10. ПЕРЕДЫШКА

Дневник убийцы


Гениально! Понимаешь, старушка, просто гениально! Фараоны схватили убийцу Карен! Боженька ты мой, это же со смеху лопнуть можно… Ну и верных же служителей своих ты вознаграждаешь, старина!

Видишь, Джини: не по ту сторону баррикады ты стоишь, с моей стороны лучше — здесь свобода, наслаждение; не та глупая штучка с потираниями друг о дружку, которая у вас в ходу — это не более чем легкая закуска, — нет, здесь можно получить подлинное наслаждение, то, что соприкасается со Злом, Болью, Плотью, — наслаждение открытой кровоточащей раны. Видишь — Бог не любит тебя, Он меня любит и меня вознаграждает!

Они поймали его, поймали убийцу, ля-ля-ля… Утром, когда мы сидели за завтраком, явился тот длинный фараон и сообщил об этом. Джини смертельно побледнела — идиотка, дура толстая, должно быть, вообразила, что он пришел за мной, — и тут сюрприз! Добрая новость! Это сделал один чокнутый парень, у него нет ни дома, ни семьи — случайно забрел в наши края… между прочим, подозревают, что он замешан и в других делах, остающихся не раскрытыми несмотря на всем известную оперативность органов полиции…

Он говорит, что ничего не помнит. Одет в клетчатые штаны, а рубашка испачкана кровью. Очень дурно воспитан: люди видели, как он ногами избивал собаку. Похоже, ему грозит электрический стул, и он его вполне заслуживает: когда человек творит такие ужасные вещи, он должен получить по заслугам — не так ли, дорогуша? Когда фараон рассказал все это, Джини стала еще бледнее, — ты, дорогуша, выглядела не лучшим образом: всматривалась по очереди в каждого из нас, но увидела лишь гладко выбритые щеки, улыбки облегчения на молодых лицах — о, сколько их было! Мама тоже вздохнула с облегчением: разве могла она чувствовать себя спокойно, пока в наших краях бродил такой гадкий садист. Папа, покашливая, сказал: «Прекрасно, прекрасно», а потом, поскольку времени у нас было в обрез, мы поблагодарили фараона (это был лейтенант) и тот ушел. Мы нацепили свои каскетки и лыжные шапочки и уехали. За руль сел Марк. Проехали мимо того фараона — он разговаривал с отцом Карен; папа включил радио.

Ты не оставила мне никакого послания, любовь моя; ты что, почила на лаврах?

Дневник Джини


Сегодня утром явился фараон — тот длинный, тощий, с усами, кажется лейтенант; и — нате вам: они поймали убийцу… Приятная новость, ничего не скажешь! Я внимательно следила за ними, а они, заканчивая завтракать, говорили: «Отлично, не прошло и полгода» и все прочее в том же духе. В какой-то момент мне показалось, что Старк ухмыляется, но он тут же отправился за своим портфелем, а когда вернулся, посмотрел на меня — выглядел он самым обычным образом. Старушка вздохнула. Да, она, надо думать, почувствовала большое облегчение!

Они ушли. Я услышала, как отъехала машина. За рулем сидел Марк, в окно я увидела лейтенанта — прямо напротив дома, — отец Карен размахивал руками и отталкивал его. Вот бедолага: и жена, и дочь…

Я выбежала из дома (без пальто, мне сразу стало холодно): «Месье! Месье!». Фараон обернулся: «Да, мадемуазель?» — «А вы уверены, что это — он? С чего вы взяли, что это именно он?» — «Не бойтесь, он во всем признался; но если вам что-нибудь известно, вы должны рассказать нам об этом». — «И на его одежде кровь Карен?» — «Еще неизвестно, мы ждем заключения лаборатории; не волнуйтесь, я буду держать вас в курсе».

Потом он сел в свою тачку, кивнул мне на прощание и с улыбкой укатил. Очень даже ничего, когда улыбается. Ей-богу, если бы такое было возможно, я сказала бы, что он мне симпатизирует!

Сейчас пойду взгляну, нет ли каких вестей от моего дружка. Утром времени не было подняться наверх. И желания тоже. Хочется закрыть глаза и ждать…


Идиот поганый. Сволочь. Раздавить бы его, морду башмаком в лепешку разбить! Стоп: хватит, успокойся, девочка моя, нацепи-ка лучше передник да займись жратвой в ожидании, пока с тобой сведут счеты. Если бы только эта треклятая кровь могла быть кровью Карен, а все это — дурной шуткой!


