Четвертая воздушная

Вершинин Константин Андреевич

Четвертая воздушная

{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста.

Аннотация издательства: Герой Советского Союза главный маршал авиации Константин Андреевич Вершинин в годы Великой Отечественной войны командовал 4-й воздушной армией. Входившие в ее состав части и соединения отличались во многих оборонительных и наступательных боях, 18 из них стали гвардейскими. Здесь выросло 259 Героев Советского Союза, более 400 тысяч воинов награждены орденами и медалями. Славным делам авиаторов 4-й воздушной и посвящены воспоминания ее бывшего командира. Хотя в связи с кончиной маршала авиации К. А. Вершинина его мемуары остались незавершенными, книга эта, несомненно, привлечет внимание массового читателя.

Биографическая справка: ВЕРШИНИН Константин Андреевич, родился 3.6.1900 в деревне Боркино ныне Санчурского района Кировской области в семье крестьянина. Русский. Член КПСС с 1919. В Советской Армии с 1919. Участник Гражданской войны. Окончил курсы "Выстрел" в 1923, Военно-воздушную инженерную академию в 1932. Командовал эскадрильей, был начальником Высших авиационных курсов усовершенствования. В годы Великой Отечественной войны командовал ВВС Южного фронта (сентябрь 1941 - май 1942), 4-й воздушной армией (май - сентябрь 1942), ВВС Закавказского фронта. С мая 1943 командовал 4-й воздушной армией в воздушных сражениях на Кубани и в ходе Белорусской операции 1944. 19.8.44 генерал-полковник авиации Вершинин удостоен звания Героя Советского Союза. В 1946-49 и в 1957-69 - главнокомандующий ВВС - заместитель министра обороны СССР. В 1949-57 - на ответственных должностях в Войсках ПВО страны. С 1959 главный маршал авиации. С 1969 в Группе генеральных инспекторов МО СССР. Член ЦК КПСС в 1961-71 (кандидат в 1952-56). Депутат Верховного Совета СССР 2, 4 7-го созывов. Награжден 6 орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, 3 орденами Красного Знамени, 3 орденами Суворова 1 степени, орденом Суворова 2 степени, Отечественной войны 1 степени, медалями, иностранными орденами. Умер 30.12.1973. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. Имя Героя носит одна из улиц Москвы.

Содержание

Глава первая. Истоки

Глава вторая. На службе военной

Глава третья. От войны до войны

Глава четвертая. На Южном фронте

Глава пятая. Грозы Донбасса

Глава шестая. Удар под Ростовом

Глава седьмая. Трудное лето

Глава восьмая. Воздушный щит

Глава девятая. Под нами -Терек

Глава десятая. Преследование

Глава одиннадцатая. Чьи крылья сильнее?

Глава двенадцатая. Хозяева неба

Глава тринадцатая. Над Голубой линией

Глава четырнадцатая. На помощь десанту

Глава пятнадцатая. Жаркие будни героев

Глава шестнадцатая. Победу ковал каждый

Глава семнадцатая. Эшелоны летят под откос

Примечания

Глава первая. Истоки

Когда подводишь итоги прожитого, невольно обращаешься к истокам своего бытия - тому краю и той среде, где рос и набирался сил, где формировались черты характера, выражающие суть твоего духовного склада, твоего жизненного кредо. Разумеется, особую роль при этом играют вехи времени, его отличительные приметы. О них-то, наряду с рассказом о пережитом, и пойдет сейчас речь.

Отчий край мой - земля вятская. В начале нынешнего века вятичи занимались преимущественно земледелием. Правда, значительная часть населения была занята отхожими промыслами - сплавом леса, плотницким, малярным, столярным, кровельным и другим ремеслом. Такой образ трудовой деятельности был особенно характерен для моих земляков - жителей деревни Боркнпо Яранского уезда (ныне Санчурского района).

Боркино - небольшое, в шестьдесят два двора, селение, располагающееся двумя рядами вдоль большака Ярапск-Царевококшанск (Йошкар-Ола). На этом казенном тракте было довольно оживленное движение: ездили губернские и уездные чиновники, торговые люди, предприниматели, почтари, крестьянский люд - кто на ярмарку, кто в присутственное место по какому-либо неотложному делу. По обочине дороги шагали телеграфные столбы, и боркинская ребятня частенько наведывалась туда "слушать, как идут" телеграммы. Мы думали, что провода полые и внутри их стремительно мчатся таинственные для пас телеграммы. Нам казалось, что тембр звучания подвешенной на столбах проволоки зависит от содержания депеш. Они были то начальственно-повелительными, то покорно-просящими, то кротко-печальными.

Присматривал за нашим участком болынака Петр Иванович Смирнов, боркинский мужик. У него были конные катки и скребки, которыми выравнивали дорогу. На дорожные работы обычно выгоняли всех. Участвовали в вих и сельские ребятишки. Мирское дело, хотя и подневольное, всегда шло споро: люди сажали по обочинам березы, подвозили и подносили землю, чтобы засыпать все ухабы и выбоины.

Когда-то в нашей округе шумели почти сплошные леса. Есть предположение, что от слова "бор" произошло и само название деревни - Боркино. Но в пору моего детства зеленые великаны находились уже в пяти верстах от человеческого жилья, и боркинцам туговато приходилось даже с топливом, не говоря уже о строительном материале. Кроме нянченья младших братьев и сестер я помогал старшим в семье и заготавливать дрова. Лесник не возражал против сбора сушняка. Но если в вязанку хвороста попадала ветка живого деревца, он строго наказывал.

Летних заготовок топлива редко хватало на зиму. На спине много не наносишь, а лошади у нас не было. Во всем Боркино насчитывалось не больше дюжины коней, Бедная деревенька была одной из тех Гореловых, Нееловых и Неурожаек, о которых писал поэт Н. А. Некрасов. Да в откуда к нам мог прийти достаток, если нашей многодетной семье (семеро, один другого меньше) принадлежали лишь луговая полоска в два лаптя шириной да жалкий клочок пахоты. Земля без удобрения родила плохо, а навоза не было. Правда, мы удобряли огород илом, таская его с речушки Южовки после весеннего разлива. Но этой подкормки хватало лишь для того, чтобы вырастить немного овощей.

Мать моя - Афанасия Васильевна - совершенно не знала грамоты, отец, Андрей Галактионович, хотя и не обучался в школе, однако читать и кое-как писать умел. Среди односельчан выделялся он и плотницким мастерством.

Живя в постоянной бедности, Андрей Галактионович давно разуверился в том, что простой крестьянин может получить образование. Когда я окончил церковно-приходскую школу, учитель Андрей Иванович вручил мне похвальную грамоту и сказал, обращаясь к отцу:

- Надо бы подумать о дальнейшей учебе сына.

- А зачем нам ученые? - ответил отец. - Семье нужны плотники, кормильцы. И, немного подумав, добавил:- Теперь я буду учить Константина.

Андрей Иванович только вздохнул и развел руками. Нельзя сказать, что решение отца меня сильно огорчило. Я и сам уже хорошо сознавал бедственное положение нашей семьи.

Первый плотницкий выход мы с отцом совершили в соседнее село Ковербуй, где зажиточный крестьянин решил построить новый дом. В артель мужики приняли двух парнишек, в том числе меня.

- Будешь строгалем, Костя, - решил отец. - Смотри, как это делается. - Он сел верхом на бревно и потянул на себя двуручник.- Вот так надо ошкуривать лесину.

Напарником моим стал Федя Патяшкин - подросток двумя годами старше меня. Первый рабочий день оказался самым тяжелым. До того наелозился по бревнам, будто сто верст проскакал на неоседланной лошади...

- Ничего, привыкнешь, - утешал отец. - Стружечку подкладывай, чтобы мягче сидеть было.

Вскоре и в самом деле привык. Спина, ноги и руки словно задубели, и я перестал ощущать усталость. Только мозоли кровоточили...

Работали мы с рассвета до сумерек. Помимо основных обязанностей ошкуривать бревна - мне приходилось выполнять разные поручения артели, помогать хозяйке дома, готовившей для нас еду: носить дрова и воду, чистить картошку, мыть посуду. Свободного времени совсем не оставалось.

В самый солнцепек делали перерыв на обед. Артельщики усаживались под деревом вокруг большой деревянной чаши с окрошкой или щами и приступали к трапезе. Ели не торопясь, соблюдая очередность. Один хлебнет, потом другой - и так по кругу. Потом старший стучал ложкой по чашке, и мастера степенно зачерпывали по куску мяса. Двойной стук означал, что наступила очередь подмастерьев. А за ними и мы с Федей могли отведать мяса, если оно оставалось. Весь обеденный ритуал протекал молча. Засмеешься - получишь оплеуху.

Своеобразно происходила и дележка хлеба. Его нарезали одинаковыми ломтями. Затем кто-нибудь из артельщиков отворачивался и говорил, кому взять очередную пайку.

К хлебу мужики относились бережно, можно сказать, лаже благоговейно. "Жуй его до тех пор, - говорил мне отец,-пока не почувствуешь сладость во рту".

Наконец работа подошла к концу. Получился не дом, а картинка. Все было сделано с любовью: и крыша с коньком, и разукрашенные резьбой наличники, и уютное крыльцо.

- Принимай, хозяин! - не без гордости сказал старший артели и попросил расчет.

Хозяин поблагодарил нас за хоромы и, поочередно загибая пальцы рук, стал делать подсчеты.

- Хлеб и мясо ели, квас пили, керосин расходовали...

- А я еду для вас готовила, - встряла хозяйка. - Два раза самогонку гнала...

И пошло... Для перечисления всех содеянных для нас благ у хозяина даже пальцев не хватило.

- Хватит! - не выдержал старший артели и хлопнул картузом о землю. - Давай то, что причитается.

Не померкла красота построенного нами дома. Помрачнели только лица деревенских зодчих от хозяйского лихоимства. От зари до зари стучали они топорами и звенели пилами, а окончился их труд обидным торгом. И тогда я, может быть впервые, осознал, что не все мужики одинаковы, хоть и числятся в одном крестьянском сословье...

Накупили мы с отцом дешевеньких подарков для семьи и, оставив позади все неприятности, принесли в дом праздник. Братья и сестры сияли от радости, а мать, принимая заработанный мною рубль, сказала:

- Радуйся, отец, теперь у нас появился второй кормилец. Как подрос-то за лето! - Она обняла меня и заплакала.

- Ты что, с чего это, мама? - встревожился я,

- От счастья, сынок, от счастья...

Нет, не от счастья, а от горя навернулись слезы на глаза матери. Она знала, что и меня нужда уже запрягла в свою суровую упряжку.

А вскоре отец снова стал поговаривать о работе. Но куда идти? На север и северо-восток, в том числе в Вятку, наши мастеровые ходили редко. Их больше тянуло в юго-восточные и южные края, где текли реки Большая и Малая Ошла, Большой Кундыш, Большая и Малая Кокшага, Ветлуга, мать всех рек и кормилица трудового люда Волга, где стояли такие города, как Козьмодемьянск, Чебоксары, Мариинский посад, Звенигово, Казань. За двести пятьдесят и более верст отправлялись отходники - где шли пешком, где плыли на плоту или пароходе. И обратно добирались так же.

Однако мне, двенадцатилетнему пареньку, было еще рановато одному отправляться в дальний путь, и отец подыскал плотницкую работу в соседнем геле Притыкино, насчитывавшем около трехсот дворов. Кроме меня он взял с собой Мишу Громова - смышленого и работящего паренька.

Подрядчики - что в Заозерье, что в Притыкино - были расчетливые и прижимистые. Но надо же мужику заработать на хлеб. И опять с утра до вечера весело стучали в селе топоры, и поднимались над фундаментом венцы сруба. Глядишь - на пустыре не только дом вырос, по и сарай, и амбар, и другие постройки. Уйдут мастеровые, и никто не запомнит их имен. Скорее всего, не плотников похвалят, любуясь новыми хоромами, а хозяина за его рачительность.

Так и кочевали мы из села в село, из волости в волость. Снашивались домотканая одежонка и лапти, тупились топоры и пилы, рубанки и фуганки. Зато острее становился глаз, точнее рука, богаче сметка - росло, оттачивалось мастерство. И мир с каждым месяцем, с каждым отходным сезоном расширялся: человек взрослел.

К четырнадцати годам и меня стали считать настоящим работником. Теперь можно было отправляться с артелью куда угодно. На этот раз мужики выбрали лесные массивы, расположенные по течению реки Большой Кундыш. Тамошний лесопромышленник набирал лесорубов, возчиков, сплавщиков и других специалистов по заготовке и вывозке древесины.

Собрав инструмент и пожитки, артель на двух подводах двинулась в путь. Самыми молодыми из нас были сын Арсентия-хромого и я; самыми опытными - мой отец и Степан Шадрин, которого за смелость и веселый нрав односельчане прозвали Стенькой Разиным. Когда Степан узнал, что мы с Ваней побаиваемся медведей, встречающихся иногда в дремучем лесу, он с усмешкой кивнул на топор и сказал:

- С этим струментом не токмо медведи, но в такие звери, как урядник, не страшны.

Да, отчаянным человеком был Шадрин. Не зря, видно, прозвали его Разиным...

Прибыв на место, мы прежде всего построили себе жилье - сруб с одним лазом и дырой вместо дымохода. И закипела работа: одни валили вековые деревья, другие обрубали сучья и складывали их в кучи, третьи распиливали стволы на бревна нужных размеров, четвертые отвозили их к берегу, чтобы весной снарядить плоты. У нас пухли руки и костенели мозоли, а у лесопромышленника разбухали карманы от капиталов.

