Тайный интриган и ловко мимикрирующий демагог, равнодушный ко всему, кроме собственного покоя, — вот с кем нередко приходится схватываться настоящим ученым. От укусов элегантных научных скорпионов нет предохранительных сывороток. Они — плоды зависти и невежества, и бороться с ними можно только светом. За ушко да на солнышко. Противно брать их за ушко? Ну что ж, омой после руки одеколоном и тщательно вытри носовым платком. Другого выхода ведь нет.

Собирая бумаги в черную капроновую папку, Урманцев внутренне готовился к борьбе. Настроение у него было приподнятое и нетерпеливое. Он решил драться, не задумываясь о последствиях, не надеясь ни на чью помощь. Но тут он опять ошибался. Радуясь и удивляясь происходящим в себе переменам, он не заметил, что такие же перемены происходят и в других. Не заметил потому, что это была эволюция, постепенный, но неуклонный и необоримый процесс, последовавший за решительной, революционной ломкой догматических норм. Коренной поворот нельзя проглядеть. Хотя бы потому, что о нем вовремя напишут в газетах. Но последующие за этим изменения видны лишь на определенной временной дистанции.

До какого-то момента их не замечают, а затем вдруг с удивлением обнаруживают, что все вокруг изменилось, и люди живут совсем не так, как несколько лет назад. Это тоже поворотный пункт. Для каждого он наступает в разные сроки и по-разному ощущается. Но чем скорее он наступает для всех, тем скорее растет и развивается все общество в целом.

Урманцев был только частицей всеобщей крепнущей нетерпимости ко всему, что мешает нам строить будущее. Он готов был к борьбе и вместе с тем продолжал считать себя одиночкой. А был он на самом деле солдатом огромной армии единомышленников. Он двигался в русле мощной реки, но, не видя за тающим туманом берегов, не разглядел и самой реки.

Недооценка собственных сил ведет обычно к мрачным прогнозам. Естественно, что Урманцев не ожидал от предстоящей битвы с таким ловким противником, как Иван Фомич, скорых лавров. Он вообще не надеялся на лавры, но на драку шел.

Дело всей жизни Орта стояло на грани срыва. Люди были издерганы и раздражены до предела. Лаборатория разваливалась на глазах. Как это ни чудовищно, но десятки умных, хороших людей не могли справиться с двумя-тремя склочниками и интриганами. И все потому, что в одиночку. Урманцев не замечал, что тоже собирается воевать в одиночку.

Позиции директора, парторга, членов Ученого совет» были ему совершенно неясны. Поэтому он готовился к худшему. Встретив в коридоре директора, он кивнул и хотел пройти мимо, но тот задержал его.

— Значит, Ивану Фомичу лабораторию поручим? Как полагаете, Валентин Алексеевич? — спросил директор.

«Вот оно, — подумал Урманцев. — Начинается». И ответил медленно, спокойно, почти не разжимая крепко стиснутых зубов:

— Это ваше право. У меня же свой взгляд.

— Какой, интересно?

— Диаметрально противоположный. И я его буду отстаивать везде…

— Хорошо, что вы такой упорный. Только не худо бы и меня для начала ознакомить с особым мнением.

— Мое мнение разделяет почти весь коллектив лаборатории.

— Простите меня, Валентин, я ведь вас еще студентом помню, но вы сильно поглупели. Расскажите мне сначала, в чем дело… А вообще, мне кажется, что вы ломитесь в открытую дверь. Ну да ладно!… Заходите в кабинет, там поговорим. Для этого, собственно, и собираемся сегодня.

Директор открыл кожаную дверь, пропуская Урманцева вперед. Почти все члены Ученого совета были в сборе. Рядом с Иваном Фомичом стоял свободный стул. Иван Фомич улыбнулся, приветливо кивнул и указал на свободное место.

Урманцев холодно поклонился и деревянной походкой прошел к Ивану Фомичу. Он проклинал свою интеллигентность. Пройти бы мимо и сесть на другой стул. Но теперь ничего не поделаешь. Он был готов к самому худшему. Короткий разговор с директором только укрепил его в этом ожидании.

Иван Фомич тоже готовился к борьбе. В отличие от Урманцева, он недооценивал противостоящие ему силы. Он вообще не знал своего противника. Им мог стать всякий, посягнувший хоть на частицу того, что Иван Фомич считал своим. Но сегодня он таких посягательств не ждал. Урманцева он недолюбливал, как недолюбливал и остальных своих коллег, однако не думал, что встретит с его стороны особое противодействие.

