Честь семьи Лоренцони

26

По роду своей работы Брунетти не раз приходилось сталкиваться с чудовищными преступлениями, на которые решаются люди, причиняя самим себе и друг другу страшное, непоправимое зло; но, несмотря на весь свой богатый опыт, то, с чем он столкнулся сейчас, просто не укладывалось в голове. Разговор с Серджио выбил его из колеи; даже подумать об этом было страшно. Для него не составило бы особого труда представить себе путь, которым оружие поставлялось в Европу и в каких количествах; напротив, он охотно верил в то, что торговля оружием шла полным ходом, даже если было известно, что покупатели – убийцы. Но это… Если выяснится, что то, что он подозревает и даже боится, – правда, тогда… тогда это такое великое зло, с которым ему прежде не приходилось сталкиваться.

Он ни на секунду не сомневался в том, что Лоренцони замешаны в нелегальных перевозках радиоактивных материалов и что материалы эти были предназначены для изготовления боеприпасов; ведь не для радиологических лабораторий они старались! Однако ему с трудом верилось, что во главе этих махинаций мог стоять Роберто. Все, что он о нем слышал, свидетельствовало о том, что Роберто был парень недалекий и безынициативный; вряд ли он бы решился на такое сложное и опасное дело.

Но Маурицио, любимый дядин племянник, подающий надежды юный бизнесмен, идеальный наследник империи Лоренцони? Он был молод, амбициозен, смотрел далеко вперед, оценивая открывающиеся перед ним заманчивые перспективы, связанные со странами Восточной Европы: новые рынки сбыта, новые деловые партнеры, новые прибыльные сделки. Единственным препятствием на его пути к обогащению был этот несносный Роберто, тупица и бездарь, мальчик на побегушках, – не человек, а нечто вроде любимой комнатной собачки.

Единственное, в чем сомневался Брунетти, было то, насколько сам граф был замешан в этих махинациях. Вряд ли такое опасное дело, могущее поставить под удар всю империю Лоренцони, могло быть предпринято без его ведома, а тем более без его согласия. Неужели он и в самом деле послал сына в Белоруссию с тем, чтобы тот вывез оттуда радиоактивные материалы? Однако кто бы мог с этим справиться лучше молодого повесы без царя в голове, спускающего папины денежки на шампанское и проституток? Кто станет проверять, что там у него в кейсе, если он навеселе и валяет дурака? Кому придет в голову досматривать багаж подвыпившего юнца?

Брунетти не сомневался, что Роберто едва ли догадывался о том, что везет. Его представление о мальчишке давало ему право это утверждать. Но как тогда получилось, что он умудрился схватить смертельную дозу радиации?

Брунетти попытался представить себе этого мальчишку, которого он ни разу в жизни не видел. Воображение нарисовало ему Роберто в номере шикарного отеля: проститутки давно ушли, и он остался один – с бутылкой шампанского и со смертоносным чемоданчиком, который назавтра должен отвезти отцу. Предположим, контейнер был плохо загерметизирован, и Роберто до конца своих дней так и не догадался о том, что он на самом деле привез домой, помимо странных, изнуряющих симптомов какой-то загадочной, необъяснимой болезни, которые заставляли его бросаться от врача к врачу.

Он наверняка поговорил бы об этом если не с отцом, то по крайней мере с Маурицио, единственным человеком его возраста, который смог бы его понять, потому что они вместе выросли и были как родные братья. А уж Маурицио, в свою очередь, сразу бы заподозрил, что здесь что-то неладно, а поняв, о чем толкует Роберто, сразу распознал бы симптомы, которые означали только одно: Роберто обречен.

Брунетти долго сидел у себя за столом, уставившись невидящим взглядом на дверь кабинета и размышляя о добродетелях по Цицерону. Он начинал, наконец, понимать, что тот имел в виду, когда говорил о взаимосвязи двух явлений и о том, что за ними следует. Единственное, что он пока никак не мог взять в толк, было то, как об этом узнал сам граф.