Днем мужики грелись у костров, а на ночь забирались в свой продымленный балаган. Хлеб, запасенный на всю зиму, хранили в снегу. Перед обедом заледеневшую ковригу разрубали топором и отогревали ломти на огне.

Мыться было негде. Утром чумазые лесорубы выходили из своих жилищ и, наскоро перекусив, снова брались за топоры и пилы. Работа до упаду и тяжелый, не освежающий сон. И так изо дня в день, несколько месяцев подряд. А сразу после ледохода начинался лесосплав. Но об этом расскажу позже.

Весна позвала нас домой. Надо было вспахать и засеять свой надел земли, помочь матери возделать огород, починить крышу после зимних снегопадов и ветров.

Управившись со всеми домашними делами, мы с отцом начали плотничать у местных подрядчиков. А в конце лета 1914 года в Боркино пришла страшная весть: Россия снова вступила в войну. Заголосили бабы и ребятишки, закручинились мужики, глядя на этот взрыв отчаяния и безысходной тоски.

Смутно помнилась мне такая же картина народного горя в период русско-японской войны. Пустело Боркино, лишались семьи своих кормильцев, нищали и без того бедные крестьянские дворы. А потом стали возвращаться из Маньчжурии калеки. Во многие дома приходили казенные похоронки.

И вот опять разразилась война. Стало быть, снова в мужицкие избы придут сиротство и нищета. Никто из нас не ведал ни о подлинной цели начавшейся бойни, ни о ее социальной сути, ни тем более о том, какой она примет характер. Лишь по опыту прошлого знали: на плечи народа свалилась большая беда.

Много позже, изучая бессмертные труды В.И.Ленина, я прочитал: "Война порождена империалистскими отношениями между великими державами, т. е. борьбой за раздел добычи, за то, кому откушать какие-то колонии и мелкие государства, причем на первом месте стоят в этой войне два столкновения. Первое - между Англией и Германией. Второе - между Германией и Россией. Эти три великие державы, эти три великих разбойника на большой дороге являются главными величинами в настоящей войне..."{1}.

Отец мой числился солдатом запаса второй категории, поэтому его призвали не сразу. Но уже по первым военным сводкам чувствовалось, что вот-вот заметут на фронт всех мужиков. Так оно и случилось.

С уходом отца на войну жить стало тяжелее. Матери с шестью детьми было впору управляться только по дому. Моих заработков не хватало даже на хлеб. К тому же никто из крестьян не ставил новые избы, приходилось пробавляться мелкими плотницкими поделками, за которые платили гроши.

И тут Степан Шадрин, то ли выполняя наказ моего отца, то ли вспомнив о том, с каким усердием я работал в лесу, пришел к нам и сказал матери:

- Вот что, Афанасия Васильевна, надумал я сызнова податься к лесопромышленнику Лебедеву. Он хоть и живоглот, но денег сейчас не станет жалеть. Сама посуди:

война жрет черт знает сколько лесу, а он, Лебедев, тут как тут - только успевай загребать барыши на поставках. Ну так вот, к нему идти надумал, на молевой сплав.

- На моль? - переспросила мать.

- Ага, - подтвердил Степан. - Токмо одному там несподручно, артелью надо... Может, Костю отпустишь? Мать протестующе замахала руками:

- Ты что надумал! Мыслимо ли - на сплав его посылать? Ведь ему и пятнадцати нет. Утопишь, антихрист... Как я останусь-то с малыми ребятенками?..

Степан, не сдаваясь, пошел на лесть:

- Э, Васильевна! Посмотрела бы ты на сына в деле - любому мужику не уступит. Здоро-ов парень.

Потом Шадрин, будто уже все решено, сказал мне:

- Собирайся, Костя. Завтра забегу за тобой. Заработаем денег и к осени вернемся. И хлеб у нас будет, и мяса отведаем.

Сказал и ушел.

Не шадринская похвала, а желание оправдать надежду отца и помочь матери погнало меня с русскими, марийскими, татарскими и чувашскими сезонниками к лесопромышленнику.

Леса в ту пору стоном стонали от неплановой, хищнической и беспощадной вырубки. Хозяева больших делянок, сотен откупленных десятин во имя барышей приказывали вырубать все подчистую - от строевого до зряшного дерева. Оголялись берега рек, пустели прибрежные просторы, редели коренные массивы "зеленого золота" - русского национального богатства.

Это была своего рода "лесная лихорадка". Затоны, пристани, реки, дороги в склады - все заполнилось мертвой древесиной; при этом значительная часть ее тонула или гнила на берегу. И наплевать было тому же Лебедеву, что уже при нем земля лысеет, а пушной промысел скудеет, что после него обмелеют реки и выветрятся плодоносные слои почвы. Его нынешний бог - капитал, а завтра хоть потоп, хоть мор, хоть гибель самой природы - ему абсолютно безразлично...

Шадринская артель пришла к реке Кундыш в разгар ледохода и сразу же начала готовиться к сплаву заготовленного леса, который лежал по всему берегу. Молевой сплав - самый дешевый способ транспортировки: бревна, сброшенные в воду россыпью, без всякого крепления, плыли по течению реки. Да, для казны или частных предпринимателей способ наиболее выгодный. Зато для сплав тиков он был сопряжен с большим риском и опасностями Но кому какое дело до тою, сколько людей при этом гибло. калечилось и получало тяжелые простудные заболевания туберкулез, ревматизм, воспаление легких...

Отбухали взрывы ледяных панцирей, отгрохотали зеркально-синие речные громады, отшуршало серо-слюдяное крошево, и вскрывшийся Кундыш забугрился мутными вешними водами, извечно бегущими к великой Волге.

И покатился, закувыркался бревенчатый поток на речную спину. До ломоты в костях работали мы.

- С богом, ребятушки! - крикнул Шадрин и первым кинулся с багром на зыбкий, ничем не укрепленный плавучий мост.

Проворный и цепкий, он прыгал по бревнам, словно по клавишам гигантского пианино, и "клавиши" эти то погружались в воду, то снова всплывали. Казалось, река-пианино играет под носами боркинского вожака артели.

За Шадриным прыгнули на поплывшие бревна остальные мужики.

- Ге-гей, держи ухо востро! - предостерег Степан молодых молевщиков.

Мне приходилось вместе с деревенскими мальчишками плавать на досках, бревнах и даже на незатейливых плотах, но такого обилия, такой массы деревьев-самоплавов я еще ни разу не видал. И это захватывающее дух могучее движение Стволов на какое-то время притупило чувство опасности, заставило позабыть и материнские наставления, и шадринские советы. Балансируя багром, точно древний воин копьем, я подчинял своей воле "задурившие" бревна: направлял их по течению, не давал им уткнуться в берег или наскочить друг на друга.

Несколько километров, пока Кундыш не петлял, все шло хорошо, слаженно. Утихомирив древесный поток, направив его куда положено, мы отдыхали на плоту. Обутые в бахилы (высокие сапоги со своеобразными галошами - лаптями с подошвой, сплетенной из тонких лык молодой липы), одетые в зипуны, сплавщики по внешнему облику напоминали бурлаков. Да и само кочевье, скрашенное протяжной песнью, походило на бурлацкое житье-бытье.

Но вот река сделала крутой поворот, и послушные кругляши вышли из подчинения: начали биться боками, опускать и поднимать торцы, вздыбливаться над водой, шарахаться в стороны, кружиться и дальше выскакивать на берег.

- Затор! - определил Шадрин.

Это было страшное слово, по сути своей равносильное слову "беда". Должно быть, именно в таком круговороте и неразберихе, когда бревна поднимали бунт, сопротивлялись силе воды, чаще всего и происходили несчастные случаи с молевщиками.

Молнией метнулся дядя Степан на взбунтовавшийся сплав. А вслед за его призывным кличем бросились на затор и мы. Белками скакали артельщики с бревна на бревно, презирая опасность, баграми растаскивали свалку. Скользкие кругляши увертывались от людей, то ныряли в воду, то вскидывали из пучины свои темно-рдяные туши, будто норовя боднуть. Шадрин успевал не только орудовать багром, но и подбадривать нас, молодых:

- Не робей, парнишки!

Осмелев, я тоже начал шуровать длинным шестом с железной насадкой в виде крюка и пики. Одно бревно толкнул, другое поправил, нацелился в третье. И тут, поскользнувшись, упал в ледяную воду. Благо не выпустил из рук багор, который лег перекладиной на две лосины. Не успел я сообразить, что делать, как кто-то из опытных молевщиков подцепил меня за опояску крюком и потащил к плоту.

- Жив? - послышался чей-то тревожно-сострадательный голос.

- Жи-ив!

- Ну, слава богу...

Теперь уже страха не было, только все тело колотил озноб да мелькали в сознании слова матери, обращенные к Шадрину: "Утопишь, антихрист... Как я останусь-то с малыми ребятенками?.." Возле меня хлопотало несколько артельщиков: один помогал снимать промокшую робу, второй - надеть сухую, третий на плоту разводил костер из сушняка.

Подошел Степан Шадрин, опять подбодрил:

- С первой ледяной купелью, Костя! На-кось, хлебни от простуды, - и налил полкружки самогонки.

Наутро, проснувшись в кошевушке - дощатой избушке на плоту,- я не почувствовал ни озноба, ни жара. Все обошлось, как говорят, без последствий.

А лес шел вниз по Кундышу. На крутых изгибах реки снова возникали заторы, и опять мы бросались, словно солдаты, на штурм, работая дружно и самозабвенно. И вот наконец появилась Волга, где от молевщиков лес переходил в руки плотовщиков, которые сплавляли его дальше. У них были свои трудности, своя романтика.

До осени проработал я молевщиком, а к зиме вместе с шадринской артелью направился в Звениговский затон, на судоремонтный завод, который принадлежал пароходному обществу "Русь". Это было моим первым далеким путешествием - более двухсот верст от дома.

К тому времени семья получила от отца долгожданную весточку откуда-то из района Шепетовки. О фронтовых делах и о себе писал скупо: воюет, пока жив и здоров. Зато сколько беспокойства было в его письме о младших детях, о матери, о хозяйстве, о моей работе; сколько добрых наставлений и деловых советов давал он нам. Чувствовалось: сам солдат в окопе, а душа его-дома, истосковалась по крестьянскому хозяйству, изболелась по семье.

Странствуя с артелью, прислушиваясь к разговорам мужиков и рабочих, урывками читая местные газеты, я имел общее представление о войне. А отец испытал все ее тяготы и жестокости на себе. Вот почему неохотно писал он о надоевшей окопной жизни, вот почему так беспокоился о семье.

Мои заработки на Куидыше да кое-какой урожаишко с нашего земельного надела вселяли надежду на то, что до весны мать перебьется, выживет с ребятишками. К тому же младшие братья Алеша и Ваня стали уже кое-что делать по дому - носить воду, колоть дрова, присматривать за сестренками. В Звенигово я уходил с меньшим беспокойством, нежели на молевой сплав леса.

Речка Звенига - левый приток Волги - в устье своем была довольно широкой. Именно это место, врезавшееся в крутой волжский берег, называлось затоном. Здесь и обосновали когда-то предприимчивые люди Звениговскую слободу с кустарными мастерскими, изготовлявшими струги, лодки и посудины покрупнее.

С возрастанием роли речного транспорта расширялось и производство в Звенигово. Предприниматели, почуяв выгоду, размахнулись и построили здесь судоремонтный завод, ставший одним из предприятий пароходства общества "Русь".

Глава артели привел нас в Звениговский затон и взял подряд на плотницкие работы - заменить подносившуюся обшивку пароходных кают, палубный настил, детали громоздкой надстройки.

- Тут нужна большая аккуратность: это не деревенский сруб, - предупредили нас.

Мы и сами все хорошо понимали, старались не уронить плотницкого достоинства, К тому же, если не потрафишь - живо получишь от ворот поворот. Каждую рейку и плашку выстругивали и прилаживали с особой аккуратностью. Работали днем, а иногда и ночью, благо в каютах было светло: горели электрические лампы.

На судоремонтном заводе кроме сезонников был довольно большой, по нашим деревенским понятиям, коллектив рабочих. Правда, война вырывала из его состава наиболее молодых и здоровых, одевала их в солдатскую форму и гнала куда-то на запад, где стальные челюсти фронта безжалостно перемалывали полки и дивизии. Вместо ушедших на завод приходило новое пополнение из крестьян-отходников. Вообще в ту пору "на заводы и фабрики устремились, спасаясь от призыва, владельцы небольших торговых и промышленных предприятий - лавочники, трактирщики, домовладельцы, а также представители городского полупролетариата - кустари, дворники, швейцары, лакеи и т. д. До войны из деревни в городскую промышленность шло безземельное и малоземельное пролетаризированное крестьянство, теперь же, стремясь избежать отправки на фронт, в город потянулись средние и зажиточные элементы деревни. На производстве стал шире использоваться труд женщин и малолетних, а также почти даровой труд военнопленных"{2}.

Заработки наши оказались ниже, чем предполагал Степан Шадрин. Цены же на предметы широкого потребления поднялись.

- А все война, будь она трижды проклята, - затягиваясь крепким самосадом, ругался наш артельщик. При этом он оглядывался - не услышал бы его кто-либо из начальства: порядки стали строгие, за всякие вольности - вон с работы.

Жили боркинцы в лачуге у солдатской вдовы. Спали вповалку на дощатых нарах, ели. как все артельщики, и;) общего котла.

Ремонт судов продолжался всю зиму, а после ледохода, когда Звениговский затон начал пустеть и надобность в сезонниках резко сократилась, мы разошлись кто куда: одни-домой, другие-на молевой сплав, третьи- на лесные склады. Я вернулся в Боркино и начал мыкаться по Яранскому уезду от одного мелкого подрядчика к другому.

