Червонная Русь

Глава 8

На другой день, к облегчению Прямиславы и тайному торжеству Забелы, которая была рада так пригодиться госпоже, Юрий Ярославич уехал. Отправился он в Ивлянку, куда князь Вячеслав собирался прислать список с грамоты о разводе, когда она будет получена от митрополита. Услышав от уважаемых людей, как мало сам князь Юрий верил в собственные слова, епископ Игнатий без новых возражений взялся составлять просьбу в Киев. Он выполнил свой пастырский долг, пытаясь предотвратить разрыв и водворить мир, но дальнейшие старания и впрямь были бы лишь потаканием грешнику. Исправление князя Юрия под силу только Богу, а пока он не вмешается, смертным следует отступиться.

Но в Ивлянке князь Юрий не задержался. Сильной родни у него не осталось, милостей от киевского князя тоже ждать не приходилось, и единственной надеждой занять хоть сколько-нибудь приличное положение оставался его брак с дочерью Вячеслава туровского. Сохранить его надо было любыми средствами.

Сидя в небогатой ивлянской горнице, где каких-то две недели назад ночевала его жена, он пытался обдумать свое положение. Сосредоточиться было трудно – за стеной спорили и ругались Прибавка и Вьялица. Друзей у него нет, и силы, которой он мог бы привлечь союзников, пока тоже. Надо найти тех, кто имеет свой собственный больной зуб на его врагов. Мономашичи отпадают – если кто из них и забудет родственный долг перед туровским князем, то Владимир киевский быстро приведет их в чувство. Во Владимир, к князю Андрею, следовательно, соваться нечего. Перемышль… Еще того хуже – Прямиславу доставил к отцу князь Ростислав, нынешний перемышльский князь…

Однако! Князь Юрий даже встал и прошелся по горнице. Ведь покойный Володарь Ростиславич оставил Перемышль младшему сыну, а тем сильно обидел старших. Где они теперь? Вроде говорили, что один из них получил Звенигород, а второй Белз… Неплохие города, князь Юрий с радостью взял бы любой из них, но Володаревичам обидно – они, хотя бы старший из них, князь Владимирко, рассчитывали получить Перемышль! Вот оно! Звенигородский князь тоже терпеть не может Ростислава, а это уже кое-что!

За стеной что-то гулко ударило в бревна – похоже, бросили деревянный ковшик. Причем бросали, надо думать, не в стену, да промахнулись. Значит, князь Владимирко…

Крики перешли в пронзительный отрывистый визг – похоже, прекрасные соперницы вцепились-таки друг другу в волосы. Не обращая внимания, князь Юрий вышел в сени и крикнул челядь – готовиться к отъезду в Звенигород. В голове носились какие-то обрывочные замыслы, додумать которые можно и по дороге. Главное – не мешкать, ведь просьба о разводе уже в пути!

Не имея лишних лошадей, в Звенигород он приехал только на седьмой день. Во всех церквах еще справлялись поминальные службы, заказанные благочестивым наследником, а сам князь Владимирко носил черный плащ и черную шапку в знак своей скорби. Черный цвет ему был исключительно не к лицу, как сразу заметил щеголеватый князь Юрий: Владимирко был высок, худощав, на бледном лице с длинными рыжеватыми усами сидело множество желтых веснушек. Но вслух учтивый гость, конечно, ничего не сказал, наоборот, придал своему лицу выражение почтительной и сочувственной скорби.

Приезду нежданного гостя князь Владимирко удивился, но принял его весьма радушно.

– Пиров, уж извини, не даем сейчас, пока по батюшке скорбим! – говорил он. – Но в остальном будь мне как брат, Юрий Ярославич, дорогой! Ведь Господь учил нас всякому стучащему отворять, особенно тех привечать, кто тяготы и утраты понес тяжкие!

Это был намек, и князь Юрий немедленно его подхватил:

– Да уж, беды мои тяжкие! Вот так Господь гордыню наказывает: хотел я к небесам взлететь, теперь вот разбитый лежу!

– Не кори себя так-то, Юрий Ярославич, твоя вина невелика. Таков подлый люд: сегодня зовет тебя на княжение, завтра отрекается! Кто им, черной чади, больше серебреников даст, тому и продадут! Мне ли не знать!

– Ты-то счастлив, Владимирко Володаревич: живешь в чести и богатстве, и жена-красавица при тебе, голубка белая… – Князь Юрий бросил влажный взгляд на княгиню Аграфену, сидевшую возле мужа. Это была невысокая, полненькая, несмотря на молодость, женщина, совершенно не в его вкусе, но в глазах князя Юрия читались очень правдоподобное восхищение и нежная братская любовь.

– Да уж, надо и за то Господа благодарить, что есть у нас! – с унылым смирением согласился князь Владимирко. – И не думать, что-де могло бы все и получше обернуться! И в Священном Писании сказано, что старший сын за отцом все имение наследовать должен, а мой Иаков и козлят отцу не зажарил, и право первородства у Исава отнял!

– О чем ты говоришь? – Князь Юрий сделал вид, что не понял.

– Ведь я у отца старший сын, разве ты не знал? А Перемышль он Ростиславке отдал, половцу нашему!

– Да что ты? – изумился князь Юрий. – Как же так можно?

– Уж не знаю! – Владимирко развел руками. – Ни в чем я из отцовской воли не выходил, был ему почтительный сын и добрый помощник, а половца и дома-то не застать, все мотался где-то, а вот поди ж ты! Он теперь – перемышльский князь и мне, старшему брату, заместо отца! Как будто опоил его чем перед смертью!

– Опоил? – еще сильнее изумился князь Юрий. – Отца родного? От этого, говоришь, и помер?

Князь Владимирко ничего на это не ответил и только поджал губы. Обвинять младшего брата в смерти отца он не решался, поскольку все еще хорошо помнили, что Ростислава в то время при отце не было.

– Что с него взять – половец он! – вставила княгиня Аграфена. Она не любила младшего деверя: он не сделал ей ничего плохого, но она уже была готова к тому, что ее мужу придется всю жизнь сражаться с Ростиславом за владения, а дети Ростислава будут сражаться за то же самое с ее детьми. – Мать его была поганой, и дядьки их до сих пор в поганстве пребывают, у себя в степи живут и жрут всякую дрянь, хомяков и сусликов, тьфу! Может, она и опоила мужа чем, чтобы все имение ее сыну досталось!

– Ничего, князь Владимирко, Бог милостив, твой род Он от врагов защитит и крепко утвердит на престоле отцовом и дедовом! – со вздохом ответил на это Юрий Ярославич. – А вот мне, грешному, худо приходится! Не дождаться мне детей и внуков, не увидеть рода продолжения! Как ни кайся теперь, а беды не поправить. Одно остается – в монастырь идти, иного нет мне приюта, грешнику проклятому! – с чувством, со слезами в голосе продолжал князь Юрий, сильно ударяя сжатым кулаком в золотой образок святого Георгия на груди. – Беззакония мои превзошли главу мою, и бремя тяжкое меня отягчает!

– Что же ты так казнишься, князь Юрий? – Князь Владимирко в свою очередь сделал участливое лицо. Он понимал, что опальный берестейский князь приехал к нему не просто так, и хотел скорее вызнать, что у того на уме. – Сердце не камень, еще помиришься с князем Вячеславом, и даст он тебе какой-нибудь город, у него ведь много!

– С Вячеславом Владимировичем я примирился, Божьей милостью. – Князь Юрий немного успокоился и поправил нагрудный образок. – Поцеловали мы крест в мире и любви, да вот дочь свою, законную мою супругу, не пожелал он мне отдать. Лань моя нежная, любезная моя серна, горлинка моя желанная, увижу ли я тебя еще! – Он прижал руки к лицу, словно в усилии удержать слезы. – Уж как я любил ее, и как она, моя жемчужинка, ко мне стремилась! Воспитана она в страхе Божием, никогда не преступила бы она заповеди, если бы не князь Вячеслав. Только бы мне вызволить мою овечку из пасти сего льва рыкающего, и тогда держал бы я ее у самого сердца, и благословил бы нас Господь потомством, и род бы наш умножился! Кто бы мне помог вернуть мою горлинку, что плачет теперь на сухом дереве, у гнезда разоренного, того я бы до смерти почитал, как отца!

– Даже не знаю, что и сказать тебе, Юрий Ярославич! – Князь Владимирко качал головой, не в силах так сразу придумать что-нибудь, что принесло бы пользу и гостю, и ему самому. – Попробовал бы помирить вас, да не знаю, станет ли слушать меня князь Вячеслав.

– Нет, он как кремень, слушать ничего не хочет, уже и к митрополиту в Киев послал! – глухо отвечал князь Юрий, не отнимая ладоней от лица. – Просил его сам епископ туровский, просили все попы и игумены, просили бояре и старейшины, никого не желает слушать! Нет, выдадут мою горлинку за другого, опозорят, а я в монастырь пойду! Нет мне в миру больше жизни! Прощай, князь Владимирко! Благослови тебя Бог, не дай дожить до моего горя!

– Погоди, Юрий Ярославич, не сокрушайся, отчаяние ведь великий грех! – Князь Владимирко поймал гостя за руку. – Отдохни, утро вечера удалее, а завтра еще поговорим. Глядишь, и наставит Господь.

К следующему дню Юрий Ярославич несколько успокоился и уже не впадал в такое бурное отчаяние, но его унылость ничуть не развеялась. Вызывая слезы на глазах благочестивого князя Владимирка и княгини Аграфены Ярославны, он с тоской говорил о своей любви к жене, о позоре, который ждет их обоих, если она при живом муже будет выдана замуж еще раз, о том, что для обоих разлученных супругов единственным прибежищем от горя и греха остается монастырь.

– Ведь сосватает ее князь Вячеслав, видит Бог, как получит разводную грамоту, сей же час сосватает! – горестно приговаривал князь Юрий. – Горлинка моя кроткая, безответная! Вот хоть твой брат-половец, князь Ростислав, если посватается – князь Вячеслав сразу отдаст! Ни на мольбы, ни на слезы ее не посмотрит – впихнет мою жемчужинку в пасть свиньям! Еще доживу я, горемычный, услышу, как на ее свадьбе крещеный люд веселиться будет, а сам не смогу даже повидать ее, бедную! А князь Вячеслав только рад будет, да и половец тоже. С таким-то тестем он не только Перемышль, а и прочие города заберет, и вас еще, с женой и детками невинными, из дому прогонит!

– Что ты говоришь такое, князь Юрий! – Владимирко вытаращил глаза и вскочил. – Половец на дочери Вячеслава Туровского жениться хочет?

Юрий Ярославич этого еще не говорил, но отрицать не думал.

– Зачем ему еще жениться, и так обойдется! – заметила княгиня Аграфена, обеспокоенно поглядывая на того и другого. – Один раз венчался, ну, не дал Господь, значит, нет его воли! Зачем еще Бога гневить?

– Ростислав хочет твою жену сватать? – От ужаса князь Владимирко забегал по горнице. – Ты верно знаешь?

– А то нет! Глупый догадается. – Князь Юрий перестал причитать, видя, что наживка проглочена. – Он ведь у вас неженатый. Он мою жену видел, знает, какая она красавица, как березка белая, в самом Цареграде такой нет! Ни в Кракове, ни в Праге! А с Вячеславом туровским ему теперь породниться выгодно. Да и Вячеславу выгодно – перемышльский князь ведь, и соль тебе, и дорога в ляхи да венгры! Захотят, и на Владимир ударят с двух сторон – князь Андрей не устоит. Чего же им не породниться? Вот помяни мое слово: как отстоит ваш половец все поминальные службы – тут же сватов пошлет. Так что моя беда и тебя стороной не обойдет, Владимирко Володаревич! Я жены лишусь, а ты через это и стола звенигородского, и самой жизни лишиться можешь!

– Хоть бы кто другой к ней скорее посватался! – воскликнула княгиня и всплеснула руками, как перед большой бедой. – Правда, говоришь, она собой хороша? Лет ей сколько? Не засохла там, в монастыре? Где же ей жениха взять поскорее, смирного кого-нибудь и от нас подалее, не знаешь, Володаревич?

– Да зачем ей другого, когда у нее законный муж есть! – возразил Юрий Ярославич, в душе ругая глупую бабу. – Я то есть! Помоги мне жену вернуть, князь Владимирко, и сам себе заодно поможешь! А не то в одном монастыре придется нам с тобой век коротать! Отец Гервасий да отец Варсонофий, куда как славная парочка! Куда ж еще нам податься будет, безземельным и бесприютным?

Владимирко сел опять на лавку и опустил длинные руки. На лице его отражалось отчаяние – он словно бы уже видел под стенами Звенигорода туровские и перемышльские полки, пришедшие отнять у него стол, а самого насильно запереть в монастырь. Да, князь Юрий умел уговаривать и женщин, и мужчин.

– Да как же я помогу? – Владимирко поднял на гостя встревоженные глаза. – Я же не митрополит, запретить ей разводиться не могу! И войной на Туров не пойду, не проси. Сам в Звенигороде еще месяца не сижу, не дадут мне войска.

– Думай, князь Владимирко, голова-то князьям дается не на то, чтобы шапку носить!

– Сам бы ты думал, когда с холопками гулял, а потом на тестев город рот разинул, – сварливо отозвался Владимирко.

– Одна голова хорошо, а две лучше. Вместе будем думать, – угрюмо ответил князь Юрий на этот упрек, который не мог опровергнуть. – Авось надумаем что. А не надумаем, половец нас с тобой обоих сожрет и по миру пустит.

Через пару дней в Звенигород явился еще один неожиданный гость – князь Ярослав, родной младший брат князя Владимирко. По отцовскому завещанию ему достался город Белз, но на половца, беззаконно обогнавшего их обоих, он был обижен не меньше старшего брата.

Услышав о его приезде, Владимирко обрадовался: появилась третья голова, которая поможет им думать. Но у князя Ярослава были другие заботы. Только войдя и без всякой радости вытерпев родственные объятия старшего брата – князь Владимирко очень его любил, – Ярослав швырнул плеть в угол, словно она была в чем-то виновата, пихнул отрока, который подбежал снять с него плащ, и даже не подумал перекреститься или поздороваться с невесткой и прочими домочадцами брата. – Что-то ты не в духе, соколик мой! – заметил Владимирко. – Устал, что ли, с дороги? Или нездоров?

– Браги у тебя нету?

– Медовуха есть хорошая, вчера еще слабовата была, а сегодня в самый раз. Велеть?

– Давай!

Выпив два ковша медовухи, князь Ярослав отшвырнул ковшик и вытер усы. Он был похож на отцовских родичей-венгров – черноусый, с резкими чертами лица, жилистый и сильный, решительный и резкий в движениях. Нрав у него был довольно тяжелый: он не терпел никакого противоречия, был гневлив и вспыльчив.

– Там у крыльца тысяцкий мой ждет, Стужайло, – сказал он и презрительно дернул носом. – Вели баню истопить, да пусть его туда ведут, а потом уж к тебе.

– Что такое? – оторопела княгиня. – Завшивел, что ли, так, что и в палаты вести нельзя?

– Да вроде того… Дерьмом воняет.

– Прости Господи! – хмыкнул князь Владимирко – Ты, что ли, Стужайла застращал, что он у тебя того, в штаны наделал, как дитя малое?

– Да лучше бы в штаны наделал, черт косорылый! Я из-за него, выродка, без города остаться могу, как голый сокол в чистом поле!

Княгиня Аграфена ахнула, Владимирко перекрестился, князь Юрий заинтересовался и подошел поближе. Что, еще один безудельный князь?

– Да он же в Белзе сидел тысяцким еще при отце, а у тебя… – начал Владимирко, но тут Князь Ярослав выругался так, что княгиня охнула и зажала уши.

– Как придет из бани, хрен навозный, пусть сам тебе про свои подвиги рассказывает! – Князь Ярослав чуть не сплюнул на пол прямо в гриднице. – Вспоминать о нем не хочу! Ну, чего стоишь, шишимора, еще давай! – рявкнул он на девку, которая стояла с кринкой медовухи, и та от испуга чуть не выронила посудину.

