Чешские юмористические повести. Первая половина XX века

Э. Басс ФУТБОЛЬНАЯ КОМАНДА КЛАПЗУБЫ _{Перевод Е. Аникст}

ил однажды бедный крестьянин по фамилии Клапзуба, и было у него одиннадцать сыновей. Не зная, что с ними делать, бедняк составил из них футбольную команду. Возле его халупы была хорошая, ровная лужайка, которую он превратил в футбольное поле. Продал старик козу, купил на эти деньги два мяча, и парни начали тренироваться. Самый старший — Гонза, здоровенный верзила, встал в воротах, младших сыновей, Иржи и Франтика, проворных, но небольшого роста, Клапзуба поставил крайними нападающими. Он поднимал сыновей в пять утра и в течение часа быстрым шагом вел их по лесу. Пройдя шесть километров, они рысцой пускались обратно. После этого ребята завтракали и принимались гонять мяч. Папаша строго следил, чтобы каждый игрок умел делать все. Он учил их ловить мяч в воздухе, останавливать его, подавать, финтить, бить с места и с разбега, с земли, по летящему мячу, пасовать вперед и назад, обводить, играть головой, бить пенальти, подавать угловой, вбрасывать мяч из аута, снимать с ноги, ловить его на грудь, разыгрывать комбинации тремя нападающими и полузащитниками, передавать крайним, атаковать, защищаться, делать длинные передачи, забивать голы, использовать многоходовые комбинации, играть на опережение, выбегать, отбивать мяч в падении, использовать ветер, делать обманные движения, не стоять в положении «вне игры», перескакивать через подставленную ногу, обводить защитника, бить мяч носком, подъемом, коленом, лодыжкой и пяткой. Как видите, сыновьям Клапзубы приходилось многому учиться, но это было далеко не все. Они еще упражнялись в беге и прыжках, должны были преодолевать дистанции от пятидесяти ярдов до двух миль, прыгать в длину, в высоту, с шестом, делать тройной прыжок, бегать с препятствиями и, главное, быстро стартовать. И это еще не все — им приходилось толкать ядро, метать копье и диск, чтобы развить плечи, заниматься борьбой для укрепления мышц, перетягивать канат, чтобы тело стало как железное. Но в первую очередь они начали делать дыхательные упражнения с легкими гантелями, ибо старый Клапзуба считал, что без глубокого дыхания и нормального пульса любое упражнение может принести только вред. Одним словом, дел было столько, что в полдень ребята прибегали домой голодные как волки, проглатывали обед, дочиста вылизывая горшки и сковородки. Затем ложились один подле другого либо на пол, либо прямо на землю во дворе и час отдыхали. Тут им было не до болтовни, каждый был рад спокойно полежать. Через час Клапзуба выбивал свою трубку, свистел ребятам — и все начиналось сначала. К вечеру папаша сам надевал бутсы и в качестве двенадцатого игрока присоединялся к сыновьям. Играли по шесть человек в двое ворот. Вечером гурьбой вваливались в дом, Клапзуба по очереди всех массировал, выливая на каждого по три ушата холодной воды (душа в халупе не было), затем давал ребятам легкий ужин и, разрешив немного поболтать, загонял их в постель. Утром вновь брались за дело, и так он тренировал их изо дня в день. К концу третьего года Клапзуба съездил в Прагу и привез табличку, которую прибил на своих воротах. На белой дощечке с голубой каемкой красными буквами было написано:

В кармане у старика лежало свидетельство от управления Центрального чешского района, что команда Клапзубы зачислена в третью лигу. Ребята очень рассердились, что попали всего лишь в третью, но папаша Клапзуба сказал:

— Все должно идти своим чередом. Даст бог, обставите и «Славию» ^{37}, но сначала надо до нее дотянуться. Я вас научил всему, что требуется, а теперь сами пробивайтесь. На том и свет стоит.

Ребята еще немного поворчали, затем пошли спать, и только Иржи с Франтиком шептались о том, как они бы перегнали Рацу, забили бы Хане неотразимый гол, как обставили бы Гойера из «Спарты», а Пейру засадили б мяч в самый угол ворот ^{38}.

Весной начался розыгрыш чемпионата. Команда Клапзубы приехала в Прагу на первый матч с «Атлетическим клубом» Глубочепы ^{39}. Никто их не знал; люди смеялись над их фамилией, а еще больше над одиннадцатью оторопелыми деревенскими парнями в бараньих шапках, которых впервые привез в город старый дядя с трубкой в зубах. Но, когда клапзубовцы заняли свои места на поле и судья дал свисток, началось светопреставление. Первый тайм закончился со счетом 39:0 в пользу клапзубовцев, а во втором тайме игроки «Атлетического клуба» Глубочепы выступать отказались. Они заявили, что в управлении произошла какая-то ошибка и эта команда вовсе не из третьей лиги. Старый Клапзуба сидел на скамейке, слушал, что вокруг говорят, щурился и посмеивался, передвигал трубку из одного угла рта в другой и сверкал глазами, точно кот. А услыхав, что даже судья считает все это дело каким-то недоразумением и хочет обратиться в управление, старик пошел к своим ребятам, похлопал каждого по спине и отвез домой.

В среду почтальон принес ему большой пакет. В нем было извещение, что по решению районного управления команда Клапзубы переведена во вторую лигу и в воскресенье она выступает против спортивного клуба Вршовицы. Старый Клапзуба хохотал, и вместе с ним хохотали его ребята.

В воскресенье они были во Вршовицах. Зрителей собралась не одна тысяча, потому что по всей Праге разнесся слух о замечательной команде Клапзубы. Старый Клапзуба с трубкой во рту опять уселся на скамейку, подмигнул ребятам — и они выиграли матч со счетом 14:0. Вновь поднялся переполох, и опять пришло письмо, в котором говорилось, что команда Клапзубы переведена в первую лигу. Отступать уже было нельзя. И команда выигрывала у одного клуба за другим: спортивный клуб Крочеглавы проиграл ей со счетом 0:13, «Спарта» Коширже — 0:16, «Спарта» Кладно — 0:11, «Чехия» Карлин — 0:9, спортивный клуб «Нусельский» — 0:12, «Метеор» Прага-VIII — 0:10, «Чешский атлетический футбольный клуб» — 0:8, спортивный клуб Кладно — 0:15, спортивный клуб Вршовицы — 0:7, «Унион» Жижков — 0:4, «Викторка» — 0:6 ^{40}. В полуфинале они встречались со «Спартой». В эту неделю старый Клапзуба разрешал сыновьям делать только легкие упражнения, усиленно их массировал, а в воскресенье перед матчем произвел в команде перестановку. Через два часа он послал своей жене телеграмму: «„Спарта“ проиграла 0:6, Кадя ^{41} даже не пикнул!»

В то же воскресенье «Славия» выиграла у команды «Унион» со счетом 3:2, а через неделю она встретилась с клапзубовцами. На Летне ^{42} была такая давка, что пришлось вызвать войска и перекрыть улицу; остальные состязания были отменены, чтобы все желающие могли увидеть знаменитую команду. Команда приехала в автобусе. Старый Клапзуба сидел рядом с шофером и смотрел на публику. Он отвел своих ребят в раздевалку, подождал, пока они переоденутся, а затем сказал:

— Ну как, молодцы, всыпем им?

— Всыпем! — ответили ребята и вышли на поле. А папашу два члена комитета увели в ложу, где он сидел вместе с пражским бургомистром, начальником полиции и министром финансов. В ложах курить не разрешалось, но, когда старый Клапзуба вытащил трубку, начальник полиции мигнул полицейским: мол, этот пан может здесь курить.

Тем временем на поле завязалась драка между фотографами, так как их явилось не менее шестидесяти и каждому хотелось снять команду Клапзубы. Наконец игроки выстроились, и судья дал свисток. Клапзубовцы показали высший класс игры. «Славия» тоже была в форме, но уже первый тайм проиграла со счетом 0:3, а во втором мяч еще дважды побывал в ее воротах. Команду Клапзубы болельщики несли на руках до самой гостиницы. Перед гостиницей была такая толкотня, что начальник полиции попросил старого Клапзубу обратиться с балкона к народу: иначе, мол, не разойдутся. Старый Клапзуба вышел на балкон, вынул изо рта трубку, сдвинул баранью шапку и, когда галдящая толпа внизу успокоилась и затихла, сказал:

— Ну так вот! Я им сказал: «Черт возьми, ребята, всыпьте им как следует!» И они всыпали. Нет ничего лучше, когда дети слушают своих родителей!

Вот с какой речью старый Клапзуба обратился к двадцатитысячной толпе, когда его команда выиграла первенство страны с общим счетом 122:0.

Игры на первенство страны еще не были закончены, а заграничная пресса уже была полна сообщений о футболистах Клапзубы. Корреспонденты больших спортивных европейских газет помчались в Прагу посмотреть собственными глазами на «чудо зеленого поля», а к бедной халупе в Нижних Буквичках один за другим шли в регланах и кепках разные незнакомые господа, которые предлагали старому Клапзубе сыграть матчи за границей. Папаша Клапзуба, выслушав их, вынимал из ящика стола старый Печирков календарь ^{43}, записывал все, что они ему обещали, и потом частенько просиживал часок-другой над этими записями. Ребята знали, что отец что-то замышляет, но до той поры, пока первенства не выиграли, с расспросами к нему не приставали. После своего знаменитого матча со «Славией» они скупили все газеты, где о них были напечатаны огромные статьи с их фотографиями, и привезли матери. Она, бедная, прослезилась, увидев, каким почетом и уважением пользуются ее сыновья, и благодарила бога за то, что все уже позади и теперь им не придется больше надрываться.

— Что ты бормочешь, Мария? — спросил ее старый Клапзуба.

— Пока наши ребятки были учениками да подмастерьями,— ответила Клапзубова,— и до седьмого пота мяч гоняли, у меня от жалости прямо сердце надрывалось. А теперь они уже мастера — могут и отдохнуть. Вот, к примеру, сапожник Копыто всю жизнь работал, не разгибаясь, а нынче он хозяин и за него трудятся подмастерья.

— Господи, что ты мелешь, Мария,— покачал головой Клапзуба.— Вы, женщины, в спорте сроду не разберетесь! Ты, поди, думаешь, что теперь мы наймем одиннадцать человек, которые будут за нас играть, а нам останется только глаза на них пялить?

— Конечно… Это было бы самое лучшее.

— И в голову не взбредет такое, что может ляпнуть проклятая баба! Теперь-то и начнутся трудные денечки. Ребята, подите сюда!

Клапзуба вытащил свой календарь, выбил трубку, нацепил на нос очки и, посмотрев, все ли на месте, начал:

— Ну вот, мы все собрались — теперь посмотрите-ка на нос Иржи.

Все повернулись к Иржи, а тот залился румянцем. Но на его носу ничего не было.

— А вы хорошенько посмотрите,— добавил отец,— как он задрал нос после того, как забил «Славии» три гола! И вы вслед за ним. Будто, выиграв первенство в Чехии, вы уже всего достигли. Вы перешли в первую лигу и завоевали первенство, это хорошо. Ваша команда — лучшая в стране. Тоже хорошо. И на этом вы хотите успокоиться? Считаете, что этого с вас хватит? А мне сдается, что вы сильно ошибаетесь. Человек всегда должен стремиться к чему-то большему. Всю жизнь. Чемпион своей страны должен стремиться стать чемпионом мира. И нельзя успокаиваться, пока не достиг всего, чего хочешь. А вы еще мало чего добились. Так что опустите носы и не задирайте их; всегда может объявиться команда, которая со счетом 7:0 вас обставит. Я тут поговорил с важными господами и решил, что мы с вами махнем в Европу. Вот здесь у меня записано, куда мы поедем. В Берлин, Гамбург, Копенгаген, Христианию [41], Стокгольм, Варшаву, Будапешт, Вену, Цюрих, Милан, Марсель, Барселону, Лион, Париж, Брюссель, Амстердам и Лондон. Вот если вы повсюду выиграете, то можете задрать носы хоть до неба. А пока бросьте об этом думать и ступайте укладывать вещи. Послезавтра едем в Германию.

Ребята слушали отца затаив дыхание, а когда он кончил, они от радости, что повидают свет, с воплями бросились колошматить друг друга. Затем притащили карту и стали изучать свой маршрут. И вновь душили в объятиях отца и мать, а Иржи залез в будку к Орешку и под его ворчание рассказал, куда они поедут. Вечером старому Клапзубе пришлось даже пригрозить палкой, чтобы загнать ребят в постель. А когда он погасил керосиновую лампу и пошел спать, Иржик поднялся, склонился над Франтиком, крикнул: «Дания!» и поддал ему под ребро. Франтик выкрикнул: «Швейцария!» и принялся дубасить Иржика. А остальные орали: «Дружище, Норвегия!», «Хитришь — Берлин!», «Господи, Париж!», «А как Испания?», «Англия!» и в темноте кидались подушками. И снова они начали возиться и тузить друг друга до полного изнеможения. Затем уселись на постелях и стали обсуждать, где и с кем будут играть. Они так жарко спорили, что не заметили, как наступило утро.

На следующий день в доме Клапзубы все было перевернуто вверх дном. Ребята носились взад и вперед, тащили необходимые им вещи, затем уносили, как ненужные, и тащили новые вороха; крик и гвалт не прекращался до вечера, пока наконец все не было уложено, и семья не уселась за последний ужин в Нижних Буквичках.

Мать плакала, прощаясь на третий день с сыновьями, и, право, ей было очень тоскливо в опустевшем доме. С ней остался один Орешек, который не отходил от нее ни на шаг, разве отстанет порой, чтобы почесаться. Через неделю пришел почтальон и принес телеграмму: «12:0 выиграла команда Клапзубы в Берлине все здоровы». «Слава тебе господи,— вздохнула мать.— Я в этих делах не разбираюсь, ведь я старая женщина, но, если бы тут не стояло нуля, кто знает, что бы натворил отец!» И так приходили телеграмма за телеграммой, газета за газетой, письмо за письмом — и всюду говорилось только о победах. Большой путь проделали клапзубовцы, проехав Европу с севера на юг, и, выиграв в Милане 6:0, отправились помериться силами с Испанией.

Это уже были не прежние деревенские ротозеи, которые на все пялили глаза, как в тот раз, когда впервые очутились на пражском стадионе. Они осмотрелись, пообтерлись среди людей, носили элегантные костюмы, остроносые ботинки и спортивные кепки. Все выглядели франтами, лишь старый Клапзуба ничуть не изменился.

— Коли я им нужен, примут и таким, каков есть,— отвечал он сыновьям, когда они уговаривали его одеться по-городскому.— В чем состарился, в том и буду ходить!

Сдвинув баранью шапку, старик вынул из кармана трубку с нарисованным на ней охотником и, закурив, напустил такого дыма в купе первого класса, что «выкурил» всех посторонних. Не каждый мог вынести крепкий табак Клапзубы.

Всполошилась не одна Барселона, а чуть ли не вся Испания. Всюду только и разговору, как закончится игра чемпиона Каталонии с таинственной командой Клапзубы, о которой все средства связи давали самую невероятную информацию. Но, даже если три четверти этих сведений были выдуманы или раздуты, одно было несомненно — это общий счет клапзубовских матчей, с неизменными нулями на одной стороне и с цифрами на другой, которые смахивали скорее на летоисчисление, чем на количество забитых голов. Понимая, что на карту поставлена его честь, правление футбольного клуба «Барселона» не раз собирало команду и комитет, чтобы решить, как им вести себя с чехами. Собрания проходили шумно и бурно, пока, наконец, не выступил со своим предложением Алкантара.

— Господа, думайте что хотите,— начал он свою речь на одном из собраний,— но лучше всего их сразу покалечить! Гарантия есть гарантия! Я еще не видел, чтобы полузащитник со сломанным ребром оставался на поле!

— Браво! — закричали остальные.— Мы сломаем ему сразу три! Гарантия есть гарантия!

— А по-моему, в первую очередь надо покалечить обоих полусредних и центрального полузащитника. Вполне достаточно для первого тайма.

— И вратаря! Перебить ему ключицу! Гарантия есть гарантия!

Тут же поступило предложение покалечить крайних нападающих и одного защитника. Один барселонец предлагал атаковать центр и рекомендовал тактическую комбинацию: центральный нападающий — центральный защитник — вратарь. Высказывались и другие соображения, и если бы все пожелания были осуществлены, то через пять минут после начала матча вся команда Клапзубы оказалась бы в хирургической клинике.

— Отлично! — кричали игроки.— Тогда мы забьем им голов сколько захотим!

— Господа! — взял слово председатель.— Я искренно растроган вашим благородным стремлением обеспечить победу нашего флага. Но все далеко не так просто, как вам кажется. Если мы их всех выведем из строя, то не забьем ни одного гола!

— Почему? Как это? Ого! Посмотрим! — орала команда.

— Господа, ничем не могу помочь, но мы не забьем им ни одного гола!

— Но почему же?!

— Потому что все время будем в офсайде!

Игроки от удивления вытаращили глаза и притихли. В самом деле, ведь ясно, что если перед тобой никого нет, то ты находишься в положении «вне игры». Председатель воспользовался наступившим замешательством:

— Считаю, что не следует впадать в крайности. Я думаю, что предложение Алкантары на первых порах нас вполне устроит. Покалечим полусредних нападающих и центрального защитника, а дальше посмотрим. Если этого окажется недостаточно, я просвищу начало национального гимна — и вы уложите полусредних нападающих и защитника. А в крайнем случае прорвем среднюю линию, согласно третьему предложению. Только, ради бога, оставьте на поле хотя бы трех игроков, чтобы не было офсайда.

Это компромиссное предложение было единогласно принято, и все разошлись, довольные, что победа им обеспечена. На следующий день об этом узнала вся Барселона, и жители ее ликовали. Газеты тотчас поместили фотографии полусредних нападающих чехов Йозефа и Тонды и центрального защитника Карлика, сопроводив их длиннейшим трактатом, в котором ссылками на историю, этнографию, естествознание и математику доказывалось, что эти трое страшные грубияны и потому Барселона должна их остерегаться. Во всех парикмахерских, винных погребках и в кондитерских люди смеялись, а мальчишки нарисовали на фото три креста, словно с этими игроками уже было покончено на веки вечные, аминь. Так обстояло дело, когда команда Клапзубы приехала в Барселону.

До матча оставалось три свободных дня, и клапзубовцы ходили по городу, осматривая все достопримечательности. В первую очередь они бросились за газетами — больше всего об этом заботился старый Клапзуба. Но, какую бы газету он ни брал в руки, всюду видел фото Йозефа, Тонды и Карлика. И всюду над ними были поставлены крестики.

— Что бы это могло значить? — ломал голову старый Клапзуба. И пока ребята бродили по городу, старик сидел перед гостиницей, яростно пыхтел трубкой и тщетно старался разгадать испанскую тарабарщину вокруг фото. Три креста, которые он видел повсюду, нагоняли на него страх. В душе он поклялся по приезде домой заставить сыновей заниматься иностранными языками, чтобы за границей они не были такими профанами, как он.

Наступило воскресенье. Хотя начало матча было назначено на пять часов, народ уже в полдень хлынул к стадиону. Люди теснились у входа, и в давке никто не заметил старика иностранца, который под жарким испанским солнцем сидел в бараньей шапке на тумбе возле дороги и, покуривая трубочку, поглядывал на валивших валом болельщиков.

Еще никогда старый Клапзуба не был так озабочен, как сегодня. Он чуял в воздухе что-то враждебное, коварное, но никак не мог смекнуть, в чем тут дело. Ребята беззаботно гуляли — им-то что! А сам он был как на иголках. Но в полдень старик принял решение. Ребят он запер в номерах гостиницы, чтобы с ними ничего не случилось, а сам отправился на разведку. Три креста не выходили у него из головы, но он никак не мог взять в толк, что они означают.

Он сидел у дороги, смотрел на людей, и вдруг услышал шум и крики. Люди отбегали в стороны, теснились на тротуарах, а посреди дороги по направлению к стадиону двигались три кареты «скорой помощи» с красными крестами. Старый Клапзуба внимательно посмотрел на них, увидел три креста, подсчитал: одна, две, три кареты — сдвинул шапку и почесывал в затылке, пока кареты не исчезли в воротах. Тогда он вынул трубку изо рта, сплюнул и пробурчал:

— Разрази вас гром! Черти окаянные, выходит, вы…— и заморгал глазами.— Да-да! — сказал он себе.— От этих дьяволов добра не жди. Миллион голов в их ворота. Хорошо, что я раскумекал, шакалы паршивые!

Вынув изо рта чубук, он выбил пепел, сунул трубку в карман и помчался сломя голову в гостиницу, стуча подковами башмаков.

Было ровно два часа дня, а в четыре за Клапзубами приехал автобус.

Обычно ребята ездили на стадион без багажа, но на этот раз Клапзуба стащил вниз по лестнице огромный чемодан, недавно купленный в Берлине; ребята даже не знали, что, собственно, в нем лежит. Слуга со швейцаром водрузили чемодан на крышу автобуса, ребята уселись, а старик, как обычно, устроился около шофера. Автобус зафырчал и покатил к стадиону. Старый Клапзуба повеселел малость, но, увидев по дороге людей, которые направлялись на матч и враждебно смотрели на его сыновей, не мог удержаться от проклятий и всю дорогу ругался.

Сыновья уже успели заметить странное настроение отца, но не могли понять, в чем дело. А теперь еще загадка: зачем этот огромный чемодан? На стадионе два служителя еле дотащили его до раздевалки. Но старый Клапзуба только молча ходил вокруг и жмурился, как кот на солнце. А когда ребята стали раздеваться, он подошел к двери, ведущей в коридор, и запер ее, дважды повернув ключ.

