Чёт-нечет

К р а е в Сергей Сергеевич — учитель истории.

Б у г р о в а Александра Романовна — жена Краева, школьный врач.

К р а е в а Агния Сергеевна — сестра Краева, учительница младших классов.

Л о б о в и к о в Игнат Петрович — учитель математики.

Л о б о в и к о в Антон — его сын, ученик 10 класса.

К о с т и н а Вера Ивановна — учительница литературы.

Ш а б а л и н Сократ Ильич — инструктор физкультуры.

О б р а з ц о в Николай Николаевич — учитель физики.

Ф е р а п о н т ь е в Степан Кондратьевич — учитель географии.

Т а н н е н б а у м Ангелина Францевна — учительница пения и музыки.

Н е с м е л о в а Зинаида }

Б о р и с о в Борис }

К и с л и ц ы н а Ксения } — учащиеся 10 класса.

К о с т и н а Анна Захаровна — уборщица.

Б о р и с о в а Ольга Семеновна — агроном.

Действие происходит зимой 1940—41 года в небольшом районном городе.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Не очень уютная комната. Зимний свет сквозь замерзшие доверху окна. У задней стены голландская печка, которая, очевидно, выходит тылом в другую комнату. В углу зеленая ширма. Из-за нее выставился конец раскладной кровати, застланной серым солдатским одеялом. Простой канцелярский стол у окна, старый, потертый диван у двери. На полу, около двери, войлок. На столе книги и бумаги. Книги на полке, подвешенной над столом. На стенах карты СССР, Европы, Китая, Испании, утыканные флажками на булавках.

Посередине комнаты стоит А г н и я С е р г е е в н а К р а е в а, в пальто, в шапке, с муфтой в руках, и беспомощно оглядывается. Протерла запотевшие очки, разглядела около себя стул и села. А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а снимает с себя белый врачебный халат и вешает его на дверь.

А г н и я С е р г е е в н а (роясь в муфте). Знаешь, Шурочка, я достала «Красавицу Лотарингии».

Б у г р о в а. Ко дню нашей свадьбы! Какая ты милая… Морковные семечки, да, Агаша?

А г н и я С е р г е е в н а. Ничего не морковные… (Обиженно роется в муфте.)

Б у г р о в а. Помидорные, помидорные, по глазам вижу.

А г н и я С е р г е е в н а (подобрев, вытаскивает из муфты несколько бумажных пакетиков). Очень всхожие. Высший сорт. Ранние. Говорят, в июле уже поспеют. Слышишь, Шурочка?

Б у г р о в а (явно думая о своем). В июле? Да, это рано… А ты не могла бы нынче не заниматься огородом?

А г н и я С е р г е е в н а. Почему, Шурочка?

Б у г р о в а. Вместо этого поехать с нами по Волге. Как десять лет назад, помнишь?

А г н и я С е р г е е в н а (после паузы). Спасибо. Только зачем я вам, Шурочка? Сбоку припека…

Б у г р о в а (с досадой). Ужасно я не люблю, когда прибедняются! «Где уж мне»… «Сбоку припека»… Это в Епархиальном тебя приучили к смиренству…

Агния Сергеевна встала, уронила муфту, подняла, выронила пакетики с семенами, начинает их подбирать. Александра Романовна Бугрова порывисто бросается ей помочь, усаживает на диван, целует.

Прости меня! Ты мне очень нужна, Агнеша! Сними пальто, я все тебе объясню… Разденься! (Помогает ей снять пальто. Садятся на диван.)

А г н и я С е р г е е в н а (протирает очки, дышит на них и глядит на пар). Однако! Пар видно!

Б у г р о в а. Это Сережа вздумал себя закалять. Упрямство во всем. Понимаешь, почему я хочу поехать? Не только отметить наше десятилетие, вспомнить юность. Сережа закис в этом городе. Да, закис! Согласись поговорить с ним.

А г н и я С е р г е е в н а. Шурочка, но почему я?

Б у г р о в а. Тебе это проще, удобнее… ты редко у него что-нибудь просишь. Ну, если ты не хочешь…

А г н и я С е р г е е в н а. Погоди, Шурочка. Он что, много работает?

Б у г р о в а. Он спит через ночь!

А г н и я С е р г е е в н а (улыбаясь и вспоминая). Да, да, это его система. Знаешь, он еще мальчиком… Шурочка, я тебе скажу: его побороть невозможно. Значит, чем-нибудь сильно увлекся. Помню, зазвонят к ранней обедне, проснусь, а он все еще за столом. Пробовала книжки прятать — найдет и выговор сделает. И так, говорит, времени не хватает, а еще потерял полчаса на розыски.

Б у г р о в а (нетерпеливо). Хорошо, хорошо. Мне тоже нравилось его необыкновенное рвение, но сейчас… Да еще эта Костина… Не то подхалимка, не то я не знаю…

А г н и я С е р г е е в н а (рассеянно). А что Костина? (С интересом.) Шурочка, а чем Сережа нынче так занят?

Б у г р о в а (горячо). Я отлично знаю, что он одаренный человек. По ночам он пишет, вероятно хочет быть не только учителем, но и ученым. Между прочим, имеет полное право, но… (Умолкла.)

А г н и я С е р г е е в н а. Что, Шурочка?

Б у г р о в а (тихо). Я боюсь его потерять. Он очень от меня отдалился за эту зиму.

А г н и я С е р г е е в н а. Он от тебя? А не наоборот, Шурочка?

Б у г р о в а (упрямо). Я все такая же. Я ничуть не меняюсь. Посмотри, можно мне дать тридцать лет? (Приближает к Агнии Сергеевне свое лицо.) Нет, ты скажи!

А г н и я С е р г е е в н а (часто мигает). Я плохо вижу, Шурочка… И я не о том…

Стучат в дверь. Александра Романовна Бугрова убегает за ширму.

Да, да, войдите.

Входит К о с т и н а.

К о с т и н а. Здравствуйте, Александра Романовна. Нет, это вы, Агния Сергеевна? Ох, я очень рада! А Сергей Сергеевич дома?

А г н и я С е р г е е в н а. Он еще не пришел из школы. Разве его там нет?

К о с т и н а. Я пойду, поищу. Наверное, он в физкультурном зале. Извините.

А г н и я С е р г е е в н а (оглянулась на ширму). А зачем он тебе понадобился?

К о с т и н а (тихо). Этого я не могу сказать… (Испуганно.) Впрочем, если это необходимо…

А г н и я С е р г е е в н а. Ну, ну?

К о с т и н а. Александре Романовне я бы ни за что не сказала…

А г н и я С е р г е е в н а (строго). А мне скажешь обязательно.

К о с т и н а (нерешительно). Дело в том, что внимание со стороны Сергея Сергеевича…

А г н и я С е р г е е в н а (грозно). Какие глупости! Тебе показалось!

К о с т и н а. Нет, почему? В общем, хотя я и учительница литературы, но, во-первых, я училась заочно… Словом, мне было скучно читать в «Войне и мире» все эти исторические и военно-философские места. А когда Сергей Сергеевич серьезно со мной поговорил, объяснил, я все поняла и мне теперь интересно… Даже ученикам могу объяснить. (Пауза.) Вы не станете надо мной смеяться?

А г н и я С е р г е е в н а. Нет, не стану. (Смеется.) Ну, ступай. Я передам, что ты заходила. Ступай.

Костина ушла. Из-за ширмы выходит А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а.

Слышала?

Б у г р о в а. Неужели ты думаешь — я ревную? Она влюблена в него еще с тех пор, как была его ученицей, но я знаю: ему на нее на-пле-вать!

А г н и я С е р г е е в н а. Понимаю. (Лукаво.) А летом на всякий случай хочешь увезти его подальше. (Обняв ее.) От меня не скроешь, Шурочка, я ведь старая женщина.

Б у г р о в а (возмущенно). Ты старая дева, Агнеша, это большая разница! Кажется, я опять сказала бестактность? (Обнимает Агнию Сергеевну.) Миленькая! Ты же из-за Сережи не вышла замуж, растила его… Ну, я дура! Ну, извини! Давай посмотрим, как мы поедем. (Подходит к карте.) Смотри, вот наш город. Так. Сюда. По железной дороге. И отсюда уже по Волге. А вот мои родные места. Как это будет отлично, что мы все трое прикатим на пароходе. Я совсем превращусь в девчонку… с семилетним врачебным стажем. Что ты на меня так смотришь?

А г н и я С е р г е е в н а. Просто я рада, что у тебя настроение исправилось.

Б у г р о в а. Только надолго ли? (Нечаянно задевает рукой два флажка на карте. Флажки падают на пол.)

А г н и я С е р г е е в н а. Ой, уронила что-то! (Шарит рукой по полу.)

Б у г р о в а. Брось. Все равно не знаем, где они торчали. (Лениво нагнулась поднять.) На них что-то написано. (Подошла поближе к окну, читает.) «Артиллерия дальнего действия». А на другом? «Корпус, которым командует товарищ Краев». (Смеется.)

А г н и я С е р г е е в н а (заглядывает через плечо). Что это значит?

Б у г р о в а. Антошин почерк. Антоша Лобовиков увлечен двумя вещами на свете: Сергеем Сергеевичем — и войной. Соединил такие несоединимые вещи. Смотри, даже наградил генеральским чином!

Стучат в стенку.

Это Игнат Петрович. Вот ревнивый отец. Рвет и мечет, зачем Антоша здесь чаще, чем дома.

А г н и я С е р г е е в н а. Шурочка, у него ведь никого, кроме сына.

Б у г р о в а. Ну и что? У нас с Сережей и сына нет — мы же за это ни на кого не сердимся. (Стук повторился. Она подходит к стене и стучит в ответ.) Значит, можно зайти. Сережа их приучил. Кстати, когда придет Сережа, не говори ему ничего о моих благоглупостях. Будем пока хитрить. Но о Волге скажи обязательно.

Стук в дверь.

Войдите.

Входит Л о б о в и к о в. Беспокойно осматривается.

Л о б о в и к о в. Антон у вас?

Б у г р о в а. Нет.

Л о б о в и к о в. Разве Сергей Сергеевич не пришел? Уроки давно кончились.

Б у г р о в а (пожав плечами). Еще не пришел.

Л о б о в и к о в (косясь на ширму). Странно.

Б у г р о в а. Хотите убедиться? (Отодвигает ширму.)

Л о б о в и к о в. Помилуйте!

Александра Романовна Бугрова подвигает ширму на место и уходит за нее.

А г н и я С е р г е е в н а. Игнат Петрович, на меня-то за что рассердился?

Л о б о в и к о в (вздрогнул). Извините. (Подходит, здоровается.) Разве сегодня не виделись? Я же вам дверь в класс открыл. У вас были полные руки таблиц.

А г н и я С е р г е е в н а (укоризненно). А еще ребят арифметике обучаешь. Это четвертого дня мы встретились.

Л о б о в и к о в. Может быть, может быть. (Пошел к двери. Вернулся.) Я очень прошу, Агния Сергеевна, когда Антоша придет с Сергеем Сергеевичем, пошлите его сразу ко мне.

А г н и я С е р г е е в н а. Хорошо, голубчик, пришлю. (Тихонько.) Игнат Петрович, поди-ка сюда, ко мне.

Лобовиков подходит.

Вот что я хочу сказать. Напрасно на сына обижаешься.

Л о б о в и к о в (настороженно). Откуда вы взяли?

А г н и я С е р г е е в н а. Погоди, не ерепенься. Антон мальчик живой, непоседа. Тебя любит он, ну и ладно. А с Сергеем Сергеевичем ему интереснее. Что ж такого. О равнобедренных треугольниках он от тебя и в классе наслушается. Вот и бежит на огонек к твоему соседу. Так и надо.

Л о б о в и к о в (горько). Заслужил?

А г н и я С е р г е е в н а. Зря обижаешься. Я хотела добрый совет тебе дать.

Л о б о в и к о в. Благодарю — и отказываюсь. Вы не знаете того, что знаю я.

А г н и я С е р г е е в н а. И чего ты волнуешься? Отец ты удачный, отказываться от тебя не надо.

Л о б о в и к о в (кричит). Что я, буржуй или поп?

А г н и я С е р г е е в н а (машет на него рукой). Ш-ш! Распылался как головешка. Ступай к себе, жди Антошу. Пришлю, так и быть.

Л о б о в и к о в (пошел, обернулся). Но я требую, наконец, чтобы топили печку. Печка же выходит и в мою комнату. Что они — хотят простудить Антошу?

А г н и я С е р г е е в н а. Не простынет. Это нам с тобой холодно, а молодым жарко. Еще лучше, не угоришь. В этом доме печки ужас какие.

Л о б о в и к о в (сухо). Честь имею!

Открыл дверь в коридор, и сразу оттуда донесся шум голосов, смех, топот ног, и в комнату, едва Лобовиков успел посторониться, вваливается молодежь: А н т о ш а Л о б о в и к о в, Б о р и с о в, Н е с м е л о в а и К и с л и ц ы н а, во главе с К р а е в ы м, все с лыжами. Шествие замыкает Ш а б а л и н.

А н т о ш а (весело). Здравствуй, папа!

Л о б о в и к о в (против воли сразу заулыбался, увидев сына). Здравствуй, дружок.

К р а е в. Товарищи, обтирайте ноги о войлок. Здравствуй, Агнеша.

В с е (веселым, нестройным хором). Здравствуйте, Агния Сергеевна!

Б о р и с о в (он небольшого роста. Подходит к ней, солидно здоровается за руку). Как поживаете, Агния Сергеевна?

А г н и я С е р г е е в н а (удивилась). Скажите, пожалуйста, какой взрослый! Давно ли ты у меня упал с парты?

К и с л и ц ы н а. Агния Сергеевна, с парты он и теперь падает.

Б о р и с о в (неторопливо выговаривая каждое слово). В этом есть немалая доля преувеличения. (Помогает Кислицыной с лыжами.)

А г н и я С е р г е е в н а. Дальше, дальше от меня, ребята, вы меня совсем заморозили. Зачем лыжи-то в комнату притащили. (Отстраняясь.) Дальше, говорю, палку.

Входит А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а.

Б у г р о в а. Сережа, что это значит? Первый раз вижу тебя в образе лыжника.

К р а е в (весело). Да, Санушка. Я как Илья Муромец: тридцать лет и три года сидел у печки (показывает), а на тридцать четвертом стал бегать на лыжах.

Б о р и с о в (глубокомысленно). Сергей Сергеевич, а разве в былинах есть такой факт, что Илья Муромец бегал на лыжах?

Смех.

Б у г р о в а. Жаль, что ты мне ничего не сказал. Может, я тоже бы с вами пошла.

К р а е в (ласково). Видишь ли, Санушка, нашему отделению поручили (показывает на Шабалина) выполнить тактическую задачу на местности. Ну как, Сократ Ильич, справились мы?

Ш а б а л и н. Ничего.

Н е с м е л о в а. А белые балахоны нам здорово пригодились.

Ш а б а л и н. Да, подходяще. Когда залегли в цепь, слились со снегом.

Л о б о в и к о в. Как?! Антоша, ты ложился на снег?!

А н т о ш а (весело). Да, папа. Мы лежали тихо, как зайцы.

Н е с м е л о в а. А потом поползли вместе с лыжами. Мне в рукава снег попал.

Л о б о в и к о в (Антоше). Ты хочешь схватить воспаление легких? (Краеву.) Что за дурацкая игра?

Н е с м е л о в а. Игнат Петрович, не беспокойтесь, я сама за Антошей следила. На снегу он лежал всего какую-нибудь минуту.

А н т о ш а. Папа, на войне же я все это стану проделывать сотни раз…

Л о б о в и к о в. Ты забыл, какое у тебя здоровье?

А н т о ш а (горячо). Папа, я сейчас здоров, как бык. Ты увидишь. Сегодня освидетельствование покажет.

Л о б о в и к о в (настороженно). Какое освидетельствование?

А н т о ш а (Александре Романовне Бугровой). Александра Романовна, вы сегодня нас станете осматривать?

Б у г р о в а (смотрит на часы). Непременно. (Громко ко всем.) Будущие призывники, прошу через полчаса в амбулаторию. (Одевается.) Агнеша, не забудь мою просьбу. (Уходит.)

Уходят Лобовиковы, расходится молодежь, прощаясь с Краевым.

К и с л и ц ы н а. До свидания, Сергей Сергеевич!

Н е с м е л о в а. Сергей Сергеевич, до завтра!

Б о р и с о в (прощается за руку). Всего доброго, Сергей Сергеевич. Очень вам благодарен. (Все подталкивают друг друга, давясь от смеха. Уходят.)

Остаются Краев, Шабалин и Агния Сергеевна.

А г н и я С е р г е е в н а (нерешительно). Сережа, ты станешь сейчас работать?

К р а е в (ласково). Да, Агнеша.

А г н и я С е р г е е в н а. У тебя еще много осталось сделать?

К р а е в. Я только начал, Агнеша.

А г н и я С е р г е е в н а (делает вид, что поняла). Ну, до лета еще долго. Вместе когда-нибудь отдохнем. Хотя у меня будет масса хлопот с огородом… До свидания, голубчик.

Прощаются. Агния Сергеевна уходит.

К р а е в (Шабалину). Были в военкомате?

Ш а б а л и н. Был, утром.

К р а е в. Узнали?

Ш а б а л и н. Все в точности, как говорили.

К р а е в. Значит, мальчики могут подавать заявление прямо в училище?

Ш а б а л и н. Или через военкомат, все равно.

К р а е в. Спасибо, Сократ Ильич. (Тихо.) Письма нет на мое имя?

Ш а б а л и н. Пока нет.

К р а е в. Неужели откажут? Куда ты, скажут, тридцатипятилетний штафирка! Тебе ли тягаться с молодыми? (Беспокойно.) Только, Сократ Ильич, никому! Молчок!

Ш а б а л и н (осторожно). Вы и Александре Романовне не говорили?

К р а е в (вопрос ему неприятен). Конечно, нет. Зачем? Пока же полная неизвестность.

Ш а б а л и н (усмехнулся). Век живи, век учись.

К р а е в. Вы про что?

Ш а б а л и н. Не знал, что о таких вещах не советуются с женой. А я, между прочим, собираюсь жениться…

К р а е в (довольно резко). Когда женитесь и проживете с женой десять лет, поймете еще не это.

Ш а б а л и н. Возможно.

К р а е в (вдогонку). Как я сегодня на лыжах?

Ш а б а л и н. Лучше прошлого раза.

К р а е в (радостно). Вот видите! Может, во всем, что задумал, победа за мной?

Ш а б а л и н (уходя). Я лично во всем буду советоваться с женой.

К р а е в (смеется).

Вытащил на середину комнаты войлок от двери, улегся на спину и делает гимнастику, поднимает по очереди ноги. Кряхтит.

Тоже мне Илья Муромец!..

Перевернулся на живот и стал подниматься на локтях. Вдруг увидел под столом флажки, брошенные Александрой Романовной. Читает, что на них написано. Встает и стучит в стенку. Ответный стук. Вбегает А н т о ш а.

А н т о ш а. Звали меня, Сергей Сергеевич?

К р а е в (показывает флажки). Это ты уронил?

А н т о ш а. Я не ронял.

К р а е в. А писал ты? (Читает вслух.) «Корпус, которым командует товарищ Краев». Что же ты меня подводишь? Ведь на смех поднимут, когда прочтут. Лучше заходи иногда в военный комиссариат, узнавай, нет ли мне письма. А про осмотр не забыл? (Смеясь.) Надеюсь, доктор найдет тебя годным?

А н т о ш а (развертывает грудь и плечи). Будьте спокойны.

К р а е в (серьезно). Отец успел сказать тебе что-нибудь?

А н т о ш а (уныло). Все то же. За университет, против военного училища. Да это неважно, Сергей Сергеевич. Запретить же он мне не может.

К р а е в (строго). Что ты хочешь этим сказать?

А н т о ш а (поник головой). Это верно. Мне было бы очень неприятно с ним так расстаться.

К р а е в (мягко). Ты прав, дружок.

А н т о ш а. Но ведь он не понимает…

К р а е в. Пожалуй, в этом виноват я.

А н т о ш а. Почему, Сергей Сергеевич?

К р а е в. Во-первых, ты нынче слишком мало бывал с отцом… он отвык жить твоими интересами. Во-вторых… Ладно, ступай на осмотр. (Подождав, пока Антоша уйдет, стучит в стенку.)

Входит Л о б о в и к о в.

Л о б о в и к о в (подозрительно осматриваясь). А где Антон?

К р а е в. Ушел на осмотр.

Лобовиков быстро пошел к двери.

К р а е в. Куда ты, Игнат?

Л о б о в и к о в (неохотно). Я должен увидеть Александру Романовну.

К р а е в. Сейчас придет. Видишь, она забыла халат. Давай пока побеседуем.

Л о б о в и к о в. О чем, о ком?

К р а е в. О сыне.

Л о б о в и к о в. О каком «сыне»?

К р а е в (просто). О твоем. У меня-то ведь нет. Но твоего Антошу я люблю, как сына…

Лобовиков молча, с напряженным и злым лицом, подносит к лицу Краева фигу.

Не совестно, Игнат Петрович?

Пауза. Лобовиков продолжает держать на весу кукиш.

Человек ты умный. Охота тебе глупить? Человек ты добрый. Охота тебе злость на себя напускать? Сядь.

Усаживает Лобовикова на диван и становится к печке, прислонясь к ней спиной и заложив назад руки.

И еще я не понимаю: ты на германскую войну как пошел, сам или поневоле?

Л о б о в и к о в. Какое это имеет значение?

К р а е в. Вспомни, ты мне рассказывал: убежал из дому, записался добровольцем.

Л о б о в и к о в (резко). Какое это имеет значение? (Кричит.) А потом проклял! Проклял войну!

К р а е в (мягко). Да, потом ты устал. Или струсил.

Л о б о в и к о в (возмущенно). Струсил?!

К р а е в (удовлетворенно смеется). Вот видишь. А не хочешь понять Антошу, который намерен учиться профессионально защищать страну, причем свою, не царскую.

Л о б о в и к о в (идя к двери). В проповедях не нуждаюсь.

К р а е в. Игнат Петрович!

Л о б о в и к о в. Ну, что тебе?

К р а е в. Скажи, что накипело. Легче помиримся.

Л о б о в и к о в. Никогда! Я три года (задыхаясь)… стрелял и гнил заживо. Я почти умер. Но я нашел в себе силы для жизни. Тебе это ясно? Я нашел жену. Потерял ее. Один как перст (поднимает палец) воспитал сына. Еще выучил сотни детей. Неужели я поступил плохо? А ты бессовестно хочешь его отнять. За что? Тебе это почти удалось. Еще бы, ты краснобай, я знаю. Это ведь очень просто. Увлек сказками, рассказал басенки из истории, разжег мальчишку подвигами…

К р а е в. Это все плохо?

Л о б о в и к о в. Не знаю. Может быть, хорошо. Для других. Но не для моего сына. Как ты не понимаешь, что я хочу его сохранить?

К р а е в. Сохранить для себя.

Л о б о в и к о в (топнул ногой). Нет, для жизни! Он больше принесет пользы жизни, чем смерти! Я всегда надеялся видеть его ученым… или учителем, как я сам…

К р а е в. Думаешь, я этого не хочу?

Л о б о в и к о в (удивлен). Как так?

К р а е в (горько). Вот так. Ни Антон, ни его друзья не успеют стать ни учеными, ни врачами, ни артистами, ни учителями. Им осталось не больше года, чтобы стать воинами. И лучше, если они научатся ими быть. Понял?

Л о б о в и к о в (смотрит на Краева во все глаза). Ну, ты и демагог! Лучше всех знаешь, что будет война и всех на нее заберут?.. Да за такие слова!.. (Внезапно ему приходит в голову.) А если ты убежден — так что же ты сам не в армии, белобилетник?

Входит А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а. Лобовиков увидел ее, растерялся, пытается заступить дорогу, что-то сказать.

Б у г р о в а (нетерпеливо). Ну, туда или сюда?

Лобовиков отступает на шаг в коридор и стоит в нерешительности. Дверь закрылась перед его носом.

Забыла халат… (Снимает с гвоздя белый халат.) А ты что такой? Лобовиков что-нибудь?

К р а е в. Ерунда.

Б у г р о в а (секунду колеблется). Сережа…

К р а е в (внимательно смотрит на нее). Нас можно сегодня поздравить, Санушка?

Б у г р о в а (радостно). Не забыл! (Обнялись. Тишина.)

К р а е в (улыбаясь). Сознайся, нарочно халат оставила?

Б у г р о в а (тихо). Пускай! (Нежно вглядывается в его лицо.) А ты похудел…

К р а е в (смеется). Вот что значит два раза пробежаться на лыжах! Ничего, привыкну.

Б у г р о в а (медленно пошла к двери, с порога робко). Агнеша говорила тебе о Волге?

К р а е в (удивлен). О Волге?

Жена ушла. Из коридора слышится взволнованный голос Лобовикова: «Александра Романовна!» Краев подошел к столу, зажигает свет. Сел, задумавшись. Вдруг слышатся быстрые шаги. Вбегает А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а…

К р а е в (весело). Опять халат забыла?

Б у г р о в а. Ты знаешь, о чем он меня просил? Чтобы я дала заключение, будто Антон непригоден к военной службе!

Дверь распахивается, появляется взъерошенный Л о б о в и к о в.

Б у г р о в а. Уходите!

К р а е в. Игнат Петрович, ты, наверно, хочешь сказать, что она не так тебя поняла?

Стук в дверь.

Л о б о в и к о в. Александра Романовна! Сергей Сергеевич! Если Антоша… (Умоляюще.) Вы ему ничего…

Г о л о с А н т о ш и. Сергей Сергеевич, можно?

К р а е в. Можно, Антоша.

А н т о ш а (входит). Александра Романовна, все собрались. И потом, мы не знаем, где рейка для измерения роста… Папа? Ты меня ищешь?

Б у г р о в а (уже спокойнее). Идем, Антоша.

Уходят. Лобовиков и Краев одни.

Л о б о в и к о в. Пока не поздно… Отсоветуй Антоше идти в училище! (Краев молчит.) Мы бы с тобой гордились им… Он такой способный! Для любой мирной профессии!

К р а е в (просто). Верно, верно, Игнат. Если бы не наступала на пятки война… Неужели ты хочешь, чтобы он ничего не умел, когда она начнется?

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Большая светлая комната. Это учительская. Одна половина ее напоминает приемную врача: пианино, мягкие кресла, на круглом столе газеты. В другой половине — шкафы с книгами и физическими приборами, в углу гигантский глобус, на подоконниках тоже приборы: электростатическая машина с большими стеклянными дисками и блестящими металлическими шарами, воздушный насос и стеклянный колпак для опытов с разреженным воздухом, ртутный барометр и др.

Морозный солнечный день. В комнате тихо, тепло, топится кафельная, ослепительно белая печь. Дверь в коридор открыта, слышно, как в соседних классах идут уроки. На пороге стоит О л ь г а С е м е н о в н а Б о р и с о в а и внимательно слушает, как А н н а З а х а р о в н а К о с т и н а, выметая сор и смотря вниз под ноги, говорит сама с собой.

А н н а З а х а р о в н а. Сколько раз говорила: нравится он тебе, ну и отбивай. Чем ты ее хуже? Ты моложе. Так ей и надо, гордячке. Ух, я бы на твоем месте… Метлой бы ее под хвост, метлой! (Так увлеклась, что, только задев веником по ногам Ольги Семеновны, ахнула и выпрямилась.) Фу-ты, прямо даже испугалась.

Б о р и с о в а (строго). Ничего. Добрый день. Перемены еще не было?

А н н а З а х а р о в н а. Скоро уж. В двенадцать.

Б о р и с о в а. Разрешите? (Направляется к креслам.)

А н н а З а х а р о в н а (неодобрительно). А вам кого?

Б о р и с о в а. Учащегося Борисова знаете?

А н н а З а х а р о в н а (показывая рукой на аршин от пола). Небольшого роста, вежливенький такой? Так вы его мамашенька будете, агрономша?

Б о р и с о в а. Во-первых, он не «такой» (показывает), во-вторых, не агрономша, а агроном.

А н н а З а х а р о в н а (несколько опешив). Так.

Б о р и с о в а. Школьный врач придет сюда в перемену?

А н н а З а х а р о в н а (начинает опять мести, сердито). Неизвестно.

Б о р и с о в а. А где врач сейчас?

А н н а З а х а р о в н а. Неизвестно.

Б о р и с о в а. Как мне найти ее квартиру? (Направляется к двери.)

А н н а З а х а р о в н а (не вытерпев). А вам для чего?

Борисова ушла не ответив.

Анна Захаровна берет со стола звонок и идет звонить. Она долго и ожесточенно звонит, то удаляясь по коридорам, то опять приближаясь; вдалеке возникает шум голосов и топот ног. Это освобождаются от занятий классы один за другим, и школьники рассыпаются по коридорам и лестницам. Кто-то стремглав бежит по направлению к учительской. Дверь открывается — и неторопливо входит с папкой для нот старуха Т а н н е н б а у м. Танненбаум усаживается за стол и берет газету. Входит А н н а З а х а р о в н а.

А н н а З а х а р о в н а (увидев Танненбаум). Уже здесь? Скоро отзанимались, Ангелина Францевна.

Т а н н е н б а у м (спокойно). Звонок был.

А н н а З а х а р о в н а (ставит перед ней на стол звонок). Вы сегодня за председателя.

Т а н н е н б а у м (тревожно). Я? Разве сегодня собрание? (По-русски говорит правильно, звонким молодым голосом.) Тогда я уйду. (Хочет подняться.)

А н н а З а х а р о в н а (успокаивает). Сидите. Это я так. Эк напугали вас собраниями.

Т а н н е н б а у м. Нет. Но я не умею быть председателем.

А н н а З а х а р о в н а (мешает кочергой в печке, ворчит про себя). Научишься.

О б р а з ц о в (столкнувшись в дверях с Ф е р а п о н т ь е в ы м). Позвольте.

Ф е р а п о н т ь е в. Пожалуйста, пожалуйста, Николай Николаевич.