Цицерон в своем учении настоятельно рекомендовал воздерживаться от страстей. Но Брунетти знал, что если бы кто-то, не дай бог, хладнокровно убил его сына Раффи, он не смог бы последовать его совету. Он сделался бы неумолимым, безжалостным, жестоким; он больше не был бы полицейским, но только убитым горем отцом; и он не успокоился бы до тех пор, пока не поймал бы убийц и не расправился с ними. В любом случае, он нашел бы способ им отомстить. Говоря о нравственных добродетелях, Цицерон не допускал исключений. Но, несомненно, бывают случаи, когда обстоятельства заставляют тебя забыть о добродетелях; освобождают от обязанности вести себя обдуманно и корректно. Возмездие – вот единственное приемлемое решение, невзирая на все учения о добродетелях, вместе взятые

Брунетти размышлял об этом до самого вечера; он опомнился, когда солнце уже село и в его кабинете, и так практически лишенном света, стало совсем темно. Брунетти поднялся из-за стола, включил свет и, достав из нижнего ящика папку, снова внимательно перечитал бумаги: медленно, страницу за страницей. На этот раз он не стал делать никаких пометок, хотя то и дело отрывал взгляд от бумаг и глядел в окно, будто надеялся увидеть там отражение мыслей, теснящихся в его голове. Полчаса ушло у него на то, чтобы завершить работу. Когда он наконец закончил, то, положив папку в ящик, аккуратно закрыл его рукой, а не ногой, как это обычно делал, и покинул здание квестуры, устремившись по направлению к Риальто и дальше – к палаццо Лоренцони.

Горничная, открывшая ему дверь, сказала, что граф никого не принимает. Брунетти попросил ее доложить графу о его приходе. Когда она вернулась с побелевшим от негодования лицом и крепко сжатыми губами, вне себя от подобной беспардонности, то сухо повторила: граф, мол, велел еще раз передать, что никого не принимает.

Брунетти сначала попросил, а затем потребовал, чтобы она поднялась наверх и передала графу, что он располагает новой, очень важной информацией, связанной с обстоятельствами смерти Роберто, и что он хотел бы переговорить с графом прежде, чем начнется новое, официальное расследование этого дела. Если граф будет настаивать на своем, заметил Брунетти, расследование будет возобновлено не позднее завтрашнего утра.

На этот раз, как он и ожидал, горничная, вернувшись, попросила его следовать за ней и, подобно мифической Ариадне, повела его новым, незнакомым маршрутом – сначала вверх по лестнице, затем по лабиринту коридоров – в ту часть палаццо, где Брунетти еще не бывал.

Граф был один в комнате, напоминающей небольшой офис, которая, возможно, прежде принадлежала Маурицио, поскольку там стояли компьютер, ксерокс и четыре телефонных аппарата.

Современные пластиковые столики, на которых громоздилась вся эта оргтехника, казались совершенно неуместными на фоне бархатных драпри, стрельчатых окон и открывавшегося из них вида на старинные готические башенки на крышах.

Граф сидел у компьютера за одним из столиков. Когда Брунетти вошел, он поднял на него вопрошающий взгляд.

– В чем дело? – Он даже не потрудился встать или предложить Брунетти стул.

– Я пришел обсудить с вами кое-какую новую информацию, – ответил Брунетти.

Граф напряженно выпрямился и сложил руки на столе.

– Для меня уже не существует никакой новой информации. Сына больше нет. Мой племянник убил его. А теперь и его нет. Для меня на этом все обрывается. Я ничего не хочу больше знать.

Брунетти окинул его долгим скептическим взглядом. Он даже не пытался это скрыть.

– Информация, которой я владею, поможет, как мне кажется, пролить свет на причины, по которым все это произошло.

– А мне, признаться, теперь без разницы, почему это произошло, – оборвал его граф, – для нас с женой вполне достаточно того, что уже произошло. Для меня теперь все кончено, ясно?

– Боюсь, что это невозможно… с некоторых пор, – мягко перебил его Брунетти.

– Что вы хотите этим сказать – «невозможно»?

– Существуют очень веские улики, указывающие на то, что это гораздо более запутанный случай, нежели похищение с целью получения выкупа, как это изначально предполагалось.