Еще никогда ребята Клапзубы не одевались так долго, как в этот раз. Команда Барселоны уже давно вышла на поле, сорок пять тысяч зрителей ревели, кричали и свистели, судья с помощниками ходили как неприкаянные, а клапзубовцев все нет как нет. Наконец в черной толпе перед зданием клуба что-то забелело, мяч взлетел высоко в воздух, и появилась команда Клапзубы. Сорок пять тысяч зрителей разом смолкли, а затем так и покатились со смеха. Испокон веков, с тех пор как существует футбол, еще не появлялась на футбольном поле команда в такой одежде, какая сегодня была на клапзубовцах! Ноги у них были толстые, как бревна, а вблизи было видно, что голени у них забинтованы под чулками, как это делалось на заре футбола. На коленях красовались резиновые бинты, похожие на автомобильные шины. Бедра спереди и сзади прикрыты толстыми каучуковыми прокладками, какими пользуются регбисты. Плечи и руки до локтя также закрыты резиновыми панцирями. На голове у каждого резиновый шлем гонщика-мотоциклиста. Но комичнее всего выглядело их туловище.

Все клапзубовцы были невероятной толщины.

Да, эти юноши, которых весь свет знал как самых стройных и проворных, стали непомерно пузатыми. Они словно заплыли жиром и походили на одиннадцать колоссальных арбузов на неуклюжих ногах. Барселонские игроки от удивления просто обалдели. Алкантара подошел и незаметно стукнул Франтика по спине. Рука его тотчас отскочила.

На клапзубовцах были резиновые панцири, надутые воздухом!

Их тела были недоступны.

У разочарованного Алкантары вытянулось лицо, и команда Барселоны начала игру в большой растерянности. Смущена была и барселонская публика. Только в средней ложе кто-то потихоньку хихикал: это был старый Клапзуба, который потягивал свою трубочку; от сдерживаемого смеха у него по щекам текли слезы.

— Тысяча чертей! — бормотал он сквозь смех.— В такой одежонке не очень-то побегаешь. Но что делать! Жизнь человеческая дороже удобства. Только бы, черт побери, они не забыли, что я им говорил.

Но ребята не забыли и играли так, как учил их отец. Завладев мячом, они по возможности вели длинные поперечные передачи. Левый полузащитник — на правый край, правый — на левый, а крайние нападающие — между собой. Остальные сгрудились у ворот. И вскоре десять испанцев носились как сумасшедшие слева направо и справа налево; только подбегут к клапзубовцу, завладевшему мячом,— фр!..— и мяч над их головами уже летит на другой конец поля, где никого из их игроков нет. Не успели они и глазом моргнуть, как в их ворота был забит один гол, второй, третий, четвертый… Испанцы предприняли было попытку атаковать крайних нападающих, но клапзубовцы тут же перевели игру в центр. Испанцы всей командой атаковали нападающих, но те послали мяч назад, где защитники и полузащитники свободно повели его к испанским воротам. Словом, игра приняла такой характер, что испанцам вообще не пришлось столкнуться с клапзубовцами, ибо не успевали они приблизиться к ним, как мяч уже летел в другую сторону. А по воротам клапзубовцы били издалека, но так резко и неожиданно, что только пять мячей вратарь вывел на угловой, а остальные — что ни удар, то гол. Во втором тайме Алкантара так разозлился, что без всякого повода вскочил двумя ногами Тонику на грудь. Раздался ужасный треск, Алкантара отлетел на десять метров, а Тоник стоял в центре поля худой как щепка, и одежда висела на нем, словно на вешалке.

— Ничего страшного, ребята,— крикнул из ложи старый Клапзуба,— я его опять надую!

И в самом деле, он сразу залепил и накачал доспехи, и к заходу солнца клапзубовцы выиграли матч со счетом 31:0!

— Миллион дырявых мячей! — хохотал отец, снимая с сыновей доспехи.— Сто треклятых офсайдов! Так им и надо! Я покажу, как ставить кресты на моих сыновьях!

Но зато у «скорой помощи» работы было по горло. Она не могла справиться с ней и по телефону запросила подмоги, ибо в этот день на трибунах стадиона от ярости лопнули двести семьдесят пять испанцев.

— Послушайте, Алленби, еще словечко: на какое количество зрителей рассчитывают ваши люди?

— Четверть часа назад кассы продали сто шестьдесят тысяч билетов. Побиты все рекорды, Кормик!

— А каковы ставки?

— Три против одной в пользу «Хаддерсфилда». Мы должны выиграть. Это наш гражданский долг!

— Благодарю вас, Алленби. До свидания.

— До свидания, Кормик, пока.

Этот разговор происходил в председательской ложе на южной трибуне самого большого лондонского стадиона. Председатель Алленби сердечно пожал руку своему давнишнему приятелю Кормику, редактору «New Sporting Life» [42]. Затем уселся у перил, а Кормик исчез в коридоре.

Это был бесконечный коридор, по которому теперь шли тысячи возбужденных людей. Кормик ловко лавировал среди толпы, затем повернул на лестницу и, выйдя на трибуну, поднялся на самый верх, где обошел последний ряд. Здесь в деревянной перегородке была небольшая дверка. Кормик вынул ключ, открыл дверь и вышел на маленький балкончик, расположенный на внешней стороне трибуны. Внизу простиралась большая, покрытая травой площадь, на которую выходили три широкие улицы. В это время площадь, словно огромный муравейник, кишела людьми и машинами. Люди теснились у одиннадцати ворот стадиона. Воздух дрожал от возбужденных криков многих тысяч глоток и оглушительных гудков машин. Словно три бесконечные змеи, извивались на трех улицах вереницы автомобилей, спортивных повозок, дрожек, омнибусов и автобусов, направляющихся к стадиону. Взглянув на кишмя кишевшую площадь, Кормик закрыл дверку и вскочил на перила балкона. На стене была укреплена железная лестница, и по ней он взобрался на крышу трибуны. Это была огромная, слегка наклоненная поверхность, горячая от яркого солнца. Посередине высокой стороны торчал флагшток. Кормик направился к нему. Подле, на стуле, лежали телефонные наушники. Редактор надел их, и микрофон оказался у его рта. Два шнура в несколько метров длиной тянулись к мачте, от которой к стоявшим в отдалении домам шел телефонный провод. Его другой конец находился в помещении редакции «New Sporting Life» в нескольких километрах отсюда. Там за столиком сидел молодой человек, тоже с наушниками на голове. Перед ним стояла пишущая машинка. Несколько человек сидело вокруг, развалясь в мягких кожаных креслах. Все ждали, когда Кормик начнет свой репортаж по телефону. На соседнем столе была приготовлена небольшая стеклянная пластинка, на которой другой сотрудник должен был кратко излагать ход состязания, чтобы эти сведения можно было тут же спроецировать на искусственно затемненное окно. Сотни людей томились возле редакции в ожидании первых сообщений.

Тем временем Кормик перенес стул к самому краю крыши и уселся. Над ним развевались два флага: наверху с английским крестом, под ним чешский флаг — белая и красная полосы и синий клин от древка до середины полотнища.

Далеко внизу, в глубине, ярко зеленело превосходное поле, четко выделялись белые линии и чернели массы людей на трибунах. Между трибунами и полем тянулась широкая беговая дорожка. На ней на расстоянии двадцати пяти шагов друг от друга неподвижно стояли сто тридцать полицейских. Сверху они выглядели как диковинные толстые тумбы. У обоих ворот сидели и лежали на земле фотографы. Кормик, окинув все это зрелище опытным взглядом, убедился, что всюду образцовый порядок. Затем удобно расположился на стуле, заложив ногу за ногу, вынул из футляра длинный морской бинокль, установил его по своим глазам и начал свой бесконечный разговор с микрофоном.

— Алло, Аткинсон, добрый день! Вы меня хорошо слышите? Что за плеск? Это надо мной плещутся флаги. Вы быстро к этому привыкнете. Так плещутся, что даже трещат. Наверху — приятный ветерок. Тут гораздо лучше, чем внизу, в духоте. И к тому же мне никто не мешает говорить по телефону. Это была прекрасная идея. Скажите Фреду, что он проиграл мне пари. Четверть часа назад было продано сто шестьдесят тысяч билетов. И все кассы продолжают работать. Если услышите страшный грохот, поясните собравшимся, что это обрушились трибуны, не выдержав огромного наплыва публики. Мне вряд ли удастся вам это сообщить: тогда я свалюсь с высоты сорока метров, а наш провод на это не рассчитан. Пора начинать, по-вашему? Пожалуйста. Вступление написал вам заранее. Пожалуйста, прочтите мне его для контроля.

Кормик на крыше замолчал, слушая быстрый говор в трубке. Спустя несколько минут он сказал:

— Хорошо, ничего не следует менять. Все выглядит так, как я написал. Только вместо ста семидесяти тысяч поставьте сто восемьдесят. За эти полчаса прибыло не меньше двадцати тысяч зрителей. Алло, внимание, пишите, пожалуйста, я диктую: в десять минут шестого огромный стадион разражается бурными аплодисментами. Ворота под северной трибуной открываются — и одиннадцать героев «Хаддерсфилда» рысцой выбегают на поле. Как всегда, впереди улыбающийся Уиннипелд… Огромный Кларк замыкает цепочку. Какое наслаждение смотреть на двадцать две упругие ноги, могучие, выпуклые груди под желтыми и синими полосами маек! С неудержимой радостью и ликованием английский народ приветствует цвет нации, который сегодня призван защитить славу и первенство Британии на зеленом поле. Все уверены, что команда лиги не обманет наших ожиданий. Три против одного — таков результат ставок; против «Хаддерсфилда» выступают только иностранцы и люди… люди… Подождите, зачеркните последнюю фразу — этому мы посвятим в конце специальный абзац. Вычеркнули? Диктую дальше. Ворота открываются вторично, и выходят мастера континента. Зрители тоже приветствуют их аплодисментами, однако им не столько рукоплещут, сколько рассматривают их. Так вот они, эти знаменитые игроки, которых небольшая честолюбивая республика, расположенная в сердце Европы, послала завоевывать мировую славу! Неподражаемо выглядят одиннадцать братьев, которые благодаря родственной связи сумели создать неповторимое содружество, единое целое! На первый взгляд в них нет ничего особенного. Их невзрачные фигуры не идут в сравнение с атлетами «Хаддерсфилда». Кажется, их смущают переполненные трибуны. К центру они движутся кучно, по-видимому, черпая смелость в этой близости друг к другу. Судья Сарри идет им навстречу. Капитан Уиннипелд отделился от своих, чтобы приветствовать гостей. Алло, внимание, еще новость! Напишите подзаголовок — «Его Величество король!» Готово? Начинайте с нового абзаца. Диктую. В эту минуту на стадионе вновь раздаются ликующие возгласы. На мачте северной трибуны поднимается большой виндзорский флаг ^{44}. Двери центральной ложи открываются, и входят Его Величество король с королевой и принцем Уэльским. Дирекция клуба во главе с Г. В. Алленби приветствует высокопоставленных гостей. Королевская чета благодарит народ за восторженные овации. Подняв руку, король приветствует игроков, которые собрались у его ложи для импровизированного чествования. Король садится, чтобы видеть самое крупное состязание в истории Англии. Слова «самое крупное состязание в истории Англии» подчеркните и дайте отдельной строкой, как подзаголовок. Готово? Алло, диктую дальше. Хаддерсфилдовцы тянут жребий — они будут играть по ветру. На трибунах тишина и огромное напряжение. Мистер Сарри свистит. Сейчас 17 часов 21 минута 16 секунд. Центральный нападающий Клапзубов пасует мяч правому полусреднему. Шарко идет на него. Нападающий передает мяч правому полузащитнику. Хаддерсфилдовцы преследуют нападающих клапзубовской команды. Шарко догоняет полузащитника, отбирает мяч… Алло, нет, вычеркните это! Черт его знает, как он сделал, этот парень, но мяч остался у него. Диктую. Барринг и Уиннипелд приходят на помощь. Удар, и мяч, крутясь, проносится дугой вперед, на левый край. Блестящая передача между нашим полузащитником и защитником. Рывок по левому краю. Кто раньше? Нападающие красно-белых завладели мячом. Уорси, вперед! Поздно! Передача в центр. Слишком высоко! На уровне живота. Левый и центральный нападающие пробежали мимо. Горрингер, левый защитник, заносит ногу. Откуда тут взялся правый полузащитник? Подает мяч головой левому полусреднему. Уорси! Ох, обвел! Боже! Удар… фу! Разрешите отплюнуться. Что? Ну конечно. Уже там! Черт побери, вот это удар! Как публика? Молчит. Вот теперь начинает аплодировать. Потрясающе! Ну, один еще не так страшно… На какой минуте? На 67-й секунде от начала. Напишите: сокрушительный удар полусреднего нападающего, какого уже десятилетия не видели на английском стадионе. Кларк даже не успел поднять руку, как мяч влетел в сетку.

От волнения Кормик не мог усидеть на месте. Он вскочил и переставил стул. Затем вновь начал диктовать, описывая атаки «Хаддерсфилда». Захлебываясь от восторга, он описывал комбинации команды, но ежеминутно просил Аткинсона вычеркнуть из статьи проклятия, которыми осыпал замечательную защиту Клапзубов. И вдруг он неожиданно замолк, так что Аткинсон с тревогой спросил, что происходит. Весьма печально Кормик сообщил, что Англии забили второй гол.

— Ничего не поделаешь, Аткинсон! Приходится констатировать, что чехи имеют преимущество. Напишите на стекле, что наши не теряют бодрости духа и сравняют счет,— не то народ разгромит редакцию. Алло, идет 43-я минута. Наш левый крайний нападающий атакует. Полузащита останавливает его. Борьба в центре. Длинными передачами защита обеих сторон возвращает мяч на противоположную половину. Шарко обводит противника, подает вперед. Подбегает Уиннипелд, финтит, ведет сам, теперь… теперь… Ах, бьет выше ворот. Вот неудача! Мяч у правого крайнего нападающего… Конец первого тайма. Проигрываем 0:2, но наши игроки бодры, во второй половине игры они предложат свой быстрый темп. Публика разочарована, но восхищается блестящей игрой нашего противника. Право, не позор проиграть такой сильной команде. Его величество явно взволнован. Директора «Хаддерсфилда» объясняют ему причину поражения. Председатель Алленби уходит. Вот он возвращается. С ним какой-то старичок довольно странного вида. Старика представляют Его величеству. Ах, да это отец клапзубовцев. Бегу туда, мне надо выяснить, о чем они говорят. Отдохните, Аткинсон. К началу второго тайма я буду на месте. Отметьте, что король очень сердечно пожал руку старому Клапзубе.

Кормик сбросил телефонные наушники, пробежал по крыше, соскользнул по лестнице на балкон и исчез среди толпы, которая возбужденно шумела и неистовствовала на трибунах.

Разговор, происходивший между старым Клапзубой и английским королем в тот день, когда клапзубовцы победили футбольный клуб «Хаддерсфилд» со счетом 4:0, не был опубликован ни в «New Sporting Life», ни в других газетах. Там печатались лишь скупые сообщения со слов директоров «Хаддерсфилда». Если мы располагаем более подробными сведениями об этом памятном разговоре, то лишь благодаря нашему земляку — кожевнику Мацешке, который в Лондоне был переводчиком у Клапзубов.

Пан Винценц Мацешка был неистовый спортсмен. Сам он, правда, в футбол не играл, не бегал на дистанции, не прыгал, потому что при его весе в двести шестьдесят фунтов вряд ли бы он достиг успеха. Не занимался он и классической борьбой, не поднимал тяжести, не пробовал своих сил в плавании и гребле, и единственным видом спорта, которому он с энтузиазмом отдавался, было перетягивание каната. Здесь Мацешка был незаменимым «последним в ряду». Когда, обвязав канат вокруг своего огромного брюха, он упирался ножками в землю так, что почти лежал на ней всем телом, то команда противника выбивалась из сил, стараясь сдвинуть с места эту гору сопротивляющегося мяса. У его партнеров всегда был решающий перевес. И в самом деле, команда чешских кожевников в Лондоне в течение восьми лет была чемпионом Англии по перетягиванию каната, и даже команда тяжеловесов лондонской полиции не могла пошевельнуть канат, если на его конце висел пан Винценц Мацешка. Позднее пан Мацешка оставил и этот спорт, но тем больше он уделял времени спортивной общественной деятельности. В его квартале не было ни одного клуба, где бы он не был председателем или его заместителем, секретарем или делопроизводителем, и не раз случалось, что он сам себя вызывал на соревнование как секретарь одного и председатель другого клуба. Нужно отметить, что в таких случаях он всегда соблюдал редкую вежливость и учтивость. Если переписка между некоторыми клубами была исполнена неприкрытой ненависти, иронических замечаний и враждебных выпадов, то письма, которые пан Винценц Мацешка из одного клуба посылал пану Винценцу Мацешке в другой клуб, могли быть опубликованы как образец джентльменской корреспонденции, ибо в ней с поистине поэтическим искусством отмечались и подчеркивались личные заслуги адресата. Понятно, что этот выдающийся деятель не мог не знать о приезде команды Клапзубы. Он не только знал, но поехал встречать земляков в Дувр и стал их незаменимым переводчиком, провожатым, гидом и покровителем, а после отъезда Клапзубов он еще в течение двух лет был зван на приемы высшего лондонского общества.

Вот от этого знаменитого человека мы и узнали все подробности занимательной беседы, которую Его Величество король английский вел со старым Клапзубой. Первая фраза вызвала легкое недоразумение. Его Величество сразу спросил Клапзубу: «Хау ду ю ду?», что означает «Как поживаете?»

А старый Клапзуба, который невольно из уважения к королю начал говорить в третьем лице, не дожидаясь перевода пана Мацешки, ответил:

— О Их английское Величество, пан король, у меня есть сын Иржи, то есть Ирка, или Георг,— тезка Их английского Величества.

Тем временем пан Мацешка пришел в себя и поспешил пояснить:

— Его величество не спрашивает об Иржи. Он хочет знать, как вы поживаете.

— О господи, Их английское Величество, пан король, как может поживать бедняк? Не будь этих ребят, я бы всю жизнь вел со счетом 0:0, а если иной раз и забил бы гол, то не иначе, как в офсайде.

Пан Мацешка побагровел, вытер со лба пот и соображал, как бы поделикатнее перевести это королю. Но, смущенный присутствием всего двора, он ничего не мог придумать и перевел английскому королю точно так, как Клапзуба изложил по-чешски. Король засмеялся и сказал:

— Как поживает пани Клапзубова? Она тоже с вами ездит?

— Сохрани бог, пан король. Порядочный футбол — это не управление королевством, тут женщинам делать нечего. Их английское Величество, не извольте обижаться, но настоящая игра в футбол посложнее управления государством.

— Так вы, милый Клапзуба, королей не жалуете?

— Нет, почему же, Их английское Величество, пан король. Господь бог послал людям всякое ремесло, а порядочный человек иной раз встречается и среди коронованных. Я бы никого не хотел лишать этой чести. Но как ремесло оно мне не по душе. Вот к примеру: мой покойный прадедушка служил в Пльзени, и он мне рассказывал, что там в давние времена каждый дом имел право варить пиво. Это право сохранилось за домами, даже когда в городе построили пивоваренный завод и никто уже не варил пиво дома. Прошло время, кое-какие дома разрушились, и от всей постройки остались одни ворота. Но владелец этих ворот до сих пор имеет право варить пиво. Он сроду не нюхал ни хмеля, ни солода, но это право за ним сохраняется — и деньги он получает. А все потому, что от предков ему остались ворота. Вот так и с королями. Варить за них должны другие, но деньги получают они и имеют на это право, потому что там да сям унаследовали какие-то ворота.

— Так, значит, милейший Клапзуба, вы королей ни в грош не ставите?

— Нет-нет, почему, Их английское Величество, пан король? Какой порядок заведет у себя народ, тот и хорош. Одна лошадь не выносит узды, а другая без шор обойтись не может. А в конце концов везти должна как одна, так и другая. Не в этом дело. Я только считаю, что играть в футбол — это вам не королевством управлять. Вот, к примеру: стоял бы пан король перед воротами — и вдруг нападающие не спеша подают прекрасный мяч. Вот тут пан король, тут мяч, а это ворота… И пан король собрал бы совет министров, чтобы все обсудить и решить, как лучше отбить мяч: носком или подъемом, в правый угол ве́рхом либо в левый низом. Черт возьми этот мяч! Хорошенький бы счет у нас получился!

Когда пан Мацешка все это более или менее точно перевел, Его Величество не мог удержаться от смеха.

— Вы большой шутник, пан Клапзуба,— сказал он наконец (по крайней мере так перевел Мацешка),— я бы взял вас в советники.

— А почему бы и нет, Их английское Величество, пан король,— разошелся старый Клапзуба.— В случае каких-либо затруднений пан король может приехать к нам в Нижние Буквички, и я придумаю какую-нибудь хитрость.

— Ну, шутки в сторону, пан Клапзуба! Я люблю говорить с людьми вашего склада, потому что их суждения всегда здравые и острые.

— Как и зубы, пан король! — заверил его Клапзуба.

— Заботы, которые обременяют нас в нашем высоком призвании, не маленькие. Например, после таких состязаний, как сегодняшнее, я частенько думаю, почему до сих пор футбол официально не признан наиболее совершенным выражением физических и духовных сил? Он требует столько самообладания, остроумия, сообразительности, согласованности, умения жертвовать собой — словом, столько индивидуального труда для пользы дела, что из всех видов спорта именно футбол можно считать лучшим образцом высокой культуры. Почему бы, например, каждому народу, вместо того чтобы содержать огромные армии, не заняться подготовкой первоклассных футбольных команд? А в случае какого-либо конфликта, который не удалось уладить мирными путями, послать бы, вместо войска, по одиннадцать игроков с каждой стороны — и они бы разрешили спорный вопрос.

— В таком случае,— сказал растроганно старый Клапзуба,— наше государство стало бы великой державой.

— Ну скажите, пан Клапзуба, разве не было бы так лучше?

— А пусть Их Величество, пан король, скажут: не взяли бы они клапзубовцев в союзники?