О, спасибо, спасибо — мне только что звонил лейтенант: это действительно кровь Карен, о, спасибо; значит, ее убил действительно он, этот Эндрю Как-БишьЕго, ее убил он — ох, все оказалось шуткой, глупой шуткой, а я все это время верила такой чепухе! О-ля-ля, я реву; вечером за ужином сообщу им новость; но что за идиотская игра! Сейчас быстренько ополосну лицо — уже опаздываю.

Дневник убийцы


Это действительно кровь Карен. Ну конечно. Убийца действительно Эндрю. Тайна раскрыта. Браво, Джини, ты выиграла — заставила помогать тебе, но выиграла — хорошо я тебя провел, а? Ты была так довольна, когда торжественно трубила об этом за столом, и мама — тоже, и папа — само воплощение радости и веселья; нынче вечером мы пели, как ангелы. Итак, конец нашей маленькой игре?

Жаль, она здорово забавляла меня. Мы все неплохо позабавились: девчонка из Демберри, Шэрон и все прочие; а потом дураки фараоны все испортили.

Сходи прогуляйся по кладбищу — уверен, что все они повылезали из своих ящиков, дабы отметить хорошую новость. Может, даже заглянут к тебе ночью — распить бутылочку шампанского…

Спокойной ночи, Шерлок Холмс. Спи спокойно — все в полном порядке. Vade retro[3], дурные мысли, — убийца под замком. Аллилуйя, аллилуйя!

Не очень-то мне нравится эта Кларисса: манеры у нее скаутские, глаза вечно опущены, губы поджаты, — в постели она, конечно же, так не ломается… А ты, дружище, что об этом думаешь?

Дневник Джини


Больше ты меня не проведешь. Я слышала, как с четверть часа назад ты поднимался наверх, пока твои родственнички болтали внизу. Пойти посмотреть не было никакой возможности, потому что как раз в этот момент Кларисса затеяла со мной разговор (ей захотелось посмотреть мою комнату). Я убить ее была готова, дубину стоеросовую! А когда я все-таки выглянула, никого уже, конечно, не было.

Все двери в коридоре были закрыты. Я скорей пошла туда. И все прочитала.

Оставила ему такую записку:

«Кончай играть. Ты славно посмеялся, я — тоже, а теперь завязываем. В любом случае Эндрю Как-БишьЕго сознался во всех убийствах, исключая, конечно, смерть Шэрон. Но с Шэрон произошел несчастный случай, и тебе это прекрасно известно, даже если ты и отказываешься поверить в это, потому что ты любил ее, правда? (Последнее я зачеркнула — как если бы пожалела о том, что написала это.) Может быть, теперь мы могли бы встретиться с открытым забралом… если, конечно, стыд за то, что ты наделал, не помешает тебе».

Наконец-то мне выдалась хорошая ночка — ни судорог, ни страха и никакой тебе пушки, — шик, блеск, красота; а он еще думает, что нагнал на меня страху Клариссой — смешно.

Интересно, а мать Карен тоже убил тот псих? Забыла спросить это у фараона.

Да нет, это было самоубийство. Цепочка совпадений. А поскольку он не способен выдержать реальности смерти, то приписывает ее себе; делает вид, будто имеет над ней какую-то власть, изображает из себя нечто вроде Бога; ну а мне сейчас не до этого! В постель, скорее в постель — по части сна мне столько предстоит наверстать!

Внизу какой-то шум. Может, вор забрался? Пойти взглянуть? Нет, ложусь спать.

Пойду, но возьму с собой магнитофон. Пусть хотя бы мой последний вздох будет записан на пленке.

Алло, алло, — до чего же потешно в полночь, когда вокруг тебя падает снег, что-то шептать в магнитофон; нигде ни огонька — забавно смотреть на дом со стороны; я окоченела, в поле зрения — никого; скорей назад — эта маленькая прогулка меня взбодрила, рила, рила, ляля-ля; пою с утра до ночи, пою я что есть мочи; коченею, брр-брр, метель окружила меня, брр-брр, Джини в рубахе ночной воров гоняет во тьме — это вполне в духе Джини!