Образцов проходит строгий, прямой, неся две лейденских банки. За ним, отдуваясь, спешит Ферапонтьев, нагруженный географическими картами, навернутыми на палки, длинной указкой и большим атласом.

Ф е р а п о н т ь е в (не успев дойти до окна, где Образцов уже разместил свои приборы). Николай Николаевич, это ведь мое окно.

О б р а з ц о в. Откуда вы взяли?

Ф е р а п о н т ь е в. Ей-богу, мое, вот и глобус стоит.

О б р а з ц о в (презрительно выпятив кадык). Напрасно вы его здесь поставили, я еще вчера вам хотел сказать. Вы же знаете, что у меня нет физического кабинета. Я безрезультатно хлопотал целый год, меня поместили в учительской, а теперь и здесь хотят стеснить. Нет, нет, на это я не пойду. Я попрошу вас, Степан Кондратьевич, ни в коем случае не занимать окно и угол. Ставьте свои карты за шкаф.

Ф е р а п о н т ь е в (жалобно). А глобус?

О б р а з ц о в. На шкаф.

Ф е р а п о н т ь е в (раздражаясь). Как же я на шкаф-то полезу?

О б р а з ц о в. Попросите учащихся (показывает на дверь, в которую в этот момент входит К р а е в, А н т о ш а Л о б о в и к о в и Б о р и с о в).

Б о р и с о в (солидным тоном). Еще к вопросу о тысяча восемьсот двенадцатом годе. Если мне не изменяет память, военный совет в Филях заседал днем, а не вечером.

А н т о ш а. Но уже во вторую половину дня. Правда, Сергей Сергеевич?

К р а е в. В четвертом часу.

Ф е р а п о н т ь е в. Ну-ка, ребята, помогите-ка мне его туда.

Антоша и Борисов поднимают на шкаф глобус, причем маленький Борисов и в эту минуту полон достоинства.

Легче. Легче.

А н т о ш а (со стула). А сколько времени он заседал, Сергей Сергеевич.

К р а е в. Час с небольшим. И уже в остальные часы Кутузов ни с кем не сказал ни слова.

А н т о ш а. Наверно, не ел, не пил?

К р а е в (улыбаясь). Не знаю. Не спал, это верно. (Понизил голос.) Он плакал ночью. Многие в избе это слышали. Представляете? Хитрый, прожженный старик царедворец спокойно принял историческое решение, распорядился жизнью тысяч людей, а ночью лежит, глядит в темноту и плачет своим единственным глазом. Вот это, если хотите, воля и судьба полководца.

А н т о ш а. Ох, Сергей Сергеевич. Он же еще тогда потерял Багратиона…

О б р а з ц о в (неприятным голосом). Мне кажется, эта комната предназначена для отдыха педагогов.

К р а е в. Извините! Мы заговорились. Марш, марш!..

Ф е р а п о н т ь е в. Ничего, ничего, разговаривайте. (Образцову.) Это вы просто голодны, Николай Николаевич, оттого и злитесь. Пойдемте, позавтракаем. (Уходят).

Антоша и Борисов смеются. Краев укоризненно качает головой. Танненбаум читает газету, закусывая бутербродом.

А н т о ш а (осторожно). Сергей Сергеевич, я вот что хотел вас спросить. Вы замечательно рассказывали о Кутузове, о Суворове. Интересно, что мы с ним (показывает на Борисова) сначала решили стать командирами, а потом уж узнали от вас об исторических полководцах… А вот вы…

К р а е в (удивленно). Не понимаю.

А н т о ш а. Вы же обо всем раньше знали… (Мнется.) Ведь правда, не только это на вас подействовало?

К р а е в (раздраженно). Опять ты говоришь не прямо и ясно, как я тебя просил, а дурацкими намеками… Борисов…

Б о р и с о в (мрачно). Он идиот. Ему кто-то напел, и я знаю кто, что вы якобы захотели быть (взглянув на Танненбаум и шепотом, почти одними губами) полководцем…

А н т о ш а. Что ты врешь! Я же этого не думаю…

Б о р и с о в. Ну, за тебя думают.

Антоша покраснел, заметался, хочет возражать.

К р а е в (посуровел). Подождите. Кто это может думать, когда никто, кроме вас и Шабалина, вообще ничего не знает?

А н т о ш а (умоляюще). Сергей Сергеевич! И не узнает…

Б о р и с о в (уничтожающе смотрит на Антошу). Эх, ты! (Краеву.) Нам с ним вчера не повезло. Я на осмотре оказался недомерком, а он проболтался о вас отцу.

К р а е в. Игнату Петровичу?

А н т о ш а (в отчаянии). Сергей Сергеевич! Это не так. Это не так…

К р а е в. Что — не так? (Борисову.) Ты ошибся? (Антоше.) Ты ничего не сказал?

А н т о ш а (опустив голову). Сказал. (Пауза.) Сергей Сергеевич, можно мне объяснить?

К р а е в. Говори.

А н т о ш а (тихо). Папа меня спровоцировал. Он стал называть вас… трусом, стал говорить, что вы сами небось не пошли в армию… что вы…

К р а е в (насмешливо). Белобилетник?.. Загребаю жар чужими руками?..

А н т о ш а. Да. Ну ясно, что… (с усилием) я не вытерпел и сказал, что это неправда, что вы, наоборот, подали заявление… (Осекся, взглянул на Танненбаум.)

К р а е в. Так. Теперь, значит, я завишу от Игната Петровича. Спасибо. (Не глядя на Антошу.) Ступай.

А н т о ш а. Сергей Сергеевич, он мне обещал никому не говорить… Я ему сказал, что, пока не пришел ответ, вы не хотите…

К р а е в. Ступай… адъютант.

Антоша понуро идет к выходу. Борисов приближается к Краеву.

К р а е в (Борисову). Ты хочешь мне что-то сказать? (Антоша обернулся.) Ступай, ступай.

Антоша идет и встречается в дверях с Л о б о в и к о в ы м.

Л о б о в и к о в. Ты здесь?

А н т о ш а. Папа, ты помнишь?.. Ты дал мне слово…

Л о б о в и к о в. О чем ты? А-а… (Краеву, насмешливо.) Я, собственно, не понимаю, почему тебе надо скрывать. Чего ты боишься?

К р а е в. Я ничего не боюсь. Боишься ты.

Л о б о в и к о в. Интересно, чего?

К р а е в. Спроси Александру Романовну. (Пауза.)

Л о б о в и к о в (понизив голос). Ты же обещал… (Оглядывается на Антошу.)

К р а е в (Антоше). Ты еще не ушел?

Антоша уходит.

К р а е в (Лобовикову). Можешь быть спокоен. Он не будет больше ходить ко мне.

Б о р и с о в (выступая вперед). Сергей Сергеевич, можно мне сказать?

К р а е в. Учащийся Борисов, эта комната предназначена для отдыха педагогов.

Борисов по-военному поворачивается и идет к двери.

К р а е в (Лобовикову). Что ты хотел мне сказать?

Лобовиков не успевает ответить. Раньше чем Борисов вышел, в учительскую входят м а т ь Б о р и с о в а, А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а, О б р а з ц о в и Ш а б а л и н, мирно беседуя.

Б о р и с о в (удивленно). Мама?

Б о р и с о в а. Сейчас. (Шабалину и Образцову.) Вы понимаете, какой странный случай. Мой сын хочет поступить осенью в артиллерийское училище, между тем вчера выяснилось, что ему не хватает сколько-то там сантиметров до установленного роста.

Ш а б а л и н. Да, я знаю. Что же вы хотите?

Б о р и с о в а. Я хочу, чтобы это не принимали в расчет при направлении в училище.

Ш а б а л и н. При направлении — хорошо, но как отнесутся там, на приеме?

Б о р и с о в а. Я сорок пять лет прожила на свете, не зная, что маленький рост — такой большой недостаток. Я знаю: отбор, строгие правила и т. д. Но ведь следует принимать во внимание и желание поступающего.

Ш а б а л и н. Да у нас половина всех мальчиков выражает желание. Вот, например, его сын (указывает на Лобовикова).

Б о р и с о в а (к Лобовикову с живостью). Ваш сын тоже поступает в военную школу? А как его фамилия?

Л о б о в и к о в (неохотно). Лобовиков.

Б о р и с о в а. Антоша? Это лучший друг моего сына. Позвольте познакомиться: Ольга Семеновна Борисова. Наверно, слышали от Антоши.

Л о б о в и к о в. Лобовиков.

О б р а з ц о в (Борисовой). Мы хорошо знаем вашего сына и его друга Антона Лобовикова. Это энергичные юноши. Со здравым смыслом и в то же время уже со своей целью в жизни. Я думаю, что они достигнут цели, даже, так сказать, наперекор природе.

Б о р и с о в а. Очень приятно. Я уверена, что за лето он еще подрастет. Папа у него высокий.

Б о р и с о в. Мама!

Оба они стоят рядом, похожие друг на друга. Аккуратные, в пиджачках, небольшого роста.

Б о р и с о в а. А что особенного я сказала? Занимайся больше физической культурой. Тебе помогут (кивает на Шабалина). Смотри, помни, минимум пять сантиметров.

Б о р и с о в (серьезно). Мама, я сделаю все возможное.

Все смеются, кроме Лобовикова.

Б о р и с о в а. Я агроном, почти все время провожу в разъездах, к сожалению, я не бываю в школе и не знакома с вами, но знаю о вас очень много (шепчет что-то сыну).

Б о р и с о в (Краеву). Сергей Сергеевич, мама хотела познакомиться с вами и поблагодарить вас.

К р а е в. За что, помилуйте.

Б о р и с о в а (восхищенно на него смотрит). Так вот вы какой, Сергей Сергеевич! Нет, нет, вы со мной не спорьте. Скажу вам одно: я во всем полагаюсь на вас. До свидания! (Прощается с ним за руку. Остальным.) До свидания, товарищи! (Александре Романовне.) Наверное, вы гордитесь своим мужем?

Б у г р о в а (улыбаясь). Еще бы!

Б о р и с о в а. Пойдем, Борис. (Уходят.)

К этому времени в учительской все в сборе: пришли К о с т и н а, Ф е р а п о н т ь е в.

О б р а з ц о в. Боевая женщина. Что же вы сплоховали, Сергей Сергеевич? А? (Смеется.) Испугались Александры Романовны? Смотрите, как вас благодарят и хвалят. Но вы заслужили. Вы действительно молодец. Я помню, в седьмом классе это были в сущности шалопаи. (Лобовикову.) Простите, Игнат Петрович, но ведь я помню, каким тогда был Антоша… (Краеву) и каким он стал теперь, благодаря вам. Вы замечательный педагог, не так ли? (Случайно обратился за подтверждением слов к Лобовикову.)

Л о б о в и к о в (иронически). Кто — я замечательный?

О б р а з ц о в (сдержанно). Ежели вы серьезно, то я вам скажу, Игнат Петрович: я вас считаю очень хорошим преподавателем. Но Сергей Сергеевич педагог по призванию, он точно родился для того, чтобы быть педагогом.

Л о б о в и к о в (вызывающе). А я?

О б р а з ц о в. А вы, кажется, сначала пошли в офицеры.

Неловкая пауза.

(Ко всем.) Может быть, я сказал бестактность?

Л о б о в и к о в (мрачно). Почему? Это все знают. Я бывший прапорщик мировой войны, потерявший на ней здоровье, силы, спокойствие, и меня надо за это всю жизнь поносить.

О б р а з ц о в. Простите, я вас не поносил, наоборот…

Л о б о в и к о в. Дайте мне договорить. А его вы, наверное, станете хвалить даже тогда, когда этот прирожденный педагог улизнет из школы. Я уверен, что он удостоится необыкновенных похвал за эту авантюру или за эту глупость.

Все приходят в волнение.

К о с т и н а. Да вы… про кого?

О б р а з ц о в. Я не понимаю. Объяснитесь, Игнат Петрович.

Лобовиков молчит.

К р а е в. Что же ты, договаривай.

Л о б о в и к о в. Не беспокойся. Пока еще не скажу.

К р а е в. Нет? Ну так я сам скажу. Анна Захаровна, сколько еще минут до звонка?

А н н а З а х а р о в н а. Двадцать минут.

К р а е в. Пожалуй, хватит. (Оглядев всех.) Раз уж дело пошло на откровенность, я скажу о том, о чем еще некоторое время хотел молчать… Спокойно, Игнат Петрович. Речь пойдет только обо мне. (Образцову.) Мне очень грустно, Николай Николаевич, что я должен разочаровать вас. Вы назвали меня сегодня педагогом чуть ли не от рождения. (Пауза.) А я вот — решил переменить профессию.

Тишина.

О б р а з ц о в. Переменить что, Сергей Сергеевич?

К р а е в. Профессию педагога на другую профессию. Вам может показаться (усмехнулся), что она мне подходит, как корове седло, тогда, очевидно, вы надо мной посмеетесь. (Пауза.) Я хочу стать военным.

О б р а з ц о в. Простите, как?

К р а е в. Хочу стать военным.

Б у г р о в а. Военным историком, Сережа?

К р а е в (мягко). Нет, Санушка, просто военным. Ну, командиром, если хочешь. Для этого поступить в военное учебное заведение.

О б р а з ц о в. Вы шутите, Сергей Сергеевич?

К р а е в. Нет.

Ф е р а п о н т ь е в (захохотал). Здорово! Вот отмочил!

К р а е в (с некоторым раздражением). Я не шучу!

О б р а з ц о в (осторожно). Позвольте вас спросить, Сергей Сергеевич, вы что-нибудь уже предприняли?

К р а е в. Да, я подал заявление.

Б у г р о в а. И я ничего не знала! Сережа!

К р а е в (ласково). Это ничего, Санушка. (Помолчав.) Я жду ответа.

Б у г р о в а. Молчал, скрывал от меня!..

А г н и я С е р г е е в н а. Сережа, я что-то не понимаю. Плохо я понимаю, что ты затеял.

К р а е в. Я после тебе объясню, Агнеша.

А г н и я С е р г е е в н а. Ты хочешь бросить все, в чем я тебе помогала? Забыл?

К р а е в. Помню, Агнеша. Спасибо тебе.

А г н и я С е р г е е в н а. Значит, все зря…

К р а е в (несколько нетерпеливо). Почему, Агнеша? (Ко всем.) Неужели все осуждают мой поступок? (Жестко.) Вам что, не нравится Красная Армия? Плохое место? Плохое занятие?

О б р а з ц о в (мягко остановил его). Сергей Сергеевич, вот здесь вами управляет горячность.

К р а е в. Я мог таким образом истолковать ваше неодобрение.

О б р а з ц о в. Сергей Сергеевич… Наше неодобрение — по крайней мере, я говорю за себя — следует как раз из огромного уважения к Красной Армии…

К р а е в. Ну, стало быть, неуважение ко мне… Значит, вы думаете, что я ее опозорю?

О б р а з ц о в. И это не так…

Л о б о в и к о в. Почему же не так. А по-моему близко. Интересно, много ли в Красной Армии найдется поповичей.

К о с т и н а. Кого? Кого?

Л о б о в и к о в. Что, вы не знаете, что Краев из духовного сословия? Недоверие к нему, я считаю, вполне законное.

Общий шум. Все говорят разом. Агния Сергеевна пытается говорить — ее не слышно. Наконец, Танненбаум неожиданно встает и звонит в колокольчик, положенный перед ней Анной Захаровной в начале перемены. Шум утихает.

Т а н н е н б а у м. Друзья мои. Нельзя так шуметь. Вы же не дети… Тише! (Еще раз звонит.) Говорите, Агния Сергеевна. (Садится.)

А г н и я С е р г е е в н а. Сережа, позволь мне сказать насчет поповского рода.

К р а е в. Подожди, Агнеша. Пожалуйста, продолжай, Игнат Петрович.

Л о б о в и к о в (угрюмо). Я кончил.

К р а е в (Образцову). Вы согласны с ним, Николай Николаевич?

О б р а з ц о в (горячо). Я? Ну, что вы, Сергей Сергеевич!

К р а е в. Спасибо. В таком случае…

А г н и я С е р г е е в н а. Дадут ли мне, наконец, слово?! Я хочу сказать о себе. Я за себя оскорбилась.

О б р а з ц о в. Мы просим вас, Агния Сергеевна. Поверьте, что мы все глубоко уважаем вас.

А н н а З а х а р о в н а. Интересно.

К о с т и н а. Что ты, мама?

А н н а З а х а р о в н а (злорадно показывая на Агнию Сергеевну). Да вот… сестрица-то твоего… (кивает на Краева) на матушку… ведь, на матушку училась!

Легкий смех.

Л о б о в и к о в (ко всем). Она хочет сказать, что в Епархиальном учились поповские дочки, чтобы выйти потом за попов.

А г н и я С е р г е е в н а (оттеснив его, гневно ко всем). Значит, вы хотите знать, правда ли, что мы из духовных? Еще бы неправда, когда нашего отца вся волость знала. Прямо дыхание у мужиков захватывало, какое имечко младенцу выберет: Философ, Платон, Лукиан, Олимп…

Л о б о в и к о в. Таких и имен-то в святцах нет.

А г н и я С е р г е е в н а. Нет в святцах? Голубчик, кому лучше знать? Ты или я в Епархиальном училась? (Смех.) Мой отец деревенский дьячок, а выходит — образованней тебя. Вот его он любил (показывает на Краева). Когда отца хоронили, пятеро сидели на печи и ревели, зачем отцовские сапоги Сережка надел. Вот уж действительно, и за гробом любимчик. А я и вовсе была счастливица, жила в городе. Правильно, Игнат Петрович (кланяется в пояс Лобовикову). Верно сказал, на матушку, на попадью обучалась. Только вот почему-то ни один поп замуж не взял. То ли приданым не угодила, то ли красой не вышла — уж и не знаю. Так в учительницы и пошла. Надо вам сказать, теперь не жалею. Бог с ним, с попом! (Смех.) Сорок лет учу, и никто не попрекнул, кроме тебя. Может, вам интересно, как меня в Епархиальное приняли? Отец всех своих куриц продал, да полгода не пил, и привез благочинному подрясник в день ангела… Взял, спасибо ему, определил меня в училище. Нехудо бы тоже спросить, как я шестерых выкормила и выучила, когда отец помер. Этого к себе взяла (кивает на Краева), других рассовала туда-сюда. Двое, правда, не выжили. Мне-то на свою жизнь грех жаловаться. Сережа меня любит. И вы как будто пока уважаете. Не может этого быть, чтобы меня обидели или вот его… Как хотите, а я не верю. Ну, не обессудьте, если что лишнее сказала… (Садится на место.)

Костина молча подходит и целует ее. Ш а б а л и н подошел и одобрительно крякнул. Образцов поцеловал руку. Ферапонтьев — тоже и галантно шаркнул. Танненбаум обняла.

К р а е в. Спасибо, Агнеша. Хоть и не очень кстати, а хорошо сказала. Я тоже не верю, что кто-то нас может обидеть.

Ш а б а л и н (вопросительно к Танненбаум, сидящей с видом настоящего председателя). Можно мне? (Та кивает.) Действительно, был такой дьячок в нашем уезде… Как же, помню. Меня Сократом назвал. (Все смеются.) А теперь о нем (показывает на Краева). Могу одно сказать. Это человек настоящий. Чего он хочет, того добьется. Я проверил на своем деле. Возьмем турник. Или параллельные брусья. Месяц назад он на них глядел, как баран на новые ворота. Как загремят, так и вздрогнет. А нынче всклепку выполняет. Упражнение, доложу я вам, высокой трудности. Вот вам и учителишка. Нет, будьте спокойны, товарищи. Не знаю, как дальше, а средний командир из него уже получился. Вот все, что я хотел сказать.

К р а е в (улыбаясь). Молодец.

Ф е р а п о н т ь е в (ворчит). Эх, Сократ. Почему тебя еще не сократили? Вот, ей-богу, лишняя должность.

О б р а з ц о в. Помолчите, Степан Кондратьевич. Со своей точки зрения Сократ Ильич прав. Кроме того, я понимаю и верю, что Сергеем Сергеевичем руководят самые лучшие чувства. Мне только кажется, что Сергей Сергеевич делу обороны окажет не меньше пользы, воспитывая наше юношество в таком (подбирает слово), в таком патриотическом духе. Мы сами свидетели того, что почти половина десятого класса, где он классным руководителем, идет в военные школы. Разве это не убеждает вас, Сергей Сергеевич?

К р а е в (отрывисто). Это меня убеждает еще кое в чем. Я живой человек. Когда все эти молодые люди, к которым я привязался, стремятся в Красную Армию, думаете, мне не обидно от них отставать?

Л о б о в и к о в (насмешливо). О чем же ты раньше думал?

К р а е в. Разве уж я такой пожилой человек? Тридцать три года… Пусть это середина жизни. В таком случае, я хочу переломить свою жизнь по самой ее середке. (Лобовикову.) Ты спросил, о чем же я раньше думал. О том же, о чем думали и продолжают думать все люди нашей страны. Они хотят строить мирную жизнь, и, если им помешают, они себя защитят. Так вот, я хочу приложить к обороне и свою руку. Я еще молод, здоров, у меня есть силы, и я слишком активная натура, чтобы быть обороняемым, а не обороняющимся. Война близка, и не скрою от вас: я уже авансом увлекся тем, что может мне скоро пригодиться. Надеюсь, за это вы также меня не осудите? Надеюсь также и на то… (С досадой.) Звонок!

Пронзительно звенит звонок. Перемена кончилась. Анна Захаровна ожесточенно звонит, удаляясь по коридору. Все начинают собираться.

О б р а з ц о в (приветливо Сергею Сергеевичу). Итак, до следующей перемены, Сергей Сергеевич.

К р а е в. Пожалуй, на сегодня хватит.

О б р а з ц о в (пожав плечами). Как хотите. (Уходит.)

Агния Сергеевна собирает книги. На диване сидит безучастно Санушка. Шабалин стоит у двери. Костина в нерешительности.

Ш а б а л и н (Костиной). Пойдем, Вера.

К о с т и н а. Сейчас. (Подходит к Краеву.) У меня странное ощущение. Я не знаю, правы ли вы. Но вы сказали — переломить жизнь на середине. Я все относилась к вам, как к старшему. Много старше меня. Я же у вас училась. А теперь мне вдруг показалось, что вы мой сверстник…

Смущенная, убегает из комнаты. Агния Сергеевна, сердито тряся головой, идет за ней. Александра Романовна Бугрова, при первых же ее словах, встала и медленно приближается к ней и к Краеву. Затем резко повернулась, уходит.

Пауза.

К р а е в (грустно Шабалину, все еще стоящему у двери). Ну вот, выходит, свое первое же сражение я проиграл.

Ш а б а л и н (убежденно). Ты его выиграл, Сергей Сергеевич.

З а н а в е с.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Комната Краева. Вечер. Горит лампа. К р а е в стоит на коленях перед печкой и с увлечением раздувает огонь. А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а прислонилась к двери и смотрит на его усердные действия.

Б у г р о в а (безразличным тоном). Березовые?

К р а е в. Были когда-то березовыми… Какой черт с них содрал бересту? Такие голые, такие мокрые, что… (Дует в печку изо всех сил.)

Б у г р о в а. Я давно заметила, что Анна Захаровна сдирает с чужих дров бересту себе на растопку.

К р а е в (не слушая). Санушка, помоги же мне. (Александра Романовна быстро идет, становится рядом с ним на колени. Оба дружно дуют в печку. Наконец Краев выпрямился.) Загорелись!

Б у г р о в а (поднимаясь). А что вдруг тебе загорелось топить сегодня? Всю зиму, наоборот, увиливал.

К р а е в. Догадайся.

Б у г р о в а (быстро). Может быть, ты… (Замолчала.)

К р а е в (улыбаясь). Что?

Б у г р о в а (нерешительно). …Вообще решил иначе что-нибудь?

К р а е в (пристально смотрит на нее). А ты этого хотела? (Пауза.)

Б у г р о в а. Теперь не знаю.

К р а е в. Это что-то новое.

Б у г р о в а (покачав головой). Старое.

К р а е в (пренебрежительно). А, тогда…

Б у г р о в а. Конечно! Ты с особенным удовольствием расплевываешься сейчас со всем старым.

К р а е в. Уж и со всем. Что ты имеешь в виду?

Б у г р о в а. Себя, Агнию, твоих друзей, твою учительскую работу, всю нашу с тобой жизнь. Мало?

К р а е в. Санушка, ответь мне, пожалуйста. Ты против только потому, что обижена на меня, зачем я тебе ничего не сказал, или действительно думаешь, как некоторые, что я это зря затеял?

Б у г р о в а. Как некоторые! Решительно все, в том-то и дело. Одно это могло на меня подействовать.

К р а е в. Это правда. Могло подействовать так, что ты обозлилась бы на всех за меня, а не на меня за всех.

Б у г р о в а. Это могло быть в том случае, если бы ты ничего не скрывал от меня.

К р а е в. Санушка, пойми: вдруг бы ты каждый вечер всю эту зиму пилила меня, убеждала, спорила, приставала!.. Что бы это была за жизнь!

Б у г р о в а. А теперь?

К р а е в (улыбаясь). Сейчас ты растерялась немного от неожиданности, но дело уже сделано, думаю, что скоро привыкнешь к мысли увидеть меня военным.

Б у г р о в а (преувеличенно громко смеется). Ой, не могу…

К р а е в (хмуро). Опять.

Б у г р о в а. Не нравится? А вот так над тобой все смеются.

К р а е в. Позволь тебе не поверить.

Б у г р о в а. Даже войско твое и то начало сдавать. Бойцы выглядят весьма сконфуженными.

К р а е в. Это ты про кого?

Б у г р о в а. Антоша ходит, повесив нос. Борисов и прочие тоже не лучше. Что поделаешь (декламирует): «Другие ему изменили и продали шпагу свою»…

К р а е в. Ну, что ж. Зато у тебя настроение боевое.

Б у г р о в а. Еще бы, начинаем новую жизнь! (Пошла к двери.)

К р а е в. Ты еще зайдешь сегодня?

Б у г р о в а. Не знаю.

К р а е в. Приходи. Сегодня будет тепло. Авось сердце у тебя оттает, Санушка…

Б у г р о в а. Ты так мне и не сказал, почему печку топишь.

К р а е в. Ах да, что́ с печкой? (Нагнулся, открыл дверцу.) Горят вовсю!

Бугрова заинтересовалась, подходит, заглядывает в печку. Краев делает неловкую попытку обнять ее.

Санушка…

Б у г р о в а (делает резкое движение). Оставь! (Уходит.)

Краев остался один. Стоит посередине комнаты. Присел на корточки — около печки, смотрит на огонь. Поднялся, пошел к столу, передвигает его от окна к печке. Перенес лампу. Разложил бумаги, сел за работу. В дверях появилась А г н и я С е р г е е в н а. В руках у нее какой-то небольшой сверток. Краев ее не видит.

А г н и я С е р г е е в н а. Сережа!

К р а е в (обрадовался, вскочил). Агнеша! Ну, замечательно, что ты пришла. Раздевайся. (Помогает ей снять пальто.)

А г н и я С е р г е е в н а. Я не помешаю? Ты, кажется, собрался работать?

К р а е в. Наоборот, я страшно рад тебе. Ты озябла? Устала? Садись скорей, грейся. (Тащит ее к печке.)

А г н и я С е р г е е в н а. Не озябла и не устала. Вокруг дома ведь только обошла, из одних сеней да в другие. (Садится.) Посидеть, что ли, на твоем прежнем любимом местечке. (Оглядывается на стол, к которому села спиной.) Значит, ты опять переехал к печке, вспомнил, как раньше любил погреться. И печку сам затопил.

К р а е в (смущенно смеется). Печку я затопил для Игната Петровича. Пусть отойдет соседушка, довольно ему на меня сердиться. Блудный сын к нему вернулся… Да и я (показывает на печку) презрел на сегодня суворовские принципы…

А г н и я С е р г е е в н а. А я тебе, Суворов, что-то принесла. Как раз по твоей специальности. (Неторопливо развертывает.)

К р а е в. Что же это? Клюшка, что ли? У меня есть кочерга настоящая. Кстати… (Мешает кочергой в печке.)

А г н и я С е р г е е в н а. Нет, не то. (Улыбается. Развернула, вертит в руках что-то блестящее.)

К р а е в. Что это?

А г н и я С е р г е е в н а. Не узнал? Твоя детская сабелька. Она у меня сейчас вместо разрезательного ножа для книг.

К р а е в (бледнея от обиды). Ты… нарочно?

А г н и я С е р г е е в н а. Что, Сережа?

К р а е в. Нарочно мне принесла… Значит, тоже… смеешься…

А г н и я С е р г е е в н а (испуганно). Что ты, голубчик… Разве я для смеху. Что ты! Я думала тебе приятное сделать. Я вчера перед сном взяла ее в руки и вспомнила, как ты ею размахивал, на Вильгельма хотел войной идти. Помнишь?

К р а е в. Помню.

А г н и я С е р г е е в н а. Вот надо мной ты и вправду можешь сейчас посмеяться. Только ты не поверишь. Ты знаешь, что я через эту самую саблю вдруг поняла, что ты задумал…

К р а е в (удивленно). Почему?

А г н и я С е р г е е в н а. А вот так. Вспомнила, какой ты был смелый, проворный мальчик — и вдруг поверила. Ты ведь очень хочешь?

К р а е в. Очень, Агнеша.

А г н и я С е р г е е в н а. Ну так и я хочу. Я верю, Сережа.

К р а е в (обнимает ее и целует). Спасибо, Агнеша. Спасибо. Не ожидал… Санушка тут меня калила, да еще ты, я думал, начнешь…

А г н и я С е р г е е в н а. Ну вот, зачем? Я же знаю, если война, ты и без того пошел бы, не утерпел. Разве я тебя не знаю. Словом, голубчик, действуй, как ты находишь лучше.

К р а е в. Спасибо, Агнеша.

А г н и я С е р г е е в н а (одевается. Перед самым уходом, по секрету). Только с Шурочкой прокатись летом по Волге. Такие отметки в жизни обязательно надо ставить. Помнятся они долго-долго. Слышишь? (И не дождавшись ответа.) Так я пошла, голубчик.

