Глава двадцать третья, где совершается запретный ритуал, и двое становятся одним

Резкие голоса тревожили и без того неспокойный Лаин сон. Незнакомый, хрипло-старческий увещевал, терпеливо уговаривал с раздражающей и — почему-то Лая была уверена — напускной мягкостью. Родной же, чуть севший с мороза, почти рычал — недоверчиво, подозрительно, словно сторожевой пес, не спешащий идти навстречу приманивающему чужаку.

— Твой зов преследовал меня много лет, старик! Уже это хороший повод насторожиться, не находишь? — ядовито вопрошал Эдан.

— Я только последний жрец давно забытого храма, — недоуменно отзывался собеседник. — Звать сюда одаренных, таких как ты, — и есть мое служение. Здесь нет никакого злого умысла.

— А как же волки?..

— В лесу сейчас много хищного зверья. Наверное, есть и волки.

Раздраженное фырканье ясно давало понять, как Эдан отнесся к этому доводу. Охотница пыталась открыть глаза, рассмотреть незнакомца, но веки не слушались, тело растекалось теплом и слабостью, голова предательски уплывала в сон.

— Почему я должен верить тебе? — на краю сознания откликался родной голос.

— Желай я вам зла, просто не пустил бы на порог, — снисходительно, как ребенку, разъяснял старик. Его вкрадчиво-плавная речь очаровывала, усыпляла не хуже кровь-травы. — Но я же открыл дверь, помог вам согреться, исцелил твою подругу…

— Я знаю. И благодарен тебе. Но все же пока посижу здесь…

— Тебе тоже нужен отдых.

Лая уговаривала себя вынырнуть из сна, отчаянно со жрецом соглашаясь, но сил, чтоб пошевелиться или издать хоть какой-то звук, не было.

— Я не оставлю нас беззащитными на твою милость, — меж тем говорил Эдан. — Не могу. Доверию к незнакомцам меня не учили.

— Даже к благодетелям?

— Особенно к благодетелям!

Казалось, жрец не знает, что на это ответить.

— Зря, — наконец раздался его укоризненный вздох. — И чем ты поможешь подруге, если свалишься от усталости?.. Я не причиню вреда. Да и что может дряхлый старик против темного мастера?

— Какие все сведущие в здешних краях! — без удивления, но с досадой бормотал Эдан. — На мне что, клеймо стоит?

— Хороший лекарь всегда почует такого, как ты. Измененного. Улучшенного…

Любимый еще шипел в ответ что-то недоброе, но Лая уже не разбирала, окончательно потерявшись в сонном мареве.

В следующий раз она проснулась уже в тишине, прижатая к нагретой горящим очагом стенке, с ощущением мужского тепла и сонного дыхания за спиной, да тяжести знакомой руки на боку.

Значит, жрец все-таки уговорил его?

Лая слабо улыбнулась, не открывая глаз, но тут же застыла, затылком почуяв настырный, изучающий, нехороший какой-то взгляд. Она чуть было не пропустила вдох, но вовремя опомнилась, задышала спокойно и ровно, старательно изображая сон и радуясь в душе, что Эдан так настойчиво учил ее, нерадивую, всегда прятать свое присутствие.

— Огненная нить… — послышалось рядом тихое старческое бормотание. — Надо же! Горит? Горит… Вот так везение!.. — Слова жреца были путаны, неразборчивы, как у человека, от одиночества давно уже привыкшего говорить лишь с самим с собой. — А ты думал, не придешь ко мне?.. Я знал, что придешь… Вон каким стал! Не зря я столько сил потратил… А я, значит, дурак по-вашему? Нет, я прав был — не вы! Это вы дураками были… Старые, мертвые дурни… Хи-хи… Ну, побегал, мальчик, — и будет…

Охотница замерла, борясь со сном и вялостью, стараясь вникнуть в странное бормотание, а старик все повторял и повторял что-то про огненную нить и про неизвестных дурачков — теперь уж совсем бессмысленно. Потом и вовсе сбился на хриплое, некрасивое хихиканье, совсем не похожее на его прежнюю, плавную, убеждающую речь.

