Четыре сына доктора Марча

Дневник Джини

Как только они уехали, я поднялась наверх и прочитала это. «…Дьявол?» Как будто знал, что я найду в письменном столе. Никогда такой чепухе не верила и теперь не собираюсь. Он мне пыль в глаза пускает, только и всего, — пыль в глаза, а если мне мерещатся чудовища там, где нет ничего, кроме проявлений больного рассудка, то это из-за бренди.

Да он просто-напросто услышал, как я брожу по дому, и подумал, что я вполне могла наткнуться на его «молитвенник», — вот и написал все это про дьявола, чтобы произвести на меня впечатление. Он действует как иллюзионист. Всегда делает совсем не то, что показывает. Отвлекает внимание на что-то другое. Всякими трюками, дешевыми эстрадными штучками отвлекает внимание от своего лица, а оно тем временем у всех на виду! Но по утрам-то рассудок у меня ясный, не затуманенный алкоголем, и я вполне способна разумно мыслить, месье!

На его послании я написала: «Почему ты боялся Шэрон? Почему вообще ты боишься женщин?» И все это обвела жирной чертой. Пусть возненавидит меня. Посмотрим, сможет ли он после этого улыбаться мне, сидя за столом. Я заставлю его выдать себя. Изведу такими вот штучками.

А вдруг это правда? Вдруг и в самом деле кто-то здесь занимается черной магией? Может, он действительно считает себя дьяволом? Надо пойти в деревню поискать что-нибудь про это. Если он верит в то, что одержим дьяволом, то, может, поверит и в заклинание против злых духов. То есть что я хочу сказать: если я ему внушу, что изгоняю из него духов, то он, может быть, придет в себя, потому что, конечно же, никакой он не дьявол — такое невозможно.

Сейчас попрошу доктора подбросить меня в деревню за рождественскими подарками.

Дневник убийцы

Она в деревне… Ты в деревне. Роешься. Ищешь. Вынюхиваешь. Зря. Ничего ты не найдешь. Я — недосягаем. Я знаю, что ты видела Книгу. Ты посмела заглянуть в нее. И так осквернила мой дорогой дневничок… Святотатство! Безбожница! Ты громоздишь одно кощунство на другое! Еще не поняла, что я здесь — Хозяин? Хозяин! Шэрон тоже этого не понимала. Бедняжка Шарон… Я — хозяин, а вы — мои игрушки. И ты смеешь смотреть мне в лицо, когда все простираются ниц у моих ног? Того и гляди, мир перевернется.

Я вынужден был порвать оскверненные тобой листочки: они стали гадкими, от них воняло — ясно? — воняло страхом, запахом тех, других — так пахло в тот момент, когда до них доходило наконец, отвратительно пахло; ты носишь в себе этот мерзкий запах, он ждет лишь подходящего случая, чтобы вырваться наружу, пройти сквозь кожу, расползтись вокруг; мерзкий запах, его запирают в ящик и закапывают в яму — только тогда можно спокойно дышать нам, живущим. Мне плохо, плохо, я не хочу, чтобы ты существовала, не хочу с тобой больше играть, не хочу!

Никто не помешает мне делать это снова и снова. Еще и еще. Сколько захочу. Я скажу тебе — когда. И где. И ты ничего не сможешь сделать. Потому что я — Хозяин.

Дневник Джини

А ты не мог бы продолжить рассказ о вашей семье, вместо того чтобы распространяться о собственной персоне? Это было бы поинтереснее. К примеру, похороны твоего брата — они, наверное, были значительным событием…

Дневник убийцы

Опять эти мерзости на моих листочках… Что на тебя нашло — спятила, что ли? Чего ты добиваешься? Хочешь вывести меня из себя, разозлить, заставить в припадке гнева разоблачить себя… дураком меня считаешь? А может быть, дорогая Джини — обладательница чистого сердца, — ты полагаешь, что я способен вдруг вылететь из-за стола с воплем: «Но в конце концов, Джини, до каких пор вы будете осквернять мой интимный дневник?»

Размечталась ты, Джини… Думаешь, если я, имея на то все основания, выхожу из себя, значит, не умею властвовать собой? Думаешь, тебе удастся вывести меня из равновесия, прожужжав мне все уши этим недоделанным Заком? Слишком ты поспешна в суждениях. Смотри, как я спокоен. Как хорошо я разгадываю твои намерения… С самого начала разгадываю. Даже позволил тебе найти Книгу. Я знал, что ты будешь довольна, обнаружив ее. К тому же тебе есть теперь чем заняться.