К р а е в. Проводить тебя, Агнеша?

А г н и я С е р г е е в н а. Не надо, на дворе светло под окнами. (Остановилась.) Что я еще хотела тебе сказать? Да, вьюшки, смотри, голубчик, не закрывай рано. Печка угарная, давно не топил, да еще дрова березовые. (Понизив голос.) Не прислали еще ответ?

К р а е в (смеется). А вдруг не пришлют! Скажут: стар, не подходит… Посмеются еще, как здесь.

А г н и я С е р г е е в н а (сердито). Да будет тебе глупости! (Уходит.)

Краев ее провожает в коридор. Там происходит какая-то встреча. Чей-то размеренный голос. Голоса Краева и Агнии Сергеевны. Краев пропускает вперед О б р а з ц о в а. Образцов в очень пышной шапке и в тонюсеньком демисезонном пальто.

К р а е в (оживлен). Раздевайтесь, Николай Николаевич!

О б р а з ц о в. Нет, я на несколько минут. Разрешите, я сниму только шапку.

К р а е в. Даже не сядете?

О б р а з ц о в. Извините, я очень сегодня занят. Сергей Сергеевич, я счел своим долгом зайти, чтобы сказать вам о том, о чем я не успел сказать на большой перемене. Я размышлял над этим вопросом и пришел к твердому заключению. Вы не будете на меня в претензии, если я откровенно и прямо вам его выскажу?

К р а е в (заметно взволнован). Конечно, прошу, я буду очень благодарен.

О б р а з ц о в (серьезно и убежденно). Вы правы в одном, Сергей Сергеевич. Опасность войны так близка, что мы все должны быть готовы. Что это значит? Это значит, что мы должны оставаться там, где мы есть, и исполнять свой долг. А будет нужно, нам скажут, и мы — и я в том числе, я тоже не лыком шит — пойдем на войну, как утром сейчас идем в классы. И если стране понадобятся наши физические силы, как теперь нужны умственные…

К р а е в (перебивая). А я хочу и физические и умственные силы отдать военному делу уже сейчас, чтобы быть как можно полезнее и сильнее в грозный час. По-вашему, я не имею права этого сделать?

О б р а з ц о в. Зачем вы перебиваете меня? Зачем вы вообще забегаете вперед, Сергей Сергеевич? Там лучше вас знают, как распределить народные силы. Почему-то правительство освободило вас, как районного педагога, от воинской службы. Не зря же оно это сделало… Вы народный учитель… Ваше дело воспитывать и учить тех самых юношей, которые будут сражаться. Их победа будет и вашей, независимо от того, будете ли вы в тот момент с ними, или останетесь здесь воспитывать новых героев. В этом и будет состоять ваш гражданский долг. Таково мое твердое мнение, Сергей Сергеевич, и я пришел вас предостеречь от скороспелых решений. То, что вы тогда говорили в учительской, понравилось мне своей искренностью и горячностью, но горячность же и испугала. Она какая-то юношеская… какая-то ухарская. А вы не юноша, Сергей Сергеевич. Вы уже взрослый муж, как говорили в древности. Не поддавайтесь увлечению минуты.

К р а е в. Я вижу, Николай Николаевич, вы принимаете меня совершенно за мальчишку, да еще сбившегося с панталыку…

О б р а з ц о в. Простите, Сергей Сергеевич, может быть, я действительно говорил слишком ме́нторским тоном… Это просто потому, что не часто приходится о таких вещах говорить, да еще со взрослым человеком. Надеюсь, вы понимаете мои побуждения? Вы не обиделись?

К р а е в (помолчал). Нет. В том, что вы говорили, должно быть, много верного и справедливого, но — скажу вам еще раз: не отнимайте у меня молодость, а у молодости не отнимайте ее права — желать и осуществлять желания.

О б р а з ц о в (собирается уходить). Надеюсь, мы расстаемся друзьями, Сергей Сергеевич?

К р а е в. Что за вопрос!

В дверь стучат.

К р а е в. Войдите!

Входят Б о р и с о в, К и с л и ц ы н а, Н е с м е л о в а.

Б о р и с о в. Добрый вечер, Сергей Сергеевич и (узнал) Николай Николаевич.

О б р а з ц о в. Здравствуйте и (надевает шапку) до свидания, друзья. (Уходит.)

К р а е в. Брысь-брысь и Кис-кис? (Приподнял лампу, чтобы освещала вошедших.)

К и с л и ц ы н а (Борисову, смеясь в сторону ушедшего Образцова). Скажи про него.

Б о р и с о в. Ах, это… (Краеву.) Смешной этот Образцов. Вчера накричал на Ферапонтьева, велел ему географические карты убрать за шкаф, а сегодня сам их достал, повесил на стенку в учительской и вместе с Ферапонтьевым изучают Центральную Европу. Говорят о войне и так далее.

К р а е в. Вот как! (Смеется.) Это интересно! А вы раздевайтесь, я очень рад вас видеть. Располагайтесь на диване, грейтесь, благо сегодня произошло еще одно чудо.

К и с л и ц ы н а. Какое, Сергей Сергеевич?

К р а е в (показывает на печку). Ради примирения с Лобовиковым топлю печку.

Н е с м е л о в а (радостно). Вы помирились с Антошей?

К р а е в (холодно). Ради того и топлю, чтобы помириться, но не с Антоном, а с Игнатом Петровичем. (Ходит по комнате.)

Н е с м е л о в а (разочарованно). А мы думали…

Б о р и с о в (подтолкнул ее тихонько). Говори, говори.

Н е с м е л о в а. Почему я? Ты его товарищ.

Б о р и с о в. А ты не товарищ?

К и с л и ц ы н а. Ты и Несмелова ближе меня.

Б о р и с о в. Ну, хорошо… Сергей Сергеевич!..

К р а е в. Слушаю.

Б о р и с о в. Правда, что вы запретили Антоше ходить к вам?

К р а е в (остановившись перед ним). Правда.

Б о р и с о в. Это из-за того, что он проболтался?

К р а е в. Да. (Пауза.)

Б о р и с о в. Это верно, его следовало проучить. Какой же он будет командир и вообще военнослужащий, если не умеет держать язык за зубами.

К р а е в. Я тоже так думаю. (Ходит взад и вперед по комнате.)

Б о р и с о в (после паузы). Только, может быть, уж довольно с него. Он ведь понял, да еще как мучается-то, я знаю.

К р а е в. Он что, просил вас похлопотать за себя?

К и с л и ц ы н а. Ничего подобного. Мы вот из-за чего. (Борисову.) Говорить?

Б о р и с о в. Говори.

К и с л и ц ы н а. Понимаете, вдруг Лобовиков воспользуется, что вы сейчас с Антошей не видитесь, и уговорит его… не поступать в училище.

К р а е в (свирепо). И хорошо сделает. Грош цена вашему Антоше, если его можно уговорить.

Б о р и с о в. Понятно. (После паузы.) Только непонятно, чего он боится, этот Лобовиков? Это же глупо. Война есть война. Как будто в мирной обстановке несчастных случаев не бывает. Вот как с ее братом.

К р а е в. А что с ним, Кис-кис, я не знаю?

К и с л и ц ы н а. Мы в другом городе жили, когда он умер. (Тихо.) Из-за него мы и переехали. Мама не могла больше там оставаться.

Б о р и с о в. Расскажи Сергею Сергеевичу. (Заботливо.) Или, может быть, не стоит?

К и с л и ц ы н а (вздохнула). Нет, что уж, теперь ничего.

К р а е в. Давно это было?

К и с л и ц ы н а. Прошлой зимой. Мой брат был командир, воевал год назад на финской… А после войны приехал в отпуск. Все наши девушки бегали за ним. Он очень хороший был, а не то что какой-нибудь донжуан. Просто они сами. Ему неудобно же их прогнать. Они даже меня полюбили, хотя я нисколько на него не похожа. Он блондин, такой большой, румяный, кровь с молоком. Идет — и кожа на нем скрипит. То есть не его кожа, а ремни военные, ну, вы понимаете…

Б о р и с о в. Понятно.

К и с л и ц ы н а (рассердилась). Пожалуйста, без замечаний. Ты таким не будешь. Ростом не вышел! (Борисов кряхтит от обиды.) Между прочим, они все перессорились. С ним разговаривают, хохочут, а друг на друга не смотрят. В общем, уже ноябрь, заморозки начались, а им хоть бы что — пикники устраивают за городом. В то утро был иней сильный. Красивые такие деревья. Одна дура, капризная — ух, как я потом ее ненавидела! — она захотела показать всем, что он ее предпочитает. А на самом деле ничего подобного. Но мой брат страшно добрый. Он на все согласен. Не на все, но в общем… Она его попросила на дерево залезть, на самую-самую верхушку. Достать ветку с инеем, которая ей будто бы с земли понравилась. Просто мерзавка!.. Он лезет, а она его понукает: «Выше, выше…» В этот день ветки совершенно мерзлые были. Там уж совсем тоненькие на верхушке. А брат у меня был большой, крупный. Все другие кричат: ну ее к черту, слезайте! А он смеется, тоже дурака валял. Ну и оборвался… Пока падал, за все сучья хватался, и все обламывались. А девицы внизу визжат, разбежались в стороны. Снега еще не было. Прямо на мерзлую землю шмякнулся.

К р а е в. Эк, бедняга!

К и с л и ц ы н а. Целый час на земле лежал, пока отвезли в больницу. Умер через два дня.

Долгая пауза.

К р а е в (тихо). Очень бессмысленная смерть.

Б о р и с о в (горячо). Ужасно бессмысленная! На войне подвергался стольким опасностям — и остался жив, а тут… Уж лучше бы… (Не договорил, Кислицыной.) Расскажи, как ты тогда…

К и с л и ц ы н а. Ну, это неинтересно.

Б о р и с о в. Расскажи, расскажи.

К и с л и ц ы н а. Забилась куда-то. Так противно было идти в больницу. Все равно уже нельзя поправить. И жалко его и досадно. Так стыдно, что лучше бы я сама с перебитым позвоночником…

Б о р и с о в (Краеву, тихонько). Слышите? Вот это то самое, о чем я говорю. Она не до конца еще тогда понимала, но это то самое.

К и с л и ц ы н а. Что я не понимала? Я лучше тебя понимала. Я готова была поехать в его военную часть и просить прощения, что он так глупо… (Заплакала.)

К р а е в (подошел, гладит по голове). Молодец, Кис-кис.

Б о р и с о в (горячо). Конечно, она молодец. (Пауза.) Ну, а капризная девчонка как это перенесла?

К и с л и ц ы н а. А ну ее к черту. Выла, конечно. Пойдем, до свидания. (Уходит.)

Б о р и с о в (обернувшись к Краеву). Расстроилась.

Дверь едва успела закрыться за ними, входит К о с т и н а.

К о с т и н а. Можно, Сергей Сергеевич? Я на одну минуту. (Краев идет навстречу. Костина смотрит по направлению ширмы.) Вы один?

К р а е в (улыбнулся). Боитесь Александры Романовны?

К о с т и н а. Не то что боюсь… Вернее, я ее чересчур уважаю.

К р а е в. То есть как это чересчур?

К о с т и н а (пугается). Я не то хотела сказать. Сейчас скажу, дайте собраться с духом…

В дверь стучат.

(Костина с досадой.) Ну, вот.

К р а е в. Войдите.

Опять появились Б о р и с о в и К и с л и ц ы н а.

К и с л и ц ы н а (взволнованно). Вы нас извините, Сергей Сергеевич. Мы главного не сказали, зачем приходили. Вашего урока сегодня не было, не могли вас всем классом поздравить. Поручили нам.

К р а е в (сухо). С чем поздравить?

К и с л и ц ы н а. Ну, не поздравить, я не знаю, как это… Говори ты…

Б о р и с о в (солидно). Сергей Сергеевич! От имени всего десятого класса разрешите вас заверить о том…

К о с т и н а. Неправильный оборот… Нельзя сказать — «заверить о том». (Краеву.) Извините, не могла удержаться.

Краев улыбается, Кислицына сердито щиплет Борисова.

Б о р и с о в. Заверить вас в том, что мы все глубоко уважаем вас и желаем вам всяческого успеха.

К р а е в. Рано еще об этом, дружок.

К и с л и ц ы н а. Почему. Вы же сказали вчера учительскому совету. И все ученики узнали.

Краев морщится.

К о с т и н а (Борисову и Кислицыной горячо). А если бы вы учились сейчас не в десятом классе, а в девятом или восьмом, вы бы так же приветствовали решение Сергея Сергеевича покинуть школу? Это вам теперь все равно, потому что скоро кончаете школу, а тогда? (Пауза.)

Б о р и с о в (твердо). Нам очень жалко было бы расставаться с Сергеем Сергеевичем, но я уверен…

К и с л и ц ы н а. Чего там «уверен». Ревели бы всем классом, как белуги.

Б о р и с о в (твердо). Правильно, как белуги. Но и тогда бы мы считали, что он вправе решить именно так, как он решил, и гордились бы им. Да.

К р а е в (Костиной). Удовлетворены ответом?

Кислицына и Борисов незаметно уходят.

К о с т и н а. Сергей Сергеевич, неужели вы думаете, я в вас не верю? Я? Когда я сейчас со всеми буквально дерусь.

К р а е в. Вы же начали сейчас убеждать Борисова в том, что я не должен ехать.

К о с т и н а. Не должны ехать?! Когда я сама подгоняю свой отъезд к вашему! (Робко.) Это можно?

К р а е в (улыбнулся). Но я сам еще ничего не знаю. Мне оттуда пока ничего не ответили. Зачем вам в Москву?

К о с т и н а. На зачетную сессию в моем заочном вузе. Дело в том, что их несколько, этих сессий. Я могу приноровиться к вашей поездке. Вы один поедете?

К р а е в (отрывисто). Пока один.

В дверях появляется А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а, которую они не видят.

К о с т и н а (тихо). Значит, можно мне с вами ехать?

К р а е в. Что за вопрос. Я буду очень рад.

Александра Романовна выступает вперед и молча указывает Костиной на дверь.

К о с т и н а (оробев). Да? Вы мне?

Александра Романовна наступает, Костина пятится.

К р а е в. Санушка, что с тобой?

Александра Романовна Бугрова оттеснила Костину к самой двери.

К р а е в. Санушка, ты немедленно извинишься.

Б у г р о в а (послушно обернулась к нему). Извини, пожалуйста.

К р а е в. Ты извинишься перед Верой Ивановной.

Б у г р о в а. Никогда.

Костина, пожав плечами, уходит. Александра Романовна Бугрова становится на ее место к двери и выжидательно глядит на Краева.

К р а е в (отчеканивая каждое слово). Это безобразная выходка.

Б у г р о в а. Ты хочешь, чтобы я тоже ушла?

К р а е в. Мне очень стыдно за тебя, Санушка.

Б у г р о в а. Считаю до трех. Если ты не пойдешь ко мне, я уйду. Раз. (Пауза. Краев стоит неподвижно.) Два. (Пауза.) Ты понимаешь, что я уйду… совсем? (Пауза.) Или ты не понимаешь? (Пауза.) Два.

К р а е в. Ты уже считала два.

Б у г р о в а (кричит). Не смей шутить! (Пауза.) Три.

Оба стоят неподвижно. Затем Александра Романовна осторожно подходит к дивану, в уголок, и начинает тихонько плакать. Краев, сев рядом с ней, гладит ее по спине.

К р а е в. Странно, на этом же самом месте сегодня уже, знаешь, плакали.

Б у г р о в а. И ты ее так же утешал.

К р а е в (сухо). Успокойся. Плакала ученица Кислицына. (Пауза.)

Б у г р о в а. О чем она плакала?

К р а е в. О погибшем брате.

Б у г р о в а (равнодушно). Он погиб на войне?

К р а е в. Нет. Об этом она и плакала. (Пауза.) Но тебе же это неинтересно, правда?

Б у г р о в а (равнодушно). Почему? Мне все интересно, что интересно тебе.

К р а е в (радостно). Это верно, Санушка?

Б у г р о в а (порывисто прижалась к нему). Не уезжай!

Молчание. Краев молча гладит ее по спине.

Б у г р о в а (отстранилась). Утешаешь. Значит, решил ехать.

К р а е в (твердо). Я все равно поеду. Я добьюсь, что мне не откажут.

Б у г р о в а. То есть назло мне, лишь бы уехать с ней…

К р а е в (с досадой). Санушка. Надеюсь, ты не серьезно?

Б у г р о в а (кричит). Что я, не вижу? Как не стыдно тебе притворяться? Новую жизнь хочешь начать с девчонкой. Хочешь, чтобы она твои командирские сапоги чистила.

К р а е в (встает). Ну, знаешь!.. (Пауза.)

Б у г р о в а (тоже встала. Вызывающе). Что?

К р а е в (сдерживая себя). Советую тебе пойти к Агнеше и успокоиться.

Б у г р о в а. А к тебе послать Костину? Да? Мне сбегать за ней? Топ-топ, побежала Александра Романовна… Куда? За кем? Муж послал… Что же ты молчишь?

К р а е в (спокойно берет ее за плечи и осторожно выталкивает из комнаты). Ступай к Агнеше, ступай.

В дверях А н н а З а х а р о в н а. Александра Романовна убегает.

К р а е в (сердито). Вы ко мне?

А н н а З а х а р о в н а. К вам, Сергей Сергеевич, к вам.

К р а е в (просительно). Нельзя ли потом. Мне сейчас, право, недосуг.

А н н а З а х а р о в н а (качая головой, значительно). Вижу прекрасно. Вот и я, как бы сказать, по семейному делу. Верка моя тут была?

К р а е в. Была. Что вы хотите, Анна Захаровна?

А н н а З а х а р о в н а (конфиденциально). Нижайшая к вам моя просьба, Сергей Сергеевич.

К р а е в. Только скорее.

А н н а З а х а р о в н а. Уж я вам, знаете, повинюсь. Это ведь я ее все подзуживала. Сама-то она несмелая какая-то, не в меня. А теперь я обратно пришла просить. (Слезливо.) Не увози ты ее!

К р а е в. Что такое?

А н н а З а х а р о в н а. Оставь ты Верку мою. Запрети ей с тобой уезжать. Я ведь что думала. Я думала, ты всегда будешь здесь жить, а ты смотри что… Ну где же ей за тобой скакать. Да она-то готова, а мне без нее каково… (Заплакала.)

К р а е в (отрывисто). Черт знает что! Успокойтесь, Анна Захаровна. Ваша дочь при вас и останется. Вы говорите такой вздор… Извините, мне надо уйти по делу. (Схватил шапку, убежал.)

А н н а З а х а р о в н а (насмешливо). «По делу». Санушку свою убежал успокаивать. Ну, если бы ты не уезжал, я бы тебе показала, я выдала бы за тебя Верку. Ну, а теперь — шалишь. (Осматривается, перед тем как уйти.) А бедненько живет. Одни книги. Все жалованье, видать, в трубу выпускает. (Взгляд ее машинально останавливается на печке. Подходит, открывает дверцу, заглядывает.) Верно, что в трубу. Уж закрывать пора. Так и быть, поухаживаю за «зятюшкой».

Лезет на стул и закрывает вьюшки, уходит.

Стук в дверь. Заглядывает А н т о ш а, за ним Н е с м е л о в а.

А н т о ш а (негромко). Можно, Сергей Сергеевич? Я на одну минуту, я сейчас уйду.

Н е с м е л о в а (говорит быстро, почти скороговоркой). Кому ты говоришь? Никого нет.

А н т о ш а. Ш-ш… (Оглядывается.) В самом деле. (Идет на середину комнаты.) Придется подождать, как ты думаешь? Или неудобно?

Н е с м е л о в а. Конечно, подождем. Вот его пальто висит.

А н т о ш а. Видишь ли… (Замялся.)

Н е с м е л о в а. Ты же по делу. Кстати, я не знаю, что ты ему принес. Покажи.

Садятся.

А н т о ш а (таинственным голосом). А я, думаешь, знаю? (Ощупывает в кармане пакет.) Положим, я-то знаю. Мне это передали в военкомате для Краева.

Н е с м е л о в а. Почему у тебя такое важное лицо?

А н т о ш а (еще более таинственным голосом, хотя они говорят и без того негромко). В том-то и дело. Из Наркомата обороны прислано.

Н е с м е л о в а. Как интересно!

А н т о ш а. Каркаешь во все горло. (Показывает на стенку, за которой живут Лобовиковы.) Знал, так не брал бы тебя с собой.

Н е с м е л о в а. Подумаешь. Это ты не имеешь права сюда входить, а я свободная женщина.

А н т о ш а (мечтательно). Значит, покатим скоро с Сергеем Сергеевичем.

Несмелова тихонько смеется.

Только, пожалуйста, потихоньку.

Н е с м е л о в а. Покажи письмо.

А н т о ш а. Зачем?

Н е с м е л о в а. Ну, покажи. (Лезет к нему в карман.)

А н т о ш а. Оставь! (Борются.)

Н е с м е л о в а. Ой! (Тихонько вскрикивает.)

А н т о ш а (озабоченно). Больно?

В этот момент Несмелова ловко выдернула у него из кармана письмо.

А н т о ш а (жалобно). Ну, это уж совсем свинство. Отдай. Ну, отдай сейчас же!

Н е с м е л о в а. На, на, нюня. (Сует ему письмо.) Почему нельзя? Только взглянуть…

А н т о ш а. Что за шутки с чужим письмом. (Прячет его в карман.) Мне уж влетело один раз, хватит.

Н е с м е л о в а. Не бойся, не трону, раз ты такой жадина. Знаешь что? Я отвернусь, а ты его спрячь где хочешь.

А н т о ш а (радостно). Вот это правильно.

Несмелова усаживается на диване спиной ко всей комнате. Антоша идет к столу, подозрительно оглядываясь, достает письмо.

А н т о ш а. Не смотришь?

Н е с м е л о в а. Неужели ты мне никогда не будешь верить?

Антоша прячет письмо в ящик стола, в самый низ, под бумаги.

А н т о ш а (отскочив от стола). Готово.

Н е с м е л о в а (вскакивает с дивана и приближаясь к Антоше). Ну, теперь берегись, стану искать… Холодно? Горячо?..

А н т о ш а. Холодно, холодно. Теплее, теплее. (Несмелова идет по комнате, а он, наблюдая за ее поисками, насмешливо говорит.) Еще теплее, горячо, горячо. (Когда она почти уткнулась в печку.) Жарко, страшно жарко!

Н е с м е л о в а. Негодяй! Так это от печки жарко?

А н т о ш а. А ты думала!..

Она бежит за ним, он от нее увертывается. Вывернулся, схватил за плечо и прижал к печке.

Н е с м е л о в а (сначала смеется). Холодно, холодно. Тепло, горячо, ой, горячо. Пусти!

А н т о ш а. А, терпи!

Н е с м е л о в а. Ты мне спину сожжешь! Миленький, ну пусти!

А н т о ш а (отпускает ее). До миленького дело дошло!

Н е с м е л о в а (отскочила от печки). Дурак!

Оба садятся на диван, с разных концов его. Пауза.

Н е с м е л о в а (медленно начинает придвигаться). Ты что, рассердился? За дурака? (Звонко целует его в щеку.)

А н т о ш а. Зина! (Хочет в свою очередь поцеловать ее, но она уже на другом конце дивана, показывает ему язык, а рукой на стул около печки. Он не понимает и все еще рвется к ней.)

Н е с м е л о в а. Сядь, сядь туда.

А н т о ш а (он послушно вскакивает и садится на стул). Зина!..

Н е с м е л о в а. Больше до самого до твоего отъезда не поцелую. Слышишь?

А н т о ш а (уныло). Слышу.

Н е с м е л о в а (поднялась с дивана). Ну, я пошла.

А н т о ш а (жалобно). Я же должен дождаться Сергея Сергеевича.

Н е с м е л о в а (садится опять. Пауза). Ты математику к завтрему приготовил?

А н т о ш а. Приготовил.

Н е с м е л о в а. Помоги мне потом. А то я твоего папы боюсь, спросит.

А н т о ш а. Хорошо. (Пауза.)

Н е с м е л о в а. Хочешь, я тебя танцевать выучу?

А н т о ш а. Нет. (Подумав немного.) Хочу. (Пауза.)

Н е с м е л о в а. К отъезду как раз научишься.

А н т о ш а (уныло). Почему только к отъезду?

Н е с м е л о в а. По крайней мере меня вспоминать будешь. Скажешь спасибо Несмеловой?

А н т о ш а. Скажу.

Н е с м е л о в а (заинтересованно). Ты что, заранее по мне уже соскучился? (Приглядывается к нему.) Ты что такой? Тебе нехорошо?

А н т о ш а (уныло). Что хорошего. Вчера с Сергеем Сергеевичем, а сегодня с папой поссорился.

Н е с м е л о в а. Из-за чего с папой? Все из-за того же?

А н т о ш а. Да. Я сказал окончательно, что поеду и что с Сергеем Сергеевичем постараюсь помириться как можно скорее.

Н е с м е л о в а. А он?

А н т о ш а. Затопал ногами и почти выгнал. В общем, поругались.

Н е с м е л о в а. Подумаешь! Неужели из-за этого скис?

А н т о ш а (неохотно). И голова еще немного болит.

Н е с м е л о в а (беспокойно). Давно заболела?

А н т о ш а. Недавно.

Н е с м е л о в а (беспокойно). Это от печки. Там жарко. Иди сюда.

А н т о ш а (стараясь повеселеть). Нет, ничего. Мне даже наоборот, холодно. (Улыбнулся.) Замечаешь, что я сижу на Сергей Сергеевича месте? (Закрыл глаза.)

Н е с м е л о в а (подбегает к нему и прикладывает ладонь к его лбу). Очень болит? Пойдем на воздух. Здесь душно. Пойдем. У меня тоже начинает голова болеть. (Хочет поднять его.)

А н т о ш а (упрямо). Я должен дождаться Сергея Сергеевича.

Н е с м е л о в а. Тогда надо открыть форточку. (Подбегает к окну, дергает форточку.) Примерзла. Сейчас я принесу тебе пирамидон. (Убежала.)

А н т о ш а (вслед). Надень пальто.

Антоша один. Тишина. Он встал, прислонился к печке, потом нагнулся, с усилием открыл дверцу и заглянул в печку. Помешал кочергой в ней, посидел на корточках. Совсем ослабев, упал на электрический шнур, выдернул его из штепселя. Погас свет. В темноте слышно, как Антоша стукнул в пол коленками и локтями. Скатилась со стола и упала лампа. Все стихло. Напряженная пауза. Наконец в коридоре слышны быстрые каблучки Зины Несмеловой.

Н е с м е л о в а (вбегает в комнату). Ты что свет погасил? Антоша, ты ушел? (Запнулась в темноте за лампу и за Антошу.) Антоша!

Кинулась к двери, распахнула ее. Свет из коридора осветил лежащего ничком на полу Антошу. Несмелова тащит его за плечи к двери. Оставила его, выскочила в коридор, кричит.

Н е с м е л о в а. Он умер! Умер!..

Хлопнула где-то дверь, бегут по коридору. Вбегает А л е к с а н д р а Р о м а н о в н а Б у г р о в а и еще м н о г о н а р о д у.

В о з г л а с ы:

— Что с ним?

— Зажгите свет!

— Лампу! Лампу!

— Лампа разбилась!..

— Шурочка, что с ним?!

Б у г р о в а (склонившись к нему). Скорее на свежий воздух. Здесь угар! (Пауза.)

В о з г л а с ы:

— Где нашатырный спирт?

— Пальто!

— Берите за ноги!

— Осторожно!

Антошу уже выносят из комнаты, когда в дверях появляются Л о б о в и к о в и К р а е в. Напряженная пауза. Лобовиков вскрикнул. Оба бросаются к Антоше. Дверь захлопывается.

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Стародевичья комната, тесно заставленная вещами. Стулья, диван, пианино — все в белых чехлах. Окна закрыты полотняными шторами. Между окнами ломберный стол. Над столом часы. В углу небольшой комод, на комоде зеркало и различные безделушки. Кровать задернута белым пологом. Подле кровати маленький столик, уставленный лекарствами. На столике горит свеча.

А г н и я С е р г е е в н а хлопочет около столика, переставляя посуду, размешивая и растирая что-то в большой чашке. Перед комодом кто-то стоит на коленях и роется в выдвинутом нижнем ящике.

А г н и я С е р г е е в н а (вполголоса). Да будет тебе шуршать бумагами. Ты не тот ящик выдвинул. Тут выкройки лежат. Тряпки у меня выше. Давай, я сама найду.

В это время искавший уже нашел что нужно и приносит ей. Мы узнаем Л о б о в и к о в а. Он исхудал, пожелтел и при свете свечи выглядит особенно плохо.

А г н и я С е р г е е в н а. Это не та кисейка. Ну ладно, держи стакан. (Процеживает клюквенный морс.) Кажется, цвет не особенно получился. Клюква старая. Если еще пить попросит, стакан вот тут с краю будет стоять.

Л о б о в и к о в (шепотом). Вы хотите уйти?

А г н и я С е р г е е в н а. Схожу на рынок. К семи часам колхозники приезжают.

Л о б о в и к о в (беспокойно). Не уходите. Я очень вас прошу.

А г н и я С е р г е е в н а (удивленно). А ты разве тоже куда хотел пойти?

Л о б о в и к о в. Нет. Но я не хочу оставаться один. Вдруг он проснется.

А г н и я С е р г е е в н а. Ну и что? (Встает.) Компресс намочен, если понадобится. Рубашка для перемены на спинке кровати висит.

Л о б о в и к о в. Я убедительно вас прошу — не уходите.

А г н и я С е р г е е в н а. Чудак! Ну, хорошо. (Опять садится.)

Л о б о в и к о в (едва слышно). Спасибо.

А г н и я С е р г е е в н а (качает головой). Тебе самому полечиться надо. Заведи-ка часы, что-то слабо тикают.

Вставая, Лобовиков нечаянно двинул стулом и замер.

А г н и я С е р г е е в н а. Ничего, утренний сон крепкий. Ну, на всякий случай, взгляни.