Но, выпив еще пару ковшей, князь Ярослав немного успокоился и рассказал сам. Боярин Стужайло Евдокимович был отправлен в Белз еще Володарем Ростиславичем, и князь Ярослав, получив город, оставил тысяцкого на прежнем месте. Тот обещал не надоедать ему делами, доходы высылать исправно, охота под Белзом была хорошей, девки в хоромах тысяцкого красивые и веселые. Князь Ярослав был всем доволен, поскольку охоту он любил гораздо больше, чем дела. Но вот жители Белза были довольны гораздо меньше. Тысяцкий и сам любил пожить хорошо: изобрел несколько новых податей, а если кто-то обращался к нему с просьбой рассудить, то платить за суд приходилось и истцу, и ответчику. И приговор тысяцкого Стужайла определялся не весомостью доводов и доказательств, а исключительно весом и ценностью подарков.

Когда князь Ярослав в первый раз появился в своем собственном городе, к нему явилось посольство из городских старост с требованием сменить тысяцкого. Князь Ярослав призвал того к ответу, но Стужайло убедил его, что-де пал жертвой клеветы. Князь предпочел ему поверить. Но стоило ему собраться на охоту, как тысяцкий опять закатил пир, опять напился пьян и кричал, что весь Белз скоро будет у него в холопах.

Обозленные попустительством нового князя, горожане не выдержали, и в городе вспыхнул бунт. Двор тысяцкого разгромили, побили челядь, а сам Стужайло спасся только тем, что зарылся в огромную кучу навоза, копаться в которой народ побрезговал. Выбравшись ночью на волю, Стужайло кинулся вдогонку за князем. Князь Ярослав пытался вернуться в город, но ему не открыли ворота и потребовали клятвы, что он заменит Стужайло другим тысяцким, причем по выбору самих горожан.

Князь Ярослав, не выносящий никакого противоречия, пришел в ярость.

– Эти смерды мне условия ставят! Мне! Свинячьи дети, да пошли они все на…! – кричал он, и княгиня Аграфена морщилась и зажимала уши, но не уходила. – Мне ставят условия, чтобы я принимал их собачьего тысяцкого! Может, они еще и князя сами захотят выбрать, рылы вонючие! Всех в железо закую, всех арабам продам! С землей сровняю!

Однако бранью пробить стены Белза не получилось. Князь Ярослав был вынужден с позором отступить и уехать к брату в Звенигород, прихватив с собой воняющего навозом тысяцкого. С тех пор Стужайла уже два раза побывал в бане, но князь по-прежнему отказывался сидеть с ним рядом и брезговал даже смотреть на него. Вот и сейчас, когда Стужайло явился уже после третьей тщательной помывки, князь Ярослав отказался допустить его пред очи – да и надобности не было, поскольку он уже сам все рассказал.

– Надо, брат, войско собирать, показать этим стервецам, кто в волости хозяин! – требовал князь Ярослав. – Завтра же вече собирай, чтоб дали войско!

– Да, да, соберем, соберем! – успокаивал его князь Владимирко, весьма озабоченный. – Давай-ка покушай пока, ведь целый день, поди, с седла не слезал. Княгиня, душа моя, прикажи, чтоб подавали. Что там Прасковья копается?

Всю ночь князь Владимирко не спал, раздумывая, как помочь брату. Собрать войско Звенигорода для похода на Белз будет не так легко – ведь он не сможет позволить ни себе, ни боярам, ни простым ратникам-ополченцам грабить волость Ярослава. С чем тот потом останется? Да и знакомить звенигородцев с требованиями Белза ему казалось опасным – а вдруг они тоже захотят выбирать себе тысяцких сами? Нужно было придумать какие-то другие, убедительные и безопасные, основания для похода.

И с этой задачей он справился. Ум у князя Владимирка был изворотливый, а душа не слишком совестливая[55]. Наутро он приказал собирать городских бояр, причем назначил сбор уже на следующий день: ему не нужно было, чтобы какие-то другие слухи опередили его рассказ о произошедшем.

– Вот приехал ко мне брат мой, князь Ярослав Володаревич! – заговорил он, когда все бояре, старосты, купцы, священники Звенигорода и его собственные воеводы расселись на длинных скамьях в гриднице. – И вести, которые привез он, сердце мое наполнили тяжкой печалью. Всем вам ведомо наше несчастье – и месяца не прошло, как отца нашего, князя Володаря Ростиславича, призвал к себе Господь. – Бояре при этих словах дружно начали вздыхать и креститься. – Умирая, созвал он нас, трех сыновей своих, и разделил между нами волость: мне, старшему сыну, Звенигород, Ярославу, среднему, Белз, а Ростиславу, младшему, Перемышль. Отчего младший сын воссел выше старших двух, то мне неведомо, и отца своего я судить не дерзаю, ибо един Бог нам всем справедливый судья.

Бояре опять закрестились и закивали.

– И жили бы мы трое каждый в своем уделе, по завету отца нашего, владея каждый своим, да, видно, захотел враг рода человеческого разлад внести в род наш. Смутил дьявол умы жителей Белза, побуждая их тысяцкого Стужайла прогнать да и перед князем Ярославом, господином их законным, ворота затворить. Снеслись они, как нам доносят, с братом нашим, князем перемышльским, и зовут его к себе на княжение. А может, и сам он, гордыней и корыстью диавольской обуреваемый, побудил их власть законную опрокинуть. Теперь, говорят, послали белзцы в Перемышль, зовут князя Ростислава к себе. Вот я и спрашиваю вас, мужи звенигородские, по закону ли это божескому и человеческому?

– Нет, княже, не по закону! Нет такого закона, чтобы отцовскую волю нарушать и братьев своих родных со столов гнать, – загудели бояре.

– Тогда подумайте, надлежит ли нам сложа руки сидеть, глядя на дьяволово злодейство, или брату моему Ярославу на помощь прийти. Ведь если не укротим мы сейчас дьявола, то он ведь не только на Белз, но и на Звенигород пасть свою смрадную разинет. Что скажете, мужи звенигородские?

Провалить его замысел могло только одно: если бы кто-то не только имел иные сведения о произошедшем в Белзе, но и решился бы сказать об этом вслух. Однако бояре и старосты либо ничего не знали, либо не посчитали нужным и разумным противоречить князю. То ли они поверили, что Звенигороду грозит опасность лишиться собственного князя и снова стать пригородом Перемышля, то ли понадеялись захватить главенство над Белзом, но князь Владимирко без труда добился от них согласия снарядить войско на помощь Ярославу. Предстояло еще собрать вече и узнать мнение всех свободных горожан, но при поддержке бояр, старост и священников в согласии черного люда князь мог не сомневаться.

– Теперь про другое дело скажу я вам, – продолжал Владимирко. – Вот сидит здесь перед нами князь Юрий Ярославич, сын Ярослава Ярополковича, и печаль во взоре его. – Он указал на князя Юрия, и тот со скорбным видом наклонил голову. – Тяжкая беда его постигла. Князь Вячеслав туровский, тесть его, задумал не только союз их разорвать, но и жены преступным образом князя Юрия лишить. Отнял он дочь свою из объятий мужа законного и снова за девицу в дому своем ее держит.

Бояре зашептали с любопытством и негодованием: до Звенигорода доходили смутные слухи о ссоре туровского князя с зятем, но толком еще никто ничего не знал.

– И к дочери его сватается теперь враг наш, перемышльский князь Ростислав, – говорил дальше Владимирко, и дума молча проглотила то, что «брат мой» Ростислав уже успел превратиться во «врага нашего». – Разом два преступления совершить задумал: в жены взять жену при живом муже, а с тестем вместе полки собрать да на чужие города ратью пойти. И еще спрошу вас, мужи звенигородские: надлежит ли нам молча смотреть на беззаконие или поднять мечи наши, Богом благословленные, вернуть мужу жену законную и самих себя тем от опасности избавить?

– Неладно оно выходит… – начал его собственный тысяцкий, боярин Стоинег Ревятич. – Еще с Туровом, что ли, нам воевать придется?

– С Туровом нам воевать не с руки! – заговорило сразу несколько человек. – Перемышль да Белз – иное дело, это все земли наши, да и князь покойный завещал. А что там у них в Турове, то не наше дело.

– Да поймите же, мужи звенигородские, если перемышльский князь с туровским князем породняться, то вместо одного врага сильного будет у нас двое сильнейших, а там и трое… Ведь через Вячеслава туровского Ростислав перемышльский со всеми Мономаховыми сыновьями и с ним самим в родстве будет! Сожрут нас тогда и косточек не оставят! Во Владимире тогда его родич будет сидеть! Придут к нам тогда и перемышльские полки, и туровские, и владимирские, разорят города наши, пограбят имение, жен и детей в полон уведут! Не допустите своей же погибели!

– Так что людям-то говорить будем – на Туров идти воевать? – спросил дотошный Радята, староста Кузнечного конца. Всем своим видом сухощавый старик давал понять, что такое заявление будет и глупым, и ненужным.

– Людям говорить пока не нужно, – ответил Владимирко, поняв, что весь Звенигород он не подобьет участвовать в ссоре бывшего берестейского князя с туровским. – А сами подумайте. Может, сие дело Бог поможет нам без войны решить, но помощь мне ваша понадобится.

– Ну, если без войны, то пожалуй, – отозвался боярин Хотила Славомирич. – Если без войны, то отчего же не помочь?

Распустив думу, князь Владимирко оставил у себя лишь несколько человек, которым наиболее доверял, – своего бывшего кормильца Переяра Гостилича, тысяцкого Стоинега, боярина Хотилу с братом Радолюбом и своего духовника отца Филофея. Князь Юрий тоже остался. Князь Ярослав, которого после неумеренно выпитой вчера медовухи, мучила головная боль, мрачно сидел в углу и ни во что не вмешивался.

– Думал я, как помочь брату моему князю Юрию, не собирая полков на Туров, и вот что надумал, – заговорил князь Владимирко. – Ведь и впрямь ждет нас беда неминучая, если князь Ростислав такую сильную родню приобретет. Это сватовство надобно расстроить.

– Да не пойму я, прости дурака, какое сватовство, когда баба мужа живого имеет! – Боярин Радолюб махнул в сторону князя Юрия. – Какое сватовство? Вячеслав туровский совсем, что ли, разума лишился?

– Кто же ее венчать будет, когда она венчана! – поддержал брата Хотила.

– В Киев у них послано к митрополиту, просят развести ее, – нехотя ответил князь Юрий. – А с митрополитом, поди, князь Владимир киевский сам говорить будет. Ему-то ведь выгодно, чтобы его внучку со мной развели да за князя Ростислава выдали. Если приведут они с Вячеславом туровским все здешние города под свою руку, киевский князь первый же выгоду получит. Так что разведут мою голубушку и половцу безбожному выдадут!

– Так что же мы поделаем? – Хотила развел руками. – Нас-то митрополит Никита не послушает!

– А вы меня послушайте и узнаете! – Князь Владимирко огляделся с таким видом, будто хотел проверить, не подслушивает ли кто, и все присутствующие невольно сделали движение, будто пытались подсесть к нему поближе и сомкнуть кружок потеснее. – Вячеслав туровский сейчас ждет сватов от Ростислава. Как сваты приедут, так он им ее вручит со всей радостью. Отправят ее из Турова в Перемышль, как водится. Только до Перемышля она не доедет. За Владимиром выйдет ей навстречу муж ее законный, возьмет за белы руки и к сердцу своему прижмет. Так враг наш Ростислав перемышльский без сильного тестя останется, а мы доброе дело сделаем, что вернем жену мужу законному.

– Так что же теперь, ждать, когда Ростислав ее посватает? – морщась от недоумения, спросил боярин Радолюб.

– А мы-то тут при чем? – Стоинег тоже ничего не понимал. – Мы, что ли, ее отбивать у сватов будем? Это опять война с Вячеславом туровским получается!

– Не надо будет никого отбивать. Сваты мы ведь сами и будем!

– Так ты, батюшка, сам, что ли, хочешь то посольство снарядить! – первым догадался Переяр Гостилич среди недоуменно вытянувшихся лиц.

– Верно говоришь, боярин.

– Ах, Владимирко Володаревич, отец родной! – Князь Юрий чуть не прослезился, поняв замысел, и вскочил, точно хотел немедленно то ли облобызать спасителя, то ли упасть к его ногам. – Бог тебе вложил в ум сей замысел светлый! Помоги, верни мне жену мою, голубушку ненаглядную, век за тебя буду Бога молить, век буду тебя заместо отца почитать!

– Да ведь без разводной грамоты князь Вячеслав ее не отпустит! – выразил сомнение отец Филофей. – А раз будет она разведена, какой же ты ей теперь муж?

– Кого Бог соединил, того человек не разлучает! – торжественно провозгласил сияющий князь Юрий. – Что там грамота! А как узнает князь Вячеслав, что она со мной живет в любви и согласии, сам ту грамоту в огонь бросит и запретит вспоминать, что была такая. Подумайте, мужи звенигородские, доброе дело Господь вам зачтет!

– Не годится от доброго дела уклоняться! – Тысяцкий Стоинег в сомнении подергал себя за ус. Его все-таки не оставляли сомнения, не таит ли сей ловкий замысел какой-нибудь опасности для Звенигорода. – Ведь людей своих посылать надо… И с ней из Турова будут люди…

– Будут с ней люди, которые в дружбе со мной, об этом я сам позабочусь! – заверил князь Юрий. – А я весь век свой услуги не забуду! Сделаем дело – и весь я ваш, располагайте мной, как слугой своим!

– Не любящий брата своего, говорит апостол, не познал Бога! – вставил отец Филофей. Как и у всех впервые услышавших, что туровский князь Вячеслав разводит дочь с мужем, эта новость вызвала у него ужас и отвращение. – Поможем брату своему!

– Только бы половец не прознал, что ему тут невесту сватают! – заметил осторожный Переяр Гостилич. – А ну как он там свое посольство собирает! Столкнемся – что тогда?

– Нет, ему не до сватовства сейчас, он, говорят, только во Владимир ехать собирается, да и с Болеславом ляшским еще дело не решил, – ответил князь Владимирко. – Бог нам поможет. Только, чтобы под руку кто не толкнул, никому про наш замысел знать не надо.

А Прямислава, искренне надеясь, что ей никогда больше не придется видеть князя Юрия, старалась больше о нем не вспоминать и мало-помалу выкинула его из головы. Киевский митрополит наверняка соберет по ее делу целый совет – епископов белгородского, переяславского и черниговского, игуменов крупнейших монастырей, будет беседовать то с ними, то с князем Владимиром, и решение они примут не скоро. Но она не скучала в ожидании. Несколько раз она ездила в Рождественский монастырь, где была погребена ее мать. В Турове находился знаменитый Варваринский монастырь, основанный греческой царевной Варварой, женой князя Святополка, а в нескольких верстах от города стоял другой, поменьше, который любила когда-то посещать княгиня Градислава Глебовна. Прямислава несколько раз бывала там с матерью в тот единственный год, который они прожили в Турове вместе.

Сначала надо было плыть по Припяти около четырех верст, потом по тропинке вдоль берега идти еще с полверсты – Рождественский монастырь стоял на мысу, куда нельзя было подплыть на ладье. Тропинка шла через веселую сосновую рощу, потом упиралась в тын из сосновых же бревен с красивыми воротами и образком Божьей Матери над ними, а потом вела еще через участок леса до рыжевато-розовой Рождественской церкви, маленькой, тесной, но особенно теплой, приветливой и уютной. Она стояла прямо на зеленой лужайке, а обок выстроились два бревенчатых здания, где располагались кельи и всякие службы. От церкви дорожка вела дальше в рощу, где Прямислава когда-то гуляла с матерью и младшей сестрой. Теперь она осталась здесь одна и сама рассказывала Забеле все то, что когда-то рассказывала ей мать.