— Подумайте, как обстояло бы дело, выйди вы с сыновьями на футбольное поле защищать свою страну?

— Их английское Величество, пан король, честь имею доложить: было бы сто тридцать два к нулю. А может, и побольше, чем черт не шутит!

— Ну вот видите, милейший Клапзуба, вы прирожденный военный министр!

— Если на войне бить будут только бутсами по мячу… А иначе — сохрани бог. Лучше я останусь капралом у одиннадцати Клапзубов.

— Гм, послушайте, пан Клапзуба, вы сами воспитали своих сыновей?

— Сам, Их английское Величество, пан король, и если эти ребята чего-то добились, то лишь потому, что отцовская кровь — не водица и яблочко от яблони недалеко падает.

— Нас это весьма интересует по чисто личным соображениям. Когда начали поступать первые сведения о вашей команде и газеты наперебой сообщали подробности, однажды мы застали нашего сына, принца Уэльского, в глубокой задумчивости. На вопрос, что с ним, он ответил: «Король-отец, почему нету меня десяти братьев, чтобы я мог составить команду, как Клапзубы?» Мы очень любим нашего сына, принца Уэльского, и с радостью выполняем каждое его желание. Я тотчас же пошел в покои Ее Величества королевы, и, все как следует обсудив, мы пришли к заключению, что это желание трудно выполнимо. А теперь я подумал: не могли бы вы взять принца Уэльского в свою команду?

Старый Клапзуба вскинул голову и посмотрел в глаза английскому королю.

— Их английское Величество, пан король, оставим честь в стороне. Наверное, это и впрямь была бы большая честь как для семьи Клапзубы, так и для английского принца, но речь не об этом. Вопрос в том: как быть с ним? Своего умения мои сыновья добились упорным, тяжким трудом и по́том. Нынче нельзя продвинуться, ежели не выполнять своего дела старательно и добросовестно. Это относится к любому ремеслу. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Мои ребята как следует потрудились в футболе и сегодня всыпят вашим. И вдруг одного из них мне придется исключить из игры, чтобы его место занял парнишка, который, простите, пан король, унаследовал только английские ворота?

— Не думайте, милый Клапзуба, что он какой-нибудь замухрышка. Наши сыновья много занимаются спортом, и я только хочу, чтобы он прошел хорошую школу.

— Это другое дело, пан король. Если речь идет о его обучении, то мы могли бы его взять. У нас нет никаких тайн. Но я поставлю свои условия.

— Какие?

— Во-первых, для футбола у него должна быть подходящая фигура. Во-вторых, он должен жить в нашей семье так же, как любой из моих сыновей,— выполнять ту же работу, так же питаться и так же слушаться. С той минуты, как принц приедет к нам, он будет младшим Клапзубой, а принцем станет, когда уедет. Если он на это согласен, я могу взять его в команду запасным.

— Ваши условия нам подходят, пан Клапзуба. Ударим по рукам.

Клапзуба повел глазом в угол, где сидел худощавый, подвижной юноша, окинул взглядом его высокую фигуру и вынул трубку изо рта. Принц Уэльский годится для футбола, об остальном следовало договориться. В перерыве старый Клапзуба ударил по рукам с английским королем, и, когда клапзубовцы выиграли матч, в раздевалке их уже ждал принц Уэльский как будущий запасной игрок.

Вечером в королевском дворце состоялся большой прием, и, когда Клапзубы и их запасной игрок прощались с двором, английский король подарил на память старому Клапзубе красивую трубку. Клапзуба немного растерялся, но, чтобы не остаться в долгу перед английским королем, вынул из кармана свою старую фарфоровую трубочку с зеленой кисточкой и охотником, стреляющим в оленя.

— Их английское Величество, пан король,— сказал он при этом с чувством полного достоинства,— пенковой трубки у меня нет, но если эту вовремя прочищать, она будет тянуть не хуже других. Лучше всего в ней горит кнастр, смешанный с крещенским,— в любой табачной лавке они есть.

Английский король с поклоном принял трубку Клапзубы и подарил ее Британскому музею, куда на нее ездили смотреть все футболисты Англии, Шотландии и Ирландии. А старый Клапзуба велел погрузить чемоданы, и его команда вернулась в Нижние Буквички чемпионом Европы, и вместе с ними приехал новый запасной игрок — принц Уэльский.

Испокон веков в деревне Нижние Буквички не было такого торжества, как в день возвращения семьи Клапзубы из путешествия с дипломом чемпиона в чемодане и принцем Уэльским в составе команды. Все газеты мира поместили подробную карту, на которой домик Клапзубы был отмечен жирным крестом, а в Буквички ездили специальные корреспонденты, чтобы сообщить миллионам читателей, как живется будущему английскому королю в глухой чешской деревушке. Но, как ни велико было любопытство цивилизованного мира, оно не могло сравниться с интересом жителей Нижних Буквичек к новому соседу. Из газет они узнали, кто к ним приедет, и в обоих трактирах целыми днями горячо рассуждали о том, какую встречу надлежит устроить принцу.

Но больше всех измучились старые бабушки, которые рассказывали детям сказки. В сказках было полно принцев и принцесс, и теперь дети приставали к бабушкам с расспросами насчет английского принца. Будет ли он тоже в золотой одежде, приедет в золотой карете или на белом коне с золотыми копытами, есть ли у него во лбу звезда, а на поясе алмазный меч, убил он уже дракона или только готовится к героическим подвигам? У нижнебуквичских бабушек от этих вопросов голова шла кру́гом. Они, бедняжки, сами никогда принца и в глаза не видели, и теперь вдруг все их сказки через неделю будут проверены, ибо дети сами увидят настоящего, живого принца с королевской кровью в жилах. Бабушки были очень смущены, но самая хитрая из них не растерялась.

— Дети,— сказала она однажды, когда малыши, да и взрослые, пристали к ней,— вы еще ни разу не спрашивали меня, в какой стране живут мои сказочные принцы и принцессы. А живут они в сказочной стране Трамтарии, что находится за высокими горами, за глубокими морями. В Трамтарии все в точности так и есть, как я вам рассказывала. Принцы там ходят в золоте, а у принцесс во лбу звезда горит, королевы прядут лен на золотых прялках, а короли делят свое королевство между зятьями, звери там советуют и помогают своим господам, а глупый Гонза всегда выходит победителем. И живут там в горах свирепые драконы, а города затянуты черным либо красным сукном, и в дремучем лесу течет родник живой и мертвой воды. Далеко-далеко та страна Трамтария, так далеко, что туда еще ни один человек не добирался. Пароходы туда не доплывают, самолеты не долетают; только малые дети, если они послушные, могут попасть туда вечером, когда закроют глазки: ангел перенесет их через глубокие моря. Они видят все чудеса, о которых я вам говорила, но, вернувшись, забывают, где были и что видели, и вспоминают об этом только через много лет, когда становятся такими старыми, как я. Тогда они рассказывают об этом малышам. Вот почему счастливая страна Трамтария известна лишь вам, малым, да нам, старикам. Остальные люди знают только обычный мир, где почти не осталось королей и принцев, а те, что есть, в золоте не ходят, тот мир, где человек сам должен о себе заботиться и никакой муравей ему в беде не поможет, где Гонзе нужно быть очень хитрым и ловким, чтобы добиться успеха. Англия — самая обыкновенная страна; за сколькими горами она лежит, я не скажу, но пан учитель говорил, что между нами и Англией только одно море. И живут там люди такие же, как у нас, и их принц почти не отличается от сына управляющего Еника, который учится в Праге на доктора.

Вот так бабушка Навратилова защитила сказки, но дети ей не очень-то поверили. Они не сомневались, что английский принц все же будет выглядеть иначе, чем обычный студент, и в субботу, когда Клапзубы должны были приехать, дети не стали обедать и помчались на вокзал.

Народу там собралось превеликое множество, со всей округи потянулись люди поглядеть, как выглядят английский принц и буквичский бедняк, который ухитрился разговаривать с английским королем.

И вокзал, и дорога к нему были забиты до отказа, а мальчишки устроились на ветвях рябины. Когда поезд подходил к станции, они уже издали увидели старого Клапзубу, который стоял на нижней ступеньке вагона и с довольным видом попыхивал из королевской трубки.

В это время оркестр пожарных заиграл гимн «Где родина моя», старая Клапзубова громко расплакалась, все женщины тоже плакали вместе с ней, полицейский выстрелил за вокзалом из мортиры, мальчишки кричали «ура-а-а!» и «привет!» — словом, было гораздо торжественнее, чем во время возвращения вамбержицких паломников. Старый Клапзуба довольно ухмылялся и махал своей бараньей шапкой, пока поезд не остановился. Тогда он соскочил с подножки и сразу направился к плачущей Клапзубовой.

— Черт возьми, вот это подача! Мать, ты плачешь, словно на похоронах!

Клапзубова, всхлипнув, упала ему на грудь, едва не выбив у него королевскую трубку. Тем временем из вагона стали выходить ее сыновья. Каждый чемодан несло по двое ребят, и только Гонза выступал впереди с большим сундуком. Последним выскочил из вагона еще один паренек в такой же дорожной кепке, как и остальные, и он тоже нес свой чемодан сам. Все ребята из Буквичек разинули рты, и «ура» замерло у них на губах.

Этот двенадцатый, с чемоданом, в кепке да еще чумазый, и был английский принц. Бабушка Навратилова была права: принцы в раззолоченных одеждах теперь и впрямь остались только в Трамтарии.

Мальчишки тут же передрались. Каждому хотелось нести чемодан Клапзубов, а больше всего — помочь принцу. Но старый Клапзуба прикрикнул на них. Клапзубовцы до сих пор все делали сами, и теперь их никто не должен обслуживать. И мальчишкам осталось только потолкаться около своих героев и в лучшем случае дотронуться до их одежды. Несмотря на все торжество, не только клапзубовцы сами несли свои чемоданы, но также и английский принц.

— В этом есть своя задумка,— объяснял позднее старый Клапзуба в трактире.— Их английское Величество отдало мне своего сына в учение, а я еще не видывал, чтобы ученикам прислуживали. Если уж ты как ремесленник пустился в путь, так носи свою котомку сам. Наилучший король тот, у которого меньше лакеев, но, говоря по совести, лучше не иметь никакого короля, даже самого наилучшего.

Жители Нижних Буквичек быстро привыкли к присутствию знатного юноши и к частым визитам любопытных иностранцев. В простой, сдержанной и размеренной жизни ребят Клапзубы не имели места форс и пышность. Принц Уэльский жил среди них как равный, ему не делали никаких поблажек, но и не обижали. В первый же день старый Клапзуба тщательно осмотрел принца, проверил его мышцы, дыхание и сердце, а увидев, что принц бегает на короткие и длинные дистанции как заяц, остался доволен, потрепал его по плечу и приступил к тренировкам. С весны до поздней осени принц с командой был на футбольном поле или в походах по лесу, зимой иногда ходили на лыжах и катались на санках, а остальное время тренировались в сарае. За месяц принц так научился говорить по-чешски, что мог объясняться с братьями, и у них наступило веселое житье, ибо двенадцать молодых парней, полных силы и здоровья, были отменными шутниками и проказниками. А в их компании больше всех балагурил сам старый Клапзуба, но только после окончания ежедневных занятий. Во время тренировки он не делал никаких скидок и не разрешал передышек; это и впрямь была изнурительная работа, и нередко после нее у принца все мышцы болели. Да, его отец был прав, когда заверял старого Клапзубу, что задатки у юноши хорошие. Он выдержал тяжелое начало и через полгода ничем не отличался от ребят Клапзубы: грудь колесом, спина прямая, плечи широкие и крепкие, ноги упругие и подвижные в суставах, как у танцора, тело гибкое, как у кошки, и сильное, как у зубра,— и неудивительно, что его большие фотографии в английских газетах сопровождались статьями, полными похвал в адрес старого Клапзубы и признания его метода тренировки.

А что было, когда этот неумолимый страж своей команды ввел английского запасного в настоящую игру!

Газеты всего мира обсуждали его выступления, и папаша Клапзуба получил такую рекламу своей команды, какая ему и во сне не снилась. Со всех сторон съезжались учителя, тренеры и прочие специалисты, чтобы узнать от Клапзубы, как следует готовить игроков к состязаниям. Многое они усвоили, но главной тайны Клапзубов так и не раскусили. Она заключалась в их духовном и физическом превосходстве, в той решительной и бескорыстной самоотверженности, с какой они помогали друг другу, в подлинном, истинном братстве, о котором старый Клапзуба им никогда не говорил, но которое всегда в них воспитывал, и оно-то в первую очередь и приводило их к победе.

Все больше и больше разносилась по всему миру слава непобедимой команды, и всюду с ними был королевский запасной игрок, чтобы в случае надобности заменить кого-нибудь. Так прожил принц с Клапзубами неразлучно два года — до тех пор, пока его не вызвали в Англию продолжать образование. Он сердечно, чуть не плача, распрощался со своими друзьями и уехал, но Клапзубов забыть не мог и пользовался каждым случаем, чтобы сыграть с ними. А теперь он регулярно играл в команде хаддерсфилдского клуба и был самым популярным центральным нападающим Англии. Принц все время жил в атмосфере спорта, и, когда настало время приступить к управлению королевством, его в полном смысле слова призвали на трон со стадиона. Нелегко ему было расстаться со своими товарищами по клубу и оставить шумную жизнь на зеленом поле.

Первым делом новому королю надлежало произнести тронную речь. Совет министров заседал всю ночь, чтобы приготовить первое выступление Его Величества. В нем было необходимо упомянуть о всех политических проблемах, и министры изрядно попотели, чтобы изложить их как можно дипломатичнее. Когда утром премьер-министр, испросив у молодого короля аудиенцию, наипокорнейше собирался вручить ему текст тронной речи, Его Величество остановил его на первой же фразе.

— Благодарю вас, дорогой премьер, но свою тронную речь я уже написал сам. Возможно, она не отличается дипломатической тонкостью, но зато выдержана в чисто английском духе.

Его Величество вынул из кармана блокнот и прочел:

«Моим народам!

Торжественно приступая к политической игре, мы хотим сегодня напомнить нашему народу правила, которыми будем при этом руководствоваться. Придерживаясь славных традиций, Англия всегда остерегалась попадать в положение вне игры. Мы хотим остаться верными этому почетному завету предков и обещаем мужественно и самоотверженно защищать честь своего флага и в случае опасности прибегать к ауту или в крайнем случае к угловому. Обещаем воздерживаться от грубой игры и не ставить свой народ под угрозу военного пенальти.

Мы будем стараться проводить комбинацию тремя нападающими, считая при этом финансы лучшим форвардом, а торговлю и промышленность лучшими инсайдами Англии. Мы будем неуклонно заботиться о безупречной сыгранности между всеми слоями общества и отдадим предпочтение короткой передаче перед авантюрной системой поспешных бросков. Мы постараемся следить за тем, чтобы не забывали играть головой, и надеемся, что со временем, когда небесный судья даст нам последний свисток, счет Англии будет высоким и каждый признает, что мы вели игру честно.

Да поможет нам бог!

Гип-гип-ура, гип-гип-ура, гип-гип-ура!»

Нижнебуквичской бабушке Навратиловой удалось защитить старые сказки, но на Западе, за океаном, в Америке, со старыми сказками дела обстояли плохо. Там даже у крошечных карапузов были свои маленькие автомобильчики, а мальчуганы постарше уже мастерили радиоприемники и все без исключения увлекались только спортом. И потому там дети не проявляли большого интереса к сказкам о счастливых принцах и несчастных принцессах; когда им начинали говорить, что жил однажды бедный мальчик, они сразу перебивали рассказчика вопросом, а за какой клуб играл этот мальчик. И американские дедушки и американские бабушки, которые уже не могли приспособиться к новому времени, хватили немало горя со своими внучатами. Им никак не удавалось приохотить малышей к сказкам.

Но один дедушка додумался. В штате Орегон жила чешская семья, поселилась она там лет двадцать пять назад, и был у них дедушка, большой шельмец, который умел ладить с ребятами. Он всегда слушал, о чем это мелюзга говорит, и узнал, что они сейчас интересуются только одним — какой-то командой Клапзубы. В это время и впрямь слава этой команды была так велика, что на другом полушарии каждый из клапзубовцев казался сказочным героем.

Однажды орегонский дедушка сказал себе: «Ну погодите, ребята, уж я придумаю вам сказку!»

И когда вечером ребята прибежали к нему и попросили что-нибудь рассказать, орегонский дедушка усмехнулся и начал:

— О команде Клапзубы вы уже слышали, а? Ну, это хорошо. А знаете ли вы, какие приключения были у их дедушки со свистком? Что? Не знаете? А это занятная история! Послушайте: дедушка нынешних Клапзубов — царство ему небесное — в молодости был бедняком, у его родителей не было даже той лачуги, где позднее родились нынешние прославленные клапзубовцы. Они были бедны, как мыши в разрушенной церкви, где даже свечки поглодать не сыщешь. А когда их сынок, тоже Гонза — как и его внук-вратарь,— увидел, что дома не к чему руки приложить, пришел к отцу и сказал:

«Отец, вы сами тут еще кое-как перебьетесь, а мне здесь делать нечего, только даром ваш хлеб ем. Пойду-ка я по белу свету — работы там много, что-нибудь и для меня найдется, а когда вернусь, так вам еще денег принесу».

Против этого отец ничего не мог возразить. Мать, конечно, всплакнула, но какая же мать не заплачет, расставаясь с сыном… Отрезали ему краюху хлеба, вырезали в середине дыру, положили в нее кусочек масла, который старая Клапзубова раздобыла в деревне, накрыли сверху вырезанным куском — вот и все сборы. Гонзу трижды перекрестили, дважды поцеловали, и он, не согнувшись под такой ношей, отправился в путь. Вырезал он себе из ветки палку, а когда ему становилось тоскливо, насвистывал в такт шагам, и время в дороге шло быстро и незаметно. Перевалил парень один холм, перевалил другой, третий и пришел в огромный дремучий лес, из которого никак не мог выбраться. Дело было к вечеру, а он все еще бродил в чаще, и так ему захотелось есть, что в желудке заурчало на все лады. Когда Гонза убедился, что до селения ему не добраться, уселся он у дороги под деревом, вытащил краюху, нож и начал резать хлеб и мазать его маслом. Вдруг откуда ни возьмись вырос перед ним старичок и говорит:

«Ты захотел есть, а я — еще больше! Дай мне кусок хлеба, Гонза!»

Гонза удивился было, откуда взялся дед, но, увидев, какой он бедный и худой, подал ему краюху и нож и сказал:

«Отрезайте, дедушка, и мажьте, чтобы вкуснее было».

Старичок взял хлеб, отрезал ломоть, намазал маслом и поел.

«Куда путь держишь, Гонза?» — спросил он потом.

«Сам не знаю, куда глаза глядят. Ищу работу, да вот никак из лесу не выйду».

«Сегодня-то, ясно дело, не выйдешь. Уже ночь, а лесу конца-края нет. Лучше всего здесь переночевать».

«А вы, дедушка, что будете делать?»

«Я лягу с тобой, если не прогонишь».

«Нет! Подождите, я вам нагребу сухого листа, чтобы помягче было».

Гонза встал, нагреб целую охапку сухих листьев и сделал из них старичку постель. Затем они улеглись и заснули. В полночь старичок проснулся, зуб на зуб у него не попадает.

«О… о… о… холодно мне… холодно!»

Гонза открыл глаза и сказал:

«Возьмите мою куртку, дедушка, согреетесь немножко!»

«Спа… спа… сибо тебе, Гонзичек… Ох, теплая-то какая, я вмиг согрелся».

Старичок опять уснул, но теперь замерз Гонза.

Однако он ничего не сказал, зарылся в листья, а на восходе солнца вскочил и пробежался по лесу, чтобы согреться.

Старичок спал долго, а Гонза тем временем насобирал черники и земляники, чтобы накормить его. Не больно сытная была еда, но старичок поел с удовольствием. Затем оба поднялись и пошли. Через час пришли они к перекрестку.

«Гонза,— сказал старичок,— здесь наши пути расходятся. Ты повернешь налево и вскоре придешь к большому городу, а я — направо. А за твою доброту ко мне, за то, что ты разделил со мной хлеб, ложе и отдал куртку, я дам тебе вот этот свисток. Береги его, он принесет тебе счастье».

И старичок подал парню небольшой свисток. Гонза подумал: «Какое счастье в свистке?» Но, не желая обидеть старичка, взял свисток, и они распрощались. Когда Гонза отошел на несколько шагов, захотелось ему на свисток поглядеть, вроде он тяжелым показался. Вытащил свисток из кармана и ахнул — свисток был из чистого золота! Слишком дорогой подарок за кусок хлеба с маслом! Гонза повернулся, мигом добежал до перекрестка. Но старика и след простыл, хотя дальше двадцати шагов он никак не мог уйти. Гонза кричал, но ему отвечало только эхо. Старичок исчез так же внезапно, как вчера появился.

Гонза вернулся на свою дорогу и пошагал дальше, немало дивясь всему случившемуся. Через час вышел он на опушку леса. Перед ним открылся обширный незнакомый край, с городом посередине. Все дороги к нему были полны людей и повозок, и только та, по которой Гонза вышел из леса, была почти пуста, но и на ней ближе к городу толпились люди, и Клапзуба увидел там футбольную площадку. Направился он туда, и когда подошел совсем близко, то услышал, что игроки ругают судью, который не явился, а больше ни у кого свистка не оказалось.

«У меня есть свисток!» — сказал Гонза.

«Тогда будь у нас судьей»,— предложили игроки.

Только Гонза хотел сказать, что судить не умеет, как вдруг свисток сам засвистел и игроки тотчас выстроились.