Л о б о в и к о в (подошел к кровати, отогнул полог. С облегчением). Спит. (Сел у стола.) Вы не знаете, как я волнуюсь… По-вашему, он проснется здоровым?

А г н и я С е р г е е в н а. Очень возможно. Шурочка мне вчера знаешь что говорила?..

Л о б о в и к о в (перебивая). Вы не знаете, с каким страхом я этого жду…

А г н и я С е р г е е в н а. Еще что выдумаешь. Со страхом… Небось от радости сердце выскочит, когда услышишь: «Папа…»

Л о б о в и к о в (просиял). Это будет… такое! (Задохнулся от счастья.) Такое!..

Услышав стон, Агния Сергеевна тревожно оглядывается на кровать: но там все спокойно; смотрит на Лобовикова: он сотрясается от рыданий.

А г н и я С е р г е е в н а (скинула вязанье с колен, вскакивает, обнимает Лобовикова за плечи). Успокойся, голубчик. Успокойся. Все прошло. Выздоровел. Все хорошо. Успокойся. Выпей водички. Выпей.

Л о б о в и к о в (отталкивает стакан). Это… морс… для Антоши…

А г н и я С е р г е е в н а. Ничего, ничего, пей, я еще разведу.

Он жадно пьет.

(Садится на место. Пауза.) Какой ты стал!..

Л о б о в и к о в. Еще бы! После того, что с ним было… Вы меня понимаете? Вдруг не так с ним заговорю, когда проснется… Мы же расстались в ссоре… Не могу я в первую же минуту начать объяснять, что пережил за эти ночи…

А г н и я С е р г е е в н а. И не надо. Ты не думай об этом. Обнимитесь — и все.

Лобовиков молчит.

А г н и я С е р г е е в н а. Ну, если хочешь, я ему расскажу, как ты мучился.

Л о б о в и к о в (испуганно). Нет. Да и вы не все знаете…

А г н и я С е р г е е в н а. А что я не знаю? Про ссору с Сережей? Знаю.

Л о б о в и к о в. Не все. Ведь как она началась. Когда я увидел, что Антона у меня отнял Сергей Сергеевич (Агния Сергеевна негодующе заворочалась на стуле), то я еще долго надеялся побороть его влияние.

А г н и я С е р г е е в н а. А для чего это тебе понадобилось?

Л о б о в и к о в. Во-первых, была обида, а главное — я не хотел отпускать от себя Антошу…

А г н и я С е р г е е в н а. Вот-вот-вот! Что он у тебя, младенчик? Ты его ложкой кормишь?

Л о б о в и к о в. Я об этом скажу. Но когда неожиданно Сергей Сергеевич объявил о своем решении стать военным, я понял, что для меня все кончилось. Это был пример для Антоши, и уже на всю жизнь. До этого я еще мог как-нибудь уронить Краева в глазах Антоши, а тут я понял, что бороться с ним невозможно. Правда, многие ему не поверили, многие над ним смеялись, и я в том числе, но я знал его лучше, чем другие. Я великолепно знал. Рассказывать дальше?

А г н и я С е р г е е в н а. Погоди. А ты видел, что твоему сыну десять человек жизнь спасали и энергичнее всех — кто? Краев! И это ты называешь «отнять» у тебя сына?

Л о б о в и к о в. Если бы я этого не видел, разве бы я сейчас…

А г н и я С е р г е е в н а. Ты мне вот что скажи: дальше ты как думаешь жить? Или еще не думал?

Л о б о в и к о в (страстно). Неужели я за это время не думал! Ведь я отчего его не пускал в военную школу? Не хотел, чтобы он имел дело с профессиональной смертью. Выучиться тому, чтобы идти и вести других под пули, стрелять самому!..

А г н и я С е р г е е в н а. А что, это всегда плохо?

Л о б о в и к о в. Вы это спросили совершенно так, как брат.

А г н и я С е р г е е в н а. Это тоже плохо?

Л о б о в и к о в (твердо). Нет. Вы напрасно думаете, что я этого не понимаю или не согласен в чем-то. Я только хотел уберечь своего сына от смерти.

А г н и я С е р г е е в н а. Ловко! Пока ты его оберегал, он чуть не помер!

Л о б о в и к о в (тоскливо). Это была бы такая тупая смерть! Да еще чуть ли не я сам виноват. Заставлял Сергея Сергеевича топить эту проклятую печку. Но я никого и даже себя не виню. Произошла бессмыслица, и в результате я (поправился) мы… чуть не лишились Антоши.

А г н и я С е р г е е в н а. Еще что скажешь?

Л о б о в и к о в (с усилием, под испытующим взглядом Агнии Сергеевны). Что? Мне кажется… после того, что произошло… я потерял право распоряжаться его жизнью.

А г н и я С е р г е е в н а. Да ты никогда такого права и не имел. Кто тебе его давал, скажи на милость? (Заметно повеселев.) Ты вообще паникер. На войне твой сын будет здоров и благополучен и еще героем вернется. А вот если бы ты продолжал свое, ты бы его потерял. Он молодой, он бы в тонкости не стал входить. Помнишь, я говорила, что от тебя отказываться не надо? А вот отказался бы, и дело с концом.

Л о б о в и к о в. Вы нарочно меня?..

А г н и я С е р г е е в н а. А хоть бы и нарочно! Ну да ладно, хватит с тебя. Пойди вздремни, а я посижу. Скоро утро. Смотри, шторы-то побелели. Заодно и проснется без тебя… Что ты мнешься? Боишься — наговорю что-нибудь на тебя?

Л о б о в и к о в. Нет. Я во всем на вас полагаюсь.

А г н и я С е р г е е в н а. Полагаешь, все грехи тебе отпущу? Я же не поп, я всего только дьячкова дочка.

Л о б о в и к о в (сконфуженно). Извините, что я тогда…

А г н и я С е р г е е в н а. Ну этот грех я как раз могу тебе отпустить. Пойдешь спать?

Л о б о в и к о в. Ни за что!

Агния Сергеевна встает и подходит к постели больного, долго на него смотрит, приоткрыв полог. Лобовиков становится рядом с Агнией Сергеевной. Долгая пауза.

Л о б о в и к о в. Спит.

А г н и я С е р г е е в н а. Ну и пусть. Проснется зато человеком. Смотри, у него и цвет лица уже лучше. Был ведь совсем свинцовый.

Л о б о в и к о в. Да.

Опять стоят молча. Дверь в комнату тихо открылась, появляются К р а е в и Б у г р о в а.

Б у г р о в а (подходит к постели). Ну, как? (Потрогала его лоб, руки.)

А г н и я С е р г е е в н а. Не разбуди, Шурочка.

Б у г р о в а. А ночью был жар?

Все четверо стоят у постели.

А г н и я С е р г е е в н а. Как будто нет.

Б у г р о в а. Да, компресс не высох. (Прислушивается к дыханию.) Дышит легко.

А г н и я С е р г е е в н а. Верно, дело на поправку пошло.

Б у г р о в а. Давно пора.

Л о б о в и к о в. Трое суток почти без сознания.

А г н и я С е р г е е в н а. И как это он успел так сильно надышаться этим угаром. Зина вместе с ним была, а у нее ничего.

Б у г р о в а. Когда мы прибежали, Антоша лежал рядом с печкой. Открыл-то он ее уже без Зины. Кочерга в печке осталась, значит, мешал угли, не зная, что вьюшка уже закрыта. Вот он тогда и дышал чистым угаром. А у Несмеловой все прошло, когда она выскочила на улицу. В той стадии угара все лечение в свежем воздухе.

Агния Сергеевна и Лобовиков удалились к окну и там тихо продолжают беседу. Краев и Александра Романовна остаются подле постели.

К р а е в. Ты знаешь, я сам не ожидал, что так к нему привязался. Этот несчастный случай ударил по мне бесконечно сильнее, чем все дурацкие недоразумения. Ты меня понимаешь?

Б у г р о в а. Конечно.

К р а е в. Но если бы я не убежал тогда за тобой, ничего бы не случилось.

Б у г р о в а. Сережа, не будем больше об этом. Я со всем примирилась за эти дни. Не надо.

К р а е в (мягко). Ну, хорошо. А что значит — со всем примирилась? Мне казалось, за это время произошло большее. Разве не так?

Б у г р о в а. Пожалуй, я неверно выразилась. Нельзя сказать, что я так-таки уже со в с е м примирилась. Напротив, только недавно я начала кое с чем враждовать. Ты знаешь это отлично.

К р а е в (весело). Знаю. И, грешный человек, рад.

Б у г р о в а (тоже улыбаясь). Я думаю! Раз я устраиваю сражения в твою пользу… А что бы ты запел, если бы было наоборот?

К р а е в. Было и наоборот.

Б у г р о в а (помолчав). Значит, все к лучшему (показывая на Антошу).

К р а е в. Нет. Вот этого могло и не быть! Тебя бы я и без того победил, Санушка. Признайся сама, из-за чего ты вдруг повернула?

Б у г р о в а (горячо). Ты думаешь, не скажу? Какое она имеет право драться за тебя со всеми и еще перед тобой этим хвастать. Кто она тебе и кто я?! Я десять лет в тебя верю, а она сколько?

К р а е в (сначала улыбался, потом стал морщиться, не рад, что вызвал этот разговор). Тише, Антошу разбудишь.

Пауза.

Б у г р о в а (немножко успокоилась). А какое они имели право смеяться над тобой! Посмели бы теперь…

К р а е в (осторожно). Ответа же нет.

Б у г р о в а. А ты не заходил в военкомат?

К р а е в. Известили бы. Нет, теперь я уже решил действовать иначе, Санушка.

Б у г р о в а. Как?

К р а е в. Очень просто. Призовусь нынче в армию. Оттуда меня через год примут куда я хочу.

Б у г р о в а (смотрит на него с изумлением). Ты необыкновенный человек, Сережа.

К р а е в. Что здесь необыкновенного? Миллионы советских юношей делают то же самое.

Б у г р о в а. Но ты же не юноша.

К р а е в (улыбнулся). Это верно, придется помолодеть… или похлопотать!

Б у г р о в а (поскучнев). Значит, так или иначе, нам суждено нынче расстаться.

К р а е в. Не навсегда же. Ну, Санушка, это уж совсем пустяки. (Горячо.) Разве тебя не увлекает мысль через год начать жизнь сначала?

Б у г р о в а. По правде сказать, не очень увлекает.

К р а е в (обиженно). Можно и не начинать, если не хочешь.

Б у г р о в а (смеется). Ты неисправим. Всегда так вывернешься, что ты же и в обиде остался.

К р а е в. Ну и ты тоже хороша.

Б у г р о в а. У тебя научилась! (Серьезно). Что-то мы разрезвились. (Показывает на Антошу.)

К р а е в (беспокойно). Скажи, а могут у него быть какие-нибудь последствия или осложнения?

Б у г р о в а. Некоторое время может быть расстройство речи, потеря памяти. Но это необязательно. Во-первых, молод, здоров, во-вторых, отравление не слишком сильное. (Показывает на Лобовикова и еще понизив голос.) Ему ничего не говори. Знаешь, мне кажется, он очень хотел бы с тобой помириться.

К р а е в. А мы, в сущности, помирились за время болезни. Не надо опять раздувать. Мне ужасно надоели все эти сложности. В день угара у меня было такое чувство, что к каждой ноге привязано по две огромных гири. Между тем мне сейчас нужно быть совсем легким. Ты понимаешь? Только не обижайся.

Б у г р о в а. Хорошо, не буду.

Пауза.

А г н и я С е р г е е в н а (подошла к ним сзади). Наговорились? (Приоткрыла полог, молча глядит на спящего, шепотом Лобовикову.) Открой-ка шторы.

Лобовиков на цыпочках спешит исполнить. Утренний свет наполняет комнату. Все вокруг — чехлы, накидка, потолок и стены — становится белоснежным, лица светлеют, и только желтый огонек свечи напоминает о ночи.

А г н и я С е р г е е в н а. Сережа, потуши свечку.

Краев осторожно гасит свечку и тоже становится рядом с Агнией Сергеевной. Подходит Лобовиков.

А г н и я С е р г е е в н а. Спит наш Антоша. А то уж я думала — разбудили разговорами.

Легкий стук в дверь.

Кто это в такую рань? Молоко принесли? (Спешит к двери.) Вот это кто. Николай Николаевич.

Едва слышен шепот О б р а з ц о в а. Она отвечает ему.

Ничего, лучше. Спал хорошо. А вы можете зайти. Он спит крепко.

О б р а з ц о в (входя в комнату). Я сегодня пораньше встал и решил перед началом занятий навестить нашего больного. Вот напугал он всех. Подумать только. Нелепый случай мог вырвать у нас такого молодого, полного сил, стремлений. Ужасно. (Помолчав.) Но как всегда в жизни бывает, смешное идет по пути страшного. Один из наших педагогов так испугался, что решил никогда больше не топить печку! Кстати, Сергей Сергеевич, у меня к вам просьба.

К р а е в. К вашим услугам.

О б р а з ц о в. Я думаю, вас не затруднит писать нам иногда о своей жизни, обо всем новом, что вас там встретит.

К р а е в. Вы шутите, Николай Николаевич?

О б р а з ц о в. Нет, нет. Я искренне вам желаю удачи на вашем новом пути… (Взволнован.) Надеюсь, вы мне верите?

К р а е в. Охотно верю, Николай Николаевич. А как же мои ошибки? Прощаете?

О б р а з ц о в. М-м… Это не то слово. Со мной недавно произошла странная вещь. Я, как вы знаете, живу одиноко и замкнуто. Позавчера я пригласил к себе молодежь, несколько наших десятиклассников, тех самых, с которыми дружили вы. И вы знаете, Сергей Сергеевич…

К р а е в. Угадываю. Они сагитировали вас вместе с ними, со мной, подать заявление в военную школу!

О б р а з ц о в (смеется). Не совсем так. Но во всяком случае, я понял вас… (Сам изумляясь.) Да, понял. Вы тогда мне сказали: не отнимайте у меня права на молодость. Я понял, что это значит. Это очень широкое право. Оно позволяет делать даже ошибки, но так, что другим становится завидно.

К р а е в. В чем же дело, Николай Николаевич. Давайте совершать ошибки вместе.

О б р а з ц о в. Нет. Но вам желаю успеха.

Б у г р о в а (слушая их беседу). Вы знаете, что он решил? Если его не возьмут в училище, он просто осенью призовется в армию!

О б р а з ц о в. Ах, так! Разве вы получили отказ?

К р а е в. Я до сих пор ничего не получил.

О б р а з ц о в. Позвольте, позвольте. А мне говорила Вера Ивановна Костина, которую я вчера встретил поздно вечером, что будто бы вы получили письмо из военных инстанций.

Б у г р о в а. Опять Костина!

К р а е в. Нет, Вера Ивановна ошиблась. Письма я не получал.

О б р а з ц о в. Странно, странно…

Стук в дверь, просовывается голова Ф е р а п о н т ь е в а.

Ф е р а п о н т ь е в (довольно зычно). Сергей Сергеевич здесь?

А г н и я С е р г е е в н а. Тише!

Лобовиков бежит взглянуть, не проснулся ли Антоша.

К р а е в. Войдите, пожалуйста, только тише.

Ф е р а п о н т ь е в. А-а… (Крадется на середину комнаты к Краеву. Срывающимся в бас шепотом.) Сергей Сергеевич, Шабалин сказал, что пришло письмо, которого вы ждали, и теперь все в порядке.

К р а е в (почти кричит). Нет письма, нет, нет!

А г н и я С е р г е е в н а. Сережа! (Испуганно показывает на спящего.)

О б р а з ц о в. Действительно странно с этим письмом.

Б у г р о в а. Неужели вы допускаете, что Сергей Сергеевич получил письмо и по каким-то причинам это скрывает?! Сережа, ты слышишь?

К р а е в. Что, Санушка? Я не думаю, что они считают меня способным так глупо лгать.

О б р а з ц о в. Успокойтесь, Сергей Сергеевич. Конечно, нет.

Ф е р а п о н т ь е в. Сергей Сергеевич! Значит, я вас расстроил. Плюньте вы на меня.

К р а е в (угрюмо). Письма нет.

Л о б о в и к о в. Уж не думаете ли вы, что я взял письмо?

Ф е р а п о н т ь е в. Новое дело! Это почему?

Л о б о в и к о в. Мало ли что. Раньше, например, у меня могли быть причины скрыть это письмо.

К р а е в. Но сейчас ты за себя отвечаешь. Не брал?

Л о б о в и к о в. Не брал.

К р а е в. Подожди. Откуда ты вообще мог его взять? (Осененный догадкой.) Ты что, видел его у Антоши?

Л о б о в и к о в. Нет. Собственно, почему ты спрашиваешь?

К р а е в. Антоша в тот день мог получить его в военкомате.

Л о б о в и к о в. Я ничего не знаю.

К р а е в (к Агнии Сергеевне, быстро). Антошина куртка здесь?

А г н и я С е р г е е в н а. Вот она висит.

К р а е в. Посмотри, пожалуйста… Или нет, лучше ты. (Лобовикову.) Посмотри в карманах.

Л о б о в и к о в (ищет в карманах Антошиной куртки). Там ничего нет.

К р а е в. Санушка, сходи, пожалуйста, за Шабалиным. Ах да, он живет не в школе… Ну что ж, подождем. Может быть, скоро проснется Антоша.

В ответ слышится слабый голос.

А н т о ш а (жалобно). Я проснулся, но я не могу вспомнить.

Все приходят в волнение. Одни бросаются к постели, другие замерли на месте.

Я никак не могу вспомнить. Папа!

Лобовиков от волнения не может открыть полог.

А н т о ш а. Что же ты, папа?

Л о б о в и к о в (прерывающимся голосом). Тебе попить? (Хватается за пустой стакан.) А я твой морс выпил…

Беспомощно оглядывается на Агнию Сергеевну, которая уже начала хлопотать, раздвигает занавески.

А н т о ш а. Я не хочу пить. Откуда ты взял? (Оглядывает комнату.) Ты что, папа, женился? (Лобовиков сконфужен.) Нет? А откуда вся эта мебель? (Увидев Агнию Сергеевну.) А, понимаю. Здравствуйте, Агния Сергеевна.

А г н и я С е р г е е в н а. Как ты себя чувствуешь?

А н т о ш а. Очень хорошо. Кстати, я знаю, что угорел. Да, а что я не знаю? Что я забыл? (Вспоминает.) Что я забыл? (Пауза.)

К р а е в (мягко). Не надо, дружок, не утомляй себя. Это неважно.

А н т о ш а. Это вы, Сергей Сергеевич? Вот хорошо. А я помню вас во время болезни. Вы с папой все ночи около меня сидели. Правда, папа?

Л о б о в и к о в (растроганно). Правда, милый.

К р а е в. А все-таки я советую тебе поменьше говорить.

А н т о ш а. Ну, я очень рад, что вы здесь вместе. И Александра Романовна здесь?

Б у г р о в а (подойдя ближе). Да, дружок.

Ф е р а п о н т ь е в (тихо Образцову). Давайте выйдем, а то нас уж слишком много.

А н т о ш а. А это кто? (Заглядывает за край полога.) Степан Кондратьевич… Николай Николаевич… Видите, как я всех помню… А что я забыл?.. (Краеву тихо.) Письмо? Где письмо?

К р а е в (ласково). А оно было, Антоша?

А н т о ш а. Я получил его в военкомате по вашей доверенности.

К р а е в. Получил, значит, найдется. Потом. Сейчас не думай.

А н т о ш а. А в куртке нет? Хотя вы искали… Какая я скотина… Вы так его ждали!

К р а е в. Антоша, прошу тебя, успокойся. Я запрошу дубликат, копию, все что угодно. (Агнии, весело.) Агнеша, давай же нам завтракать!

В дверь стучат.

А г н и я С е р г е е в н а. Войдите.

Показывается Ш а б а л и н. Краев подскакивает к нему, выталкивает обратно в коридор и сам вместе с ним выходит.

А н т о ш а (мрачно). Чтобы при мне не говорили о письме.

Показывается Т а н н е н б а у м, немного позже Ш а б а л и н, К р а е в.

Т а н н е н б а у м (подходит к постели). Как вы себя чувствуете, мой друг?

А н т о ш а. Хорошо. А вы?

Т а н н е н б а у м. Я тоже чувствую себя довольно хорошо. Не надо хворать, мой друг.

Стучат. Агния Сергеевна впускает Б о р и с о в а.

Б о р и с о в. Здравствуйте. О, да ты… (Подходит к Антоше, здоровается с ним за руку.)

А н т о ш а (смеется). Какая честь! Он всю жизнь здоровался за руку со всеми, кроме меня!

В дверь заглядывают Н е с м е л о в а и К и с л и ц ы н а.

Н е с м е л о в а. Можно, Агния Сергеевна? Батюшки, сколько народу! (Входит.)

А н т о ш а (радостно). Зина! Ты же со мной была! Где письмо, которое я тебе показывал? У тебя?

Н е с м е л о в а. Письмо? Ты же мне его не давал в руки. Ты его спрятал.

А н т о ш а. Куда спрятал? Говори скорее. Ты не знаешь, как это важно!

Н е с м е л о в а. Я вообще ничего не знаю. Я искала тогда и не нашла, разве не помнишь?

А н т о ш а. Не помню, не помню…

К р а е в. Ну вот что, граждане, хватит. Иначе я буду серьезно сердиться.

А г н и я С е р г е е в н а (тащит большую кастрюлю молока, стаканы, кружки). Кто хочет молока? (Наливает всем молока.) Не чваньтесь, пейте, Николай Николаевич.

Краев хочет незаметно уйти.

Б у г р о в а. Ты куда? От молока бежишь? Как всегда, боишься пенок?

К р а е в (опасливо глядит на постель Антоши. Тихо). Нет.

Б у г р о в а. Понимаю. Останься, пойду я.

Уходит.

Н е с м е л о в а (Антоше). Как я рада, что ты поправился.

А н т о ш а. А ты не угорела?

Н е с м е л о в а. Очень немного. Голова поболела и все.

А н т о ш а. Что в школе?

Н е с м е л о в а. Скука без тебя. Вот видишь (тихонько), хоть ты и папенькин баловень, а все-таки тебя все любят.

А н т о ш а. На лыжах ходите?

Н е с м е л о в а. Без тебя — ни разу. А сейчас замечательно бы! По утрам еще холодно, а днем на солнышке даже жарко. Идешь по улице, как будто зима, воздух холодный, а пальто потрогаешь — горячо-горячо под рукой, нагрело солнце. (Удивленно.) Что ты?

Антоша машет ей, чтобы замолчала.

Не понимаю…

А н т о ш а (в волнении). Молчи! По утрам холодно, а днем жарко… Да. Холодно, холодно, теплее, теплее, горячо, горячо, жарко! Помнишь?

Н е с м е л о в а (смущенно). Помню. Почему ты об этом?

А н т о ш а. Зина! Сергей Сергеевич!

А г н и я С е р г е е в н а (прибежала с кастрюлькой). Что случилось?

К р а е в. В чем дело, Антоша?

Н е с м е л о в а. А, я поняла!..

А н т о ш а. Чего ж ты стоишь, беги скорее!

Н е с м е л о в а. Чудак, я же не знаю, куда ты от меня спрятал.

А н т о ш а. Около печки, в столе, под бумагами. Ох, черт, я сам… (Хочет одеваться, спустил ноги.)

А г н и я С е р г е е в н а. С ума сошел! Лежи ты спокойно!

К р а е в. Успокойся, Антоша. Спасибо. (Направляется к двери, подавляя волнение.)

Н е с м е л о в а. Можно мне с вами?

А н т о ш а. Да, да, иди.

Дверь распахивается.

Б у г р о в а. Я нашла письмо. (Отдает Краеву.)

К р а е в (вертит в руках). Почему надорвано?

Б у г р о в а (смущенно). Извини, не могла удержаться. Читай.

К р а е в (читает про себя. Прочитал. Делает вид, что спокоен). Ну что ж, я так и думал. Не примут, не тот возраст.

Долгая пауза. Все точно замерли, не знают, что́ говорить — утешать Краева? Радоваться за его жену и сестру?

А н т о ш а (в волнении). Как же теперь?

О б р а з ц о в (неожиданно). Сергей Сергеевич, а что, если вам обратиться к самому Клименту Ефремовичу Ворошилову? Он несомненно вникнет в ваши горячие устремления…

К р а е в. Нет. Просить и ходатайствовать больше не стану. Сделаю так, как решил… в случае отказа.

Б у г р о в а. Вместе с восемнадцатилетними пойдешь осенью призываться?

К р а е в (ласково). Да, Санушка. А летом… если ничего не случится… мы с тобой и Агнешей поедем по Волге.

А г н и я С е р г е е в н а (радостно). Вот, вот!

Б у г р о в а (недоверчиво). Ничего еще неизвестно. Десять раз передумаешь!

Т а н н е н б а у м (неожиданно). Можно мне сказать? На Волге живет мой сын Карл Танненбаум. В четырнадцатом году он отказался воевать против немцев. Сейчас он работает на заводе, и недавно его наградили орденом. Он часто мне пишет и очень доволен, что работает против фашистов, хотя они и немцы. Если вы с ним познакомитесь, вы увидите, какой интересный человек мой сын. Он вас встретит на пристани, я ему напишу.

К р а е в. С удовольствием познакомимся, Ангелина Францевна. Очень хорошо, что вы рассказали о сыне. Правда, Николай Николаевич?

О б р а з ц о в. У вас превосходный сын, Ангелина Францевна. А в каком городе этот завод?

Т а н н е н б а у м. В Сталинграде. Раньше этот город назывался Царицын. Очень красивый город.

К р а е в. Двадцать два года назад наши войска одержали там историческую победу.

Л о б о в и к о в (не удержался). Все победы для тебя исторические!

К р а е в (не хочет ссориться). Недаром же я историк, Игнат Петрович!

Л о б о в и к о в. Что же будет, когда ты в них сам начнешь участвовать?

К р а е в (продолжает улыбаться). Вот в этом ты прав: солдат я буду или командир, но так или иначе участник. (Серьезно.) Не прав ты в другом. Ты старался уберечь Антошу от войны, а смерть подстерегала его здесь, рядом, от дурацкой случайности… Война для нас не роковая игра в жизнь и смерть, как думают некоторые западные фаталисты, а борьба за жизнь и во имя жизни… (прислушивается к звонку, возвещающему о начале занятий), которая и сейчас, как вы слышите, требует своего… Пора на урок, товарищи!

Все собираются уходить. Краев и Лобовиков подходят к Антоше.

К р а е в. Скорей поправляйся, Антоша. Тебе сейчас, как сказал Наполеон, не хватает лишь трех вещей, необходимых для полководца: здоровья, здоровья и здоровья!

А н т о ш а. Они у меня уже есть, Сергеи Сергеевич! (Порывается встать.)

Краев ласково, но твердо укладывает его опять в постель и уходит вместе со всеми.

З а н а в е с.

В и т а л и й Б у к л е в с к и й, 24 года.

А л е к с е й К о з у л и н, 26 лет.

А н а т о л и й (матрос с мандолиной), 25 лет.

Г р и ш а, 25 лет.

Х м у р ы й м а т р о с, 40 лет.

Х о з я и н (финн), 55 лет.

Е г о р ы ч е в (господин в панаме), 45 лет.

Т е т я Н а д я, 40 лет.

Т а м а р а, 28 лет.

П е с к о в Георгий Иванович, 35 лет.

Л а р и с а М и х а й л о в н а, 47 лет.

А н ю т а, 27 лет.

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю, 50 лет.

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е, 42 года.

И л ь я Н и к а н о р ы ч, 45 лет.

В о л о д я (официант), 30 лет.

З и н а и д а, 23 года.

Л о л л а, 15 лет.

М а т р о с ы, п о с е т и т е л и р е с т о р а н а, л о т о ч н и к, п р о х о ж и е н а б у л ь в а р е.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Перед открытием занавеса на авансцену выходит актер, исполняющий роль В и т а л и я Б у к л е в с к о г о, и доверительно, но без интимности, как бы размышляя вслух, говорит зрителям:

— Этот спектакль предваряют два… даже, пожалуй, три эпиграфа… Один малоизвестный у нас эмигрантский поэт вспоминает, как в 1921 году в Петрограде встретил на Николаевском мосту Александра Блока и торжествующе показал ему в сторону Финского залива: из взбунтовавшегося Кронштадта доносилась артиллерийская канонада. «Слышите, стреляют!..» — автор воспоминаний откровенно надеялся на сочувствие Блока мятежникам. Но Блок сумрачно посмотрел на него и ответил строками из Тютчева:

Объяснений не требовалось. Оба они знали, что к Кронштадту тянутся сочувствующие белые руки, что большевикам предстоит трудный, кровопролитный штурм вооруженной до зубов крепости, дабы навеки похоронить надежды всех старых хозяев России:

Таков первый эпиграф. Второй принадлежит перу талантливого советского поэта, в какой-то момент испугавшегося нэпа, этой, как многим тогда казалось, безбрежно разлившейся буржуазной стихии, угрожающей захлестнуть, затопить революцию и социализм.

Так писал Николай Асеев в поэме «Лирическое отступление».

Третий эпиграф предельно далек от лирики… (Показывает на светящийся транспарант, где появляются одна за другой газетные строчки):

«Наш лозунг: долой крикунов! Долой бессознательных пособников белогвардейщины, повторяющих ошибки несчастных кронштадтцев весны 1921 года! К деловой практической работе, умеющей понять своеобразие текущего момента и его задачи! Не фразы, а дело нам нужно».

Так писал Ленин в «Правде» в августе 1921 года.

В спектакле нет персонажа, имя которого Ленин, нет вообще ни одного исторического лица. Вместе с тем мысли Ленина, мысли о Ленине неизбежно проходят сквозь душу каждого человека, жизнь которого мы пытаемся показать. В том числе и врагов… Ведь и у врагов есть внутренний мир, который мы условно называем душой, — иначе как бы нам иногда удавалось наших бывших врагов сделать в дальнейшем своими друзьями? Редко, но так бывало. Правда, случалось и наоборот…

З а т е м н е н и е.