Боги! а вдруг нелюдимый их хозяин свихнулся здесь, в глуши? Или, может, это Лае в горячке чудится?

В любом случае, наутро окончательно проснувшись, девушка первым делом поклялась себе внимательно за жрецом приглядывать, и очень старалась свое слово сдержать.

Так прошло пять дней. Пять дней! Если бы не волки на тропе и не ее проклятая болезнь, они с Эданом уже переходили бы через Перешеек. Что там Иша говорила насчет «успеть» и «обмануть судьбу»? Девушке казалось, что их время утекает, как талый снег сквозь горячие пальцы. С каждым днем ей становилось все тревожнее.

Жрец еще этот…

Старик-хозяин не походил больше на безумца, но все же вел себя странно. Кружил угодливо вокруг Эдана, выпытывал, хитрым котярой терся у ног, чуть ли не мурлыча, щедро расточая с каждым словом сладчайший мед и приторный дурман кровь-травы, — но темные глазки при этом блестели нехорошо, колюче так, выжидающе… Он и к Лае поначалу, видя, как трясется над ней молодой мастер, пытался подольститься, но охотница держалась настороженно, в ответ на покровительственные улыбочки зло поджимала губы, ворчала Эдану на ухо, что старик ей не нравится, и тайком перетряхивала вещи в мешках да собирала припасы, готовясь улизнуть из этой заснеженной крысоловки, как только хватит сил выйти за порог.

До жреца, впрочем, вскоре дошло, что Лая ему не помощник, а может, в своем затворничестве он просто невзлюбил женщин, — и теперь относился к ней не иначе, как с опаской и брезгливым снисхождением, будто к больному зверенышу, случайно подобранному в лесу. Лечить — лечил, зельями пичкал, выхаживал, но сладкая улыбочка очень быстро сменилась презрительной гримасой, которую, вопреки всем стариковским ухищрениям, Эдан заметил почти сразу, а заметив — и вовсе ощетинился. Ну как же — его Снежинку обижают! Да как этот старый котяра посмел!

Лая от такой чрезмерной заботы только фыркала, но про себя растекалась от удовольствия.

Старик же сдаваться не желал: лез, когда на ощупь, а когда — и напролом, пытаясь зацепить принесенного к нему метелями темного мастера то так, то эдак, — и вот, к концу пятого дня, кажется, нашел лазейку.

Охотница как раз возилась в грязной здешней кухоньке, используя приготовление ужина как предлог, чтоб улизнуть из-под неприятной опеки своего лекаря, когда услышала, как тот хлопает входной дверью, топчется на пороге единственной жилой комнаты, отряхивая снег, ворчит что-то себе под нос, шаркая к огню очага, а потом с любопытством спрашивает у пристроившегося прямо на полу юноши:

— Чем это ты занят?

Лая поближе придвинулась к плетеной занавеске, отделяющей комнату от кухоньки, и прислушалась — ей тоже было интересно. С самого обеда Эдан, отыскав среди их вещей грифель и мятые листы дорогой гильдийной бумаги, забился между очагом и единственным в приютившей их землянке тусклым окошком и что-то увлеченно писал, рисовал, чертил, задумчиво хмуря светлые брови.

— А? — рассеянно оторвался он от своего занятия, лишь когда жрец повторил свой вопрос. — Пытаюсь сделать амулет, который будет на мне, но при этом станет отслеживать состояние здоровья другого человека. То что надо для одной слишком скрытной упрямицы…

Услышав такое, Лая возмущенно фыркнула, но, вспомнив загадочные схемы и формулы, выходящие из-под Эданова грифеля, вдруг приуныла. Она-то сама амулеты делала наугад, на одной лишь интуиции, — а потом удивлялась еще, почему не все работают, как надо.

«Зато сломать любой, неважно чьего производства, — для меня не проблема!» — поспешила себя утешить, и осторожно выглянула из-за занавески.

Жрец с интересом наклонялся к исчерченным листкам, расспрашивал и бормотал что-то одобрительное.