«Что за притча?» — подумал Гонза, но не успел оглянуться, свисток свистнул вторично, и игра началась. Гонза только бегал по полю, стараясь не мешать игрокам и не попасть кому-нибудь под ноги. Больше ему делать было нечего, всем руководил свисток. Он свистел ауты, угловые, положения вне игры, отмечал голы, игру рукой, начало и конец тайма и резким свистом давал знать о неправильной игре или грубости. Как бы ни были хорошо замаскированы толчок, подножка или пинок в ногу, свисток каждый раз свистел так пронзительно, что виновник, испугавшись, даже не отпирался. Все это заметили и говорили:

«Вот это судья! Ничего не упустит! На игроков даже не смотрит, а все замечает. Да, такого судьи мы еще и не видывали».

По окончании матча болельщики вместо вратаря, как было принято, подхватили на плечи Гонзу и несли его до самого города. Председатели клубов пригласили его на банкет, и Гонза, который весь день голодал, наелся и напился до отвала. На этом счастье его не кончилось. Через неделю в городе должен был состояться матч на первенство, и велись бесконечные споры насчет судьи. Каждая сторона утверждала, что судья подсуживает противнику, и в конце концов все его стали ругать, и судья был рад, что публика его не избила. А теперь нашелся чужой человек, который судит очень справедливо. И на том банкете подошли к Гонзе и просили его остаться в городе еще на неделю.

«Боже мой,— сказал Гонза,— отчего бы мне не остаться, но на что я буду здесь жить?»

«Об этом не беспокойтесь, пан Клапзуба,— отвечали ему посредники,— вы будете обеспечены и едой, и жильем, да еще получите приличные суточные».

Гонза не знал, что это за «суточные», но понял, когда ему каждый вечер стали выплачивать по два гульдена на карманные расходы. Не нуждаясь ни в чем, Гонза деньги не тратил, а, получив их, распарывал подкладку куртки и зашивал туда свои «суточные».

Через неделю он всем на удивление прекрасно судил и этот матч. Все поражались, как судья, почти не следя за состязанием, не упускает ни одного промаха. Золотой свисток оказался волшебным, и Гонза понял, что старичок, о котором он позаботился, не был простым смертным.

Да, свисток, в самом деле, принес Гонзе счастье. В перерыве между таймами к нему обратились директора другого клуба и позвали в свой город, на следующий день все газеты превозносили судью до небес, и его нарасхват приглашали судить матчи то там, то сям. Гонза уже без стеснения ездил и судил, а так как парень он был с головой, то быстро уразумел все правила футбола, и из него вышел судья, какого еще свет не видывал. Гульдены в куртку он уже не зашивал; наоборот: купил себе новый костюм и выглядел господином. Золотой свисток служил ему верой и правдой, ибо характер у Гонзы не изменился, и он оставался таким же добряком, каким вышел из дому.

Но бывало, что свисток оказывал ему медвежью услугу. Он был неумолим и со всей строгостью судил не только на стадионе. Вот тогда-то Гонза понял, что, выводя неправду на чистую воду, можно нажить себе неприятности. Первый раз это случилось в канцелярии одного клуба. Гонза сидел в кресле, отдыхал в перерыве, и в его присутствии секретарь клуба вел переговоры с представителем другого клуба.

«Договорились,— сказал один из них.— На следующей неделе наши команды встречаются в постоянном составе».

«Согласен»,— ответил второй, и вдруг — фьюиии! — золотой свисток в кармане Гонзы начал свистеть, потому что представитель соврал: его клуб уже взял себе нового крайнего нападающего.

Дельцы вздрогнули и посмотрели на Гонзу, а он покраснел как рак.

«Пан Клапзуба, в следующий раз этого не делайте,— строго сказал ему позднее секретарь.— Мало ли что вы можете услышать в наших клубах, но выдавать наши махинации не годится».

«Извините,— оправдывался Гонза,— я свистнул как-то ненароком. В следующий раз буду осторожнее».

Но что он мог поделать? Стоило в его присутствии совершиться какой-нибудь несправедливости, как золотой свисток тут же подавал из кармана свой голос. Гонза нередко впадал в отчаяние, а однажды из-за строгости свистка даже попал в переделку. Как-то, ничего не подозревая, шел он по улице и увидел остановившийся возок, который лошади не могли поднять на крутой склон. По обе стороны стояли кучера и колотили лошадей кнутовищами. Гонза еще не успел сообразить, что происходят, а свисток уже — фьюиии, фьюиии — начал обличать грубость. Кучера оглянулись, увидели Гонзу и накинулись на него.

«Ты чего здесь свистишь? Хочешь позвать полицию? Вот мы тебя!»

И они, размахивая кнутами, бросились к Гонзе, так что он едва ноги унес, а свисток из кармана вновь засвистел — ведь это была еще большая жестокость: двое гнались за невиновным.

И чем дальше, тем больше было у Гонзы неприятностей из-за золотого свистка. Чем больше находился он среди людей, тем чаще свисток свистел, особенно когда Гонза бывал в больших городах; в этих огромных муравейниках свисток пищал и свистел непрестанно. Гонза целыми днями ходил по улицам, но не встречал ни одного справедливого и честного человека. Только он вступал с кем-нибудь в разговор, как на третьей фразе свисток предупреждал, что незнакомец лжет. Гонзу все это очень огорчало. И, сидя вечером в своей комнате, он сказал сам себе: «Боже мой, мир так велик, а столько в нем несправедливостей. Видно, на земле нет ни одного порядочного человека».

Произнес он это с грустью и горечью, но не успел договорить, как в кармане раздался слабый укоризненный писк. Гонза смутился. Выходит, он сам сказал неправду и обидел кого-то своим недоверием. Конечно, свет ведь не без добрых людей. Гонза задумался. В комнате уже стемнело, и перед его взором возникли Нижние Буквички, отец с матерью, которые от зари до зари трудятся не покладая рук, из нужды никак не выйдут, но никогда никого не обманывают. И Гонза затосковал по дому, родным местам, по честной бедности своих земляков. И сразу ему опротивело его сытое, привольное житье. Зачем жить здесь по-господски, если из-за своих честных поступков только наживешь врагов? Родина — это, дорогие мои, другое дело, там золотой свисток может пойти в отставку.

Гонза встал, зажег свет и подсчитал свои сбережения. Накопил он не густо, ничего не поделаешь, даже государственный судья не составит себе состояния, а тем более футбольный, но все же несколько сотен у него набралось.

Гонза, не раздумывая, уплатил хозяину гостиницы то немногое, что был должен, и тут же помчался на вокзал, сел в поезд и отправился домой, в Чехию, к маменьке. Она от радости едва не задушила его в объятиях. А что было, когда он вытащил свои деньги! Клапзубы сроду столько не имели. Гонза с отцом сразу договорились, на другой день купили участок земли возле леса и через месяц начали там строиться. Когда домик был готов, Гонза женился, и не прошло года, как у него родился сын. Это и был отец нынешних Клапзубов. А старый Гонза Клапзуба больше никогда не ездил по свету белому. Он жил со своей семьей честно и справедливо, а золотой свисток лежал в сундуке под праздничной шляпой и в самом деле никогда больше не свистел.

Когда спустя много лет старик умер, домашние вспомнили, что вроде был у него золотой свисток. Полезли в сундук, но свистка и след простыл. Он исчез вместе с Гонзой Клапзубой и сослужил ему последнюю службу.

Послушайте, что произошло. Пришел Гонза Клапзуба к небесным вратам и постучал в них. Наверху чуть приоткрылась форточка, и чей-то сонный голос пробурчал:

«Кто меня тут будит?»

«Это я, Гонза Клапзуба из Нижних Буквичек. Хотел бы попасть в рай…»

«Как, говоришь,— Гонза Клапзуба?»

«Да».

«Обожди, сейчас посмотрю».

Святой Петр закрыл форточку, взял большую книгу, где значились все грешники, и посмотрел список на букву К. Да, видно, спросонок все напутал: вместо «Клапзуба Гонза, Нижние Буквички», прочел на предыдущей строчке «Клапзуба Якуб, Верхние Буквички». Это был скупой крестьянин, скряга ненасытный, жадный и жестокий скопидом. Святой Петр опять открыл форточку и сердито крикнул:

«Здесь тебе нечего делать. Всю жизнь скряжничал — марш в пекло!»

И тут же захлопнул форточку. У старого Клапзубы на глаза слезы навернулись: он всю жизнь скряжничал?! Какая несправедливость…

Но он даже не успел додумать свою мысль до конца. В ту минуту, когда святой Петр выкрикнул свое несправедливое решение, золотой свисток, о котором Гонза совсем забыл, начал свистеть. Он выскочил из кармана и принялся летать перед вратами небесными — и чем дальше, тем громче и пронзительнее свистел. Этот свист разнесся по всему небесному своду; от звезды к звезде, от солнца к месяцу и вниз, к земле, несся жуткий свист, пробирающий до костей. Иисус проснулся от свиста, богородица заткнула уши, бог-отец нахмурился, а вокруг уже гремел гром, сверкали молнии, и ангелы летали, как испуганные голубицы, и среди грома и свиста, сумятицы и блеска молний послышались строгие слова всевышнего:

«Петр, Петр, с кем-то поступили несправедливо!»

Святой апостол, и без того оглушенный, продрал как следует глаза, еще раз выглянул на улицу и не удержался от деликатного проклятия:

«Черт возьми… ведь это Гонза!»

Он сразу выскочил из своей каморки открывать ворота, и в тот же миг свисток — фюит — прекратил свой ужасный свист, тучи и молнии исчезли, над воротами засияла радуга, и Гонза Клапзуба, который никогда никого не обижал, взошел на небо, где маленькие ангелы кувыркались от радости, что все так хорошо закончилось. А когда Гонза посмотрел вблизи на святого Петра, то ахнул: это был тот чудесный старик, с которым он в свое время встретился и от него-то получил в подарок волшебный свисток. Теперь Гонза отдал ему свисток — зачем он ему в раю? Здесь он увидел ангелов, иногда поигрывавших в футбол, и они с радостью позвали его судить их матчи. Ho не забывайте, что это была райская игра — никакой грубости, никаких подножек; ангелы летали кругом, раскланивались, и один другого просил ударить по мячу. Будучи нежного сложения, ангелы вряд ли смогли бы сдвинуть мяч с места, если бы, к счастью, у мяча не было таких же крылышек, как у них, и он сам не летал бы от одних небесных футбольных ворот к другим…

Вот какую сказку выдумал орегонский дедушка, и все ребята признали ее «подходящей».

Нестор чешских поэтов — Винценц Кабрна — уже давно покоился под надгробным камнем в Славине ^{45}, но его гимн, посвященный команде Клапзубы, победно гремел на всех стадионах Европы и Америки. Клапзубы были героями всех народов Старого и Нового света.

Сколько ветров подхватывало песню, исполняемую одиннадцатью глотками Клапзубов! Сколько миллионов людей дрожало, предчувствуя поражение, когда над зеленым полем разносились далеко не нежные, но впечатляющие слова Кабрны:

А сколько команд на континенте и островах чувствовало, как падают их шансы, когда звучал неумолимый припев:

Не было никакой надежды победить Клапзубов, но извечная неугасимая мечта доказать невозможное, являющаяся самой прекрасной чертой спортивного духа, побуждала все команды к новым и новым попыткам. Кроме того, публика хотела видеть клапзубовцев, хотела наслаждаться их игрой и мастерством. Поэтому и в клубах шли бесконечные закулисные споры о том, кто из них будет играть с буквичскими футболистами, а кто этой чести не удостоится. Все старались опередить друг друга со своими предложениями и повышали гонорары, так что вскоре старый Клапзуба улыбался во весь рот, подсчитывая денежки, которые со всего света текли в его шкатулку.

Родная халупка по-прежнему стояла на опушке, как и в то время, когда он начал тренировать своих ребят, но теперь она была хорошо отделана, вычищена и походила на уютное гнездышко. Но зато ближайшие окрестности сильно изменились. На лугу, где в свое время впервые взлетел мяч, подброшенный ногой Клапзубы, была построена образцовая спортивная площадка для тренировок, с раздевалками, гимнастическими залами и душевыми. Секретари и председатели всех клубов съезжались посмотреть на образцовое устройство стадиона. Старый Клапзуба постепенно скупил соседние участки, чтобы для каждого сына выстроить домик. Это были небольшие особнячки в несколько комнат, с садиком и двориком,— словом, семейная колония, возбудившая в округе много всяких толков, а ее фотографии появились во всех иллюстрированных журналах мира. Ребята не понимали, зачем отец затеял эту стройку. Им прекрасно жилось вместе и никогда не приходило в голову расстаться и зажить самостоятельно.

— Пока вам этого не понять,— отвечал старый Клапзуба на их возражения,— но придет времечко, когда эти домики будут для нас находкой!

И он продолжал строить, возводить и отделывать, невзирая на то, что для сыновей его не было ничего более приятного, как растянуться всем вместе на сене или переспать в сарае на соломе. Они стали взрослыми, и даже самый младший догнал Гонзу ростом и был так же широк в плечах. Теперь отец уже не столь упорно тренировал их, но они сами занимались не меньше, чем в те времена, когда стремились попасть в первую лигу. Лишь иногда, обычно накануне матча, вместо тренировок ребята совершали дальнюю прогулку.

Однажды, отправившись в лес, они шли несколько часов, распевая песни и насвистывая. У каждого в кармане лежал ломоть хлеба с маслом, питьевой воды в лесных родниках было сколько угодно, и ребята, имея все, что надо, шагали веселые и довольные. Через несколько часов лес начал редеть, между темными стволами деревьев показались полоска пашни и зеленая площадка луга. Оттуда доносились мальчишеские голоса, то и дело звучали гулкие удары, значение которых не вызывало у Клапзубов никаких сомнений: мальчишки играли в футбол.

Клапзубовцы переглянулись, и у них чуть слюнки не потекли. Неплохо бы после такой прогулки полчасика поиграть!

Всем сразу захотелось погонять мяч. Они вышли из леса. В самом деле, несколько деревенских ребятишек играли в футбол, как обычно играют мальчишки: одна штанина поднята, рукава засучены, футбольные ворота сделаны из снятых курток, пограничные черты проведены мысленно и являются поводом для крика, так же как споры, прошел ли мяч выше ворот или в самом деле был гол. Играли со всем мальчишеским азартом, но самое главное, у них был отличный, хорошо надутый кожаный мяч, и клапзубовцы, выйдя из леса, сразу жадно уставились на него. Однако и игроки заметили пришедших. Один из них только что собирался вбрасывать мяч, но, повернувшись, увидел молодых людей на опушке леса. Руки с мячом опустились, он уставился на лес, и с губ сорвалось одно слово, в котором звучали благоговение, испуг и удивление.

— Клапзубовцы!

Остальные вздрогнули, игра тотчас прекратилась. Ребята сгрудились, не спуская глаз со своих героев. Только один мальчишка — это был владелец мяча — не растерялся. Он жил не в деревне, а в городе, был опытнее других и привык ко всяким знаменитостям. Как только он узнал, кто они такие, то крикнул мальчишкам:

— Свистка не было, продолжаем игру!

Преисполненный мальчишеской гордости, он не мог допустить, чтобы игра прекратилась из-за прихода взрослых. Тем более если это клапзубовцы; честь им и слава, но игра есть игра, и нам нет дела до зрителей. Пусть клапзубовцы видят, что мы играем так же самоотверженно, как они! И пусть знают, что как на зрителей нам на них начхать!

— А ну вас ко всем чертям, давайте играть!

Но городской парнишка напрасно кричал и сердился. Его партнеры словно остолбенели. Особенно, когда клапзубовцы направились прямо к ним.

— Дайте нам ненадолго мяч, ребята! — обратился к ним Гонза Клапзуба.— И сыграйте с нами.

Деревенские ребята опустили глаза. Одни растерянно улыбались, другие пяткой били по траве. Тот, что собирался вбросить мяч, разжал руки, и мяч упал на землю.

— Чей мяч? — спросил Гонза.

— Мой! — задорно крикнул городской мальчик и, подскочив к мячу, схватил и зажал его под мышкой, словно защищая.

— Нам бы хотелось сыграть,— сказал Гонза.— Примите нас в игру!

Наступило молчание. Мальчишки искоса посматривали на своего городского товарища. Побледнев, он стоял выпрямившись и смотрел клапзубовцам прямо в глаза. Затем набрался смелости и ответил сдавленным голосом:

— Не пойдет. Мы с вами играть не можем.

— Почему? Боитесь поражения? Мы разделимся.

— Поражение — для нас не позор. Но играть с вами мы не можем.

— Почему же? Скажи.

— Так. Потому.

— Это не ответ. Объясни почему?

Мальчишка еще более побледнел и выкрикнул:

— Потому что вы профессионалы!

— Что?

— Да, вы профессионалы, и поэтому мы с вами играть не можем. Мы играем ради чести, а вы — ради денег. Я с вами не желаю иметь дела.

Клапзубовцы с изумлением посмотрели друг на друга, а затем на мальчишку. Этого им еще никто не говорил. Младший из них покраснел от злости и хотел наскочить на забияку, но Гонза удержал его. Дело в том, что клапзубовцы об этом никогда не думали. Им даже в голову не приходила мысль о деньгах. Когда они подросли, отец научил их играть в футбол, и они играли, следуя его советам. Игра была их страстью, они играли там, куда их привозил отец, и, кроме желания выиграть, ни о чем другом и не помышляли. Победить соперника — была основная цель игры, притом победить честно, без грубости. В этом заключалась для них радость игры. Какое отношение имели к этому деньги? Они никогда не говорили об этом с отцом, и их никто еще до сих пор не укорял, кроме вот этого веснушчатого парнишки с завернутой штаниной, судорожно ухватившегося за свой мяч, явно готового скорее вступить в драку, чем уступить.

Гонза Клапзуба, капитан непобедимых Клапзубов, был смущен. Видимо, в словах мальчишки была доля правды, но в эту минуту Гонза не мог додумать все до конца. Его понятия были уничтожены одной фразой: «Мы играем ради чести, а вы — ради денег». Правда это или нет? Все его существо восставало против этого. Никогда в их команде не ощущалось жажды денег, даже намека на это не было. Они всегда играли ради чести, но, вспомнив о тысячных ассигнациях в отцовской шкатулке, Гонза с ужасом понял, что ему нечего сказать в свою защиту.

Минута мучительного раздумья прошла. Гонза поднял голову и посмотрел веснушчатому мальчишке в глаза.

— Паренек,— сказал он медленно и необычно серьезно.— Все далеко не так, как ты себе представляешь. Правда, за игру нам платят, но мы никогда не играли ради денег. Я понимаю, что трудно объяснить, когда нет доказательств. Не хочешь играть — не играй, принуждать тебя не будем, но запомни сегодняшний разговор и следи за нами. Возможно, что мы когда-нибудь встретимся — и тогда сможем лучше тебе все растолковать. Прощай!

Гонза Клапзуба повернулся и зашагал к лесу, сопровождаемый десятью братьями, и все чувствовали то же, что и он. Они скрылись из глаз удивленных мальчишек и четверть часа шли по лесу необычно быстрым шагом. Затем Гонза остановился, посмотрел на братьев и сказал:

— Ребята, сегодня команда Клапзубы впервые потерпела поражение, и сразу со счетом 4:0. Этот веснушчатый мальчишка оказался классом выше.

Десять клапзубовцев молча кивнули, ибо это сказал их капитан и они ничего не могли ему возразить.

Случай с веснушчатым мальчишкой не прошел так просто. Клапзубовцы об этом даже не заикались, но от их живости не осталось и следа. Прошло время, когда на тренировках они стремительно гоняли мяч или проводили целые вечера, придумывая новые трюки и неожиданные комбинации. Исчезла их обычная веселость, бурная радость от состязаний и побед. Они ходили угрюмые, все упражнения выполняли механически, по привычке, и матчи, на которые старый Клапзуба привозил их в дни, отмеченные в календаре, проводили как мучительную обязанность. Их игра по-прежнему была совершенной и виртуозной, их техника и сыгранность все еще ошеломляли, но в их напоре и мастерстве уже не было захватывающего огонька. Разница в игре команды была так разительна, что, несмотря на все победы, это не укрылось от внимания редакторов спортивных газет.

«Клапзубовцы устали,— писал почтенный А. Э. Уильямс в «The Sportsman».— Не будем обманываться неизменно блестящими итогами их побед. Цифры — сухая формула, которые весьма неточно показывают соотношение сил и совершенно не дают представления о ходе игры. А она у этих мастеров изменилась. Рассеялись всесильные чары, которыми они в свое время завораживали не только противника, но и публику, неописуемые чары бодрости и задора. И неудивительно. Все, что повторяется бесконечно, теряет привлекательность и становится механическим. Мы наблюдали это у всех профессионалов Соединенного Королевства. Только любительский спорт, чистый и бескорыстный, требуя самоотверженности, дает взамен самое прекрасное, что может дать физкультура,— спортивный дух. Всякая другая форма спортивной деятельности ведет к духовному опустошению. Безусловно, команда Клапзубы самая благородная из всех профессионалов, когда-либо игравших на зеленом поле; благодаря прекрасному воспитанию игроков мы никогда не видели у них элементов отвратительного делячества, погони за голом ради вознаграждения, причитающегося за каждый забитый мяч. Несмотря на это, и они оказались подвержены закону автоматизации — именно потому, что они избавлены от всех случайностей, которым подвержены любители, и благодаря достигнутой виртуозности не имеют себе равных. Клапзубовцы устали от собственного совершенства — вот в чем трагизм их судьбы. Этот пример должен служить новым предостережением для молодежи; она должна помнить, что главное в жизни — это здоровый дух, а не мастерство ради мастерства».

Клапзубовцы вряд ли читали эти строчки лондонского еженедельника; они были так подавлены, что даже не разрезали полученных журналов. Но старый Клапзуба не ждал, пока Уильямс поставит диагноз его команде. Он уже давно чувствовал, что ребятам не по себе, и это было для него такой неожиданностью, что он просто не решался об этом заговорить. Он ходил вокруг сыновей, как кот, который не знает, в каком настроении сейчас его хозяин. Королевская трубка раскалялась от беспрестанного яростного курения, но все его тайные наблюдения ни к чему не привели. Сыновья как-то замкнулись, беспрекословно исполняли все, что он требовал, но прежнего веселья дома как не бывало. И наконец после долгого раздумья и мучений старик решил действовать напрямик.