– Здесь раньше было Ладино капище, где теперь церковь, – говорила она. – А потом святой инок Никита велел капище разрушить, а сам своими руками срубил первую часовню во имя Рождества Богородицы, а инокиня Маланья, его сестра в миру, поселилась тут сперва одна, а потом с сестрами.

Забела серьезно слушала, тараща красивые глаза в знак своего прилежного внимания. В один из недавних дней ее окрестили – при ее быстром и цепком уме ей легко дались молитвы и обряды. Ей досталось имя преподобномученицы девы Сусанны, и Прямислава заказала для нее у костореза иконку святой. Вскоре резчик принес маленькую пластинку из лосиного рога, с колечком, чтобы вешать на грудь, а вокруг изображения святой была вырезана маленькими буковками короткая молитва: «Господи, помоги рабе Твоей Сусанне!» И Забела, хоть не умела читать, осталась совершенно довольна.

В монастыре сейчас было шесть сестер и две послушницы – Янка и Стеша. Несмотря на небольшие размеры, монастырь был уважаемый: инокини Василиса и Нимфодора происходили из знатных боярских родов, еще две были купеческими вдовами. Прежней игуменьи Гликерии, с которой так дружна была княгиня Градислава, больше не было, она умерла и упокоилась под каменной плитой невдалеке от самой княгини. Ее место занимала новая, лет тридцати с небольшим, игуменья Мелитина, происходившая из рода туровских бояр Путиличей, от которых одна из окраин города называлась Путилками.

– Пусть тебя и разведут, а все же в другой раз тебе, Вячеславна, идти замуж грех! – говорила она. – При живом муже – грех, и там уж нечего разбирать, он ли первый согрешил, ты ли, а только кто из вас теперь с другим свадьбу справит, выйдет прелюбодеем! Что он, что ты! Не захотела женой быть – Бог тебе судья, а из-под венца дорога одна – в обитель Божью! Приходи к нам, приму тебя, как дочь родную, а буду умирать, обитель тебе останется. Кому же тут игуменствовать, как не княжне, ведь обитель наша самая что ни на есть княжеская! Сколько княжон, отвергнувших мир и избравших вечное девство, здесь постригалось, сколько княгинь овдовевших тут пристанище своей душе нашло! Бойся греха, приходи к нам!

Прямислава не отвечала, хотя глаза Забелы испуганно округлялись при таких речах.

– Она, конечно, баба умная, – шептала Забела, выйдя от игуменьи в сосновую рощу и ловя руку Прямиславы. Не привыкшая к монастырям, она боялась черных фигур монахинь, их бледных лиц, на которых лежала печать умиротворенного равнодушия к печалям и радостям мира, и в разговоре с Зорчихой даже называла их тайком навьями[56]. – Ты, княжна, если задумаешь тут остаться, я с тобой останусь, пусть и мне тоже косу режут, если так надо, а я тебя не покину, как сказала, мое слово твердое! Хоть пропаду, а не оставлю тебя! Но только лучше бы ее тебе не слушать! Пусть бабки старые постригаются, а ты такая красавица! Ну его, князя Юрия! Сам наблудил, а ты за него отвечай, жизнь свою молодую губи! Будет у тебя еще муж, и дети будут! Да разве твоя матушка покойная тебе такого хотела – себя заживо хоронить!

Прямислава понимала и отчасти разделяла ее сомнения, но все же мысль провести остаток жизни в Рождественском монастыре, который в округе по старой памяти продолжали звать Девичьей Горкой, не казалась ей такой ужасной. Здесь рядом с ней была ее мать, мир ее безмятежного детства, и сосны старого Ладиного бора ласково шептались над ее головой, когда она сидела на толстом бревне, глядя на полосы солнечного света в траве. Здесь был мир и покой, мир навсегда. Если ей не суждено было «мира и единомыслия» с мужем, то с Богом их можно достичь всегда, и этот путь к миру не закрыт ни для кого.

Но князь Вячеслав внезапно прислал людей, чтобы вернуть дочь в Туров, и то, что она там узнала, заставило все ее мечты о монастырском покое разлететься, как дым. К ней приехали сваты – и приехали из Перемышля! К ней прислал сватов новый перемышльский князь Ростислав Володаревич!

Явилось четверо знатных бояр – Переяр Гостилич, Стоинег Ревятич, Хотила Славомирич и его брат Радолюб, все со своими женами, которые на обратном пути должны были составить свиту невесты, а в будущем стать ее собственным двором. Они привезли грамоты, в которых князь Ростислав и город Перемышль честь по чести подтверждали их полномочия, и Вячеслав Владимирович с любопытством разглядывал новую княжескую печать Ростислава, которая заменила старую печать князя Володаря.

Когда Прямиславе сообщили о сватовстве, она чуть не села прямо на пол посреди гридницы.

– Удивляться тут нечему, я давно уж этого ждал! – говорил довольный князь Вячеслав, потирая руки. – Так и знал, что как пройдет слух, что моя голубка от злого мужа избавилась, так к ней сваты со всех концов света понаедут! У других девки-невесты не моложе тебя, всего восемнадцатый год! И знал, что из Перемышля раньше других приедут! Ведь Ростислав Володаревич-то видел тебя, знает, какая ты красавица! Небось приехал домой и решил: хоть расшибусь, а возьму за себя! Ну, какой ответ дадим?

Но Прямислава только закрыла лицо руками. Видя, как она взволнована, князь Вячеслав не настаивал на немедленном ответе и даже сам проводил ее до лестницы наверх.

– Подумай, душа моя, я тебя не тороплю! – говорил он, ободряюще поглаживая ее по плечу. – Ты его знаешь, видела, что за молодец, рассуди в покое, а там и решим. Бояр соберем, с ними поговорим, как народу понравится. Но с Перемышлем родниться неплохо. И как вовремя князь Володарь помер! Вот уж правду говорят: что Бог ни делает, все к лучшему! Земля там богатая! И соль, и торговая дорога большая! Если что, и от венгров, и от ляхов нас прикроют! Будет перемышльский князь мне сыном – дед в Киеве благословит, не сомневайся! Скорее послать ему сказать! – спохватился Вячеслав Владимирович. – Пусть скажет митрополиту, чтобы быстрее думал! Дело-то выгодное какое! Ну, иди, душа моя, отдыхай, а как надумаешь, так и скажешь.

И он убежал вниз снаряжать гонца. Для себя он уже все решил и потому не торопил Прямиславу с ответом, что ответ ему не требовался. Турову эта свадьба была выгодна, а значит, ей придется полюбить перемышльского князя!

В горницу несли подарки от сватов: ткани, ковры, меха, украшения в резных ларцах. Анна Хотовидовна и прочие ахали и охали над сундуками, даже Крестя, опасаясь попасть во власть мирской суеты, все же подошла и заглянула в ларец, опасливо вытянув шею, будто из-под крышки кто-то мог броситься и укусить. Но Прямислава, ни на что не глядя, сидела на лавке, уронив руки на колени. В голове у нее гудело, сердце часто билось. То, о чем она не смела даже мечтать, сбывалось наяву! Значит, Бог все-таки не гневается на то, что она захотела сломать венец, однажды связавший ее с Юрием Ярославичем. У нее будет муж, тот самый, кого она сама выбрала бы, если бы могла выбирать.

– Одно плохо – жених-то уж больно с лица нехорош! – бормотала Зорчиха, держа на распяленных руках тонкое покрывало-паволоку и щурясь, чтобы получше рассмотреть изящно переплетенный узор. – Половец! Глазки узенькие, рожа желтая, прости Господи!

Прямислава слышала ее, но только смеялась про себя: давно прошло то время, когда Ростислав казался ей некрасивым. Она вспоминала его желтовато-смуглое лицо с половецкими скулами, и сердце ее сладко замирало, и хотелось смеяться. Она вспоминала его горячие руки, его объятия, и мысли об этом доставляли ей удвоенное блаженство – ведь она будет его женой! Все то, что она вычитала у Златоуста о любви, покорности и взаимной верности супругов, теперь приобрело новый и такой сладкий смысл! Если ее мужем станет Ростислав, то каким блаженством будет любить его и покоряться ему! «К мужу твоему влечение твое, и будет он господствовать над тобою…»

Когда на другой день князь Вячеслав снова пришел к ней с разговором о сватовстве, Прямислава дала согласие. Начались приготовления: десяток девок шили приданое, купцы целыми днями толпились в сенях с мехами, тканями, расписной и чеканной посудой. Оружейники и седельщики трудились над подарками жениху и его мужской родне. Боярин Милюта надоумил заказать для Ростислава нож с образком Михаила Архангела на рукояти, в пару к его мечу, и Прямислава так обрадовалась, что даже поцеловала воеводу. Сама она то примеряла новые платья, то заглядывала в мастерские.

Сваты торопили: дескать, город Перемышль недоволен, что князь неженат, и свадьбе следует быть поскорее. Кроме них, с Прямиславой отправлялись туровские бояре с женами, и теперь Анна Хотовидовна, Вера Нежатовна, Дарья Даниловна и Еванфия Станимировна тоже собирались в путь. Кстати, Еванфия Станимировна была из рода Путиличей и приходилась игуменье Мелитине родной сестрой, но она-то целиком одобряла намерения Прямиславы и считала, что не замужество было бы для княжны грехом, а, напротив, отречение от него.

– Бог тебе дал молодость, красоту, здоровье, чтобы ты любовь в мире преумножала и род человеческий! – пылко приговаривала она, сама имеющая к тридцати годам семерых детей. – А такое богатство в монастырь нести – талант в землю зарывать, а за это Господь не похвалит! И святые в целомудрии жили, только когда им двоих детей Бог посылал, а у тебя и одного еще нету! Вот это грех – Божий завет отвергать!

Теперь осталось дождаться только разводной грамоты, а пока ее не было, князь Вячеслав чуть ли не каждый день закатывал пиры для сватов. Туровцы чередой тянулись на княжий двор поздравить, несли подарки, каждый по своим достаткам, – от дорогих золоченых ларцов до лукошка яиц.

Пока готовили приданое, прибыла грамота из Киева. Можно было собираться в путь. Все радовались, что сложное дело решилось так быстро, а монах, привезший ее, рассказывал, что в Киеве, с просьбой ускорить дело, были посланцы от князя Владимирка и, как ни странно, от Юрия Ярославича!

– Раскаялся, знать, в грехах-то, вину на себя берет и хочет жену освободить! – рассказывал отец Акиний. – Вроде даже говорил, что сам в монастырь пойдет, чего же жену держать, молода еще!

В раскаяние Юрия Ярославича верилось с трудом, но Господь всемогущ, и не таким еще грешникам посылал Он озарение. Главное, что грамота была на руках и препятствий к браку больше не имелось.

Наконец собрались. Настал четверг, который признавался подходящим днем для отъезда. Все приданое уложили в сундуки, пересыпая там и тут горстью льна или перекладывая головкой чеснока, чтобы уберечь будущую семью от бедности. Невесте на шею надели янтарное ожерелье, от сглаза в далеком пути. Вместе с Прямиславой ехали Зорчиха, Крестя, которую пока не с кем было отправить обратно в Берестье, Забела и еще три девушки-служанки, подаренные Вячеславом Владимировичем вместе с прочим приданым. Каждая из боярынь тоже ехала со своей челядью, а Еванфия Станимировна прихватила и младшего, полугодовалого, сына, которого не пожелала оставить так надолго. Вместе с приехавшими перемышльскими боярами и дружиной воеводы Переяра Гостилича обоз получался внушительный.

Сперва все разместились в ладьях и поплыли по Припяти. На первой стоянке Вячеслав Владимирович простился с дочерью.

– То с матерью провожали, теперь один провожаю! – говорил он, посмеиваясь и моргая, чтобы скрыть набежавшие слезы. – Да ты теперь уже не дитя! Ну, дай Бог! Дай Бог, чтобы муж тебя любил, как я люблю, остальное приложится! С любовью и бедность одолеешь, и болезнь, и опалу, с любовью всякая беда легкой покажется!

Ладьи вновь тронулись в путь. Утирая слезы, Прямислава оглядывалась на отца и епископа Игнатия, стоявших рядышком на берегу у самой воды. Она была рада новой жизни, ожидающей ее впереди, но было горько прощаться с отцом так скоро после того, как она по-настоящему его узнала.

– Ничего, княжна, не навек расстаешься, Бог даст, свидитесь! – утешала ее степенная боярыня Дарья Даниловна, пожилая женщина, провожавшая когда-то и Ростиславу при ее первом замужестве, и сестру Верхуславу. – Не на край света едем! И года не пройдет, как князь-батюшка в гости пожалует. На крестины приедет, как же не приехать!

Прямислава улыбнулась. Не пройдет и года, как у нее может появиться ребенок. Он будет на четверть половцем, но, воображая маленькое живое личико, в котором только разрез темных глаз немного напоминает о Диком Поле, Прямислава замирала от блаженства. Она уже любила этого ребенка, любила больше жизни, и любовь к нему изливалась из сердца, как огненный меч, пронзающий мир. Она страстно хотела, чтобы ее дети были детьми Ростислава, а значит, она не ошиблась, принимая его сватовство.

По рекам предстояло плыть около недели – сначала по самой Припяти, потом по ее притоку Турье до городка Турийска, где кончалась судоходная часть реки, а дальше надо было ехать сухим путем до города Владимира. Потом нужно было опять садиться в ладьи и еще несколько дней плыть по реке Гучве до города Червена. Оттуда сухим путем три дня до Любачева, а там опять на ладьях по реке Сан и до самого Перемышля. В Червене, как обещал Прямиславе Переяр Гостилич, будут ждать лошади, присланные князем Ростиславом. Ей очень хотелось, чтобы в Червене или хотя бы в Любачеве оказался и сам Ростислав, но, конечно, жених будет ожидать ее в церкви. Скорее у нее будет возможность познакомиться с его старшим братом Ярославом, который княжит теперь в Белзе, лежащем на реке Солокии неподалеку от Гучвы.

В дороге развлечься было нечем, и она, наблюдая, как мимо ладьи неспешно проплывают низкие, поросшие ивой берега, мысленно видела всю свою предстоящую жизнь: как она будет жить со своей челядью в тереме княжьего двора, ходить в церковь, заниматься хозяйством, дожидаться мужа из очередного похода…

Прямислава посмеивалась про себя, воображая, как он удивится, увидев лицо невесты! Ведь он-то сейчас думает, что к нему везут Крестю! Только это несколько охлаждало ее радость – Ростислав сватается, по сути, не к ней, а к Кресте! – но Прямислава легко находила ему оправдание. Теперь он князь, на нем лежит ответственность за весь Перемышль, и он обязан устраивать свою судьбу с наибольшей выгодой для волости. Но кого из них двух он любит, Прямислава не сомневалась и знала, что он вовсе не будет огорчен, когда увидит, к кому посватался на самом деле!

Может быть, под венчальным покрывалом он не разглядит ее и даже не будет знать, с кем венчается; так помоги ему Бог устоять на ногах, когда ему предложат поцеловать молодую жену, поднимут покрывало, и он, наклонившись к ней, увидит то самое лицо, которое так жаждал целовать там, в Небеле, под лестницей…

– Повезло тебе, княжна, ой как повезло! – приговаривала боярыня Вера Нежатовна. Ей самой еще не было двадцати лет, и собственная свадьба была свежа в памяти. – Ты своего жениха хоть в лицо знаешь. А меня как повезли, девку глупую, я и не знала, на что мой жених похож. Уже еду, смотрю, у дороги смерд в борозде возится, рожа вся бородой заросла – ну, думаю, и мой вот такой! На парня какого-нибудь гляну, у него один глаз смотрит в Киев, другой в Краков – и мой вот такой, думаю! Напугала себя до смерти, а потом увидела боярина Самовлада: глаза на месте, руки-ноги целы, человек не хуже других – и прямо гора с плеч! Ну, думаю, слава Богу! Живем, ничего.