Ну попытайся же хоть изредка видеть чуть дальше собственного носа… О! Сдаюсь: ты в конце концов — всего лишь жалкое существо, и вряд ли я чем-то смогу тебе помочь!

Дневник Джини

Так, значит, беседовать с кем-то ему все-таки интереснее, чем нести свою всегдашнюю чушь. Еще бы! Восемнадцать лет молчать о том, какой распрекрасный псих в тебе сидит! Если бы меня не было, ему пришлось бы выдумать меня! Впрочем, как раз так и получилась эта мерзость — его дневник: нужно было кому-то или чему-то все поведать, вот он и выдумал его…

Вчера в деревне я купила книжку о колдовстве и еще одну — с заклинаниями. Забавно, что в таком городишке, как этот, подобные вещи кому-то нужны… «У меня постоянные клиенты», — с таинственным видом сказал тот тип, что их продает.

Все внимательно изучила: колдовские заклинания, виды одержимости, и пятое, и десятое; чувствую — уже козлиные ноги, того и гляди, отрастут!

Во всяком случае, нашла вполне подходящее великолепное заклинание против бесов — особо ужасных и с трудом поддающихся изгнанию. Нужно что-нибудь придумать, чтобы преподнести его как-нибудь поудачнее. И не стоит пороть горячку.

Я не написала ему ничего. Только изрезала в вермишель все его листочки. Не смогла удержаться — слишком хочется шею ему свернуть. А теперь немножко страшно. Постараюсь спать как можно меньше.

Дневник убийцы

Ненавижу тебя.

Ты уничтожила мое произведение — мои слова, мой голос, ты их изуродовала и разнесла на части своими острыми ножницами: чик-чик-чик — их лезвия вонзаются в мою плоть, мою бумажную плоть; ты как те сумасшедшие бабы по телевизору — маньячка, вот ты кто, маньячка, отвратительная старая маньячка, и я тебя ненавижу.

Нужно бы мне… Нет, этого ты не прочитаешь. Тем не менее нужно бы. Время бежит, а ты жиреешь за наш счет.

Вчера мама завела речь о Шэрон. Как обычно, немножко поплакала. Я утешил ее. Мы были одни, и я сказал: «Не плачь, перестань, они поймают его…». Она как-то странно на меня посмотрела… Я понял, что внушаю ей отвращение… Не хочу, чтобы обстоятельства вынудили меня… нет, конечно же, только не маму, такого я не сделаю. Но это — моя первая ошибка. Она могла стать серьезной, слишком серьезной.

Дневник Джини

Придурок! Так, значит, он способен выдать себя. Нервничает, должно быть, уже куда больше, чем кажется с его слов! Ну почему же я не болталась там где-нибудь поблизости, почему?

Заклинание запишу на магнитофон.

Страх мой улетучился после смерти Шэрон. Бывают люди, которые почему-то вам ближе, чем остальные. Шэрон была из таких. Хватит об этом.

Его мать все знает и молчит. Его мать. Их мать. Вот она — лазейка. Слабое место. С него-то я и должна начать.

Нет, он ведь именно этого и хочет. Чтобы я дала ему повод убить ее. Потому что с самого начала он хочет именно этого: убить ее. И виновного долго искать не придется: отец! Бред какой-то опять несу. Когда начитаешься этих книжонок по психологии, поневоле привыкаешь строить какие-то безумные гипотезы. Приступы бреда одолевают.

Я в тупике.

И всегда там была.

Дневник убийцы

Что, не хватило храбрости сделать то же самое? Это хорошо. Значит, теперь я снова могу обратиться к тому, что имеет значение.

Джек выполнил на «отлично» контрольную по музыке. Команда Кларка выиграла матч. Марк получил превосходный отзыв о стажировке. Старк — лучший в группе. Ну как, разве не здорово?

Я считаю, что с нами все в порядке. Трудновато было бы нас в чем-то уличить. Мы, может быть, само совершенство. И сколько лет нужно для того, чтобы достичь такого совершенства?

