Чингиз-наме

[ВВЕДЕНИЕ]

/36а/ Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Хвала беспредельная и слава безграничная тому божественному государю, который из ничего сделал сущими Вселенную и Адама и вызвал [их] к жизни из небытия, и сделал для Адама пред всеми тварями знание самым любимым и почитаемым, [и] сделал [Адама] объектом поклонения ангелов и наместником лика земли, подобно тому как соблаговолил он сказать в “Древнем слове”, произнеся аят: “И вот, сказал Господь твой ангелам: “Я установлю на земле наместника”[185]. Ты единый и сущий, из небытия сотворивший весь мир. Ты создатель и покрыватель, сокрывший грехи всех.

И сделал он некоторых из сыновей Адамовых пророками и апостолами, дабы сообщили они людям, что един он и сущ, и провели установления [его].

А еще одну группу сделал он государями и хакимами, дабы судили они среди людей по истине [и] не склонялись к лицемерию и не позволяли творить [людям] друг другу насилие и несправедливость, [ибо] сказал Аллах Всевышний: “...Мы сделали тебя наместником на земле, суди же среди людей по истине и не следуй за страстью, а то она сведет тебя с пути Аллаха!”[186]. [Это —] аят.

И да пребудут молитвы чистые и признания могущества [его] искренние над тем желанным и возлюбленным Бессмертного Мухаммадом, посланником Аллаха, — да благословит его Аллах и да приветствует, — благородная персона и изящный элемент которого были целью творения Вселенной и Адама, подобно тому как сказал Аллах Всевышний: “Когда б не ты, не создал я небеса и реки. Ты вместилище светила двух миров. Этот мир и мир тот создал я из любви к тебе”, — а также над родом его и личными сподвижниками его, каждый из которых был на пути ведения к истине звездою доказательства и свечою светлою, подобно тому как сказал Аллах Всевышний: “Мои сподвижники как звезды, так как они вели и направляли вас”, — и над прочими мухаджирами[187] и ансарами[188] и таби'ями[189], праведными и благими, до дня страшного суда.

А после восхваления господа и прославления посланника /36б/, да будет ведомо обладателям разума, что этот презренный бедняк Утемиш-хаджи ибн Маулана Мухаммад Дости — [один из числа] родившихся в доме сыновей рабов и давних слуг царевича, [сына] покойного, властелина, хазрата хакана Йадгар-хана[190]. В то время я находился на службе у хазрата величайшего султана и великодушнейшего хана, по милости владыки-щедрого подателя почившего в бозе, Абу-л-Мансур Ильбарс-бахатир-хана[191] — да упокоит Аллах прах его и да сделает рай его обителью! Так как они были потомком Чингизхана, а я был взращен благодаря благодеяниям этой династии, то я желал знать надлежащим образом, кто из потомков Чингизхана становился ханом, после того как кто-то был ханом в вилайете этого Дашт[-и Кыпчака][192], и затем до какого времени и в каком порядке кто пребывал ханом, и какого рода войны, и какого рода столкновения происходили между ними, — все это я [желал] знать надлежащим образом. В хрониках, которые я видел, записаны имена [лишь] меньшей части их, и все. Благодаря чему и при каких обстоятельствах становились они ханами, упомянуто не было и не были упомянуты даже имена большей части их. Так как у меня было стремление надлежащим образом знать об их обстоятельствах, то по этой причине именно направлялся я непременно к [любому] человеку, о котором говорили, что такой-то хорошо знает предания, и устанавливал истину и вызнавал у него, и, взвесив на весах разума, приемлемое сохранял в памяти, а неприемлемое отвергал. Так получилось, что когда на любом собрании заходила речь о давних государях и возникало затруднение, то стали приходить и вызнавать и устанавливать истину у нас, бедняка. И благодаря этим собраниям стал я известен. Все.

В то время высокому хазрату, хану, /37а/ прибежищу страны тени Аллаха, предводителю султанов веры и льву на арене поля боя, царственному владетелю трона халифского достоинства и Рустаму ристалища отваги, который каждодневно — Рустам, [сын] Дастана, на поле битвы, пристанищу султанов, [великодушному], как река Сыр[193], Иш-султану — да пребудет он пока стоит мир, благословенная персона которого — рудник щедрости и великодушия и источник благодеяний, — да увековечит Аллах Всевышний его царствие и да укрепит его правление, стало желательно [выяснить] положение и обстоятельства огланов, [потомков] Йочи-хана[194], и кто после кого по порядку становился из них ханом, и вплоть до настоящего времени каким образом и при каких обстоятельствах какого рода войны и какого рода столкновения происходили между ними, возникло [у него] страстное желание все это выяснить и сохранить у себя в памяти; по этой причине он призвал [к себе] этого презренного бедняка и, проявив такие милость и милосердие, спрашивал об их положении и обстоятельствах. Так как рассказов было много, они увидели, что на слух невозможно овладеть [ими]. В конце концов они повелели: “Запишите для меня эти рассказы”. Так как [я], бедняк, был [из числа] сыновей их рабов, то не смог ослушаться их приказа и невольно нашел необходимым [исполнить] этот приказ относительно написания, [ведь] подневольный — не повинен!