Неожиданно вспомнив о своих обязанностях хозяина, граф предложил Брунетти сесть и выключил компьютер.

– Какая информация?

– У вашей компании… или компаний обширные связи в Восточной Европе.

– Это вопрос или утверждение? – осведомился граф.

– Полагаю, и то и другое. Я догадываюсь, что вы имеете деловые связи в ряде стран Восточной Европы, но не знаю, насколько они обширны. – Брунетти выждал, пока граф соберется с мыслями, и поспешно добавил: – И какого рода заключались сделки.

– Синьор… я прошу прощения, забыл ваше имя… – начал граф.

– Брунетти.

– Синьор Брунетти, полиция ни на день не оставляла нас в покое в течение последних двух лет. Полагаю, у вас было достаточно времени, чтобы выяснить, насколько обширны мои деловые контакты со странами Восточной Европы и какого рода заключались сделки.

Брунетти понял, что это была явная провокация с его стороны, и потому предпочел промолчать.

– Что, скажете, я не прав? – не выдержал граф.

– Да, несомненно, нам многое удалось выяснить о ваших деловых контактах в странах Восточной Европы. Но это еще не все. По правде сказать, мне удалось разузнать еще кое-какие факты о вашей предпринимательской деятельности, до сих пор нам не известные, поскольку ни вы, ни ваш племянник ни разу об этом не упомянули.

– И что же это за факты такие? – небрежно спросил граф, давая понять, что его вряд ли чем-нибудь удивишь. Да и что нового, в конце концов, сможет сообщить ему этот навязчивый полицейский?

– Торговля ядерным оружием, – спокойно произнес Брунетти, но как только он выговорил эти страшные слова, его пронзила внезапная мысль о том, насколько ничтожны, неубедительны его доказательства, насколько поспешны его выводы, чтобы примчаться сюда, через весь город, и бросить ему в лицо подобного рода обвинение. Серджио не был врачом, и Брунетти так и не удосужился проверить, как тот ему советовал, счетчиком Гейгера, ни останки Роберто, ни место, где их нашли, на предмет радиоактивного излучения. Мало того, он даже не попытался больше узнать об их связях с Восточной Европой. Нет, он вскочил, будто ужаленный, и стремглав сорвался с места, подобно мальчишке, который завидел вдалеке фургончик мороженщика. И все ради чего? Чтобы порисоваться перед графом, разыгрывая из себя умного полицейского?

У графа вдруг задрожал подбородок. Его губы сжались в тоненькую ниточку. Он хотел было что-то сказать, как вдруг его взгляд метнулся в сторону двери: на пороге тихо и внезапно появилась графиня. Он вскочил и быстрыми шагами подошел к ней; Брунетти тоже поднялся, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Но когда он внимательней вгляделся в лицо женщины, остановившейся в дверях, кровь застыла у него в жилах; перед ним стояла высохшая, сгорбленная, дряхлая старуха, опиравшаяся на массивную деревянную трость, которую она сжимала… нет, не рукой, а, скорее, птичьей лапой. Брунетти заметил, что ее глаза сделались бессмысленно-мутными, будто свалившиеся на нее невзгоды навеки затянули их густой пеленой.

– Лудовико? – пролепетала она дрожащим голосом.

– Да, дорогая? – спросил он, беря ее за руку, бережно придерживая и вводя в комнату.

– Лудовико? – повторила она.

– В чем дело, дорогая? – спросил граф, склоняясь к ней; склоняясь, как показалось Брунетти, еще ниже, так как за последние дни она еще больше усохла.

Она помолчала, оперлась обеими руками на набалдашник трости и взглянула на мужа; быстро отвела взгляд, но потом снова перевела его на графа.

– Я забыла… – начала она и попыталась было улыбнуться, но, по всей вероятности, забыла и об этом тоже. Внезапно выражение ее лица изменилось, и она вдруг взглянула на мужа с невыразимым ужасом, будто перед ней предстал черный зловещий призрак. Она выставила руку с поднятой ладонью, словно пытаясь защититься от удара; но потом забыла и об этом, повернулась к нему спиной и, нащупывая тростью дорогу, побрела прочь из комнаты.

