Четвертое измерение

ИСПЫТАНИЕ НА ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

На протяжении последнего десятилетия в литературу социалистической Чехословакии вошел целый отряд молодых писателей, существенно обновивших художественный облик современной поэзии, прозы, драматургии. В Словакии особенно весомым был вклад молодых в развитие прозы. Винцент Шикула, Петер Ярош, Ладислав Баллек, начинавшие в 60-е гг., создают во второй половине 70-х гг. зрелые эпические произведения, в которых по-новому стремятся осмыслить ключевые моменты национальной истории XX в. Иван Габай в эти же годы с неторопливой последовательностью описывает этапы драматического освоения чешскими и словацкими колонистами болотистой поймы Дуная. А рядом с этими писателями — группа совсем молодых авторов, пробующих свои силы в рассказе, повести, микроромане. Йозеф Пушкаш (род. В 1951 г.) как раз и принадлежит к наиболее одаренным представителям этой «новой волны» в словацкой прозе.

Его первая книжка, составленная из тринадцати рассказов, вышла в 1972 г. под броским названием «Игра на жизнь и на смерть». С максималистским задором, присущим только поре юности, автор сразу подступился к выяснению глобальных проблем бытия, судеб мировой цивилизации, оказавшейся перед угрозой ядерной катастрофы, таинственных загадок психобиологической природы человека, рационального смысла и бессмыслицы смерти… Скромный жизненный опыт компенсировался книжной эрудицией, богатой фантазией, различными реминисценциями из прочитанного. Через десять лет, вспоминая о первых шагах в литературе, Пушкаш сам отметит очевидное несоответствие между поставленными целями и возможностями их достижения, иронически отзовется о своих тогдашних амбициях поскорее стать «писателем с большой буквы». Внимательно перечитывая эту книгу сегодня, в ней видишь, однако, не только издержки ученичества, но и завязи таких тем, которые разовьются впоследствии и выступят на первый план в творчестве Пушкаша. В качестве примера может служить, в частности, рассказ «Взлет метеоролога».

Это грустная история о человеке, который много лет живет отшельником на крошечной метеостанции неподалеку от деревни. Скромный регистратор погоды, он любит свою работу, в глубине души гордится ею, так как в длительной регулярности наблюдений только и состоит залог надежности долгосрочных прогнозов. Своими занятиями, не имеющими прямой практической отдачи, он снискал у местных жителей сомнительную славу чудака, полупомешанного и, уж во всяком случае, совершенно бесполезного для общества иждивенца. Предметом насмешек стала и нездоровая полнота метеоролога, его большое тучное тело, доставляющее ему самому немало огорчений. Он добр по натуре, его тянет к детям, но те по примеру взрослых потешаются над ним. Ему давно бы пора обзавестись семьей, но не находится женщины, которая разглядела бы в обрюзгшем неповоротливом увальне деликатную, отзывчивую душу…

Коллизия, описанная в рассказе, разумеется, отнюдь не нова. Более того, тема переживаний не понятого в лучших чувствах героя является одной из самых распространенных в мировой литературе. А пример обыгрывания безобразной, отталкивающей внешности, под которой таится возвышенная душа, был известен еще безымянным народным сказителям. Правда, заколдованные злыми волшебниками благородные принцы и принцессы-лягушки дожидались в конечном счете своих избавителей. Герою же Пушкаша так и не довелось встретить подобное великодушное существо. Характерно, однако, что писатель не ставит на этом точку. Отринутый всеми, несчастный метеоролог не ожесточается на мир. В том, что все так сложилось в его жизни, он никого, кроме себя, не винит. И в финале рассказа, воспаряя к лучистым мерцающим звездам, герой как бы приобщается к вечным источникам светлой гармонии бытия. Это момент озарения, решающей ясности, когда он провидческим сердцем, вновь обращенным к добру и людям, устанавливает прогноз «на тысячу лет вперед».