Папа сказал, что мы выпьем шампанского, чтобы все это отпраздновать. Папа гордится своими мальчиками.

Шэрон — жалкая дура. А тебе, Джини, отродье ты репкино, не место в доме доктора Марча: ты злюка и слишком любишь везде рыться.

Дневник Джини

Подловила в кухне Старушку. Поговорили о погоде, о том о сем, потом я завела речь о мальчиках. Как они печалятся по Шэрон, да какой прискорбный несчастный случай… (Я чистила лук, так что физиономии у нас были вполне подходящие.) «А может, мадам, пудинг на ужин приготовить?» — «Почему бы и нет?» — «Кстати, о мальчиках: я хотела вам сказать, что кто-то из них мочится в постель, — надо же, как долго с ними иногда такое бывает». — «Они с самого раннего возраста приучены к опрятности. Это, конечно же, случайность, сон какой-нибудь приснился… такое со всеми случиться может; передайте мне муку». — «Девушки сюда нечасто заглядывают, живете вы довольно замкнуто…» — «О, так само собой получается: им хорошо в семье, они еще слишком молоды, чтобы бегать за девушками; это придет потом, никуда не денешься, всему свое время…» (Эти-то быки здоровенные слишком молоды, чтобы бегать за девушками!)

«Мадам, а пудинг сделать с изюмом или шоколадный?» — «Шоколадный с изюмом». — «Вчера я видела, как Джек пытался вас утешить, когда вы горевали о Шэрон, это так мило с его стороны». — «Джек? Я думаю, вы ошибаетесь». — «Ах, должно быть, я спутала: они так похожи друг на дружку, а когда видишь мельком, пробегая по коридору…» — «Нет, они не так уж похожи…» — «У вас был грустный вид…» — «Нет, Джини, нисколько, вам, девочка моя, должно быть, показалось! Ой, пригорает, взгляните скорее!» (Чистейшей воды ложь.) Конец разговора. Разгром по всем позициям.

Пойду опять в кабинет доктора. Сегодня днем непременно нужно вытереть там пыль — многовато накопилось.

Звонят, иду вниз.

Дневник убийцы

Только что позвонили в дверь. Слышу, как Джини спускается. Интересно, кто это может быть в такое время. Женский голос… мать Карен — узнаю ее пронзительный писк. Этой-то что здесь понадобилось? Уходит… Джини поднимается по лестнице. Тяжело, как корова. Ну вот, она в своей комнате.

Час сиесты. У нас еще соблюдают сиесту. Расслабляемся, размышляем. Я расслабляюсь. И размышляю.

У мамы в обед был странный вид. Интересно, что ты с ней сотворила, Джини? Попыталась что-нибудь из нее вытянуть? Зачем тебе это, Джини? Хочешь, чтобы мама заболела?

Твоя дурацкая привычка везде совать свой нос уже привела к несчастному случаю с Шэрон. Ведь это ты виновата в том, что Шэрон мертва, понимаешь? А значит, тебе надо бы действовать поаккуратнее, Джини, побольше хладнокровия, девочка моя, если не хочешь, чтобы твой путь был усеян трупами… Не будь же завистлива, предоставь это удовольствие мне — убивать; это ведь не женское дело, знаешь?

Пошутили — и будет, мне пора. Нужно заняться делом.

Кстати, Джини, а тебе не кажется, что матери Карен вообще-то следовало бы покончить с собой? С горя, а?

Дневник Джини

Грязная свинья! Надеешься достать меня, пытаясь заставить почувствовать себя виноватой? Я что, по-твоему, девочка из церковного хора? (Ужас, как от этого джина в глотке жжет, хотя… со второго глотка определенно лучше.)

О'кей, Бог с ней, с твоей матушкой. Не собираюсь я предоставлять тебе возможность и давать повод к тому, чтобы… лучше уступлю… Но оставь в покое мать Карен, иначе я… Иначе я, как всегда, ничего не смогу сделать. Чувствую себя совершенно беспомощной.

Меня посетила гениальная идея. Действовать методом исключения. Исключать одного за другим. Ранить одного в руку, правую, потом другого, — пух! — и так до тех пор, пока он не прекратит свою писанину или хотя бы почерк у него изменится.