Большой радостью для семьи было возвращение с фронта отца. Хоть и с подорванным здоровьем пришел, но живой, стосковавшийся по миру, по земле и привычному крестьянскому укладу жизни. По вечерам вокруг него собирались односельчане, и бывший солдат охотно рассказывал всякие фронтовые истории. Смерть, кровь, окопная сырость, простуды и повальные болезни - постоянные спутники человека на войне. Нехватка оружия и боеприпасов, казнокрадство и мародерство, упадок духа - вот картины фронтовой действительности того времени.

- Изверились мы там в "верха",-осторожно сделал заключение отец. В какие "верха" - он не сказал, но всем было ясно: Андрей Галактионович намекал на царские власти.

Мужики дымили самосадом, теребили кудлатые бороды и, тяжело вздыхая, скупо роняли:

- И тут плохие дела, Лактионыч...

- Обнишшали дворы...

- На душе муторно...

- Куды идеть Расея?

Это был глухой, еще не до конца и не четко осмысленный протест против российской действительности, ибо "самодержавная бюрократическая машина не справлялась с управлением страной... Тяготы, обрушенные войной на плечи трудящихся, были неисчислимы"{3}.

Лето шестнадцатого года мы провели, с отцом на Большой Кокшаге и Волге занимались молевым сплавом леса. Однажды, борясь с затором бревен на крутой излучине реки, отец сорвался в воду. Я вовремя подоспел и вытащил его. После этого случая он твердо решил:

- Пойдем, Константин, в плотогоны.

Волга встретила нас разноязыкостью и пестротой одежды рабочего люда, гулом пароходных гудков, разнообразием грузов. Но больше всего бросалось в глаза обилие леса, поступавшего в волжские воды по левым и правым притокам. В устьях таких речушек делались из бревен заслоны в виде полукольца - своего рода ловушки для древесного потока. Там плотники вязали плоты.

Иные плавучие караваны были чуть ли не с версту длиной. Ладили их самые умелые и опытные специалисты: путь неблизкий, течение местами норовистое, русло не всегда ровно, да и ветры частенько ярили Волгу. Бревна для надежности крепились не веревками, не цепями, а гибкими лесинами; ярус накладывался на ярус, словно поленница, и тоже стягивался особой крепью; за первым звеном шло второе, третье - и так далее.

Сверху плот походил на длиннющий железнодорожный состав. К нему прикреплялись три-четыре лота (квадратные металлические чушки с выпуклыми формами) для замедления движения, якорь пудов в триста, по бокам вертикальные реи, выполнявшие роль рулей. Самым сложным механизмом управления в оснастке плота был ворот. Для бытовых нужд мастерили кошевушку.

И вот такое громоздкое, в несколько тысяч кубометров, сооружение с артелью плотогонов отправлялось вниз по Волге. Частенько бывало, что следом плыло по раздольной реке несколько плотов. На каждом пылал костер, над которым побулькивала уха в котле, слышались песни о волжском утесе, о челнах Стеньки Разина, "Дубинушка".

Плавный ход плотов по вольному течению, водный простор и свежесть ветра как бы вселяли в артельщиков ощущение относительной свободы, временной независимости от власть имущих. Плот становился крохотной мужицкой республикой со своим демократическим самоуправлением. Здесь владыкой был труд, не знающий принуждения: каждый работал на своем участке в меру необходимости.

Не всегда сплав проходил гладко. Старые плотогоны рассказывали об авариях на реке. Налетит шторм, волны расколошматят все древесное сооружение - и мужики терпят бедствие. А потом им снова приходилось по бревнышку собирать плот: хозяйское добро надо доставить в сохранности, иначе останешься без копейки, без куска хлеба, каторжный труд пропадет ни за понюх табаку...

На этот раз мы доставили лес до Царицына без особых осложнений. Экономя заработок, верст двести (от Волги до деревни Васькино) шли пешком. А там накупили подарков, наняли лихача и в тарантасе с шиком въехали в Боркино.

- Пусть богачи лопнут от зависти, - шутил отец, имея в виду урядника и лавочника, попа и старосту - всех деревенских толстосумов.

В семье наступил долгожданный праздник, длившийся несколько дней. Досыта ели хлеб и мясо, любовались обновками. Потом снова начали одолевать раздумья о работе, о завтрашнем дне, о суровой, голодной зиме.

В октябре шестнадцатого года я устроился лесорубом-возчиком в Царевококшайское лесничество. Топор и пила у меня были, а лошадь и сани дал хромой Арсентий за половинную долю будущего заработка. На второй повозке работал сын Арсентия - Иван. Лесная глухомань, дымные и неуютные балаганы, еда всухомятку, труд от зари до зари были мне уже знакомы по прошлой зиме.

Дикое, темное, беспросветное прозябание. И ат этой беспросветности лютым волком грызла душу тоска по простору, по людям, по настоящей жизни, отгороженной от нас злым царством сплошной валки леса. Ухали топоры, визжали пилы, со стоном падали деревья, кричали обездоленные птицы, в испуге разбегалось зверье.

Среди лесорубов и возчиков подспудно росло недовольство лесопромышленником. Мужики ворчали, ругались, недобрым словом поминали власть, несправедливо устроенный мир и высшего судью над ним. Наступила пора, когда революционное брожение перекинулось на деревню. В основном это был стихийный протест обездоленной бедноты против помещиков и кулаков...

Известно, что "стихийные взрывы при нарастании революции неизбежны"{4}, но мы лишь смутно догадывались о назревании больших политических событий, понаслышке знали о росте стачечного движения в больших городах, о волнениях в армии, о погромах и поджогах имений и хуторов. Лес держал нас в цепких объятиях неведения.

И все-таки до нас дошли пламенные призывы большевиков: "Долой войну! Долой царскую монархию!" А в конце зимы лесные дебри взбудоражило известие о падении самодержавия.

Время испытаний кончилось. Февральские события круто изменили мою жизнь. Обстановка заставила и меня, семнадцатилетнего юношу, глубже задуматься над своей судьбой. "Только город и производство помогут мне выйти на верную, прямую дорогу жизни". Так думал я, советуясь с отцом о выборе нового места работы.

Отец не противился, однако предложил пойти туда, где все было в какой-то мере знакомо, где еще не наблюдалось резкой грани между привычным плотницким трудом по найму и чисто рабочим производством. Таким местом являлось Звенигово с его судоремонтным заводом пароходства "Русь". Артели мастеровых крестьян-отходников соседствовали там с коллективами кадровых рабочих.

Прибыв в Звениговский затон, я уже не покидал его до самого ухода в армию. Отец же, душой и телом прикипевший к деревне, несколько раз возвращался в Бор-кино. Поправив дома хозяйственные дела, он снова приходил на Волгу.

Разтоголосый затон бурлил митингами и собраниями. "Царские власти были сметены, а буржуазия еще не могла применять насилие, поэтому массы пользовались широчайшей свободой слова и собраний"{5}. Ораторы говорили горячо и убежденно, да не все тогда было нам понятно. От обилия призывов и лозунгов голова шла кругом. Кому верить?

Мои товарищи, такие же малограмотные деревенские отходники, только дивились ораторской премудрости и о каждом выступающем одобрительно говорили: "Ну и голова!" Среди более устойчивых и развитых людей-кузнецов, литейщиков, клепальщиков и рабочих других специальностей - у меня еще не было друзей. Так и варился, что называется, в собственном соку, пока не познакомился с Ильёй Ивановичем Тутаевым, уроженцем соседней деревни Осиновка.

Семья Тутаевых жила далеко не бедно. Сам Илья и его отец были грамотными людьми, выписывали газеты, покупали книги. Тутаева-старшего величали громким прозвищем "социал-революционер", которого никто из окружавших меня односельчан не понимал. Здесь, в затоне, Тутаев-старший стал сразу заметной фигурой. Он активно выступал на собраниях, и мне иногда приходилось слышать ею.

Илья был невысок ростом, худощав, голубоглаз. Общительный по характеру, он быстро сходился с заводскими людьми. Слушая иных краснобаев, Тутаев иронически улыбался, как будто знал нечто такое, что ставило его выше политической трескотни и лозунговой шумихи. Обо всем у него было свое, особое мнение. Он не шарахался из стороны в сторону, держался твердой линии. "Что за человек? нередко задумывался я. - Почему он не согласен со своим отцом социал-революционером?"

Илья был старше меня лет на десять, поэтому я считал неудобным напрашиваться на дружбу с ним. Сам же он не спешил откровенничать со мной, присматривался, иногда просил почитать газету плотникам, оповестить знакомых о собрании или митинге. Выполняя его поручения, я постепенно расширял круг знакомых, хотя артельщики не особенно одобряли мои поступки.

- Шляется малый, - ворчали они, - якшается с чужим людом.

...Летом 1917 года в стране происходил бурный рост профессиональных организаций рабочего класса. Фабрично-заводские комитеты объединяли рабочих предприятия независимо от их профессии. Илья Тутаев одним из первых среди знакомых мне людей вступил в профсоюз и прилагал немало усилий к тому, чтобы вовлечь в эту организацию других товарищей.

- Мы боремся за то, - разъяснял он, - чтобы работать только по восемь часов, а не с темна до темна.

- Но тогда нам и платить будут меньше, - возражали ему.

- Друзья мои, - продолжал Тутаев, - заводской комитет требует повышения заработной платы, установления контроля над производством.

А мужики твердили свое:

- Нечего байками заниматься, с бантами на сходки с обираться. Наше дело подработать деньжат - и по домам. Там, слыхать, начинается передел земли...

Одним словом, среди рабочих произошло какое-то раздвоение: одни разделяли убеждения Тутаева-младшего, другие - Тутаева-старшего. Только позже мне стало известно о соглашательской политике меньшевиков и эсеров которые, используя свое большинство в Советах, отдали государственную власть буржуазии и тем самым помешали выполнению коренных требований народных масс. Тогда же я не совсем понимал, кто прав, поэтому не знал, как поступить.

В прозрении моем решающую роль сыграл Илья Тутаев.

- Давно я присматривался к тебе, парень, - сказал он. - Нечего тебе делать в Боркино, оставайся в затоне и вступай в профсоюз. Не пожалеешь.

- Но ведь артель будет против.

- Ты самостоятельный человек, можешь и без артели решить, как быть и что делать.

Я поверил Тутаеву-младшему и не ошибся. Оказывается, Илья Иванович был членом большевистской партии и вместе с другими ленинцами проводил в жизнь линию, выработанную Владимиром Ильичом.

Когда я вступил в звениговскую организацию профсоюза работников водного транспорта Волжского бассейна, Тутаев стал уделять мне больше внимания, познакомил с молодыми рабочими, чаще давал поручения, постепенно приобщал к участию в общественной жизни затона.

Я знаю немало людей, которые долго и мучительно думали о том, куда пойти, какую сторону принять. "Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно, т. е. заразила, захватила очень широкие круги рабочих мелкобуржуазными взглядами на политику"{6}.

К счастью, я не испытал такого длительного колебания. И не потому, что был политически развит, а, скорее, благодаря интуитивному чувству большой правды и благотворному влиянию рядового пропагандиста партии Тутаева-младшего.

- Меньшевики и эсеры, - объяснял Илья, - спекулируют на мелкобуржуазных настроениях. Благодаря этому они захватили большинство в Советах и многих профсоюзах, а теперь сдают позиции буржуазии. Временное правительство, тоже обманывая народ, стремится укрепить устои капитализма, продолжать разорительную войну, чего бы это России не стоило.

По словам Тутаева выходило, что соглашательские Советы - не настоящая рабоче-крестьянская власть, а Временное правительство - враг трудового народа.

- Кругом враги, - проговорил кто-то из тутаевских слушателей. - Как же быть, кто разберется в этом?

- Большевики во главе с товарищем Лениным, - твердо ответил Илья Иванович.

- А кто он, Ленин?

- Наш, волжский, из Симбирска. - И Тутаев рассказал о Владимире Ильиче все, что знал.

Вскоре до Звенигова дошли вести о I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, о грандиозной июньской демонстрации, о провале наступления войск Временного правительства на фронте, затем о разгуле контрреволюции и конце двоевластия.

Затон, бурливший более четырех месяцев, притих. Люди выступали теперь осторожнее, да и собраний стало меньше, вернее, их почти совсем не проводили. Тутаев ходил озабоченный, погруженный в какие-то думы, о которых знали, может быть, только его самые близкие друзья. В артели никому не было известно о том, что он коммунист.

Укрепляя свои ряды, большевистская партия взяла курс на подготовку вооруженного восстания. "Подготавливая решающий удар по власти буржуазии, большевистская партия предостерегала массы от преждевременных выступлений. Большевики призывали к выдержке, дисциплинированности, разоблачали провокаторские призывы к разобщенным, неорганизованным действиям. Партия большевиков консолидировала армию социалистической революции, готовую разгромить контрреволюцию и установить власть Советов"{7}.

И вот грянул Великий Октябрь. Весть о победе революции облетела всю страну. Дошла она и до Звениговского затона. Нет слов, чтобы выразить торжество, охватившее судоремонтников. Вслед за воззванием "К гражданам России" появились первые декреты Советской власти - о мире, о земле и другие законы, отвечавшие извечным чаяниям народа, его кровным интересам.

Меня, моих товарищей по артели и заводу прежде всего интересовал вопрос: "А что будет у нас в затоне?" На этот вопрос ответил Илья Тутаев, выступивший в одном из собраний. Теперь он уже не скрывал своей принадлежности к большевистской партии.

