Четвертая власть

Глава 3

Выйдя на улицу, Дмитриев отправился в телецентр. Работа здесь не прекращалась ни на минуту. Люди входили и выходили из здания в любое время дня и ночи, а охрана блюла вахту круглые сутки, тщательно проверяя пропуска. Вообще, местная служба безопасности заслуживала особого внимания, ведь по своему формализму и эдакой совковой показухе практически не знала себе равных. Например, после трагических событий на Рижской и взрывов в московском метро, возле входа появились новые металлоискатели. По слухам, самой последней модели. И на подступах к ним порой выстраивались довольно длинные очереди.

Впрочем, спустя пару месяцев после терактов, милиционеры несколько утратили бдительность: перестали досматривать портфели и сумки, а заодно и проверять «звенящих». И действительно, опасность ведь благополучно миновала, и авторы «показухи», успешно отчитавшись о проделанной работе и получив дополнительные премии или отпуска, могли перевести дух. Но даже сверхнадежная охрана не смогла решить главную останкинскую проблему — воровство. А тырили здесь много и часто, начиная от шариковых ручек и заканчивая жидкокристаллическими мониторами. А у одной крупной телекомпании прямо из студии, опять же по слухам, выкрали два рояля. Бывает. Не хрена, как говорится, разбрасывать где попало музыкальные инструменты.

Оказавшись в новостийной комнате, Алексей поздоровался с коллегами и сел за свободное кресло. Перекинувшись с друзьями парой слов, он узнал, что дневные новости вышли в эфир с текучкой, без громких событий. Одним словом, день начался спокойно. Но по опыту Дмитриев знал, что это еще ни о чем не говорит и, вполне возможно, аврал поджидает именно их, вечернюю бригаду. Так бывало уже не раз. Полазив по Интернету и проверив личную почту, Алексей хотел было отправиться на перекур, но в этот момент неожиданно запищал мобильник. Судя по определителю номера, это был Соловьев.

— Леша, только что передали. Крупная авария на Ленинградском шоссе, в двадцати километрах от Москвы. Восемь или девять машин, есть жертвы. То ли бензовоз там перевернулся, то ли еще что–то. В общем, пока менты все не перекрыли, лети туда пулей.

— Понял, Михалыч, выезжаю.

Через пять минут съемочная бригада ЛТН, куда входил оператор Сергей Валуев, специалист по технической части Василий Носов и Алексей Дмитриев, выбежала из Останкино и оказалась на улице.

На самом выходе из телецентра Алексей совершенно неожиданно наткнулся на Володьку.

— О, а ты здесь какими судьбами? — удивился Дмитриев. — Но молодец, что раньше приехал. Чутье — одна из главных составляющих хорошего журналиста. Короче, со мной поедешь. Бегом к машине.

— А что стряслось?

— По дороге объясню.

Игорек, сидевший за рулем микроавтобуса, был парень не промах. Такими ребятами дорожили и порой платили в два, а то и в три раза больше, чем им полагалось по статусу. Карту Москвы и ее окрестностей он знал лучше таблицы умножения и, лавируя по встречке, игнорируя сигналы светофора вместе с предупредительными знаками, мчал, как залихватский гонщик, умудряясь при этом не создавать аварийных ситуаций на дорогах. Помятую о том, что Ленинградка наверняка перекрыта, он гнал машину по Пятницкому шоссе, надеясь свернуть с нее ближе к месту аварии.

— Серега, значит так, — обратился Алексей к оператору. — Когда доберемся, действовать нужно будет быстро, поэтому для экономии времени объясняю расклад. Кстати, Володька, ты тоже слушай, чтобы быть в теме.

— Ага, — донесся испуганный голос стажера.

— В общем, произошла авария. Горы трупов, море крови и все такое прочее. Поснимай обстановку вокруг, сделай пару крупняков[3], но без пошлостей. Это все равно завернут.

— Да что ж я, не понимаю!

— Не перебивай. Слушай дальше. Обязательно антураж передай. Крики там, несчастные жертвы, плач. Ну, ты знаешь, чтоб потрагичнее выглядело. Зритель это любит. Так, что еще?… Я интервью попытаюсь взять у свидетелей трагедии. Так что будь рядом. Малейшая канитель, и человек заартачится, а если в такой ситуации его взять напором, не дав ни секунды на размышления — непременно растеряется и что–нибудь в камеру брякнет.