Проще простого и абсолютно безопасно, этак по неловкости: «О, черт! Я всадила вилку вам в руку? Извините, я собиралась воткнуть ее в цыпленка…» О! Лестница натерта до блеска — вот не повезло: ногу сломал! В машине отказали тормоза? Ах, какая жалость! Нет, при чем тут большевики — простая случайность. Все окочурились? Ах, какое горе для доктора; как, и доктор тоже? Ах, какая потеря для страны! Такая знаменитая семья, их посмертно наградили орденом Величайшего Лицемерия. На похоронах будет сам президент. А Джини? Гладко причесанная, в строгой черной одежде, Джини необыкновенно хороша; она жмет руку президента: бедные, несчастные детки, такие вежливые, опрятные — подлинные сыновья своей страны. Мать семейства рухнула в обморок; нет, лучше — покончила с собой: о ужас! сунула голову в духовку, где томилась на медленном огне рождественская индейка…

Дверь — под дверью кто-то есть. Ставлю стакан на место — не становится, дурацкий какой стакан… Времени не видно: три стрелки на часах. Мне специально часы испортили? Встать бы да выглянуть. Но встать со стула нет никакой моей возможности. Все качается. Странно. Наверное, это, может, переутомление?

И еще всякая путаница в мозгах… ты слишком много думаешь, ты — прислуга, должна делать в этом доме все, а ты не годишься уже ни на что…

Оно там дышит, шепчет, а теперь уже вертит дверную ручку — да, да, я вижу, как она поворачивается, ха-ха-ха — заперто на ключ. Ой, как интересно: что написала — не прочитать: вроде как по-китайски, вот уж не ведала, что по-китайски умею…

Ну хватит шуметь, пора кончать; стул едва не опрокинулся, — где мой револьвер? А, вижу — на постели, просто перелезть… Кстати, будет мне его начищать, пора бы и пули туда засунуть, иначе дело плохо кончится.

Такое ощущение, будто что-то трется о дверь, словно огромная кошка; это действует на нервы, сейчас открою. Нечего о мою дверь ноги вытирать.

Друзья мои — читатели и слушатели, — вот он, момент истины; нате вам — чудное мгновенье; нет, он что, мою дверь за койку принял? Вот пойду и оборву ему уши…

Дневник убийцы

Это накатило разом. Невозможно было удержаться. Мне до зарезу нужно было пойти туда. Это оказалось так сильно… охватило меня всего. Я встал.

На цыпочках спустился по коридору; ни о чем, кроме этого, уже и не думал; бритва, зажатая в кончиках пальцев, раскачивалась — тяжелая, словно налившаяся кровью, — словно еще одна конечность моего тела: член, налившийся кровью.

Из-под двери пробивался свет. Хотя было уже поздно. Она не спала, ждала меня — я сразу же понял, что ты меня ждешь. Это-то меня и разбудило, не кошмарный сон, нет — твое ожидание, твой зов в ночи: ты звала меня, чтобы я пришел и сделал с тобой то, что следует.

Я стоял там, меня била дрожь — я всегда дрожу, когда приходится вот так ждать; я был натянут, как струна вдоль твоей двери, один в темном коридоре, прижав бритву к бедру; я вслушивался — ты была по ту сторону, пришло твое время, Джини, твое…

Я звал тебя, лаская губами дерево двери: «Отзовись, прошу тебя, отзовись…»

Я прижался к двери так, что слился с нею, словно жаждущая ласки кошка: живот в полосатой пижаме, бритва касается двери и постепенно — тихо-тихо — вонзается в нее… Хочу, чтобы ты вышла, вышла и слилась воедино с бритвой, — открой эту дурацкую дверь, открой! Ты умрешь так быстро — даже понять ничего не успеешь, лишь мелькнет моя нежная улыбка да разольется в животе необыкновенный жар…

Я услышал, как ты встала, а потом, сразу — грохот, грохот, зачем ты устроила такой страшный грохот? Ты не имела на это права, можно подумать, что по твоей комнате пронесся тайфун! Я услышал папин голос: «Что здесь происходит?»

Папа пришел и постучал к тебе: «Джини, с вами что-то случилось?» Я услышал, как ты хриплым голосом ответила: «Все в порядке, месье, я просто упала с кровати…» А потом — смех, безумный смех… Папа сказал нам: «Идите спать». И мы пошли спать. Я лег, растянувшись на животе, и в конце концов уснул…

А теперь внезапно проснулся. Опять. Приснилось, будто Джини неожиданно напала сзади и душила меня шарфом; я чувствовал, что умираю, а она беспрерывно смеялась.

