Четыре самозванца

Ромка становится директором

Я обнаружил этот люк, пока Жора и Максим секретничали. Хотел громко залаять из-под вагончика, чтобы всех насмешить, полез туда прятаться — и увидел.

Открыть крышку и пролезть в будущее можно было запросто. «Вот это везуха!» — мелькнуло у меня в голове. Ведь кто я в настоящее время? Школьный шут гороховый. Не Роман и даже не Рома, а Ромка.

А вот пролезу в будущее и такое вытворю, что сразу стану «наш уважаемый Роман Алексеич!»

Чего бы такого вытворить, чтобы все ахнули? Была у меня одна идеечка, но я ее в откровеннике сдуру выболтал. Думал, что Машина Времени — это сказки, вот и написал. И мне теперь нельзя предсказывать погоду: все поймут, что я ее просто в будущем подсмотрел.

Пока я так сидел под вагончиком, Кураго заговорила про бал. Еще немного — и сообразит, что там гусары, тогда попробуй ее удержи! Ну, я быстренько ее напугал, она передумала ехать к предкам, и мы решили двинуть в будущее всей компанией.

Залезли, и Жук сказал Максиму:

— Шеф, газуй в следующий понедельник!

— Ну и пенек ты, Жора! — говорит Кураго. — До понедельника мода не переменится. Едем в следующий год!

— За год наука даст мало нового, — заявил Максим. — Чтобы увидеть ее плоды, надо ехать в следующую пятилетку.

Меня это устраивало:

— Я согласен! Пять лет — нормальный срок.

— Но затормозим в понедельнике и купим газету, — настаивает Жук. — Мне очень нужна газета за следующий понедельник.

— Остановимся через год и посмотрим, что там носят, — говорит Кураго. — Ты слышишь, Максим?

— Слышу, слышу…

Дрозд помудрил с кнопками на пульте, что-то зажужжали, и по стенам, но потолку побежала настоящая цветомузыка.

— Всем в кресла! Скорее! — крикнул Максим.

Мы сели. Машина жужжала все громче и на разные голоса. А потом как рванет! Нас прямо вдавило в мягкие спинки. В голове что-то завспыхивало и замелькало, будто в ней со страшной скоростью крутили кино. Я вдруг почувствовал, что я, Роман, — нет, уже Роман Алексеевич, — большой начальник. А Кураго Анна — мой личный секретарь. Вот это да!..

Машина выключилась. Мы глянули друг на друга — и обалдели. Анна Кураго побежала к зеркалу, ахнула и заплакала аккуратно, чтобы не потекли накрашенные ресницы:

— Что вы со мной сделали, Максим Максимыч! Превратили в старуху! Мне уже по виду все двадцать пять!..

— Скорее тридцать, — безжалостно уточнил Дрозд. — Дело в том, что я не справился с управлением. Мы попали дальше, чем хотели — куда-то во вторую половину восьмидесятых.

— Не горюйте, Анна Ивановна, — вмешался Жук, у которого появились кожаный пиджак и животик. — Никто не даст вам даже двадцати. Какой костюм у вас прелестный!

Кураго сразу успокоилась и с победоносной улыбкой стала разглядывать себя в зеркало…

Мы вышли из МАВРа. Был такой же солнечный майский день. Наш вагончик не изменился, только выцвела краска. Я глянул с башни во двор Замка — там по-прежнему лежала ржавая бетономешалка и висело дырявое ведро.

Зато город за озером стал шире и выше! А само озеро вышло из берегов, затопило центральный пляж и подступило к воротам Замка.

— Набрало силушку наше Подвальное! А раньше мелело, — с гордостью произнес я.

— Вы правы, Роман Алексеевич, — подтвердил Дрозд, сверкая на солнце очками. — Мы видим плод успешного сотрудничества моей научно-исследовательской лаборатории и вашего ППО.

«ППО… ППО… — наморщил я лоб. — Ах, да, это значит Проектно-производственное объединение. Я его директор…»

— Роман Алексеич, нам пора: через тридцать минут пресс-конференция! — красивым голосом напомнила Анна, мой секретарь.

Мы спустились по винтовой лестнице во двор Замка. «Как же добраться до берега?» — с беспокойством подумал я. Озеро затопило мост и плескалось под аркой ворот. Еще немного — и двор станет заливом…

— Эй! — крикнул Жук и хлопнул в ладоши. Под арку вплыла длинная плоскодонка с высоким гнутым носом и такой же кормой. На корме стоял, орудуя веслом, черноволосый крепыш в форменной фуражке. Вместо эмблемы фуражка имела шашечки, как у такси.

— Прошу в гондолу! — сказал Жук. Мы уселись на кожаные подушки. Гондола выплыла из-под арки, и лишь тогда я заметил, что чугунных ворот с львиными мордами больше нет. Исчез и киоск «Мороженое». Впрочем, скоро я его обнаружил: он плавал между Замком и берегом, как полузатонувший корабль.

— Песню, гондольеро! Мою любимую! — весело распорядился Жук. И черноволосый крепыш, разогнав лодку, грянул:

— Браво! — захлопала крепышу Кураго и послала ему испанскую улыбку.

На берегу нас действительно ждал народ: симпатичные студенты и культурные пенсионеры, всего человек сто. Когда мы вышли из гондолы, они дружно подняли руки, но вместо приветствия стали выкрикивать: «По-зор! По-зор!»

Хулиганы какие-то. А может, ненормальные. Я отвернулся и быстро зашагал к автомобилю.

Машина была новой марки. Я хотел расспросить про нее шофера, но на перекрестке мы попали в ужасную пробку. Со всех сторон рычало и гудело автомобильное стадо. Ого, сколько машин в нашем Блинове!

— Все улицы перекопаны, вот и пробка, — проворчал шофер. — Разве это езда, елки-моталки?!

Пришлось нам выйти и добираться пешком.

— Ничего, — подбадривал Жук, — скоро будем плавать в гондолах!..

Мы шли гуськом по деревянным мосткам через широкие канавы.

— Какой идиот их вырыл посреди улиц? — спросил я с раздражением.

Жук захихикал:

— Юмор у вас, Роман Алексеич, — высший класс!

А секретарь Анна напомнила мне противным голосом:

— Вы же, извиняюсь, и вырыли…

Моя память, взбаламученная скачком во времени, быстро приходила в норму. Я легко узнал свою двенадцатиэтажную резиденцию. Над входом на гранитной стене сверкали стальные буквы:

А выше висел бледно-голубой транспарант:

Давно висел. Успел полинять. Но снять его — значит сдаться. Не бывать этому!..

Я уже взялся за ручку двери, когда из-за угла вывалила толпа — те самые юнцы и старики-горлохваты, которые хулиганили на берегу. Очкастый заводила поднес ко рту мегафон и оглушительно проорал: «ПОЗОР ГУБИТЕЛЯМ РОДНОГО ГОРОДА И ПРИРОДЫ!»

— Никого не пускать! — приказал я вахтерам и уверенной спортивной походкой поднялся по ковровым ступеням в конференц-зал.