Стажер слушал и не понимал, что происходит. У кого–то случилась беда, а сотрудники ЛТН так спокойно рассуждают об этом, и на их лицах не отражается никаких эмоций. Нет, конечно, он знал, что в работе журналиста бывает всякое, но одно дело знать, а другое — видеть этот цинизм воочию. Как можно брать напором человека, который, быть может, нуждается в срочной психологической помощи? Или снимать крупные планы растерзанных жертв? Этого Володька не понимал, да и не хотел понимать. Такие вещи просто не укладывались в голове…

Съемочная бригада ЛТН оказалась на месте спустя сорок пять минут, еще издали заприметив огромные столбы дыма, поднимающиеся к самым облакам. Съезд на Ленинградку был перекрыт, но Дмитриев легко решил эту проблему, сунув милиционеру около пятисот рублей.

— Слушай, а ты что менту свои деньги отдал? — удивился Володька. — Это всегда делать приходится?

— Не всегда, но часто. А деньги мне потом вернут. У нас на этот счет пунктик специальный имеется — представительские расходы называется.

— Ничего ж себе!

— А ты как хотел, парень? На халяву хороший материал не снимешь!

Оказавшись возле самого пекла, Дмитриев ринулся вперед, обегая автомобили и собравшуюся толпу зевак. Метров через двести он увидел языки пламени, распространившиеся на довольно внушительной территории. Еще через некоторое время показались кареты скорой помощи и пожарные машины. Спецтехнику согнали отовсюду, откуда могли, но ее явно не хватало — огонь полыхал страшный. В голове Дмитриева уже вырисовывался связный текст. Он знал, как начнет репортаж и примерно предполагал концовку…

Схватив перепуганного свидетеля, Дмитриев выяснил у него все подробности аварии, а затем обратился к оператору:

— Серега, мне нужно, чтоб в объектив попало пламя и какая–нибудь истерия для динамики.

— Хорошо, Леша. Сделай пару шагов влево, там нужный фон идеально вырисовывается.

— У меня волосы нормально лежат?

— Все путем. Поехали!

— В двадцати километрах от Москвы, на Ленинградском шоссе, разыгралась крупная трагедия, — начал Дмитриев. — Около десятка машин скрыты под плотной огненной завесой. Это одна из крупнейших аварий за последние несколько лет. На месте событий работают пожарные расчеты и бригады скорой помощи, однако имеющихся сил явно недостаточно. Люди в панике. Ясно лишь одно: если в ближайшее время специалистам не удастся погасить пламя — спасать будет уже некого. Мы будем информировать вас о ходе событий. Алексей Дмитриев, Анатолий Валуев, специально для ЛТН.

— Все, — сказал Дмитриев, — отбой. Вася, беги с кассетой к машине и перегоняй[4] материал в Останкино. А затем пулей назад. А мы с тобой, Серега, постараемся обойти пожар с другой стороны. Отсюда ничего не видно, может, там будет получше.

— Серега, видишь что–нибудь интересное? — спросил Алексей, когда они оказались на месте.

— Кажется, есть что–то, — неуверенно сказал он.

— Что? Кто–то живой?

— Да не похоже, что в этом пекле кто–то уцелеет. Мне кажется, я увидел детскую куклу рядом с одной машиной. И как только уцелела?

— Да ты что! — воскликнул Алексей. — Ну–ка присмотрись получше.

— Ну да, точно кукла.

— Можешь взять крупный план?

— Не получится. Менты там рядом ошиваются и в кадр лезут, к тому же дыма полно. Я в общем–то случайно ее разглядел.

— Блин! Нам нужен этот кадр! Это очень сентиментально! Настоящая находка! Представляешь, какую конфетку можно из этого сваять?

— Леш, а что такого в этой кукле? — спросил Володька. — Зачем она нужна?

— Ну что за вопросы! Журналист ты или где? Представь картину: страшная катастрофа, безжалостный огонь, дым, крики людей, спасенные жертвы, а посреди всего этого одинокая детская куколка. Неужели ты не понимаешь? Это же изюминка, Володька.

— По–моему, это очень жестоко.

— Понимал бы чего! Ладно, Серега, бегом к ментовскому оцеплению и снимем поближе.

— Так там же огонь!