Граф и Брунетти прислушивались к стуку ее трости о мраморный пол коридора, становившемуся все тише по мере того, как она удалялась. Потом дверь закрылась, и они снова остались наедине.

Граф вернулся на свое прежнее место, но когда он сел и повернулся лицом к Брунетти, тому показалось, будто графиня за время своего кратковременного пребывания в комнате заразила графа своей старческой немощью: его глаза подернулись пеленой, уголки губ безвольно опустились.

– Она знает, – сдавленным голосом проговорил граф. – Но как вы об этом узнали? – прошептал он таким же безжизненным, как и у его жены, голосом.

Брунетти сел на стул и махнул рукой:

– Теперь уже не важно.

– А я что говорил? – вздохнул граф. Заметив удивление, отразившееся на лице Брунетти, он поспешно добавил: – Теперь уже это не имеет значения.

– Нет, – возразил Брунетти. – Разве не важно, почему погиб ваш сын? – Граф в ответ только пожал плечами. – Для нас это важно потому, что тогда мы сможем найти тех, кто его убил.

– Вы и так знаете, кто это сделал, – тихо сказал граф.

– Да, я знаю, кто их послал. Мы оба это знаем. Но мне нужны имена! – Брунетти приподнялся со стула, удивляясь, с какой страстью он произнес эти слова, но не в силах сдержать закипавшее в нем негодование. – Имена! – опять этот истерический тон! Надо скорей взять себя в руки. Брунетти опустился на стул и уставился в пол, устыдившись собственной несдержанности.

– Паоло Фразетти и Эльвио Маскарини, – без тени смущения отвечал граф.

Брунетти оторопел. До него не сразу дошел смысл сказанного; но когда он наконец понял, о чем идет речь, то не поверил; а когда поверил, то… Внезапно вся картина событий, постепенно вырисовывавшаяся в его голове, начиная с момента обнаружения останков Роберто на заброшенном поле, предстала перед его мысленным взором; на этот раз это было намного страшней, чем разлагающиеся останки сына графа Лудовико, – чудовищная, леденящая душу картина. Однако Брунетти отреагировал несколько странным образом: даже не взглянув на графа, он как завороженный вытянул из кармана записную книжку и записал в ней имена похитителей.

– Где мы сможем их разыскать? Вам известны их адреса? – Брунетти изо всех сил старался, чтобы его голос прозвучал ровно, будто бы ничего особенного не случилось, в то время как в его голове вихрем проносились вопросы, которые он должен был задать графу, пока тот не догадается, к каким фатальным последствиям привело его непонимание.

– Фразетти живет неподалеку от Санта-Марта. О другом мне ничего не известно.

Брунетти наконец вполне овладел собой; он поднял глаза и в упор посмотрел на графа:

– Как вы их нашли?

– Четыре года назад они выполняли для меня кое-какую работу. Так что… я и предложил им еще подработать.

Сейчас уже не было времени расспрашивать, какого рода работу они для него выполняли; сейчас ему необходимо было выяснить только то, что имело отношение к похищению Роберто.

– Когда вам стало известно, что Роберто облучился? – О другой причине Брунетти и помыслить не мог.

– Вскоре после того, как он вернулся из Белоруссии.

– Расскажите мне, как это случилось.

Граф сложил руки на столе и опустил на них взгляд.

– Это случилось в отеле. Шел дождь. Роберто не хотелось выходить на улицу. Он даже телевизор не мог посмотреть – все было либо на русском, либо на немецком. Так получилось, что в этом отеле… не смогли… ну, или не захотели… найти ему женщину. В общем, ему стало скучно. От скуки он начал думать, что же ему поручили на этот раз, – он поднял глаза на Брунетти, – вы уверены, что хотите знать все, от начала и до конца? Стоит ли все это рассказывать?

– Полагаю, что да, – ответил Брунетти.