Глупый сон. Шарф извивался, превращаясь в змею, — липкая и скользкая, она заползала мне в рот, и я проснулся.

Сейчас я спокоен. Какую глупость я чуть не сотворил! Нужно контролировать себя получше.

Дневник Джини

Боже мой, ну и похмелье! В бутылке пусто. Надо бы потихоньку ее выбросить. После вчерашнего тарарама в моих интересах стать совсем незаметной. Все они поглядывают на меня с омерзением… На щеке — здоровенный синяк, на бедре — еще один.

Перечитала все написанное, потому что не помню ничего. Так что писать иногда вовсе не вредно… Черт возьми, до чего же глупо я вела себя — могла же и умереть. Стоит подумать об этом, как голова вдвое сильнее разламывается; пойду аспирина приму.

Должно быть, пытаясь встать, я загремела на пол: тетрадь была открыта, а стул опрокинут. Проснулась от холода — на полу. О Господи, пить и в самом деле грешно — как ты была права, мама!

Они только что уехали. Сейчас пойду в библиотеку. Вчера не получилось: весь день она таскалась за мной как хвост.

Если вы что-то подозревали, то оказались правы: Книги там больше нет. Улетучилась! Все перерыла — нигде. Мне хотят внушить, что она мне во сне привиделась. Или, может, там появилось еще одно лицо — которое мне видеть не положено?..

Да, совсем забыла: елка уже здесь. Гигантское чудовище, утыканное колючками. Вечером его украсят шарами и гирляндами. Рождество на носу. Когда думаю о том, что сволочь Бобби встретит Рождество в солнечном Акапулько, а я тем временем запросто могу оказаться в пылающем камине вместо полена… Если бы это ничтожество не смылось с бабками и побрякушками, не сидела бы я тут — красовалась бы на пляже, в бикини, увязая ногами в горячем песке!

Ни разу еще не обыскивала комнату доктора… А может, и стоило бы.

Пойду попробую.

Дневник убийцы

Елку принесли! Чудесную! Мы повесили на нее шары и позолоченные гирлянды, она сверкает разноцветными огоньками. Украшать хорошую елку — такое удовольствие! Мама напевала, папа влез на стремянку, чтобы укрепить на верхушке хрустальную звезду, — грядет по-настоящему счастливое Рождество, особенно для меня.

Нам еще нужно порепетировать, потому что вечером мы будем петь гимны — мама пригласила кучу народа нас послушать, а на пианино будет играть Кларисса. Когда мы поем, аккомпанирует всегда она. Хороший аккомпаниатор.

У нас прекрасные, хорошо поставленные низкие голоса, и, похоже, они берут за душу. Аккомпанирует нам не Джек, а Кларисса, потому что маме нравится, когда мы вчетвером, в белых рубашках, стоим в ряд и славим имя Господне. Похоже на настоящий хор — «Хор ангелов», тебе повезло: скоро ты услышишь его собственными ушами…

Ты увидишь, Джини, что такое Рождество в нашем доме!

Дневник Джини

Я в недоумении. (Забавно: вот уж никогда бы не поверила, что в один прекрасный день начну щеголять такими словечками… Хотя, по правде говоря, много чего есть в моей жизни такого, во что бы я раньше ни за что не поверила!..)

Книгу я нашла. Под докторскими кальсонами. И стало быть, в недоумении. Кто же ее туда припрятал? Доктор — чтобы защитить сына? Или же сам доктор и?.. Нет, бред какой-то.

Однако должно же существовать какое-то объяснение этому. Я всегда думала, что Старушка в курсе дела. А почему бы и не доктор?

Создается впечатление, будто со мной играют в кошки-мышки.

Вчера вечером украшали елку. Поднимаясь к себе, с ног валилась от усталости. Утром, как всегда, отправилась читать его тарабарщину. Эта погань радостно ждет Рождества! Надо навести справки о том, что еще за Кларисса. Сколько же в этой чертовой деревушке может оказаться женщин, пригодных для убийства?