— Плевать. Мы туда не полезем, просто поближе подойдем. Нам нужен этот кадр.

— Ну хорошо, надо, так надо. Работаем, Леша…

Алексей покидал место трагедии с широкой улыбкой на лице, которая никак не сочеталась с обстановкой вокруг. Он то потирал руки, то подпрыгивал на одной ноге, то поднимал вверх руки с плотно сжатыми кулаками. Люди обращали на него внимание и сочувственно кивали головами, думая, что у мужика случилась истерика. И только сотрудники ЛТН, шедшие рядом с ним, знали истинную причину странного поведения коллеги. Алексей был уверен, что его сюжет станет настоящей изюминкой всего эфирного дня и, глядя на обгоревшую куклу, валяющуюся на дороге, множество сердобольных женщин и мужчин смогут с трудом сдержать слезы. Дмитриев очень любил делать сентиментальные репортажи, берущие за душу и выворачивающие ее наизнанку, и, надо признать, он был мастером на такие штучки.

— Неужели тебя совсем не трогает то, что произошло? — спросил Володька. — Ты так радуешься удачному материалу, но совсем не думаешь о судьбах пострадавших людей.

— А почему я должен об этом думать? Путь об этом думают их родственники или знакомые. Я журналист и делаю свою работу. А если бы я зацикливался на каждом своем репортаже, то уже давно оказался бы в Кащенко. Так–то приятель.

Машина ЛТН без особых проблем покинула место аварии. Дмитриев умел находить подход к людям так же хорошо, как готовить репортажи. Он был профессионалом во всем и недаром считался одним из лучших в своем ремесле. Когда микроавтобус на всех парах мчался к телецентру, на мобильном Алексея раздался звонок.

— А, здорова, Михалыч, — сказал Дмитриев, — как дела? Получил мой материал?

— Материал отличный, Леша. Через полчаса мы прерываем эфир специальным выпуском новостей с твоим репортажем. Это решение уже согласовано, так что могу тебя поздравить. Ты был великолепен!

— Спасибо, Михалыч!

— Конкуренты, как всегда, отдыхают! Насколько я знаю, только мы выйдем со спецвыпуском. Больше пока ни у кого нет картинки.

— Конечно, ни у кого. Когда мы уезжали, ребята с центральных каналов только вылезали из машин. Мы опять утерли им всем нос!

— Ну вот, — с улыбкой сказал Дмитриев. — Соловьев звонил и благодарил за работу. Наш материал пойдет в спецвыпуске. Они ради этого даже эфир прерывают! Так что, мужики, всем спасибо. Мы сегодня были на высоте!

— Ого! — воскликнул Валуев. — Не каждый день такое бывает. Это нужно отметить.

— Отметим еще. Вот только отвезем в Останкино материал. Ладненько, а ты, стажер, чего такой смурной сидишь? Нервишки шалят? Ничего, по первому разу со всеми такое бывает. Потом привыкнешь.

— К чему привыкну?

— Да ко всему. Научишься не мешать работу с личными эмоциями. Они в нашем деле только мешают.

— Да я вообще не понимаю, зачем эту катастрофу так смаковать и тем более делать спецвыпуск? Случилась беда, погибли люди. Это же ужасно!

— И что теперь? Ты предлагаешь вообще такие вещи в новостях не давать?

— Нет, почему? Я все понимаю, о грустных событиях тоже надо говорить, но зачем выводить их на первый план? Зачем смаковать подробности? Крики людей, эта несчастная кукла. К чему все это? У людей и так постоянно депрессии!

— У, брат, куда тебя занесло… То есть мы, получается, такие телевизионные террористы. Людям жизнь их пресную еще больше поганим. Так что ли выходит?

— Ну не совсем, но…

— Нет, ты скажи, так или нет?

— Хорошо, так.

— Ладно… А теперь послушай меня, парень. И запомни хорошенько мои слова. Люди любят, когда им рассказывают гадости.

— Но…

— Нет, я тебя слушал, а теперь уж ты будь добр меня выслушать. Так вот. Многие в глубине души садятся у экранов телевизоров или ждут свежих газет только с одной целью — узнать, что кому–то живется хуже, чем им. Что кого–то убили, изнасиловали, посадили, ограбили. Поэтому все новости кишмя кишат сообщениями о взрывах, террористах, маньяках–насильниках. И не только новости. Аналитические программы, ток–шоу, центральные газеты и куча желтой прессы. Посмотри на их главные темы. О чем они говорят? А где твои хорошие новости? Их почти нет, а если есть, то в самом конце. О них упоминают вскользь, мимолетно. Понимаешь?