Ночь. Под лучами шарящих там и тут прожекторов — синий мартовский лед. Позади отсвечивает полынья или проступившая сквозь наст наледь. Впереди, как верстовой столб, стоит торос, вздыбленный еще в ледостав осенними штормами. Он припорошен снегом, но местами обтаял, — прожектор пронизывает насквозь эти ледяные окошки. Слева от тороса Кронштадт, где время от времени взвиваются сигнальные ракеты; справа финский берег, скорее угадываемый, чем видимый: едва мерцают редкие желтые огоньки. В стороне крепости слышится беспорядочная стрельба, — значит, там где-то еще воюют.

Мимо тороса, по рыхлому, проваливающемуся насту, низко пригибаясь (может, это стреляют им вслед), шарахаясь от прожекторного луча, бегут в направлении финского берега трое матросов. Один в бушлате, двое в шинелях, подоткнутых полами под ремень. Перед тем как исчезнуть, слиться с темнотой, все трое, как по команде, оглянулись на крепость, и лица их, искаженные страхом, растерянностью, пригвоздил луч. И вот уж их нет — рванулись во тьму. Также со стороны Кронштадта, приближаясь к торосу, матрос А л е к с е й К о з у л и н везет по бугристому льду груженые салазки. Ему тяжело, запыхался, бушлат распахнут. Остановился у тороса отдышаться, сбил бескозырку, вытирает пот. На санках тело, не то в простыне, не то в длинной белой рубахе; живой или мертвый — не понять. Нагнали Козулина, поравнялись с ним еще двое; эти двое с винтовками и с заплечными мешками. Один, Г р и ш а, выглядит совсем юнцом, он тоскливо молчит, на лице выражение покорности: прикажут стрелять, бежать вперед, назад, стоять, падать — на все готов. Другой, А н а т о л и й, наоборот, полон желания утверждать себя, кричать, спорить, действовать.

А н а т о л и й (кричит). Леш, да брось ты своего недобитка! Давай пристрелю!

А л е к с е й (хмуро). Нельзя. Заложник. (Показывает на финский берег.) Там пригодится.

А н а т о л и й (захохотал, хотя ему, как всем, не до смеха). Чудило! У чухонцев порядок: шлепнут большевичка́ — и все. В восемнадцатом знаешь сколько их постреляли? Леха, да он у тебя уже сдох… Глядишь, саван и пригодился!

А л е к с е й (беспокойно ощупывает обмотанную бинтом голову раненого: ладони липнут, повязка промокла). Живой. Кровь течет.

А н а т о л и й (еще хохотнул). Нет, видал идиота? Гришка, пошли!..

Едва они с Гришкой двинулись с места, в глубине пробежали прямо по наледи еще н е с к о л ь к о м о р я ч к о в, но эти даже не взглянули, что делается у тороса.

(Обернувшись к Алексею, остервенело орет.) Гнида благостная! Зараньше из коммунистов подобрал дружка! Ну и катись с ним обратно! На радостях тебя сразу в партию примут! Если, конечно, впопыхах не пришьют обоих… Ну, кому говорю, поворачивай! (Выхватил из-за спины винтовку, приложился с маху.)

Алексей рывком втаскивает салазки за торос. Но Анатолий с Гришкой уже убежали. Оставшись один со своим живым грузом, Алексей оглядывается на крепость, точно взвешивая издевательский совет: может, правда лучше вернуться?..

А л е к с е й (с ожесточением кричит вслед ушедшим товарищам). Да, дружок! Ну и что? Был дружок — стал вражок!.. Пусть на льду остается? Ладно свои найдут, а если нет? Если нет? Пускай замерзает, да?.. Что мы, не люди?!. (Сорвал голос. Да и совестно кричать: вдруг лежащий на санках слышит… Нагнулся к нему, тихо спрашивает.) Виталий, ты из Питера сюда или прямо из Москвы?

Раненый не отвечает.

(Громче.) Зинка моя к вам не являлась?

Раненый молчит.

Это я, Козулин Алексей… Витя, ты меня слышишь?

Молчание.

Сильнее подул ветер. В стороне Питера небо алеет, близок рассвет. Надо уходить, пока не застигли. Да и зябко: Алексей в одной форменке, бушлатом сейчас накрыл раненого.

Алексей выходит из-за тороса и, таща за собой салазки, бредет к правому берегу. Ветер от Кронштадта толкает его в спину, прохватывает до кишок, несет по ногам поземку.

З а т е м н е н и е.

Барак. Нары в два яруса тянутся во всю длину помещения. Застелено всего несколько парных коек, одна над другой. Барак не новый, но стены и нары недавно покрашены. Чисто. Пусто. В противоположном, торцовом конце барака окно, за ним зелень травы, кустов, деревьев: на дворе лето. На ближней койке лежит, закинув руки за голову, х м у р ы й н е м о л о д о й м а т р о с. Как он, так и все почти, кого мы сейчас увидим в бараке, нервно взвинчены, легко переходят от вялости к бешенству, готовы перегрызть глотку — и снова апатия.

У окна притулился другой матрос — это А н а т о л и й.

А н а т о л и й (поет и подыгрывает на мандолине; уныло, без темперамента. Впрочем, в конце каждого куплета пытается лихо взвизгивать).

Х м у р ы й м а т р о с (лениво оборвал песенника). Кончай, надоело.

А н а т о л и й (продолжая петь).

Х м у р ы й м а т р о с (сел на койке). Заткнись, середняк!

А н а т о л и й (с вялой обидой). А тебе, значит, середняка не жалко. Середняку ни вершка не дают, а ты, значит…

Х м у р ы й м а т р о с. Хватит. (Снова ложится.) Третий месяц не можешь репертуар обновить.

А н а т о л и й (выскочил в проход). Есть обновить! (Поет, паясничая.)

Жалко, других финских слов не знаю… Нет, Семка, подержи мои семечки, я ему в ухо дам: думай не думай, а придется по хуторам подаваться.

Х м у р ы й м а т р о с (презрительно). Батрачить?

А н а т о л и й (мечтательно). Сала, может, пожрем!.. (Подошел ближе, понизил голос.) Слушай меня, есть задумка: найти бабий хутор. Ясно? Без мужиков. Два вдовьих хутора (широкий жест) — один тебе, другой мне! Гришку чистенького в работники возьмем.

Х м у р ы й м а т р о с. Что дальше?

А н а т о л и й (возбужденно). Как что? Хозяевать будем! Да ты понимаешь, что значит русский матрос для финской вдовы… а то вековушки? Да это ж… (Слов не хватает, бьет себя в грудь.) Семка, подержи мои семечки, я их всех!..

Х м у р ы й м а т р о с (холодно). Во-первых, тебе надо сначала отъесться… с картохи не очень-то. Ладно, допустим, найдешь такой хутор. Знаешь, чем кончится? Выпустят из тебя кишки чухонские парни, натянут на мандолину: «А ну, пляши!..»

А н а т о л и й (озабоченно оглядел себя, инструмент). Считаешь? (Нерешительно.) Тогда… может, в Бразилию?

Собеседник откровенно хохочет.

А чего? В газете сулили по тридцать гектаров земли каждому переселенцу…

Тот залился еще звонче.

(Совсем сник. После паузы. Почти шепотом.) Неужто обратно проситься?..

Собеседник угрюмо молчит.

(Выждав еще немного, истерически кричит.) И вернусь! Пускай расстреливают! Ну не могу я здесь каждое утро за баландой стоять! Что я — нищий! Я матрос первой статьи Балтийского флота! Рабоче-крестьянский сын!..

Х м у р ы й м а т р о с (еще холоднее). Бывший матрос. Бывшей статьи. Нынешний сукин сын.

А н а т о л и й. Ну, ты! (Замахивается мандолиной.)

В барак вваливаются м а т р о с ы, человек десять. Большинство пообтрепалось, одни обросли бородами, другие многодневной щетиной. Можно узнать А л е к с е я К о з у л и н а, он чисто выбрит, и Г р и ш у: он все такой же беленький, чистенький, борода не растет. Матросы ввалились с шумом, гамом, у кого-то в руках газета, другие пытаются ее вырвать, тот не дает, вскочил на нары.

М а т р о с с г а з е т о й. Слухай, буду читать вослух!

Г о л о с а.

— Слухай сам! Есть пограмотнее…

— Гришка, залазь!

— Р-раз, взяли!

Беленький паренек, похожий на переодетую девочку, мигом оказывается на верхнем ярусе нар. Матрос неохотно отдает ему газету.

В бараке появился молодой человек в застиранной, залатанной гимнастерке. Это В и т а л и й Б у к л е в с к и й. Демонстративно никто на него не обращает внимания. Лишь Алексей подвинулся, чтобы тот мог сесть рядом с ним, но Виталий остался стоять между нарами.

Г р и ш а (читает). «Агония затянулась. От нашего ревельского корреспондента…»

Г о л о с а.

— Что за огония? Пожар, что ли?

— Ясно, пожар… Мировой революции!

— Пятый год слышим…

Г р и ш а (объясняет). Агония — это предсмертные минуты. Человек мучается, его перед смертью корчит. Читать?

Г о л о с а.

— Вали, вали!

— Крой, Гришка!

Г р и ш а (спокойно читает). «Агония затянулась… В марте весь цивилизованный мир был свидетелем конца большевистских попыток загнать коммунизм нагайками и штыками в сопротивляющиеся народные массы. Советский режим был вынужден отступить. Декретом о свободной торговле большевики подписали свой собственный приговор. Отныне для России открыт лишь один путь — путь капиталистического развития…»

В и т а л и й (решительно). Чушь!

А л е к с е й (дернул его за край гимнастерки). Витя!..

В и т а л и й. Чушь и вранье!

Г р и ш а (продолжает читать). «В марте, на большевистском съезде, Ленин сказал: «Свобода торговли неминуемо приведет к белогвардейщине, к победе капитала, к полной реставрации…» Сказал — а уже меньше, чем через месяц, подписал декрет о свободе торговли…»

В и т а л и й (гневно). Клевета и ложь!

Г о л о с а.

— Тэ-эк! Гришка, кто это пишет? Что за газета?

— Какая тебе разница? Белогвардейская.

— Чувствуется…

— От какого числа?

Г р и ш а. Апрельская.

Г о л о с а. А сейчас июнь…

В и т а л и й (убежденно). Ни через месяц, ни через год Ленин не мог подписать такого декрета!

Шум. Голоса.

Г о л о с. Погоди! Говорил или не говорил Ленин, что свободы торговли не разрешит? (Это первое, хотя и безличное, обращение к Виталию.)

В и т а л и й (с затруднением). Я… не имею права разглашать то, о чем говорилось на съезде…

Шум, выкрики: «Ах, не имеешь! Все секреты у них, все секреты!»

(Повысил голос.) Но если белогвардейская газетенка разнюхала…

Шум, смех, гогот.

(Пытается перекричать.) Да, говорил! И я никогда не поверю брехне о том, что в нашей стране позволили наживаться частникам!

Г о л о с а.

— На что спорим?

— На ведро самогона!

— Откуда возьмешь?

— Будем дома, наварим…

— Где? На том свете?

Этот быстрый диалог идет только между матросами, Виталий снова выключен из беседы.

— Братва, идея! Пустим на тот свет на разведку советского барчука.

— А что? К Духонину его — и концы!

— Бей большевистского пономаря!!

К Виталию потянулись руки.

А л е к с е й (встав перед Виталием в проходе). Спокойно, ребята, спокойно. У финнов мы на учете, по списку. Здесь с законом не шутят. А Буклевский?.. Ни лешего он не знает, что сейчас в Москве и в деревне. Может, действительно Ленин мужикам навстречу пошел…

Вбегает А н а т о л и й, перед этим исчезавший из барака.

А н а т о л и й (кричит). Братва, получать паек! Американский красный крест отбывает! Выдают вперед на неделю!

Суматошно толкаясь, все повалили к выходу. В бараке остались только Виталий и Алексей.

А л е к с е й. Не обижайся, Витя! Я же нарочно… Видел, как они на тебя? А ты и твоя семья меня человеком сделали, научили думать…

В и т а л и й. Научили! Думаешь ты вверх ногами!

А л е к с е й. Ну зачем так?..

В и т а л и й. Хорошо. Оставим. Надо решать день и час. Больше я здесь не могу! Когда я вижу и слышу этих твоих…

Оба обернулись на шум. В барак возвращаются А н а т о л и й и Г р и ш а.

А н а т о л и й. А для вас что — особое приглашение требуется? Брезгуете со всеми питание получать?

Алексей и Виталий молча направляются к выходу.

(Кричит.) Стой!

Они обернулись.

(С хохотом валится на нары.) Ой, не могу, все поверили! Чесанули очередь занимать! (Вскочил, напруженный злобой.) Да американцы уж задали лататы со своим провиантом! Посуду и ту увезли! Подыхай, русская матросня, рваная кронштадтская вольница! На кой мы теперь господам буржуям, когда Кронштадт в очко проиграли! (Вплотную приблизясь к Алексею и Виталию.) Может, и мы — соберем манатки и ходу?

А л е к с е й (переглянувшись с Виталием). Куда? Ты о чем?

А н а т о л и й. Туда. О том самом. Гришка, подтверди. Сядем, господа дипломаты? (Сел.)

Виталий и Алексей неохотно садятся напротив.

Г р и ш а (пунктуально, как всегда). Мы знаем, что вы собираетесь на родину. Мы тоже решили вернуться. Мы знаем, что у вас разные взгляды, разные причины для возвращения… (Помедлив.) У нас тоже.

А н а т о л и й. Знаете, о чем это божье дитя мечтает? Ему мало церковно-приходской школы, подай ему уверситет!

Г р и ш а (невольно поправил). Университет…

А н а т о л и й (сверкнув глазами). А я говорю — уверситет! Повтори!

Г р и ш а (покорно). Уверситет.

А н а т о л и й (успокоился). Значит, так. Был наш Гришук до мобилизации волостным писарем… хотя и из голытьбы. (Со значением поднял палец.) Как папаша расстарался устроить? Должно, батрачил у волостного старшины или какого из богатеев лет пяток… (Внимательно смотрит на Гришу.) Словом, писарил, писарил Гришуня, пока его, раба божьего, не мобилизовали. (Опять пристальный взгляд на Гришу.) Служит Гриша царю, служит как ценный минный специалист республике, а у самого одна думка: кончится военное время — пойду… Куда, Гриша?

Г р и ш а. В уверситет.

А н а т о л и й. Верно! А тут кронштадтская заваруха! Гришуню заносит: демократия, лозунги! Полез на трибуну, орет: «Советы без коммунистов!»

Г р и ш а (потеряв невозмутимость). Ничего я не орал!

А н а т о л и й. Не орал — с удовольствием слушал. Небось с коммунистами не остался… побежал с нами по льду, как заяц!

В и т а л и й. Хватит! Что вам нужно в Советской России? С мятежами не вышло и не выйдет!

А н а т о л и й (угрюмо). Мятежи мне нужны, как собаке штопор. Здесь оставаться не хочу… не знаю чухонского языка. И вообще, здесь надо работать…

В и т а л и й. А там?

А н а т о л и й (усмехнулся). Первое время в тюрьме прокормят… А там будет видно. Полагаю, горбатиться не придется. Времечко наступает веселое.

В и т а л и й (искренне поражен). Веселое? Ну, знаете ли!.. (Овладел собой.) Идите куда хотите… я в таких спутниках не нуждаюсь.

А н а т о л и й. Зато я нуждаюсь. У вас и личико, глядишь, господское. На кого ни наскочим — интеллигентно поговорите… по-английски там, по-немецки. Мы же финнам не скажем, что вы большевик!.. Так ли, сяк ли, мы с Гришуткой от вас не отстанем. А то хотите — напустим на вас братву. До смерти, может, не забьют, а шкуру спустят.

А л е к с е й. Да ты что? В чем это мы провинились?

А н а т о л и й (жест). Леша, завяжи для памяти на языке узелок: в ночь выходим.

Они с Гришей вышли из барака.

В и т а л и й. Понял ты наконец, в какое положение меня поставил? Упрекать тебя не могу — благодаря тебе я жив… но ты представляешь наше совместное возвращение домой? Волк, овца и капуста.

А л е к с е й (улыбнулся). Понимаю! Анатолий — волк, я — овца… заблудшая, это ясно… Гришка — капуста… А ты — человек!

В и т а л и й. Что-то ты очень развеселился.

А л е к с е й. Витя! Да ведь мы скоро дома будем! Меня Зинка ждет, тебя родители… Как здоровье-то Ларисы Михайловны?

В и т а л и й. Зимой плоховато было.

А л е к с е й. Оголодала. Ничего, теперь полегчает. Витя, а ты не женился? На той красивой, темноволосой?

В и т а л и й (не сразу). Да, Тамара живет у нас… (Еще помолчал.) Могу ли считать ее женой? (С откровенной грустью.) Не знаю, Алеша. Ее первый муж убит еще на германской, и она ненавидит за это весь мир! Меня, правда, терпит…

А л е к с е й (в замешательстве). Витя, ты, может… преувеличиваешь? Прежнего она любила так, а тебя по-другому… потому что ты другой… (С горячностью.) Не смейся! Я читал в одной книжке, что женщины иногда любят мужчину по-матерински… особенно если она старше…

В и т а л и й. Слушай, мудрец! У меня есть мать, которая любит меня по-матерински. Есть сестра… она любит по-сестрински. Обеих я очень люблю. Уже за одно то, что они существуют… А Тамара… Тамары для меня почти нет. Я могу только строить иллюзии. И я строю. И за это считаю себя дураком.

А л е к с е й (после паузы, робко). А как, по-твоему, у нас с Зиной?

В и т а л и й. Это тебе лучше знать.

А л е к с е й. Третий год на флоте…

В и т а л и й. Брось! Зина серьезная, деловая, ей не до шашней. Кстати, хозяйничает она наверняка лучше тебя. Ты же был фантазер, землю пахал по учебникам.

А л е к с е й (с увлечением). В том-то и дело, Витя! В новых условиях мы с ней, знаешь!..

В и т а л и й. Заговорила кулацкая жилка! Что ж, прямая дорога от кулацкого мятежа. (Пошел к выходу.)

А л е к с е й. Слушай, Витя, не рано ли меня в кулачье зачисляешь?

В и т а л и й. Рано? Если так понимать новые условия, то самое время. А коммунизм подождет.

А л е к с е й. Ты не смейся! Врангелей отогнали — неужели в деревне без перемен? Мужик же не враг… (Не давая Виталию перебить.) Назначь мне испытательный срок — год, два, пять лет… Увидишь, полезен я или вреден… (Азартно.) Нет: ты назначь, назначь! И может, без нас назначили…

В и т а л и й. Хорошо. Подумай лучше, как сегодня ночью обойтись без попутчиков. (Ушел.)

Алексей сидит; видно, что мысли его о доме: перегнулся через подоконник, сорвал травы, растер, понюхал. В барак, оглядываясь, входит Г р и ш а. Подбежал к Алексею.

Г р и ш а (быстрым шепотом). Не оставляйте меня с ним… возьмите меня с собой! Я боюсь его!

А л е к с е й. Кого, дурашка?

Г р и ш а. Он страшный, мстительный… меня от себя ни на шаг… Думаете, почему меня в старое время в волостные писари приняли? Его отец, богатый мельник, меня определил. С условием: когда станут сына на войну призывать, чтобы я за него пошел… У нас большая семья, мельник обещал подкармливать… А потом сын все прятался, только недавно мобилизовали. И вот судьба: попал на тот же корабль. Возьмите меня с собой… без него!

А л е к с е й. Да что ты его, шута горохового, боишься? Что он тебе может?

А н а т о л и й (появился в дверях, поет, подыгрывая на мандолине).

Ну как, братки, собираемся в путь-дорогу?

З а т е м н е н и е.

Финский сарай. Стена, сложенная из дикого камня. Черепичная крыша. Все основательно — и нарядно, особенно на закате. Цветет шиповник. Опершись на полированную сучковатую палку с рукояткой в виде массивной бульдожьей головы, Х о з я и н хутора, пожилой, еще крепкий финн, беседует с «гостями». В и т а л и й и А л е к с е й сидят на скамейке перед сараем.

В и т а л и й. Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

Х о з я и н (медленно, но почти без акцента). Здесь много русских. Раньше приезжали летом из Петербурга, теперь живут и зимой. Ждут, когда там (показал на юг) не будет большевиков. Год, два, три… (Считает на пальцах.) Да, скоро четыре года играют в бридж. Бридж — по-русски мост. По этому мосту они идут, все идут: вечером бридж, ночью бридж, днем бридж… Никак не дойти домой! (Смеется, покачиваясь на палке.)

В и т а л и й. Здесь эмигранты из Петрограда или есть москвичи?

Х о з я и н (вспоминает). Москвич? Да… господин Егоров, Егорьев… как-то так. (Показывает рукой на забор.) Мой сосед. Была в Москве фабрика духов, пудры. Была. Здесь проиграл.

В и т а л и й. Проиграл московскую фабрику? Но фабрики и заводы у нас национализированы, принадлежат государству.

Х о з я и н. Так считаете вы. Он считает не так. Все равно проиграл. Может, отыграется и вернет. (Смешок.) Вы тоже долго играли.

В и т а л и й (удивлен). Мы?

Х о з я и н (неопределенный жест). Ну, я не знаю. Может, не вы. Другая, большая игра. Называется — революция. Перебор… недобор… (Сдает воображаемые карты.) Чёт… нечет… Пас! Нынче Ленин решил: хватит играть, пора делать дело.

В и т а л и й (насторожился). Что вы имеете в виду?

Х о з я и н. Политику. Хозяйство. Торговлю. О, Ленин умный, серьезный господин! Вожжи в крепких руках. (Показывает.) Р-р-р! Повернул. Все слушаются. Вожжи держит настоящий хозяин.

А л е к с е й (горячо). Я с вами согласен! Я говорю: Ленин пошел навстречу крестьянам! Я в это верю!

Г о л о с. Ливки, метана, метана, воро́г!..

С этими словами на пороге сарая появляется заспанный А н а т о л и й. За ним виден Г р и ш а.

А н а т о л и й. Э, да тут клуб! Разрешите присутствовать!

Молчание. Хозяин внимательно оглядел ту и другую пару. Видно, сделал сравнение не в пользу второй. Распрямился, опираясь на палку.

Х о з я и н (сухо). Не показывайтесь с хутора никуда. Увидят русские дачники, скажут полиции. Завтра вечером уходите. В лес. Дам с собой хлеб, картофель. Уйдете — не возвращайтесь. Задержит пограничная стража — молчите, где ночевали. Я вас не видел, не знаю. Хлеб украли, купили… Спокойной ночи. В сарае прошу не курить. (Ушел.)

А н а т о л и й (после молчания). Чухонская жадина! «Хлеба, картошки дам!» Сала охота! Эх, Семка, подержи мои семечки — будет сало! (Уходит вместе с Гришей в сарай.)

В и т а л и й (с ненавистью). Видеть его не могу!

А л е к с е й. Пошли, Витя, спать, пока не ободняло…

З а т е м н е н и е.

Еще в темноте слышен пронзительный вопль. Затем видим тот же сарай ранним утром (солнце освещает его с другой стороны). Никого нет. Крики, рыдания продолжаются. Из сарая выскакивают В и т а л и й и А л е к с е й. Неторопливо вылезает, почесываясь, А н а т о л и й. Из-за угла появляется Х о з я и н, волоча за одну ногу Г р и ш у. Всегда чистенький, беленький, Гриша сейчас в таком виде, что его трудно узнать. Лицо в крови. У Хозяина в руках трость, которой он, очевидно, дубасил Гришу. Возможно, бил и ногами: все еще не может стоять спокойно — топочет, как лошадь.

В и т а л и й. Что произошло? Что он вам сделал?

Х о з я и н (осатаневший от злобы). Он… украл… сало!

А л е к с е й. Гришка? Не может быть!..

Хозяин с отвращением отпустил Гришину ногу; тот лежит на траве, не открывая глаз, тихо постанывая.

Х о з я и н. Я застал его в моем погребе! Вон! Все вон из моего дома! (Топает ногами.) Вон!!

А л е к с е й (рассудительно). Хозяин, давайте разберемся по порядку. Ну, вошли в погреб, и что? В его руках было сало?

Х о з я и н (с акцентом). Та, в его поканых руках мое чистое сало! (Задыхаясь.) Вот такой… (показывает)… такой прус!

А л е к с е й. Гришка, это правда?

Тот чуть заметно качнул головой.

Должно быть, ты с голодухи совсем очумел, перестал соображать — что свое, что чужое…

Х о з я и н. Свое! У него не было никогда своего! Голотранец!

А л е к с е й (сурово). Сейчас же встань и проси прощения!

Гриша лежа дергается.

В и т а л и й (Хозяину). Вы его изувечили! Где это проклятое сало? Вчера мы говорили с вами, как с человеком!

Х о з я и н. Я тоже тумал, что пустил к сепе в том честных лютей!..

А л е к с е й (нетерпеливо). Ладно… Идти так идти!

В и т а л и й. Смотри, он же не может встать!

Гриша корчится на земле.

У него что-то повреждено в спине…

А л е к с е й. Уведем. (Анатолию.) Бери его с левого бока. Подлец! Это ты его подучил! Ты заставил!..

А н а т о л и й. Я же для всех… На дорожку!

На дворе появляется в летнем чесучовом костюме немолодой г о с п о д и н в б е л о й п а н а м е. Сделав ручкой привет Хозяину, безошибочно направляется прямо к Виталию.

Г о с п о д и н в п а н а м е. Приятно видеть соотечественника, благополучно вырвавшегося из большевистского ада. Будем знакомы. (Приподняв панаму.) Егорычев. Василий Васильевич. (Протягивает Виталию руку.)

В и т а л и й (холодно). Вы ошиблись. Я направляюсь как раз в большевистский ад. (Не обращает внимания на знаки Алексея.)

Е г о р ы ч е в (отдернул руку). Ах так?.. Значит, вы большевистский эмиссар! Вы приезжали сюда с тайной целью!

В и т а л и й (насмешливо). Считайте, что угадали… Что дальше?

Е г о р ы ч е в (поразмыслив). Впрочем, я вне политики… (Еще подумал.) Вы в курсе дела и, как образованный, интеллигентный человек, не откажете мне в одной консультации. Кстати, вы не юрист?

В и т а л и й (слушал с некоторым интересом). Нет.

Е г о р ы ч е в. Впрочем, это не имеет значения… (Бросил косой взгляд на остальных.) Как вы знаете, в советских газетах опубликован декрет, по которому фабрично-заводское предприятие может быть при известных условиях возвращено прежнему владельцу. В связи с этим меня интересует вопрос…

В и т а л и й (весь как пружина). Вы читали такой декрет?

Е г о р ы ч е в. Я сам не читал, но мне говорили…

В и т а л и й (помолчав). Предположим. Что вас интересует?

Е г о р ы ч е в. Меня интересует, имеются ли также в виду те владельцы, которые в данный момент… по стечению обстоятельств… не имеют чести проживать в пределах России…

В и т а л и й. И вы не прочь оказать ей честь и вернуться, чтобы получить вашу фабрику обратно. Я верно вас понял? (В упор смотрит на Егорычева.) Но вы же проиграли ее в карты?

Е г о р ы ч е в (сразу вспотел и отшатнулся). Милостивый государь, откуда вы взяли? Во-первых, это гнусная сплетня! Во-вторых, мой партнер настолько морально чистый, интеллигентный человек, что не позволит себе претендовать… Наконец, кто помешает нам с ним стать компаньонами? Тем более что запасы товаров, сырья укрыты в надежном месте, которое известно лишь мне и моему доверенному лицу в Москве, не менее, если еще не более, морально чистому и интеллигентному… (Сообразив, что наболтал лишнего.) Впрочем, честь имею! (Приложив два пальца к панаме, уходит. Заметил по пути к калитке увечного Гришу, с которым возится Алексей, брезгливо спрашивает Хозяина.) Что это? Кто эти люди?

Х о з я и н (неохотно). Упал с сеновала. (Когда Егорычев удалился, он быстро и повелительно обращается к Виталию.) Через полчаса он приведет жандармов. Скорей отсюда! (Опять правильно говорит по-русски.) Иначе!..

В и т а л и й (спокойно). Вы немедленно запряжете лошадь и довезете нас до границы.

Хозяин молчит.

А л е к с е й. Но как же?

В и т а л и й. Идите и запрягайте.

Хозяин уходит.

А л е к с е й. Ты ему веришь?

В и т а л и й. Во всяком случае, больше, чем ему. (Кивнул на присмиревшего Анатолия.) Тоже возьмем с собой. Пусть наша власть решает, что с ним делать. (После паузы.) Что нас там ждет? Знаю одно: можно сломать человека, но сломать революцию!.. (Замолк, невольно взглянув на Гришу.)

А л е к с е й (озабоченно.) О чем разговор! Нам бы только домой добраться… (Нагнулся к Грише.) Сейчас мы тебя на телегу… подстелем сенца помягче… А, Гришуня?

Гриша тоскливо глядит в небо.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Еще в темноте слышен стук. Настойчивый, громкий. Смолк. В ответ — тишина. Чиркнула спичка. Зажегся огарок свечи. Осветилась лестничная площадка. На ней двое — мужчина и женщина. В и т а л и й все в той же заношенной гимнастерке, и с ним средних лет женщина, в сапогах, в куртке железнодорожного кондуктора, по-теперешнему — проводница, — т е т я Н а д я. У ног их лежит узелок и маленький чемоданчик, какой берут с собой в путь железнодорожные машинисты и кондуктора.

В и т а л и й. Не достучаться… Пойдем, тетя Надя. Я посижу до утра на бульваре… а у тебя, сказала, дела.

Т е т я Н а д я. Дела-то дела… Хотела всех повидать… Нет, пойду. Стучи… кто-нибудь услышит. Вот тебе узел. Отдашь им… тут кое-какие продукты. Ну, повезло тебе, Витек! Не встретил бы меня на вокзале, сидел бы еще в Петрограде неделю… две. Видал, что в поезде делается? Обрыдло — вот до сих пор! (Показывает на горло.) Езжу, дерусь, матерюсь, спекулирую… Думаешь, для себя?