Однажды после матча, вернувшись домой к вечеру, ребята растянулись во дворе. Орешек уселся Гонзе на живот и не сводил глаз с курятника, где сонные курицы дрались из-за удобного местечка. Ребята лежали на земле, раскинув руки, и, скользя взглядом по облакам, медленно и глубоко вдыхали аромат, который ветерок приносил из леса. Старый Клапзуба сидел на пне для колки дров. Он долго вертелся на месте, наконец отплюнулся и пробасил:

— Черт возьми, капитан, мне сдается, что в твоей команде не все ладно.

— А что вам не нравится, отец? Ведь мы выиграли, как всегда,— ответил Гонза, теребя ошейник Орешка.

— Подумаешь, выиграли, выиграли! Я не был бы Клапзубой, если бы не знал, что мы можем и нарваться! Кой черт вас попутал? Вы уже не болтаете, не поете, не свистите, бьете по мячу, словно он вам мешает,— что с вами творится?

Молодые клапзубовцы начали вертеться, переваливаться с боку на бок, словно земля под ними горела, но никто не проронил ни слова. А старый Клапзуба, начав, продолжал допекать их:

— Даже наша мама заметила, что вас словно подменили. Недавно пришла ко мне и спрашивает: «Отец, что ты сделал с ребятами?» Я отвечаю: «А что бы я мог сделать?» Она опять свое: «Они, мол, совсем другими стали». Ее, мол, даже Иржик не замечает. Да в слезы, бедняжка!

По правде говоря, дело обстояло не совсем так, как рассказал старый Клапзуба, но он, тертый калач, ввернул это, чтобы подзадорить ребят и заставить их разговориться. И не ошибся. Иржи, маменькин любимец, сразу выпалил:

— Неправда, что я ее не замечаю! Дело совсем не в этом. А вообще, Гонза, скажи отцу, что с нами. Выкладывай все сразу, и дело с концом!

Старый Клапзуба стал чаще попыхивать из трубки и затем очень мирно и необыкновенно сердечно спросил:

— Так что у тебя на сердце, Гонзичек? Откройся мне!

Гонза согнал Орешка, слегка приподнялся и посмотрел отцу в глаза.

— Отец, сколько у вас денег?

Старик даже вздрогнул. Этого он не ожидал.

— Денег? А на что тебе деньги? Есть несколько сотен, я даже как следует не подсчитывал.

— Понимаете, отец, дело вот в чем. Вы научили нас играть,чтобы мы могли зарабатывать на жизнь. Господь вознаградит вас за это, вы с нами здорово поработали, и мне кажется, что мы вас не подвели. Но вы сами знаете, что мы играли не ради денег. Мы никогда не знали и не знаем, сколько вы получаете за игру. И вообще этим не интересуемся. Нам важно одно: обеспечены ли вы с маменькой до конца ваших дней? Если нет, то говорить не о чем — будем продолжать игру.

Старый Клапзуба дымил как паровоз.

— А если мы обеспечены, то вы уже не станете играть?

— Да отец, в таком случае мы игру оставим. По крайней мере не будем играть за деньги. Мы всегда боролись за честь быть на первом месте, а все, что заработали,— ваше. Мы должны заботиться о том, чтобы вы с мамой были обеспечены. Это нам важнее всего. А раз уж вы завели разговор об этом, то, просим вас, скажите нам все.

— Значит, вы играете ради отца с матерью? Черт возьми, команда, а на что вы сами будете жить?

— О нас не беспокойтесь! Если не устроимся иначе, то пойдем тренерами в клубы. Мы еще будем нарасхват.

— И вы хотите распустить самую знаменитую команду?

— Да. Нельзя же позволить насмехаться над собой какому-то веснушчатому мальчишке: он, мол, играет ради чести, а мы — ради денег!

— Гм… Вот в чем дело? Значит, какой-то веснушчатый мальчишка… Это уже окончательно решено, капитан?

— Окончательно, отец!

— Вся команда согласна?

Ребята зашумели. Старик встал и долго выбивал трубку. Уже стемнело, на небе зажглись звезды. Отец никак не мог справиться с трубкой. Все молчали. Наконец он обернулся к ним:

— Так вот как, плуты? Выходит, вы играли только ради меня? Гм… Значит… значит, со всем покончим… бутсы забросим на чердак… расшнуруем мячи и выпустим дух…

— Только из мячей, отец! — наперебой кричали клапзубовцы.

— Все равно, выпустим дух! Спустим флаг… Команды Клапзубы уже не будет…

Подбородок у него дрожал. Только теперь ребята, поняли, что отец всю свою душу вкладывал в их игру. Они бросились к нему, обняли, стали просить прощения, успокаивать.

— Черт подери, черт подери! — выругался он наконец.— Дайте мне хотя бы набить трубку Их английского Величества. Ведь другой я уже не получу, не сиживать мне больше в ложе с королями! Я все ждал, что придет время, и вы разойдетесь кто куда, но думал — не иначе, как из-за женщин! А оказывается, ну и ну, ребята хотят стать любителями! Ну, пойдите к матери, пусть и она, бедняжка, подивится!

В этот вечер в их хибарке после большого перерыва опять слышались разговоры и громкие возгласы, как в те времена, когда отец впервые собирал их в Прагу на матч. Среди шума ребята даже не заметили, что старый Клапзуба вызвал Клапзубову на крыльцо. Они стояли там в темноте, и старик давал жене указания.

— …не говори им, сколько у нас денег! В гроб мы с тобой их не возьмем, все им останется. Но пока они не должны об этом знать. Эти деньги могут их испортить. Они молодые — пусть не теряются в жизни. Молодому человеку деньги не впрок. Пойдут, пробьются, пусть и в жизни добиваются победы, как на стадионе,— тогда узнают цену деньгам. Настанет пора, захотят жениться, вот тысчонка-другая и будет им весьма кстати…

А Клапзубова, сложив усталые руки под фартуком, едва сдерживала слезы. Но слушала мужа внимательно и на все кивала головой. Ведь он, старый Клапзуба, умел все так устраивать, что ей оставалось только ахать и от удивления всплескивать руками. Она и сейчас поняла его новый замысел, одобрила, и оба, успокоенные, вернулись к своим сыновьям.

Те все еще оживленно разговаривали и строили планы на будущее. Знаменитые футболисты словно позабыли о своей славе; каждый говорил только о том, кем он будет, чем бы мог заняться, как лучше устроить свою жизнь. Их врожденные способности, подавленные бесконечной игрой в футбол, сейчас сразу пробудились. Они вдруг увидели, что жизнь значительно богаче и полнее, чем они до сих пор считали, что в мире для молодого человека существуют обязанности гораздо серьезнее, чем они себе представляли. С той минуты, как спорт перестал быть их профессией и стал тем, чем он в действительности является, то есть здоровой игрой, удовольствием и дополнением к гражданской жизни, они поняли, что главная задача заключается в труде, а не в игре. Да и как молодым людям, выросшим в нормальной обстановке, здоровым душой и телом, было не иметь чувства долга перед обществом. Наоборот, башковитые парни сразу пораскинули мозгами, стали прикидывать все возможности и искать путей, чтобы каждому из них поскорее найти такое место, где бы он с большей пользой мог послужить обществу. Они проверяли свои способности, склонности и влечения, и, если бы после полуночи старый Клапзуба не разогнал их, они проговорили бы до утра. И, лежа в постели, ребята не думали спать — слишком крут был поворот в их судьбе. Петух уже пропел не первый раз, приветствуя новый день, когда у ребят стали смыкаться глаза.

Спали они необычно долго: старый Клапзуба не пришел по обыкновению будить сыновей. Он позволил им спать до полудня и приветствовал их с хитрой улыбочкой, когда они с громкими криками явились к завтраку. Старик глаз не мог отвести от сыновей, видя их за столом молодых, здоровых, полных сил и жизнерадостности. Он тоже до вчерашнего дня видел в них только игроков, и никогда иначе о них и не думал. Только сегодня отец заметил, какие это рослые, сильные молодые мужчины. От радости и гордости он чуть не забыл, что в кармане у него лежит для них сюрприз. И только когда они поели и стали подниматься из-за стола, он встрепенулся и сказал:

— Подождите, ребята, тут вам кое-что пришло!

И, пошарив в кармане, положил на стол телеграмму.

Сложенная квадратиком бумага озадачила развеселившихся молодых Клапзубов. Они растерянно смотрели на таинственную депешу и загадочное лицо отца. Наконец Гонза опомнился и распечатал телеграмму. Она была от Винценца Мацешки из Лондона и гласила:

«Австралия вызывает на матч чемпиона мира через три месяца Сидней телеграфируйте условия Мацешка».

Гонза протянул телеграмму Йозефу, тот дрожащими губами шепотом прочел ее по слогам и передал Карлику, и так шла телеграмма из рук в руки, и каждый собственными глазами читал неожиданное предложение. Через три месяца в Сиднее розыгрыш первенства мира? Клапзубовцы против Австралии? Каждый чувствовал, как от волнения у него захватывает дух. Они растерянно уставились на старого Клапзубу, который, как ни в чем не бывало, передвигал трубку из одного угла рта в другой. Наконец Гонза нарушил молчание:

— А что вы на это скажете, отец?

— Что я скажу? — не спеша ответил старик.— Жаль, что она пришла так поздно! Играть уже не будем, чего тут мучиться… Да и мы с матерью уже решили, что делать дальше. Сегодня я договорюсь в деревне насчет плуга, и, как только получу его, перепашем площадку и засеем ее. Земля тут отдохнула, поле будет заглядение! Конечно, не прими вы своего решения, черт побери этот континент, двинули бы мы в Австралию!

— Еще бы! — хором подтвердили сыновья.— Первенство мира! Разве его нужно еще оспаривать!

— Ясное дело, здесь мы всех обыграли. А с Австралией вы еще не встречались, и она имеет право вас вызвать. Ничего не поделаешь, пошлем Мацешке телеграмму, что клапзубовцы пасуют.

Он сказал это спокойно, не моргнув глазом, но каждое его слово жалило.

— Вообще-то дело неприятное! Когда это станет известно, во всем мире подымется крик, что клапзубовцы испугались Австралии и сложили оружие!

— Нет-нет, отец, такого позора мы не допустим!

— Что вы хотите, чертовы ребята? На этой неделе вспашем площадку и сразу начнем сеять…

— Бросьте, отец, неужели вы сейчас в самом деле думаете об этом?

— А почему бы и нет? Вы отказались играть, и я с этим не могу не считаться. Повторяю, вспашем, заборонуем, посеем…

Все одиннадцать молодых Клапзубов пришли в ярость. Они скрипели зубами, ломали доску стола и вращали глазами. Неумолимая логика старого Клапзубы повергла их в отчаяние.

— Гонза! Капитан! — кричали все наперебой.— И ты это терпишь? Молчишь? Ты можешь снести этот позор?

— Погодите,— прикрикнул Гонза и повернулся к отцу.— Хорошо, отец, перепашем площадку и засеем. А что будем делать дальше?

— Как что? Заниматься хозяйством, черт возьми, ждать нового урожая. До жнивья у нас уйма времени…

— Правильно, отец! Но свободное время надо как-то использовать. Дайте мне какую-нибудь карту…

Двадцать рук потянулось к полке, чтобы поскорее найти старый школьный атлас Козен — Иречек — Метелка, где красными чернилами были отмечены все их поездки. Гонза открыл атлас, нашел карту мира и некоторое время ее изучал.

— Вот здесь: Бриндизи — Бомбей — тринадцать дней, Бомбей — Сидней — двадцать дней. Если все будет благополучно, нам потребуется на дорогу месяц туда и месяц обратно. Это значит, что до начала жатвы мы сможем вернуться домой.

— Значит…

— Значит, едем в Австралию!

— Ура-а-а-а!!!

Этот выкрик был громогласным. Десятеро братьев кинулись Гонзе на шею. Старый Клапзуба опять быстро заморгал и усердно передвигал трубочку во рту.

— Это ваше последнее слово? — спросил он наконец.— Черт возьми, плуты, у меня гора с плеч свалилась! Я уже было в самом деле испугался, что вы под конец свою честь запятнаете…

Теперь все одиннадцать навалились на отца так, что он с трудом удержался на ногах. Затем уселись и вновь стали все обсуждать и прервались, только когда мать внесла первые тарелки дымящегося супа и клапзубовцы приступили, как им казалось, к самому вкусному обеду. В конце концов договорились, что площадку, как предлагал старый Клапзуба, перепашут и засеют, после чего команда отправится в путь.

Но, вопреки их ожиданию, дело с запашкой оказалось не таким простым. Как только старый Клапзуба стал просить в деревне плуг, все удивились, начались бесконечные расспросы, люди ахали и охали, новость летела от усадьбы к усадьбе, взволновала и заняла мысли всех посетителей трактира и к полудню долетела до школы. Учитель Яроушек был одним из самых горячих поклонников клапзубовцев. Правда, не столько из любви к футболу, сколько из местного патриотизма. Нижние Буквички прославились на весь мир, как родина Клапзубов, и учитель Яроушек считал своим первым долгом всеми средствами поддерживать и распространять эту славу. Поэтому не реже одного раза в неделю он писал в «Пражскую газету» подробные отчеты о том, кто за эти семь дней приезжал в Нижние Буквички и о каких новых матчах договорился старый Клапзуба. Если какой-нибудь историк вздумает писать более подробную и более научную историю Клапзубов, чем наша, он в своей работе не сможет обойтись без этих корреспонденций в «Пражской газете». И на этот раз учитель немедленно сел за стол и каллиграфическим почерком написал свое обычное послание:

«Нижние Буквички. Друг нашей газеты нам пишет: „Наша скромная деревушка Нижние Буквички у Коуржима становится ареной событий, так сказать, исторических. Как известно широкой общественности, чешский народ прославился во всем мире своим мастерством в игре, именуемой футболом, родиной которой является Англия. В этом так называемом футболе (правильнее было бы говорить "ножной мяч"), где от игроков требуется большая физическая выносливость, выдающееся место занимает команда семьи Клапзубов, названная Спортивным клубом Клапзубы. С подлинно гуситским мужеством боролась команда Клапзубы за мировую славу. Затаив дыхание следила за ее успехами широкая чешская общественность, особенно мы, жители Нижних Буквичек у Коуржима, ибо только Нижние Буквички у Коуржима могут похвалиться, что под их соломенными крышами стояли колыбели игроков этой выдающейся команды. С болью в сердце доводим до сведения широкой чешской общественности, что команда Клапзубы приняла решение отказаться от дальнейшей игры в футбол и заняться гражданской деятельностью. В ближайшие дни блестящая сталь лемеха врежется в девственную почву клапзубовской спортивной площадки в Нижних Буквичках у Коуржима, с тем чтобы взрыхленная земля приняла в свое лоно семена и к концу года дала урожай. Этот до некоторой степени символический акт означает конец славы команды Клапзубы; но мы, жители Нижних Буквичек у Коуржима, сердечно примем их в свою среду и как простых граждан, не забывая, что они своим усердным и мужественным трудом, а также гостеприимством, оказанным в свое время Его Величеству, принцу английскому, принесли неувядаемую добрую славу Нижним Буквичкам у Коуржима и с этого времени к ним с полным правом относятся слова Евангелия: И вы, Нижние Буквички у Коуржима, "ничем не меньше воеводств Иудиных"“».

Редакция «Пражской газеты» даже не предполагала, какую сенсацию она вызовет этим сообщением. Его процитировали все вечерние газеты, телеграфные агентства разослали новость по всему миру, и на следующий день вся спортивная Европа была взбудоражена и взволнована предстоящей ликвидацией команды Клапзубы. С другой стороны, появились лондонские сообщения о встрече команды с Австралией, о мировом первенстве,— словом, письмо учителя Яроушка вызвало большой переполох. Последствия всего этого дали о себе знать нижнебуквичской почте. Старый почтальон Мазуха бегал с телеграммами и срочными письмами к Клапзубам с раннего утра до поздней ночи. Выдающиеся спортсмены, председатели больших клубов и союзов, журналисты и общественные деятели просили прислать им приглашение на тот день, когда клапзубовцы будут перепахивать свою спортплощадку. Было очевидно, что все считают это событие исторической вехой в европейском спорте, и старый Клапзуба был прав, когда, складывая кучу спешной корреспонденции, проронил:

— Проклятая Европа, от нее не так-то легко отделаться!

На следующий день приехало несколько человек из Праги, и в конце концов стало ясно, что хочешь не хочешь, а вспашку спортплощадки следует превратить в большой государственный и международный праздник. Олимпийский комитет немедленно учредил специальную подготовительную комиссию. Старых ветеранов Кадю и Ваника ^{46} попросили произнести торжественные речи, а когда и министерство просвещения направило в комиссию специального представителя В. В. Штеха ^{47}, оказалось, что все лица, необходимые для успешного проведения торжеств, были в сборе.

Торжества в Нижних Буквичках были весьма пышные. От Коуржима бесконечным потоком двигались толпы футболистов, легкоатлетов и тяжелоатлетов, спринтеров и стайеров, метателей ядра и копья, прыгунов и борцов, мотоциклистов, туристов, летчиков, гребцов, бильярдистов, шахматистов, пеших ходоков, автомобилистов, жокеев, яхтсменов, фехтовальщиков, теннисистов, гандболистов, велосипедистов, стрелков, пловцов, боксеров, лыжников, конькобежцев, игроков в поло, в гольф, в регби, в крикет, дрессировщиков собак, канареек и почтовых голубей, рыбаков и джиуджитсистов. Они валом валили по всем дорогам и шоссе, ехали на всех видах спортивного транспорта, и леса вокруг Нижних Буквичек оглашались разноязычным говором. Спортивную площадку Клапзубов окружали флагштоки с государственными флагами, над северными воротами возвышалась трибуна для ораторов, кругом сновали продавцы сосисок, конфет и лимонада. В десять часов изумрудный прямоугольник площадки окружало необозримое море зрителей. В четверть одиннадцатого председатель комиссии по проведению торжеств вывел на ораторскую трибуну седого старичка.

— Кадя! Это Кадя! — пронеслось среди зрителей, а старый Кадя не успевал кланяться.

Шум, не смолкавший долгое время, утих, и трясущийся старичок Кадя произнес дрожащим голосом свою речь. Под продолжительные овации его сменил сгорбленный от старости Ваник, который, расплакавшись, так и не кончил своего выступления.

Бурным ликованием было встречено появление на трибуне команды Клапзубы во главе с раскрасневшимся отцом. Капитан Гонза в нескольких словах поблагодарил за оказанное им внимание и хотел уже сойти с трибуны, как его остановил новый взрыв ликования. Одиннадцать девушек в ярких спортивных костюмах поднялись на трибуну. Это были члены пражской и брненской «Славии», общества служащих в Карлине и тршебичского «Ахилла». Все как одна — известные спортсменки, непобедимые рекордсменки мира по бегу на все дистанции от шестидесяти ярдов до полумили, по прыжкам в длину и высоту, по метанию копья и толканию ядра. От имени чешских спортсменок они пришли поблагодарить мастеров футбола за их совершенную игру и заслуги и на память прикололи им небольшие почетные медали скульптора Гутфройнда ^{48}. Клапзубовцы были очень удивлены и тронуты этим неожиданным чествованием, и сердца их сильно забились в мощной груди, когда красивые спортсменки прикалывали к ней каждая свою булавку. В эту минуту В. В. Штех взмахнул флажком, и военный оркестр грянул победный гимн Клапзубов.

Наконец виновники празднества сошли с трибуны, чтобы приступить к торжественной церемонии. В северо-восточном углу спортплощадки стоял плуг, украшенный лентами и венками, в плуг было запряжено несколько напайедльских лошадей, когда-то прославленных норовистых жеребцов, ныне от старости совсем присмиревших.

Старый Клапзуба принял от старшего кучера вожжи — честь руководить вспашкой он никому не уступил. Вспашка первой борозды была поручена представителю правительства, а именно — министру здравоохранения. Все присутствующие с удивлением отметили, что пашет он отменно. Вторую борозду провел английский посланник, затем дошла очередь до председателя Олимпийского комитета, заместителя председателя Международной футбольной федерации, председателя Союза, председателя всех больших спортивных объединений, представителя самоуправления, и, наконец, последнюю борозду вспахал скромный, но незабвенный учитель Яроушек, первый воспитатель героической команды…

На всем большом пространстве идеальной спортплощадки темнели на весеннем солнце коричневые перевороченные пласты, и вороны, вылетая из леса, садились в борозды и вытаскивали причитающихся им червей.

Тем временем оркестр расположился на опушке леса, и люди, устроившись вокруг на лужайках, пастбищах и прогалинах, закончили первую официальную часть торжеств грандиозным пикником. После обеда начались танцы, а к вечеру бесчисленные толпы потянулись к вокзалу, предварительно спев клапзубовцам их боевой гимн.

Вечер опустил темно-синий бархат сумерек на уже безлюдное поле. Во тьме выделялись только белые стены уютных домиков клапзубовцев; в своем одиночестве, отделенные лесом от Нижних Буквичек, после торжественного дня они казались еще более сиротливыми.

Но тем больше сердечности и теплоты ощущалось в старой халупе, все окна которой были необычно ярко освещены. За длинным столом в большой комнате сидели одиннадцать клапзубовцев и одиннадцать девушек, имена которых занесены во все таблицы мировых рекордов. Старый Клапзуба не мог допустить, чтобы девушки, преподнесшие им такой сюрприз, попали в страшную давку, неизбежную в этот день на вокзале. По согласованию с администрацией клубов он уговорил девушек остаться. Для них еще днем были приготовлены два белых домика, и вечером, когда все разъехались, мастера атлетики сели с мастерами футбола за семейный ужин.