— Но почему не попытаться изменить ситуацию? Кому нужна чернуха? От нее уже тошнит!

— А ты думаешь, на телевидении дураки сидят? Да никто не станет смотреть позитив. Он никому не нужен. Все решают рейтинги, и если всякой гадости на экране девяносто процентов, а твоего приторного позитива дай Бог десять, то это повод задуматься, не так ли? Задуматься о том, почему так происходит. Ты не знаешь? А я тебе объясню. Людям в нашей стране вечно не хватает денег, они вечно жалуются и вечно скулят. Ну зачем таким людям позитив? Зачем им знать, что кто–то обогатился или кому–то жить лучше, чем им?

— А это тут причем?

— Да притом, что все взаимосвязано. Людям нужен не телевизор с добрыми сказками. Людям нужна жестокость, боль, страх таких же людей, как они сами. Они питаются этим и радуются, что им повезло. Что убили, изнасиловали и посадили не их, а кого–то другого. Доходит, нет? Это культурологи сраные любят говорить, что вот, мол, совсем телевидение у нас испортилось. А оно почему испортилось? Да потому, что люди такие вокруг. А показывай мы позитив, не будет рейтингов, а значит, рекламы, а значит денег. Усек? Все, лавочка закроется, парень.

— Игорь, останови, пожалуйста, машину у какого–нибудь метро. Я пойду домой, — сказал Володька.

— Не вопрос. Высажу тебя на Соколе. Устроит?

— Вполне.

— Что, парень, сломался? — с улыбкой спросил Алексей. — Такое тоже бывает. Я тебе сразу сказал, журналистика — это совсем не так красиво и благородно, как думают многие люди.

Володька ничего не ответил. Когда автобус остановился, он побежал к метро и даже не взглянул на Алексея.

— Жестко ты с ним обошелся, — сказал Игорь. — Он же еще совсем зеленый.

— Я тоже был зеленый, когда сюда пришел. И ничего, справился.

— Ты просто на него сразу столько всего навалил! Он парень чувствительный, это сразу видно. Вот и надорвался слегка.

— Я ему не мамочка, чтоб за ним носиться и сопли подтирать. Захочет — вернется. А нет, так ЛТН без него проживет.

Володька брел по улице с кислой миной на лице, не в силах скрыть своего разочарования. Неужели быть журналистом — означает причинять людям боль? А все ради чего? Ради трехминутного сюжета! Невероятно! Как он мог восхищаться работой Дмитриева? Почему раньше не обращал внимания на то, чем именно он увлекает зрителя, какие подленькие приемы использует? Имеет ли право журналист работать подобным образом, не издевательство ли это над профессией, допустимо ли такое? Какой цинизм! Какая низость!

Он всегда считал, что журналист должен объективно подавать информацию. Зачем искусственно создавать отрицательный антураж и выставлять его напоказ, кичиться им? К чему раздувать из мухи слона, пугать своего зрителя, заставлять его ронять слезы? Да, возможно, это делает сюжет запоминающимся, но ведь его смотрят не роботы, а живые люди. Как они встретят новый день, с каким чувством пойдут на работу, если Дмитриев и подобные ему журналисты беспрестанно выливают на них целый ушат помоев и истерии? И как только он, всегда так внимательно просматривающий новости на разных каналах, не замечал этого? Все эти ложные акценты и высосанные из пальца сентиментальности? Ведь он думал, что такие вещи естественны. Ан нет! Их создают специально. Чтобы задурить людям голову. Чтобы запомниться. Чтобы произвести впечатление…

Это было нелегко осознать, еще труднее смириться. Хочет ли он еще быть журналистом, сможет ли действовать столь же цинично? Нет, в этом было практически невозможно разобраться самому. Володька достал из кармана телефон и позвонил своему одногруппнику по МГУ Стасу Анищенко. Они тесно общались уже не первый год и могли считаться друзьями.

Встретившись возле Университета, ребята решили прогуляться по улице и попить пивка. Погода стояла прекрасная, и ничто не могло помешать осуществлению этой вполне безобидной для студентов затеи.