Одним словом, цель этого предуведомления в просьбе этого презренного, чтобы [и] святые, и великие, и малые, и друзья, прочитавшие и прослушавшие это писание, эти слова, этот рассказ, которые занесены в это писание, [а их] нет ни в каком дафтаре, ни в каких-либо хрониках, все это записал я со слов, /37б/ [а] известно, что большинство услышанных рассказов передают неточно, — если случилась вдруг в нем ошибка или описка, то пусть они устранят описку и исправят ошибку, [а] еще, если признают они эту мою, бедняка, работу [выполненной в соответствии с указанием, что] подневольный — не повинен, да не сгинет она пред Аллахом. Поистине, Аллах не губит награды добродеющих.[195]

[Глава первая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О ЧИНГИЗХАНЕ

Когда Чингизхан овладел вилайетами[196], одной стороной [которых] был Багдад, другой — Хиндустан, третьей — Дашт-и Кыпчак [и] река 'Идил[197], он пожаловал эти вилайеты своим четырем-пяти сыновьям. Вилайет Ирака он отдал Хулагу-хану[198]. Угедей-хана поставил в своем вилайете. Тули-хана держал около себя. Чагатай-хану отдал вилайеты Бухары, Самарканда[199], Хорасана[200] и Хисара[201].

Йочи-хан был старшим из его сыновей. Он [Чингизхан] дал [ему] большое войско и отправил, назначив в вилайет Дашт-и Кыпчака, сказал: “Пусть будет пастбищем для твоих коней”. Дал [ему также] вилайет Хорезма. Когда Йочи-хан отправился в вилайет Дашт-и Кыпчака, он достиг Улуг-Тага[202], который известен. Однажды, когда он охотился в горах, ему повстречалось стадо марал-кийиков. Преследуя его и пуская стрелы, он свалился с коня, свернул себе шею и умер.

[Глава вторая] ИДЖАН-ХАН [И] САИН-ХАН

Иджан-хан и Саин-хан известны. Они родились от дочери Турали-хана, его [Иочи-хана] жены. [У него было] еще семнадцать сыновей, которые были от других его жен. Эти Иджан и Саин /38а/ уступали друг другу ханствование. Саин-хан был моложе. Сказал он своему старшему брату Иджану: “Ты мой старший брат, [который] заменил мне отца. Значит, ты мне отец. Мы уходим в чужой юрт[203]. Ты будь ханом”. Иджан сказал:

“Верно, что я старше тебя летами. Но наш отец очень любил тебя и вырастил баловнем. До сих пор я лелеял тебя и покорялся тебе. [Но] может [статься так], что я, если стану ханом, [уже] не смогу по-прежнему покоряться тебе, так что между нами возникнет война [и] ненависть. [Так] будь же ханом ты. Я снесу твое ханствование, ты же моего ханствования не перенесешь”. Много раз предлагал [Саин] своему старшему брату, говоря: “Что это за слова?! Как подобает мне стать ханом, когда у меня есть старший по йасаку[204] брат?!” Когда тот не согласился и когда [Саин] сказал: “В таком случае давай что-нибудь предпримем. Давай пойдем к нашему великому деду Чингиз-хану. И я изложу свои слова, и вы изложите ваши слова. Каково бы ни было повеление нашего деда, по тому и поступим”, — [тот] одобрил эти слова и принял [их]. Два сына, родившиеся от одной матери, и семнадцать сыновей, родившиеся от других матерей, все вместе отправились на корунуш[205] к великому хану. Когда они прибыли на служение к своему [деду] хану, хан поставил им три юрты: белую юрту с золотым порогом поставил для Саин-хана; /38б/ синюю орду[206] с серебряным порогом поставил для Иджана; серую орду со стальным порогом поставил для Шайбана[207].