Какое-то особое очарование охватило молодых людей. Клапзубовские ребята до сих пор еще не встречались с девушками. Если какая-нибудь и появлялась рядом с ними, то из-за своих претензий и мелочности она казалась им смешной или глупой. Каждая хотела тут же понравиться, каждая кокетничала и старалась кому-нибудь из них вскружить голову, и большей частью они бегали за клапзубовцами как сумасшедшие. Все это было противно здоровым, рассудительным и гордым юношам, кроме того, они боялись, как бы кто-нибудь из них не попался на удочку и не был потерян для команды. Тем приятнее было побеседовать с этими девушками, которые не кокетничали и не занимались пустой болтовней. Спортсменки на собственном опыте знали, что такое бег, как нужно правильно дышать, спрашивали об этом у клапзубовцев, и те с большой радостью делились с новыми приятельницами своими знаниями, советовали, как лучше достичь наиболее упругого прыжка или когда следует делать массаж. Эти специальные темы и веселые, интересные воспоминания о поездках за границу придали разговору за столом сердечный характер, и когда юноши проводили атлеток к их домикам и пожелали им доброй ночи, то все единодушно признали, что такого милого, товарищеского разговора они еще никогда не вели. Старый Клапзуба в этом горячо их поддерживал, а после того как ребята улеглись, он долго еще ходил возле халупы, с удовольствием попыхивая из королевской трубки. Только после полуночи, скрипнув калиткой, Клапзубова тихонько позвала его спать.

— Сейчас, сейчас, мать. Я бы только хотел еще взглянуть, все ли спокойно у девушек. Пойдем вместе, сейчас совсем тепло.

Клапзубова вышла, из будки выбежал Орешек, и все трое пошли вдоль вспаханного поля к домикам напротив. Там было тихо и мирно, свет погашен, ничто не нарушало покоя. Супруги Клапзубы пошли обратно. На половине пути старик остановился.

— Здесь спят девушки,— сказал он тихо,— а там — ребята. Дай бог, чтобы спортивная слава не стала помехой их счастья в жизни.

— Дай бог, отец,— прошептала Клапзубова. И оба на цыпочках вошли в тихую халупку.

Алло, море! Небо, солнце и безбрежие! Морская гладь в эти душные, знойные дни не шелохнется. Море мертво, словно убито вертикальными лучами, и нос парохода тщетно режет его на своей бесконечной дороге. По обе стороны парохода вода пенится, и от него убегают в бескрайнюю даль две борозды, а кругом все безжизненно и неподвижно. Движение судна почти незаметно, только порой на горизонте показываются розовые очертания гор, которые скорее похожи на сон, видение, фата-моргану. Иногда пароход приближается к ним и идет возле берега. Взору пассажиров предстает желто-красная пустыня, изредка мелькнут несколько пальм и домиков, запущенных селений, мужчины в белых бурнусах, женщины в полосатых юбках и караваны привязанных друг к другу мерно раскачивающихся верблюдов.

Клапзубовцы расположились в шезлонгах под большим тентом и, щуря глаза от ослепительно-яркого света, молча смотрят на проходящую перед ними панораму арабского берега. Когда духота и мучительная жажда становятся невыносимыми, они вспоминают лучезарную красоту Средиземного моря. Еще неделю назад жара казалась им немыслимой, а какой, в сущности, там был умеренный климат по сравнению с пеклом Красного моря! А какими красками переливалось Средиземное море! Какие облака плыли там по небу! Как бились и убегали волны, как они гнались одна за другой, разбивались и вновь вырастали… Полузакрыв глаза, клапзубовцы предаются воспоминаниям. Мысли их убегают назад, к ароматным борам и сочным дубравам, к лужайкам с желтеющими одуванчиками, к ручейку, что вьется среди ольхи, к спортплощадке на опушке леса, теперь уже перепаханной; возле нее стоит хибарка, там хозяйничает старушка и все время что-то бормочет. Они еще ни разу не оставляли мать так надолго; сейчас с ней только подлиза Орешек, да и тот уже стареет, полеживает и на чужих лает слабым голосом. Хорошо еще, что те одиннадцать девушек на вокзале клятвенно обещали по очереди ездить в Буквички, утешать и развлекать одинокую матушку. И все-таки по вечерам, когда на луга и леса опускается туман, матушка будет одиноко сидеть на ступеньках у двери, сложив руки на коленях, смотреть на мерцающие звездочки и думать о тех удивительных странах, по которым проедут ее муж и сыновья, чтобы в последний раз снискать себе славу и почет.

Вечера на палубе «Принцессы Мэри» проходили иначе. Прохладный воздух выманивает из всех укрытий пассажиров, обессилевших от жары и духоты, зажигаются лампы, гремит пароходный оркестр, и путешественники могут несколько часов развлекаться. В основном здесь собрались англичане и англичанки. Клапзубовцы встретили много почитателей. Даже у сухопарой учительницы английского языка, которая едет в среднюю школу в Бенарес, сердце учащенно забилось, когда ей сказали, что эти одиннадцать молодых людей — чемпионы футбола. Юноши все вечера были окружены новыми знакомыми и поклонниками, но наиболее крепкую дружбу завел их отец.

Это случилось вечером того дня, когда они вступили на палубу корабля в Бриндизи. Молодые люди, восторгаясь новым для них пароходным оборудованием, ходили и все осматривали, а старый Клапзуба унес свой складной стул на самый нос и уселся там. Вскоре туда явился коренастый верзила в помятом костюме и огромных башмаках, с трубкой, которая как две капли воды походила на королевскую трубку Клапзубы, и скрипучим голосом, напоминающим скрип немазаного колеса, спросил по-английски:

— Вы господин Клапзуба?

Клапзуба мгновенно собрал весь свой запас английских слов, немного подумал, выбирая самое подходящее, и наконец кивнул головой, ответил:

— Yes [43].

— Я полковник индийской армии Уорд,— сказал на это верзила,— вы мне нравитесь, я хочу посидеть здесь с вами. Что вы на это скажете, господин Клапзуба?

Это была слишком сложная фраза для Клапзубы, все слова у него перепутались, и он ответил очень просто:

— Проклятый Вавилон, Yes!

После чего они с полковником Уордом долго трясли друг другу руки. Полковник развалился в своем кресле рядом с Клапзубой. Буквичский старик вначале было испугался, как ему быть, если этот господин разговорится, но все обошлось благополучно. Полковник сидел, курил и сплевывал, Клапзуба тоже сидел, курил и сплевывал, и так они сидели, курили и сплевывали вместе. Примерно через час полковник поднял руку, показал на белую птицу, которая летала вокруг, и сказал по-английски:

— Чайка.

Клапзуба кивнул:

— Yes!

Через час Клапзуба заметил ныряющего дельфина. Понаблюдав за ним некоторое время, он поднял руку и спокойно сказал:

— The [44] рыба.

На что полковник Уорд важно кивнул головой:

— Yes.

И они продолжали сидеть, курить и поплевывать. Когда пароход впервые в Красном море приблизился к берегу, Уорд произнес:

— Аравия.

Клапзуба отозвался:

— Yes!

Позднее Клапзуба показал трубкой на берег и заметил:

— The верблюд.

Полковник кивнул:

— Yes!

Однажды утром они прошли Аденский залив и очутились в Аравийском море. Снова перед ними волновалось и ревело настоящее море, вечно мятежное, беспокойное, и, словно радуясь ему, влетела в его волны «Принцесса Мэри». Едва она вышла из Аденского залива и очутилась в бурном море, где огромные валы то и дело вздымались и снова падали, нос корабля начал раскачиваться. Старый Клапзуба с полковником Уордом не покинули своих мест. Они остались на качалке, нос которой все время был обращен на юго-запад. Собеседники уходили только поесть и поспать и обычно коротали здесь все вечера, засиживаясь далеко за полночь.

В одну из чудесных ночей впереди засверкали огоньки города, маяк приветствовал их своими белыми и зелеными лучами, и пароход отозвался на привет гудком, а полковник Уорд сказал:

— Коломбо.

Старый Клапзуба добавил:

— The конец.

Оба закивали и подтвердили:

— Yes!

Утром они распрощались долгим молчаливым рукопожатием.

Оба чувствовали, что между ними завязалась дружба на веки вечные и ни один из них до конца своей жизни не встретит человека, с которым пришлось бы так по душам поговорить, как во время этого плавания из Италии на Цейлон. А теперь друзья расставались, чтобы никогда больше не встретиться: Уорд срочно уезжал куда-то в Индо-Китай, а «Принцесса Мэри» в тот же вечер отчалила от Коломбо и направилась в Сидней.

Разносчики реклам, объявления, плакаты, анонсы на экранах кино и светящиеся ночью надписи на стенах домов, транспаранты на фонарях, миллионы фотографий, передовицы в газетах, горы листовок — все это в течение двух месяцев подготовляло Австралию к крупнейшему состязанию с клапзубовцами. По телеграфу ежедневно поступали сообщения о перипетиях плавания прославленной команды, а ставки за и против вырастали до чудовищных размеров. Они уже поднялись до пяти к одному в пользу Австралии, пока самому известному спортивному обозревателю Гринвиду не удалось пробраться на пароход «Принцесса Мэри» и там понаблюдать за клапзубовцами во время игры на палубе и процедуры под душем. Телеграмма, передававшая его впечатления, сразу понизила надежды Австралии до трех к одному. Когда же клапзубовцы сами появились на палубе перед необозримыми толпами, встречавшими их в Сиднее, ставки Австралии упали до полутора. Тогда в это дело вмешались спортсмены-патриоты и развернули такую горячую кампанию среди земляков, что ставки Австралии вновь подскочили до шести к одному.

За неделю до матча Сидней был переполнен иностранцами, ожидавшими встречи. И все еще ежедневно в порт прибывали новые и новые пароходы, битком набитые болельщиками, которые размещались на чердаках, в лодках и палатках за городом. Вечером перед состязанием они добились открытия стадиона, бурным потоком ворвались внутрь и заняли ненумерованные места, чтобы закрепить их за собой. Десятки тысяч людей, скорчившись, переночевали на каменных скамьях, и целая армия буфетчиков уже с раннего утра открыла здесь бойкую торговлю вразнос. До полудня на стадион были посланы два оркестра, чтобы бодрыми маршами и фокстротами поддержать у взволнованных зрителей хорошее настроение. Несмотря на это, дело не обошлось без ссор и драк, и немало кулаков было покалечено в борьбе за лучшие места.

К двенадцати часам зрители трибун натренировались на бодрых выкриках. Были придуманы превосходные фразы, как например: «Хотим видеть разгром Клапзубов!» или «Выпустим на старую Европу кенгуру», и все трибуны задорно скандировали их. Северная и южная трибуны вступили в соревнование, стараясь перекричать друг друга. Они так вопили, что оркестру пришлось замолчать и удовольствоваться исполнением туша после особенно удачного рева. Во втором часу трибуны только хрипели, и состязание в крике между Севером и Югом окончилось вничью.

В это время стадион был уже настолько переполнен публикой, что казалось, вот-вот рухнет. В половине третьего начальник полиции приказал закрыть все ворота. Тысячи опоздавших, оставшихся за стадионом, орали и ругались. Но запоры не дрогнули, беднягам пришлось ходить вокруг запретного рая, и лишь по случайным выкрикам, аплодисментам, свисту и реву догадываться о том, что происходит внутри.

Через высокие стены стадиона долетали сумбурные крики и шум — беспрерывный взволнованный гул. До начала игры оставался еще час с четвертью, и поэтому болельщики, не попавшие на стадион, после нескольких тщетных попыток пробиться разлеглись на траве возле стен. В начале пятого их разговор был прерван мощными овациями, напоминавшими шум ливня. По-видимому, стадион приветствовал появившихся клапзубовцев. Через три минуты новые овации, топот и многократные громкие выкрики — на поле выбежали австралийские игроки. Затем сразу воцарилась гробовая тишина, казавшаяся бесконечной. За стеной, побледнев от возбуждения, отверженные вытянули головы, стараясь уловить малейший звук со стадиона. Но было так тихо, словно кто-то невидимый накрыл весь стадион со ста шестьюдесятью тысячами зрителей огромным стеклянным колпаком.

Стрелки часов ползли томительно медленно.

Вдруг все вздрогнули. Резкий звук свистка прорезал воздух. «Бах-бам-бам»,— гулко звучали удары по мячу. Болельщики, выпучив глаза, переводили взгляд, как бы следя за мячом, направление которого угадывали по доносившимся ударам.

Был миг, когда желто-зеленый мяч взлетел над оградой, подобно ракете, блеснул на солнце и вновь бесшумно опустился. Затем раздались два удара.

В эту минуту из-за угла главной улицы предместья вынырнули трое мальчишек. Они бежали друг за другом длинным атлетическим шагом, высоко поднимая ноги и плавно опускаясь на носки. Растрепанный мальчишка с черными кудрями под красной кепочкой бежал впереди, за ним по пятам — двое других. На полпути от стадиона последний прибавил ходу, средний поднажал, и оставшиеся метры они пробежали рядом. Поравнявшись с первой группой отверженных болельщиков, ребята остановились. У каждого из них под мышкой торчал сверток газет.

— Специальный выпуск «Геральда»!

— Команды вышли на поле!

— Первые минуты состязания! Покупайте «Геральд»! Покупайте «Геральд»!

Пронзительные крики трех мальчишек взволновали слушателей. Как, возможно ли?.. Все бросились за газетами.

В самом деле! Черным по белому! Рекорд газетной оперативности! Абзац за абзацем, масса заголовков, крупным жирным шрифтом!

«Феноменальная команда Клапзубы в белых костюмах с чешским национальным значком на левой стороне груди растянутой цепочкой выбегает на зеленое поле. Классические фигуры одиннадцати атлетов…»

«Стадион вновь разражается восторженными овациями. Это старый Шорт, наш несравненный Хирам Гирфорд Шорт, начинает божественное наступление одиннадцати красных австралийцев…»

«Джон Герберт Ниринг надвигает кепку и поднимает свисток. Еще раз окинем быстрым взглядом сверкающее поле, на котором, словно статуи, выстроились двадцать два соперника. Резкий свист проникает в наши сердца. Ряды дрогнули…»

«Первые минуты принадлежат нам!»

Люди дрались из-за «Геральд» и налетали на каждый экземпляр, словно осы на перезрелый абрикос. А три оборвыша, шныряя среди толпы, едва успевали совать деньги в карманы. За десять минут они все распродали. Перед ними — огромные закрытые ворота. Они переглянулись, лица у них вытянулись.

— Вот тебе и на, Сэм! — обращаясь к черноволосому, выпалил парнишка, бежавший третьим.— А ты уверял, что с газетами мы туда проберемся!

Сэм мрачно подошел к воротам. Напрасно, они были крепко заперты. Сэм сплюнул и растерянно посмотрел на своих товарищей, которые ждали его решающего слова.

Из-за стены, словно издалека, донесся свист. Наверное, аут, а может, угловой, а то и штрафной. Ужасно! Чтобы Сэм Спарго не увидел матча!

— Бегите вокруг стадиона налево, а я — направо. Может, где-нибудь найдем дыру! Встретимся на противоположной стороне.

Мальчишки послушно пустились бегом. Сэм бежал по правой стороне, и его острые глаза мальчишки-газетчика зорко осматривали стену в поисках дырки, через которую можно было бы пробраться на стадион. Но ничего, ровно ничего, кроме гладкого серого бетона — и в нем накрепко запертые ворота. А мяч там, внутри, гудел и гудел!

Сэм уже пробежал больше половины, когда столкнулся с чумазым Дженингсоном и длинным Батхерстом.

— Нашли что-нибудь?

— Ничего! А ты?

— Тоже ничего!

Все это ребята выкрикнули одним духом. Маленький Дженингсон чуть не плакал. Сэм Спарго ожесточенно рыл ногой землю. Они стояли с той стороны стадиона, где не было никаких ворот. Здесь уже начиналось поле, к стадиону нет дорог, нет и людей. А от выкопанной канавы к полю тянулись межи. Сэм Спарго беспомощно устремил на них взгляд, и вдруг его глаза засияли.

— А здесь тоже нет ничего?

Оба его друга посмотрели туда, куда он показывал. В самом деле, как они не заметили? В каких-нибудь пятидесяти метрах возвышался небольшой холм. Не такой уж высокий, чтобы оттуда можно было смотреть через стену, но на самой его вершине стояло одинокое дерево!

С ликующим возгласом ребята перескочили канаву и помчались вверх по меже. Через несколько минут они были у дерева. Новая беда! Это был могучий эвкалипт с толстенным стволом и ветвями на такой высоте, что мальчишки не могли на него вскарабкаться. А первый тайм, видимо, уже заканчивается! Медлить больше нельзя.

— Скорее, Батхерст! Встань к дереву и обопрись о ствол. Дженингсон, лезь к нему на спину, а потом на плечи. Тоже обопрись о ствол. Теперь я влезу на вас обоих и наверняка дотянусь до веток. Нечего трястись, Батхерст, это не тяжесть для такого парня, как ты. Внимание, Дженингсон, когда я буду наверху, хватайся за мои ноги, а Батхерст полезет вслед за тобой. Ребята, держитесь! Ну! Внимание! Начали!

Сэм Спарго зацепился левой рукой за небольшую ветку и быстрым движением подтянулся к толстой ветке, а Дженингсон ухватился за его свесившиеся ноги. Но Сэм Спарго ничего не чувствовал. Вытаращив глаза, он смотрел вниз; через головы сидевших в верхних рядах ему видно было три четверти футбольного поля. Наконец Дженингсону удалось схватиться за Сэма, а Батхерст, плюнув на ладони, уцепился за раскачивающегося Дженингсона.

В эту минуту раздался дикий шум.

Сэм Спарго испугался, руки у него ослабли и соскользнули по коре ствола.

Батхерст с Дженингсоном свалились в траву, на них плюхнулся Сэм.

Дикий шум внизу сменился отчаянным ревом.

Трое лежавших друг на друге ребят встали. Младшие набросились на Сэма:

— Что там? Что случилось? Что ты видел?

Сэм Спарго стоял перед ними бледный и возбужденный, не отводя изумленных глаз от стадиона.

— Сэм, ради бога, скажи, что случилось?

Наконец Сэм повернулся к ним и, заикаясь, проговорил:

— Только что клапзубовцам забили гол!

За три секунды до того, как сто шестьдесят тысяч австралийцев издали свой исступленный победный клич, в председательской ложе раздался тихий треск: старый Клапзуба перекусил королевскую трубку. В эти доли секунды отец футболистов уже почувствовал, что дело плохо. Скорее инстинктом, чем разумом, он понял, что гол неминуем. Причиной был слабый удар левого полузащитника Тоника, а левого защитника Иржи угораздило в этот момент поскользнуться. Правый защитник слишком выдвинулся вперед — в первые минуты казалось, что нападение пойдет через центр,— и вернулся, когда австралийские нападающие уже завладели мячом. Потом низкий мяч полетел к воротам, старый Шорт вырвался из линии нападающих, и гол был неотвратим. На какой-то миг еще оставалась надежда, что Шорт ударит мимо ворот или попадет во вратаря. Гонза прыгнул вперед, чтобы сократить пространство для удара. Но в это время Шорт, словно одержимый, налетел на мяч. А мяч, собака, удачно попал ему под ногу, так и вскочил на подъем правой ноги, когда катился вперед. И вот он уже затрепетал в сетке. Мяч пролетел мимо правого колена Гонзы — от самого сокрушительного удара, какой когда-либо видел старый Клапзуба. Старик часто заморгал, ноги у него задрожали, сердце сжалось. Он даже не выругался. Лишь машинально сильнее затянулся, но королевская трубка не тянула: он прокусил ее насквозь. Публика орала целых двенадцать минут. Игра уже давно продолжалась, но зрители на трибунах все еще прыгали, топали, обнимались и дубасили друг друга. Слегка побледневший Клапзуба неподвижно уставился вниз. Нет, он не ошибается. Ребята играли не в свойственной им манере. То ли они устали с дороги, то ли были не в настроении, но игра у команды не ладилась. Это по-прежнему была прекрасная игра, которая приводила зрителей в восторг, но не хватало воодушевления и задора, необходимых для победы. Между тем красные играли, как одиннадцать дьяволов, а клапзубовцы весь первый тайм стояли в обороне. Когда свисток судьи возвестил окончание первого тайма со счетом 1:0 в пользу Австралии, клапзубовцы вернулись в раздевалку подавленные. Никто из них не произнес ни слова, они опустились на стулья и скамейки, и только Гонза без конца сморкался, пытаясь сдержать слезы, навертывающиеся на глаза.

В соседней комнате целая армия массажистов и тренеров набросилась на австралийских игроков, чтобы растиранием и хлопками освежить их усталые мышцы. В раздевалке Клапзубов было тихо, и тень неотвратимого поражения нависла над буквичской командой. Хоть бы пришел отец! Но именно сегодня, словно нарочно, он, всегда ожидавший их в раздевалке, замешкался. Минуты шли, а отец все не показывался!

— Господи, не случилось ли с ним чего? — сказал Франтик с расширенными от страха глазами.

Все вздрогнули. В самом деле, иначе никак нельзя объяснить его отсутствие. Ребят охватило отчаяние. Они вскочили с мест и бросились к дверям. Снаружи послышался продолжительный свист — судья извещал о начале второго тайма. Но клапзубовцы и бровью не повели. Их интересовало одно: что с отцом?

В этот момент старый Клапзуба появился в дверях.

— Отец! Отец!

Все радостно бросились к нему. Он стоял перед сыновьями слегка раскрасневшийся и с трудом отбивался от них.

— Ну-ну, черти сумасшедшие, погодите!

Они отступили, понимая, что он собирается им что-то сказать. И невольно опустили глаза. Но отец не сердился. Наоборот, его голос звучал мягко, даже слишком мягко.