Граф задумчиво кивнул, хотя, похоже, его мысли витали где-то далеко и он не расслышал ответа Брунетти. Прокашлявшись, он продолжил:

– Роберто сказал, – не мне, а Маурицио, – сказал, что ему просто стало интересно, с чего это вдруг нам пришло в голову отправить его через всю Европу в эту богом забытую Белоруссию? С тем, чтобы привезти назад этот маленький невзрачный кейс? Ему до смерти захотелось узнать, что там внутри; кейс был тяжелый, и он поначалу подумал, что там, должно быть, золото или драгоценные камни… – Граф помолчал, а затем добавил: – Просто изнутри он был выложен свинцом. – Граф снова замолчал, и Брунетти терпеливо ждал, думая о том, когда же он наконец продолжит.

– Может, он захотел их присвоить? – предположил Брунетти.

Граф решительно покачал головой:

– Нет, нет, что вы, он никогда бы на это не решился. Роберто в жизни ничего не украл; тем более у меня.

– Почему же все-таки он его открыл?

– Не смог удержаться. Ну, еще, как мне кажется, и завидно стало. Он думал, что уж Маурицио я бы точно рассказал, что там лежит, а ему – нет. Якобы мы ему не доверяли.

– И он вскрыл его?

Граф кивнул.

– Он сказал, что вскрыл его каким-то допотопным консервным ножом с деревянной ручкой, – они до сих пор пользуются такими в отеле. Когда-то мы с их помощью открывали пивные бутылки. Помните?

Брунетти кивнул.

– Если бы он не сидел один у себя в номере, он просто не смог бы вскрыть этот кейс. И ничего не случилось бы. Но дело было в Белоруссии, сами понимаете, они до сих пор используют эти ножи. Так что вот… он взломал замок и открыл кейс.

– И что же там было?

Граф окинул Брунетти удивленным взглядом:

– Вы ведь сами только что сказали мне, что все знаете.

– Да, да, именно так, но мне хотелось бы знать, как вы перевозили эти материалы. И в каком виде.

– Такие маленькие голубые шарики. Приблизительно как… ну, как кроличий помет. – Граф поднял руку и, слегка раздвинув большой и указательный пальцы, показал примерный размер шариков и повторил: – Да-да, как кроличий помет.

Брунетти молчал; опыт подсказывал ему, что бывают минуты, когда надо прекратить расспросы, дав человеку возможность собраться с мыслями, чтобы тот сам, подобрав подходящие слова, продолжил разговор; в противном случае человек может просто уйти в себя и вообще отказаться говорить.

Неожиданно граф снова заговорил, разорвав гнетущую тишину:

– …Он заглянул в кейс и сразу закрыл его, но этого было вполне достаточно. – Граф знал, что нет нужды ничего пояснять. Брунетти и так все было известно о последствиях смертельной дозы облучения, которому подвергся Роберто, и о том, к чему это его привело.

– Когда вы узнали о том, что он открывал кейс?

– Когда передали материалы перевозчику. Через некоторое время мне позвонили по телефону. Сказали, что кто-то пытался вскрыть замок. Но на тот момент прошло уже около двух недель. Все это время груз находился у перевозчика на пароходе.

Брунетти воздержался от комментариев по этому поводу. На этот раз.

– А как скоро у него начались проблемы?

– Проблемы?

– Проблемы со здоровьем.

– Ах, это… – Граф покачал головой. – Кажется, неделю спустя. Сначала я подумал, что это грипп или что-нибудь в этом роде. От получателя груза не было ни слуху ни духу. Но Роберто с каждым днем становилось все хуже и хуже. А потом я узнал о том, что он взломал замок… и тогда я понял, в чем дело. Иного и быть не могло.

– А Роберто вы об этом спрашивали?

– Нет, нет, что вы, в этом не было нужды.

– А он сам кому-нибудь об этом говорил?

– Да, я ведь вам уже сказал, Маурицио. Но только потом, когда дела его стали совсем плохи.

– И что дальше?

Граф снова уставился на свои руки, задумчиво отмеряя пальцами правой ничтожный размер шариков, которые убили его сына, разом перечеркнув его жизнь. Наконец он поднял взгляд:

– И тогда я принял единственно приемлемое в сложившейся ситуации решение.