С того дня, как умер Орт, Иван Фомич считал себя хозяином лаборатории и единственным наследником ее всемирной славы. Все это время он чувствовал себя прекрасно, испытывая незнакомое до сих пор ощущение безопасности и уверенности. Он открыто именовал себя продолжателем дела Орта и с удовлетворением видел, что и другие постепенно свыкаются с этой мыслью. Ничего неестественного в такой ситуации он не видел.

Он искренне не считал себя виноватым в смерти Орта. Да он никогда и не желал ему смерти. И это была правда, как правда то, что никто не хотел, чтобы Евгений Осипович умер. И ни на кого в отдельности нельзя возложить вину за эту смерть. Каждое событие этой трагической цепи было случайным, однако (по прошествии нескольких месяцев это стало понятно многим) все вместе они слагались в целенаправленный процесс, который и привел Евгения Осиповича к смерти. Но жизнь всегда ведет к смерти.

Сейчас, в кабинете директора, Ивана Фомича волновал только один вопрос: кого назначат заведующим лабораторией.

Чтобы застраховать себя от неожиданностей, он провел ряд неофициальных бесед и наметил несколько кандидатур на эту должность. Все это были люди, с которыми, по его мнению, можно было ужиться. Правда, он не знал, как каждый из них поведет себя в роли начальника. Подобная метаморфоза порой существенно меняет взаимоотношения. Но во всяком деле неизбежен риск, и Иван Фомич не мог пустить такое дело на самотек.

Прищурившись в традиционной улыбке, он зорко оглядел членов Ученого совета, пытаясь проникнуть в их мысли.

— Прошу твердо запомнить одно! — директор приштамповал увесистую ладонь к зеленому сукну. — Не только начатые, но и задуманные Евгением Осиповичем работы будут продолжаться. Это вопрос решенный. Но… жизнь, товарищи, тоже продолжается, и лаборатория не может больше оставаться без руководства…

Урманцев внутренне вздрогнул и насторожился. Иван Фомич покраснел.

— Собственно, она и не оставалась без руководителя, Алексей Александрович, — улыбаясь, произнесла Елена Николаевна, с которой у Ивана Фомича накануне состоялся конфиденциальный разговор.

— Что вы имеете в виду? — спросил директор, приподняв насупленные мохнатые брови.

— Ну как же? — она обвела улыбкой присутствующих. — А профессор Пафнюков? Он еще при жизни Евгения Осиповича числился его заместителем.

— Значит, так! — директор нагнул голову. — Лаборатория не может больше оставаться без руководителя. Это не простой вопрос, товарищи… Школа Орта должна жить. Здесь нужен человек, которому близки идеи Евгения Осиповича. Я уже не говорю о прочих качествах, они сами собой подразумеваются… Какие будут соображения? — он распрямился и откинулся в кресле.

— Выдвигать нужно кого-нибудь из наших? — спросил один из членов Ученого совета.

— Конечно! — воскликнула Елена Николаевна. — Зачем мы будем приглашать варягов.

— Можно и варягов, — сказал директор.

Сердце Ивана Фомича дернулось вниз.

— Хотя и не обязательно, — директор принялся рисовать в блокноте чертиков.

Иван Фомич облегченно перевел дух.

— Ну, тогда, я думаю, вопрос ясен… — начала было Елена Николаевна.

— Извините меня, — прервал ее директор. — Я полагаю, мы сначала заслушаем мнение Ивана Фомича. Елена Николаевна права, что он наиболее… компетентен в данном вопросе… И его опыт будет для нас очень полезен, — он обернулся к Пафнюкову. — Я не решаюсь возложить на вас, Иван Фомич, это бремя. Я понимаю, как вы заняты… Да и здоровье вам, наверное, не позволит. В общем, зная, что вы все равно не согласитесь взять лабораторию на себя; я очень прошу помочь нам в подборе подходящей кандидатуры.

Среди мертвой настороженной тишины Иван Фомич почувствовал, что лоб у него стал холодным и мокрым. Им овладело расслабленное спокойствие безнадежности.

— Благодарю, Алексей Александрович, — он облизнул губы, — за… заботу. Вы очень хорошо поняли и вошли в мое положение… Я ведь действительно стал здорово прихварывать… Что же касается заведующего лабораторией, то, мне думается, Глеб Владимирович мог бы…

— Это какой Глеб Владимирович, — перебил Урманцев, — из электрофизического института?