В 1977 г. появился новый сборник рассказов Пушкаша «Приятные разочарования». В отличие от неустоявшейся тематико-стилевой манеры первой книги для второй характерна сознательная концентрация на вполне определенном круге проблем, общее прояснение творческого лица молодого автора. Преодолевая былую склонность к абстрактным универсалиям, Пушкаш в каждом рассказе стремится теперь к конкретно-реалистической мотивировке поступков своих персонажей. Перед нами всякий раз возникают четкие контуры той или иной житейской ситуации, в которой с привычной целесообразностью действуют обычные герои, горожане, поглощенные своими профессиональными и бытовыми заботами. И часто эта рутинная оболочка повседневности безнадежно отгораживает людей друг от друга. «Приятные разочарования» пронизаны тревогой о духовном здоровье современного человеческого общежития, продиктованы стремлением побудить людей задуматься над тем, какими горькими последствиями оборачивается для всех дефицит взаимопонимания, сочувствия к чужой боли, беде. «Каждый в конечном счете связан с каждым», — говорится в одном из рассказов; этот принцип взаимосвязи и составляет фундамент человеческого общества. Суть — в совершенствовании качества отношений, в индивидуальном, нестандартном подходе к человеку.

Пушкаш далек от простодушного деления героев на положительных и отрицательных; человек сложен, и чаще в конфликт вступает не «доброе» и «злое», а, скорее, «счастливое» и «несчастливое» («След неудач»), душевная глухота и отзывчивость («Нечувствительность к осколкам»), неосознанный эгоизм и гибнущая любовь («Интерпретация измены») и т. п. Каждый раз писатель как бы персонифицирует очередное противостояние идей, а парадоксальность развязки призвана активизировать читательское мышление, помогает почувствовать связь между конкретным эпизодом и существенной социальной проблемой. Нередко построенные по принципу развернутой метафоры, эти рассказы Пушкаша оказываются, таким образом, сродни притче, иносказанию, правда без лобовой назидательности и морализаторства. Автор, напротив, дает, как правило, лишь самые общие ориентиры для творческого «домысливания» читателем второго, глубинного слоя произведения. Избегая прямой, однозначной определенности, он сознательно оставляет простор для самостоятельного истолкования своих, нередко загадочных, историй.

И все же определяющий идейно-нравственный пафос «Приятных разочарований» всегда однозначен. Почти в каждом из рассказов мы становимся свидетелями саморазоблачения персонажа. Нечто неприглядное, что до сих пор герой тщательно таил от самого себя, тешась чувством превосходства над другими, вдруг неожиданным образом становится явным и для него, и для окружающих. Этот момент прозрения и есть момент разочарования героя в себе, разочарования, которое как будто меньше всего можно назвать приятным. На этом автор, как правило, ставит точку, не считая нужным развивать тему последствий подобного прозрения. Но за читателем остается свобода сделать это самому, коль скоро рассказанная история заденет его за живое. В самом деле, открыв однажды в себе черты отрицательного, фальшивого, недостойного, оставит ли человек, не окончательно закосневший душой, такое открытие без последствий? Разве он забудет об их существовании, о том, в какую тягостную коллизию он попал из-за них? Разве одно это воспоминание не разбудит в нем стремления избавиться от своих недостатков? А такое стремление — уже благо. И в этом смысле «разочарование» в самом себе, обещающее послужить толчком к самоусовершенствованию, вне всякого сомнения, можно отнести к обнадеживающе-«приятным».

Кризисная ситуация этического самосуда составляет основную фабулу и повести «Признание» (1979). Словно неудовлетворенный частичным зондированием этой сложной проблематики, Пушкаш решил рассмотреть ее со всей психологической обстоятельностью. В повести анализируется сам рутинный процесс постепенного погружения человека в тину этических микроуступок, микроотступлений от принципов порядочности, от повседневной требовательности к себе.