Прямиславу мало интересовали чужие свадьбы, но она понимала правоту Самовладовой боярыни. Ей, Прямиславе, выпала редчайшая судьба: она выходила замуж взрослой девушкой, знала жениха до свадьбы и могла сама принять решение. Ей позавидовали бы десятки княжеских дочерей по всей Руси, которых сватали и маленькими девочками отправляли к чужим людям, а те зачастую годились своим невестам в отцы и имели детей от первого брака старше, чем новая жена!

Вышли в Турью, и здесь кончалось Туровское княжество, начиналось Владимиро-Волынское. Позади остались заболоченные земли, изрезанные речками и ручейками, лесистые и малонаселенные. Наиболее оживленное сообщение здесь развивалось зимой, когда вода замерзала, а в теплое время года была сущая беда: там, где по замерзшим болотам можно было дойти за час, летом приходилось в обход добираться целый день.

Впереди были более населенные места, холмистые и плодородные, не так густо заросшие лесами. Приехали во Владимир и два дня прожили у тамошнего князя Андрея Владимировича. Он был младшим братом Вячеслава Владимировича и Прямиславе, таким образом, приходился дядей, хотя был всего на четыре года старше ее. Еще пятнадцатилетним он женился, по воле отца, на половецкой красавице, дочери хана Тугоркана, в крещении Марии. Половчанка, немного странно выглядевшая в уборах русской княгини, держалась тихо и скромно, стесняясь стольких незнакомых людей, а Прямислава сразу почувствовала к тетке искреннее расположение – ведь своим смуглым лицом и узкими глазами она так напоминала ей Ростислава!

Князь Андрей принял племянницу как подобает, но видно было, что от предполагаемого брака он не в восторге, подозревая в союзе Турова и Перемышля некую угрозу собственному благополучию. Прямислава спросила, будет ли он на свадьбе, – оказалось, что его не звали. Сначала она очень удивилась – кого же звать на свадьбу, как не ближайших родственников невесты, к тому же живущих прямо по соседству! – но потом догадалась спросить, был ли уже здесь князь Ростислав.

Оказалось, что еще не был и союз, который был заключен между князем Андреем и прежним перемышльским князем Володарем, еще не подтвержден. Это кое-что объясняло, хотя свадьба с племянницей князя Андрея была бы чудесным поводом и подтвердить союз, и заручиться дружбой.

– Он обещал вскоре у меня быть, – сказал ей князь Андрей. – Людей присылал уже. Сам пока не едет, ждет к себе людей от ляшского короля и Перемышль не может оставить. Сына, что ли, Болеславова он в полон взял, я не знаю.

– Я знаю! – Прямислава уже слышала от самого Ростислава ту повесть о весеннем походе и битве на Вислоке и была счастлива рассказать владимирскому князю и боярам о том, какой молодец ее жених!

Отдохнув и распрощавшись с князем Андреем, двинулись дальше. Через три дня к вечеру прибыли в город Червен – старинный и знаменитый, по которому вся прилегающая земля издавна называлась Червенской. Чуть ли не два с половиной века назад еще сам князь Владимир Святославич, креститель Руси, отвоевал у поляков Червонную Русь – сам Червен, а с ним Перемышль, Белз, Звенигород, Радом и другие города. С тех пор уже ляхам приходилось отвоевывать эти земли назад, потом русские князья возвращали их снова, и борьба за Червонную Русь между двумя могущественными державами не ослабевала и по сей день. Поэтому Червен, стоявший на мысу левого берега Гучвы, был хорошо укреплен – рвом и валом со стороны мыса, высокими городнями с заборолом.

Своего князя тут не было, его заменял посадник[57] Людослав Стефанович. Вместе с посадником, мытником и кучей местных жителей встречать караван вышел отец Тимофей из церкви Козьмы и Дамиана. Увидев его, Прямислава вспомнила туровского попа Ахиллу Буяна. Во внешности их не было ничего общего, но отец Тимофей, рослый и плотный, с круглым лицом и густой бородой, имел очень воинственный вид. Бронзовый крест лежал на его выпуклой широкой груди, рукава рясы на могучих толстых руках были засучены почти до локтя, а за веревочный пояс был засунут настоящий боевой топор! Прямислава едва поверила глазам, увидев на пристани эту диковинную фигуру.

– Что это ты, отец, вооружился? – в изумлении воскликнула Анна Хотовидовна. – Или воюешь с кем?

– Тут, на дороге, всегда есть с кем воевать! – густым басом ответил настоятель церкви Козьмы и Дамиана, святых братьев-кузнецов. – Шалят ведь на дороге, боярыня!

– Не пугай княжну, отче! – одернул его тиун Тудор, заметив, как вытянулись лица женщин.

– Шалят? Это правда? – спросила Прямислава.

– Ну, пошаливают, княжна, не без этого! – уклончиво отозвался тиун. – Тут, между нами и Любачевом, городов больше нет, леса, а места наши порубежные, беспокойные – ну, водятся всякие людишки, то наши, то ляшские забредают. Ты не бойся, даст Бог, обойдется! Вон у тебя дружина-то какая! Иди в хоромы, мы для тебя там все наверху приготовили. Тесновато, правда, будет… – добавил он, провожая глазами боярыню Еванфию, перед которой нянька несла орущего ребенка, а следом три девки тащили короба.

Такие большие обозы здесь бывали нечасто, и столы накрыли и в гостином, и в посадничьем дворе. Услышав о том, кто и зачем приехал, на посадничий двор собрались все червенские бояре. Для них это было событие большой важности: ведь если перемышльский князь Ростислав берет в жены дочь Вячеслава туровского и приобретает таким образом сильного союзника – даже несколько союзников, потому что родство с Вячеславом повлечет за собой дружбу с владимирским и киевским князьями, – это означает большие перемены в расстановке сил на Червонной Руси. Имея за плечами такую мощную поддержку, Ростислав недолго будет довольствоваться одним Перемышлем и наверняка захочет собрать в своих руках все те земли, которыми владел его отец. А значит, червенские бояре видят перед собой ту, кто вскоре может стать и их собственной княгиней. Червенцы разглядывали Прямиславу, словно хотели разгадать по ее внешности свою судьбу, задавали осторожные вопросы. При нынешнем положении дел ее брак с Ростиславом представлял для них некую угрозу, но ради будущего им было полезно с ней подружиться, поэтому червенцы заверяли, что ее приезд – большая честь для города, и просили погостить несколько дней.

Прямислава, в общем, понимала, к чему они клонят, но о замыслах Ростислава и своего отца ничего говорить не решалась. Гораздо больше ей хотелось послушать отца Тимофея.

– Наши леса – самое разбойничье место! – рассказывал он и при этом ел за двоих. – На реке поди еще возьми, если на ладьях идут, а как по суше ехать, на волокуши и колы товар перегружают, ползут еле-еле, вот тут они и налетают! Да ты не бойся, я сам вас провожу до Любачева. При мне-то не тронут, меня-то эти бесовы отродья как огня боятся!

– Отец Тимофей у нас боец известный! – подтвердил и посадник Людослав. – С топором управляется лучше любого плотника! Его уж сколько раз убить пытались, да сами убийцы не всегда головы целыми уносили! Один раз вчетвером набросились, так он двоих на месте уложил, одного оглушил, один только сбежал! С тех пор не трогают, слава Богу, знают, кто таков поп Тимофей!

– Кто же на Божьего человека-то руку поднимает, какие лешие? – спрашивала Дарья Даниловна, пока остальные рассматривали бравого попа.

– Вот именно что лешие! – отвечал он, обгладывая баранью кость (день был скоромный). – Нехристи, на ком креста нет, кто за старых поганских богов держится! Я тут по селам и весям часто езжу, всех, считай, перекрестил, пару идолов каменных сам в реку поверг, да есть такие ироды, что хоть в леса бегут, а креста принимать не хотят! Ну а в лесу ведь не разжиреешь! Вот и охотятся на добрых христиан.

– Отец Тимофей сам каждый обоз провожает! – рассказывал посадник, то ли забавляясь, то ли гордясь своим попом. – Того гляди, князь меня прогонит, а его во главе дружины поставит!

– Мое дело иное, я не мечом, а честным крестом сражаюсь! – с набитым ртом отвечал отец Тимофей, но Людослав только смеялся. И гости улыбались: очень легко было представить отца Тимофея, этим вот топором крушащего разбойников-нехристей.

Уставшие в дороге женщины вскоре поднялись в горницы, дружина разместилась внизу. Уже было темно, и посадничий двор почти спал, когда к воротам городка подъехал отряд, как разглядели дозорные, из тридцати-сорока всадников. Тиун Тудор, который по ночам маялся бессонницей и потому обычно ходил к дозорным на стену травить байки и не давать ребятам заснуть, сам вышел на воротную башню и окликнул нежданных гостей:

– Кого Бог принес?

– Это я, Тудор! – ответил снизу от подножия вала знакомый ему молодой голос. – Ростислав Володаревич, князь перемышльский!

С тех пор как князь Володарь назвал Ростислава своим преемником и перемышльское вече согласилось с его решением, у нового князя было очень мало свободного времени. Он едва успел похоронить отца, как явилось посольство от ляшского короля Болеслава, желающее обговорить условия выкупа пленного королевича. Узнав, что князя Володаря больше нет и вести переговоры придется с его наследником, посольство посидело, подумало, а потом испросило позволения уехать, ведь разговаривать с князем Ростиславом оно не уполномочено и никаких договоров у короля Болеслава с князем Ростиславом еще нет. Поскольку между Перемышлем и Краковом пролегала часть большой торговой дороги из Киева в страны западных славян и дальше, Ростиславу пришлось срочно собирать бояр и старост, выбирать посольство в Краков и обговаривать условия союза, который он теперь предлагал польскому королю. Два посольства уехали вместе, увозя грамоты с новыми княжескими печатями. Время было тревожное, но благоприятное: пока Владислав здесь, король Болеслав будет сговорчивее.

– Жениться тебе надо, княже! – говорили Ростиславу перемышльские старосты. – Если князь без хозяйки в доме, какой порядок будет? Ищи себе тестя сильного, чтобы помог, если что. Жаль, у Болеслава дочери нет, а то время такое, что лучше и не сыщешь, чтобы с ним породниться.

– Вячеслав туровский подойдет? – спросил Ростислав.

– Вячеслав туровский? А у него разве есть дочери-девицы? – удивились бояре.

– Дочь есть, хоть и не совсем девица, а все-таки! – Ростислав улыбнулся и рассказал, как провожал дочь туровского князя, покинувшую мужа.

Мысль о необходимости жениться в связи с новым положением уже приходила ему в голову, и Туров сразу вспомнился, потому что князь, даже за всеми делами, часто вспоминал ту недолгую поездку от села Ивлянки до Небеля.

Бояре, выслушав его, принялись с сомнением покачивать головами. Разведенная жена – не лучшая невеста, и не зря в Священном Писании женитьба на разведенной приравнивается к прелюбодейству. Но Вячеслав туровский стал бы очень полезным и сильным союзником – в случае необходимости он прикроет Перемышль от притязаний города Владимира, и владимирский князь будет вынужден отступить, будучи младшим братом князю туровскому. Посомневавшись и подумав, бояре и старосты дали согласие на это родство.

Но приниматься за дело Ростислав не торопился. Киевская Русь – то есть собственно Русская земля[58] – уже не первый век пыталась присоединить к себе Червонную Русь, но та упорно и вполне успешно сопротивлялась притязаниям. Теперь, когда Червонная Русь разделилась на несколько самостоятельных княжеств, киевский князь наверняка возобновит попытки, решив, что ему будет легче заглотить их поодиночке.

– Да я не столько Владимира киевского или Андрея владимирского боюсь, сколько братьев любезных! – с досадой говорил Ростислав своему бывшему кормильцу Предибору Добровоевичу, который до сих пор оставался его советчиком. – Владимирко да Ярша меня всю жизнь половцем бранят, а теперь ведь обиделись поди, что не им старший город достался. Спят и видят, как бы меня из Перемышля прогнать. Или я не прав?

– Может быть, и так, – со вздохом отвечал боярин Предибор.

– Вот и начнут они сейчас меня воевать, я их. Прольем крови немерено, города разорим, села пожжем….

– Ну, мирных-то зачем воевать?

– А оно само собой как-то получается, уж тебе ли не знать, батюшка! Разорим друг друга, а кто обрадуется? Киевский князь! Тогда уж тот, кто из нас троих умнее, первый к нему на коленях приползет, крест поцелует и дань платить пообещает, только бы последнего не лишиться. А от двух других и памяти не останется.

– Может, тебе бы с братьями сперва помириться, а, княже? – предлагал другой боярин, из старинной волынской знати, Семислав Премыслич.

– А как мне с ними помириться прикажешь, если я с ними не ссорился? Если понимают, что нам между собой теперь драться – хуже смерти, то слава Богу. А если не понимают, то словами их не убедишь. Нет, или они мне шею свернут, или я им, пока не попробуем, не успокоимся. И выход вижу один: стать сильнее, чтобы они и не лезли. Чтобы им свои города войска не дали, потому как помирать напрасно никому неохота. А для того мне или с Андреем владимирским, или с Вячеславом туровским надо побыстрее договор утверждать. Лучше с Андрея начать – он и так пуганый. Да и ближе он. Сейчас к нему поеду, а оттуда уж прямо в Туров.

Бояре вздыхали. При всем своем уме и опыте они не могли ничего посоветовать двадцатилетнему парню, который по праву рождения и по отцовскому завещанию оказался владыкой Перемышля, отвечающим за все.

– Да, может, если с Андреем владимирским хорошо сговоришься, и не надо будет на Вячеславовой дочери жениться, – вздохнул Семислав Премыслич. – Все-таки венчанная, мужняя жена, а муж еще жив – зачем нам такая княгиня?

Ростислав не отвечал. Все это было верно, но при упоминании о Турове ему невольно вспомнилась девушка, которая к Турову, собственно, не имела отношения, – послушница Крестя из берестейского Апраксина монастыря. Вспоминая о ней, он понимал: да если бы ангел небесный ему предложил придумать для себя самую лучшую невесту, он придумал бы именно такую – стройную, красивую, смелую, умную, владеющую собой и в то же время готовую ответить на его любовь. Это ей надо было бы родиться княжной, и она украсила бы собой любой из русских городов!

Дочь Вячеслава Туровского, которую он видел рядом с Крестей, казалась привлекательнее других невест только благодаря Кресте – на нее словно падал отсвет красоты той, другой. Ростислав понимал, что жить ему придется не с Крестей и что разница между той и другой сделает его супружество только более тоскливым, но ничего не мог с собой поделать, и мысль о поездке в Туров к князю Вячеславу казалась заманчивой уже потому, что давала слабую, призрачную надежду увидеть Крестю или узнать, что с ней. Вероятно, она давно уже отправлена назад в Берестье и даже, может быть, успела принять постриг, но… Но Ростислав собирался во Владимир, а оттуда в Туров, и сердце учащенно билось при мысли об этом городе.

Бояре Червенской земли, старосты Перемышля и знатнейшее духовенство собирало, как положено, целое посольство, которое будет сопровождать князя. Во Владимир послали гонца. Князь Андрей ответил, что будет рад принять гостя, но просил приехать с малой дружиной, чтобы не тревожить народ. Наиболее осторожные из перемышльских бояр испугались, заподозрив предательство, но Ростислав отмахнулся: князь Андрей, скорее всего, сам боится большого войска.

– Невыгодно ему меня убивать, – сказал он Семиславу Премысличу, который наиболее настоятельно советовал взять всю ближнюю дружину и еще сотню бояр – Если я погибну, Перемышль ведь не он, а Владимирко захватит. Надо Андрею, чтобы Червонная Русь опять в одних руках собралась? Не надо. Так что он меня беречь и лелеять должен, если не дурак.

– А если дурак?

– А если дурак, то у него отец есть. Уж Владимир киевский своим сыновьям не даст баловать.

Но посольство не успело собраться, как приехали люди из города Белза. Двое бояр и священник жаловались на посадника Стужайла и князя Ярослава, который не желает разбираться по справедливости.