Скорее, скорее домой; эта дурацкая дверь вечно сама закрывается — но что это с ней? Похоже, ее заклинило… Чертов холод — пардон, господин магнитофон, но холод, куда ни крути, все-таки чертов; откроешься ты или нет, подлая дверь? Похоже… ручка не поворачивается — они закрыли ее на собачку, эти!.. Сейчас мне придется звонить…

Оглохли они там, что ли? Нет, но как же это! Как будто специально! Но, черт возьми, эту дверь хоть высаживай — никто даже не пошевелится!

Мне холодно… Должно быть, минус десять, а я в халате, но, в конце концов… что за дела! Вот, вот, вот вам — это-то их, глухих тетерь, разбудит; сейчас я ее в щепки разнесу, эту дверь; прошу вас: придите кто-нибудь, откройте, прошу вас… Он убил их всех, а меня оставил подыхать на улице: «Сожалею, лейтенант, опять несчастный случай…» Идея: телефон — пойду-ка я к отцу Карен…

Его машины нет на месте, — наверное, опять уехал куда-то. Я уже ни рук ни ног не чую, того и гляди, свалюсь; они должны открыть, они специально затаились; вот-вот потеряю сознание, я так дрожу, что слова в горле застревают; откройте же эту дверь, черти бы вас съели!

Дневник убийцы


Холодная выдалась ночка. Похоже, под дверью скулит и скребется какое-то животное. Бедненькое — в такой-то холод, — бедное маленькое животное! Прощай, Джини.

Дневник Джини


«Вы с ума сошли, Джини, такой тарарам устраивать? (Это сказал доктор, открывая мне дверь.) Мы ничего не слышали, девочка моя; вы знаете, когда все двери закрыты…» — «Но кто закрыл на собачку?» — «Понятия не имею. Ну ладно, поздно уже, спокойной ночи!» — «Спокойной ночи». Старый негодяй! Взять бы его да убить! Прослушала запись, забавно: голос на пленке дрожит… да, забавно… можно сказать.

Пью очень горячий грог. Ну попадись мне тот фрукт, что закрыл дверь на собачку! Я наверняка подхватила грипп.

Чихаю без передышки! Знобит — боюсь, у меня температура; ночка выдалась ужасающая: я вертелась с боку на бок и потела, как корова! Светает; спущусь вниз — до чего же здесь плохо топят!

Дневник убийцы


Слышно, как Джини спускается по лестнице; она кашляет, бедняжка, — должно быть, простудилась; что за странная идея ей взбрела в голову: в метель шататься по улице, — женщины и в самом деле непредсказуемы. ..

Слышу, как она, дорогуша, кашляет — до чего же ее жалко… Хочешь, утешу тебя в своих объятиях?

Джини


Я, дорогуша, не имею привычки спать с ни на что не способными мальчишками; давай-ка ты лучше и дальше будешь тешить сам себя, как и положено в твоем возрасте.

Дневник убийцы


Мерзавка! Вот увидишь, что я с тобой сделаю, увидишь, как крепко я обниму тебя — так крепко, что твой гадючий язык наружу вывалится!

Тебе следует принять какие-нибудь антибиотики: надоело слушать твой кашель, к тому же за столом это вызывает отвращение.

На Рождество я убью Клариссу. Она, когда играет на пианино, открывает рот, и эта вонючая черная дыра вызывает у меня омерзение, мешает сосредоточиться на песне: оттуда несет горячей самкой — совсем как от тебя, дорогуша.

Знаешь что? Проявлю-ка я великодушие: готов поменять Клариссу на тебя. Выбирай. Ты же так любишь делать добро.

Не забудь. В Рождественский вечер. Через четыре дня.

Дневник Джини


Опять за старое! Нет, мне и впрямь уже надоело! Прекрасно знает, что сцапали Эндрю; все-таки любым шуткам должен быть какой-то предел! Я теперь полностью его игнорирую, ничего не пишу. Целый день все только и делали, что носились вверх-вниз по лестнице. На носу каникулы — опять все четверо будут вертеться под ногами. Так или иначе, решено: выслежу его и наконец-то увижу его физиономию — теперь я уже ничем не рискую. «В Рождественский вечер» — сплошная мелодрама, смени пластинку, сынок.

А как быть с Книгой? О, придумала: запишу для него кое-что — совсем чуть-чуть — на пленку… И засуну туда. Сразу же после обеда я демонстративно (тоже трудное слово) поднимусь наверх. И спуститься не успею, как он устремится туда; вот тут-то я вернусь и его застукаю… Если бы из носа так не текло, мне бы, наверное, петь захотелось!