Сейчас напишу ему такую записку:

«Тебе должно быть страшно поминать имя Господне, — тебе, обагрившему себя чужой кровью, ибо перст Божий сразит и испепелит преступника…»

Мне нравится. Напоминает тюремные проповеди — вот смеху-то было! Старушка зовет, ухожу. На каторжные работы: гладить и чинить.

Дневник убийцы

От Господа плохо пахнет, Господь нечистоплотен, от Него несет стариком, Он пропах грязными простынями. Ты, Джини, жалкая раба: заветы выжившего из ума старикашки повергают тебя в дрожь; а я свободен, я похож на космического героя, который летит сквозь миры, и плевать ему на всех богов; я — Хозяин Книги, Летописец Смерти, я — оборотная сторона лика Божия, открывающего тебе в улыбке такие белые, здоровые зубы… Мои же зубы прогнили насквозь; все, что я пожираю, чернеет и гниет, зубы мои кишат червями, и стоит мне что-нибудь лизнуть, как оно тут же начинает отдавать серой и ужасно вонять.

Как ты думаешь, Кларисса — шлюха?

Но в конце-то концов, Джини, чем ты там занята? Спишь, что ли? Объявляешь конец игры, не подсчитав очков, — встряхнись же, девочка моя, встряхнись!

Иногда у меня бывает ощущение, что я знаю тебя насквозь…

Дневник Джини

Да, он действительно знает меня хорошо. Временами даже кажется, что он передразнивает меня.

Все утро была очень занята. Уборка, пыль, рождественские приготовления и т. д. Позавтракали они с завидным аппетитом. Старушка объявила мне, что предстоит «торрржественное пррразднование» Рождества: будут жрать в три горла и возносить хвалу Господу, приносить ЕМУ дары. Почему бы не принести заодно в дар какую-нибудь Джини или Клариссу? У нас в тюрьме была одна француженка, так она называла меня Жаниссой, а произносила это примерно так: «Дженисса», — ее это очень смешило. Коровье какое-то получалось имечко.

Днем по телевизору показывали научно-фантастический фильм. Там неодушевленный предмет мог принимать человеческое обличье, чтобы завладеть людьми. И никто не знал, в кого эта штука на этот раз превратилась: в вас, в меня… или в него?

Стыдно писать такое, не спорю, но вот пришло же в голову… а вдруг это что-то неодушевленное и оно только подделывается под человека — жаждущий крови неодушевленный предмет, и, может быть, он играет со мной комедии, отправляя меня все время по ложным следам: колдовство, невроз, шизофрения, преступление в Восточном экспрессе… подумаешь, надо же как-то развлечься.

Нынче вечером Херрр Докторрр принесет гирлянду лампочек для Елки.

Заходила мать Карен — принесла лыжную шапочку Шэрон, которую та забыла у нее в машине. Я убрала шапочку к себе в шкаф.

Вот только сейчас начинаю понимать, в чем состоит моя главная ошибка: никак не могу поверить в то, что это — один из них. Зациклилась на отношениях с ним, вместо того чтобы завязать какие-то отношения с ними, а ведь он — один из них.

Никогда бы не поверила, что способна ломать свою бедную головушку над такой кучей вопросов. Видишь, папа, не такая уж я дура… Хотя и угораздило мне попасть в этот пряничный домик, оказавшийся жилищем Людоеда… Ну вот, снова пора за работу браться.

Дневник убийцы

Сегодня днем случайно встретил толстую папину подружку-блондинку. Она взяла меня под руку, и какое-то время мы шли рядом. От нее пахло духами. Я попытался отстраниться, но она прижимала меня к себе; я видел, как вздымается ее грудь, ощущал на себе ее дыхание; не могу поверить в то, что папа и эта женщина…

Лично я не смог бы заниматься с ней этим — она мне отвратительна. Не могу понять, почему все они только об этом все время и думают. По крайней мере, никто нас вместе не видел. Такого рода подробностями я никогда не пренебрегаю. Она показала мне, где живет. Вполне приличный дом. Консьержки нет.

Она хотела, чтобы я поднялся к ней пропустить стаканчик, но я отказался. Муж был на консилиуме… Должно быть, она нимфоманка. Велела мне поцеловать папу от ее имени. Мне отвратительна ее похотливая улыбка. Пусть сама выполняет свои грязные поручения.