В и т а л и й (не очень внимателен, думает о своем). Я знаю. Для младших братишек.

Т е т я Н а д я. То-то и есть. Ухожу, Витя, с железяги!

В и т а л и й. Куда, тетя Надя?

Т е т я Н а д я (аккуратно свернув козью ножку). Замуж.

В и т а л и й (удивлен). За кого?

Т е т я Н а д я. За одного вдовца.

В и т а л и й. По любви?

Т е т я Н а д я (от смеха рассыпала табак). Да ну тебя! Ребятам в школу пора, а в том селе школа. (Мечтательно.) Может, сама в учительницы поступлю… Правда, не только французский — нормальный русский забыла… Э!.. (Махнула рукой, высморкалась в какую-то грязную тряпицу вместо платка.) У тебя и своих забот два вагона!

В и т а л и й. Подожди, а он кто — учитель?

Т е т я Н а д я (смеется). Он-то? Увидишь! Это, брат, тип… Появятся новые классики — опишут!.. Попробуем еще, постучим.

Стучат. Прислушиваются.

Ладно, может, вечерком забегу. Лару, Анютку целуй… Два месяца их не видала… Бери огарок. Поставишь за упокой, коли сдохну от грозного мужа!.. (С чемоданчиком в руке сбегает по лестнице. Снизу кричит.) Помнишь, как вчера тебя под скамейку от ревизора пихала? Хорош бы ты, зайчик, был!.. Проезд-то теперь небось платный: либо билет, либо барашка в бумажке!

Хлопнула дверь внизу. Виталий покачал головой, усмехнулся, задул свечу. Начинает опять стучать в квартиру. В темноте продолжается настойчивый громкий стук. Из темного коридора, с коптилкой в руке, появляется ж е н с к а я ф и г у р а. Осветилась прихожая, принадлежавшая когда-то московской семье среднего достатка. Теперь квартира, по-видимому, уплотнена, обветшала, передняя захламлена: сундуки, баулы, корзины, велосипед, старые прорванные картины, диван со сломанной ножкой, под ним и рядом с ним — сэкономленные за зиму короткие дровишки для «буржуйки». М о л о д а я ж е н щ и н а в легком халате пересекла прихожую и, подойдя к входной двери, сердито, охрипшим со сна голосом спрашивает: «Кто там?» В ответ — радостно-возбужденный голос: «Тамара, открой!! Это я!..» Тамара отпирает замки, отодвигает щеколды, на пороге появился В и т а л и й.

Т а м а р а. Почему ты стучал? Звонок действует.

В и т а л и й (ошеломленный таким вопросом). Разве? Батарея же давно выдохлась…

Т а м а р а (выходит на площадку и нажимает кнопку).

Звонок звонит.

Как видишь. (Вернулась, закрывает дверь на запоры). Жилец принес новую.

В и т а л и й (невольно продолжая нелепый разговор). Где ж он достал?

Т а м а р а (пожала плечами). Должно быть, купил… или украл.

В и т а л и й (наконец-то ужаснулся). О чем мы говорим?! Боже, какой я болван!.. (Отшвырнув узел, порывисто обнимает Тамару.)

Т а м а р а. Осторожно! (Ставит коптилку на подзеркальник и тут же ее гасит.)

В прихожей уже светло от окна — утро. В свою очередь, сдержанно обнимает и целует Виталия. Некоторое время стоят обнявшись.

(Отстранилась.) Но что, собственно, произошло? Где ты был эти три месяца? В госпитале? Почему не писал?

В и т а л и й. Все, все расскажу, Тамаринька! Сначала скажи, что дома? Как мама? Анюта?

Т а м а р а. Они здоровы. Разбудить?

В и т а л и й. Нет, погоди… не надо… Пойдем к тебе… или ко мне? (Со слабой улыбкой.) Я не вшивый! В Петрограде прошел санпропускник. (Без перехода.) А ты без меня замуж не вышла?

Т а м а р а. Замуж? С каких пор такие старомодные понятия? Нет, Витя, у меня не убрано, не проветрено… А в твоей комнате… знаю, ты огорчишься… поселился новый жилец. Нас опять уплотнили…

В и т а л и й (снова заставил себя улыбнуться). Это он и принес батарейку?

Т а м а р а. Представь, оказался такой хозяйственный.

В и т а л и й. Хорошо, посидим здесь… ты мне еще расскажешь… (Привлекая к себе Тамару, садится на диван.)

Т а м а р а. Осторожно, рассыплется! Что тебе еще рассказать? Удалось устроить Ларису Михайловну аккомпаниатором в кинематограф. Она получает теперь служащую карточку.

В и т а л и й (оживился). Это хорошо. Все-таки отвлечется немного… Устает, наверно?

Т а м а р а. Нет, ничего. (Смеется.) На первых порах выдержала конфликт с хозяином. Играла Скрябина, Метнера… Представляешь комическую или бандитский боевик под скрябинскую сонату? Пришлось спешно разучить с десяток вальсов и «Бурю на Волге»… А когда стали показывать «Кабинет доктора Калигари», хозяин сказал: «Пожалуй, тут подойдет этот ваш… как его…» — и поскреб грязными ногтями по стенке. Понятливый, шельма!

В и т а л и й. Непонятно только, почему называешь хозяином.

Т а м а р а. А как? Частный кинематограф «Теремок». Фойе в русском стиле. Билетерши в кокошниках… Хотел и Ларису Михайловну обрядить… едва отбилась.

В и т а л и й. М-да… (После паузы.) Анюта служит все там же?

Т а м а р а. Подымай выше. Этот ее бывший грузчик уже директор треста. И ее взял с собой. Еще бы: влюблена, исполнительна, грамотность ему повышает.

В и т а л и й (грустно). Ты все так же их презираешь. И Анюту и маму.

Т а м а р а (с искренним удивлением). За что? Уверяю тебя, мы прекрасно ладим. Правда, мы мало видимся: прихожу поздно…

В и т а л и й. Поздно? Из детского сада, где работаешь фребеличкой?

Т а м а р а (расхохоталась). Хороши детишки! Этот садик называется «Не соскучишься»! Кстати, недурное кабаре.

В и т а л и й. Что? Какое еще кабаре? Что ты там делаешь?

Т а м а р а (приосанясь). Пою.

В и т а л и й. Подпольный кабак… Но тебя же могут привлечь?

Т а м а р а. Кто привлечет? Почему подпольный? Туда ходят даже ответработники… А знаешь, как получилось? Мы зашли туда со знакомым… немножко выпили, сделалось хорошее настроение — и я вдруг запела! Сначала тихонько, низким таким грудным голосом… помнишь, пела на студенческих вечеринках? Кругом шум, черт в ступе, друг друга не слышат! Я громче, смелее — стали прислушиваться. Кончила петь — аплодисменты! Я не растерялась — встала, раскланялась. Кричат: «Бис!» Бисировать я не стала… расплатились, собираемся уходить, и тут нас попросили к хозяину… Честно скажу, струхнула! Весь хмель выветрился. Думаю, вызвал милицию… Или, в лучшем случае, нотацию прочитает. Георгий Иванович меня успокаивает… входим в заднюю комнату, там приличный такой гражданин, в хорошем костюме… Приложился к ручке, усадил в кресло. Первым долгом вручает обратно три миллиона. Те, что Георгий Иванович уплатил за пропой души… (На секунду замолкла.) За пропой? (Засмеялась.) Я не каламбурю, это случайно… Возвращает три миллиона, но уже не Георгию Ивановичу, а мне: «Первый ваш гонорар!» Короче, пою теперь там каждый вечер. Возвращаюсь ночью, днем отсыпаюсь, как кошка. Пыталась однажды затащить твоих, угостить… Какое! Лариса Михайловна верно что устает, а Анюта… Она и в начальника-то своего влюблена платонически, по-стародевичьи… Твой характер! (Хохочет.)

В прихожей появляется мужчина, в накинутой на плечи поддевке вместо халата, высокий, лет тридцати пяти — П е с к о в. Делает вид, что зевает, зевает так, что рта не закрыть. Крестит рот.

П е с к о в. О хосподи! Владыко милосливой! Ктой-то туточки расшумелся? Смех, визготня… баловство, поди?

Т а м а р а. Георгий Иванович, знакомьтесь: Виталий Павлович Буклевский. Сын Ларисы Михайловны… тот, который… (Не договорила.)

Виталий встает. Мужчина протягивает ему дощечкой руку, обтерев ее о поддевку.

П е с к о в. Очинно приятно. Песков. Не обессудьте… руки потеют сызмала. Лечил, присыпал, мазал — ни боже мой: мокрые, как лягухи. Поверите, самому противно, а каково другим? (Внимательно смотрит на Виталия — какое произвел впечатление.) Но случалось и не без пользы. Как сейчас помню, иду это я по базару… еще в царское время… остановился, чтобы вольнее чихнуть, оперся рукой о прилавок… после дальше пошел. Чувствую, чевой-то к ладошке прилипло. Поглядел — мать честная, полтинник! Ай да я, думаю! Сами липнут к рукам деньги-то… Вот так бы всю жисть! (Опять внимательно смотрит.)

Т а м а р а. Георгий Иванович, Виталий устал. Не в духе. Ему не до шуток.

П е с к о в. Молодой, а не в духе! (Покачал головой.) Нельзя, Виталий Павлович, никак нельзя! Коли вылупился человек на свет — надо веселей глядеть! Я сюда как переехал? Смех и грех! Вот Тамара Владимировна не даст соврать. Серей серого показал себя в первый день… Волосы намаслил, расчесал их на обе стороны — à la приказчик из лабаза! «Обнаковенно», «чаво», «вопче», «пущай» — других и слов нет. Серьезно, нет… Хотел перед тем Островского перечитать… не успел…

В и т а л и й (с нескрываемым отвращением). Для чего вы ломали эту комедию? Вас же легко разоблачить…

П е с к о в. Да за-ради бога! Таких, как я, нынче пруд пруди. Но, каюсь, перебор получился. Цель-то благая… хотел кем попроще, чтоб не придирались в домкоме. Скажем, такая типичная биография: мальчик в лавке на побегушках… не успел выйти в люди… война, фронт… не до культуры. Но пережал, сознаюсь. Почти как мой бывший хозяин и компаньон: опростел, обеднел, заплаты нашил на перед и на зад. А большевики распознали — и чикнули!

В и т а л и й (пытливо). При вас расстреливали?

П е с к о в (сдержанно). Люди рассказывают. А кто говорит — сиганул за границу. Дело темное.

В и т а л и й. Кто же ваш компаньон?

П е с к о в. Мелочь. Так. Парфюмерщик. Я у него и за технолога и за мастера, и в пай вошел на свою голову…

В и т а л и й (больше из вежливости). Учились в Москве?

П е с к о в. В Петрограде. Ах, юность, юность! На Казанской площади с казаками дрался… Доцента Тарле, который у них в Психоневрологическом (кивнул на Тамару) историю читал… телом своим прикрыл от казацкой нагайки… Есть что вспомнить, Виталий Павлович! А докатился до буржуйского компаньона, мать его задери до подмышек! (Тамаре.) Пардон! (Виталию.) Принципиальности не хватило…

Т а м а р а. Говорите вы много, Георгий Иванович. Слишком много для такого раннего часа… (Непритворно зевнула.) Пойду досыпать. (Виталию.) Знаешь, я разбужу Ларису Михайловну и Анюту. Что их лишать радостной встречи… А вы еще потолкуйте, пока встанут. Политику обсудите… мужчины это обожают… (Ушла.)

П е с к о в (другим тоном). Коммунист?

В и т а л и й (так же серьезно). Ка-эр?

П е с к о в. Не упрощайте. Может, такие, как я, сейчас самый нужный для Советского государства элемент. Нужнее, чем вы… не обижайтесь. (Помолчав.) Из госпиталя? Вполне в курсе современных событий?

В и т а л и й (сумрачно). Из Финляндии.

Песков не скрыл удивления.

Так получилось. (Отрывисто.) За пять дней в Петрограде немного прозрел.

П е с к о в. В Москве прозреете больше. Город первопрестольный, передовой… (Прислушиваясь.) Ну, сейчас вам будет не до меня. Ретируюсь. Днем еще увидимся. А вечером — есть одна светлая идея. (Уходит.)

В прихожую распахивается дверь из комнат, куда ушла Тамара. Вбегают наспех одетые п о ж и л а я д а м а и д е в у ш к а.

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Витюша! (Приникает к сыну.)

З а т е м н е н и е.

Кафе, кабачок, ресторанчик — заведение это можно назвать как угодно. Оно находится в одном из уголков старой Москвы, где сквозь неплотно закрытые окна можно увидеть еще не прибранный, не подстриженный, но уже многолюдный, с лоточниками, с табачным киоском вечерний бульвар.

Внутри зала над окнами протянут аншлаг: «У нас не соскучишься». На столиках флажки с надписями, — издали их прочесть трудно, о них речь впереди. Шум голосов и смех, позвякивают вилки, ножи, бокалы.

В зал входят т р о е м у ж ч и н. Подошли к ближайшему от нас столику. Подлетает о ф и ц и а н т.

О ф и ц и а н т (именуемый в дальнейшем Володей; почтительно изогнувшись). Виноват-с, этот столик занят-с! Благоволите вот здесь… или здесь… А вот тут еще приятнее-с. Цветы, пальма-с. (Явно стилизуется под минувший век.) Приоткроете штору — вид на бульвар, как в Париже-с…

Компания расположилась за рекомендованным столиком.

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (поглядывая на соседний стол). Любопытно, кто ж это его заарендовал?

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (подмигнул официанту). А вот Володя нам скажет!

В о л о д я (все так же почтительно, улыбаясь). Никак нет-с. Профессиональная тайна-с.

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю. Молодец, так и надо отвечать. (Надел золотые очки, проглядывает меню.) Принеси-ка ты нам на первых порах икорки. Икорка у нас сегодня удобоедомая?

В о л о д я. Первейший сорт! Самая что ни на есть (оглянувшись) старорежимная… Только свежее-с! (Позволил себе пошутить.) Поскольку старый режим… виноват… протух-с!

Т р е т и й м у ж ч и н а (в дальнейшем Илья Никанорыч; нетерпеливо). Мечи икру! (Сделал энергичный жест.) Растворись!

Официант «растворился». Мужчина с проседью и мужчина помельче переглянулись. Один чуть пожал плечами, другой возвел очи горе́. Мол, что поделаешь… воспитанием не блещет, но… он нам нужнее, чем мы ему…

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю. Ну что ж, уважаемый Илья Никанорыч, пока то да се, поговорим о делах?

И л ь я Н и к а н о р ы ч (неохотно). Можно. (Вынул из жилетного кармана часы.) Пока я даму жду.

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (подхватывает). И как раз успеем!.. (Откашлялся.) Илья Никанорыч, вам, конечно, известно: под Самарой люди сейчас, некоторым образом, голодают… Стихия!

И л ь я Н и к а н о р ы ч (презрительно фыркнул). «Некоторым образом»! Мрут, как мухи! Так что?

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (понизил голос). Идейка такая: податься в заволжские деревеньки, пока они еще не все вымерли…

И л ь я Н и к а н о р ы ч. За каким дьяволом? По сыпняку соскучились?

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е (развел руками). Риск есть риск, Илья Никанорыч. Зато дельце беспроигрышное. За мешок сухарей или отрубей пополам с мякиной отдадут все, что за три года наменяли у горожан…

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (солидно подтвердил). Здравая мысль. И с размахом. Конечно, мебель и граммофоны нам не нужны, но что касается мануфактуры…

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е. Тыщи аршин зачалим, Илья Никанорыч! Верьте чутью! (Замолк, увидев входящую в зал группу гостей).

М у ж ч и н а с п р о с е д ь ю (тоже заинтригован). Вот, значит, для кого столик! Для интересной нашей певицы с гостями!..

Через зал идут Т а м а р а, А н ю т а, Л а р и с а М и х а й л о в н а, П е с к о в и В и т а л и й. Вид у Ларисы Михайловны и Анюты смущенный, даже испуганный; одеты скромно, но прилично, как одеваются рядовые совслужащие, посещая, скажем, театр. Тамара в длинном декольтированном платье, как и положено для эстрады. Виталий в старой студенческой тужурке, которая ему тесновата. Песков в полувоенном костюме: френч, галифе. Все рассаживаются за приготовленный для них столик. Песков и Володя придвигают дамам стулья. Володя привычно нагнулся к Пескову, ожидая распоряжений.

П е с к о в (полушутя его оттолкнул). Не по адресу… сегодня нас угощает Тамара Владимировна.

Тамара, бросив быстрый взгляд на Виталия, тихо говорит что-то Володе, отмечая острым ноготком в меню. Володя послушно кивает: «Слушаю-с… слушаю-с…» Лариса Михайловна и Анюта с боязливым любопытством разглядывают (стараясь делать это незаметно) ресторанную публику и убранство зала, где идет своя жизнь.

(Решив нарушить затянутое молчание.) Обратите внимание на флажки. Соответственно вывеске и плакату, хозяин снабдил и столы подходящими лозунгами… (Читает вслух надписи на флажках.) «Прочь тоску!»… «Грусть, прощай!»… «Мне не жаль»… «Зачем горевать?»… Заметьте, это названия романсов, которые здесь поет Тамара Владимировна. Вплоть до двусмысленного… (Взял с их столика флажок, на котором текст несколько длиннее.) «Все сметено могучим ураганом…» Двусмысленного, ибо кто знает, хорошо это или плохо. Впрочем, как видите, сидящие за столиками не унывают. (Виталию.) И подумать только, все эти перемены произошли за три месяца вашего отсутствия! Да что три месяца! В начале апреля прохожу ночью по Охотному ряду, по Манежной и слышу: дробно стучат… Пулеметы? Ничего подобного — молотки, топоры… мелькают фонарики. Что за черт? Что происходит? Время бандитское, три часа ночи… ближе подойти не решился. Прохожу утром — батюшки! Палатки, ларьки, балаганы! Представляете, только утром объявили в газетах о свободной торговле, а уже торгаши раскинули воинский лагерь! Силен народ! Такой что угодно построит, не только социализм… Тамара Владимировна, дорогая, почему вы меня ногой толкнули? Разве я сказал что-нибудь противоречащее декретам? Беру в свидетели Виталия Павловича… он пролистал за сегодняшний день по крайней мере сотню газет из моей личной хаты-читальни и теперь в курсе нововведений…

В и т а л и й (не вытерпел). Одним словом, вы с наслаждением присоединились к этим охотнорядским молодчикам! Чем торгуете, если не секрет?

П е с к о в. Ну, я-то как раз приторговывал потихоньку раньше… до выхода директив и постановлений. (Улыбается.) В деревне менял на продукты припрятанные товаришки вроде духов и пудры. Тем сберег тело и душу живы…

В и т а л и й. Припрятанные, то есть украденные у бежавшего хозяина?

П е с к о в. Экспроприированные, если такое слово вам больше нравится. Но это уже пройденный этап: и государство и я метим выше.

В и т а л и й (вдруг осенило). Фамилия вашего бывшего хозяина не Егорычев?

П е с к о в (быстро). Кто вам сказал?

В и т а л и й. Он сам.

Тамара с интересом прислушивается.

П е с к о в. Шутите? Где вы его могли видеть?

В и т а л и й (просто). В Финляндии. Но он собирается вернуться. Кстати, упоминал о своем доверенном лице в Москве. Сказал, что верит ему, как самому себе: такой же морально чистый, интеллигентный человек…

П е с к о в (помолчал, для него это неожиданность). Забавно! Кто его сюда пустит? Шалопай, каких мало… (Полностью овладел собой.) Так вот, я сказал, что мы с государством метим значительно выше.

В и т а л и й. Куда, любопытно?

П е с к о в (благодушно). Время покажет… Вы же всего один день в столице. Ручаюсь, первая мысль была: откуда это? Не читали сегодня случайно в газете? Какой-то восторженный репортер настрочил… то ли о Сухаревке, то ли о Смоленском рынке… (Цитирует с пафосом.) «Свиные, бараньи, говяжьи, телячьи туши!.. Милый теленок, не знаю, кто вырастил тебя, но знаю и чувствую, что в тебе воскресла и выросла мистика жизни, мистика плоти!..» Вот что значит поэт! Опьянел от одного вида мяса… Но, Виталий Павлович! (Доверительно перегнулся к Виталию.) Разве не стоило ради такого животворного начала поступиться одним-двумя аскетическими, р-революционными принципами, сделать одну-две маленькие уступки, один ничтожный шажок назад к капитализму? Правда, пока неизвестно, не придется ли потом сделать еще два, три… десять шагов в том же направлении… (Заботливо.) Виталий Павлович, что вы так дернулись? Товарищи, в самом деле, что с вами? Одна толкается, другой дергается… Вы же были в своей партячейке… вам, наверное, разъясняли… Сам товарищ Ленин писал… (Вдруг умолк, увидев, что лицо Виталия исказилось.)

В и т а л и й (вскочил, опрокинув стул). Не смейте произносить всуе это имя! Вы!.. Знаете, кто вы?!

За соседним столиком притихли, с любопытством прислушиваясь к возникающему скандалу.

П е с к о в. Да бог с вами, Виталий Павлович… успокойтесь!

А н ю т а. Виталий, сейчас же сядь! Ты что — хочешь устроить драку в этом кабаке… при маме!

Т а м а р а. Виталий, не дури! Подними стул и сядь!

Виталий неохотно садится.

И вы, Георгий Иванович, хорош! Что вы его дразните? Догадываюсь: это вы на него за Егорычева рассвирепели… А мы при чем? Охота портить всем настроение… Приказываю: за столом — никакой политики!!

П е с к о в. Слушаемся, прелестная хозяйка! (Целует ей руку.) Приношу на блюде повинную голову… (Приставляет к горлу тарелку.)

В о л о д я приносит и расставляет яства, вино. Тамара тихонько отдает ему дальнейшие распоряжения.

(Разливает в бокалы вино. Ларисе Михайловне.) Вы позволите?

Она молча кивает, продолжая с тревогой смотреть на сына.

Расчудесно. Можно я скажу тост?

Т а м а р а. С одним условием…

П е с к о в. Слушаюсь. (Продолжает наливать.) Вообще я за эти недели знакомства с вашей семьей духовно вырос. Мой отец любил поговорку: «Человек — что птичка божья: нажрался, как свинья, и спит». Мне этого уже мало: за ужином хочется общества глубоко воспитанных людей… А тост мой, если позволите, следующий. Однажды прохожие увидели, как некий гражданин бьется головой о кирпичную стенку. Разбежался — хрясь! Разумеется, его участливо спрашивают: «Что вы делаете, разве не больно?» — «Еще как больно-то!..» — «Так зачем вы так?» — «Зато в промежутках как хорошо!..» (Поднял бокал.) Так выпьем же, товарищи, за промежутки!

Т а м а р а (угрожающе). Ну, Георгий Иванович!

П е с к о в (невинно). А что, неужели опять провинился?

В и т а л и й (усмехнулся и поднял бокал). Не беспокойтесь. (Чокнулся с Песковым.) За самый короткий промежуток для вас! Для всех, кто может платить миллион за порцию поросятины!

Все пьют. Одни, как Виталий и Песков, залпом, до дна, другие только пригубили.

П е с к о в (со вкусом обсасывая маслину). Крепко сказали, Виталий Павлович. Со смыслом. Вот что значит потомственная интеллигентность. В ней мудрость веков. Нет, серьезно… Вчера мне рассказывали о красном директоре музыкального училища. Как-то, уже после реформ, заходит в класс теории музыки, послушал минутку и говорит: «Контрапункты, понимаешь, тут развели! В восемнадцатом всех бы к стенке!» Вот как по-своему понял он контрапункт, иначе говоря — гармонию. Но — примирился… Недаром кто-то сказал: «Мировой гармонии нет — зато есть мировая гармонь!» (Весело оглядел всех.) Признавайтесь, очень я вам надоел?

Виталий молчит. Мать с дочерью переглядываются.

Т а м а р а (встает). Спасибо, напомнили мне своими музыкальными остротами о службе… (Идет к маленькой эстраде в углу, где уже ждет аккомпаниатор. Поднялась; переждав, когда кончат аплодировать, обращается к публике.) Граждане гости! Как всегда, спрашиваю, что вы хотите сегодня услышать?

Г о л о с а.

— «Бубенцы»!..

— «Мичман Джонс»!..

— «Бубенцы»…

— «Ночной Марсель»!..

О з о р н о й г о л о с (из публики запевает).

Т а м а р а (продолжает).

З а т е м н е н и е.

Та же картина. Из затемнения. Играет небольшой, но лихой оркестрик. Звучит тот самый мотив, который только что пела Тамара, но звучит на танцевальный манер. Танцует несколько пар, в их числе Т а м а р а с П е с к о в ы м. За столиком сидят мать, сын и дочь. В и т а л и й мрачно следит за танцующими. Мать и сестра нервничают: им и жалко Виталия, и неловко сидеть здесь, в ресторанном чаду и дыму; вместе с тем было бы обидно уйти, пренебречь этой вкусной едой, которой они столько лет не видели… Да и как оставить Виталия? Понимает ли он свое положение? Наверное, понимает… И Л а р и с а М и х а й л о в н а с А н ю т о й то и дело обмениваются долгими грустными взглядами, не переставая в то же время есть и немножко презирая себя за плотскую слабость… Наконец Лариса Михайловна стряхнула с себя дурман вкусной пищи, обращается к сыну.

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Витюша, мы даже не успели с тобой поговорить… Ты объяснил, как оказался в Финляндии, а как тебе там жилось — мы ничего, ничего не знаем…

В и т а л и й. Жилось паршиво, мамочка, но знаешь… важно, что выжил. Не хочется вспоминать… Потом!

Л а р и с а М и х а й л о в н а (торопливо). Конечно, конечно, Витюша… (После паузы.) Какой хороший человек Алеша! Мы ему бесконечно признательны. Ты знаешь сейчас что-нибудь о нем?

В и т а л и й. Нет. На границе нас сразу же разделили… хотя я пытался объяснить, что это один из тех, кого нагло обманули в Кронштадте. Надеюсь, что его скоро выпустят из тюрьмы… чего совсем не желаю другому моему спутнику!

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Ты знаешь, Зина за эти месяцы несколько раз приезжала к нам из деревни. С ней происходит… что-то плохое, Витюша… Может быть, глупо, но нам показалось, что это также связано с… (Непроизвольный взгляд в сторону танцующих Пескова и Тамары.)

А н ю т а (предостерегающе). Мама!

Танец кончился. Песков с последним аккордом ловко подвел Тамару к их столику, поцеловал ей руку, а она, перед тем как опуститься на стул, ласково потрепала Виталию волосы. Виталий сразу заулыбался, счастливый уже от такой мимолетной ласки. Мать и сестра снова грустно переглянулись.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (взглянув на часы). Нам не пора уходить? Анюте рано вставать… И ночью на улице так страшно!

П е с к о в (просто). Лариса Михайловна, я вас провожу. А потом вернусь к Тамаре Владимировне и Виталию Павловичу. (Улыбаясь.) Они без нас не соскучатся. Им много надо друг другу сказать после разлуки. К тому же Тамаре Владимировне еще рано уходить: служба! (Окликает официанта.) Володя, кофе, ликеры!..

В о л о д я. Слушаю-с! (Исчезает.)

П е с к о в (Тамаре). Простите, забыл… сегодня здесь вы хозяйка! Простите? (Но это уже не Тамаре. Вопросительно обернулся к подошедшей паре.)

Мужчина — И л ь я Н и к а н о р ы ч, женщина — т е т я Н а д я. Она элегантно, со вкусом одета, — трудно узнать в ней замурзанную железнодорожную проводницу, которую мы видели утром.

А н ю т а (воскликнула). Тетя Надя? (Ко всем.) Это же тетя Надя!

Тетя Надя держит Илью Никанорыча под руку и с улыбкой слушает, как тот сердито отмахивается от наседающих на него бывших соседей по столу.

И л ь я Н и к а н о р ы ч. Я что сказал? Не собираюсь на мертвяках зарабатывать! И не до того: на днях женюсь… Предупреждал вас, что даму жду? Ну и все!

М у ж ч и н а п о м е л ь ч е. Илья Никанорыч, так мы же из альтруизма! Грешно отказываться от такого дела! Деревне, и не одной, помогли бы выжить… Фритьоф Нансен и мы — вся их надежда! Даю вам слово!..

И л ь я Н и к а н о р ы ч (высвободив руку, делает грозный жест). Все! Рас-творись! (Отвернулся от «растворившихся» компаньонов; опять отдает локоть даме.)

Т е т я Н а д я (подчеркнуто весело). Да, это я! Правда, неожиданная встреча? Разрешите представить вам моего жениха: Илья Никанорыч Поползнев…

Илья Никанорыч неуклюже, но не без достоинства, поклонился.

(Целует Ларису Михайловну и Анюту.) Здравствуй, Ларочка… Анютка, а ты от вина разгорелась, тебе идет! О, Тамара Владимировна тоже здесь! Ну, а с тобой, путешественник, мы только сегодня расстались… Как удалось разбудить родственников? А это, наверное, твой приятель? Знакомь, знакомь!

Т а м а р а (выручая Виталия). Познакомьтесь, Надежда Александровна…

Т е т я Н а д я. Алексеевна…

Т а м а р а. Простите, Алексеевна… Это наш новый сосед по квартире — Георгий Иванович Песков.

П е с к о в (он давно уже встал, скромно ждет своей очереди быть представленным). Очень, очень приятно. Наслышан. Песков. (Целует тете Наде руку.)

Т е т я Н а д я. Мне тоже приятно. Года четыре никто мне не целовал руку… Илья Никанорыч, учитесь!

Илья Никанорыч что-то невнятно пробормотал. Песков и подоспевший В о л о д я переставляют стулья. Все сели. Какое-то время опять длится молчание. И опять Песков его нарушает.