– Вы приняли решение? – вырвалось у Брунетти прежде, чем он смог сдержаться.

– Да.

Сначала Брунетти подумал, что граф не захочет вдаваться в подробности, но тот продолжал:

– Если бы обнаружилось, что с ним на самом деле, то и остальное тоже открылось бы, вы понимаете, о чем я, – то, что мы занимались нелегальными перевозками радиоактивных материалов, по сути дела, контрабандой.

– Да, да, понимаю, – кивнул Брунетти.

– Для нас это значило бы одно – позор. Разорение. Я не мог допустить, чтобы это произошло, чтобы был опозорен наш род, древний род Лоренцони. После стольких лет… Я бы даже сказал, веков…

– О да, – прошептал Брунетти.

– И когда я все обдумал и понял, что надо делать, то, не теряя времени даром, договорился обо всем с Фразетти и Маскарини.

– Чья это была идея? Я имею в виду инсценировку похищения.

Граф пренебрежительно пожал плечами, давая Брунетти понять, что это уже не важно.

– Я просто объяснил им, что от них требуется. Единственное, что меня волновало, чтобы жена ни о чем не догадалась. Я не хотел причинять ей боль. Я просто не мог допустить, чтобы она страдала. Если бы она узнала о том, что натворил Роберто, что послужило причиной его смерти… Даже не представляю, что с ней стало бы. – Он виновато посмотрел на Брунетти, а затем снова уставился на свои руки. – Но теперь, как я ни пытался ее оградить, она все знает.

– Откуда?

– Она видела нас с Маурицио.

Брунетти подумал о сгорбленной дряхлой старухе, сжимающей высохшими птичьими лапками набалдашник трости. Граф хотел оградить ее от страданий. Спасти от позора. Ну да, как же, как же.

– А как же само похищение? Почему они так и не прислали третьего письма?

– Он умер, – отвечал граф безжизненным тоном.

– Умер? Роберто?

– По крайней мере так они мне сказали.

Брунетти кивнул, будто мог вот так, с ходу, все осмыслить и, следуя за ним по извилистому пути, преисполниться сочувствием к его горю.

– И? Что дальше?

– Я приказал им пристрелить его, чтобы все подумали, что именно это послужило причиной его смерти.

И пока граф продолжал и дальше распространяться на этот счет, Брунетти, внутренне холодея, мало-помалу начинал понимать, что это за человек; насколько непоколебима была его убежденность в том, что он поступил абсолютно правильно, что именно так и следовало поступить в данной ситуации. Похоже, он искренне верил, что все его действия были правомерны и оправданны. В его голосе не прозвучало ни тени сомнения или неуверенности в себе.

– Но почему они закопали его именно на том поле, около Беллуно?

– У одного из них был маленький охотничий домик в лесу. Там они его и держали, а когда он умер, я приказал им закопать его где-нибудь поблизости. – На какое-то мгновение его сухое лицо смягчилось. – Но я приказал им вырыть неглубокую яму. И похоронить его вместе с кольцом. – Заметив, что Брунетти опешил, граф пояснил: – Чтобы его все-таки нашли. Я старался ради его матери. Рано или поздно она все равно узнала бы. Я не мог допустить, чтобы она пребывала в неведении, постоянно думая о том, жив ее мальчик или уже умер. Она бы этого не перенесла.

– Понятно, – прошептал Брунетти, уставившись на графа, будто загипнотизированный кролик. – А что Маурицио?

Граф склонил голову набок; якобы ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что у него был еще и племянник.

– Маурицио ни о чем не догадывался. Но когда вы снова заварили эту кашу, начали задавать все эти вопросы… он… В общем, тоже заинтересовался Роберто, обстоятельствами его похищения. Он хотел пойти в полицию, рассказать им всю правду. – Граф покачал головой, явно не одобряя такую слабохарактерность. – Но я не хотел, чтобы жена узнала. Если бы он пошел в полицию, то… она узнала бы обо всем, что на самом деле произошло, как погиб наш мальчик.