- Завод будет нашим, и власть установим народную Советскую власть, сказал он. - Но без оружия, без борьбы нам не обойтись.

Вскоре заводскую администрацию действительно сменили. Директором стал Большаков, комиссаром - Смирнов. Их опорой во всем являлись коммунисты, члены профсоюза, передовые рабочие. Была создана военизированная охрана предприятия, установлено патрулирование для обеспечения порядка. Нести патрульную службу приходилось и мне. Всякий раз я старался попасть в смену вместе с Тутаевым, чтобы расспросить его о том, что меня интересовало. Илья Иванович охотно беседовал со мной о событиях в тылу и на фронте, о заводских делах. Теперь он чаще просил меня читать артельщикам газеты, разъяснять им смысл происходящих событий. Общение с коммунистами постепенно расширяло мой кругозор, выводило из артельной замкнутости.

Наряду с ремонтом пароходов и буксиров мы переоборудовали баржи для военных целей. В свободное время молодежь изучала стрелковое дело, которое могло пригодиться в любой момент, ибо в нашей округе, как и по всей стране, враги революции организовывали мятежи, антисоветские вооруженные выступления.

Не бездействовали враждебные силы и в Звенигово. Однажды ночью они подожгли склад лесоматериалов. Огонь угрожал заводу. Пронзительный сигнал сирены позвал рабочих, в том числе и сезонников, на борьбу с пожаром. Комиссар Смирнов, который жил в одном доме с нашей артелью, крикнул:

- Плотники, надо спасать завод!

Топоры, лопаты, ломы, ведра - все пошло в ход. Огонь был настолько сильным, что нам не удалось спасти склад. Частично пострадали и некоторые заводские постройки. Однако цехи, производственное оборудование и другое ценное имущество мы отстояли.

Диверсионные акты, контрреволюционные мятежи и восстания, о которых звениговпы узнавали из устных рассказов и газетных сообщений, были выражением ненависти ярых противников Октября, проявлением жестокой классовой борьбы, связанной с началом гражданской войны и иностранной военной интервенции.

Как известно, еще в декабре 1917 года была образована Всероссийская коллегия по организации и формированию Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Она координировала деятельность местных советских организаций по созданию частей РККА, учету военных формирований, руководя их обучением, по обеспечению войск вооружением, всеми видами довольствия и санитарно-медицинскому обслуживанию. Затем эти функции взял на себя Всероссийский главный штаб при Народном комиссариате по военным делам. Чтобы не возвращаться к этому вопросу, напомню, что в сентябре 1918 года Всероглавштаб был подчинен Реввоенсовету Республики, а в феврале 1921 года слит с Полевым штабом Реввоенсовета Республики и преобразован вместе с последним в единый Штаб РККА (с 1935 года-Генеральный штаб).

Большую роль в подготовке к строительству массовой регулярной армии на основе обязательной воинской повинности сыграли волостные, уездные, губернские и окружные военные комиссариаты, созданные в апреле 1918 года. А уже через три месяца началась мобилизация трудящихся от восемнадцати до сорока лет. Объявили ее и в пашей Вятской губернии. Часть населения зачислялась в невооруженные команды тылового ополчения, которые использовались на всякого рода оборонительных работах.

К лету восемнадцатого года из газетных сообщений нам стало известно о создании продовольственно-реквизиционных отрядов в Вятской губернии. Они формировались в Курской, Тамбовской, Воронежской и других губерниях. Отряды сыграли большую роль в обеспечении Красной Армии и голодающих районов хлебом, в вооруженной борьбе с контрреволюцией.

Отдельные кадровые рабочие и сезонники Звениговского затона тоже были мобилизованы, однако судоремонтные и другие работы не свертывались, а, наоборот, расширялись. Особенно это заметно стало после того, когда вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, подготовленный империалистами Антанты. Для борьбы с мятежниками, поддержанными белогвардейцами и кулачеством, был создан Северо-Урало-Сибирский фронт во главе с командующим Р. И. Берзиным. Спустя некоторое время его отряды были сведены в 3-ю армию Восточного фронта.

Огонь мятежа охватил Томск, Челябинск, Омск, Пензу, Самару, с низовьев Волги шел к Казани, Царевококшайску и Звенигову. В затоне объявили военное положение. Часть судов, входивших в состав Волжской военной флотилии, приходилось ремонтировать и переоборудовать для ведения боевых действий специалистам нашего завода. Артель, в которой я работал, прикрепили к команде парохода "Ориноко". В соответствии с корабельным расчетом меня назначили подносчиком патронов к пулемету.

Воина полыхала рядом. В Царевококшайской округе, как мне стало известно впоследствии, против мятежников дрались Новгородский Коммунистический и Первый Латышский революционные полки, в устье волжского притока (река Казанка)-отважные матросы-балтийцы Николая Маркина... Естественно, в этих условиях заводская молодежь рвалась в бой.

В самом начале сентября мне довелось быть свидетелем общезаводского митинга, на котором Смирнов зачитал извещение ВЦИК о покушении на Владимира Ильича Ленина. "...Тов. Ленин... - говорилось в нем, - выступал перед рабочими завода Михельсона в Замоскворецком районе г. Москвы. По выходе с митинга т. Ленин был ранен...

Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию, к усилению своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами.

На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции..."{8}.

Участники митинга пришли к единодушному мнению:

всеми доступными средствами бороться с противниками партии большевиков, с предателями великого дела Октября. Боркинские артельщики тоже искренне выражали негодование по поводу злодейства правых эсеров, наймитов иностранных империалистов.

Вслед за извещением ВЦИК газеты публиковали письма, постановления и обращения партийных и профсоюзных организаций, рабочих, солдат и крестьян. Вот что говорилось в обращении войск Восточного фронта, опубликованном в "Правде" 3 сентября 1918 года:

"Раны Владимира Ильича-наши раны. Его физическая боль жжет огнем наши сердца больнее, чем вражья пуля. С этого момента мы стали еще... беспощаднее к дерзкому врагу... Девятым валом пролетарского гнева мы смоем его с лица земли вместе со всеми его прислужниками..."

Ежедневно просили меня земляки читать сообщения о состоянии здоровья Ленина, о том, "что будет с супостатами", посягнувшими на жизнь вождя. И когда они узнали, что ранение не смертельно и что Совет Народных Комиссаров принял постановление "О красном терроре", облегченно вздохнули.

Мы единодушно решили помогать родной власти прежде всего трудом. Работали столько, сколько нужно было в интересах фронта, в интересах Волжской военной флотилии. В ее состав, как впоследствии стало известно, входили 6 миноносцев, 15 вооруженных пароходов, в том числе No 5 ("Ваня"), No 6 ("Добрый"), No 7 ("Ташкент"), "Лев", "Ольга". Суда, отремонтированные в затоне, уходили вниз по реке; их экипажи принимали участие в боях с врагом в районе Казани. Затем они возвращались в Звенигово, и мы заделывали пробоины в бортах, заменяли обгоревшую оснастку.

Между тем "Ориноко" тоже был восстановлен и готов к новым боям. Его команда получила разрешение на выход из Звенигово. В составе экипажа числились я и несколько моих сверстников. Мы в буквальном смысле слова не чувствовали палубы под ногами, жаждали любого поручения и, получив его от старших, ревностно выполняли.

Вскоре "Ориноко", казавшийся мне грозным плавучим бастионом, подошел к Казани. Над городом плавали грязно-серые дымы, метались языки пламени, взвивались султаны взрывов. Думалось, что пройдет еще несколько минут - и мы вступим в схватку с ненавистным врагом. Но Казань была уже освобождена частями Красной Армии. Вместе с десантом, высаженным 10 сентября ночью, мы приняли участие в тушении пожаров и ликвидации других последствий хозяйничания белогвардейцев. Боролись с огнем и экипажи тех судов, которые находились в арьергарде Волжской военной флотилии.

Бои схлынули на юг и юго-восток. Вслед за Казанью был освобожден Симбирск, затем начался блестящий рейд южно-уральских отрядов во главе с В. К. Блюхером. Газеты "Правда" и "Известия ВЦИК" от 12 сентября 1918 года опубликовали текст приветствия В. И. Ленина Красной Армии по поводу взятия Казани. Владимир Ильич писал об этой победе: "Пусть служит она залогом, что союз рабочих и революционных крестьян разобьет до конца буржуазию, сломит всякое сопротивление эксплуататоров..."{9}.

А в связи с освобождением Симбирска Ленин телеграфировал Пензенскому губисполкому и Реввоенсовету армии: "Взятие Симбирска - моего родного города есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы"{10}.

Вслед за отступавшей белогвардейской флотилией устремились миноносцы "Прыткий" и "Ретивый". Однако у Нижнего Услона и Ключищ их по ошибке обстреляли наши береговые батареи, которые не были заранее ознакомлены с замыслом вышестоящего командования и не получили никакого предупреждения. Миноносцы вернулись обратно и вместе с другими военными кораблями флотилии, где чрезвычайным комиссаром был Н. Г. Миркин, направились вверх по Каме, куда ушли белогвардейские суда. А экипажу "Ориноко" было приказано возвратиться в Звениговский затон.

Назначенный, на случай тревоги, подносчиком патронов на корабле, я по-прежнему работал плотником, по теперь уже не в боркинской артели, которая незаметно распалась, а на восстановлении пострадавших от пожара цехов и других помещений.

В это время еще бушевал эсеро-белогвардейский мятеж на Ижевском и Боткинском заводах Вятской губернии. Опасаясь, как бы пламя его не перекинулось к нам, мы все время были начеку. К неспокойным районам но железной дороге Казань-Агрыз потянулись воинские эшелоны, и в ноябре 1918 года войска под руководством командарма 2 В. Н. Шорина в основном ликвидировали мятеж.

Бои в нашей округе на время утихли, но в марте

1919 года возникла новая, более серьезная опасность - угроза колчаковщины. К середине апреля белогвардейские войска вышли на линию Бугульма - Белебей Стерлитамак - Бугуруслан. Казалось, теперь гражданской войне не будет конца.

- В тяжелое время мы живем, - заметил Илья Иванович Тутаев в беседе о положении на Восточном фронте, - но впоследствии это время и борьбу народа, возглавляемую партией, будут славить, а сыновья и внуки ваши станут завидовать дедам и отцам, которые отстаивали завоевания Октябрьской революции.

Смирнов и Тутаев сообщили рабочим судоремонтного завода о широкой мобилизации коммунистов, которая проводится в целом ряде губерний, об усилении партийной работы в деревне. В "Известиях губисполкома Вятского Совета рабочих и крестьянских депутатов" от 19 декабря 1918 года был опубликован материал о Третьей Вятской губернской конференции РКП (б). В нем, в частности, говорилось: "...Задача наших партийных организаций в деревне заключается в отделении деревенской бедноты и средних крестьян от кулачества, поэтому наши партийные ячейки в деревне должны вести борьбу с засильем кулаков в Советах и комитетах бедноты, в строгом контроле партии над сельскими исполкомами и в реорганизации их и в проведении в них коммунистов..."

Руководители заводской партийной ячейки, в том числе комиссар Смирнов и активист Тутаев, заботились о росте численности коммунистов в Звениговском затоне, но делали это без спешки, не допуская огульного приема в партию. Я испытал это на себе.

Выше уже говорилось о том, что он продолжительное время поручал мне несложные задания, в процессе выполнения которых я приобретал первые навыки общественной работы. Во время тушения пожара в затоне и хождения на "Ориноко" в Казань Тутаев, вероятно, тоже проверял мои личные качества. И только уже потом меня записали в число сочувствующих партии.

С осени восемнадцатого года Илья Иванович стал еще более внимательно относиться ко мне. Выражаясь современным языком, он начал активно готовить меня к вступлению в РКП (б): популярно разъяснял устав и программу партии, беседовал о событиях внутри страны и за ее пределами, рассказывал о роли рабочего класса и его боевого авангарда, следил за тем, регулярно ли я читаю газеты и правильно ли понимаю то, о чем в них сообщалось,

И вот настало время, когда товарищи приняли меня в ряды Российской Коммунистической партии (большевиков). Это было 24 февраля 1919 года. Поздравляя, комиссар Смирнов сказал мне:

- Запомни, товарищ Вершинин, самый яркий день в твоей жизни - день великого приобщения к партии Ленина.

Глава вторая. На службе военной

Шла весна девятнадцатого года. После VIII съезда ПШ(б), решения которого мобилизовали трудящихся на борьбу за свободу и независимость Советской страны против белогвардейцев и иностранных интервентов, все, кто был способен носить оружие, уходили в Красную Армию. Мобилизации подлежали и юноши моего возраста, однако на все просьбы направить меня в армию неизменно следовал отказ. Администрация примерно так мотивировала свое решение:

- Завод не может остаться без рабочих, здесь тоже своего рода фронт трудовой.

Тогда я обратился за помощью к Илье Ивановичу Тутаеву. Выслушав меня, он совершенно неожиданно предложил:

- Вот что, Константин, уезжай в свое Боркино. Оттуда легче попасть в армию: там не дают бронь плотникам.

Нет нужды говорить о том, как благодарен я был своему старшему товарищу и наставнику.

...Снова встретиться с Ильёй Ивановичем мне довелось не скоро - уже после гражданской войны. К тому времени он переехал в Москву и работал начальником гужевого транспорта одного из районов. О многом поговорили с ним, вспомнили прошлое, помечтали о будущем.

- Очень рад, Константин Андреевич, что ты стал кадровым военным, - одобрил мой выбор Тутаев. - Армия нам нужна. Крепкая народная армия.

Я в свою очередь поблагодарил Илью Ивановича за добрые советы и помощь, которую он оказал мне в Звениговском затоне.