— Что я могу сказать, — ответил Стас, выслушав своего друга. — Никто ведь не заставляет тебя действовать теми же методами, что Дмитриев. Найди другой подход. Тем и прекрасна журналистика, что в ней масса способов для самовыражения.

— Ну а если они все действуют так, как я могу идти наперекор? Кто я такой?

— Тогда реши, что для тебя важнее, твои принципы или профессия. Как найдешь ответ на этот вопрос, так все для тебя станет ясно.

— Ничего ж себе вопросик!

— А ты как хотел? Но если тебе интересно мое мнение, я бы в любом случае остался. Когда еще тебе выпадет шанс попрактиковаться на таком крупном канале? Это отличная школа! Даже если ты впоследствии найдешь себе другое применение, знания, полученные на ЛТН, очень пригодятся.

— Ты думаешь?

— Конечно. Ты ничего не теряешь. Если не понравится — всегда можно будет уйти.

— Наверное, ты прав.

— Да не наверное, а точно. Ладно, сменим тему. Тут одно дельце любопытное намечается.

— Что за дельце?

— Через пару–тройку недель к нам в МГУ приедут студенты из Англии. Они тоже учатся на журналистов то ли в Кембридже, то ли в Оксфорде, но это не важно. Факт тот, что они бросили нам вызов. Что, типа, в Англии журналистов лучше готовят. Наши профессора с такой постановкой вопроса не согласились и вызов приняли.

— Это что–то вроде соревнования будет?

— Ну да. Образуются две команды, каждой на подготовку сюжета отводится один день. Мы его смонтируем, озвучим, а потом два получившихся репортажа оценит независимая комиссия. Вот такие дела.

— Здорово! Я бы поучаствовал.

— Вот и прекрасно. Ты ведь у нас на курсе один из лучших, так что тебе и карты в руки.

— Классно. Порвем англичан на британский флаг?

— Как пить дать! Так что не раскисай. Скоро нас ждет великая битва!

После монтажа и озвучки Алексей ненадолго заглянул к администратору сайта ЛТН. На конференции, посвященной новостям, зрители канала нередко оставляли отзывы о работе тех или иных корреспондентов, и Дмитриеву было любопытно, есть ли какие–то отклики на его специальный репортаж. Несмотря на то, что журналистом он был довольно известным, ему безумно нравилось, когда его хвалили, причем не с глазу на глаз, а публично.

— Привет, Кирилл, — сказал Алексей. — Что–нибудь пишут интересное?

— Есть кое–что. Очень много положительных отзывов. Про тебя там вообще редко гадости пишут.

— А что, про кого–то пишут регулярно?

— Бывает, — уклончиво ответил администратор сайта. — Я бы вообще эту конференцию на фиг прикрыл.

— А чем она тебе мешает?

— Да надоели малолетки. Повылезают из всех щелей и думают, что самые умные. Как будто их мнение кого–то интересует! Смешно просто!

— Ну не скажи. Наши боссы сюда заглядывают.

— Ага. Раз в год, если не реже. Да и было бы кого здесь слушать!

— Знаешь, как говорится, редко да метко.

— Ну да. Вот и достают меня все, кому не лень. Ходят и ноют, что про них не то написали на какой–то там странице, которая уже давно ушла в архив. Капризный ваш брат журналист, честное слово.

— А ты как думал! Ранимые творческие натуры.

— Вот–вот. Я о том и говорю. По мне, так лучше б вообще ЛТН никто не смотрел. Глядишь, и писать стали бы меньше.

— Как же ты с такими анархистскими идеями здесь работаешь?

— А что такого? Бабки капают и ладно. Уж лучше это, чем машины мыть.

Лазаров не подвел. На следующий же день практически все газеты, находившиеся под крылом губернатора, вышли из типографии с громкими и кричащими заголовками. «Бархатов — расхититель народного достояния», «Вор, плюющий на родную страну», «Современный Иуда», «Разбойник с большой дороги» — и это были едва ли не самые мягкие из них. Не обошлось и без телевидения. Выпуски новостей в спешном порядке меняли сюжеты, а аналитические программы — темы своих передач. Фотографии загородных домов Бархатова, размах его предприятий, теневой бизнес, выдуманные и правдивые факты биографии — все это стало достоянием общественности практически за один день. Лазаров знал свое дело, и вскоре в разных частях области заговорили о вероломном нуворише, который только и умеет, что жить за счет простого народа.