– И вы не могли этого допустить? – бесстрастно осведомился Брунетти.

– Разумеется, нет. Она и так достаточно настрадалась.

– Понятно.

Граф протянул руку, ту самую, пальцами которой он отмерял размер смертоносных голубых шариков, – радия там, плутония или урана, – шариков, которые убили его сына. Но тут произошло нечто странное; все было так, будто он неуловимым жестом подкрутил какую-то ручку, прибавив яркость на телеэкране, или убрал едва различимые помехи. Детали, на которые большинство не обратило бы никакого внимания. Но именно с этой минуты граф начал лгать. Надо отдать ему должное, он мастерски играл свою роль, сначала вибрирующим от волнения голосом повествуя о страданиях своей жены, потом перейдя к описанию событий того рокового вечера, когда погиб Маурицио. Но Брунетти видел его насквозь: фальшь была настолько заметна, как если бы он вдруг вспрыгнул на стол и начал срывать с себя одежду.

– В ту ночь он пришел ко мне с ружьем и заявил, что раскусил меня. Начал мне угрожать. Грозился убить. – Граф искоса взглянул на Брунетти, наблюдая за его реакцией, но тот и виду не подал, что давно уже догадался о том, что его сиятельство лжет. – …Ворвался ко мне в комнату с ружьем, – продолжал граф, – направил его на меня и заявил, что сию же минуту пойдет в полицию. Я пытался его успокоить, но он ничего не хотел слушать. Потом он подошел ко мне вплотную, поднял ружье и направил его мне в лицо. Ну, я и… Кажется, у меня, что называется, помутилось в голове. Дальше я ничего не помню. Только выстрел.

Брунетти кивнул, но только в подтверждение того, что прекрасно понимает, что с этой минуты все, что бы ни сказал граф, будет очередной ложью.

– А что же ваш клиент? – спросил он. – Тот самый, что купил материалы?

– Понятия не имею, – без запинки ответил он. – Это касалось только Маурицио. Он сам обо всем договаривался.

Брунетти поднялся на ноги.

– Думаю, на сегодня достаточно, синьор. Если желаете, можете позвонить вашему адвокату. Но потом я попрошу вас проехать вместе со мной в отделение полиции.

Граф был так удивлен, что даже не пытался этого скрыть:

– Это еще зачем?

– Затем, что вы арестованы, Лудовико Лоренцони. Вы обвиняетесь в убийстве вашего сына Роберто, а также вашего племянника Маурицио.

Удивление, отразившееся на лице графа, вряд ли можно было назвать наигранным.

– Но я ведь только что все вам рассказал. Вы разве не слышали? Роберто никто не убивал, его смерть была естественной… А Маурицио пытался меня убить. – Он рывком поднялся на ноги, но остался стоять за столом. Потом наклонился, начал перекладывать какие-то бумаги, затем слегка сдвинул клавиатуру. Ему явно больше нечего было сказать.

– Как я уже сказал, вы можете позвонить своему адвокату, но потом вы должны поехать со мной.

Брунетти видел, как граф постепенно сдает свои позиции; перемена была столь же незаметной, как и тот момент, когда он начал лгать. Хотя на этот счет Брунетти был спокоен: отныне поток лжи с его стороны не прекратится никогда.

– Я могу попрощаться с женой? – спросил граф.

– Да, да, конечно.

Не говоря ни слова, граф обогнул стол и, пройдя мимо Брунетти, покинул комнату.

Брунетти подошел к окну и задумчиво посмотрел на крыши. В глубине души он надеялся, что граф поступит так, как подобает благородному человеку. Он нарочно отпустил его, дал ему шанс; он понятия не имел, хранится ли в доме еще какое-нибудь оружие. Своим признанием граф загнал себя в угол: его жена знает, что он убийца, на его собственной репутации, равно как и на репутации его семьи, можно смело поставить крест; и наверняка у них в доме где-нибудь хранится оружие. Если он и вправду благородный человек, у него просто нет другого выбора.

Но вместе с тем Брунетти был уверен, что он этого не сделает. Никогда.