— …почти закончил, — объяснял ему Эдан, — вот тут только не могу связь закрепить…

— И не сможешь, — приглядевшись, заявил старик. — Ты делаешь одностороннюю связь, а устойчивы только двусторонние. Зачем вообще что-то придумывать, возиться с амулетами, заряжать их потом, если есть уже готовый связующий ритуал?

Эдан оторвался от бумаг, вскинул внимательный взгляд на собеседника, — и Лае почудилось в нем какое-то напряжение.

— Я находил лишь упоминания о нем. Никаких схем или формул. Никаких описаний.

— Ну-у, многое забылось со старых времен, — вкрадчиво протянул жрец. Тон его совсем Лае не понравился. Было в нем что-то такое… предвкушающее?

— А ты, значит, сохранил то, что забыли другие? — с подозрением прищурился молодой мастер.

— Этот ритуал когда-то был одной из главных причин посещения здешнего Храма. Обмен опытом и памятью, возможность всегда ощущать другого, даже на большом расстоянии, абсолютное понимание и преданность — раньше получить все это было много желающих. Я хорошо знаю все тонкости. Если ты и твоя… подруга захотите…

Чем дальше говорил он, тем больше расширялись Лаины глаза от изумления и какой-то внезапной, глупой надежды. Она бы действительно смогла уйти, спрятаться на пару лет, чтоб не подвергать Эдана риску, — и при этом знать, что с ним все хорошо. Знать, что не потеряет его опять, как десять лет назад… И он был бы спокоен, не мучаясь от неизвестности и ревности… Они бы…

— А что будет, если один из связанных умрет? — вопрос юноши вырвал ее из бессмысленных мечтаний.

Старик споткнулся на полуслове, замялся, явно не желая отвечать.

— Это ведь тот самый ритуал, не так ли? — безжалостно давил темный мастер. — Запретный? Так что случится после смерти?

— Душа умершего останется с живым до конца его дней, — неохотно пробормотал жрец. — Да, это тот самый ритуал.

Губы Эдана вытянулись в болезненной усмешке. Глаза смотрели напряженно, изучающе.

— И это действительно того стоит? — тихо спросил он.

— Разве не мечтает каждый, чтоб близкие не оставляли нас и после гибели? — мягко, искушающе проговорил старик.

И Белый Мастер… сдался.

Лая не могла точно сказать, как поняла это: лицо его ничуть не изменилось, Эдан только отвел взгляд и буркнул, что подумает. Но искус был слишком силен. Он согласится, — поняла девушка. Согласится, а потом, если что-то произойдет (а произойдет наверняка, ведь хитрюга-жрец не стал бы предлагать все это просто так!), — не простит себе.

Хотя… решение ведь не обязательно должно исходить от него?

— О чем тут думать? — выскочила из своего укрытия Лая. — Мы ведь сможем отыскать друг друга на расстоянии, узнать, если что-то случится! Уж в нашей-то ситуации, Эдан, это просто подарок! Давай, — с лицом радостной дурочки подлетела она к старику, — проводи свой ритуал!

Тот даже растерялся, вопросительно переводя взгляд с нее на юношу.

— Ну и чего ждешь? — клещом вцепившись в него, состроила капризную гримаску охотница.

— Лая, эмм… Так вообще-то не делается, — оторвал ее от жреца Эдан. В синих глазах загорелся с трудом сдерживаемый смех.

— Ну вы тут обсудите… Сами… — почуявший свободу старик тут же юркнул на кухню.

— Ритуал и правда помог бы нам, Эдан, — уже серьезно сказала девушка.

— Я знаю. И тоже хочу этого.

— Тогда давай притащим обратно старого котяру — пусть проводит. Можем даже встряхнуть по пути, чтоб не вздумал чего напортачить…

— Сначала я хотел бы вытянуть у него все про саму церемонию и позаботиться о нашей безопасности. И потом… это правда так не делается.

— Почему? — удивилась Лая. Показалось ей, или Белый Мастер и впрямь выглядел… смущенным?

— Потому что это свадебный обряд, Снежинка. Возможно, мы бы хотели как-то выделить этот день.