Валентин Бархатов до боли стиснул зубы, когда на его столе оказался доклад PR-службы. Несколько десятков статей и сюжетов вылили на него такой ушат помоев, отмыться от которых было совсем не просто. Конечно, у бизнесмена тоже имелись подконтрольные СМИ, но они не шли ни в какое сравнение с ресурсами губернатора. Бархатов знал, что, отказав чиновнику в деньгах, он, по сути, объявит ему войну, но он не думал, что масштабы этой войны будут настолько огромны. Ненужные разборки лишь мешали бизнесу и отнимали драгоценное время, но платить зарвавшемуся губернатору Бархатов более не желал. Он хотел видеть на его месте своего человека, поэтому и решился спонсировать Митрохина — тихого и покладистого чиновника, который до недавнего времени являлся лишь пешкой в областной политической иерархии.

Валентин хотел было созвать своих заместителей, чтобы обсудить создавшуюся обстановку и подумать над контрмерами, когда на первом этаже его офиса раздались какие–то крики. Не успел Бархатов подняться с кресла, как к нему в кабинет ворвались люди в черных масках и грубо повалили на пол. Затем его подняли за шкирку, как приблудного пса, и толкнули к стене.

— Налоговая полиция, — раздался сзади грубый бас. — Где у вас бухгалтерия?

— На втором этаже, в конце коридора. А чем обязан такому визиту?

— Внеплановая проверка.

— С подачки Полищука надо полагать?

— А это не твоего ума дело.

И началось. Обыски и проверки полностью парализовали работу. Налоговики одновременно нагрянули на все подконтрольные Бархатову предприятия и дотошно искали малейшие свидетельства нарушений закона. Из офисов изымались компьютеры, а вся важная информация из них, как узнал потом Бархатов, немедленно сливалась конкурентам по бизнесу. Топ–менеджеров компании изводили допросами, а самому Валентину предъявляли все новые и новые обвинения. Он, как и любой серьезный бизнесмен, пытался разными способами уходить от налогов, и сейчас все эти огрехи выходили наружу, обрастая множеством реальных и сфабрикованных улик. Все, что удалось Валентину и его адвокатам — это избежать заключения под стражу. С Бархатова взяли подписку о невыезде и отпустили домой. Губернатор рвал и метал, но сделать ничего не мог: его влияние распространялось далеко не на все службы в городе.

Несмотря на временную передышку, Бархатов был вне себя. Финансовые потери росли с каждым днем, и он не мог изменить ситуацию. Труд долгих лет по прихоти зарвавшегося чиновника шел насмарку. Видеть все это и не иметь ни малейшей возможности вмешаться в ход вещей — было самым страшным наказанием. Валентин не находил себе места. Он мерил шагами комнату и мучительно искал выход. Бархатов жаждал мести. Он уже давно не ненавидел кого–то так яростно и безрассудно…

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал Валентин.

— Ну, здравствуй, — ответил губернатор. — Как твой бизнес?

— Ах, это ты! — закричал Бархатов. — Думаешь, победил? Это только начало, слышишь меня? Я тебя достану.

— Не рыпайся, щенок, пока не лишился головы. Теперь ты заплатишь мне не два лимона. Ты отдашь мне все, понял?

— Это мы еще посмотрим. Я сотру тебя в порошок. Можешь даже не мечтать о втором сроке!

— Да что ты можешь? Ты уже никто. Списанный со счетов червяк! Будешь мне грозить, окажешься в тюряге.

— Я лучше потеряю весь свой бизнес и сгнию в тюрьме, но потяну тебя за собой. Можешь быть в этом уверен!

— Ты мне надоел, Бархатов. Прощай. Возможно, я приду навестить тебя в каталажке.

Валентин в ярости схватил телефон и швырнул его на пол, от чего аппарат разлетелся на тысячи мелких осколков. Затем Бархатов подбежал к сейфу и набрал ведомую только ему одному комбинацию цифр. Замок щелкнул, и, открыв дверцу, бизнесмен извлек из глубин сейфа массивную черную папку. «Ты труп, — прошептал Валентин, присаживаясь на диван. — Эта папочка похоронит тебя навсегда»…