Журналиста Лукаша Грегора не назовешь ни бездельником, ни прожигателем жизни. Напротив, у него прочная репутация добросовестного работника, который пусть не хватает звезд с неба, но никогда не унизится до откровенной халтуры. Его холостяцки неустроенный быт тоже трудно поставить ему в упрек. В конце концов, по-разному складывается у людей личная жизнь. У Грегора, кстати говоря, она не заладилась с детства. Очень стеснительный и мягкий по натуре, он всегда болезненно переживал насмешки над своей близорукостью. Стараясь избегать общения со сверстниками, все больше замыкался в себе. Одиночество стало не только уделом, но и его бедой, хотя он сам долго не сознавал этого. Но вот с тяжелой травмой Грегор попадает в больницу и на досуге начинает размышлять о своих сложных отношениях с отцом, когда-то ушедшим из семьи, вспоминает о матери, которую не навещал уже очень давно, и постепенно в нем нарастает смутное чувство недовольства собой, стилем своей жизни, отношениями с людьми.

Повесть написана от первого лица. В сущности, это длинный монолог Грегора, его письмо-признание отцу. Известная искусственность подобного приема компенсируется возможностями, которые предоставляются герою для откровенного и все более беспощадного самоанализа. Ведь только задумавшись о подлинной сути своих поступков, только попытавшись объяснить и обосновать перед другими объективную справедливость своих симпатий и антипатий, Грегор вдруг неожиданно для себя открывает их субъективную подоплеку — инерцию равнодушия, бессознательный эгоцентризм, инстинктивное ощущение собственной выгоды, которое давно уже породило устойчивую привычку побольше брать, поменьше отдавать. И обнаружить это оказывается так просто: попробуй поставить другого на свое место, взгляни на себя чужими глазами, и ты, как в волшебном зеркале, увидишь, наконец, свое истинное изображение. Вот, например, его взаимоотношения с Мартой, женой его приятеля, товарища по работе, — тайком от него он давно уже встречается с ней. Марта его любит, а Грегор? Он совсем не считается с ней, редко ее вспоминает, но именно поэтому прочнее всего с ней связан. Так для него оказалось удобнее — побольше брать, поменьше отдавать!

В этой повести Пушкаш подвергает проверке на подлинную человечность не какую-то исключительную, а вполне обыкновенную, в чем-то даже заурядную личность. Он стремится показать наиболее распространенную форму обывательской, мещанской, потребительской психологии, изобличить ее как несовместимую с нормами социалистического общежития. Бацилла мещанства, унаследованная от прошлого, обладает удивительной приспособляемостью к защитным вакцинам, изобретаемым обществом. Все новые и новые штаммы мещанства способны поражать людей разных возрастов, различного социального и служебного положения, проявляясь отнюдь не в одном только «вещизме» или агрессивном накопительстве и далеко не всегда в явной, бросающейся в глаза форме. И это делает его сегодня особенно опасным социальным явлением.

Йозеф Пушкаш отчетливо видит всю сложность, а нередко и деликатность проблемы борьбы с многочисленными разновидностями потребительской психологии. Ведь от коррозии мещанства нет абсолютной защиты, поскольку оно, как размышляет писатель в недавнем интервью, «бывает и культивированное, даже приятное на вид, и в таком привлекательном обличье оно, вероятно, знакомо любому из нас… Как же в таком случае распознать его, как не ошибиться в диагнозе? Я думаю, что не всегда это легко сделать, что для этого требуется известная доля безжалостности — каждый должен изничтожать мещанина в самом себе: в своей собственной жизни легче установить, что в ней от настоящего, оригинального, а что имеет цену лишь расхожей копии, призванной в утилитарных, практических целях представить человека с казовой стороны, ради сиюминутного успеха, ради светского глянца. Мещанство мне не по нутру…»

Лукаш Грегор на практике осуществляет рекомендацию Пушкаша, последовательно выискивая и вытравляя из себя мещанина. Почти до самого конца повести мы являемся свидетелями мучительной расчистки нравственного фундамента для последующего обновления личности. Мы расстаемся с героем на пороге этого обновления. Как сложится дальше его судьба? Ведь самое трудное ему еще только предстоит. Найти ошибку — это лишь полдела, важно ее исправить…