— А-а… Только не говори, что делаешь мне предложение! — хихикнула от неожиданности девушка. В ногах вдруг разлилась подозрительная слабость, и она почти сползла на сундук у стены. Удивленный смешок застрял в горле, а глаза растерянно распахнулись.

— Это ведь не в первый раз, — опустившись рядом, мягко взял ее за руку Эдан. — Ты когда-то даже ответила согласием.

Лае тут же вспомнилось яркое весеннее солнце, мерцающие воды Таркхемской речушки, их наивные детские планы. Стало отчего-то тоскливо.

— Это ведь навсегда, Эдан, — тихо, встревожено отозвалась она. — Связь не перед законом, не перед богами, но душа с душой… Звучит немного страшно.

— Еще и как страшно! — подтвердил юноша, заглядывая ей в глаза со странным сомнением. И совсем не ясно было, чего боялся он больше — ее согласия или отказа.

— Мы сделаем это! — неожиданно решилась Лая, чувствуя знакомый злой азарт.

На миг он нахмурился — затем счастливая мальчишеская улыбка осветила лицо.

— Конечно, сделаем! И пусть идут все к дьяволам!



***

— Ритуал пройдет тем проще, чем лучше я буду понимать вас, — напевал Огнезору старик следующим утром. — Ты мог бы доверять мне чуть больше. Неужто за свою помощь я не заслужил немного откровенности? Я ведь давно живу на свете — ты даже не представляешь насколько! — и многое могу рассказать тебе! Я бы с радостью занялся твоим обучением, если б ты надумал задержаться…

— У меня нет на это времени, — раздраженно попытался отмахнуться мастер.

— Или желания? — не отставал жрец. — Но почему?

— Я ничего не знаю о тебе.

— Разве ж это повод? Ты вот и о себе ничего не знаешь, юноша! Ни о себе, ни о тех, чьи знаки носишь… Таинственная Гильдия давно уж похоронила в забвении истоки и смысл своего существования…

— Ты всегда говоришь так напыщенно, жрец? — поморщился Огнезор. — Подозреваю, дальше меня ждет целое сказание… Вот бы ты с такой же радостью мне про волков поведал. Или про свой зов… Хотя о чем это я? Давай уж, начинай! Считай, что я заинтригован.

Всего на миг он увидел, как глаза старика укололи злостью — но благодушная маска так и не дрогнула на морщинистом лице.

Здешний хозяин был опасен, и Огнезор, в любом случае, не собирался доверять ему.

— Они появились, — вздохнув, заговорил старик, — в последний век прошлого мира, когда Дар в людях был еще силен и многочисленен, когда он означал еще бесконтрольную власть, почти могущество, — но шел рука об руку с безумием куда чаще, чем теперь… «Гильдия Хранителей» — так те люди в шутку называли себя. Тогда еще было много гильдий: купцов, суконщиков, каменотесов, скотоводов, даже — старьевщиков и трубочистов… Вот и эти тоже… Гильдия Хранителей! Сборище ученых чудаков, владетельных идеалистов и доблестных вояк, принесших клятву вечного служения… Спасители мира! — жрец издал сухой, презрительный смешок. — Они верили, что смогут ограничить Владеющих Даром, оградить мир от их безумия, и использовать их силу. Они надеялись собрать и сохранить все тайные знания, спрятать их от других — тех, для кого Дар был прежде всего властью. Или свободой. Возможностью жить по своим собственным законам… Пойми правильно! — в хриплом голосе старика пробились восторженные и немного завистливые нотки. — Ты силен, юный мастер. Я слышал отголоски того, что ты сделал по другую сторону гор. Но это и в сравнение не идет со всем, что могли одаренные прежде!..

— Они ведь разрушили мир, разве нет? — грубо перебил его Огнезор.

— Некоторые из них, — равнодушно пожал жрец плечами. — Для кого-то это были войны за территорию. Кто-то просто… гм… был не в себе, потерял контроль… Тебе ли не знать, как это бывает?.. Но не о том сейчас речь. Я рассказывал о других. О тех, кто пережил Великий Передел Мира, известный больше, как его Погибель, — да еще и сохранил кое-что из прошлых знаний, хоть и скрыв или изменив большую их часть… Ты ведь знаешь, о ком я говорю?