— Погодите, ребятки, не задушите меня! Всему есть мера! Смотрел я, как вы играли. Очень хорошо, правда, очень хорошо. Такой чистой работы я у вас еще не видел…

Тоник подозрительно поднял глаза — этот сладенький тон ему совсем не нравился. А отец продолжал:

— В самом деле, игра на диво! Бег, сыгранность, а какие удары! Очень вы меня порадовали! Пришел ко мне один толстый джентльмен и сказал, что, мол, в Сиднее имеется клуб тяжеловесов от ста килограммов и выше. Они, мол, иногда тоже играют в футбол, так не согласитесь ли вы сыграть с ними в следующее воскресенье! Но раньше пусть, мол, немного отдохнут, чтобы быть достойными противниками. А затем явилась ко мне одна барышня и заявила, что здесь вводят игру в гандбол. И, дескать, может, вам это было бы приятнее и сподручнее, чем путаться с футболом. А кроме того, я слышал, как две старенькие бабушки спорили, так ли часто во времена их молодости теряли мяч, как нынешние европейцы…

— Отец!..

Это был скорее вопль, чем возглас. Все всхлипнули от ярости. Старый Клапзуба не выдержал язвительного тона. Он растаял и размяк.

— Трубку Его английского Величества я перекусил из-за вас. Черт побери, команда, что я скажу матери?..

Ребята не могли больше выдержать и выскочили наружу, где судья свистел уже сердито, а трибуны орали, требуя разгрома чехов. Прежде чем выйти из коридора, Тоник остановился:

— Ребята… Боже мой!..

Наступило последнее «быть или не быть!» Все чувствовали значительность его слов. Вытерли рукавом глаза и молча пожали друг другу руки. Это было больше, чем присяга.

И пошли, и стали играть.

Их игра была потрясающа и сокрушительна, как ураган. Были моменты, когда австралийцы останавливались на бегу, чтобы посмотреть, что же, собственно, происходит вокруг. Атака белых? Восемь человек вихрем носились по полю, и где-то между ними летал мяч, не видимый до тех пор, пока не попадал в сетку ворот. Защита? Одиннадцать человек, как белая стена. Комбинации? Они были просто непостижимы. Их даже невозможно было разглядеть среди этой бешеной гонки от ворот к воротам. На трибунах и в ложах народ почти не дышал. Это уже не одиннадцать игроков играли мячом, это сам мяч ожил, заколдованный, наделенный дьявольской волей победить во что бы то ни стало молодой континент. Мяч без конца метался, прыгал взад и вперед, вправо и влево, вверх и вниз, ускользал от австралийцев, льнул к белым, прыгал туда, где красных было меньше всего, лез вперед, то просто катился, то летел со свистом, этот маленький круглый дьяволенок, состоявший на службе у белой команды.

Первый гол был забит на третьей минуте. Он даже не был забит — просто Карлик, опередив мяч, внес его в ворота на груди. Второй гол забил Пепик после комбинации с крайними нападающими: поданный с края мяч, попрыгав на верхней планке, изменил направление и опустился в сетку. Третий гол забил Тоник с тридцати метров, когда никто этого не ожидал. Четвертый с угловой подачи забил головой Франтик. Самый красивый и удивительный — пятый — гол можно и сейчас увидеть в кинематографическом архиве Федерации. Это был пушечный удар Иржи, и вратарь, выскочив из ворот, упал прямо на мяч. Вытянувшись в струнку, он закрыл его собою, но удар был настолько силен, что мяч, преодолев вес тела вратаря и инерцию его падения, повернул великана в воздухе на девяносто градусов. Когда несчастный упал на землю, он оказался уже не возле ворот, а перпендикулярно к ним; ноги — снаружи, туловище — в воротах, и мяч в его руках тоже находился там. Шестой гол обалдевшие австралийцы забили себе сами. Следующие четыре судья не засчитал якобы из-за положения вне игры. Оставшихся восьми минут хватило на то, чтобы Пепик и Славик забили седьмой, восьмой и девятый голы.

— Отец, где ваш клуб тяжеловесов? — кричали сияющие клапзубовцы, проходя в раздевалку мимо председательской ложи.

— Они лопнули, мальчики, лопнули все до единого, окаянные чемпионы мира!

Так славно закончился матч на первенство мира, который клапзубовцы считали для себя последним.

Но они ошиблись.

У «Арго» — обыкновенного почтового парохода тихоокеанской компании, который регулярно обслуживал линию Сан-Франциско — Окленд — юго-восточная Австралия, рейс был весьма беспокойный. Пароход отплыл из Гонолулу на Сандвичевых островах при хорошей погоде и по расписанию должен был через семь дней прибыть в Паго-Паго на острове Тутуила архипелага Самоа. На четвертый день «Арго» пересек экватор, но отметить это событие, как положено, морякам и пассажирам не удалось, потому что утром начался шторм, который загнал почти всех пассажиров в каюты. Только самые выносливые, привязав себя кто к чему, остались на палубе и, сопротивляясь бешеным ударам ветра, наблюдали ярость страшных волн, которые налетали друг на друга и все вместе обрушивались на качающееся, дрожащее судно. Говорили, что никогда не бывало такой бури в этих широтах, куда муссоны,— граница их проходила на параллели острова Фиджи,— не достигают. «Арго» с трудом пробивался сквозь взлетающие и падающие водные громады и под страшным натиском западного вихря не мог удерживать свой курс на юго-запад.

— Нас отнесло далеко на восток,— сообщил в полдень капитан В. Н. Гриндстон группе промокших и истерзанных ветром, но еще упорствующих пассажиров.— «Арго» — надежный пароход, но в такую бурю лучше идти по ветру.

— Здесь, по крайней мере, есть куда идти,— крикнул в ответ некий господин Скрудж, плывший по этому маршруту уже двадцать второй раз.— Не хотел бы я оказаться сейчас между Новой Каледонией и Соломоновыми островами. Там нас давно разбило бы вдребезги.

Капитан Гриндстон только кивнул в ответ, приложил пальцы к фуражке и, воспользовавшись паузой между порывами вихря, направился к трюму. Но ушел он недалеко. Когда капитан проходил мимо каюты телеграфиста, дверь ее распахнулась, и телеграфист позвал его к себе. Капитан пробыл там минут восемь и, выйдя, пошел уже не в трюм, а быстрым шагом направился к капитанскому мостику.

— Что-нибудь случилось, капитан? — окликнул его господин Скрудж, когда капитан шел мимо пассажиров.

— Получил кое-какие известия,— крикнул капитан.— Спуститесь в салон, я приду туда и расскажу.

Все спустились вниз, где было душно, но можно было разговаривать, и стали ждать. Гриндстон пришел сравнительно скоро. Все налетели на него с расспросами. Он сначала вынул из кармана бумагу и только потом ответил:

— Очень сожалею, господа, но нам придется еще задержаться. Я только что получил телеграмму: пароход «Тимор» просит помощи. Он налетел на рифы где-то вблизи острова Манихики.

— Вы, конечно, откликнетесь на их призыв, капитан? — спросил достопочтенный Г. Л. Фишер, который возвращался с канадского съезда друзей Всемирной благотворительности.

— Я уже отдал команду. Думаю, что никакой другой пароход не сможет помочь «Тимору».

— Когда вы рассчитываете подойти к нему? — спросил господин Скрудж.

— В лучшем случае завтра в полдень!

— Господи! А выдержит ли «Тимор» так долго? — не отставал Фишер.

— Трудно сказать, но я телеграфировал им, что идем на помощь.

— Вы знаете этот пароход, капитан?

— Ну, какого он водоизмещения, я не помню, но не раз встречался с ним в Брисбене. Построили его двадцать пять лет назад «Скотт и Стурди» в Ливерпуле. Он честно идет свои девять миль в час, но главную магистраль уже не обслуживает. Его курс западнее нашего: Брисбен — Новая Каледония — Фиджи — Гонолулу — Ванкувер. Он там исправно служит, и старик Елиас Свэтт всегда справлялся с муссонами.

— Вы говорите, что его курс западнее нашего, но ведь Манихики на востоке от нас?

— По этому вы можете судить, что делалось вчера по ту сторону экватора. Свэтт телеграфирует, что буря настигла их у островов Токелау и понесла на восток. Острова Опасности они миновали благополучно, но севернее Ракаханга «Тимор» налетел на скалу.

— Гм… «Тимор», «Тимор»,— бурчал господин Скрудж,— это имя я недавно где-то встречал в печати. «Тимор»… Это не тот ли пароход, на котором плывут из Австралии клапзубовцы?

— Совершенно верно,— подтвердил капитан.— Согласно телеграмме Свэтта, они единственные пассажиры на «Тиморе».

Все присутствующие мгновенно вскочили со своих мест.

— Капитан, нельзя же дать клапзубовцам утонуть! Как вы сказали? В полдень? Нет, нужно быть там раньше! Утром! Рано! На рассвете! Боже мой, выиграть 9:1 — и утонуть? «Арго» покажет себя. Мало угля? Мы заплатим!

Капитан Гриндстон с трудом успокоил разволновавшихся пассажиров. Однако новые вопросы застряли у них в горле, ибо дверь распахнулась, и телеграфист, отдав честь, подал Гриндстону телеграмму. Капитан пробежал ее глазами, потом прочел вслух:

«Благослови вас бог за ваше решение! Вы единственная наша надежда, но поспешите. „Тимор“ застрял на гребне скалы и не может сопротивляться яростному прибою. Мы закрыли нижние трюмы, однако напор настолько велик, что пароход ночью будет разбит. Мужественные клапзубовцы работают вместе с экипажем, но мы погибнем, если помощь не придет вовремя. Все наши сигналы остаются без ответа. Откликнулся только „Арго“. Пусть провидение придаст ему крылья».

Воцарилась тишина. Ее прервал господин Скрудж.

— На какой скорости мы идем, капитан?

— При таких волнах — едва восемь миль.

— Пятьсот долларов для вдов моряков, если вы повысите скорость до десяти миль.

— Остановите бурю, господин Скрудж, и «Арго» сделает двенадцать!

— Буря бурей, а к вечеру надо быть у Ракаханга!

— Я сделаю все, что в моих силах, но раньше одиннадцати утра мы вряд ли успеем.

Капитан ушел, а пассажиры взволнованно ходили по салону.

Новость уже облетела все каюты, и большинство пассажиров, бледные как полотно, притащились в салон, чтобы принять участие в разговоре.

В четыре часа капитан попросил у господина Скруджа чек на пятьсот долларов. «Арго» шел со скоростью десять миль. В пять часов пришла новая телеграмма:

«Буря не утихает, пробоина все расширяется. Не можем спустить шлюпки. Палуба разбита, все смыло. Торопитесь».

В двенадцать часов буря немного утихла. «Арго» повысил скорость до одиннадцати с половиной миль. Вскоре была получена еще одна телеграмма:

«Сделали попытку спустить шлюпки. Все разбились о борт „Тимора“ и скалы. Погибло четырнадцать членов экипажа. Волна за волной перекатывается через палубу, судно раскололось на одну треть и медленно, но заметно погружается».

«Арго» телеграфировал:

«Держитесь во что бы то ни стало! Спешим к вам, утром прибудем!»

«Тимор» ответил:

«Утром будет поздно. Да спасет нас бог!»

После этого наступило зловещее молчание.

Трубы «Арго» выбрасывали миллионы искр в темную ночь. Пассажиры группами стояли на палубе. Время от времени кто-нибудь из них подходил к капитанскому мостику.

— Какая скорость, капитан?

— Двенадцать с половиной,— слышалось сверху.

— Нельзя ли увеличить?

— Боюсь, как бы не взорвались котлы.

И опять воцарялась тишина, и все с тревогой молча всматривались в темноту, не сулившую никаких надежд.

В одиннадцать часов ночи антенны опять заработали.

«„Тимор“ раскололся почти пополам. Сбиваем плоты, но вряд ли они нас спасут. И все же мы работаем. Экипаж настроен бодро, ибо пассажиры служат нам примером. Братство до гроба объединило экипаж и двенадцать клапзубовцев. Да вознаградит их бог за все, что они сделали для нас в последний час».

«Арго» ответил:

«Герои тиморовцы, держитесь! Здесь буря уже прекратилась, скоро прекратится и у вас! Передайте чемпионам мира, что пассажиры и экипаж „Арго“ восхищаются ими. Делаем все, чтобы прийти вовремя. Идем со скоростью тринадцать с половиной миль в час. Держитесь до рассвета! Сохраняйте мужество, бодрость и отвагу!»

Без пяти двенадцать новая телеграмма:

«„Тимор“ окончательно раскололся. Я, Самуэль Эллис, телеграфист Австрало-канадской компании, нахожусь в носовой части парохода, который уже погружается в воду. Я видел, как волна смыла плот с последней группой экипажа „Тимора“. Клапзубовцы были на корме, куда отец велел снести их багаж. Мне кажется, что эти герои рехнулись. При свете молнии я видел, как они вынимали из чемоданов разные вещи. Затем пришел конец. Все исчезло. Я один. Вода уже проникает под дверь каюты. Но разве я могу оставить тебя, мой аппарат! Ты слышишь гром, чувствуешь удары? Вода уже плещется рядом, но в тебе, аппаратик, заключены свет и жизнь. Ты меня связываешь с людьми, которым не грозит смерть. Сме…»

Телеграфист «Арго» вскочил и широко раскрытыми глазами впился в бумажную ленту, на которой аппарат выстукивал знаки. Но он напрасно ждал конца слова «смерть».

В пятом часу утра «Арго» прибыл на десятую параллель к острову Манихики. Море было спокойное, как небосвод над ним. Люди на спущенных шлюпках выловили несколько человек из экипажа «Тимора», уцепившихся за обломки плота. Они обессилели, закоченели, находились в полубессознательном состоянии, но были спасены. В шесть часов за скалой Манихики обнаружили несколько досок, остатки какой-то двери, за которую судорожно цеплялся телеграфист Эллис. «Арго» снялся с якоря и начал кружить вокруг места катастрофы. Все пристально рассматривали в бинокли зеленые волны, и каждый обломок балки, каждый лоскут брезента привлекал внимание. К десяти часам был спасен весь экипаж «Тимора», начиная с капитана Свэтта и кончая младшим юнгой.

Последняя находка была сделана в половине одиннадцатого. Шлюпка, которая в это время была еще на воде, при возвращении наткнулась на небольшой предмет. Господин Скрудж, принимавший участие в розысках, нагнулся и выловил его из воды. Это был старый футбольный мяч.

Клапзубовцы исчезли бесследно, и «Арго» отплыл, увозя пассажиров и оба экипажа, повергнутых в глубокую скорбь…

— Черт бы побрал этот океан! Мне сдается, что свистопляске настал конец.

— Папаша! Вчера вечером вы поклялись больше не чертыхаться!

— Черт возьми, привычка… Честное слово, больше никакого черта от меня не услышите!

Этот разговор происходил в пятом часу утра на глади Тихого океана. Где точно — никто из собеседников не знал, ибо страшный вихрь целых пять часов гнал их куда-то в кромешной тьме. Теперь вихрь внезапно прекратился, и, когда солнце во всей своей красе показалось на горизонте, оно увидело спокойное море, безмятежно колыхающееся под утренним ветерком, и чистый небосвод, переливающийся голубыми, зелеными, розовыми и оранжевыми тонами. Посреди всего этого сказочного великолепия, отражавшегося и преломлявшегося в синих и зеленых водах с белыми гребешками пены, виднелось только двенадцать темных точек.

Это была команда Клапзубы во главе с отцом. Никто из них не пострадал, все были живы и здоровы, чудом уцелевшие в яростно разыгравшейся стихии. Чудом? Да, то было чудо, но, однако, его скромным и умелым режиссером явился старый Клапзуба. Видя, что «Тимору» приходит конец и что нельзя возлагать надежды на кое-как сколоченный плот, он спустился в каюту и с помощью Гонзы вытащил свой знаменитый огромный чемодан, который возил с собой на все состязания. Его содержимым клапзубовцы воспользовались только во время памятной встречи с барселонскими грубиянами. Старик вытащил из него двенадцать резиновых костюмов, герметически закупоривающих тело,— одиннадцать для сыновей и двенадцатый для запасного, которым явился теперь он сам. При свете молнии все надели их, заработали двенадцать насосов, и никто не успел опомниться, как статные фигуры клапзубовцев превратились в двенадцать шаров, из которых торчали только головы, руки и ноги. Конечности тоже были защищены резиной, и только головы предоставлены на волю ветра и волн.

В непромокаемые сумки быстро сунули продовольствие, и в тот миг, когда волны отступили, готовясь к новому удару, плот был спущен на воду. Едва клапзубовцы успели несколько раз взмахнуть веслами, как с парохода донесся страшный треск. Последние балки верхней палубы рухнули, и расколовшийся пополам «Тимор» начал погружаться. Волны с бешеным ревом устремились на разбитый остов корабля, но в эту минуту плот с Клапзубами был уже далеко и не попал в образовавшийся водоворот. Но зато он стал игрушкой бешеного вихря, который то поднимал его на гребень волн, то мчал сквозь волны с немыслимой скоростью. Клапзубовцы, свернувшись в один клубок и крепко обняв друг друга, с превеликим трудом удерживались на плоту. После двухчасовой бешеной гонки в темноте плот развалился, и они очутились в воде. Но резина на костюмах оказалась крепкой, и герои, качаясь на волнах, как двенадцать причудливых буев, мчались вдаль под порывами ветра. Среди раскатов грома и бурлящей воды они не могли разговаривать, да этого и не требовалось; крепко держа друг друга под руки, мобилизовав все свои силы и волю на борьбу, они представляли собой единое целое, не погружающееся в воду тело. Только когда перед восходом солнца буря внезапно стихла, пловцы смогли отпустить друг друга и немного отдохнуть. Они озирались вокруг, охваченные чувством благодарности за свое спасение. В беспредельном величавом просторе, среди великолепия переливающихся красок утренней зари клапзубовцы почувствовали себя бесконечно одинокими. На горизонте — никаких признаков корабля или земли. Это их несколько смутило, но, при своей непоколебимой уверенности, они не пали духом; самые младшие тут же предложили подкрепиться. Старый Клапзуба не возражал открыть сумку с сухарями и копченым мясом, и путешественники, как ни в чем не бывало, принялись за еду, словно лежали на одной из нижнебуквичских полянок.

Один Гонза ел неспокойно, беспрестанно оглядываясь на юго-запад. В конце концов отец обратил на это внимание.

— Черт возь…— хотел он начать своим любимым изречением, но, вспомнив о ночной клятве, проглотил конец слова и продолжал: — Что это ты, Гонза, все высматриваешь?

— Понимаете, отец, не хочу вас зря тревожить, ветер и так несет нас туда, но готов биться о заклад, что там остров!

— Где? Где? — закричали остальные, устремив взгляды, куда показывал Гонза.

Весь запад еще горел фиолетовыми, красными и оранжевыми красками восхода. А на горизонте, среди шелка облаков, мглы и пара, в одном месте виднелось темное пятно, которое при пристальном рассмотрении приняло более резкие и отчетливые очертания.

— Чтоб мне провалиться, Гонза, это остров!

Все восторженно смотрели в бесконечную даль, где чем дальше, тем отчетливее выступали две острые вершины и длинный горный хребет.

— Остров! И ветер несет нас к нему.

Клапзубовцы от радости начали резвиться в воде, как тюлени. Они с удовольствием бы устроили потасовку, если бы не были заключены в свои пузатые шары. Пришлось ограничиться криком и брызгами в лицо друг другу, после чего все принялись гадать, сколько им еще осталось плыть.

— Погодите, ребятки! — перебил их старый Клапзуба.— У меня тут имеется одно приспособление. Франтик, дай-ка мне свою сумку!

Франтик подал ему сумку, и отец вытащил из нее несколько палок и кусок парусного полотна. Не успели удивленные ребята опомниться, как старик вставил одну палку в другую, и из них получились два довольно длинных древка. Затем он развернул полотно и прикрепил его узкие концы к древкам. Это был транспарант с надписью:

Старый Клапзуба возил его с собой, чтобы нести во главе ликующей толпы, которая встречала победоносную команду на вокзалах и провожала до гостиницы. Это было собственное изобретение старого Клапзубы, и он, как ребенок, гордился им. А теперь транспаранту надлежало играть важную роль в их спасении.

Ребята уже всё поняли и вновь возликовали. У них появилось нечто вроде паруса: если транспарант держать развернутым, то ветер быстро погонит тех, кто держит его, а они потянут за собой остальных. Правда, при первой попытке это оказалось делом не легким, но клапзубовцы сразу нашлись: шесть человек втиснулись в один ряд с ними, чтобы ветер не сгонял их в одну кучу,— и дело пошло на лад. Древки держали по очереди, так как руки очень быстро уставали.

Не успели они построиться, как ветер подхватил их, и свободная четверка едва успела ухватиться за передних, составляющих одно целое с транспарантом. Клапзубовцы, при помощи транспаранта с названием их клуба, быстро неслись через пенистые гребни в юго-западном направлении. Однако остров оказался дальше, чем они предполагали. Час проходил за часом, а остров все еще маячил, как серый призрак, на далеком горизонте. Он лишь немного увеличился и выступал более отчетливо. В одиннадцать часов ветер прекратился, и импровизированный парус замер на месте. Пришлось плыть, а в палящем зное, обжигавшем их с девяти часов утра, плавание особого удовольствия не доставляло, но другого пути к спасению не было, и ребята поплыли.

В четыре часа опять подул ветер. Тут же поставили парус и понеслись по волнам. В шесть часов они уже ясно различали веерообразные кроны пальмовых рощ на зеленых склонах и белую линию прибоя, лизавшего подножия гор. Когда солнце зашло, парус пришлось свернуть, так как ветер переменил направление и их пронесло бы мимо острова. Надпись «Спортивный клуб. Команда Клапзубы» исчезла с поверхности океана, и, когда на потемневшем небе появился Южный Крест, команда Клапзубы во главе с отцом после двадцатичасового пребывания в воде вылезла на берег.