Весь этот разговор произошел несколько лет спустя. А тогда, в конце мая 1919-го... Возвратившись вместе с отцом в Боркино, я сразу же направился в деревню Притыкино, где находилось волостное управление, узнать о сроках призыва в армию. Там сказали, что девятисотый год уже подлежит мобилизации, что в скором времени меня вызовут.

Действительно, в начале июня мне пришла повестка. Сборы заняли немного времени. Посидел перед дорогой с минуту, простился с родными, вскинул котомку с харчами за плечи - ив путь. Прощай, родное Боркино!

В соседней деревне Въезжево жил мой одногодок Семен Цыпленков. Он тоже призывался в армию. Отец его и отвез нас на подводе в Яранск. Там из нас, новобранцев, военкомат скомплектовал команду, и мы поездом отправились в Симбирск, в запасной пехотный полк. Так я стал красноармейцем.

Часть наша стояла на окраине города, в Конной слободе, неподалеку от реки Свияги. Красноармейцы жили в частных домах - по два-три человека. Летнее, теплое время позволяло спать не в душных и тесных квартирах, а под открытым небом или в сарае на сеновале.

Первое время мы носили свою одежду. Потом нам выдали летнее обмундирование, сшитое из бельевого полотна зеленого цвета. Питание было скудным: триста граммов хлеба, пшенный суп без мяса да вобла - вот и весь дневной рацион.

Связь армии с трудящимися, с народным хозяйством была постоянной и тесной. Несколько наших подразделении, например, убирали хлеба в окрестных сельских районах, остальные-каждую субботу работали на пристани и железнодорожной станции: разгружали дрова, уголь, строительные материалы.

Мало-помалу вчерашние новобранцы стали привыкать к воинским порядкам, дисциплине. Знали, что пребывание в запасном пехотном полку-всего лишь начальный этап нашей армейской жизни. А затем придется идти на фронт, воевать с белогвардейцами. Вот почему мы, не жалея сил, изучали винтовку, гранаты, станковый пулемет и другое оружие.

Командиры обучали нас строевой и тактической подготовке, знакомили с основами военной топографии, выводили в поле на практические занятия, где мы приобретали навыки в стрельбе, окапывании, маскировке, познавали азы оборонительного и наступательного боев. Бывало, семь потов сойдет с тебя за день, кажется, вот-вот свалишься с ног, а все же, возвращаясь в Конную слободу, держишься молодцом и песню поешь вместе со всеми. А как же иначе? Ведь со стороны народ смотрит: вот они, бойцы Красной Армии, гроза белогвардейцев и заморских буржуев!

Должен сказать, что многие из моих сослуживцев, призванные в армию из деревни, либо совсем были неграмотными, либо умели только расписываться и читать по слогам. Таким людям с большим трудом давалась армейская наука. К ним обычно прикрепляли более грамотных бойцов.

Тяга к знаниям у красноармейцев была большая. С огромным интересом слушали они беседы командиров и политработников, доклады политического комиссара полка Александра Терлецкого, агитаторов и чтецов, радовались каждому сообщению о победе Красной Армии на фронте, об успехах тружеников города и деревни. Большую роль в повышении сознательности молодых бойцов играли кружки по ликвидации неграмотности. Человек как бы прозревал и уже по-другому смотрел на окружающий его мир, трезво судил о происходящих в стране и за рубежом событиях.

С первых же дней пребывания в полку меня как члена партии, имеющего начальное образование, назначили агитатором. Я читал красноармейцам газеты, иногда делал короткие тематические обзоры, разъяснял решения партийной ячейки, направленные на укрепление дисциплины и повышение военных знаний, проводил беседы у карты о положении на фронтах гражданской войны.

Для более успешного проведения воспитательной работы в подразделениях создали небольшие походные библиотечки. Литературы в них было мало, поэтому комиссар порекомендовал мне установить связь с культурно-просветительными учреждениями города. Воспользовавшись советом, я побывал в народной библиотеке Симбирска, в "Пролеткульте". К моей просьбе пополнить фонд красноармейских библиотечек политической и художественной литературой отнеслись благожелательно.

Торопливо бежали дни учебы в маршевых ротах запасного полка. Новички, вначале робкие и неумелые, постепенно приобретали знания и навыки, необходимые для бойцов Красной Армии. Однополчане все чаще стали поговаривать о предстоящей отправке на фронт.

- Там доучимся, - добавляли они, - день войны равен месяцу учебы.

Особенно бодрое, патриотическое настроение царило среди запасников в те дни, когда по городу проходила какая-нибудь часть, возвращавшаяся с фронта для отдыха или на деформирование. Закаленные в боях красноармейцы шли с развернутым знаменем и песней. Горожане высыпали на улицы и любовались суровым строем фронтовиков, испытавших на себе все тяготы и лишения войны. Вот так же дважды возвращался с поля боя личный состав симбирских курсов красных командиров, вызывал у нас чувство восхищения и желание самим побывать в настоящем деле.

Ближе к осени начали наконец отправлять на фронт и маршевые роты вашего полка. Как завидовали уходящим оставшиеся красноармейцы! Редко можно было встретить человека, стремящегося отсидеться в тылу. Высокий моральный дух, царивший среди бойцов, являлся результатом целеустремленной партийно-политической и агитационно-пропагандистской работы в армии. На этой ниве много и плодотворно потрудились прежде всего военные комиссары и коммунисты.

Вместе со своими сослуживцами по роте я вот-вот должен был отправиться в действующую армию. Однако неожиданное обстоятельство отодвинуло этот срок еще на девять месяцев. Дело в том, что в часть поступила разнарядка, в соответствии с которой несколько человек направлялись на курсы краскомов.

- Хочешь учиться? - спросил меня комиссар полка. Признаться, это предложение было неожиданным. Во-первых, я не собирался быть кадровым военным, сам ве думал об этом, с друзьями не говорил и с родителями не советовался. Во-вторых, у меня было недостаточное образование, чтобы избрать предлагаемый путь. И, в-третьих, как же быть с фронтом, о котором столько мечтал?

Вопросы не праздные, не шуточные, они касались моей дальнейшей судьбы, принятие решения означало крутой поворот в жизни.

Я попросил разрешения подумать. На другой день комиссар снова пригласил меня на беседу.

- Ты, Вершинин, коммунист, - говорил он, - сам проявил способности в изучении военного дела и активно помогал мне в воспитании сослуживцев. Кого же, как не тебя, посылать на курсы? Красной Армии сейчас нужны свои, советские командиры - выходцы из рабоче-крестьянской среды. После войны ты сможешь продолжить военное образование. Перед тобой откроются широкие перспективы.

Обдумав все как следует, я согласился с комиссаром, хотя мне очень не хотелось расставаться с товарищами, уходившими на фронт. С некоторыми из них, к сожалению, не довелось проститься. Эпидемия тифа, вспыхнувшая среди голодающего населения Поволжья, перекинулась и на воинские части. Не один десяток бойцов вырвала эта болезнь и из нашего полка. Умер и мой земляк Семен Цыпленков, с которым мы призывались в армию, вместе служили и мечтали о том, как сложится наша дальнейшая армейская жизнь...

Пехотные курсы красных командиров, созданные на учебно-технической базе прежнего кадетского корпуса, находились в том же городе, неподалеку от Венца вершины холма, круто обрывающегося у свияжского берега. Курсы возглавлял бывший царский генерал Лютов, воспринявший Октябрьскую революцию как рождение новой России, России народной, за которую многие десятилетия боролись лучшие ее сыны, начиная с декабристов. Он был человеком эрудированным, обладал хорошими организаторскими способностями и педагогической культурой. Выделялся Лютов и своим внешним видом: всегда подтянут, не по возрасту строен, аккуратно одет. Именно этими качествами, а также вежливостью, тактичностью снискал он уважение среди командиров и курсантов, завоевал высокий авторитет военачальника.

Комиссар курсов Штейман был худощав, подвижен и весьма общителен. Он умел вовлечь в беседу даже человека по природе неразговорчивого, самые сложные политические вопросы излагал просто, понятно и для вчерашнего малограмотного крестьянского парня. А на митингах и собраниях Штейман выступал с такими воодушевляющими речами, что слушатели невольно проникались идеей, которую он пропагандировал. Убежденность, страстность и взволнованность комиссара органически сливались с пунктуальностью и выдержкой Лютова, дополняли их. Из других старших начальников мне особенно запомнились командир батальона Балабанов и преподаватель Картянович. Ниже я скажу о них несколько слов.

По условиям быта, внутреннему распорядку и организации учебы курсы заметно отличались от запасного полка. Курсанты жили в благоустроенной казарме, учебные классы были хорошо оборудованы, имелись богатая библиотека и клуб, столовая. Правда, питание здесь мало чем отличалось от красноармейского.

Встретили нас приветливо, радушно. Прежде всего рассказали, что курсы являются одним из учебных заведений, где для молодой Красной Армии готовятся командирские кадры. Напомнили содержание речи В. И. Ленина на митинге, посвященном Дню красного офицера (24 ноября 1918 года). Владимир Ильич говорил: "...Только красные офицеры будут иметь среди солдат авторитет и сумеют упрочить в нашей армии социализм. Такая армия будет непобедима"{11}.

Затем в общих чертах нам рассказали, каким должен быть командир Красной Армии. В качестве примера назвали воспитанников наших Симбирских пехотных командных курсов, отличившихся в бою с белогвардейцами под Воронежем, у станции Лиски. Они проявляли массовый героизм, подвиг отряда курсантов отмечен орденом Красного Знамени.

Нам выдали обмундирование. В гимнастерках, шароварах, шлеме со звездой и ботинках с обмотками курсанты преобразились. Форма делала их стройнее, обязывала быть аккуратнее, дисциплинированнее.

К занятиям приступили сразу же, не теряя драгоценного времени: за девять месяцев предстояло освоить обширную учебную программу, совершить большой скачок - от рядового красноармейца, отвечающего лишь за свои действия и поступки, до командира взвода, а то и роты, под началом которого будет не один десяток бойцов. Честно говоря, поначалу трудно было представить, как произойдет это превращение вчерашнего лесоруба, молевщика, плотника в красного командира. Однако не зря же поется в песне: "Вышли мы все из народа..."

Вероятно, мои слова воспримутся очень по-современному, но все-таки я скажу: нас учили тому, что необходимо на войне. Еще гремели боями фронты, и земля наша, терзаемая свирепой белогвардейщиной и алчной интервенцией, пылала в огне. Так чему же нас было учить, как не искусству вооруженной борьбы с врагами Отечества? Разумеется, сегодняшнее толкование этой фразы гораздо глубже, а ее значение намного многограннее. Но первооснова остается та же: простые люди, дети трудового народа овладевали военными знаниями, чтобы лучше защищать Родину.

Не было у нас тогда другого оружия кроме пулемета, винтовки, сабли и гранаты. Поэтому мы стремились освоить его так, чтобы не посылать мимо цели ни одной пули, чтобы умело вести не только огневой, но и рукопашный бой.

- Кончились патроны - действуй штыком, - учил нас преподаватель Картянович. - Сломался штык - глуши врага прикладом. Приклад раздробился души противника руками. Ранены руки - зубами вгрызайся в горло.

Он, этот бывший царский офицер, в совершенстве владел всеми видами оружия, великолепно знал приемы одиночного и тактику группового боев, артистически подавал команды. Выйдет, бывало, перед рассредоточенным строем и громким, певучим голосом командует:

- Вперед - коли! Назад - коли! Вперед прикладом - бей! От кавалерии закройсь!

И курсанты действовали винтовками расчетливо, расторопно - только мелькали штыки и приклады.

Стрелковое оружие мы, соревнуясь между собой, разбирали и собирали с завязанными глазами. Эти тренировки были не прихотью командиров, а необходимостью: мало ли в каких условиях придется воевать. Скажем, ночью. Не разжигать же костер, чтобы устранить неисправность? А бывали случаи, рассказывали нам, когда раненые бойцы с повязкой на глазах вели огонь из окопов или в цепи.

Нередко выходили мы в поле, где совершали марш-броски с полной выкладкой, ползали по-пластунски, рыли окопы, резали проволочные заграждения, "воевали" рота с ротой - делали десятки других солдатских дел, которые могли пригодиться в настоящем бою. Если раньше, когда я служил в запасном полку, действовать приходилось за одиночного бойца, то на курсах нам постепенно прививали командирские навыки. На войне случалось, что красноармеец поднимал подразделение в атаку, а взводный водил в бой полк.

Особое внимание уделялось изучению уставов - своду основных законов воинской службы. От нас требовалось не только формальное знание уставных положений, но и правильное, творческое их понимание. Ведь в будущем мы сами должны стать воспитателями бойцов, а наставник обязан уметь довести до сознания каждого исполнителя все требования уставов.

Как-то зимней ночью загорелось здание городского отдела народного образования. Поднятые по тревоге, курсанты быстро ликвидировали пожар. Шкафы, столы, стулья и другое ценное имущество, вынесенное на улицу, надо было охранять. Часовым поставили меня. Прошел час, второй - нет смены. Одежда на мне была легонькая - шинелишка, обувь тоже не по сезону - ботинки с обмотками, ну и рукавицы, понятно, не меховые. А мороз такой, что даже штык заиндевел. Однако стою на часах, хотя зубы выбивают чечетку, а ноги, кажется, пристыли к ботинкам. Наконец смена пришла.

- Жив? - спрашивает разводящий.

- Ы-ыв... - выдавил я непослушными губами.

За образцовое выполнение обязанностей часового мне объявили благодарность.