— О Гильдии, не так ли? — скривил губы юноша. — Что ж, очень познавательный взгляд в прошлое. И очень удобный способ не ответить ни на один из действительно интересных мне вопросов…

— Я не нравлюсь тебе, верно? — в щелочки сжались стариковские глаза.

— Я не могу тебя разгадать. Не могу понять твоих мотивов. Разве это не повод быть настороже?

— Но ты все же согласился на ритуал, — усмехнулся старик, выжидающе подавшись вперед. — Не расскажешь, почему?

— Я любопытен, — усмешкой на усмешку ответил мастер. — Это у нас с тобою общее…

Улыбка на стариковском лице превратилась в гримасу.

— Никаких откровений, значит? — без тени прежнего добродушия переспросил он.

— Никаких откровений.

Медленно, не сводя с Огнезора глаз, жрец встал, раздраженно одернул хламиду, и вышел из комнатушки — наверное, даже хлопнул бы дверью, если б она была. Вместо этого лишь сердито дернул напоследок запутавшийся в плетеной шторе посох.

Огнезор провожал его ехидной ухмылкой. Не хватает старичку терпения на словесные игры! Темный мастер ведь не сельская барышня, что за хорошую байку прослезится да все секреты выложит!..

Пока что им обоим удавалось избегать откровенности с удивительной дотошностью. Но жрец попыток прекращать не собирался — и юноше оставалось лишь поступать так же.

Может, и не стоило соглашаться на предложение старика.

Огнезор узнал о ритуале достаточно, чтобы понимать, насколько уязвимыми станут они с Лаей на ближайшие часы, а то и дни. И пусть жрец доказал уже, что не причинит им физического вреда, но ведь что-то ему все-таки нужно!

Возможно, он надеется на особенности воздействия ритуала, на то, что соединение ломает все мысленные барьеры, оголяет разум, делая его доступным для любого влияния… Возможно, старик даже не хочет навредить. Может быть, им движет просто любопытство и непомерная скука.

Но Огнезор не стал бы полагаться на это. Ни себя, ни Лаю он не оставит ослабленными.

Не зря ведь Иша показывала ему четыре особенных способа защиты, годных, наверное, лишь для запретных ритуалов, а потому давно позабытых всеми за ненадобностью! Предвидела ли ахарская Хранительница, что ее наука пригодиться так скоро? Может быть. С ней никогда нельзя знать наверняка…

Надежнее всего, конечно, вообще сейчас отказаться. Но очень уж заманчивой казалось Огнезору обещанная возможность! В один момент научиться всему, что знает Лая, и научить тому, что знает сам? Всегда чувствовать, где она и что с ней? Остаться подле нее бестелесным защитником даже после собственной смерти — чересчур вероятной смерти, судя по тому, сколько раз он был на волоске в последнее время?.. Жрец действительно знал, чем соблазнять!

И потом, нельзя не признать, что какая-то часть его, себялюбивая и властная, предвкушающе потирает руки — ибо жаждет именно такого, абсолютного, всецелого обладания… Эгоистичный мальчишка, привыкший добиваться своего, брать почти все, что захочет — именно таким он был в последние годы, и не так просто сейчас уже что-то поменять…

— Эй! — появление Лаи уже привычно вырвало Огнезора из бесцельных раздумий, и он принял это почти с облегчением.

На охотнице была легкая белая туника до колен, одетая на голое тело, талию перехватывал тонкий пояс, а в волосы затейливо вплеталась белая лента.

Этот простой наряд заставил мастера на миг задержать дыхание.

— Снежинка, — улыбнулся он, откровенно ее разглядывая. — Маленькая зимняя богиня…

— Жрец сказал ведь, что мы должны быть в белом, — неловко одернула девушка края туники. — Это единственное, что нашлось на дне его сундука…

— Мне нравится, — губы Огнезора изогнулись в чувственно-соблазняющей усмешке, и Лая (его дерзкая, самоуверенная Лая!) залилась краской смущения.