П е с к о в (Виталию). Мы с вами днем, за газетами, не договорили… (Тамаре.) Ей-богу, не виноват, но Виталию Павловичу угодно было спросить — что я всерьез думаю о положении в стране. С моей стороны было бы невежливо не ответить, правда? Или ограничиться моими не всегда уместными шутками… Боюсь только (Надежде Алексеевне и ее жениху), что вам будет неинтересно…

В и т а л и й (он возбужден). Что вы крутите! Кому это может быть неинтересно!

П е с к о в. С удовольствием отвечу по всем пунктам. Прежде всего о том, что с моей точки зрения бесспорно: гениальный (подчеркивает) крутой поворот, совершенный Лениным и его товарищами…

В и т а л и й (не выдержал). Опять всуе!..

П е с к о в (мягко). Милый Виталий Павлович, посудите сами: могу я говорить о современном моменте, без упоминания тех, кто им руководит? Кстати, к Ленину у вас явно религиозное отношение. Чуть заслышите — сразу: «Не употребляйте имени божьего всуе!» Надеюсь, вы атеист?

В и т а л и й. Пустой вопрос!

П е с к о в. Ага, видите, когда речь идет о простых смертных, вроде меня и вас, — и слова простые. Ведь смысл-то один: что впустую, что всуе, а оттенок, заметьте, разный!

В и т а л и й (стукнул по столу). Слушайте, вы!..

П е с к о в. Ах, горячка, горячка! Давайте зальем ее коньячком… (Наливает рюмки мужчинам.) Виноват!.. (Наливает Тамаре и — вглядевшись в лицо тете Наде — и ей; Ларисе Михайловне и Анюте — вина.)

Л а р и с а М и х а й л о в н а (с тревогой). Витюшенька, больше не пей! Я тебя очень прошу!

В и т а л и й (пьет). Продолжайте. Постараюсь воздержаться от эмоций.

П е с к о в. Чудесно. Пью за воздержание… (мимолетный взгляд на жениха и невесту) от излишних эмоций. (Пьет.) Итак, крутой поворот гениален, хотя и принужден обстоятельствами. А когда повороты не были вынужденными? В том-то и мудрость крупного государственного деятеля, чтобы суметь повернуть, когда это жизненно необходимо и неизбежно. Но вы представляете, что значит в бурю повернуть корабль? Волны с адской силой хлынут на палубу, смывая за борт матросов, проникнут в люки, зальют каюты, где ошалевшие от постоянной качки, томимые жаждой и голодом, трясутся в страхе за свою жизнь миллионы людей. А ведь они еще не все знают… А если пробоины? А ежели впереди, уже совсем рядышком, — рифы! Минута — и корабль с хрустом врежется в скалы!

Т а м а р а (скучая). Георгий Иванович, вы опять что-то слишком красноречивы. Никанор Иванович, вы не находите?

И л ь я Н и к а н о р ы ч (сделав вид, что не слышал ошибки в имени-отчестве). Что с меня спрашивать! Я привык жерновами молоть, а не языком!

П е с к о в (резко Тамаре, которая сразу же присмирела). Тамара Владимировна, у нас идет прямой мужской разговор и, простите, мне наплевать — красноречив я или косноязычен. Мне хочется одного: чтобы сидящий за этим столом против меня коммунист Буклевский постарался понять, что вокруг него происходит! В стране, не здесь… (Презрительно обвел рукой ресторан.) Здесь он видит лишь пену, поднятую взбаламученной стихией… пену, правда иной раз пьянящую… Разрешите… (Наливает Виталию и себе.) Но под ней происходят стихийные катаклизмы, и еще никто не знает, чем они кончатся. Может, благополучно проскочим в спокойную гавань, где сможем, как надеется капитан, залатать дыры, накопить сил, провианта и двигаться дальше. Может, разобьемся о растреклятые рифы, и одни из нас, захлебнувшись, тихо пойдут ко дну, других перемелет, как в мясорубке, а третьи… третьи станут блаженствовать на райском берегу под благодатным солнышком… или трудиться в поте лица, натужно переступая за сохой израненными ногами… Все! Я кончил ораторствовать и пророчествовать! Пускай лжепророчествовать, согласен… (Жест.) Тамара Владимировна, пожалуйста!

Тамара послушно встает и идет к эстраде. Поднявшись на нее, начинает петь. С удивлением слушает ее тетя Надя, шепнув что-то своему угрюмому жениху. Со страхом слушают мать и дочь. Опустив голову — Виталий. Свободнее всех чувствует себя Песков, прихлебывая винцо.

Т а м а р а (поет).

Песков встал, набрасывает Ларисе Михайловне и Анюте на плечи легкие накидки. Собираются уходить. Тихо прощаются с тетей Надей и ее женихом. Те незаметно пересели за свой стол. Мать нежно целует Виталия в голову. Анюта, она и Песков тихо уходят из ресторана. Виталий остался сидеть за столом, не отводя глаз от Тамары.

Весь ресторан, перестав есть и пить, слушает пение Тамары. Как видно, это любимый романс здешней публики. Убавляется постепенно свет, остаются лишь лампочки на столах. Потом гаснут и они, освещена лишь певица на эстраде.

Взрыв аплодисментов. Крики: «Бис!», «Браво!».

Полностью гаснет свет. В темноте продолжаются аплодисменты и выкрики: «Браво!», «Бис!», «Браво!»… но звучат они глуше, тише, как бы удаляясь. Повторяется последний куплет, но в темноте и он звучит словно бы издалека.

Из темноты вырисовывается бульвар, скамья, на которой сидят В и т а л и й и Т а м а р а. Он обнял ее. Она к нему прижалась.

В и т а л и й. Пусть ты не так меня любишь, как я бы хотел… не на равных… но ты пойми: у меня нет никого тебя ближе!.. Тамара, мне сейчас очень худо! Рушится все… почти все, чем я жил! Иногда даже кажется: зачем это все было? Зачем так трудно, самоотверженно воевали… и победили? И только что пролили кровь на кронштадтском льду… Я не о себе, я жив… но от моего батальона осталось восемнадцать курсантов! Неужели это все для того, чтобы открылся кабак «У нас не соскучишься»?.. Да, они не скучают… и ты помогаешь им веселиться… (Помолчав.) Многое я уже понял… но принять… принять не могу!

Т а м а р а. Мне казалось, в чем-то тебя убедил Песков.

В и т а л и й (не слушая). Если бы знать, что это только на время… на короткое время! Кто может поручиться? Кто? Один человек… Увидать бы его, спросить: когда смоем эту отраву? А если она отравит все поколение?.. Тогда — правы наши враги? (Пылко.) Нет, я верю ему! Как верил всегда… (Тихо.) Но верит ли он сам, что такую опасность можно преодолеть? Если б можно было спросить?.. Если б!.. (Вздрогнул.) Тамара, не слушай меня! Забудь все, что я говорил! Я тоже хочу забыть! Помоги мне! Побудь со мной… мне так тебя не хватает!.. (На какое-то время он словно забыл о ней, говорил сам с собой; сейчас жадно обнял.)

Т а м а р а (чуть отстранясь, очень трезво). Понимаю. Хорошо понимаю и верю: ты соскучился по мне… скажем проще — по женщине. Понимает это и Георгий Иванович. Мы взрослые люди, мы посоветовались и решили… Если ты хочешь, я проведу с тобой эту ночь… ну, и какие-то следующие…

В и т а л и й (похолодев). Что… с кем решили? При чем тут Георгий Иванович? Этот циник… скользкая тварь? Ты… с ним?!

Т а м а р а (спокойно). Вот ты нашел простые слова. Да. Такой мне и нужен. Он победил не меня… подумаешь, крепость! Он победил вообще в жизни, а это уже кое-что… знаешь! (Щелкнула пальцами.) Словом, я с победителем! (Помолчала секунду.) А ты… ты, Виталий, запоздалый романтик!.. Как видишь, даже советская власть отрезвела.

В и т а л и й (кричит). Не кощунствуй! Как ты смеешь кощунствовать! Уходи! Уходи, пока я тебя не ударил!..

Т а м а р а (встала). Конечно, уйду. Что мне тут — ждать, пока ты соберешься с силенками и ударишь? Да ты не ударишь! Эх вы, Буклевские! (Засмеялась.) Когда-то ты называл меня царицей Тамарой. Забыл? И то тебя не хватило на то, чтобы обойтись без оговорок. Называл, стесняясь… извиняясь за пошлость гимназического сравнения… А я не стыжусь. Я хочу быть и буду царицей… пусть в масштабе Охотного ряда… (Ушла.)

Виталий один сидит на скамейке. Из ресторана доносятся звуки романса, который пела Тамара: мелодию «Шелкового шнурка» исполняет оркестрик опять же на танцевальный лад. Но в воспаленном мозгу Виталия звучит не музыка, не романс — назойливо звучат издевательские слова, которые только что произнесла Тамара. Как жутко звучат эти дьявольские слова в сгущающемся, нависающем мраке! Пусть визжит и заглушает их музыка. Пусть визжит громче!! Еще громче!!

З а т е м н е н и е.

Раннее утро в квартире Буклевских. Та же передняя. Сутки назад Виталий сюда вошел полный надежд, радости свидания с Тамарой. Сейчас А н ю т а и П е с к о в ведут его под руки, как он сам вел избитого до полусмерти Гришу. Виталий едва передвигает дрожащие ноги. Когда его уложили на колченогий диван, он прикрыл глаза ладонью. Матери в передней нет. Т а м а р а стоит в дверях. Она что-то хотела спросить у Пескова, — тот выразительно показал рукой на горло.

А н ю т а (умоляюще). Тише, тише! Услышит мама… (Тихо плачет.) Как стыдно! Чердак, петля… И это Виталий, который прошел всю войну!.. Наша гордость! Боже, как стыдно!

Т а м а р а (жестко). Перед кем тебе стыдно? Перед богом? Перед твоим начальником, если узнает! Или перед Лениным, которому Виталий написал, извиняясь и запинаясь, предсмертное письмо? Я нашла — можешь взять! (Кидает Виталию письмо.)

В и т а л и й (порывисто схватил письмо). Ты права! Надо потерять честь и совесть, чтобы в такой момент дезертировать! Я попрошу направить меня на самую трудную, самую черную, самую неблагодарную работу! Когда-то обыватели спорили: «Кто при коммунизме станет чистить уборные?» Я буду чистить! Я согласен на все! Я отдам партии всю свою жизнь, всю свою кровь!

П е с к о в (спокойно, скорей разъясняя, чем издеваясь). Кровь больше не в моде. Это нонсенс, дорогой друг, анахронизм. Отстав на три месяца, вы остались где-то в средневековье. Сегодня счет идет на дензнаки, а завтра, надеюсь, власти сменят их на более твердую валюту. Если, конечно, найдут, чем ее обеспечить. (Неожиданно.) Впрочем, в советской власти я все же уверен больше, чем в вас, бывшем члене правящей партии.

В и т а л и й. Бывшем? Вы намерены сообщить о моей минутной слабости.

П е с к о в. Нет. Доносить я не собираюсь. Но вы забыли, коллега, что если бы я случайно не заглянул на наш славненький, уютненький чердак, вы рисковали оказаться во всех смыслах бывшим человеком. (Улыбаясь.) В отличие от меня, человека будущего!

В и т а л и й (вне себя). Вы — человек будущего! Да вас прижмут к ногтю, едва вы повысите голос за пределами этой квартиры или вашего любимого трактира!..

П е с к о в (искренне удивившись). Как быстро оживают люди! Коллега, я начинаю в вас верить!

А н ю т а (холодно). На твоем месте я бы лучше припомнила, что Георгий Иванович спас не только тебя. Если бы не он, мы бы не вынесли этой голодной весны…

В и т а л и й. Понимаю. Он вас успел купить!

А н ю т а. Идиот! Он нас кормил, когда мы уже совсем подыхали!

П е с к о в (нетерпеливо). Хватит! Сделано дело? Сделано. До свиданья! Поправляйтесь, коллега.

Но он не успевает уйти. Зазвонил непрерывный, словно взбесившийся звонок. Одновременно в дверь оглушительно стучат. Все встревожены. В переднюю выбегает проснувшаяся и едва успевшая накинуть на себя шаль Л а р и с а М и х а й л о в н а. Песков твердой поступью (хотя что скрывать — он тоже обеспокоен) идет к входной двери и, после краткой возни с замками, открывает ее. В прихожую врывается одетая почти по-городскому деревенская женщина — это З и н а К о з у л и н а. Короткая жакетка расстегнута, платок съехал набок, волосы растрепались, — отчаянно-веселое лицо. Не то она пьяна, не то переполнена радостью, не то все вместе.

З и н а (еще с порога кричит). Выпустили! Георгий Иванович! Лариса Михайловна! Алешку моего выпустили! По амнистии!..

В дверях показалось улыбающееся до ушей лицо А л е к с е я.

П е с к о в (с дружеской фамильярностью похлопал Зинаиду по спине). Мадам, поздравляю! От души поздравляю с возвращением мсье Одиссея в родные Опочки! (Втянув носом воздух.) Зиночка, да вы, кажется, на радостях полуштоф первача раздавили!

З и н а. А как же! И сюда не с пустыми руками!.. Алешка, где четверть?

Алексей достает из котомки большую бутыль с мутноватой жидкостью и торжественно водружает ее на шатучий подзеркальник. Завидев сидящего на диване Виталия, шагает к нему, чуть не расталкивая остальных; поднял его с дивана на воздух.

А л е к с е й. Витюха, друг! Пир на весь мир закатим! Ведь ожила деревня! Спасибо большевикам! Спасибо тебе! Видишь теперь, что зря артачился?

Песков с усмешкой смотрит на это односторонне-бурное объятие. И также с усмешкой смотрит на это стоящий в дверях еще один человек: А н а т о л и й. Сейчас он без мандолины, одет в добротную тройку, на голове шикарное кепи, даже цветок в петлице. Он сделал шаг внутрь прихожей — и его увидали.

В и т а л и й (освободясь от объятий Алеши, почти умоляюще). Зачем ты его привел?

А л е к с е й (растерянно). Я не приводил…

А н а т о л и й (вежливо снимает кепку). Извиняюсь, я без привода. Скорее как родственник… Папаша просит вас всех на свадьбу, поскольку сегодня он женится (повернулся к Виталию) на вашей тете Надежде Алексеевне. Венчание имеет быть…

А л е к с е й (неожиданно его прерывает). Погоди. (Обращается к Ларисе Михайловне, на болезненно исхудавшем и нервном лице которой ясно написано все, что она сейчас испытывает.) Можно, я с ним не по-родственному, а по знакомству? (Не дожидаясь ответа, берет его крепко под руку и ведет к двери, ласково приговаривая.) Понимаешь, Толик, ты здесь сейчас не к месту. И не ко времени. Проветрись часика полтора-два на улице, а после поговорим… (Выставляет его на лестницу и закрывает дверь. Обернулся ко всем.) Может, я чего не так сделал?

А н ю т а (очень серьезно). Мы все время не то и не так говорим и делаем. Вы первый, Алеша, мне кажется, сделали то, что нужно…

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Перед открытием занавеса, как и в начале спектакля, на авансцену выходит Б у к л е в с к и й и говорит:

— Между вторым и третьим действием прошел почти год. Время оказалось переломным во всех смыслах этого слова. Одних оно заставило неузнаваемо измениться, переменить профессию, переломить характер, — других просто сломило. Что оно сделало со мной?

…Не могу не вернуться к той ночи, когда я почувствовал, что не могу и не хочу жить. Могло показаться, что меня подкосил личный крах — измена и циничное предложение Тамары. Да, конечно, это был последний толчок, который точнее всего выражают слова: «Падающего толкни!» А я уже падал: то, что видел и слышал я за несколько дней в Петрограде, в вагоне, в Москве, ошарашивало, пугало, сбивало с ног… Страшно признаться, но самым последним толчком оказались фразы, оброненные Тамарой: «Советская власть отрезвела… Ты запоздалый романтик…» Они стучали в воспаленном мозгу — и вот с этим-то я не мог жить… Песков болтал что-то насчет моего религиозного отношения к Ленину… Какой вздор! Ленин все тяжкие годы живет рядом с нами — три месяца назад я его видел и слышал, с жадностью внимал каждому его слову… А теперь? Неужели я смею хотя бы с тенью сомнения продолжать жить, как жил, как будто ничего не изменилось?

…Как видите, я живу. Меня вынул из петли человек, которому я не желал быть обязанным папиросой, спичкой, не то что жизнью… Время и обстоятельства нас связали. Но жизнью в ту ночь я обязан все-таки не ему! Говорят, человек в секунду предсмертия может мгновенно увидеть и оценить всю свою жизнь. Не знаю. Я не раз бывал ранен, но ранение было всегда внезапным и боль или потеря сознания не давали успеть подумать… А в этот последний миг я увидел вдруг не себя, я увидел другого… Я понял: как же велик и бесстрашен этот другой, если, не боясь глумления врагов, сомнений друзей и учеников, он решился совершить такой поворот!.. Но это и есть высочайшая нравственная ступень, на которую может подняться человек, революционер, вождь в часы кризиса… И как же мелки мы со своими обидами, претензиями, разочарованиями по сравнению с тем, что должен был передумать и перечувствовать Ленин!.. Значит, что же? Значит — я должен жить и выполнять то, что он мне доверит!..

…Тут-то и подоспел мой «спаситель» Песков… Да, внешне обстояло так, он каким-то дьявольским нюхом учуял, что со мной происходит… но всего… всего он знать все же не мог.

А через несколько дней партия поручила мне ответственное и трудное, неимоверно трудное дело. (Повернул голову, оглянулся на вновь осветившийся транспарант, который был третьим эпиграфом к спектаклю.)

…Нет, крикуном я себя считать не могу… Скорей можно спрятаться за красивое слово «романтик», которым меня обозвала Тамара. Такие, как я, были склонны романтизировать все проявления и требования революции, и раньше всего — готовность к геройству. Не могло нам прийти на ум лишь одно — учиться хозяйничать и торговать. От романтики это действительно далеко, и Ленин предупредил, что это будет гораздо труднее, чем воевать… В этом мы скоро, очень скоро убедились!..

З а т е м н е н и е.

Неказистое помещение конторского типа. Окна во двор; за окнами видны намокшие поленницы дров, бочки, ящики; дымит железная заводская труба, по одному виду которой можно заключить, что предприятие небольшое, не гигант промышленности.

В и т а л и й Б у к л е в с к и й, стоя у перегородки, говорит по старому громоздкому телефону (деревянный ящик с ручкой, двумя чашками наружных звонков и двумя кнопками «А» и «Б» под ними на полочке). Порой приходится кричать. Впрочем, разговор вообще идет неровно.

В и т а л и й. Даже хотя бы ядровое… Слушай, как я могу взяться за дорогие сорта, когда и с дешевыми-то затирает… Худо с сырьем, Федор, много хуже, чем прошлой зимой… А что «Заготскот»? Мы почти полностью перешли на растительные жиры… Правильно, мужички сразу заинтересовались, из самых дальних уездов повезли свое по́стно ма́сло… Ну, а нынче-то почему заколодило?.. Нет, урожай льна, говорят, хороший… Сегодня… Что, что?.. Алло, барышня, не разъединяйте!.. Жена купила на рынке? Что?.. Понял… А почему я должен краснеть?.. Наверняка старое, дореволюционное… фирмы «Брокар» или «Альфонс Ралле»… Ну и что же, что без обертки… Слушай, Федор, смешно воображать, что кто-то кустарным образом производит… (Твердо.) Нет, Федя, туалетное мыло мы не сможем пока изготовлять… И нет смысла. Убежден, что можно еще год-два потерпеть… Забыл, чем на фронте мылись? Бывало, что глиной и золой, а кусок серого, липкого вонючего мыла берегли для раненых… (Мрачно слушает.) Что ж, прикажут — будем исполнять… Ну, я не сумею обращаться с деликатесами — другому поручат… меня бросят на гвозди… Кстати, дурак, что взялся за мыло, когда идет восстановление настоящей промышленности… (Еще мрачнее.) Как? Возвратный тиф политического и экономического недомыслия… Что ж, кудряво, но хлестко… такие фразочки обожает один мой знакомый нэпман… Спасибо, каустик еще есть, до рождества хватит…

В дверь постучали.

Будь здоров, Федор, ко мне пришли… Да, тут надо распутать одно дело… Нет, мелкое, но противное… вернусь из деревни, расскажу…

Стук повторяется.

Да ты не утешай, не утешай! (Вешает трубку.) Войдите.

Входит на костылях инвалид. Это бывший матросик Г р и ш а, теперь он в штатском. Такой же чистенький, но выглядит старше, лицо точно ссохлось. Виталий помог ему сесть на стул. Садится сам, все еще, очевидно, думая о том, о чем говорили по телефону, или просто хочет собраться с мыслями.

Так. Знаешь, зачем я тебя позвал?

Гриша молчит.

Значит, знаешь. Сперва я думал, что ты разиня: сидишь и не видишь, как мимо твоего носа тащат продукцию. К сожалению, разиней-то оказался я… Скажи, как могло получиться, что человек, которого я взял на завод, доверил ему государственное добро, стал ворюгой?

Гриша молчит.

Куда ты сплавлял это мыло? Жены у тебя нет, значит сам торговал по воскресеньям. Полдюжины кусков на рогожку — и выкликаешь: «Мыло серо́, да моет бело́!»

Гришино лицо исказилось, он сделал попытку встать, уронил костыль.

Дверь приоткрылась. Голос П е с к о в а: «Можно?»

(Удивлен.) Можно.

Гриша опять опустился на стул. Костыль остался лежать на полу.

П е с к о в (входя). Здравствуй, Виталий. Кажется, со вторника не видались.

В и т а л и й (сухо). Здравствуй.

Как видим, они на «ты», отношения сдержанные, но не враждебные.

П е с к о в. Извини, не предупредил по телефону. Дело досталось неприятное, лучше обсудить его здесь и сегодня же. Здравствуй, Гриша. (Подал ему костыль.) Сиди, сиди, ты нам не помеха… наоборот. (Приоткрыл дверь.) Давай сюда, Толик. (Впускает с ы н а И л ь и Н и к а н о р ы ч а.)

Анатолий нахально, без спроса, усаживается на стул.

Приятно видеть всю семью в сборе. (Виталию.) Вероятно, догадываешься? Или еще не до всего дознался? Словом, один из этих двух субчиков (кивает на Гришу) похищал у тебя на заводе техническое и хозяйственное мыло, другой прикарманивал на моей фабрике дорогие пахучие вещества. Кстати, их в СССР не достанешь ни за какие деньги: старый запас, импорт из Франции. Вместе они изготовляли довольно приличное туалетное мыло. (Говорит это как бы легко, небрежно, но не спуская взгляда с Виталия.)

В и т а л и й. Ты… серьезно?

П е с к о в. Вот образчик, можешь полюбоваться. (Вынимает из кармана розовый кусок мыла.) Внешний вид не ахти, но качество… Да ты бери в руки.

Виталий взял, нюхает.

Полить тебе из графина? Посмотришь, как пенится…

Виталий покачал головой, отдает мыло.

Молодцы ребята! А мы с тобой дураки и шляпы. Я пострадал как частный владелец, ты как директор госпредприятия. Что будем делать?

Пауза.

В и т а л и й (Грише). Это все правда?

Гриша тоскливо кивнул втянутой в плечи головой.

А н а т о л и й (Пескову). Попробуйте доказать, что вы ни при чем, если «производство» происходило на территории вашей фабрики.

В и т а л и й (Пескову). Это верно?

П е с к о в (пожав плечами). Да, Анатолий орудовал в сарае, который принадлежит моей фабрике. Но я и понятия об этом не имел.

А н а т о л и й. Интересно, кто вам поверит?

В и т а л и й. Он кем у тебя?

П е с к о в. Агентом по снабжению… если приравнять к советским хоздолжностям.

В и т а л и й. Зачем ты его взял? За версту видно, что жулик.

П е с к о в. Бойкий парень. Полагал, что будет полезен.

А н а т о л и й. Полагали, с папашей моим полезно сдружиться. А папаша — кремень: он работает только для своей пользы.

П е с к о в. Когда сюда шел, иначе разговаривал… Ладно, МУР разберется. Вопрос в другом — сдавать вас туда, друзья мои… или обойтись домашним судом, как в доброе старое время?

В и т а л и й. Дай-ка взгляну. (Рассматривает мыло.) Можно на время оставить?

П е с к о в. Да возьми совсем. (Усмехнулся.) Толик, можно? Принесешь домой — спасибо скажут. Специалистам покажи… если не все вымерли. Ведь что обидно? Явный прохвост, ты прав, а дело знает. Что ж, звони в МУР.

В и т а л и й. Позвоню. Но сначала спрошу. (Грише.) Что тебе легче — тюрьма или его воля? (Кивнул на Анатолия.)

Г р и ш а (долго молчит). Тюрьма. (После паузы.) Тюрьма легче. (Снова после паузы.) Если не вместе сидеть.

В и т а л и й. Я так и думал. Сильно он тебя забрал. Подкармливает Илья Никанорыч семью в деревне?

Г р и ш а. Немного, но все же…

В и т а л и й. Понятно. Можете пока идти. Оба. Потом потолкуем.

А н а т о л и й (нагло). О чем? Попы поют над мертвыми, комары над живыми… Наслушался я ваших песен, товарищ комиссар!

Гриша и Анатолий уходят. Один на костылях, сгорбившись, другой — победителем.

П е с к о в. Не сбегут?

В и т а л и й. Григорий, пожалуй, нет. (После короткой паузы.) Ты только по этому делу или еще есть вопросы?

П е с к о в. А если просто соскучился? Давно ж не видались…

В и т а л и й. Да, ты уже подсчитал. Со вторника.

П е с к о в (весело). Совершенно точно! Но не беседовали гораздо дольше. Кстати, ты веришь, что я не участвовал в махинации с мылом?

В и т а л и й. Как ни странно, верю. Удивлен?

П е с к о в. Нет, почему же. Но, откровенно говоря, хотелось бы знать конкретней.

В и т а л и й. Не стал бы пачкаться. Мелковата для тебя эта лужа.

П е с к о в (с чувством). Спасибо. Можно пожать руку?

В и т а л и й. А можно без клоунады?

П е с к о в. Ладно. Тронут. Попробую отплатить. Чем? Я всегда считал тебя мягким человеком. Мягким, который хочет быть твердым. Удивительно, что тебе это удалось. Поднял завод в самый трудный период. Как у тебя нынче с сырьем? Впрочем, не станем терять золотое время… У тебя найдется еще полчаса?

В и т а л и й (взглянув на часы). Скоро должен заехать Алеша.

П е с к о в (быстро). Едешь в деревню. Тем более надо срочно обсудить. Витя, тебе не пришло в голову, что эти два кустаря делали то самое дело, которым не сегодня завтра придется заниматься тебе?

Виталий поражен: только что по телефону об этом говорил Федор Логинов.

Извини, я бы не лез с советами и вопросами, но… (широкая, простосердечная улыбка) меня подстрекнул журнальчик, вроде дореволюционного «Сатирикона»… называется более современно — «Мухомор». Там есть краткий энциклопедический словарь. Например, «АРА» — следует объяснение: «Американская корова, дающая сгущенное молоко». «Интеллигенция» — сливки России, битые сливки». «Промышленность» — это когда промышляют». (Сразу серьезное лицо.) Так вот, не лучше ли настоящая промышленность — завод, фабрика, — чем когда два жулика промышляют, а мы с тобой сидим и моргаем?

В и т а л и й (сдержанно). Что ты предлагаешь?

П е с к о в. Объединиться. Соединить твой мыловаренный госзавод и мою арендованную парфюмерную фабрику. (Как всегда, смотрит, какое произвел впечатление.) Ты же один не сможешь сейчас производить туалетное мыло, у тебя нет ароматических веществ. (Засмеялся.) Разве что украдешь у меня!

В и т а л и й (продолжает сохранять выдержку). На какой основе предлагаешь объединиться? На государственной… или, может, на частной?

П е с к о в. Понимаю, это, конечно, сарказм. А не хочешь выслушать меня до конца? Только, чур, не серчать, как когда-то… помнишь? (Мечтательно.) Тогда мы топтались в предбаннике новой эры… впереди туман, пар, неизвестность. Сейчас пар поотдуло, перспектива приблизилась — и вот он голубчик Нэп среди нас, румяный, здоровый, веселый детина! Так и хочется ему пожелать… (Живо обернулся к дверям.) «Гражданин Нэп, с легким паром!»

Дверь приоткрылась, показался А н а т о л и й.

А н а т о л и й (ухмыляясь). Вы меня?

П е с к о в (вдруг вскипел, без притворства). Какого черта?! Подслушивал?

А н а т о л и й. Очень надо. Вас дожидаюсь.

П е с к о в. Поезжай на фабрику и займись делом.

А н а т о л и й (недоверчиво). Без вас? Значит, ничего не изменилось?

П е с к о в. Я скоро буду. Ступай.

Анатолий выходит.

Увижу отсюда, как он пойдет через двор? (Подошел к окну.)

В и т а л и й. Раньше ты опирался на более мощные образы: океан, шторм, человечество… Нынче спустился до бани.

П е с к о в (охотно подхватил шутку). Не спустился, а поднялся! Вчера был в Сандуновских — какая прелесть! Сперва расслабляешься, потом чувствуешь прилив зверской энергии — горы готов свернуть! Сходи, сходи в баньку, рекомендую. А то сходим в субботу вместе? Скоро энергия нам понадобится в удвоенном… нет, в удесятеренном количестве!..

В и т а л и й. «Нам»?

П е с к о в (рассудительно). Да, и мне и тебе… вообще всем деятелям и движителям новой эпохи.

В и т а л и й. Хочешь сказать, борьба — кто кого! — обостряется и противоборствующим сторонам придется напрячь силенки?

П е с к о в (ясным взором смотря на Виталия). А если вопрос «кто кого» предрешен? Так не лучше ли сберечь силы для дружной работы?

В и т а л и й. То есть?

П е с к о в. Рука об руку строить государство того типа, который уже проверен многовековой практикой во всем мире… отчасти включая и наш полуторагодовой опыт на одной шестой части света…

В и т а л и й. Может, выскажешься еще прямее?