Дневник убийцы


Джини только что поднялась наверх, я видел ее: усмехалась с хитрым видом. Что же ты нам приготовила, Джини? Надеюсь, что-нибудь получше твоей стряпни. Пойду взгляну.

Взгляну, что за ловушечку мне расставила наша домработница. И тем не менее приму кое-какие меры предосторожности. Старого воробья на мякине не проведешь, Джини, а я в этом деле — старый воробей, опыта мне не занимать…

Вот, значит, как… Думаешь, меня это сколько-нибудь задевает, а мне плевать на то, что в данную минуту ты сжигаешь ее, ясно? Плевать; я слышу, как трещат смятые листки, слышу, как пламя сжирает их; Книга, моя Книга, — о, ты не ведаешь, что творишь, и прекрати немедленно это глупое заклинание, Джини, ты покушаешься на мою жизнь, хочешь лишить меня жизненной силы.

Я включил магнитофон и говорю с тобой. Ты слышишь меня? Слышишь мой голос? Ты только что подписала свой смертный приговор, сволочь; твои слова бессильны против меня: я очертил мелом круг, я защищен от них, защищен — noli me tangere[4], — Джини; я тоже знаю слова, способные пройти сквозь стены и разить, словно камни. Ты, идиотка, лишила жизни Книгу и — в то же время — саму себя: это твоя жизнь уходит из вен под треск злодейски разведенного тобой огня, да, ты — злодейка; чувствую, сюда кто-то идет, это ты, да, это ты, я слышу твое дыхание…

Дневник Джини


Он был там! Я едва не сцапала его! Он был там: шептал, склонившись над магнитофоном, я слышала его злобный голосишко психа — он стоял ко мне спиной… Нет, все было вовсе не так, вот как это было:

Я неслышно поднимаюсь по лестнице, слышу шепот — то громче, то тише, — словно два переплетающихся голоса. Сдерживая дыхание, останавливаюсь под дверью, резко отворяю ее и вижу чью-то спину — чью-то спину в меховом манто, и этот кто-то говорит в магнитофон; какое-то мгновение я все это вижу, поднятый воротник манто скрывает опущенную голову, и я думаю: это была Она, Она — ничего другого мне на ум не приходит. Она оборачивается, на ней маска — все происходит так быстро, — смеющаяся маска, какие надевают в канун Дня всех святых.

Я бросаюсь вперед, она — тоже, у меня в руке револьвер, я сжимаю его, но тут происходит невесть что: манто оказывается у меня на голове, я отбиваюсь, не стреляю, потому что револьвер падает на пол, а я тут же получаю удар в живот, причем очень сильный — съеденный обед из желудка перекочевывает в рот, — складываюсь пополам, кто-то сжимает у меня на голове манто; «Я больше не играю, — кричу я, — чур, больше не играю!» Револьвер лежит рядом со мной, чья-то рука поднимает его. Я кричу: «Нет! Нет!» — «Джини? (Голос Старушки.) Джини, где вы?» Меня толкают, я падаю, сбрасываю манто — пушки нигде нет, — бегу сломя голову, спускаюсь по лестнице, останавливаюсь внизу.

Старушка накрывает на стол к чаю, доктор читает газету, Марк включает телевизор, Старк ищет какой-то журнал, Кларк смотрится в зеркало у входа, Джек сидит за пианино — звучат первые аккорды национального гимна. Я задыхаюсь, кашляю. «Джини, на что вы похожи — посмотрите на себя в зеркало, в чем дело?» — спрашивает доктор, глядя на меня поверх газеты, и тут же опять утыкается в свое чтиво.

На какой-то миг у меня возникает ощущение, будто все они улыбаются — смеются себе под нос — надо мной. Я отомщу за себя, черт возьми, обязательно отомщу!

Револьвера у меня больше нет. Он забрал его. Что же делать? Он меня скоро убьет? Да нет, убийца же не он, а Эндрю… Ох уж этот кашель — кашляю не переставая, я нездорова… Снова поднялась наверх — убрать манто. Возле двери висела та маска; я перегнулась через перила, спросила: «Чья это маска?» Они пожали плечами, а я швырнула ее в мусорное ведро. Забрала магнитофон и долго слушала его голос — совсем спятил, бедняга!

Выбросила пепел, оставшийся от книжки: теперь все это никому уже не нужно. Мне никогда не узнать, кто он такой, но с этим делом пора завязывать, ведь в конечном счете главное — чтобы этот кошмар прекратился.

Загрузка...