– И раз так, то лучше ты, князь Ростислав, владей нами, а мы тебе будем служить, как батюшке твоему служили, только дай нам самим тысяцкого выбрать вместо Стужайла навозного! – говорил боярин Завада, и Ростислав ухмылялся вместе со всеми, думая о приключениях незадачливого Стужайла.

Дать ответ Ростислав сразу не решился. Все-таки отец завещал Белз брату Ярославу, и забрать его себе было бы нарушением отцовской воли. Но, с другой стороны, и отец ведь хотел, чтобы города управлялись разумно и справедливо, а лишившись одного из двух своих городов, старшие братья поневоле будут вести себя смирно.

– Я приеду к вам и на месте с людьми поговорю, – решил Ростислав. – Если вы правы, то дам вам тысяцкого, какой вам угоден, но только тогда уж и вы меня не выдавайте. Ведь братья не успокоятся, Владимирко в Звенигороде рать соберет для Ярослава город назад отбивать. Тогда уж бейтесь со мной до конца, как я за вас, так и вы за меня.

– Батюшка, Ростислав Володаревич! Да чтоб мы? Да мы за тебя! Богом клянемся! – дружно завопило посольство, целуя шейные крестики.

Перемышльская дума одобрила это решение: нарушать волю покойного князя не хотелось, но забрать в руки еще один город всем казалось весьма соблазнительным. Каких-то враждебных действий от старших Ростиславовых братьев, обиженных отцовским завещанием, ждали все, и вырвать у них из рук такой город, как Белз, было бы залогом окончательной победы.

– Поезжай скорее к Андрею владимирскому, а там и к Вячеславу туровскому! – говорили Ростиславу теперь бояре. – С братьями воевать – помощь нам нужна будет. Поезжай, батюшка. А уж если приедут ляхи, мы их тут без тебя примем, пусть обождут.

Оставив за себя Предибора Добровоевича, здравому смыслу и честности которого он вполне доверял, Ростислав взял три десятка дружины – Звоняты, Мирошки и Давиды – и поехал в Белз.

Первым пригородом Белза был Любачев. Сюда уже дошли слухи о тамошних событиях, и новый любачевский посадник, помещенный сюда уже новым князем Ярославом, собрав имущество и домочадцев, сбежал. Прежний посадник, Микула Хромец, приехал из своего села и был в городе, но полномочий никаких не имел, и Любачев оказался вообще без власти. Ростиславу тут скорее обрадовались, хотя тоже подозревали, что он собирается захватить владения брата и начал с Любачева. То, что он приехал всего с тремя десятками, удивляло и смущало – люди не знали, как это понимать.

В Любачеве носились слухи о том, что Владимирко у себя в Звенигороде провел вече, получил поддержку и собирает войско, чтобы отвоевать Белз обратно и силой покорить его Ярославу.

– Что же он к нам-то сюда не приехал, князь Ярослав? – говорил Микула Хромец. – Зачем в Звенигород поехал? Значит, не доверяет нам. А коли не доверяет, то ждать можно, что и нас воевать будет.

– Зачем нас-то воевать? – гудели люди, собравшиеся на посадничьем дворе. – Мы-то своего посадника не грабили, не гнали и в навозную кучу не закапывали, он сам сбежал, Братислав-то.

– А вот, значит, думает князь Ярослав, что мы за Белз тоже ответчики. Как по-твоему, Ростислав Володаревич?

– Но вас-то в чем обвинять?

– А что же он тогда к нам не едет? А Братилка, небось, к нему в Звенигород прибежал да и налгал там, будто мы ему грозили, вот он и сбежал. Так что ты один теперь наша защита, князь Ростислав. Бери нас под свою руку, раз такое дело. Хочешь, вече соберем?

Но Ростислав не спешил с таким важным решением. Если он велит созвать вече и оно отдаст Любачев ему, братья обязательно поймут дело так, что он явился в город с войском и захватил его. И докажи, что это не так!

Кроме нежелания открытой войны, его смущали мысли об отце. Князь Володарь перед смертью выдал каждому из трех сыновей по городу, так не должен ли теперь Ростислав видеть свой долг в том, чтобы усмирить Белз и вернуть его Ярославу, вместо того чтобы поощрять бунтовщиков, преследуя собственные выгоды? Клятва на кресте, данная умирающему отцу, была для него не пустым звуком, и он терзался, опасаясь, что нарушит ее без достаточных оснований.

Более осторожные из любачевцев говорили, что князю Ростиславу стоит сначала связаться с братьями и обсудить дело с ними. Но Ростислав не знал, как говорить с Владимирком, пока ему не ясно истинное положение дел в Белзе. А Владимирко в любом случае хочет одного: чтобы младший брат не вмешивался.

К утру Ростислав решил поехать сначала в Червен, узнать, что слышно, и взять там войска, если червенцы захотят его поддержать. Червен был старинным городом, в котором жила древняя племенная знать, крепко державшая в руках свою округу. Если червенские бояре поддержат его, можно будет приниматься за дела Белза с гораздо большей уверенностью. Посадник Микула тем временем должен был послать в Перемышль, собрать войско и ждать гонца от Ростислава. Обговорив все это, он взял свои три десятка и на второй день поздно вечером въезжал в Червен.

– Князь Ростислав! Отворяй, ребята! – крикнул обрадованный тиун воротной страже и поспешил вниз, чтобы скорее поздороваться с новым перемышльским князем. – Я-то думаю, кого Бог принес на ночь глядя, а это ты! – приветствовал он Ростислава, пока дружина строем по двое вползала в узкие ворота вала. – Вот так гости! Приехали уже, приехали! – радостно отвечал он на тот вопрос, который, по его мнению, жених хотел ему задать. – С вечера здесь, и ужинали, и беседовали, и баню топили! – Тудор весело подмигивал Ростиславу, но тот не отвечал на улыбки и не понимал намеков. – Повидаться захотелось? Не положено бы так рано, да разве же я не понимаю! Ну, дело молодое, оно понятно! Только теперь красота спит уже! Не знаю, станут ли будить боярыни! А повезло тебе, Ростислав Володаревич, повезло! Красавица! Мало я таких видал!

– Ты про кого? – Ростислав вовсе не выглядел счастливым и смотрел на тиуна с недоумением, хмуря черные брови.

– Да про невесту же! Ты чего прискакал-то на ночь глядя? Невеста уже здесь, говорю же, вечером приехали! Сам, значит, проводить хочешь, Переяру Гостиличу, значит, не доверяешь! Ну, оно понятно! Такая красота! Вот только не знаю, куда мне вас девать! – спохватился тиун. – Я же тут какую дружину уложил: ваши перемышльские, да ихние туровские, да купцы тут одни у меня приблудились некстати! Придется по избам вам селиться, народ будить! Сейчас мальчишку за старостой пошлю!

Тиун убежал, громким шепотом призывая ключника и челядь, а Ростислав в недоумении остановился на крыльце. Он не понял, про какую невесту и «красоту» твердил ему подмигивающий Тудор, почему считал, что он, Ростислав, должен был приехать сюда этой ночью?

– Что это ты, как снег на голову? – спросил его старший конюх, Угомон, принимая коня. – Хорошо, туровцы на ладьях, в конюшнях место есть. Что это ты только со своими ближними? В Белзе-то вон что творится – невеста невестой, а людей надо бы побольше брать, а то и невесту потеряешь, и сам не будешь жив.

– О Белзе и речь. Любачевские меня подбивали туда с войском идти, завтра с вашими поговорю – если поддержат, тогда пойдем и с войском. Дел невпроворот – вот я и еду, пока дорогу видно. Кто здесь приехал-то?

Угомон открыл было рот, но тут из сеней показался боярин Переяр, спешно оправляя только что застегнутый пояс. Видно, он был прямо с постели, даже без шапки, и его густые с проседью волосы стояли дыбом. Поклонившись, конюх отошел, а боярин шагнул к Ростиславу и поклонился ему:

– Здравствуй, князь Ростислав! Вот где встретились!

Ростислав переменился в лице и не сразу ответил на приветствие. Все его мысли были заняты Белзом и почти неизбежным по этой причине противоборством со старшими братьями, поэтому появление здесь кормильца и ближайшего советчика брата Владимирка его насторожило, встревожило и мало что не заставило схватиться за оружие. Люди Владимирка здесь? И успели раньше? Зачем боярин Переяр сюда приехал – только за тем, чтобы склонить червенцев на свою сторону и просить поддержки для своего князя. Что он успел сделать и насколько преуспел?

И не привел ли он с собой целое войско, которому Ростислав может противопоставить только три десятка ближней дружины?

Если бы Переяр догадался, что мысли Ростислава заняты Белзом, и завел разговор именно об этом, то смог бы спасти все дело. Но боярин думал только о дочери туровского князя, которую обманом увез из дома, и был убежден, что Ростислав уже знает о ней или вот-вот узнает.

– Здравствуй, Переяр Гостилич. – Ростислав сдержанно кивнул. – А ты здесь какими путями?

– Я-то… – уклончиво начал боярин, в душе посылая половца ко всем чертям.

Мысли его метались, лихорадочно отыскивая выход. Если Ростислав, на самом деле едет свататься к дочери Вячеслава туровского, то чтоб ему приехать на день позже и разминуться с ней! Но через пару дней он будет во Владимире, обман раскроется, а Юрий Ярославич еще не забрал свою жену! Ростислав видел здесь его, Переяра, а значит, мгновенно поймет, кто подстроил обманное сватовство! Избежать разоблачения и гнева двух князей будет невозможно, и у половца появится весомый повод, чтобы прогнать Владимирка из Звенигорода!

Все эти ужасные последствия уже казались неминуемы, и у Переяра даже мелькнула мысль убить Ростислава, пока никто не видит. Но он знал, что люди, поднявшие руку на кого-то из Рюриковичей, всегда плохо кончали, и стал выкручиваться.

– А ты-то, княже, куда так торопишься? – принялся расспрашивать он, словно ненароком загораживая Ростиславу дорогу в дом. – Тут места разбойные, далеко ли до беды!

– Ты обо мне не беспокойся, я сам за себя постою. Ты-то здесь чего?

– Я-то… Невесту везу.

– Какую? Себе, что ли? – хмыкнул Ростислав.

– Себе! Шутник ты, княже. Брату твоему Игорю Васильковичу.

– Игорю? – Ростислав изумился. – Игоряха жениться надумал? Вот так новость! Когда же успели? Почему же я ни слова об этом не слышал?

– Да тебя и дома-то не бывает, то ты у ляхов, то еще где…

– Когда же это решили?

– Да еще весной, когда ты к Висле ходил. Как князь Василько помер и сыновей по столам посадил, они и задумали жениться…

– И отец мне ни слова не сказал! Кого же ему сосватали?

– Вячеслава туровского дочь.

– Кого? – Ростислав не верил своим ушам.

– Туровского князя Вячеслава Владимировича.

– Игорь! Вячеслава туровского! Нет, постой! – Ростислав вдруг сгреб Переяра за грудки и тряхнул так, что рубаха затрещала. – Врешь, воевода, ей-богу врешь! Как ее могли весной сватать, если она еще замужем была? Где это видано, чтобы к мужней жене сватались? Ошалел, что ли, Игоряха совсем?

– Пусти меня, Ростислав Володаревич, да не кричи так – умолял боярин Переяр, стараясь оторвать от своей груди крепкие пальцы разгневанного половца и мысленно посылая его ко всем чертям с чертенятами. – Пусти, задушишь! Что ты на меня, старого, набросился? Ведь князь Вячеслав задумал ее с мужем развести!

– Тогда еще задумал? Врешь, я ведь с ней ехал, она ничего не знала!

Перед глазами Ростислава снова встала светлая березовая роща и девушка с длинной косой, вьющейся по линялому подряснику. Да, это была не она, но настоящая Юрьева княгиня тоже ничего не знала о предстоящем разводе!

– Она не знала, а отец ее знал! – задыхаясь, твердил Переяр, пытаясь если не убедить, то хоть запутать половца. – Потому и забрал из монастыря.

– Но Игоряхе-то почему? – Ростислав наконец выпустил его, и воевода прислонился спиной к столбу, шумно дыша и утирая пот.

– Как почему? А Галич? Галич – сильный город. Чуть погодя нас всех за пояс заткнет. А князь Вячеслав-то вперед глядит.

– Но почему Игорь мне ничего не сказал? Тайком сосватал, тайком за невестой послал, будто я ему не брат, а незнамо кто!

– Верно, боялся, что перехватишь невесту. – Переяр почти отдышался и даже решился усмехнуться: – Ведь невеста завидная! А захочешь ты, чтобы Галич и Туров единым строем против тебя встали?

Ростислав отвернулся, переводя дыхание. Переяр наблюдал за ним. Это хорошо, если удастся посеять недоверие между Ростиславом и братьями Васильковичами, которые в споре со старшими братьями наверняка встанут на его сторону. А войско Теребовль и Галич могут выставить немалое, и зря они с Владимирком не подумали об этом раньше. Но сейчас все складывалось очень удачно.

– Мой тебе совет, вот послушай меня, старика! – добавил Переяр, довольный растерянным и смущенным видом Ростислава. – Поезжай-ка ты в Галич, поговори с Игорем Васильковичем, убедись, друг ли он тебе.

– Друг ли? – Ростислав смерил его взглядом. – А то ты не знаешь, боярин, если от него сватом едешь! Да, а ты-то здесь при чем? У Игоря, чай, свой кормилец имеется! Где Гаврила Твердибоич? Занемог, что ли?

– Точно, занемог, – подтвердил Переяр. – Я как раз у них в Галиче был, когда посольство снаряжали, вот меня и попросили. Ты, говорят, Переяр Гостилич, человек мудрый, уважаемый. Съезди привези невесту. А я что? Разве трудно мне князя Игоря уважить? Я ведь его еще вот таким помню…

– Нет, на коня не ты его сажал[59]! – Ростислав оборвал боярина, готового пуститься в чувствительные воспоминания.

– Да нет, я что… А ты поезжай, – настойчиво посоветовал Переяр. – Нас не жди, мы-то медленно едем, княжна в дороге чтоб не утомлялась. Лучше тебе первым в Галиче быть.

Если бы удалось спровадить половца побыстрее, это было бы огромной удачей. Ведь если он завтра увидит посольство, то сразу поймет, что перед ним не галичане, а звенигородцы, то есть все обман.

– Да и с девицей тебе видеться незачем – все-таки чужая невеста, как бы чего… – продолжал он. – Разговоры пойдут, всякая трепотня – и Игорю обидно, и девице стыдно, ну, зачем? Поезжай, от греха подальше.

– Ну, ночью же я не поеду, – неохотно обронил Ростислав. – И так кони заморились, да и кмети мои не железные. Ночь переночуем и поедем.

– До зари бы тебе выехать, а княжна рано не встанет, дело девичье – на перинах валяться. Перины знатные с собой везут, такое приданое – обзавидуешься! Видно, что князь Вячеслав не бедно живет! – Почти успокоившись, боярин Переяр улыбнулся.

– До зари уеду. Я и сам ее видеть не хочу. Перины, может, хорошие, а сама-то… – Ростислав замолчал, чтобы не ругать невесту брата. – Дай Бог им счастья. А все-таки неладно выходит. Брат двоюродный – а я на свадьбе не буду, хуже чужого.

– Повидаешься с князем Игорем – и будешь на свадьбе лучшим гостем.

Ростислав вздохнул и, не ответив, пошел в сени, куда уже пробежал мимо них тиун Тудор, делая приглашающие знаки. Поднятая от первого сна челядь по второму разу собирала на стол, Ростиславовы кмети умывались у конской колоды и рассаживались за столы.

– Помни, что я говорил, не смущай девицу! – убеждал боярин Переяр, придерживая Ростислава за плечо. – Поужинайте потихоньку, да спать, а утром и в дорогу!