Только теперь они поняли, какой опасности избежали. Таков уж был их нрав. Пока над ними висела угроза, они не знали страха и сомнений. Коли есть препятствия, их надо преодолеть. Братья никогда не теряли веры и надежды, но и не сидели сложа руки. Они были приучены бороться с трудностями, сохраняя при этом ясную голову; ребята хорошо знали, что веселый и деятельный нрав — половина победы, и в самые ужасные минуты кораблекрушения даже мысли не допускали, что для них оно может оказаться роковым. Но теперь, когда все было позади, клапзубовцы поняли, что им угрожало. Они преисполнились чувством бесконечной благодарности: несмотря ни на что, они снова увидят Нижние Буквички, матушку, хибарку у леса, одиннадцать белых домиков вокруг хлебов, которые уже, наверное, колосятся, старого Орешка и тех одиннадцать веселых девушек, которые с нетерпением ждут их возвращения. Но одновременно клапзубовцы почувствовали страшную усталость, их так сморило, что не хотелось даже есть. Все сбросили с себя резиновые костюмы, растянулись на опушке пальмового леса и через минуту спали как убитые. Никому из них не пришло в голову оставить кого-нибудь на страже.

Их крепкий сон был нарушен страшным ревом и криком. Они хотели вскочить, но не могли. На каждого из них навалилось по пятеро, по шестеро татуированных чернокожих, которые с жутким воем связывали их.

Клапзубовцы сразу поняли, что случилось. Они нашли спасение на острове людоедов и, избежав смертельной опасности, очутились теперь перед лицом другой, еще более страшной…

У главного вождя Биримаратаоа по всему лицу были вытатуированы спиральные линии. Ушные мочки сильно оттянуты, так что когда он поднимал нижний конец к верхнему и скалывал их иглой, получался удобный карман. В правом ухе он носил серебряную табакерку с нюхательным табаком, в левом — связку ключей от сейфа, драгоценный подарок одного американского купца. Самое роскошное украшение — желтый карандаш «Кохинор» твердости HBB — он носил в носу.

Биримаратаоа, главный вождь, сидел на своем троне между ухмыляющимися кривоногими божками. Клапзубовцы стояли перед ним, окруженные тремя рядами диких воинов, зорко следивших, чтобы пленники не вздумали убежать.

Биримаратаоа, главный вождь, со сморщенной кожей, но горящим взглядом, заканчивал допрос пленных. Отвратительный старик, обвешанный зубами и когтями диких зверей, служил переводчиком.

— Великий Биримаратаоа,— сказал он с почтительным поклоном,— хорошо знать белые люди. По островам идет слава о братьях, которые делать футбол. Великий Биримаратаоа любит футбол. Делать хорошо футбол — делать хорошо воевать. Великий Биримаратаоа есть площадка, великий Биримаратаоа есть команда. Команда Биримаратаоа делать футбол, белы братья делать футбол. Когда белы братья делать проиграть — команда Биримаратаоа делать их сожрать. Когда белы братья делать выиграть — великий Биримаратаоа делать их жить. Биримаратаоа есть великий.

— Ваше людоедское величество, пан король,— ответил учтиво старый Клапзуба, Гонза переводил его слова на английский, а маленький старичок на папуасский,— если я не ошибаюсь, речь идет о матче?

— Да, белы братья делать футбол, и команда Биримаратаоа делать футбол. Биримаратаоа есть великий.

— А когда должен состояться матч?

— Биримаратаоа делать созвать народ завтра днем. Весь народ рад смотреть, как делать футбол. После делать футбол весь народ делать пировать. Биримаратаоа есть великий.

— Нам возвратят наши вещи для матча? Мы привыкли играть только в костюмах.

— Белые братья делать получить все, что надо. Биримаратаоа есть великий.

— Какой будет мяч?

Старик, не понимая, растерялся.

— Мяч? Что быть мяч?

— Ну мяч, такой шар, по которому бьют!

— Шар? Делать бить в шар? Команда Биримаратаоа не знать делать бить в шар. Команда Биримаратаоа делать бить только так. Биримаратаоа есть великий!

Теперь, в свою очередь, растерялся старый Клапзуба.

— Что значит — бить только так?

— Да, так! Делать бить ноги, руки, делать бить брюхо, нос, делать бить все. Но не делать хватать, держать, душить, не делать руками. То быть грубость. А кто делать убегать, тот делать проиграть. Биримаратаоа есть великий!

У папаши Клапзубы вытянулось лицо, глаза полезли на лоб, и он только почесывал затылок. Но Биримаратаоа, великий вождь, вынул из правого уха табакерку, понюхал табачок и чихнул, вытащил из левого уха связку ключей и звякнул ими. Это означало, что аудиенция окончена, и воины отвели клапзубовцев в их хижину.

Когда пленники остались одни, папаша Клапзуба принялся бить себя по голове и ругаться на чем свет стоит.

— Ах ты, голова садовая, вытопленные мозги, это ты учинил, это ты наделал! Глупец я, балбес, осел, болван! Куда девалась моя смекалка, как мне в голову не пришло! Матушка моя, родненькая, тут хоть бей, хоть обводи! Ну и заварил я кашу. Вот и применяй свой любимый удар! Это я все натворил! Вот тупица, вот болван, вот дурак, вот осел!

Одиннадцать сыновей с ужасом смотрели на отца. Наконец Гонза пришел в себя.

— Отец, что с вами? Что вас так пугает?

— Что? — накинулся на него старик.— И ты еще спрашиваешь? Завтрашнего дня боюсь! Разве вы, глупышки, сможете быть жестокими? Ведь вы, простачки, играете, словно у вас на ногах лайковые перчатки. И теперь я должен вас выпустить против одиннадцати людоедов без мяча! Вы поняли, что от вас требуется? Вы должны их избить и запинать! Да разве вы на это способны? Гонза,— ты самый старший и самый сильный — можешь себе представить, чтобы ты кому-нибудь дал пинок? Как следует прицелился и лягнул ногой в живот?

— Честное слово… отец… не знаю, но вряд ли смог бы!

— Еще бы, еще бы! Ты моя камера с покрышкой, разве я не сам вас воспитал? Ведь вы играете, как барышни! Как ангелы! Как учителя танцев и хорошего тона! Ведь ваши ноги деликатнее и вежливее, чем у иных смертных губы! Какой я олух! Теперь мы с нашими футбольными правилами сели в лужу. Пропади ты пропадом, мой характер! Если бы мы хоть раз получили штрафной удар, у меня была бы капелька надежды. А так… Куда вам с вашей святой невинностью против людоедов!

Он стал посреди хижины, сразу постаревший и похудевший, и обратился к сыновьям:

— Послушайте, ребята, и самый лучший из отцов может иногда ошибаться в детях. Прошу вас, очень прошу, признайтесь: нет ли среди вас лицемера? Понимаете, я имею в виду такого, кто всегда играет тактично и благородно, но, когда никто не видит, не прочь разок-другой пнуть игрока? Прошу вас, ребята, золотые мои мальчишки, может быть, кто-нибудь из вас тайный грубиян? Подумайте — и признайтесь. Этим вы доставите мне несказанную радость!

Ребята переглянулись, опустили глаза, потом, взглянув на отца, один за другим покачали головой. Клапзуба в отчаянии хлопнул себя по ляжкам.

— Значит, мы пропали. Как пить дать закончим жизнь на вертеле, словно гуси в день святого Мартина. Я просто вижу, как меня поджаривают. Черт побери, как тут не ругаться, хорошенький конец для чемпионов мира, нечего сказать! Сожрут нас и волос не оставят.

Старик замолк и жалобно посмотрел в дверную щель. Он увидел три хижины, а за ними большую поляну. Очевидно, это и есть футбольное поле, где завтра будет решаться их судьба.

— Послушайте, отец,— тихо сказал Иржи.— Наверняка можно будет как-нибудь схитрить. Рассудите, пинать людей, даже если они людоеды, нам трудно. Но когда вы нас учили, чего следует избегать и на что у противника обращать внимание, вы преподали парочку приемов, которые сейчас нам могут пригодиться. Я не помню, как это произошло, но однажды в Берлине я грохнулся так, что думал и не встану. Это меня уложил полузащитник, а я даже не заметил, как он меня пнул…

Чем дальше говорил Иржи, тем внимательнее слушал его старый Клапзуба. Вдруг папаша стал ерзать, все тело у него зачесалось, в печальных глазах сверкнула искра, и он сразу перебил сына:

— Постой, Иржик! В этом что-то есть! Это подойдет! Дело не только в пинках! Правда? Ведь можно нагрубить весьма деликатно! А я, старый пентюх, не подумал об этом! Иржик, золотой мой мальчик, поцелуй меня! Вот это идея! Пусть людоеды изобьются сами! До чего человек иной раз может потерять голову! Будто я никогда не видел состязаний на Летне! А ну-ка, быстро. Хватит языком молоть, давайте лучше кое-чему поучимся!

Старика словно подменили. Он скинул пиджак, закатал рукава и начал открывать сыновьям тайны кое-каких недозволенных приемов. Он описал разнообразные способы подставлять подножки и сбивать игрока с ног. Папаша вошел в раж, а сыновья наматывали все на ус.

— Если вы идете или не очень шибко бежите, а ваш противник находится сбоку, его можно красиво уложить пяткой. Смотрите: правая нога выступает вперед, опускается, а теперь, вместо того чтобы поднять левую ногу, приподымите правую пятку… Вы стоите на носке и поворачиваете правую ногу так, что пятка оказывается снаружи. Этим вы задержались на один темп. Противник, идя в том же темпе, поднял левую ногу и направил ее вперед. Но вместо того чтобы опуститься на нее, он спотыкается о вашу пятку и летит на землю… А теперь великолепный прием, как повалить противника сзади. Парень бежит перед вами, вы за ним по пятам. Следите за его ногами. Вот его левая нога находится позади. Он поднял ее, она в воздухе, но все еще позади. В этот момент вы стукните его носком бутсы с внешней стороны, ближе к пятке или лодыжке — все равно. Но лучше всего попасть ему в носок. Когда нога ничего не подозревающего человека находится в воздухе, она бессильна. От вашего толчка она отлетает на пять сантиметров вправо, при этом немного поддается вперед — и человек теряет равновесие. Вместо того чтобы опуститься на землю, левая нога подъемом задевает правую ногу, цепляется за нее — парень летит и никогда не сможет объяснить, как это произошло…

Весь вечер до поздней ночи в хижине пленников раздавался топот, слышались звуки падения, слова команды и тихие разговоры. Примерно в полночь папаша Клапзуба закончил тренировку.

— Фокусы фокусами, а мир довольно-таки паршивый,— сказал он, утирая пот.— Но, даст бог, не придется нам выть на вертеле.

С утра папаша Клапзуба нетерпеливо поглядывал на площадь. Он ждал возврата вещей, которые забрали у них людоеды и великий Биримаратаоа считал исключительно ценной добычей. Старому Клапзубе вещи были необходимы, особенно резиновые костюмы. Если они помогли им справиться с испанцами, чем черт не шутит, может, помогут разделаться и с людоедами! Наконец в полдень Клапзуба вздохнул с облегчением. На площади показался старик переводчик в сопровождении группы татуированных дикарей, которые несли их вещи. Великий Биримаратаоа сдержал слово, не сомневаясь, что вещи останутся в его руках. Клапзубы получили все: костюмы, насосы и мяч, который не забыли прихватить с собой, и сумки с продовольствием. Людоеды не смогли открыть их патентованные замки. После обеда клапзубовцы надули друг друга и через полчаса преобразились в одиннадцать огромных пушболов. В это время с улицы донесся многоголосый шум и гомон, дикое пение, грохот барабанов, жалобное завывание раковин и звериных рогов. Через щели в соломенных стенах клапзубовцы увидели, как толпы людоедов окружают поляну. Их голые расписанные тела, покрытые татуировкой и смазанные жиром, блестели на солнце. Среди толпы возвышался трон, на котором восседал Биримаратаоа, великий вождь. Время от времени он нюхал табак и каждый раз заботливо прятал табакерку в ухо. Среди поляны одиннадцать игроков исполняли воинственный танец. Выглядели они устрашающе в напяленных огромных масках, изображающих дьяволов с разинутыми ртами и оскаленными зубами, людоеды вселяли ужас не только в противника, но и в зрителей. Двадцать шаманов сопровождали воинственный танец боем барабанов и завыванием, а людоеды кричали и яростно шлепали себя ладонями по животам. Наконец танец окончился, и старик переводчик склонился перед вождем. Биримаратаоа с достоинством расстегнул левое ухо, вынул ключи и звякнул. Старик отвесил поклон и направился к хижине Клапзубов. Толпа расступилась, образуя проход наподобие воронки. На его широком конце стояли одиннадцать игроков в масках, узкая сторона кончалась у хижины пленников.

И вдруг воздух огласился ревом. Это не был крик ненависти или страстный боевой клич, а отчаянный вопль ужаса и страха.

Из хижины, вместо одиннадцати несчастных жертв, которых вечером собирались сожрать, вышло одиннадцать неизвестных богов, безупречно круглых, величаво выступавших, с полными достоинства движениями. Тысячи рук с растопыренными пальцами, защищаясь, испуганно поднялись им навстречу. Народ Биримаратаоа сроду не видел такого величественного и необыкновенного зрелища, шаманы, способные на все, не умели делать шары, и поэтому морские жемчужины считались у них священными.

Теперь они увидели одиннадцать живых шаров, которые выстроились, как одиннадцать небожителей, против одиннадцати земных демонов. Зрители притихли в священном ужасе и беспокойно нахмурились. Они заметили, что их игроки тоже дрожат под своими масками.

Великий Биримаратаоа звякнул ключами. Шаманы издали вопль. Игроки, повторив его, пробежали через поляну и молча, с дьявольским коварством, вскочили обеими ногами на своих шарообразных противников. От толчка шары чуть-чуть покачнулись, а людоеды отлетели назад. Они вновь разбежались и вновь вскочили. Шары опять отразили их, причем одни людоеды попадали, у других слетели страшные маски и обнаружились испуганные лица. Шаманы начали кричать и бить в барабаны, но игроков охватил ужас. Они сбились в кучу и смотрели, что будут делать шары. На секунду все замерли, и вдруг шары побежали. Они двинулись вперед с неожиданной быстротой и налетели на людоедов. Атака была настолько стремительной, что людоеды повалились наземь и завыли от страха. Шары в ожидании остановились. Шаманы орали на своих игроков, подзадоривая к новому нападению. Наконец бедняги набрались смелости и побежали вперед, а шары устремились им навстречу. Но столкновения не произошло. Людоеды с полдороги вернулись и разбежались в разные стороны. Шары пустились за ними, поднялась паника, какой свет не видывал. Людоеды спотыкались, падали, разбивали в кровь носы и колени, визжали, кричали, теряли маски и ожерелья из звериных зубов, вставали, пытались бежать и вновь падали. Страх и ужас охватили весь народ, и великий Биримаратаоа от волнения вытащил из носа карандаш и обкусал его с обеих сторон.

Через четверть часа после начала состязания черные игроки прорвали круг зрителей и помчались к лесу. Толпа с отчаянным воплем пустилась следом за ними.

— Их людоедское величество, господин король,— произнес в эту минуту старый Клапзуба, неожиданно появившись перед троном,— если не ошибаюсь, мы здесь одни. Мне кажется, кто делать остаться, тот делать выиграть.

— Да,— ответил Биримаратаоа через переводчика,— белы братья делать выиграть, белы братья делать пировать с людьми Биримаратаоа. Скоро будем делать пир. Биримаратаоа есть великий.

Папаша Клапзуба переминался и почесывал затылок.

— Их людоедское величество, пан король, не извольте гневаться, но я хотел бы знать, что будет на ужин?

— Гм, Биримаратаоа делать большой пир. Белы братья делать сидеть с Биримаратаоа. Биримаратаоа делать радоваться, Биримаратаоа есть великий.

— Понятно, но я хотел бы знать, что нам подадут?

— Что делать подадут? Жареный полузащитник. Биримаратаоа есть великий.

Папаша Клапзуба часто заморгал, сыновья его слегка побледнели. Но старик продолжал разговор:

— Их людоедское величество, пан король, у меня есть небольшая просьба. Мы боролись по-вашему, позвольте нам отметить победу по-своему — простым торжественным бегом. Мы его начнем, когда ваши люди вернутся.

Биримаратаоа, великий вождь, кивнул. Из леса доносились отдаленные тревожные возгласы. Это народ Биримаратаоа преследовал проигравших. Клапзубовцы с ужасом вспомнили об их замыслах. В то время как черные зрители постепенно возвращались, папаша Клапзуба наклонился к Гонзе.

— Когда вы вышли из хижины,— незаметно шепнул он,— я унес все наши вещи к одинокой пальме за поселком. К ней мы и направим торжественный бег. Побежим тремя четверками, ты будешь в первой. Как только выбежим из поселка, вырвись вперед и собери все вещи. Думаю, что за нами тебя не будет видно. Побежим не спеша к опушке леса, возвращаться не станем, а свернем влево и пересечем лес. И тогда дадим ходу, понимаешь?

Гонза все понял и украдкой оповестил братьев. Народ большей частью уже вернулся. Папаша Клапзуба попросил разрешения начать торжественный бег. Биримаратаоа звякнул ключами. Ребята выстроились возле отца и побежали мелкой рысцой, держась с достоинством и распевая припев своего гимна.

Когда они выбежали из поселка, Гонза всех обогнал и подождал их у пальмы, куда они вскоре прибежали. Он с ног до головы был обвешан сумками. Клапзубовцы продолжали свой неторопливый бег, но, достигнув леса, припустили во всю прыть.

— Влево к ручью и вдоль него вниз! Черт возьми, команда! Бегите, как на соревновании стометровки!

Далеко позади раздался тревожный крик. Клапзубы пробежали через лес и пустились по долине. Здесь вчера утром людоеды несли их связанными, точно тюки. Море должно быть близко. С беглецов ручьями лил пот, но они мчались, как никогда в жизни. Неожиданно долина осталась справа, а дорожка пошла вниз по крутому склону. Сквозь деревья виднелась сверкающая бескрайняя гладь, а снизу доносился сонный шум моря. Клапзубовцы скорее мчались прыжками, чем бежали. Наконец они очутились внизу и в двадцать скачков перелетели низину. Около устья речушки стояло двенадцать челнов, выдолбленных из дерева. Один из них был стройный, легкий и очень длинный.

Гонза подскочил к нему и сложил свои вещи.

— Соберем с остальных весла! — выкрикнул Иржи, и братья поняли его. Тем временем Гонза с отцом столкнули челн вождя в воду. Ребята с охапками весел вскочили в него. Со скалы донесся бешеный рев. Около челна в воду упали три стрелы. Но беглецы уже взялись за весла, и челн улетел на волнах прибоя. Рев на склоне усиливался, то и дело пролетали стрелы.

Затем клапзубовцы увидели, как первые воины появились на берегу и побежали к лодкам. Когда дикари заметили, что на лодках нет весел, раздался новый яростный крик. Тем не менее, они стащили челны на воду и принялись грести руками. Чернокожие продвигались достаточно быстро, но догнать челн клапзубовцев с двенадцатью веслами не могли. Тогда один из них, высокий стройный воин, встал на носу и начал размахивать огромным тяжелым копьем.

— Осторожно! — выкрикнул старый Клапзуба, и ребята оглянулись.

Сверкнув, как луч солнца, копье, описав в воздухе дугу, упало в челн Клапзубов.

— Раз-два! — заорал папаша, и ребята налегли на весла.

Копье с треском ударилось о борт челна. В борту образовалась щель, и вода хлынула в лодку.

— Эту дыру мы как-нибудь заткнем, но, если не ошибаюсь, мы видели сегодня мировой рекорд по метанию копья.

И старик был прав, ибо следующие копья до лодки уже не долетали.

А челн мчался все дальше и дальше, хотя вода беспрестанно заливала его.

— Говорю вам, Спарсит, что это тюлени!

— А я утверждаю, Карлсон, что дельфины!

— Держу пари, Спарсит!

— Согласен, Карлсон!

— На десять долларов, Спарсит?

— На десять долларов, Карлсон.

Господин В. Б. Спарсит с господином Дж. А. Карлсоном ударили по рукам и снова направили полевые бинокли на странные точки, показавшиеся на горизонте. Остальные пассажиры на палубе «Джелико» присоединились к ним и приняли участие в споре.

А «Джелико» продолжал свой путь, разрезая воды Тихого океана. Таинственные черные точки, обнаруженные Спарситом после обеда, оставались на своих местах и сквозь окуляры самых сильных биноклей казались загадочными плавучими шарами.

Согласно третьей точке зрения, высказанной кем-то из пассажиров, это была связка буев, сорванная бурей и занесенная в эти пустынные широты. Но пристальное наблюдение за буями показало, что они настолько быстро и нерегулярно меняют свое положение, что, без сомнения, речь могла идти только о живых существах. По-видимому, там резвились дельфины или тюлени.

Экипаж парохода тоже заинтересовался загадкой, и через два часа кто-то предложил дать по тюленям несколько выстрелов. Капитан Фарды, улыбаясь, согласился с просьбой пассажиров и повернул пароход на три градуса к северо-западу.

В пять часов на палубе поднялась суматоха. Бинокли обнаружили, что эти двенадцать таинственных точек были двенадцатью невероятно толстыми людьми!

Что за трагедия произошла с ними? Каким чудом они держались на воде? По какому капризу судьбы здесь собралось апостольское число толстяков? Никто на это не мог ответить, и фантазия пассажиров работала с таким же напряжением, как машины парохода «Джелико». Около шести часов были спущены шлюпки. В одной сидел господин Спарсит, в другой — господин Карлсон. Пари не выиграл ни тот, ни другой, но им хотелось первыми разрешить загадку, на которую они-то и обратили внимание.

Разгадка необычайно всех изумила: когда шлюпки приблизились, среди Тихого океана обнаружили известную всему миру команду Клапзубы. Чтобы не деквалифицироваться, парни играли с отцом в водное поло…

На этом кончается замечательная история команды Клапзубы.