— Да. Владимцов.

— Ну что ж, очень знающий человек! — в голосе Урманцева звучало глубокое удовлетворение. — Правда, в пятьдесят седьмом году в этот институт вернулись некоторые люди, и Владимцову почему-то никто теперь не подает руки.

Иван Фомич сидел с застывшей, как маска, улыбкой.

— Кто еще хочет высказаться по данному вопросу? — спросил директор.

— Трудно найти замену Евгению Осиповичу… — прервал наступившую тишину ученый секретарь.

— Евгению Осиповичу найти замену невозможно, — сухо отрезал директор. — Речь идет только о назначении нового руководителя лаборатории… Но я вижу, вопрос не подготовлен. Отложим до следующего раза. Временно исполняющим обязанности зав. лабораторией я назначаю Валентина Алексеевича Урманцева… Вы не возражаете, Валентин Алексеевич?

— Не возражаю. Уж лучше я…

— Включите в приказ! — перебил его директор, обращаясь к ученому секретарю… — Что у нас дальше?

— Вопрос об аспирантуре на будущий год, — сказал ученый секретарь.

— Давайте тоже перенесем на другой раз… Что еще? Все? Валентин Алексеевич, попрошу вас немного задержаться.

Члены ученого совета поднялись. Сидеть остался только Урманцев. Директор стоя ждал, пока все уйдут.

Секретарша внесла поднос с чаем. Директор подвинул стакан и розеточку с сахаром к Урманцеву.

— В лаборатории нездоровая атмосфера, Валентин Алексеевич, — директор давил ложечкой подтаявшие кусочки сахара. — Не в вашей и не в моей власти убирать людей, которые нам не нравятся, и назначать более симпатичных. Тем паче, когда это касается работников высшей квалификации… Да и объективных данных к этому нет. Всем вам придется еще долгие годы работать вместе. И отношения должны быть соответствующие. В общем, на работе это не должно отражаться. Вы согласны?

— Не во всем.

— В чем именно?

— Есть процессы, за которые я и другие работники не можем брать на себя ответственность. Короче говоря, не все исходит от нас.

— У вас хороший работящий коллектив, Валентин Алексеевич. Это большая сила. И там, где надо, можно так дать по рукам, что… Но нужны факты. Факты! А всякой закулисной лирике противопоставьте коллектив. Если стадо хорошее, то и паршивая овца будет вести себя хорошо. Ясно?

— Ясно. Только…

— Что?

— Это уже, как говорится, из другой оперы. Нужен генеральный эксперимент, Алексей Александрович.

— Считаете, пора выносить в космос?

— Пора.

— Ну что же, попытаюсь провентилировать это в координационном совете… Уж больно много всяких заявок! А спутник — дело дорогое.

— Биофизики ведь добились? И другие институты тоже…

— Ну, ладно! Попробуем. Может, и я чего-нибудь добьюсь. Пишите докладную.

— Вам?

— Нет. Прямо председателю координационнного комитета космических исследований.

— Минуя вас?

— Они мне не начальство. Можете и минуя меня! — улыбнулся директор. — Хитрый вы парень, Урманцев! Молодой, а хитрый.

— Вас тоже бог не обидел, Алексей Александрович.

— Ну ладно, ладно… — проворчал директор. — Да, постойте… Читал вашу статью. Там все правильно? Действительно, чувствительность 10–40?

— Подтверждено экспериментом. Интерференция появляется за порядок до этой величины.

— Значит, в космос хотите?

— Хочу.

— Ну, добро! Значит, мы договорились. В координационном комитете я это дело провентилирую, а вы обещаете мне примирить разбушевавшиеся страсти в лаборатории. Так?

— Никаких особых страстей-то и нет, Алексей Александрович, если бы Иван Фомич…

— Не объясняйте, я все знаю. Не хочу больше слышать про вашу лабораторию! Что, у меня других дел нет? И докладные записки от Пафнюкова мне не нужны.

— Так я же…

Но директор опять прервал:

— Вы теперь руководитель лаборатории. Пафнюков ваш подчиненный. За его художества спросится с вас. А уж как вы будете его утихомиривать, — ваше дело. Только чтоб я больше ничего о вас не слышал!.. Кроме хорошего, разумеется.

— Понятно, Алексей Александрович. Я вам больше не нужен?

— Располагайте собой, Валентин Алексеевич.

Урманцев, миновав двойную дверь, прошел через секретариат в коридор. Он был зол, но доволен.