– Да не учи, понял я! – Ростислав в досаде сбросил с плеча его руку. – Нужна мне ваша невеста, как собаке пятая нога!

Но известие о том, что здесь, в этом доме, находится княжна Прямислава Вячеславна, взволновало его гораздо больше, чем он хотел показать. За столом он сидел как чурбан, почти не ел, а кмети смеялись, что-де князь уже спит, только лечь забыл. А Ростислав был слишком потрясен, чтобы рассказать обо всем дружине и попросить у нее совета.

Там, где Прямислава Вячеславна, обязательно должна была быть послушница Крестя. Он помнил ее так хорошо, словно они расстались не пару месяцев назад, а вчера. Его смутные мечты еще когда-нибудь с ней увидеться были раньше несбыточными, а теперь вдруг стали явью! Для этого надо всего лишь подняться по лестнице и постучать в дверь.

И он знал, что ей скажет. Он чувствовал себя виноватым перед ней, и эта неожиданная возможность встречи наверняка была дана ему Богом для того, чтобы он сделал то, что должен.

Окончив ужин, его кмети расходились по избам городка, где взъерошенные и заспанные хозяева устраивали гостей на ночь. Ростислав тронул за плечо Звоняту:

– Звонята, слышь! Тут наверху – туровская княжна, ее везут замуж за Игоря галицкого. Переяр Гостилич везет.

– Да ты че? – Звонята вытаращил глаза.

– Тихо, не ори.

– Ничего себе – не ори! Перехватил, стало быть, Игорь у нас невесту?

– Говорят, еще весной он с Вячеславом туровским сговорился, потому Вячеслав ее и забрал из монастыря.

– Ха! А мы, стало быть, ее везли, как дураки, чтобы для Игоря спасти и доставить? Чего же Игорь сам-то не поехал?

– Почему же Вячеслав туровский у отца моего помощи просил, а не у Игоря… Стой, его же новости в Галиче застали! – вспомнил Ростислав. – Значит, он тогда Игорю и пообещал: поможешь Туров отбить, заберу у Юрия дочь и тебе отдам… Только что же он отцу-то ничего про этот уговор не сказал?

– Обманул, старый черт! – хмыкнул Звонята. – Вот и верь после этого людям…

– Ладно, что теперь болтать! Поди наверх, стукни там в дверь, позови Крестю. Помнишь?

– Еще бы! – Звонята усмехнулся, вспомнив красивую стройную девушку в линялом подряснике, с которой Ростислав Володаревич в той поездке почти не сводил глаз. – Сейчас доставлю.

– Ты не очень шуми, весь терем будить не надо.

– Не дурак, понимаю! Чтой-то Переяр Гостилич нас изволит разглядывать? – Звонята кивнул на свата, который внимательно наблюдал за ними из дверей.

– Шел бы ты спать, боярин! – с чувством пожелал ему Ростислав. – Самому же завтра в дорогу, чего маешься? Помню я уговор, помню! – заверил он, понимая, о чем тот беспокоится. – Говорю же, не нужна мне ваша невеста, истинный крест! – И он с готовностью перекрестился.

Взяв Звоняту за плечо, Ростислав вместе с ним вышел из сеней, якобы направляясь спать в ближайшую избу, но на крыльце остановился и сделал холопу знак не запирать. Тот прикрыл дверь, погремел засовом и отошел.

Ростислав и Звонята подождали немного. Через некоторое время дверь опять приоткрылась: догадливый холоп подождал, когда бдительный Переяр Гостилич уйдет.

На цыпочках пробравшись через сени, оба остановились возле лестницы, ведущей наверх. Звонята стал подниматься, и тут наверху тихо заскрипела дверь. Впотьмах мелькнула стройная девичья фигура в белой рубахе; у Ростислава стукнуло сердце, но Звонята, уже почти поднявшийся, увидел совсем незнакомую девушку.

– Вот так русалка! – Он тихонько присвистнул, разглядывая красавицу с длинной русой косой. – По ночам бродишь, одиноких парней соблазняешь? Ну, вот он я, соблазняй, не жалко! – Он усмехнулся и встал на узкой площадке верхних сеней почти вплотную к девушке, которая при виде незнакомого мужчины подалась назад и прижалась к двери горницы.

– Сам ты русалка! – безбоязненно ответила Забела. По очертаниям смутно видной в темноте фигуры и по голосу она распознала, что ее собеседник молод и боек. – Кто тут бродит, как домовой? К чему подбираешься? Смотри, людей позову!

– А ты кто такая?

– А ты кто такой?

– Я – Звонибор Предиборич, отец мой был кормильцем князя Ростислава Володаревича! – не без гордости ответил «домовой» и приосанился в темноте.

– Ростислава Володаревича! – ахнула девушка. – Ты не от него ли?

– От него! – с важностью ответил Звонята и, пользуясь случаем, подошел поближе. – У вас там в горницах есть такая девица, Крестей зовут? Ну, Кристина, послушница из Апраксина монастыря?

– Есть, – озадаченно отозвалась Забела, которая никак не ждала, что ночной гость спросит о Кресте. – А тебе зачем?

– Поговорить с ней хотят.

– Кто?

– Ну, один человек! – Звонята не собирался раскрывать незнакомой девушке все секреты. – Поди, красавица, позови ее! Да и сама тоже приходи: пока они там поболтают, мы с тобой тут побеседуем!

– Да кто «они»?

– Дай-ка нос поглядеть – целый ли? – Почти выведенный из терпения Звонята подался к ней, и Забела, отпрянув, прижалась спиной к косяку. – Может, уже в какой-нибудь двери прищемили? Или на торгу оторвали? Все-то тебе знать надо! Позови, что тебе, трудно? А остальное не твое дело.

– Ишь какой ловкий! – Забела проворно отбила его руку, которой он и впрямь было потянулся к ее носу. – Посмотрите на него! – шепотом воскликнула она, точно вокруг них шумела толпа. – Крестю ему позови! Ходит ночью, незваный-непрошеный, девиц вызывает незнамо для кого, да еще послушниц! Где же такое видано?

– Ну, тихо, тихо! – умоляюще зашептал Звонята. – Что кричишь, как на пожаре? Поди скажи ей, что с ней поговорить хотят, ну, тот человек, с которым… Ну, который…

– Князь Ростислав Володаревич! – тихо сказал сам Ростислав, поднимаясь по ступенькам.

За время их бурной и продолжительной беседы он, отчаянно волнуясь, поднялся почти до середины лестницы, прислушиваясь и стараясь понять, здесь ли Крестя.

Забела охнула. Она никогда не видела Ростислава, но сразу поверила, что это он.

– Позови мне Крестю, да смотри княжну не беспокой! – велел он, и Забела, толкнув плечом дверь, исчезла в темноте.

Пробравшись в горницу, которую занимала Прямислава, Забела остановилась на пороге и в раздумье огляделась. Повсюду слышалось дыхание спящих женщин: из-за тесноты даже на полу спали челядинки, а Прямислава и две боярыни устроились на лавках. Крестя угнездилась в дальнем углу, свернувшись на сундуке, но Забела не торопилась ее будить. У нее не укладывалось в голове, что тихоня послушница чем-то привлекла мужчину, к тому же князя, да еще жениха самой княжны! Весьма странно выглядело то, что князь Ростислав, вдруг явившись в город, где ждет его невеста, охотится за какой-то Крестей!

– Ну, что там? Ты ходила? – шепнула со своей лежанки Прямислава. Весь остаток вечера они гадали, кто приехал и ужинает в гриднице, но к ним не присылали ни с какими новостями, и только когда все заснули, Прямислава послала Забелу на разведку.

– Была! – Осторожно перешагивая через спящих на полу холопок, Забела скользнула к лежанке и присела на край. Прямислава села на перине; наклонившись к ее лицу, разведчица зашептала: – Там какой-то пришел, Крестю спрашивает!

– Крестю? – шепотом ахнула Прямислава. – Какой «какой-то»?

– Здоровый такой. Говорит, Звонимир… не помню по батюшке.

Прямислава вспомнила Звоняту, который всегда был рядом с Ростиславом, а Забела продолжала:

– Кристину, говорит, позови, послушницу из Апраксина монастыря. Я говорю, тебе зачем, а он говорит, поговорить с ней хотят.

– Кто хочет?

– Князь Ростислав Володаревич!

Прямислава ахнула: от неожиданности она больше встревожилась, чем обрадовалась.

– И сам он там был, – так же шепотом продолжала Забела. – Сам поднялся. Половец такой по виду, но вроде ничего себе. Ведь это он?

– Да.

– Ну, чего? С какой радости им Крестя нужна? Будить ее, нет?

– Нет! – Прямислава живо откинула одеяло. – Где она?

– Да вон, на ларе. Свернулась, как собачка.

– Ты ее подрясник видишь?

– Темно, как в печке! – Забела вглядывалась в темноту. – Под голову, что ли, положила?

– Можешь вытащить? Только тихо, чтоб не проснулась.

Забела схватила чью-то рубаху, первую, что попалась под руку, неслышно скользнула к Кресте и ловко поменяла сверток у нее под головой. Крестя продолжала ровно дышать во сне, а Забела уже стояла возле Прямиславы с темным комком в руках.

– Давай! – Прямислава кое-как завязала башмаки и схватила подрясник. – Где тут перед, матушка Пресвятая Богородица!

– Да вот! – Забела расправила одежду. – Ты что же, вместо нее пойдешь?

– Да. Побудь тут. Если кто проснется и меня хватится, скажешь, что мне на двор понадобилось. И беги зови меня.

Забела кивнула, и Прямислава, приглаживая растрепанную косу, прокралась к двери. Глаза ее привыкли к темноте, и она ухитрилась ни на кого не наступить. Надо было бы еще повязать платок, но искать его в темноте у нее уже не хватало терпения. Ее била дрожь: вот сейчас, сию минуту она увидит Ростислава! И он узнает, что она и есть его невеста, и никто в Перемышле не будет знать о ее прошлых «игрищах» и переодеваниях, которые, конечно, не прибавили бы ей чести! Но гораздо больше ее волновало то, что через миг она снова окажется в объятиях Ростислава, и теперь ей уже нечего бояться и стыдиться, потому что он почти ее муж и ее любовь к нему благословлена Богом!

Она выскользнула за дверь верхних сеней и сразу увидела его. Он стоял у столба, лица его нельзя было рассмотреть в темноте, но она сразу почувствовала, что это он: запах, ощущение тепла, ощущение блаженства от его близости, не испытанное ею больше никогда и ни с кем, не позволяли ей ошибиться.

– Ты! Ты здесь! Душа моя! – Ростислав тоже узнал ее и сразу схватил за руки. Он собирался держать себя иначе и говорить другое, но при виде этой стройной фигуры в темном подряснике, этой светловолосой головы, длинной косы и очерка любимого лица все решения вылетели из головы. – Лада моя!

Ростислав порывисто обнял ее, и девушка, вопреки его ожиданиям, не стала противиться, а всем телом прижалась к нему, и он ощущал ее трепет, чувствовал ее взволнованное теплое дыхание на своем лице.

– Лада моя! – прошептал он и обнял ее сильнее.

– Это я! – прошептала она в ответ и обняла его за шею.

Ростислав стал целовать ее, и теперь она не уклонялась от его поцелуев, как раньше, а с волнением и трепетом подставляла ему лицо. Касаясь ее губ, Ростислав чувствовал, что теряет голову; ни к чему не привели его благие намерения, если при первом прикосновении он вновь был охвачен огнем и готов был проститься с вечным блаженством на небе ради счастливой возможности хоть раз сжать ее в объятиях.

Наконец она немного отстранилась и, часто дыша, с улыбкой спросила:

– Откуда же ты здесь взялся, Ростислав Володаревич? Невесту хочется скорее повидать?

– Да ну ее, невесту! Меня на свадьбу не звали, а значит, мне и подарков не готовить! – Ростислав отмахнулся. – Совсем сдурел Игоряха, но с ним я после разберусь.

У Прямиславы вытянулось лицо. Как это – ему нет дела до невесты? Правда, он еще не знает, что это она и есть, но… И про какого Игоряху он говорит?

Но прежде чем она успела как следует удивиться, Ростислав снова обнял ее, прижался лицом к ее волосам и зашептал:

– Что ты делаешь со мной, лада моя? Я себя не помню! Ведь я за другим делом тебя звал, повиниться хотел! Виноват я перед тобой, душа моя, свет мой ясный! Самого жуть берет, как подумаю: хотел и себя погубить, и тебя тоже, дьявол на грех толкает! Люблю тебя больше жизни, но ведь погибнем оба! Отец мой умер, с братьми нелады начались – это мне предупрежденье, Божий знак, что чуть было не погиб и тебя, душу невинную, с собой в пламень вечный хотел утащить! Прости меня, голубка моя, хотел прощения просить, а сам вон опять… Не могу ничего с собой поделать, как тебя увидел, в уме опять помутилось! Ничего мне не надо, только люби меня! Прощаться нам нужно, а сил нет! Все что хочешь сделаю для тебя! Если ты в инокини идешь, ступай в перемышльский монастырь какой-нибудь, я тебе вклад прибавлю, с епископом буду говорить – хочешь, так будешь игуменьей. Виноват я перед тобой, чем могу, готов тебе служить. Прости меня только.

– Бог простит, Ростислав Володаревич, а мне прощать тебе нечего, – нежно прошептала Прямислава, одной рукой перебирая его жестковатые черные волосы.

Она отлично поняла, о чем он говорит, и душу ее переполнял восторг. Ростислав в десять раз лучше Юрия Ярославича, которому многочисленные покаяния не прибавляли душевной чистоты. Ростислав – другой, его душа светла, и он действительно любит ее, ту, которую знает под именем Крести, любит и потому заботится о ее благополучии больше, чем о своих удовольствиях. В восторге она снова обняла его, и Ростислав не противился, только качал головой: он хотел, но не имел сил вырваться из ее объятий!

– Ничего, Бог нас простил, Ростислав Володаревич, будем счастливы! – шептала она. – Ведь я… Я думала, ты в Перемышле невесту дожидаешься, а ты сюда прискакал! Неужели для меня? – лукаво спросила она.

– Что мне до невесты! – с тоской ответил Ростислав. – Я бы до смерти о ней не вспомнил, если бы тебя тут не встретил, если бы не ты! Как узнал, что княжна Вячеславна здесь, ну, думаю, Божий знак мне мою Крестю в последний раз повидать и прощения попросить!

– Перед свадьбой, значит, не только духовнику, но и мне исповедаться, да?

– Да что мне их свадьба, говорю же, не звали меня. Говорят, Игоряха ее еще весной сосватал, когда с князем Вячеславом в Галиче виделся, ни отец, ни я ничего не знали!

– Какой Игоряха? – Прямислава, ничего не понимая и уже не улыбаясь, отстранилась от него. Ей показалось, что он помешался. – Как это тебя на твою же свадьбу не звали, ты что говоришь, голубь мой?

– Да не моя это свадьба, а Игоря Васильковича, брата моего двоюродного! – пояснил Ростислав с некоторой досадой, что приходится тратить драгоценные мгновения встречи на чужие дела. – Он сын князя Василька теребовльского, слышала про такого?

– При чем здесь Игорь Василькович?

– Как «при чем»? Вы к кому едете-то? Игорь – жених твоей княжны, ее к нему везут в Галич!

– К нему? В Галич? – Прямислава не верила своим ушам, и ей казалось, что она видит какой-то дурной сон. – В какой Галич, окстись! К тебе везут, ты – жених!

– Да не я, а брат мой!

– Ты! – убеждала его Прямислава, пытаясь понять, откуда могло возникнуть такое дикое недоразумение. – Ты – Ростислав Володаревич, сын Володаря Ростиславича перемышльского? – Ей пришло в голову, что и здесь произошла какая-то нелепая, роковая путаница и она принимала за князя Ростислава совсем другого человека. Если так, то она погибла!

– Да я, я! Только на дочери князя Вячеслава не я женюсь, а брат мой Игорь Василькович.