Помимо практических занятий мы изучали основы военной теории, тактику, политграмоту и другие дисциплины. Нас знакомили с основными решениями партии и правительства, постоянно информировали о положении на фронтах. В свободное от занятий время, которого было не так уж много, читали газеты, книги, участники коллектива художественной самодеятельности выступали с концертами в клубе, в красноармейских госпиталях, а также в городе или окрестных селах. Не забывали и спорт.

Почти каждую неделю, как и в запасном полку, устраивались коммунистические субботники. Чаще всего курсанты разгружали вагоны с дровами или углем, помогали железнодорожникам ремонтировать транспорт, рабочим - налаживать производство.

В начале учебы на курсах был такой случай. Ночью наш батальон подняли по тревоге. Комбат Балабанов объяснил, что у пристани Нижняя Часовня терпит бедствие баржа с хлебом и что мы должны во что бы то ни стало ее спасти.

- Хлеб сейчас дороже золота, - сказал он. - В нем остро нуждаются рабочие Москвы. Не допустим потери ни единого грамма!

Среди нас не было такого человека, который бы не знал цены хлебу, ибо росли мы и воспитывались в трудное время крестьянского безземелья, нужды и голода. А теперь, во время гражданской войны, когда сотни тысяч хлебопашцев были оторваны от земли, когда кулачество и другие контрреволюционные элементы саботировали поставку и продажу хлеба, когда Республика Советов находилась в блокаде, большинство трудящихся городов испытывали особые трудности. Сознавая все это, курсанты с чувством личной ответственности за спасение "золотой баржи" устремились к пристани.

Баржа и в самом деле находилась на грани гибели.

- За мной, товарищи курсанты! - подал команду Балабанов и первым бросился по скользкому крутому берегу к ледяной воде.

Одни насыпали мешки зерном, другие носили их к железнодорожному пути, третьи грузили в вагоны. Это была самоотверженная, дружная работа. Такую слаженность, такой темп мне доводилось видеть редко - разве лишь в борьбе с заторами на реке во время лесосплава да с пожарами в Звениговском затоне, Казани и Симбирске.

Мы промокли до нитки, устали до изнеможения, но ни единого грамма хлеба не отдали воде. "Золотая баржа" была спасена, и ее поклажа отправлена московским рабочим. Заслуга в этом прежде всего комбата Балабанова, четко организовавшего ночной аврал и подавшего личный пример курсантам.

За учебными буднями, полными напряжения, прошла зима. Курсанты заметно мужали, жадно овладевали знаниями, памятуя наказ Владимира Ильича Ленина, учились "военному делу настоящим образом". Тон во всем- в учебе, дисциплине, общественной работе - задавали коммунисты. К тому времени я еще глубже осознал, к чему обязывает звание члена РКП (б), поэтому использовал даже малейшую возможность для того, чтобы оправдать оказанное мне доверие - стать в ближайшем будущем красным командиром.

На основе решений VIII съезда РКП (б) весной 1919 года проводилась перерегистрация коммунистов, Состоялась она и в нашей партийной ячейке. Это была борьба за чистоту большевистских рядов. Товарищи единодушно оказали мне доверие, что еще больше воодушевило меня, придало сил для успешного окончания учебы.

Нет смысла рассказывать о других подробностях нашей девятимесячной учебы. Важно то, что к лету двадцатого года, когда основным очагом гражданской войны стал Западный фронт, когда буржуазно-помещичья Польша и барон Врангель, вдохновляемые и поддерживаемые империалистическими акулами Антанты, пытались нанести сокрушительный удар по Советской республике, на Симбирских пехотных курсах состоялся очередной выпуск краскомов.

538-я маршевая рота, командиром которой меня назначили, входила в состав 14-го запасного полка и дислоцировалась в районе Дорогобужа. Направляясь к месту службы, я испытывал двоякое чувство. Было приятно, что мне сразу доверили сравнительно большой воинский коллектив, в то время как многие сокурсники получили должности на ранг ниже. Вместе с тем тревожила мысль, что и теперь, после окончания курсов, придется служить в запасных войсках Западного фронта, а не воевать с врагом.

Вот с таким настроением я и прибыл в свое подразделение. В роте насчитывалось около трехсот красноармейцев, в большинстве пожилые люди. В сравнении с ними я выглядел очень молодо. "Попробуй-ка, - думалось, - заслужи доверие и командирский авторитет среди таких дядек. Каждый в отцы годится..."

Ближайшая задача состояла в том, чтобы в кратчайший срок подготовить этих ратников второго разряда к действиям в условиях фронта. В беседе с ними я рассказал о своей крестьянской жизни, о плотницкой работе, о службе и учебе в Симбирске.

- Чего там, - понимающе закивали бойцы, - наш, от земли.

Отыскав вот этот ключ к мужицким сердцам, я сообщил, чем надлежит заниматься роте, что должен освоить каждый боец и какое важное дело - участие в вооруженной борьбе за родную землю и власть - предстоит впереди...

Несколько труднее было строить взаимоотношения с двумя подчиненными мне полуротными командирами из бывших офицеров. Оба хорошо знали свое дело и, разумеется, имели более высокое образование, чем я. И вот однажды в шутку, а может и всерьез, они решили проверить нового краскома:

- Как насчет преферанса?

Не зная значения этого слова, я почувствовал, однако, какой-то подвох в вопросе и, не растерявшись, ответил:

- Насчет преферанса решим чуть позже. Полуротные озадаченно переглянулись. И как только они ушли, я спросил штабного писаря, длительное время вращавшегося в офицерской среде, что такое преферанс.

- Игра в карты, - объяснил он. - Их благородия, бывало, развлекались...

На следующий вечер бывшие офицеры опять ко мне:

- Так как же с преферансом?

- А вот как, - говорю им. - Не время сейчас, товарищи командиры, перекидываться в картишки. Да и вообще не следует эту старую и дурную привычку перетаскивать в новую армию. Кстати, чем сейчас занимаются ваши люди? Не знаете? А следовало бы знать: к боям готовимся.

Смутились мои помощники:

- Извините, товарищ командир роты.

- В таких случаях можно и по имени-отчеству, - напомнил я. - Зовут меня, как вы знаете, Константином Андреевичем.

Впоследствии я сблизился с полуротными командирами. Вежливости и такту нас учили на курсах краскомов. Частенько предметные уроки этики давал сам Лютов, вращавшийся в среде лучших представителей русской армии. Был в роте и политический руководитель - политрук, много сделавший в области воспитания красноармейцев.

Занятия мы строили примерно по такому же принципу, как в Симбирском пехотном полку. Скидок на более почтенный возраст бойцов не делали, ибо перед лицом войны все равны - и безусые юноши, и зрелые мужи. Полуротные командиры учили подчиненных на совесть. Они придерживались золотого правила: кто оружием умело владеет, тот врага одолеет.

Следует заметить, что в период подготовки 538-й маршевой роты к отправке на фронт мы испытывали большие трудности. У нас не хватало винтовок и боеприпасов, форменного красноармейского обмундирования и постельных принадлежностей, медикаментов и продуктов питания. Люди нередко заболевали, их приходилось помещать в неблагоустроенные и переполненные госпитали. И все же основная задача была решена, и в начале октября 1920 года мы получили приказ об отправке на фронт, в район города Лида.

Как только об этом стало известно бойцам, ко мне обратилась группа красноармейцев - уроженцев Псковщины - с просьбой разрешить им "по пути" заехать домой, чтобы повидать семьи, а заодно и "прихватить харчишек". "По пути" - это крюк в несколько сот километров. А привезут ли псковитяне "харчишек" - тоже вопрос. Но самое главное - возвратятся ли они сами?

- Сколько же вас? - спросил я старшего из ходатаев.

- Шестьдесят душ, - ответил тот, совершенно не обращая внимания на мою растерянность или попросту не замечая ее.

"Это же двадцать процентов личного состава роты, - не без тревоги подумал я. - А ну как не вернутся? Не сносить мне тогда головы..." Желание по-человечески понять просьбу отцов семейств и помочь им боролось с чувством ответственности за судьбы этих людей, за боеспособность роты. И тогда я спросил самого себя: "А ты бы подвел командира, соратников своих, если бы сам находился в их положении?" Утвердившись в противном, принял решение удовлетворить просьбу псковитян. Не они ли говорили два-три месяца назад: "Чего там. Наш, от земли"? Такие не должны лицемерить, такие не подведут.

Рота направилась в Лиду, а шестьдесят человек - на Псковщину. Дорога была трудной, беспокойной. В пути мною снова овладело сомнение в правильности принятого решения. Помимо этой тревоги стала мучить другая: от недоедания и плохих санитарных условий несколько красноармейцев заболели, пришлось оставить их в госпитале, чтобы не допустить повального заболевания.

Наконец наш эшелон подошел к месту назначения. Каково же было мое удивление, когда на вокзале я увидел псковитян! Они даже посвежели, побывав на родине.

- Так что, товарищ командир роты, все шестьдесят душ налицо, - доложил старший группы отпускников.

- Как же вы успели? - не переставал я дивиться. - Ведь вам в два раза дальше ехать, чем от Дорогобужа до Лиды.

- Командир за всех, а все - за командира, - изрек бородач солдатскую мудрость и, улыбнувшись, добавил: - Харчишек вот привезли, посмотрите. Не каждый сам себе - на обчий стол.

Псковитяне расступились, и перед моими глазами, словно из-под земли, выросла гора мешков и узлов с сухарями и другими крестьянскими припасами. И тогда я еще раз убедился в том, что доверие к подчиненным должно быть одной из непременных черт командира Красной Армии.

В соответствии с приказом прибывшая из Дорогобужа рота вливалась в состав 49-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии. Разыскав командира части Оскара Михайловича Торфа, я доложил ему как положено о себе и своем подразделении.

- Сколько, говорите, у вас людей? - переспросил Торф.

- Двести пятьдесят в строю, остальные в госпиталях...

- Голубчик! - воскликнул он. - У меня в полку всего-навсего две с половиной сотни штыков. Вы молодец! Теперь у нас вдвое больше бойцов.

Разместив роту на отведенных ей позициях, я прежде всего принялся за изучение района предстоящих боевых действий. К северу от Лиды тянулась Ошмянская возвышенность, к востоку - Минская; с юга к городу подступала Неманская низменность, за которой виднелись Новогрудские и Волковысские высоты, а с запада простиралась Гродненская пуща.

Вскоре в подразделение прибыл командир полка. Завязалась беседа.

- Оружия у нас маловато, Константин Андреевич, - сказал он.

- Маловато, - подтвердил я. - Но солдат силен ое одним оружием.

Торф с любопытством посмотрел на меня: чем же, мол, еще сильны твои бойцы?

- Есть такое понятие - моральный дух, - продолжал я.

- Ну-ну, - участливо кивнул Оскар Михайлович. Видимо, ему понравилось, что молодой командир знаком с основами военной теории.

Я, как мог, изложил свою точку зрения по этому вопросу, призвав на помощь знания, полученные на курсах краскомов. Торф, разумеется, знал не только теорию, но и на практике не раз убеждался в могучей силе морального духа красноармейцев. Тем не менее он внимательно слушал меня и одобрительными репликами поддерживал беседу.

Затем разговор перешел на сугубо практические дела. Узнав о том, что некоторые бойцы, не имеющие винтовок, пользуются деревянными макетами, командир полка похвалил их за находчивость:

- Правильно. Пусть неприятель думает, что у нас достаточно оружия. У наших ребятушек-солдатушек веселее на душе, а врагу боязнее.

Потом Торф рассказал об обстановке на фронте.

- Смотрите, - указал он на карту, испещренную карандашными пометками, вот отсюда, из района Ивангорода, 16 августа нынешнего года противник нанес контр удар по сильно растянутому фронту Мозырьской группы и вынудил ее отойти на восток. К 25 августа наши войска отступили на линию Липск, западнее Волоковысска, Беловеж, восточное Брест-Литовска и далее по Западному Бугу. В сентябре белополяки снизили общий темп наступления, хотя на отдельных участках продолжали продвигаться вперед. Сейчас перед нами стоят войска 4-й польской армии. Бои идут вот на этих направлениях, - Торф показал на синие и красные стрелы.

В конце беседы командир полка уточнил задачу роты и приказал довести ее до каждого красноармейца.

Положение было нелегким. Оно осложнялось еще и тем, что в полосе Западного фронта свирепствовали банды Булак-Балаховича. Будучи командиром красного конного отряда, который действовал в районе Луги, Булак-Балахо-вич совершил крупную растрату и обманным путем увел часть конников на сторону белых. В ноябре - декабре 1918 года он сколотил отряд из кулаков Псковской губернии, дезертиров, бандитов и действовал в составе "северо-западной армии" Юденича.

Прорвавшись в Польшу и получив от Пилсудского генеральский чин, Булак-Балахович командовал отрядом численностью до тысячи штыков. Сначала он воевал в составе Полесской группы, затем - 3-й польской армии в районе Люблина. В конце сентября, накануне прибытия моей роты в Лиду, Балахович налетом на Пинск дезорганизовал отход частей Мозырьской группы.

Вскоре нам лицом к лицу пришлось встретиться с неприятелем. К чести красноармейцев, они не дрогнули, дружно отбивали вражеские атаки ружейно-пулеметным огнем, не раз дрались врукопашную. Иногда мы перехватывали лазутчиков, разъезды и дозоры передовых вражеских частей.

Часто бывало так. Отделение, находившееся в траншее, вело огонь из двух-трех винтовок, остальные красноармейцы просто показывали врагу штыки.