П е с к о в (простодушно). Куда же прямее-то? Сам видишь, что завтрашний… или, допустим, послезавтрашний класс-гегемон — это не обязательно пролетариат. Сегодня новая буржуазия еще благодарна властям за то, что ей развязали руки, но… уже начинает чувствовать, как жмет сапог. Завтра она захочет принять участие не в одной экономике, но и в политике… Помни, это не прежние трусливые лавочники и купцы-джентльмены со смятенной душой, вроде Саввы Морозова. Это люди без отца-матери, без роду и племени, но зато с огромным запасом авантюризма. Недаром же, считают они, большевики потеснились и дали место рядом с собой новому полезному сословию. И не случайно какой-то пролетарский поэт, пусть в шутку, но предложил Невский проспект в Петрограде переименовать в Нэпский проспект! Это ли не горькое признание новой силы?

В и т а л и й. Ты все говоришь «они», «она». Надо ли это понимать так, что себя к этой «новой силе» ты пока не причисляешь? Из осторожности или случайно?

П е с к о в. А может, я жду, что жизнь причислит к ней и тебя? (Выдержав паузу.) За один год ты сумел выказать инициативу, организаторские и инженерные способности. Спрашивается, зачем зарывать талант в землю? Знаю, ты и сегодня романтик. Тебя увлекла идея отмыть страну от грязи, голода, сыпняка. Дорогой мой, прекрасно! (Обнял Виталия.) Мы вдвоем начисто, добела вымоем и протрем одеколоном… всю матушку Советскую Россию!

В и т а л и й (снял его руку). Так что из красной она станет белой.

П е с к о в. Не придирайся к словам! Скажем иначе: пусть на молодых, свежих, промытых до блеска русских щеках еще ярче алеет заря новой жизни!

Виталий хохочет. К нему, как ни странно, присоединяется и Песков; может быть, просто радуется удачному словцу?

В и т а л и й. Только сейчас почувствовал, что соскучился по твоему красноречию! Вот его-то как раз грешно зарывать… (Оборвал смех.) Но прежде чем промывать и протирать Россию одеколоном, давай решим: в случае нашего с тобой альянса она останется Советской?

П е с к о в (оскорбленно). Что за вопрос!

В и т а л и й. Еще уточним. Советской без коммунистов, как проектировали некоторые кронштадтцы?

П е с к о в (сухо). Мне не нравится этот тон и эти уточнения. И вообще можно проще: подойди к телефону и вызови двух чекистов.

В и т а л и й. Двух? Один, боишься, с тобой не справится?

П е с к о в (добродушно). Браво! Но не вернуться ли к делу? Кстати, у тебя нет нынче затруднений с сырьем?

В и т а л и й. Ты уже спрашивал об этом. Забыл?

Телефонный звонок.

(Снял трубку.) Да… (Слушает.) Тамара Владимировна? (Пауза. И Виталий и Песков напряжены.) Проводи ее, Гриша. (Повесил трубку.) Вероятно, за тобой. (Подошел к окну, смотрит, как Тамара, провожаемая Гришей, медленно, — Гриша на костылях, — пересекает двор.) Позвал подкрепление своим сумасбродным проектам? Хотите насесть на меня вдвоем?

П е с к о в (сердито). Чепуха. Она и понятия не имеет, что я здесь. Черт! Разговор повело в сторону… Жаль, что не договорили…

В и т а л и й. Договаривай. Кто же тебе мешает.

П е с к о в. Не хочу, чтобы Тамара видела меня здесь… Можно переждать? (Показывает на перегородку.)

В и т а л и й. Жди, если хочешь. Секретов у нас с ней нет.

П е с к о в (нетерпеливо). Ну, как? Может, сейчас ответишь на мое предложение… или поразмыслишь на досуге?

В и т а л и й. Досуга у меня мало. Есть две догадки.

П е с к о в. Давай, давай…

В и т а л и й. Ты мне почему предложился… именно мне? Рассчитываешь меня легко подмять и стать хозяином объединенного предприятия. Хозяином, слышишь? Докажешь советской власти, что выгоднее сдать тебе все в аренду. Небось слыхал о партийных спорах насчет государственного капитализма? Слыхал, слыхал, ты ведь всезнайка. Так вот, не будет! И еще: хотел сыграть на моем самолюбии. Откажусь взять тебя на завод — значит, боюсь. (Нагнулся к нему почти вплотную; тихо.) Не боюсь.

П е с к о в. Играешь в заправдашнего руководителя? Играй, играй. Только вдруг твои самые главные руководители возьмут — да все и переиграют. Не забыл позапрошлогоднюю весну? (Идет к двери в перегородке.) Кстати, твоя поездка в уезд готовит тебе некий любопытный сюрприз. Посмотрим, кто кому пригодится… Нет, это не угроза, просто дружеское предостережение…

В дверь стучат.

В и т а л и й (выждав, пока Песков уйдет за перегородку). Да.

Входит Т а м а р а.

Т а м а р а (смущенно, если это не игра). Здравствуй, Витя. Не помешала?

В и т а л и й. Здравствуй. (Придвигает ей стул.)

Т а м а р а (оглядев помещение). Небогато обставлен директорский кабинет, небогато. (Втянула носом воздух.) Амбре!

В и т а л и й. Разбогатеем — обставимся. Аромат постараемся превратить в райский. Или хотя бы в песковский.

Т а м а р а. Впрочем, тебе идет стиль «аскез». Еще удивляюсь, что ты сидишь на стуле, а не на табуретке…

В и т а л и й. Не на гвоздях… не надеты вериги… Чему обязан видеть тебя в пещере анахорета?

Т а м а р а (оглянулась на перегородку). Секретарша?

В и т а л и й. Счетовод ушел в банк, а секретарши у меня нет.

Т а м а р а. Что за директор без штатов? Все равно что без штанов! Извини… Нет, верно, как это ты умудрился не обрасти? Георгий Иванович — частник, бережет рубль, и то у него два помощника — секретарша и снабженец. (Неожиданно.) Имеешь шанс получить их в свое распоряжение. Предлагал он тебе работать вместе? (Виталий молчит.) Вижу, врать ты пока еще не научился. (С досадой.) Эх, опоздала тебя предупредить!.. (Пылко.) Витя, хочешь, встану перед тобой на колени? Если согласился — откажись! (Опускается на колени перед Виталием.)

В и т а л и й (поднял ее с колен, усадил на стул). Не валяй дурака. Хватит с меня Пескова…

Т а м а р а (с мгновенной реакцией). Когда он у тебя был?

В и т а л и й (после секунды растерянности). Когда! Он валяет дурака всю жизнь. Думаешь, верю хоть одному его слову?

Т а м а р а. Тому, что он тебе предложил, можешь верить. Но должен знать, что из этого получится. Вернее, на что он рассчитывает. А поскольку он… хитрее тебя…

В и т а л и й (улыбнулся). Говори уж прямо — умнее.

Т а м а р а. Да, в делах безусловно умнее. Поэтому…

В и т а л и й. Слушай, чего ты боишься? Перестанешь быть фабрикантшей?

Т а м а р а (искренне). Дурачок! Он сожрет тебя с потрохами!

В и т а л и й. Так. Неясно одно: зачем ты меня предупреждаешь. Продаешь Пескова, ибо нашла в своем кабаке другого победителя? Или задумала какой-то сверххитрый ход… в свою или его пользу?

Т а м а р а (как-то сразу отяжелела). Не угадал. Пескова мне не продать. Он без меня, как и без тебя, не пропадет. А что тебя мне жалко — мог бы и сам смекнуть. Кроме того… (Замолчала.)

В и т а л и й. Ну, ну?

Т а м а р а. Ладно. Сладенького понемножку.

В и т а л и й (задумчиво). Значит, не до конца продаешь. Не как меня в свое время… (Порывисто распахивает дверь.) Георгий Иванович!

Т а м а р а (выпрямилась). Ах, так?

Из-за перегородки никто не вышел. Виталий заглянул туда — никого нет. Подошел к окну, жестом подзывает Тамару.

Т а м а р а (подбежав к окну, видит удаляющегося через двор Пескова). Какое свинство! Почему ты мне не сказал? Сговорились! Какие вы оба… (Пыталась подыскать слово.) Ну что ж, вам же хуже!.. Смотри, Алексей вышел из проходной… Боже мой, что он!.. А-а-а!! (Отшатнувшись, закрыв глаза руками, кричит.) Зачем?! Зачем?!.

Виталий, не обращая на нее внимания, бежит к двери.

З а т е м н е н и е.

Тот же кабинет, если можно так назвать эту неприглядную комнату. В и т а л и й и А л е к с е й сидят посередине, стул против стула, почти касаясь коленями. Алексей трезв и мрачен.

В и т а л и й (нетерпеливо). Ну, ответишь ты толком?

Алексей молчит.

Хоть пожелай Пескову поправиться, не то тебе будет худо.

А л е к с е й. Пускай.

В и т а л и й. Если никакого оружия не приготовил, просто схватил кирпич, значит, ударил не предумышленно?

А л е к с е й (упрямо). Нет. Думал. Хотел прикончить.

В и т а л и й. Но за что? За что?

А л е к с е й (вскочил). За все!.. (Сел.) Вчера пришли забирать Зинаиду.

В и т а л и й. В чем дело?

А л е к с е й (сжал кулаки). Давно надо было посадить. Первая самогонщица на деревне… А кто научил? Кто развратил всю деревню? Пятнадцать домов гнали первач для его фабрики. Он же, черт его знает как, очищал это зелье под свой одеколон и духи… Знахарь! Колдун! (Опять вскочил.)

В и т а л и й (резким движением заставляет его сесть). А ты что смотрел? Сам каждый день прикладывался к сивушной чаше. А расплачивается Зинаида.

А л е к с е й (отмахнулся). Да нет, не забрали ее. Как раз накануне вдребезги разнес аппарат. Ревела белугой… Тут милиция и нагрянула… Ан в сарае ничего нет. Зинка воображает, что я заранее про обыск узнал. Одно твердит: «Спасибо, спасибо, Лешенька!» И опять в рев… (После паузы.) Жалею, что выбросил аппарат. Пусть бы нас всех забрали!

В и т а л и й. Остальные хозяева тоже успели все поломать и выбросить?

А л е к с е й (хмуро). Кто как.

В и т а л и й. Словом, ты в передовых. Не мог мне раньше сказать? Вместе подумали бы, как его прижать к ногтю.

А л е к с е й. Вместе! Ты же ему простил Тамару…

В и т а л и й. Мы не в каменном веке — глушить соперника кирпичом.

А л е к с е й. В каменном веке, я слышал, кирпичей еще не фабриковали.

В и т а л и й. Тоже верно. (Снимает трубку.) Барышня, двадцать два, два нуля… Я подожду. (Держит трубку около уха.)

А л е к с е й (возбужденно). Знаешь, что этот стервец советовал? «У тебя, говорит, есть полная возможность через год-два с гордостью про себя сказать: «Я советский кулак!» — «Как ты, — говорю, — совбуржуй?» А он: «Забыл, за что боролся в Кронштадте?» Слышишь? Нет, слышишь? Все с усмешечкой… И ты за этого провокатора заступаешься!

В и т а л и й (в телефонную трубку). Больница Склифосовского? Товарищ дежурный, сегодня к вам привезли гражданина Пескова… Да, Георгий Иванович… тридцать пять лет… (Слушает.) Так. Сотрясение мозга… Состояние тяжелое? (Слушает.) Что, что? Просил вызвать милиционера?.. (Оглянулся на Алексея.) Так… (Слушает.) Не похоже, что бредит?.. Нет, это говорят как раз с мыловаренного… Спасибо. (Повесил трубку.) Алеша, ступай и скажи Грише-чистенькому, чтобы выдал тебе совок, метлу и показал, где зола. Будешь посыпать двор. Песков пожаловался на гололед, сказал, что упал и расшибся. Штрафовать, говорит, их к чертовой бабушке!.. Как тебе нравится это великодушие?

А л е к с е й. Выйдет из больницы — добью.

В и т а л и й. Не надоело?

А л е к с е й. Скажи, пожалуйста, он меня простил! Фарисей! Умильное рыло!.. Я… я его не прощаю!.. Витя, если не хочешь, чтобы я его добивал, звони в милицию.

В и т а л и й. Это еще зачем?

А л е к с е й. Сообщи, что классового врага и супостата Георгия Пескова звезданул бывший матрос, а ныне рядовой середняк Алексей Козулин!

В и т а л и й. Леха, не дури. В прошлом году я сам, как ты знаешь, ломился в юродивые: «Пропустите, я красный партизан-эпилептик!» Считал, что после военных геройств сразу получим готовый коммунизм… Оказалось, надо его еще горбом заработать.

А л е к с е й (не слушая). Звони, говорю, не то…

Телефонный звонок.

В и т а л и й (взял трубку). Да, Гриша. (Слушает.) Ты окончательно решил? Ну что ж, поставим вместо тебя дядю Сашу. (Повесил трубку.) Еще один жаждущий отдаться в руки правосудия. (Надевает шинель.) Нет, нет, идем со мной. Лошадь-то накормил? Через час отправляемся по следам твоего супостата. Не веришь? Зря.

Алексей нехотя идет за ним к двери.

З а т е м н е н и е.

Вечер. Л а р и с а М и х а й л о в н а сидит рядом с м о л о д е н ь к о й у ч е н и ц е й, которая разучивает на рояле этюды Черни. А н ю т а печатает на машинке, стоящей на обеденном столе рядом с чайником. В результате получается малоприятная для уха звуковая смесь.

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Свободнее правую кисть. Ошибка. Повторите, пожалуйста, этот такт… Нет, Лолла, будьте добры с начала…

А н ю т а (изнемогая). Вы скоро кончите?

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Сейчас, сейчас, Анюточка… (Смотрит на часы.) Боже мой, неужели и сегодня не вернется? В старой, худой шинели, в такой мороз!.. Лоллочка, я вас жду послезавтра. Повторите пятнадцатый и шестнадцатый этюды и начните разучивать сонатину. Хорошо?

Л о л л а (порывисто повернулась вместе со стулом). Лариса Михайловна, можно я у вас посижу? Дома так скучно…

А н ю т а. А у нас весело?

Л о л л а. Все-таки разнообразие. Например, я вашего брата еще не видела…

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Конечно, Лоллочка, оставайтесь. Дать вам книжку?

Л о л л а. Я так посижу. Для мебели.

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Не поняла…

Л о л л а. Когда человек в комнате не очень нужен, говорят: «Он для мебели».

В прихожей звонят. Анюта идет открывать.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (радостно). Витюша! (Бежит к двери.)

Входят А н ю т а и т е т я Н а д я. Тетя Надя замотана платком, в валенках, в полушубке. Лицо не то озябшее, не то заплаканное.

Надюша, какими судьбами! Здравствуй! Ты одна?

Т е т я Н а д я. Лара, можно мне у вас немного пожить? Пока подыщу комнату…

А н ю т а. Тетя Надя, конечно… но что случилось?

Т е т я Н а д я. Больше я не могу! Это какая-то холодная машина… перемалывает своих, чужих — ему все равно! На днях выгнал сына… Я понимаю, парень паршивый, что-то натворил в городе, но просто сказать ему: «Убирайся! Довольно я с тобой цацкался. Останешься — сдам в милицию…» Анатолий, конечно, убрался, а когда я о нем заговорила, так этот зверюга… (Расстегнула полушубок, отвернула ворот кофты.) Смотрите, чуть не задушил…

Л о л л а. Как интересно! А у нас папа все только жалуется на налоги…

А н ю т а. Лолла, идите домой.

Л о л л а. Нет. (Села в угол.) Родного брата вы тоже погнали бы?

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Надюша, ты голодна. Раздевайся, садись к столу.

Т е т я Н а д я. По правде сказать, я хотела бы лечь. Не спала две… нет, три ночи. Сразу к вам не пошла, кочевала по вокзалам…

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Боже мой! (Хлопочет.) Где тебе удобнее — на Анютиной, на моей кровати?

Т е т я Н а д я (стаскивая полушубок, валенки, толстые шерстяные чулки). Пока в поездах ездила, хоть через ночь спала. Черт с ним, не подохну… опять поступлю в проводники… Лара, а ты разве уже не служишь?

Л а р и с а М и х а й л о в н а (грустно). Да, Надюша, меня сократили… там играет теперь секстет домр. Но ничего, Георгий Иванович мне рекомендовал ученицу… Надюша, ты спишь?

Та не отвечает.

Спит…

Л о л л а. Муж не явится ее душить?

Л а р и с а М и х а й л о в н а. Тихо, Лоллочка, пусть тетя Надя поспит… (Беспокойно.) Анюточка, кто-то за дверью шуршит!..

А н ю т а. Не слышу. (Однако идет и открывает дверь.)

На пороге м у ж ч и н а в романовском полушубке, в белых бурках и каракулевой высокой шапке.

И л ь я Н и к а н о р ы ч (снимает шапку). Мое почтение. (Равнодушно скользнул взглядом по спящей жене.) Виталий Павлович дома?

Л а р и с а М и х а й л о в н а (растерянно). Нет, Витюша в отъезде… ждем… А Надюша устала, прилегла… Да вы снимайте шубу… Давно из деревни?

И л ь я Н и к а н о р ы ч (надел шапку). Сегодня. Завтра загляну.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (нерешительно). Надюше что-нибудь передать?

А н ю т а. Мама!

И л ь я Н и к а н о р ы ч (усмехнулся). Пускай отдыхает. (Пошел к двери.)

Дверь открылась. Появляется В и т а л и й.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (радостно). Витюшенька! Не замерз?

В и т а л и й (весело ее обнимает). Видишь, как меня упаковали! (Ласково кивает сестре.) Вы все здоровы? (Снимает тулуп и шинель.) Батюшки, сколько людей, какой почет!.. А это что за девчушка?

Л о л л а (вдруг делает реверанс). Лолла. Можно мне на вас посмотреть… минут двадцать?

В и т а л и й. Хоть два часа, девочка. (К мельнику.) Илья Никанорыч, как удачно! А я вас хотел спросить — по какой цене пойдет постное масло?

Пауза, во время которой Илья Никанорыч, набычившись, снова снимает шапку.

Я-то ломаю голову: почему мужички не везут его нынче в город? А в уезде мне говорят: наш мельник скупил все льняное семя, теперь у него и маслобойня и мельница!.. Поздравляю! Георгия Ивановича не взяли в компанию?

И л ь я Н и к а н о р ы ч (мрачно). Без надобности. (Помолчав.) Масло я вам доставлю оптом. Убытку не потерпите. В котором часу завтра заглянуть?

В и т а л и й. Да лучше с утра. Стало быть, отказались от своего плана — придержать сырье, пока я не объединюсь с Песковым?

И л ь я Н и к а н о р ы ч (злобно). С этой сволочью я не хочу иметь дела.

На пороге стоит П е с к о в, как всегда подтянутый, элегантный.

П е с к о в (весело). Почему вдруг? Помню, две недели назад… Впрочем, о делах после. (Ко всем.) Здравствуйте, дорогие домочадцы и гости! Как приятно видеть людей не в больничных халатах… Я ведь сбежал оттуда еще вчера, раньше срока!

В и т а л и й. Да? Вероятно, заставили неотложные дела. Решил махнуть к Илье Никанорычу, но увы — разминулся…

П е с к о в (подозрительно). Вы что — вместе в столицу прибыли?

В и т а л и й. Просто, зная тебя, догадался: не терпелось продолжить свою интересную игру. «Перебор… недобор… чёт… нечет…» — как говорил один неглупый финн. Правда, не по твоему адресу. Любопытно, когда скажешь «пас»!

П е с к о в. Мне самому любопытно. (Мельнику.) Продал меня, Никанорыч?

И л ь я Н и к а н о р ы ч. Много ли ты стоишь, чтобы тобой торговать!

П е с к о в. По отдельности мы с тобой, может, и ничего не значим, а вместе бы все же сила. Временная, конечно. Пока другая окончательно не взяла верх…

И л ь я Н и к а н о р ы ч (недоверчиво). Это какая же? (Взглянул на Виталия.)

П е с к о в (усмехнулся). Верно. Так ведь тоже начал соображать. Понял, что́ за его плечами стоит: можно сказать, не сила, а силища… пробивной таран! (Помолчав.) Кроме того, голубчик, один товарищ недавно ответственно заявил: «Отступление кончилось». До сих пор он как будто не ошибался. (Илье Никанорычу.) Да что тебя просвещать, ты же сам сюда прибежал… Вот и я! (Серьезно и даже грустно глядит на Виталия.)

В и т а л и й. Ты в прошлый раз говорил насчет близящейся победы буржуазии.

П е с к о в (раздраженно). Я тогда же сказал, что шутил!

В и т а л и й. Понимаю. Ты часто шутишь. Ради шутки научил Зинаиду и ее деревенцев варить самогон?

П е с к о в (вызывающе). Нет, всерьез! И пусть республика мне скажет спасибо: сэкономил для нее хлеб — выучил варить спирт из картошки. Спирт, подчеркиваю. Настоящий ректификат высокой пробы.

В и т а л и й. Так тебе же понадобился.

П е с к о в. И горжусь этим. Слыхал, чтобы кто-нибудь превращал самогонку в духи? Думаю, ни один великий химик не взялся бы…

В и т а л и й. В этом-то я как раз уверен.

П е с к о в. Иронизируешь. А ты бы не пренебрегал первоклассным…

В и т а л и й. Самогоном?

П е с к о в. Грубо. (Ткнул себя пальцем в грудь.) Технологом! Слыхал, что существуют нефтяные отходы, которые можно употребить в мыло? Что улыбаешься?

В и т а л и й. Умиляет твоя уверенность, что ты на экзамене проваливаешь студента. Имеешь в виду щелочные отходы от очистки керосина и бензина?

П е с к о в. Значит, слышал… Но фокус в том, что нефтяная промышленность только-только начала восстанавливаться. Мы первыми пустим эти бросовые отходы в дело!

В и т а л и й. «Мы». Это кто?

П е с к о в (с сердцем). Мы, простые антисоветские люди! Считаешь меня все контриком?!. (Помолчав.) Ну, извини. Мне казалось, ты уже не против, чтобы моя фабричонка влилась в твое госпредприятие. Зря опасался каких-то подвохов. Государство правильно делает, что верит людям вроде меня… а то и значительно хуже…

В и т а л и й (невольно). Хуже?

П е с к о в. А что, не бывает?

В и т а л и й. Бывает. Но знаешь, мне легче иметь дело с откровенным врагом.

П е с к о в. Чем я тебя не устраиваю?

В и т а л и й. В основном, двусмысленностью, страстишкой к двойной игре.

П е с к о в. Предпочитаешь врага, аккуратно зарегистрировавшегося на бирже контрреволюционного труда, имеющего предъявить по первому требованию свой честный вражеский послужной список. Ну что ж, дело вкуса. Я, скажем, тоже бы предпочел коммуниста, который, как господь бог, не брезгует черной работой: из человеческой грязи готов лепить подходящих для такой же черновой работенки адамов. Чтобы рыть котлованы для закладки фундамента под социализм, не нужны праведники и ангелы… вроде тебя…

В и т а л и й. Признайся, весь твой расчет был на то, что эти котлованы пригодятся для фундамента под капитализм. Плохо ли? Но ты, кажется, понял, что все решающие судьбу страны заводы и фабрики наши и никогда твоими не будут. Страна не только зализывает раны, она начинает строить. В двух кварталах от известной тебе мыловарни восстанавливают, по существу оборудуют заново, большой химический завод. И я мечтаю на нем поработать… Конечно, когда сдам экзамен по мылу… Но сдавать его буду не тебе!

П е с к о в (усмехнулся). Зато намерен прочесть мне курс политграмоты. Лучше прочел бы его самому себе год назад… Забыл свой перепуг? (Пошарил в кармане пиджака, словно хотел что-то достать.) Короче: будем или не будем мы вместе работать?

Вбегает Т а м а р а. Не понять, подслушивала она или у нее сработала интуиция.

Т а м а р а (страстно). Витя, не связывайся с ним, умоляю! Не соглашайся! Зачем он тебе? Ты уже доказал, что великолепно можешь один! (Горько.) Это тебе говорит царица Тамара!

В и т а л и й (вежливо выслушал ее, повернулся к Пескову). Хорошо, взвесим в последний раз. Вероятно, есть смысл использовать твой опыт и знания. Но можно и обойтись. Существует предел нарушения моральных норм, ты его давно перешел. Ты прав, и из грязи приходится лепить людей, и даже, возможно, чаще, чем из более благородных материалов. Но я воздержусь. Мне бы вылепить самого себя!

П е с к о в. Пока, так сказать, не запачкался об меня? (Встает.) Желаю успеха.

И л ь я Н и к а н о р ы ч (тоже встал, зверем глядит на Пескова). Нет, погоди. Кто сегодня в больнице помер? Спровадил Гришка ненужного свидетеля и помощника… Это не ты ли его научил?

Общее движение.

В и т а л и й (резко). Что произошло?

И л ь я Н и к а н о р ы ч. Как Анатолия забрали… (показывает на Пескова) по наущению его дамочки…

Тамара в смятении выскальзывает из комнаты.

Гришка в первую же ночь его в камере зарезал. Тюрьма называется! Не могли уберечь…

Т е т я Н а д я (уже давно сидит на кровати). А ты? Своими руками подставил под нож… Кто Гришку до ненависти довел? Пять лет его на коротком поводке держишь… Ты зачем сегодня приехал в Москву? Хоронить… или торговать?..

П е с к о в. Торговать, ясно! (Мельнику.) Все равно тебя изничтожат, как мироеда!

И л ь я Н и к а н о р ы ч (с достоинством). Все может быть. Своевременно. И со мной и с тобой!

П е с к о в (потеряв выдержку). Врешь! Со мной ничего! Меня оценят дороже платины! Я стану главным советником ВСНХ! Академиком! Спецом высшей марки! А тебя смелют твоими же жерновами! (Вытащил из кармана шнурок.) Говорят, кусок веревки от повешенного заиметь — к счастью… А у меня, гляди, вся целехонька! (Виталию.) Забыл, как я тебя спасал! Дурак я, вдвойне дурак! Считал, что эта веревочка нас повязала… Ладно! (Пытается взять себя в руки. Судорожно сует шнурок то в один, то в другой карман.) Тамара, идем к домашнему очагу! (Оглянулся.) А, ее уже нет… (Уходит.)

Л а р и с а М и х а й л о в н а (сокрушенно). Совсем упал духом Георгий Иванович…

В и т а л и й. Ничего, еще постарается воспрянуть. Мамочка, как насчет чаю?

Все облегченно зашевелились, задвигались. Илья Никанорыч аккуратно надел, снял, снова надел, снова снял шапку.

И л ь я Н и к а н о р ы ч. Стало быть, утречком, Виталий Павлович? Мое почтение! (Тактично уходит, держа шапку в руках.)

Л о л л а (восторженно). Если бы вы знали, как я не хочу домой! Виталий Павлович, можно я еще посижу минут пять?

В и т а л и й (мягко). Хоть целый вечер, девочка. (Берет из ее рук ноты.) Ты что сейчас играешь с моей мамой?

З а т е м н е н и е.

Та же комната. В и т а л и й и Л о л л а сидят за роялем и старательно разыгрывают скучнейшие упражнения.

В и т а л и й. Ошибка. Начнем сначала… И — раз! И — два!.. (Играют.)

Сперва кажется, что в комнате больше никого нет — заглянула А н ю т а и сердито скрылась, — но, приглядевшись, видим в сторонке сидящую на кровати т е т ю Н а д ю и подле нее на стуле Л а р и с у М и х а й л о в н у.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (негромко). Я знаю, почему ты ушла от Ильи Никанорыча. Вовсе не из-за его сына… и не потому, что он тебя чуть не придушил. Просто вы очень разные люди. Ты не могла оставаться с человеком, с которым и словом не перемолвишься, не то что одинаково думать… Кто-кто, а ты уж хватила лиха… и все-таки осталась интеллигентной женщиной. (Неожиданно.) А вот Тамара — нет! И знаешь, я теперь рада, что она не с Витей, а с Георгием Ивановичем…

Т е т я Н а д я. А по-твоему, он…

Л а р и с а М и х а й л о в н а (убежденно). Главный контринтеллигент… не знаю, есть ли такое слово. Несмотря на все свои таланты и респектабельность… Потому они с Витюшей и враги, враги до гроба. Ты слышала их сегодня? Я горжусь Витей!

Рояль звучит то тише, то громче.

Т е т я Н а д я. А что такое Анюта?

Л а р и с а М и х а й л о в н а (сдержанно, для нее это больной вопрос). Она нарочно себя сушит. (Опять неожиданно.) Ничего не поделаешь, старые девы и при коммунизме останутся.

Т е т я Н а д я (улыбнулась). А эта девочка, дочка нэпмана?

Л а р и с а М и х а й л о в н а (недовольно). Нэпмана, дворника, палача, водовоза… какое это имеет значение! Она будет интеллигентной. Будет. Я заметила в ней хорошие порывы.

Сильнее звучит рояль.

Т е т я Н а д я. Лара, а ты меня удивила. Рассуждения, прямо скажу, туманные… но что-то в них есть.

Л а р и с а М и х а й л о в н а (обрадовалась). Правда? Есть, есть, ты увидишь… Интеллигенция еще прекрасно себя проявит. Россия будет ею гордиться. (Озабоченно.) Я не похожа на Валаамову ослицу… помнишь, которая заговорила?

Т е т я Н а д я. Ну почему? Скорее, устами младенца…

Л а р и с а М и х а й л о в н а (заразительно смеясь). Глаголет истина! (Вдруг бесшабашно хлопает тетю Надю по коленке.) Люблю твою прямоту, Надюшка!

Рояль замолк.

В и т а л и й (Лолле). Нет, ты небрежничаешь… так нельзя. Давай сначала.

Л о л л а (жалобно). Я неспособная…

В и т а л и й. Мало ли… Зато волевая. Думаешь я способный? И — раз! И — два.

Играют. Сцена темнеет. Этюды опять звучат, мерно, настойчиво, но все громче, громче, — это уже похоже на удары большого колокола.

З а н а в е с.

1970