– Не может быть! – Первый приступ изумления прошел, Прямислава снова обрела способность мыслить и жаждала наконец разобраться. – Меня сватали за Ростислава Володаревича, сына Володаря Ростиславича перемышльского, покойного. За Ростислава Володаревича я и согласилась идти, к нему я и еду! Хоть кого спроси! Про никакого Игоря мы и не слышали, и ни разу никто никакого Игоря не упоминал! – решительно, хотя и несколько нескладно заявила она.

– Ты? – Теперь ничего не понимал Ростислав. – Сама опомнись, душа моя! Видит Бог, была бы ты княжна, женился бы я на тебе, не сходя с места. Но послушница – какая же невеста? Невеста здесь Прямислава Вячеславна, хоть и не моя!

– Прямислава Вячеславна здесь я! – произнесла Прямислава и, несколько смущенно и виновато улыбаясь, сжала его руку. – Прости, Ростислав Володаревич, обманула я тебя, хотя, видит Бог, невольно! Я – Прямислава Вячеславна, и ты правду угадал, когда меня увидел там, в Ивлянке. Нас тогда сотник Мирон со страху холопками переодел, чтобы ты не догадался.

– Ты – Прямислава Вячеславна? – Ростислав взял ее за плечи, глядя прямо ей в глаза. – Ты?

– Я. Давай боярынь разбудим и спросим. – Прямислава слегка кивнула в сторону горницы, где спали ее сопровождающие. – Уж они-то точно знают, кто тут княжна и кто невеста!

– Но как же… эта баба, там, в Ивлянке, говорила же, что я обознался! Что не ты Вячеславова дочь, а та, другая! Маленькая такая, как недоросточек!

– Прибавка-то? Она сама обманулась. И сотник Мирон обманулся. Они когда захватили нас, я в темноте Крестин подрясник напялила, и меня за нее приняли, а я думаю: пусть, так безопаснее будет! Так и ехала почти до самого Турова как Крестя. Ну, понял теперь?

– Понял-то понял… – пробормотал Ростислав.

К удивлению Прямиславы, открытие ничуть его не обрадовало и вид у него оставался недоумевающий и растерянный.

– Так… что же… это тебя за Игоря выдают?

– За какого Игоря? – в пятый раз спросила Прямислава. – Что ты привязался со своим Игорем? Не знаю а никакого Игоря и знать не хочу! Откуда ты его взял? Я. – твоя невеста. Или ты не рад?

– Да как же ты моя невеста, если я от тебя первой об этом слышу? Это как же – без меня меня женили?

– Без тебя? А те люди кто? – Прямислава кивнула всторону лестницы. – Стоинег Ревятич, Хотолюб и Радолюб Славомиричи? Они-то кто?

– Переяр! – ахнул Ростислав. В мозгу мелькнул первый проблеск света. – Славомиричи, помнится, звенигородский род. Но Переяр-то! Ой я дурак! – Ростислав взвыл и стукнул себя кулаком по лбу: – Владимирко! Ну, братец любезный!

– Да ты о чем?

– О том! Переяр – кормилец брата моего Владимирка! Дружины я не видел, но если Переяр тут главный, значит, от Владимирка все эти люди! Нет, а мне наплел с четыре воза, хрен с ушами! – Ростислав понял еще не все, но сообразил, что его пытались нагло обмануть. – Он ведь мне наплел, что сосватал Вячеслава туровского дочь за Игоряху! Гаврила Твердибоич, вишь, приболел! И меня все норовил отсюда выпихнуть! А тебе, значит, сказал, что от меня?

– Ну да, – нерешительно ответила Прямислава. Она уже поняла, что все обман, что Ростислав ее не сватал, и помертвела. Стало холодно и жутко, как будто под ногами вдруг обнаружился крутой высокий обрыв. – За тебя он меня сватал! Хоть кого спроси! – Она опять показала на дверь горницы, призывая в свидетельницы спящих боярынь. – Не могут они не знать, к какому жениху меня везут! Сватали за тебя, и еду к тебе! За Игоря не пошла бы! Быть тебе сестрой я не собиралась, истинный крест! А ты – нет…

– Ну, было дело, думали мы с боярами… Жениться-то надо, и с братьями нелады – союзник нужен. Сватай, мне говорили, Вячеслава туровского дочь. Но я когда еще собирался! Не до того мне пока. У меня и ляхи, и во Владимир надо ехать, и с Белзом что-то решать.

– Но чего же они хотели? За Игоря вашего меня выдать? Зачем? Им-то какая корысть? Игорь-то хоть знает? И зачем обманом?

– Думаю, сердце мое, что Игорь не больше нашего знает. Зря я на него телегу катил, не мог он такое дело затеять, а мне ничего не сказать. – Ростислав покачал головой. – Не к Игорю тебя везли.

– А к кому?

У Прямиславы совсем упало сердце. Крутой обрыв был у самых ног, и что там на дне – вода, камни? Она чудом остановилась на краю, но тот, кто привел ее сюда, еще стоял за спиной – вот-вот подтолкнет…

– А леший их знает…

Ростислав замолчал, раздумывая.

– Слышал, купцы говорили, что муженек твой блудный, Юрий Ярославич, в Звенигороде объявился, – сказал он наконец. – Видно, без него не обошлось, он рассказал, что Вячеслав Владимирович тебя с ним развести хочет.

– Юрий Ярославич! – в ужасе ахнула Прямислава, как будто при ней помянули о самом Сатане. – Он в Звенигороде? Но это что же получается…

Прямислава похолодела: ей все стало ясно. Не вода и не камни ждали ее на дне обрыва, а само адское пламя!

– Не тебя и не Игоря князь Владимирко задумал женить, – прошептала она. – Он хочет меня назад князю Юрию отдать… Уже разводная грамота вышла… Боярин Самовлад ее везет… И отдать… Это смерть моя будет… И правда лучше в монастырь…

– Не может быть! – воскликнул Ростислав, никак не ждавший такой подлости от собственного брата.

– Ну а что же еще? – Прямислава гневно глянула на него. – Как еще это объяснить? Меня за тебя посватали, ты знать не знаешь, а мой бывший муж у него в гостях сидит, «невесту» дожидается! Меня то есть! Ему меня везут, хотят назад отдать этому аспиду, а твой князь Владимирко помогает!

– Да как же мог Володьша на такое дело пойти? Он страх Божий имеет!

– Да небось Юрий Ярославич ему наплел, что-де грех мужа с женой разлучать! Ну, мой отец этого так не оставит! Сейчас же домой в Туров еду! Ни минуты здесь не останусь!

Оскорбленная Прямислава повернулась и шагнула к двери, собираясь немедленно перебудить весь терем и приказать собираться, но Ростислав удержал ее за плечи:

– Погоди!

Она обернулась, и при виде его помрачневшего лица ей стало стыдно, что она совсем не подумала о нем. После такой оскорбительной попытки обмануть ее и Вячеслава Владимировича никакая дружба между Туровом и Перемышлем невозможна, и едва ли у них с Ростиславом будет случай еще когда-нибудь увидеться.

И внезапно Прямислава разрыдалась: ей стало ясно, что все ее счастливые мечты разлетелись как дым, что никогда она не будет женой того, кого полюбила. Все, чем были полны ее мысли по дороге от Турова, стало невозможно; будущее, еще недавно одетое в такие яркие и радостные цвета, сделалось мрачным и одиноким. Она вернется домой и пойдет в Рождественский монастырь, потому что только Бог не обманет!

Ростислав опять обнял ее, прижал ее голову к плечу и стал гладить по волосам.

– Погоди, как же ты поедешь? – тихо говорил он, словно размышляя вслух. – Переяр, козел старый, мне врал, как сивый мерин, значит, ему-то весь этот подлый замысел известен. У него какая дружина?

– Копий сто! – сквозь слезы выговорила Прямислава, уже догадываясь, к чему он клонит.

– А у ваших?

– Копий восемьдесят, если всех считать.

– Люди надежные?

– Самовлад Плешкович… леший его знает… Он из тех, кто моего отца хотел с княжения согнать, потом вроде помирились.

– В чью пользу хотел согнать? Юрия?

Прямислава кивнула.

– Значит, он будет друг Переяру, а не нам. Кто же остается? С девками и бабами много не навоюешь!

– Не буду я его женой! Лучше утоплюсь, скажу епископу, что в монастырь пойду, он не позволит! – невнятно, но решительно твердила Прямислава.

– До епископа еще добраться надо. Не могу поверить, чтобы Володьша с твоим отцом воевать не побоялся! Ради Юрия! Да кто он нам, этот Юрий? Нет, они как-то хитрее задумали! Вы через леса когда собирались ехать?

– Завтра.

– Вот там и будет ждать! – подал с лестницы голос Звонята, который уже некоторое время назад, услышав наверху шум бурного объяснения, поднялся и прислушивался. – Там всегда шалят, вот у них и поп здешний такой ратоборец. Налетят в глуши, увезут, и ищи потом! И с князя Владимирка не спросишь!

– У меня всего-то тридцать человек! – с досадой пояснил Ростислав Прямиславе. – Ваш Андрей Владимирович изволил забояться, велел без дружины приезжать!

– А здешние, червенские?

– А не знаю! С кем они будут, со мной или с Володьшей, – Бог их весть! Пока разберутся, пока вече соберут – брат с князем Юрием уже здесь будут. Они-то знали, что им со мной воевать придется, а я-то не знал!

– Поехали назад в Любачев, – предложил Звонята.

– Сам же только что сказал, что по дороге ждать будут.

– Да, это я дурак, – согласился Звонята. – Знаешь что? Давай прямо в Белз рванем! Тут пятидесяти верст не будет, завтра приедем. А там нас ждут и за тебя уже клялись жизнь положить! Не выдадут, а там наши перемышльские подойдут, да любачевские тоже.

– И ее с собой? – Ростислав кивнул на Прямиславу. – Если где чертям скоро жарко станет, так это в Белзе.

– А лучше ее тут оставить, чтобы князю Юрию досталась, пока ты войско собирать будешь?

– А хрен ему трехсаженный, князю Юрию!

– Я лучше с тобой поеду! – быстро сказала Прямислава. – Все равно куда, но здесь не останусь!

Ей было противно оставаться среди этих людей, которые обманули ее и везли прямо в руки отвергнутому мужу. Вместе с Ростиславом она была готова ехать хоть в дремучий лес, только бы побыстрее уйти отсюда.

– Но если, по твоим словам, сват с Самовладом в сговоре, как же они меня отпустят? – сообразила она. – А у тебя тридцать человек против их двух сотен!

– А мы тебя тайком увезем! – Звонята подошел поближе и зашептал: – Мы обещали до зари уехать, уедем прямо сейчас. Оденешься отроком, на коня сядешь, лицо шапкой прикроешь, никто и не заметит! А когда хватятся, мы далеко будем!

– Верно! – одобрил Ростислав. – Возьми с собой девку какую-нибудь из своих, если есть надежные, и ждите здесь. А мы сейчас свою дружину тихонько поднимем и у отроков в мешках пошарим, у нас есть пара малорослых, подберем вам порты, плащи, башмаки. Ну, согласна?

Прямислава кивнула. Еще одно приключение с переодеванием, да еще в мужское платье, совсем ее не привлекало, но она не видела другого выхода.

Ростислав ушел поднимать дружину. Вскоре Звонята снова поднялся и вручил Забеле довольно тяжелый сверток. Прямислава ждала ее прямо за дверью в переднюю горницу; рядом с ней стояла Зорчиха с горестным недоумением на лице. Она проснулась и пришла в ужас, узнав, навстречу какой участи везла свою воспитанницу. Но и способ, избранный Прямиславой для избавления от беды, ей казался не многим лучше.

Настороженно поглядывая на спящих женщин, Прямислава и Забела быстро надели мужские рубахи прямо поверх своих, влезли в штаны, с трудом подавляя нервный смех, потом натянули ноговицы[60] и стали возиться с завязками. Косы они обкрутили вокруг головы и сверху надели шапки. Ничего не получалось: слишком длинные рукава мешали, завязки путались.

Зорчиха качала головой: нельзя было сказать, что девушки стали похожи на отроков, да и самим им было стыдно показываться в мужском платье – тут ведь не колядошные игрища!

– Утром как все встанут, наденешь мое платье на Крестю, ей не привыкать, – шепотом наставляла няньку Прямислава, пока Забела накидывала ей на плечи чужой тяжелый плащ и расправляла его, чтобы скрыть очертания женской фигуры. – Боярыням скажешь, что я, боясь разбойников, другой дорогой поехала и в Любачеве их встречу. А Крестя пусть боярам на глаза не попадается, проведите ее как-нибудь. Кибитку у тиуна потребуйте, чтобы «княжна» в седле не маялась. А там видно будет.

– Куда же ты, моя красавица?..

– Куда глаза глядят! – Прямислава даже няньке не назвала город, в который ее собирались везти. – Вернетесь в Туров – отцу расскажете. Я сама к нему пришлю. Ну, прощай!

– Благослови тебя Бог! – бормотала Зорчиха, а Звонята уже тихонько скребся в дверь, дескать, поторапливайтесь.

Увидев двух «отроков» с надвинутыми на лица шапками, в широких плащах и в башмаках, которые были обеим безбожно велики и шаркали по полу, Звонята не удержался и фыркнул, а Забела тут же двинула ему кулаком в бок.

– Распотешился! – зашипела она. – Давай веди! Лошади готовы?

– Ты отрок бойкий, еще в воеводы выйдешь! – шепнул в ответ Звонята. – Если лошадь со смеху тебя не сбросит!

Во дворе было совсем темно, но зевающая дружина безропотно готовилась в путь. Кмети хорошо знали, какая тревожная обстановка сложилась вокруг Белза, и верили, что если князь гонит их туда среди ночи, значит, так надо. Хорошо хоть, коней покормили и сами успели поесть. Чуть поодаль от крыльца знакомые Прямиславе Тешило и Рысенок держали двух коней, самых смирных, которые нашлись среди заводных коней дружины.

– Я же не умею! – испуганно сказала Прямислава Забеле.

Та ахнула и кинулась к Звоняте: никто и не подумал о том, что выросшая в монастыре княжна никогда не садилась в седло. Тот коротко выругался, подтянул к себе Рысенка и что-то приказал ему.

– Полезай, не бойся, я коня поведу! – сказал отрок Прямиславе, подойдя к ней. – Давай подсажу. Ты держись только.

Звонята своей широкой спиной загородил двух поддельных отроков, пока те с помощью отроков настоящих неловко взбирались в седла. Непривычная мужская одежда, огромные башмаки, смущение и тревога сильно мешали даже Забеле, которая умела ездить верхом. Что же касается Прямиславы, то здоровенное животное внушало ей ужас, но деваться было некуда. Она обеими руками вцепилась в переднюю луку седла. Ей казалось, что от этой высоты у нее кружится голова. А со стороны выглядело, что ездить верхом так просто!

Звоняте подали его собственного коня, он одним махом взлетел в седло и шагом поехал к воротам. Прямислава и Забела двинулись за ним следом, Тешило и Горяшка прикрывали их сзади. Рысенок вел коня Прямиславы в поводу, и от нее требовалось только сидеть, не падая.

Ровным строем дружина проехала по короткой улочке от тиунова двора к воротам, копыта стучали по сухой земле, но наблюдали за отъездом только дозорные да кое-где вороны.

– Кар-ка-ар! – раздавалось в предутренней мгле, и Прямиславе казалось, что эти черноперые наблюдатели смеются над их неуклюжей хитростью.

Но до самого утра их бегство оставалось незамеченным, и они были уже на полпути к Белзу, когда в горницах посадничьего терема только проснулись. Раньше всех поднялись боярыни Анна Хотовидовна и Еванфия Станимировна: первую разбудила сокрушенная Зорчиха, а вторая поднялась к плачущему ребенку и, качая его, с тем же вниманием слушала шепчущую няньку. Ее новостями обе были потрясены: если боярину Ядринцу, мужу Еванфии Станимировны, было известно о замысле передать Прямиславу бывшему мужу, то его жена об этом не знала ничего и была возмущена коварством, которое губило жизнь молодой женщины и наносило тяжкое оскорбление ее отцу.