Я слышал, как мама спросила у Джини, что нужно было матери Карен. «Ничего, — ответила Джини, — она просто зашла кое-что мне передать». Джини, радость моя, что ты от меня скрываешь?

Дневник Джини

Пока все они смотрели внизу какой-то фильм, я поднялась к доктору и достала Книгу. Вырвала оттуда страницу со своим лицом, свернула из нее бумажную птичку и положила в платяной шкаф. Иногда на меня находят такие приступы ненависти к этой свинье, что я теряю над собой контроль.

Книга теперь спрятана здесь. Не буду говорить, где именно. Никогда не знаешь, что может случиться. На бумажной птичке нацарапала: «Я явилась изгнать отсюда Зло». И еще перерисовала кое-какие штуки из книги о колдовстве. А потом записала на магнитофон одно заклинание (Джини Морган в «Возвращении Колдуна VI») — жутким голосом, измененным при помощи носового платка (не то иврит, не то еще что, но очень впечатляет). И никакого перевода. Пусть голову поломает.

Толстой блондинке я напишу анонимное письмо, сообщу, что не стоит встречаться с сыновьями доктора. Она, конечно, забеспокоится, но зато останется жива: «Мало тебе папаши, шлюха ты этакая, так тебе еще и сына подавай!»

Сойдет — как раз то, что надо. Ох, тоска: выпивка кончилась! Надо еще купить. Становится все холоднее. Без горючего просто не обойтись. Спокойной ночи, малыши.

Завтра утром отнесу туда магнитофон. Странно, как это мы еще ни разу не столкнулись нос к носу по пути туда.

Только что подумала о том, что в прошлый раз он, должно быть, включил магнитофон буквально за несколько секунд до моего появления. Будто знал, что я вот-вот приду…

Значит, поставил его туда, пока я убирала в ванной… совсем рядом?

Значит, так?

Дневник убийцы

Она испортила Книгу!

Я развернул листок, из которого она сделала эту нелепую птичку, и долго изо всех сил вонзал в него нож. Ничто не в силах изгнать отсюда зло, ничто; здесь я — у себя дома, ясно? У себя дома! Я вонзал нож в твои щеки, в твой рот — особенно в рот, изрыгающий оскорбления; лезвием ножа раздвинул твои сомкнутые губы и вращал им у тебя под языком, крушил им твои зубы — такое славное кровавое месиво заткнет тебя навсегда, ясно?

Знаешь, той ночью тебе повезло, но так будет не всегда. Я терпелив и упрям. Вера сдвигает горы, с помощью веры можно многого достичь, к примеру твоих кишок — ножом…

Утром ты вручила почтальону какое-то письмо. Мне совсем не хотелось бы, чтобы ты отправляла письма. Тебе что, поиграть больше не во что?

Дневник Джини

Поставить туда магнитофон не удалось. Случая подходящего не было. Во время сиесты я слышала, как открылась одна из дверей. По коридору прошел Кларк — в туалет. Свою дверь я оставила приоткрытой на случай, если… и стояла сжимая в руке револьвер (ну и видок у меня был бы, взгляни на меня кто-нибудь со стороны); короче, тут открывается другая дверь, выглядываю — Марк. Входит в комнату Джека. Опять открывается одна из дверей: Старк спускается вниз, возвращается с пакетом молока — ну прямо младенец с рожком… Марк выходит от Джека. Возвращается к себе. Кларк с книжкой в руках идет из туалета. Потом все стихает. Появляется доктор и орет во все горло: «Пора, пора».

Едва заслышав его вопли, я прикрываю дверь. Суета: они спускаются вниз. Старушка все время сидела внизу перед телевизором, вязала. Прекрасно.

А вечером, еще до их возвращения, я обнаружила записку:

CQDF= это магия!

Похоже, надо мной просто издеваются.

С магнитофоном я вот что сделаю. Завтра доктор обедать не придет: ему нужно в больницу. Как только уберу со стола, скажу: «Пойду прибрать в ванной, мадам». В ванной — оттуда слышно будет — дождусь, когда они разойдутся по своим комнатам, дабы соблюсти пресвятую сиесту. Включу магнитофон. Возвращаясь к себе, погромче хлопну дверью. Уверена — он обязательно явится.

Конечно, он все перероет в этой халупе в поисках Книги, но мой тайник надежен.