Кажется, не только он сегодня нервничал!

— Старик еще велел нам быть босыми, так что я принесла остатки Ишиного снадобья. Не думаю, что в его Храме тепло в это время года…

Девушка выжидающе посмотрела на него, сжимая в руке круглый глиняный кувшинчик с чудодейственной ахарской мазью.

Улыбаться Огнезору расхотелось. Он еще раз, по-новому, осмотрел Лаино слишком открытое одеяние.

— Тебе, в таком случае, нужно натереться полностью. Ты замерзнешь.

Охотница лишь досадливо дернула плечами. Ну да, пугать ахарку холодом — это почти оскорбление!

— Погоди, у меня есть кое-что для тебя, — потянулся мастер к их вьюкам, тщательно собранным и сваленным в кучу в углу у порога.

Он нашелся на самом дне — стянутый в тугой сверток и почти забытый. Огнезоров роскошный белый плащ. Последняя, уцелевшая часть парадного одеяния. Все остальное сгинуло безвозвратно на той проплешине у ахарской долины — белый шелк и золотое шитье, исполосованные вражескими клинками, пропитанные насквозь грязью и кровью…

Что ж, достойная смерть для формы Белого Мастера! А ее хозяин вполне обойдется одной из своих обычных рубашек да простыми штанами из беленого полотна, любезно одолженными старым жрецом…

С легким смешком юноша отряхнул плащ и накинул его Лае на плечи.

Они сделают это — вдруг со всей ясностью осознал он. Пройдут через ритуал, свяжут свои души. А потом уйдут далеко на север — и ни одна сила в этом мире не сможет больше им помешать!



***

Пещера была огромной.

Каменная арка, высеченная в скале, украшала узкий вход. К проему под ней поднималась давно разбитая, занесенная снегом лестница — землянка старого жреца ютилась у ее подножия, будто нора, вырытая в холме.

Сама же пещера ничуть не походила на нору. За аркой, в полумраке тоже начинались ступени: семь широких белых ступеней, расходящихся вниз, словно круги на воде. А дальше… дальше действительно была вода.

Пещерное озерцо на ахарской тропе ни шло ни в какое сравнение с тем, что раскинулось здесь: широкое, заполняющее все пространство необъятного грота, прозрачное до самого светлого известкового дна, знакомо светящееся мягким белым светом — отчего весь подземный зал с его неровными стенами, высеченными колонами и статуями давно забытых богов, казалось, тоже мерцал.

Жрец не соврал. Это и правда был Храм…

Неглубоко под теплой, почти горячей, водой угадывалась белая тропа, рассекающая глубины озера. Прямой линией она прочерчивала отмель, шершавым камнем стелилась под ноги, ступенями взбиралась к круглому рукотворному островку, в центре которого, в окружении пылающих чаш с маслом, лежал большой неровный камень — невысокий и плоский сверху.

Алтарь.

И не просто алтарь — это чувствовалось издалека. «Дарящий силу»! Редчайшего типа амулет, позволяющий направлять и усиливать способности!

Теперь понятно, как жрец смог подчинить волков! С таким камушком даже весьма средних возможностей старика хватало с лихвой.

О «дарящих» Огнезор раньше только читал: последний из известных Империи разрушился почти три сотни лет назад, и создать новый с тех пор было некому — ведь для этого нужен круг из десяти мастеров с высшим уровнем. Сейчас таких всего двое: он сам да Иша — и это, возможно, больше, чем за всю тысячу лет Имперской истории.

Камень впечатлял. Он тянулся навстречу, покалывал, звал и мурлыкал, словно живое существо. Дневной свет падал на него сверху — из большой дыры в своде пещеры, — редкие снежинки, кружась, сыпались оттуда, но таяли, не долетая: Огнезору почему-то казалось, что поверхность алтаря не по-каменному теплая…

Перед тем, как ступить на островок, они с Лаей замешкались. Жрец уже вовсю хозяйничал здесь: подливал ароматное масло в коптящие чаши, расстилал мягкое бархатистое полотно на плоском центральном камне, раскладывал еду и подношения на глыбах поменьше, — а мастер все стоял по щиколотку в теплой воде, не замечая, как крохотные волны теребят намокшие штанины. Стоял, смотрел на «дарящего силу» — это чудо, оставшееся от прошлого Мира, — и никак не решался приблизиться.