К счастью, обе боярыни были женщинами неглупыми и умели держать себя в руках. Дальше они все взяли на себя, и бедной Зорчихе осталось только молиться за свою улетевшую голубку да разбирать вещи ее приданого. С собой Прямислава и Забела прихватили только мелочи вроде гребешков и одной рубахи на смену, а все роскошное, богатое приданое из драгоценных тканей и мехов осталось на попечение осиротевшего посольства. Зорчиха дала исподнюю рубаху Прямиславы с вышитыми наручьями, платье из тонкого желтого сукна и достала паволоку, покрывало из тончайшего византийского шелка со сложным восточным узором. Во все это боярыня Еванфия нарядила одну из своих девок, взятых в дорогу для услуг, круглолицую и скуластую, по имени Репка. Никакого сходства между нею и Прямиславой не было, но роста они были почти одинакового, и потому для сегодняшних целей Репка подходила гораздо больше, чем Крестя. Да и грех было, имея выбор, опять заставлять послушницу надевать мирское платье!

Репку, одетую в платье княжны, покрыли паволокой, якобы от сглазу, чему никто не удивился. Из-под паволоки виднелся только кончик косы с цветными лентами и серебряными привесками, но распознать, Прямиславе Вячеславовне принадлежит этот кончик или другой, туровские бояре и тиун Тудор не смогли бы, даже если бы задались этим вопросом.

На требование выкатить княжне кибитку тиун развел руками: у него были только колы, то есть двухколесные телеги для поклажи, да еще волокуши. Трепещущую от страха Репку посадили в седло, и обоз потихоньку двинулся на юго-восток.

Сначала дорога еще несколько верст шла вдоль реки до самого ее истока, а дальше пролегала через лес. Отец Тимофей со своим топором, как и обещал, сопровождал обоз – он шел впереди и зорко оглядывал опушку леса вдоль дороги. Именно он своим наметанным орлиным глазом первым заметил подозрительное шевеление веток на вершине березы.

– Вон, вон! – вдруг закричал поп диким голосом, скидывая топор с плеча. – Вон, на березе! Стреляй, стреляй!

Никто ничего не понял, женщины остановились, челядинки сбились в кучу возле своих хозяек. Еванфия Станимировна вырвала у няньки ребенка и прижала к себе, один из ближайших кметей схватил повод лошади, на которой сидела «княжна».

– Стреляй, ворона, что стоишь! – Расторопный отец Тимофей сорвал со спины кого-то из кметей лук, ловко согнул его, натягивая тетиву, выхватил стрелу, наложил, прицелился.

С вершины березы раздался громкий пронзительный свист: отец Тимофей выстрелил, стрела ударила куда-то в гущу веток на вершине, крона березы задрожала, наземь посыпались сорванные зеленые листочки. И тут со стороны опушки раздались крики, свист, многоголосый вой, и какие-то люди в боевых доспехах толпой побежали из-под деревьев к реке.

Женщины разом закричали, мужчины схватились за оружие; кмети вскинули круглые разноцветные щиты, побежали и растянулись цепью, загораживая женщин, выхватили из ножен мечи. А нападающие катились из леса сплошной волной; казалось, тут было целое войско. В мгновение ока вдоль всей растянутой линии ладей на катках завязалась схватка. Сам боярин Самовлад в блестящем железном шлеме с мечом и щитом, который ему быстро подал отрок, бился впереди своих кметей.

Но больше всех отличился в схватке отец Тимофей. В рясе, подпоясанный веревкой, без шапки, упавшей еще в самом начале боя, сверкая широкой лысиной, с развевающимися рыжеватыми волосами, держа свой топор двумя руками, он крушил нападавших, как ураган. Его необычный вид, зверское красное лицо, блеск топора и быстрота движений поражали врагов, и мало кто осмеливался подступиться к попу-ратоборцу.

Неразборчиво выкрикивая что-то, он сметал деревянные щиты и молотил по шлемам, а сам оставался невредим. То ли у мирян не поднималась рука на духовного пастыря, то ли его охраняли ангелы Господни, но отец Тимофей вскоре уже разметал вражий строй и пробился к тому, кого стоило считать главарем.

А у других дела шли не так хорошо: нападающие теснили защитников обоза, и те отступали, хотя имели за спиной реку. Где-то кмети под руководством сотника Чудилы попытались превратить пару перевернутых возов в подобие маленькой крепости, но вскоре были вынуждены ее оставить. Кмети боярина Самовлада падали один за другим, а вскоре и сам он был оглушен ударом по голове. Сват Переяр с собственной дружиной был оттеснен к реке, и многие из его людей уже прыгали в воду, не выдерживая давления. Все чаще то один, то другой защитник вынужден был сдаться. Пеструю стайку женщин уже с двух сторон окружали чужаки, и только с одной они еще видели спины туровской дружины, пытавшейся не допустить к ним нападавших.

Отец Тимофей, яростно и ловко орудуя топором, приблизился к высокому всаднику на гнедом коне: на всаднике была хорошая кольчуга под красным плащом, на голове шлем с кольчужной занавеской, закрывавшей нижнюю половину лица. Стоя на невысоком пригорке, он наблюдал за битвой и только иногда делал знаки своим приближенным, которые криком или звуком боевого рога руководили действиями войска. И вот довольно большой отряд туровцев, увлекаемый примером отважного попа, прорвался прямо к пригорку. Ближняя дружина разбойничьего вожака пыталась оттеснить их, но отец Тимофей проскочил между лошадьми, несмотря на попытки его задержать, и со всего размаху ударил коня топором в лоб. Конь повалился, и нарядный всадник едва успел соскочить, чтобы не оказаться придавленным; с негодующим криком он выпрямился, выхватил меч, и кто-то из кметей подал ему щит вместо того, что остался возле седла. С зверски вытаращенными глазами, крича что-то вроде «Ну, получай, Сатана!», отец Тимофей бросился к нему и ударил в подставленный щит, отскочил, чтобы не получить мечом по голове, замахнулся снова… и вдруг опешил, боевая свирепость на его лице сменилась изумлением.

Теперь, когда его главный противник стоял на земле, отцу Тимофею внезапно бросилась в глаза золоченая иконка на его шлеме. Такие золоченые чеканные изображения святых, своих покровителей, носили на шлемах князья. На потрясенного отца Тимофея смотрел лик святого Георгия. Он не мог сразу понять, кто именно перед ним, но нельзя было сомневаться, что противник – один из русских князей, и ошеломленный поп опустил топор. Его тут же обезоружили и связали. А подопечный святого Георгия торопливым шагом спустился к реке, где его дружина одержала полную победу, частично разогнав, частично пленив туровских и перемышльских кметей. Обезоруженные сваты стояли кучкой, окруженные победителями, витязь в красном плаще, окинув взглядом берег, направился к стайке женщин. Дородная Дарья Даниловна ехала в двухколесной повозке, весьма похожая на макошь, то есть последний сноп, по обычаю наряженный в цветное платье и пышный повой. Молодая боярыня Вера Нежатовна сидела верхом, но боярин Самовлад, кажется, ничуть не беспокоился за свою молодую жену, а жадным взглядом наблюдал за князем-разбойником. Минуя двух первых, не глядя на остальных, он подбежал ко второй всаднице, покрытой полупрозрачной паволокой.

– Не ждала меня, родная моя! – часто дыша после битвы с попом, проговорил он, протягивая руки к всаднице. – Лада моя, жемчужинка моя желанная! Говорил же я тебе, что нет мне без тебя жизни, что хоть с того света я к тебе вернусь, что хоть из-под земли достану, а будешь ты моей! Я от своего слова никогда не отказываюсь!

Он снял девушку с коня, нетерпеливо откинул покрывало с лица, ожидая встретить блестящий от гнева взгляд голубых глаз своей жены, но та отворачивалась и закрывала лицо руками.

– Это я, душа моя драгоценная, не бойся! – Юрий Ярославич схватил ее руки и оторвал от лица, но вдруг крякнул, точно слова встали у него поперек горла.

Он ждал, что Прямислава Вячеславна встретит его потоком упреков и будет клясться, что скорее утопится здесь же в реке, но не станет с ним жить, что она будет грозить гневом своего отца, который немедленно соберет войско и найдет его хоть под землей… Но он не был готов к тому, что под драгоценной византийской паволокой обнаружится скуластое лицо, круглое, как репа, почти такое же желтое от загара, с веснушками, с курносым носом и зажмуренными от страха глазами! Репка не смела даже глянуть на того, кого с ее помощью обманули, а Юрий Ярославич смотрел на нее, не веря глазам, и даже перекрестился по привычке, стараясь отогнать наваждение.

– Это что? – наконец пробормотал он и огляделся. – Это кто, я спрашиваю? Жена моя где, Прямислава Вячеславна?

Он тряхнул Репку за плечи, оттолкнул от себя и метнулся к стайке женщин. Тесно прижимаясь друг к другу, они опасливо посматривали на него, а он не находил среди них своей бывшей жены. Теперь-то он достаточно хорошо ее знал, чтобы ни с кем не спутать! Он видел ее няньку Зорчиху, к которой прижалась маленькая послушница, видел туровских боярынь – видел всех тех, кого привык встречать в гриднице князя Вячеслава возле Прямиславы. Не было только двух – ее самой и той шустрой девки, которую он так некстати обнял, приняв в первый раз за жену.

– Где она, где Прямислава Вячеславна? – кипя от гнева и досады, выкрикнул он. – Кто это чучело на лошадь посадил? Где моя жена?

– Да я посадила! – Боярыня Еванфия вдруг передала ребенка няньке и шагнула вперед, грозно уперев руки в бока. – Я посадила! Я и платье княжны на нее надевала! Да ведь еще не знала зачем! Теперь-то знаю!

– Где она?

– Не знаю где, а если бы знала, то не сказала бы! Что же ты задумал, ирод, идолище, зверь-коркодел[61]! Развели вас и грамоту разводную прислали, она тебе больше не жена, и тебе бы в монастырь идти, грехи замаливать, беспутному! А ты, как волк, на дороге залег, честную девицу хотел похитить! Людей не боишься, Бога побойся! Бог все видит, и днем, и ночью, и в городе, и в глухом лесу! От Него тебе не скрыться, лиходей! А Прямиславы Вячеславны не ищи, не найдешь!

– Так это что же получается? – К ним подошел боярин Самовлад, без шлема, весь взмокший, изумленный не меньше князя Юрия. – Это что же – не княжна? – Он окинул взглядом Репку, от смущения закрывавшую лицо рукавом, но из-под рукава было видно достаточно, чтобы он заметил разницу. – Куда же она делась?

– У тебя надо спросить, сват дорогой, где невесту потерял? – яростно бросил ему Юрий Ярославич. – По дороге посеял, точно рукавица из-за пояса выпала!

– Куда же она делась? – Ничего не понимая, Самовлад Плешкович обернулся к Переяру Гостиличу.

Тот тоже подошел поближе, недоуменно хмуря брови. Все вроде обошлось благополучно, половец исчез еще ночью, безо всякого шума, и невесту привезли куда следует – что еще случилось?

– Не в Червене же она осталась? Эй, Нежатовна! – Боярин Самовлад окликнул жену. – Где княжну забыли? Как это чудо на ее лошади оказалось? Где она, в Червене?

– Нет. – Дрожащая Вера Нежатовна сделала шаг вперед. Она боялась и Юрия Ярославича, и собственного мужа, которому, похоже, оказала бы услугу, предупредив пораньше о том, что ей было известно. – Ее уже утром не было. Ночью пропала. С вечера была, а утром нет. Сказали, что из-за разбойников ее другим путем повезут и она нас будет ждать в Любачеве. А эту одели, чтобы… ну, чтобы…

– Что же не сказала? – в досаде воскликнул боярин Самовлад. – Что же ты молчала, курица?

– Я думала, ты знаешь, батюшка, – еще сильнее задрожав, ответила Вера. – Сказали, что вы с Переяром Гостиличем и придумали.

– Кто сказал?

– Ядренцова боярыня… – Вера боязливо перевела взгляд на Еванфию Станимировну.

– Мы сами ее отправили другой дорогой! – сказала Анна Хотовидовна. – Бояр не спрашивали. Теперь вижу: правильно сделали.

– Какой другой дорогой? Что вы наделали, дуры-бабы! – опомнившись, заорал Самовлад Плешкович. – Кто ее повез?

Но его жена отводила глаза, прочие же смотрели на бояр с осуждением, а то и отвращением. И даже самоуверенный Самовлад Плешкович смутился: мало кто сможет невозмутимо стоять под взглядами, справедливо обвиняющими в предательстве.

– Кто повез? – Еванфия Станимировна усмехнулась и повела плечом. – Тот и повез, к кому ее везли.

– Что?!

– Князь Ростислав Володаревич ее повез! – с явным торжеством пояснила Анна Хотовидовна. – Тот, за кого ты ее сватал, Переяр Гостилич, с кем ее Бог и епископ Игнатий благословляли венчаться, он и повез. А куда – уж не взыщи, не знаю.

Юрий Ярославич в ярости сжал в руках плеть и переломил ее пополам.

– Как он здесь оказался, черт бы его побрал? – почти прорычал он, бросая обломки под ноги.

– Приехал вчера, это верно. – Переяр Гостилич мрачно кивнул. – Кто же знал, что его Сатана принесет в тот же день, что и мы приедем!

– Куда он ее повез?

– А куда мог повезти? Не в Любачев – с вами не хотел столкнуться. На западе ляхи, а ему сейчас лучше в воду, чем к Болеславу в руки попасть. Остается либо во Владимир, к князю Андрею…

– Или в Белз, – подсказал Стоинег Ревятич. – Его туда тамошние людишки звали.

– Она была с ним?

– Да кто же спрашивал? Если были бы с дружиной девки, у ворот заметили бы! Надо бы теперь в Червен вернуться, расспросить.

– Расспросить! Чтоб черти так грешников расспрашивали! – в гневе закричал Юрий Ярославич, окончательно убедившись, что опять одурачен. – Моя жена к чужому мужчине в руки попала, а я буду расспрашивать! Половец проклятый! Откуда он взялся на мою голову? Что же князь Владимирко за своими братьями уследить не может!

– Ну, ты князя Владимирка-то не очень… – забормотал Переяр Гостилич, считавший, что его князь и так очень много на себя взял, согласившись устроить это «сватовство». А с Юрием Ярославичем, похоже, не надо было связываться, потому что человек он неудачливый! Теперь же Юрий Ярославич, так плохо скрывая их причастность к заговору, оказывал звенигородским боярам и их князю очень плохую услугу!

Впрочем, и боярину Самовладу следовало орать поменьше. Он мог бы спастись только одним способом: убедить всех, что не участвовал в обмане и тоже, как сам Вячеслав Владимирович, поверил, что сваты приехали из Перемышля. Но свидетелей его вины было слишком много, и среди них женщины из самых знатных родов!

– Собирайся! – бросил он жене. – Поедем.

– Куда, батюшка? – робко спросила она, все еще вжимая голову в плечи.

Самовлад не ответил, поздновато поняв, что держать язык за зубами безопаснее. Слава Богу, здесь было близко до ляшских земель, а там врагу перемышльского князя будут рады.

Но князь Юрий еще не сдался и не собирался спасаться бегством. Он пнул сапогом обломки своей плети и бегом бросился к коням у пригорка. Проклятый половец не мог уйти далеко со своей добычей, а в распоряжении Юрия Ярославича по-прежнему оставались силы, значительно превосходившие ближнюю дружину Ростислава.

– Давай бегом! – крикнул он звенигородцам. – Уйдет половец – всех нас погубит, и меня, и вас, бараны безголовые! А не уйдет – еще посмотрим!

Переяр Гостилич кивнул и пошел к своему коню. Довести дело до конца по-прежнему было выгоднее, чем отступить ни с чем.