Бескомпромиссный социально-этический анализ, предпринятый Пушкашем в «Признании», во многом подготовил его следующую повесть, «Четвертое измерение» (1980). В этом на сегодняшний день наиболее зрелом произведении писателя как бы сведены воедино две основные доминанты, до сих пор словно попеременно выступавшие на поверхность его творчества: взыскующая строгость нравственных оценок и страстная мечта о воцарении гармоничных взаимоотношений между людьми. Живым олицетворением такого синтеза является в повести ее главный герой, молодой учитель, носящий довольно редко встречающуюся в Словакии фамилию — Ротаридес. Но именно в силу своей необычности она сразу же вызывает у словацкого читателя конкретные ассоциации. Дело в том, что у героя повести есть в словацкой истории славный однофамилец — Ян Ротаридес (1822—1900), тоже, кстати, школьный учитель по профессии. Известен же он тем, что в марте 1848 г. вместе с выдающимся словацким поэтом-революционером Янко Кралем поднимал крестьян в южнословацких деревнях на восстание против помещиков, под лозунгом свободы, равенства, братства. Этот исторический факт известен в Словакии каждому со школьной скамьи, и, конечно же, именем Ротаридеса Пушкаш воспользовался не случайно. Потому что его герой, физик и математик по образованию, тоже в известном смысле романтик, стремящийся пробудить в своих учениках тягу к «иным мирам», обладающим бо́льшим числом измерений, чем тот, к которому «мы привыкли». Лишь преодолев инерцию стереотипа, подхлестнув свое воображение, люди получат ключ к таким загадкам, которые невозможно решить, оставаясь в пределах привычных трех измерений.

Эти размышления Ротаридеса во многом не выдерживают научной критики, но автору важнее другое: теоретические проблемы из общей теории относительности оказываются увязанными в повести с житейскими проблемами современного человека. Под понятием «четвертое измерение» подразумевается, по существу, общая культура человеческого духа, гуманистические ценности мировой цивилизации и не в последнюю очередь — преемственность высоких нравственных идеалов, передаваемых из поколения в поколение. Органическое приобщение к ним только и может дать подлинные гарантии творческого, содержательного существования на уровне требований века, открывшего новую эру в истории человечества.

Говоря здесь о самом общем смысле этой повести Пушкаша, мы, разумеется, интерпретируем не столько текст, сколько подтекст, глубинный пафос произведения. А непосредственно в нем речь идет о типичных мытарствах молодой симпатичной семьи, теснящейся в однокомнатной квартире где-то на восточной окраине Братиславы; об их скромных радостях и огорчениях, которые в изобилии доставляет родителям самый маленький член семьи, Вило; о надеждах и разочарованиях, связанных с неоднократными попытками квартирного обмена; словом, речь идет прежде всего о той стороне жизни, которую принято именовать частной, интимной или же попросту бытом. Причем герои отнюдь не демонстрируют некоего святого пренебрежения неудобствами своего существования, в особо отчаянных ситуациях в душе терпеливой и деликатной Тонки даже возникает нечто вроде классовой ненависти к владельцам роскошных вилл, расположенных как раз напротив окон их дома. Но в том-то и дело, что эти жгучие проблемы, бесконечно усложняющие повседневное существование четы Ротаридесов, вносящие диссонанс в их личные взаимоотношения, не в состоянии вытеснить главного из их жизни — духа внутреннего взаимопонимания, отзывчивости на страдание ближнего, деликатного уважения индивидуальных духовных склонностей и интересов друг друга. Частная жизнь этой семьи пронизана токами высокой гуманистической культуры, как бы непосредственно участвующей в формировании нравственных оценок по поводу, казалось бы, самых незначительных и проходных явлений. Недаром в своих внутренних монологах и Ротаридес, и его жена Тонка прибегают к литературным ассоциациям. Пушкаш словно примеривает на своего героя то блузу Родиона Раскольникова, то доспехи благородного рыцаря из Ламанчи… Да и тени Томаса Манна, Анатоля Франса совершенно естественно возникают на страницах этого яркого произведения молодого словацкого автора.

Повесть «Четвертое измерение» родственна по духу многим произведениям новейшей советской литературы, литературы других социалистических стран. В этом, несомненно, проявляет себя некая общая закономерность времени: насущная заинтересованность общества в максимальной творческой активизации каждого своего члена. В произведениях словацкого писателя Пушкаша и находит убедительное художественное воплощение генеральная идея возрастающей значимости человеческой личности в условиях социализма.

Ю. Богданов