Потом мягкая Лаина ладонь прижалась к его руке.

— Ты передумал? — с ехидцей спросила она.

— Не надейся!

Огнезор сгреб ее в охапку, вызвав удивленный визг, рывком перенес и поставил босыми ногами на ткань, покрывающую алтарь. Вызывающе вскинул бровь в ответ на осуждающий взгляд старика.

— Так что делать-то? — борясь со смехом, спросила Лая. — Нам надо будет что-нибудь сказать? Просить богов, приносить клятвы?

— Это безмолвный ритуал, как и все древнейшие таинства, — высокомерно обронил жрец, а на лице его отразилось столько презрения в адрес охотницы, что кулаки молодого мастера недвусмысленно зачесались.

— Безмолвный — так безмолвный, — казалось, гримасы старика Лаю даже забавляют. — Мне стать, сесть или сразу… лечь? — тон ее был сама невинность. И плащ с плеч она вроде бы небрежно сбросила, но жрец своим презрением так и подавился.

Огнезор же едва сдержался от фырканья. Похоже, его Снежинка тоже кое-что об этом ритуале слышала, хоть и прикидывается перед здешним хозяином маленькой дурочкой. А тот ведь даже уровень ее способностей узнать не удосужился!

Старик Лаиной шутки совсем не оценил. Опомнившись, что-то зашипел сердито, заставив юношу с девушкой сначала встать на алтаре лицом к лицу, затем опуститься на колени. Кончиком ножа уколол им пальцы, и выдавил по капле крови в раскрытый Лаин медальон, которому отныне предстояло стать связующим предметом и хранилищем их душ после смерти.

Когда темные пятнышки на их тусклых портретах высохли, жрец приказал взяться за руки. Сам замер в шаге от пары, собираясь с силами, концентрируясь на той невидимой паутине, что должен будет сейчас сплести…

Обряд начался.

Первое касание жреца Огнезор ощутил так ярко, словно над ним рассыпали раскаленный уголь. Слишком грубо для человека, что проделывал подобное, скорей всего, не одно столетие — впору заподозрить старика в небольшой мести.

Впрочем… и дьяволы с ним!

Очень быстро юноша вообще перестал его замечать.

Потому что чем крепче сжимал он Лаины руки, не отрываясь от ее глаз, — тем сильнее чувствовал, как старый жрец, алтарь, чадящие лампы, сыплющий сверху снег будто растворяются, теряют плоть и смысл. Как, вместо этого, чужая сила захватывает его, вначале чувствуясь лишь легкой щекоткой, потом настойчивым, проникающим течением — и вот уже странные, полузнакомые ощущения полностью покоряют его: то острые и резкие, то тягучие. Он не знал ничего подобного уже много лет и почти забыл. Боль — вот что это такое! Не его, Лаина.

Глухо пульсируют ее уставшие мышцы и синяки; тоненько отзываются перемерзшие пальцы; неприятно жгут сбитые в дороге ступни…

Ее боль обрушивается на Огнезора — такая разная, яркая, слишком отличающаяся от привычного, однообразного покалывания, которым его собственное тело обычно сообщает о ранении. Она оглушает, сбивает с толку, почти вышибает дыхание.

И времени опомниться уже нет. Мощный поток подхватывает, сминает, швыряет вперед, заставляя захлебнутся в таком же сильном встречном потоке.

Лая!

Их души распахиваются друг перед другом — до самого донышка. Расходятся, подобно краям сорванной раны.

И это… отвратительно.

Каждое грязное пятнышко, каждая подлая, некрасивая мыслишка, каждая тайна, в которой страшно даже самому себе признаться, выплескивается теперь наружу, бесстыдно выставляясь напоказ. Перед другим. Перед чужим — потому что до сих пор они действительно не знали друг о друге ничего.

Теперь же все на виду.