Боевой дух красноармейцев поддерживали красные партизаны Белоруссии. Отряды народных мстителей, созданные по инициативе Коммунистической партии, находили всемерную помощь у местного населения. Об их успехах широко сообщалось в печати. Мне не раз приходилось читать красноармейцам материалы за подписью "Партизан Вольный", в которых наряду с гневными словами в адрес врага говорилось о конкретных боевых делах партизан. Однажды политрук роты принес листовку под названием "Десять заповедей красных партизан Белоруссии". Это был документ большой мобилизующей и воспитательной силы.

Антанта не жалела средств и вооружения для армий буржуазно-помещичьей Польши, а белополяки - для Булак-Балаховича. В результате противник занял Минск. Наша 6-я стрелковая дивизия отошла от Лиды на северо-восток, в район Лепеля. На Юго-Западном фронте ливня боевого соприкосновения сторон проходила по рекам Убо-роть, Случь, Литин, Мурафа. Польские войска уже не могли рассчитывать на дальнейший успех, потому что Красная Армия восстановила свои силы, подготовилась к решительным, активным действиям. Вопреки желаниям своих могущественных западных покровителей - стран Антанты, - Польша согласилась пойти на мирные переговоры.

12 октября 1920 года в Риге с Польшей был подписан договор о перемирии, а также выработаны предварительные условия мира. Шесть дней спустя военные действия на польском фронте прекратились. Однако Булак-Балахович, подстрекаемый пилсудчиками, продолжал наращивать силы. К середине ноября его отряд насчитывал 7- 8 тысяч штыков, 3 тысячи сабель, 150 пулеметов и 36 орудий.

В районе Лепеля этот отряд доставил нам немало хлопот. Однако к концу ноября части нашей 16-й армии разгромили Булак-Балаховича. С жалкими остатками своей банды он ушел в глубь польской территории. Как и следовало ожидать, казнокрад и генерал-грабитель занялся чам спекуляцией, поддерживал связь с польским генштабом и получал от него помощь для сохранения остатков кулацкой банды под видом содействия "военизации" бывших "повстанцев" (в районе Беловежской пущи в под Варшавой).

Неся сторожевое охранение на берегу Березины, части нашей дивизии одновременно занимались боевой учебой. Наряду с полевыми занятиями изучали уроки минувшей войны. В частности, ознакомились с двумя Березинскими операциями 16-й армии - майской и июльской. Из-за предательства Троцкого, широко разрекламировавшего подготовку к майскому наступлению, первая операция окончилась неудачей. Вторая завершилась освобождением Минска и созданием условий для дальнейшего успешного наступления на врага.

В январе 1921 года меня назначили командиром батальона. Работы стало больше, хотя с окончанием военных действий обстановка несколько разрядилась. 18 марта в Риге был подписан советско-польский договор. Это дало возможность нашей стране сосредоточить все силы для окончательного разгрома белогвардейцев и интервентов на Дальнем Востоке.

Весной поступил приказ - дивизии передислоцироваться в Орел. Мы покинули лепельские квартиры и направились на новое место. Хотя у меня была лошаденка, большую часть пути я прошагал с красноармейцами.

Тщательная подготовка к дальнему походу позволила сохранить и людей, и оружие, и батальонное имущество. Ежедневно мы преодолевали примерно 30 километров, во время привалов чинили обувь, одежду, чистили винтовки и пулеметы, проводили беседы. Все трудности красноармейцы переносили стойко.

Вскоре по прибытии в Орел я получил приказ: взять под командование усиленный батальон и отправиться в Воронежскую губернию для борьбы с бандой Колесникова. Вкупе с кулачьем, поднявшим восстание в декабре 1920 года, она бесчинствовала в Острогожском, Павловском я Бутурлиновском уездах, грабила крестьян, убивала советских активистов.

Остановились в селе Черная Калитва. Здесь я сразу же установил связь с местными властями, которые помогли мне разместить батальон по крестьянским избам. В первую же ночь бандиты убили двух наших патрульных. Видимо, они хотели посеять панику среди красноармейцев, запугать их. Следов убийц обнаружить не удалось. Чтобы в ночное время бойцы могли спокойно отдыхать, пришлось покинуть частные дома и разместить батальон в помещениях сельской церкви, обнесенной каменной оградой. Были усилены караулы, выставлены дополнительные дозоры.

Однажды старый пастух принес мне записку примерно такого содержания: "Ты русский человек. Зачем же выступаешь против своих? Переходи на нашу сторону, будешь помощником атамана, получишь все, что пожелаешь..." А затем следовала угроза: если я откажусь, меня постигнет судьба двух наших патрульных.

- Ответ будет аль нет? - спросил пастух, переминаясь с ноги на ногу.

- Будет, - сказал я ему. - Отнеси записку тому, кто тебя послал сюда.

Вот что я написал: "Сдавайтесь. Нас много. Все равно мы вас всех до одного выловим".

С пастухом я направил двух красноармейцев. Однако в шиповском лесу старик сумел скрыться от них. Видно, побоялся ответственности за то, что наведет нас на елец банды.

Сидеть и ждать покаяния колесниковских головорезов было, разумеется, бессмысленно. Поэтому я решил прочесать шиповский лес. Дело предстояло опасное, но ничего другого не оставалось. Перед выходом на задание обстоятельно проинструктировал красноармейцев, принял необходимые меры предосторожности.

Пятнадцать дней бродили мы по лесу, заглядывали в самые глухие уголки. Наконец наткнулись на несколько землянок. Однако бандитов в них не оказалось. Ушли.

Возвратившись в Черную Калитву, я написал текст обращения к сообщникам Колесникова. В нем говорилось, что рядовые члены банды глубоко заблуждаются в целях своей борьбы, что их обманывает кулацко-эсеровское руководство. В заключение давалась гарантия: никто из тех, кто добровольно сдастся, не подвергнется наказанию. Листовки с обращением расклеили не только в селе, но и на деревьях в лесу.

Буквально дня через два от Колесникова ушли первые три человека. Невольно подумалось: может быть, их специально послали, чтобы проверить правдивость обещания представителя Красной Армии? Убедившись в гуманном отношении к ним, они каким-то образом известили своих дружков. Вскоре в село пришли еще несколько человек. А затем они стали сдаваться группами. Отобрав у них оружие, мы отпускали их по домам.

Однако банда оказалась многочисленной. Большая, самая деятельная ее часть все еще укрывалась. Следовало переходить к решительным мерам

Обдумывая план предстоящей операции, я со своим заместителем Лапшиным вышел однажды к берегу реки В камышах стояла чья-то лодка. На дне ее лежали обрез, свитер и шляпа. Едва я сел в лодку, как затрещали ружейные выстрелы. Лапшин упал на землю и пополз в безопасное место, а мне пришлось лечь вниз лицом в плоскодонку и грести руками, чтобы уйти из-под огня.

Возвратившись в село, я сразу же поднял батальон по тревоге. Сильным ружейно-пулеметным огнем нам удалось выбить бандитов, прятавшихся в камышах.

В конце июля я получил телеграмму из штаба дивизии: "Немедленно выезжайте "Выстрел". Батальон передайте Лапшину". Товарищи поздравили меня с направлением на учебу в высшую стрелковую школу командного состава, а я в свою очередь пожелал им успешно завершить начатую операцию.

В ликвидации банды Колесникова кроме нашего батальона участвовали и другие подразделения Красной Армии. Основные силы банды были разгромлены, а остатки примкнули к Антонову. Однако и антоновщина, свирепствовавшая на Тамбовщине, была уничтожена.

Глава третья. От войны до войны

Направляясь в штаб дивизии, находившийся в Орле, я много думал о неожиданном предложении. Предстоящая двухгодичная учеба на "Выстреле" означала бесповоротное решение вопроса о моей дальнейшей судьбе: пожизненная служба в РККА. Был, правда, и другой выход. В связи с окончанием гражданской войны потребность в многомиллионной армии отпадала. Очень многие бойцы и командиры увольнялись и шли на другой, не менее важный фронт - восстанавливать народное хозяйство страны. Так мог поступить и я. Но надо ли это делать? Я накопил боевой опыт на фронте, окончил курсы краскомов, приобрел командирские навыки. И вот теперь мне предоставляется возможность пополнить свои знания, с тем чтобы потом учить и воспитывать других, готовить молодые военные кадры, столь необходимые для надежной защиты Родины, завоеваний Великого Октября. Невольно вспомнились ленинские указания о роли командиров из народа в строительстве армии нового типа, о значении Вооруженных Сил в строительстве социализма.

Так думалось мне по дороге из Черной Калитвы. А во время беседы с командованием дивизии созрело окончательное решение - остаться в армейских кадрах.

- Мы посылаем на учебу не каждого, - сказали мне. - Красной Армии нужны перспективные люди.

В июле 1921 года я прибыл в Москву. На "Выстрел" собралось уже человек 17 будущих слушателей. Прежде чем приступить к освоению основной программы, мы некоторое время занимались на подготовительном курсе.

Высшую стрелковую школу возглавлял тогда бывший генерал старой русской армии Филатов - не по годам стройный и подтянутый, с густой окладистой бородой. Опытный, знающий, он пользовался полным доверием у вышестоящего командования. Среди военных теоретиков Филатов также снискал добрую репутацию. Он был автором одного из учебных пособий, по которым учились слушатели.

"Выстрел" ни в какой мере нельзя было сравнить с Симбирскими пехотными курсами, на которых мне довелось учиться. Здесь и преподавательский состав был сильнее, и учебная база лучше, и библиотека богаче. Да и сама программа резко выделялась в лучшую сторону как по объему, так и по глубине изучения дисциплин.

Главное внимание на курсах уделялось изучению тактики и оперативного искусства на основе опыта двух минувших войн, особенно гражданской. Мы прослушали ряд лекций, в которых давался обстоятельный анализ боев в самых различных условиях: зимой и летом, днем и ночью, в городе и открытой степи, в лесу и на болотистой местности. Большую пользу принесло знакомство с буржуазными военными доктринами, тактикой иностранных армий.

Много времени отводилось на политическую подготовку слушателей. Мы изучали важнейшие постановления нашей партии и правительства, учились правильно вести партийно-политическую работу в войсках.

С весны и до осени мы обычно находились в лагерях, расположенных в московских пригородах - Новогиреево, Кусково. Там же был и полигон, на котором мы занимались стрельбой из всех видов оружия, в том числе и трофейного германского, французского, английского и т. д. Жизнь и учеба в лагерях протекали в условиях, приближенных к фронтовым.

На "Выстреле" я находился до августа 1923 года. После окончания учебы меня решили назначить в Одессу.

И тут я случайно встретил на курсах своего прежнего наставника - Лютова. Теперь он возглавлял 12-ю Краснознаменную пехотную школу Приволжского военного округа.

- Краском Вершинин? - остановил он меня, - Какими судьбами в столице?

Я рассказал об учебе на "Выстреле", о новом назначении.

- То, что закончил эти курсы, очень хорошо, - сказал Лютов. - Значит, наука, полученная в Симбирске, пошла тебе впрок, окрепла военная косточка. А вот согласие ехать в Одессу не одобряю, - добавил он с улыбкой.

- Почему? - удивился я.

- Потому, Вершинин, что такие люди, как ты, мне самому нужны. Хочешь снова в Симбирск? - ошеломил меня Лютов внезапным вопросом. Заметив мое смущение, он не стал дожидаться ответа и твердо сказал: - Давай-ка сюда свой документ. Минут через пятнадцать Лютов каким-то образом сумел оформить мне новое предписание.

- Итак, Константин Андреевич, - торжественно объявил он, - отныне ты командир учебной роты двенадцатой Краснознаменной пехотной школы. Снова Симбирск, снова вместе. Поздравляю!

Все это произошло настолько быстро, что я даже не успел опомниться. А мой новый начальник довольно потер руки и с улыбкой предложил:

- Ну, а теперь расскажи, как жил-служил эти три года после краскомовских курсов. Говорят, пороху понюхал? Добро! Фронтовая наука пригодится в школе.

Лютов умел заботиться о людях. Узнав, что после призыва в армию я ни разу не был в отпуске, он разрешил мне съездить на побывку к родным. Отец и мать, младшие братья и сестры были рады моему приезду. На деньги, привезенные мной, мы купили столько хлеба, сколько никогда не собирали с личного земельного надела. А сколько было расспросов за праздничным столом, сколько бесед пришлось провести с боркинцами! Еще бы: в глухую деревню впервые приехал красный командир, земляк.

Быстро пролетел отпуск. После свидания с детством и юностью надо было ехать к месту службы. Покидая Боркино, думал: "Придется ли мне еще когда-нибудь побывать в отчем краю?" Жизнь сложилась так, что я снова приехал в родное село спустя много времени, да и то ненадолго...

Пять лет, проведенных в школе, оставили добрый след в моей памяти. Не одна сотня военных патриотов вышла за эти годы из стен 12-й Краснознаменной, и каждому выпускнику мы, командиры и преподаватели, помимо знаний, отдавали тепло своих сердец. Многие из них погибли в жестоких боях с многочисленными врагами нашей Родины, некоторые и поныне продолжают служить в рядах Советской Армии, сами уже имеют немало воспитанников. Такова сложившаяся у нас традиция: старшее поколение передает опыт молодым, а те берегут его и приумножают.

Известно, что начало 20-х годов характеризовалось тем, что после грандиозных событий, потрясших мир, империалисты сразу же стали готовиться к новым военным схваткам, и в первую очередь к нападению на нашу страну. С этой целью реакционные круги наиболее сильных государств взяли курс на милитаризацию всей экономики, разрабатывали методы перевода ее на военные рельсы. Это подтверждалось, в частности, специфическим уклоном развития таких отраслей промышленности, как танкостроение и мотостроение, производство взрывчатых веществ и т. д. Пересматривалась организационная структура армии, система комплектования, подготовки и переподготовки военных кадров.