Поживем — увидим. А сейчас — в постель. У матери Карен я позаимствовала бутылку шерри.

И этот шерри очень даже ничего.

Дневник убийцы

Сегодня утром блондинка стояла на том же месте. Ждала меня. Я сказал ей, что очень спешу, но она настояла на том, чтобы я пошел с ней пропустить стаканчик. К ней. Я согласился. У меня в запасе оставалось полчаса, а этого вполне достаточно. Мы пошли к ней.

Иногда моему телу приходится проделывать такого рода вещи для того, чтобы окружающие ничего не заподозрили: ни к чему им знать, насколько отвратительным я все это считаю. Едва мы вошли в дом, как она налила мне спиртного «виски» — я его ненавижу, но об этом никто не знает. Я выпил, она тоже: «Будьте как дома». Сняла туфли. «Муж сейчас оперирует в больнице, он должен встретиться с вашим отцом…» Она так вертела всеми частями тела, что будь у меня с собой нож…

Я взмок, чувствовал, что под мышками выступил пот; она хотела, чтобы я непременно сделал это, уклониться не было никакой возможности; я подошел к ней и поцеловал ее в губы, наверное немного слишком грубо, — она со стоном отшатнулась: «Эй, полегче, чудовище!» Я схватил ее и сделал то же самое; она отбивалась. Раз уж ей так захотелось, она сейчас получит…

Когда я уходил, она стонала и извивалась, как спрут. Я изобразил из себя милого юношу, сказал в утешение: «Простите, вы были так соблазнительны, что я потерял над собой контроль…» (А сам тем временем думал: «Свинья жирная, интересно, как бы тебе понравилось, если бы я всадил в тебя большой кухонный нож? Да тебе сейчас в ногах у меня ползать надо в благодарность за то, что ты имела дело с моей плотью!») Мило улыбнулся, по крайней мере попытался сделать это… Она шмыгнула носом, оделась, — на самом-то деле она была вполне довольна.

И после этого кто-то станет утверждать, что я — ненормальный?

Вернувшись домой, долго мылся.

Пойду-ка посмотрю. Знаю: малышка Джини с нетерпением ждет новостей… Только что слышал, как захлопнулась ее дверь, — пойду-ка посмотрю.

Дневник Джини

Странно: ни одна из дверей не открывается. Ничего не слышно: Старушка внизу играет на пианино, репетирует какой-то рождественский гимн. Крик. Я действительно слышала крик?

Никакого движения в доме, — должно быть, почудилось. Что же он сейчас делает?

Дневник убийцы

Сижу у себя в комнате. Тетрадочка, тетрадочка, ты — мой единственный друг; я один-одинешенек, и мне страшно…

Тот голос что-то произнес, что-то мне сказал — она рычала и шипела; голос раздался у меня за спиной в тот момент, когда я ласкал, поглаживая, мамино манто. Это был голос гадюки — так шуршать и шипеть может только гадюка, — она подползает, хочет укусить, но я вырву ей зубы!

Что за слова, я не понял этих слов, они были жесткие, пытались ранить меня, — магические слова, вроде тех, что я шепчу, заполняя Книгу… Не боюсь я этого голоса, я хорошо знаю, что он — твой, в твоих словах нет силы; решила поиграть в Хозяина, да? Не получится: голос у тебя не настоящий, и слова тоже… до тебя все еще не дошло, что ты и яйца выеденного не стоишь?

Но я все-таки оставил тебе послание.

Дневник Джини

Ну вот, они уехали. Я смотрела, как они уезжали. Спокойно, с улыбками. Джек вынужден был вернуться наверх за своим шарфом. Кларк грыз шоколадку. Старк перешучивался с Марком по поводу какой-то девочки…

Записок там не оказалось. Но магнитофон стоял на кровати. Как опрометчиво с его стороны! А вдруг бы Старушка захотела отдохнуть!

Магнитофон был выключен. Я включила его. Только что переписала на бумагу то, что услышала: «In— fandum, regina, jubes renovare dolorem. Abyssus abissum invocat!»

Что еще за тарабарщина?

И все это — его резким страстным голосом колдуна. Может, какое проклятие? Нужно спросить продавца из книжной лавки — он, похоже, в таких вещах разбирается. Схожу посмотрю, не собирается ли мать Карен ехать в деревню, — может, подбросит меня туда.