Ее холод — холод маленькой девочки, забирающей последнее тепло у остывающего тела матери.

Его злость — злость мальчишки, часто и всеми битого.

Ее зависть — зависть нескладного волчонка к взрослым цветущим красавицам, на которых он смотрит с таким интересом.

Его ревность — первая, неосознанная, а оттого еще более жестокая.

Ее желание унизить и высмеять. Его эгоизм и себялюбие.

Ее отвращение от липких, сминающих лап, боль тела, разрываемого чужим телом. Его похоть, ласки женщин, чьи лица стерлись даже из идеальной памяти, а имен он так и не узнал.

Их мертвецы.

Убитые ею. Убитые ним…

И дальше только хуже.

Лая вдруг дергается, вырывается — не физически, но мысленно, — потому что сила, вытряхивающая из них все до крупицы, тянет из него теперь воспоминания, которым лучше бы исчезнуть вообще.

Испытание Боли.

Каждую иглу, каждый удар, каждый надрез.

Он кричит, как и тогда — беззвучно, лишь в своих мыслях, и она кричит вместе с ним. Кричит так ужасно, что ему на миг кажется: она не выдержит. Просто сойдет с ума, как сходили многие.

Но и это проходит.

Кусочки их сознания мелькают все быстрее, норовя утопить в цветном, многоголосом тумане, — и страх, боль, отвращение вдруг растворяются, уступив место легкой грусти, любви, восторгу. Его (ее?) радости. Ее (его?) вожделению.

Теперь между ними нет границы.

Его (ее?) пальцы зарываются в волосах, ее (его?) губы тянутся к губам, руки рвут одежду, кожа касается кожи, тело вжимается в тело…

— Теперь же слейтесь плотью, как слились душою, — вслух завершает свой безмолвный ритуал жрец.

Волна желания накрывает, топит все, что осталось от мысли в их едином теперь существе. И лишь напоследок мелькает в сознании злорадная тень — ибо кто-то чужой, кто-то третий хотел прорваться к ним в последний миг, но был жестоко вышвырнут за тотчас же возведенную стену.

Они в безопасности.



***

Слава сжимала кулаки — так сильно, что почти лопалась обмороженная кожа на костяшках пальцев. Отсюда, сверху, сквозь глубокую расселину на диво правильной формы большая часть освещенного огнями пещерного островка была как на ладони.

Она знала, что должна отвернуться. Не смотри! Не смотри, убеждала она себя — но не могла сделать ни движения в сторону.

Ослепительная ярость поднималась в ней…

— А-а, вот и ты, — послышался сзади хриплый старческий смешок.

Слава резко обернулась. Маленький, неприятный старичок в шерстяной жреческой хламиде ссутулился сзади, опираясь на посох и опасно сверкая на девушку жесткими черными глазами.

— Нравится подсматривать? — ехидно спросил он, недвусмысленно указывая посохом на расселину.

— Не твое дело! — немедленно огрызнулась Слава, заливаясь злым румянцем.

— Да мне-то что? — пожал плечами старичок. — Смотри, на здоровье! Им сейчас — хоть над самым ухом заори — все равно не заметят. Даже ребенок с легкостью мог бы всадить кинжал в сердце. Вот только, — кинул он на вмиг напрягшуюся Славу быстрый, нехороший взгляд, — связь пока так сильна, что умри один — умрет и другой… Но если дня через три-четыре…

— Зачем ты говоришь мне все это? — насторожилась девушка.

— Ты знаешь зачем, милая, — приблизившись, вкрадчиво выдохнул ей в ухо старик. — Вот здесь, — приложил он руку к ее сердцу, — здесь ты уже приняла решение…

Он издал еще один странный смешок и отступил, потихоньку спускаясь с холма.

Снег жалобно скрипел под его ногами.

— Ты можешь пока зайти ко мне, отдохнуть и погреться, — не оборачиваясь, крикнул уже снизу застывшей недвижно Славе. — Накормлю, пальцы твои вылечу… Наша парочка еще дня два в себя не придет.

Бросив последний взгляд в дыру, девушка уныло поплелась следом.

Загрузка...