Поэтому не случайно Коммунистическая партия и лично Владимир Ильич Ленин настойчиво боролись за совершенствование Красной Армии и усиление ее боеспособности. "...Будьте начеку, - предупреждал Ленин на IX Всероссийском съезде Советов, - берегите обороноспособность нашей страны и нашей Красной Армии как зеницу ока"{12}.

В своем "Постановлении по военному вопросу" Х съезд партии отмечал, что на ближайший период основой наших вооруженных сил должна являться нынешняя Красная Армия, по возможности сокращенная за счет старших возрастов, с повышенным пролетарским и коммунистическим составом.

Большое внимание вопросам обороноспособности страны уделил и XI партийный съезд, на котором были намечены конкретные мероприятия по укреплению армии, поставлена задача выработки единой военной доктрины, глубокого изучения фронтового опыта и обобщения его в уставах и наставлениях.

Если в условиях гражданской войны и иностранной военной интервенции была создана сеть краткосрочных курсов красных командиров, то в 1924 году на их основе уже стали формировать более солидные учебные заведения - военные школы. Для подготовки руководящих военных кадров еще в 1918 году Советское правительство создало академию, ныне носящую имя прославленного полководца М. В. Фрунзе. В 1924 году Михаил Васильевич был назначен начальником этой академии, где заложил основы организации военно-научной работы.

В описываемый период значительно увеличилось издание военно-технической и военно-научной литературы, С 1921 года в Москве выходило 16 журналов, предназначенных для армейского читателя, в округах - свыше 100 газет и журналов. Государственное военное издательство (ГВИЗ) обеспечивало армию уставами, наставлениями, серией книг "Библиотека командира" и другой литературой. Большой популярностью пользовалась центральная военная газета "Красная звезда", начавшая выходить в 1924 году.

С огромным вниманием, как помнится, все командиры и преподаватели изучали решение XIII съезда партии о дальнейшем укреплении Советских Вооруженных Сил Она заключалась в установлении твердых основ организации вооруженных сил мирного времени, в снижении численности армии и увеличении числа войсковых соединений. Была введена единая организация пехоты, сокращен и укреплен центральный военный аппарат. В основу строительства Красной Армии легла территориальная система комплектования и обучения войск. Развернулось формирование национальных частей, которое способствовало дальнейшему укреплению братства между народами нашей страны, приобщало их к военному строительству, являлось важным элементом развития национальной государственности.

На партийных собраниях мы горячо обсуждали вопрос о борьбе РКП (б) с троцкистами и их пособниками, выступавшими против основ военной реформы и преследовавшими цель подорвать боеспособность армии, развалить политическую работу в ее рядах.

Существо военной реформы мы разъясняли не только курсантам. Большую работу проводили и среди местного населения - выступали перед рабочими Симбирска с докладами и беседами на эту и другие темы текущей политики.

Годы, в течение которых мне довелось командовать ротой в 12-й Краснознаменной пехотной школе, дали многое. Я приобрел твердые командирские навыки, овладел методикой политического и воинского воспитания, сам немало перенял у старших товарищей. Это была пора возмужания.

В ноябре 1928 года меня назначили командиром батальона 2-го стрелкового полка 1-й Казанской дивизии. Находились мы тогда в Симбирске, переименованном после смерти В. И. Ленина в Ульяновск. В конце 1928 года коммунисты оказали мне высокое доверие - избрали членом Ульяновского райкома ВКП(б), а трудящиеся- своим депутатом в городской Совет.

К тому времени я обзавелся семьей. У нас с женой родились две дочери Елена и Инна. Сначала мы жили у родственников, а затем нам предоставили квартиру.

Вступив в новую должность, я прежде всего ознакомился с личный составом. В батальон входили три пехотные роты и одна пулеметная. Подразделения возглавляли воспитанники советских военных школ - краскомы.

Оружия и боеприпасов хватало всем. По сравнению с прошлыми годами лучше стало обмундирование и питание. Это были зримые черты начавшегося технического перевооружения Красной Армии, первые успехи в осуществлении ленинского плана построения социализма, и прежде всего индустриализации страны.

В директивах по составлению первого пятилетнего плана развития народного хозяйства, принятых на XV съезде партии, указывалось: "Учитывая возможность военного нападения со стороны капиталистических государств на пролетарское государство, необходимо при разработке пятилетнего плана уделить максимальное внимание быстрейшему развитию тех отраслей народного хозяйства вообще и промышленности в частности, на которые выпадает главная роль в деле обеспечения обороны и хозяйственной устойчивости страны в военное время"{13}.

Тогда же был разработан пятилетний план технической реконструкции Красной Армии и Флота. В результате уже в начале 30-х годов наши войска получили хорошее стрелковое вооружение, артиллерию, танки, самолеты различных типов, новые средства связи и инженерное оборудование.

В обучении личного состава мы руководствовались "Боевым уставом пехоты РККА" (1927 года) и другими пособиями, которые постоянно совершенствовались. Занятия проводили преимущественно в поле с боевыми стрельбами, окапыванием, маскировкой. Устраивали тревоги в походы.

В самом начале 1929 года, на первых порах моей службы в должности комбата, был объявлен сбор полка по тревоге. Тогда я воочию убедился в том, что смешанная система (кадровая и территориально-милиционная) не ослабляет боеспособности армии. Несмотря на разбросанность частей, весь личный состав вовремя собрался в указанный пункт.

Командир дивизии Чанышев, проверявший мобильность части, остался доволен. Затем он побывал в моем батальоне на стрельбах и дал хорошую оценку. Спустя много лет, уже во время Отечественной войны, мне довелось встретиться с моим бывшим комдивом на одном из совещаний в штабе Константина Константиновича Рокоссовского. Служили мы в разных родах войск, но нам было о чем вспомнить, о чем побеседовать.

Нередко боевую и политическую подготовку вверенного мне личного состава контролировали командир полка Кушников и политработник Балгалф. Кушников был справедливым и общительным человеком, и с ним у меня установились дружеские отношения. Тесно сошелся я с начальником полковой школы младших командиров Куликовым. Часто беседовал с ним о характере воспитания и обучения его питомцев, об их роли в отделениях и взводах, делился мыслями о своих служебных делах, личными планами на будущее.

Командуя батальоном, я все чаще стал задумываться о необходимости продолжить свое военное образование. Чтобы отвечать требованиям современности, иметь перспективы на будущее, надо было окончить академию.

Подготовке кадров командного и начальствующего состава постоянно уделяли внимание руководители нашей партии и правительства. 25 февраля 1929 года, а затем 5 июня 1931 года были приняты постановления ЦК ВКП(б) "О командном и политическом составе РККА". Состоялись и другие решения по этому вопросу. В результате открылся целый ряд военно-учебных заведений. В частности, старший и высший начальствующий состав готовился впоследствии в 16 военных академиях и на 10 военных факультетах при гражданских вузах.

Старшие начальники поддерживали мое стремление к учебе,

- Правильно делаешь, Константин Андреевич, - одобрил Кушников. - Пиши рапорт на мое имя, а я направлю его по инстанции.

Спустя некоторое время меня вызвали на беседу в штаб дивизии и тоже согласились с моим желанием. Документы пошли в округ, затем в Москву. В Академии имени М. В. Фрунзе был как раз очередной набор слушателей, и меня утвердили заочником.

Я не ездил ни на установочные лекции, ни на зачетные сессии. Получая задания в письменной форме, занимался самостоятельно, консультировался у командира дивизии Стрельцова, затем отсылал выполненные работы в академию. Тематика этих работ была довольно разнообразной - о тактике ведения боя роты, батальона и полка в период гражданской войны, о применении уставов в условиях фронта, о материально-техническом обеспечении молодой Красной Армии и формах политико-воспитательной работы среди бойцов, о роли красных командиров и военкомов. Давались задания и по коренным вопросам организации и содержания учебы в армии после военной реформы 1924-1925 годов.

Порой мне недоставало времени, и тогда приходилось обращаться к старшим, более опытным и образованным командирам. Бывало, ночью сидишь над учебной литературой или подготовкой какой-либо разработки по заданию академии, а днем идешь в батальон. Никаких послаблений для командиров-заочников не было. Времени не хватало, для сна оставалось три-четыре часа в сутки, но тут вступали в действие упорство и настойчивость в достижении цели: взялся за гуж - не говори, что не дюж.

И вот окончен первый, самый трудный курс Академии имени М. В. Фрунзе. Теперь уже, прослужив десять лет в армии, я считал, что навсегда останусь пехотинцем, и не собирался изменять этому роду войск. Однако жизнь переиначила мои предположения.

Руководствуясь одним из основных документов деятельности войск - Полевым уставом, я не мог не обратить внимания на следующие строки в нем: "Авиация новое могущественное оружие войны. Оно быстро прогрессирует технически, расширяя базу и форму своего боевого употребления". Правда, в ту пору на авиацию возлагались вспомогательные задачи - разведка, наблюдение и связь. И все же развитие Военно-Воздушных Сил все настойчивее напоминало о себе.

15 июля 1929 года в постановлении ЦК ВКП(б) "О состоянии обороны СССР" говорилось: "Одним из важнейших результатов истекшего пятилетия следует признать создание Красного воздушного флота. Считать, что важнейшей задачей на ближайшие годы в строительстве Красной авиации является скорейшее доведение ее качества до уровня передовых буржуазных стран, и всеми силами следует насаждать, культивировать и развивать свои, советские научно-конструкторские силы, особенно в моторостроении"{14}.

В соответствии с постановлением ЦК партии "О командном и политическом составе РККА" военное руководство приняло самые энергичные меры к резкому повышению технических знаний летного состава, к подготовке авиационных специалистов, в совершенстве знающих сложную технику и способных успешно применять ее в интересах защиты Родины. Особое внимание обращалось на укрепление единоначалия и улучшение социального состава авиационных кадров.

К осени тридцатого года в войска поступила специальная директива, на основании которой отбирались кандидаты на командный факультет Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского. Именно туда меня и направили, вопреки десятилетнему стажу службы в пехоте и желанию продолжать учебу в Академии им. М. В. Фрунзе. Я прошел медицинскую комиссию, сдал вступительные экзамены и приступил к освоению нового для меня, и на этот раз пожизненного, дела авиационного.

К 1930 году Военно-воздушная инженерная академия имени профессора Н. Е. Жуковского стала прославленной кузницей авиационных кадров. Прежде здесь функционировал факультет службы Воздушного флота (в некоторых документах он назывался военным, а с 1926 года - командным). Этот факультет состоял из двух отделений - сухопутного и морского. Первоначально его учебный план не подразделялся на циклы и содержал несколько десятков различных дисциплин, в том числе воздушную стратегию, тактику сухопутной авиации, тактику морской авиации, аэронавигацию, военную администрацию, историю военного искусства и т. д. Затем были определен и пять циклов обучения: военно-воздушный, военно-сухопутный, военно-морской, военно-технический и социально-экономический. Первый объединял три кафедры: стратегии, тактики и организации военно-воздушных сил. По второму изучалось десять учебных дисциплин, но деления на кафедры не было. Военно-морской цикл включал кафедры морской стратегии и морской тактики.

Первый (и единственный) выпуск факультета службы Воздушного флота состоялся в 1927 году. После некоторого перерыва был создан постоянно действующий командный факультет. По этому поводу в приказе Реввоенсовета No 105 от 23 апреля 1930 года говорилось: "Для подготовки командиров и штабных работников Военно-Воздушных Сил, способных руководить частями и соединениями ВВС в сложной оперативной обстановке, открыть с 1 октября с. г. при Военно-воздушной академии командный факультет с ежегодным приемом по 50 слушателей. Срок обучения - 3 года"{15}.

Начальником академии в ту пору был комбриг Сергей Гаврилович Хорьков человек, влюбленный в авиацию с юношеских лет и служивший в вей еще со времен царской армии (вначале мотористом, затем наблюдателем в 23-м корпусном авиаотряде). После Октября он стал командиром этого отряда, принимал активное участие в подавлении контрреволюционных мятежей в Москве, Ярославле, Муроме и Коврове.

Во время гражданской войны С. Г. Хорьков командовал 1-м истребительным авиационным дивизионом, занимал должности помощника начальника авиации и воздухоплавания 8-й армии и старшего инспектора авиации Кавказского фронта. После войны он был начальником штаба ВВС Киевского военного округа, начальником оперативного отдела Главвоздухфлота, начальником штаба ВВС РККА.

Помимо наград, полученных за отвагу и мужество в боях с врагами Родины, Сергей Гаврилович был удостоен ордена Красной Звезды за образцовое руководство академией. Вся его биография - блестящий пример бесстрашия, новаторства, дерзания, неуемной жажды знаний, Кстати говоря, Хорьков с отличием окончил созданный им же самим оперативный факультет и написал содержательную научно-исследовательскую работу об управлении тяжелой авиационной бригадой.

Таким образом, нам было на кого равняться, кому подражать в целеустремленности, работоспособности, в совершенствовании знаний.

Вместе со мной в первом наборе слушателей командного факультета, который возглавлял В. П. Георгадзе, были П. Ф. Жигарев, С. И. Руденко, В. Д. Палло, ставшие впоследствии видными авиационными начальниками, Дмитрий Горецкий, Михаил Смирнов, Иван Глущенко и другие. Одни пришли, как и я, из пехоты, другие - из кавалерии, третьи с самого начала службы были в авиации. Уровень общеобразовательной и военной подготовки тоже был неодинаковый. Впоследствии, по мере развития ВВС, количество слушателей из командиров наземных войск становилось все меньше, а численность факультета уже на следующий год возросла в три раза.