Одним словом, в трех отношениях огланы Шайбан-хана гордятся и похваляются перед огланами Тохтамыш-хана[208], Тимур-Кутлы[209] и Урус-хана[210], говоря: “Мы превосходим вас”. Во-первых, это — юрта. [Они] говорят: “Когда после смерти нашего отца Иочи-хана наши отцы отправились к нашему великому деду Чингизхану, то он после Иджана и Саина поставил юрту [и] для нашего отца Шайбан-хана. Для вашего [же] отца [он] не поставил даже и [крытой] телеги. И во-вторых, — говорят [они], — когда Узбек-хан[211], разгневавшись, проявил милость к Кыйату Исатаю и отдал [ему] в качестве кошуна[212] всех своих огланов вместе с их родами и племенами, он, опять оказав нам почет и уважение, дал нам двусоставный эль[213], сказав: “[Они] — огланы богатыря Шайбана, рубившего саблей [и] покорявшего юрты”. Один из них — карлык, другой — буйрак. [Мы] взяли те два эля, [и он] предоставил нас самим себе в нашем юрте, определенном [нам] Саин-ханом. Мы, когда [прочие огланы] укладывали камни [и] кирпичи в мавзолей того Джир-Кутлы[214] и когда [они] стояли в кругу перед дверьми [юрты] его сына Тенгиз-Буги[215] [и] преклоняли колена во время [исполнения] гимна в его честь, нас в тех делах не было”. Так [было], что, когда при Бердибек-хане[216] сгинули огланы Саин-хана, Тай-Дуали-бегим, мать Джанибек-хана, решив, что теперь юрт и ханство достанутся огланам Шайбан-хана, призвала Хызр-хана, сына Мангкутая[217], [и] сделала [его] ханом в вилайете Сарая[218]. “После огланов Саин-хана /39а/ ханствование на троне того хана досталось нам”, — говорят [они]. Рассказ этот приведен здесь в примерной передаче.

Теперь мы опять подошли к началу прежнего предания. Когда Чингизхан поставил своим огланам юрты и в тот [же] вечер произвел подсчет суйсуна и коналги[219], [то] наутро устроил корунуш. Было устроено двенадцать кругов. И беки его уселись по порядку. После того как пища была съедена в торжественной обстановке, Саин-хан снова преклонил колена и сказал: “Когда умер наш отец, я сказал [Иджану]: “Вместо него [ты] все равно, [что] мой отец. Будь ханом, так как мы идем в чужой юрт”. [Он] не согласился. Не могу понять, по какой причине [он] не согласился, [И я] пришел, чтобы изложить вам это свое заявление”. [Чингиз] хан сказал: “Саин говорит слова, соответствующие йасаку[220]. Почему [же] ты не согласился?”. Когда Иджан также преклонил колена [и] сказал: “Да, мой хан! Верно, что я старше летами. Но наш отец очень любил его и вырастил баловнем. До сих пор я покорялся ему. Он [же] не покорялся мне. Если я стану ханом, то не смогу по-прежнему покоряться ему, между нами возникнут злоба и ненависть. Я не соглашаюсь [стать ханом] по той причине, что покажусь вам дурным. Пусть ханом станет теперь только он. Я снесу его ханствование”, — [Чингиз-]хан растрогался от этих слов, вспомнил своего сына Йочи-хана, прослезился, воздал им обоим еще большую хвалу и сказал: “Завтра [мы] посоветуемся с беками и дадим вам ответ”. Наутро, устроив совет с беками, [Чингизхан] в соответствии с ханской ясой отдал Саин-хану правое крыло /39б/ с вилайетами на реке Идил, [а] левое крыло с вилайетами вдоль реки Сыр отдал Иджану.

Одним словом, когда они, вернувшись с корунуша у [Чингиз] хана, пришли в вилайеты, назначенные им ханом, Саин-хан, прибыв на берег реки Идил, снарядил войско и пошел походом на Маскав[221], город вилайета Урус.

Рассказывают. В том походе [Саин-хан] дал Шайбан-хану тридцать тысяч человек и отправил в передовой отряд, [а] сам двигался следом за ним. [Шайбан-хан] шел впереди на расстоянии трехдневного пути. Московский государь получил известие [о движении врага. Он] вышел навстречу со ста пятьюдесятью тысячами человек. Они получили известие о том, что московский государь идет навстречу. Шайбан-хан решил двинуться на него форсированным маршем. Сколько ни отговаривали [его] беки, [он] не согласился. Двинувшись вперед форсированным маршем с расстояния, удаленного [от основных сил] на три дня пути, [он] ворвался в расположение его [русского государя] войска, пребывавшего в неведении. Русский государь не смог разгромить [Шайбан-хана, и тот] схватил его [русского вилайета] государя. Убили из его войска тех, кому суждено было быть убитыми, [а] остальных взяли в полон. Столько досталось [им] имущества и снаряжения, кольчуг [и] панцирей, что не было тому ни числа, ни счета. Однако Шайбан-хан повелел, чтобы ни единая вещь и [предмет] снаряжения, которые попали [в руки] каждому человеку, не были присвоены [и] чтобы их все принесли. Говорят, [что] из каждого рода [вещей] нагромоздили груду. Было [этих] груд без счета.

Через два дня прибыл [Саин-]хан, увидел эту победу. Принесли всю эту добычу [и] преподнесли [ее Саин-хану]. Очень был [тот] обрадован [и] очень восхвалял Шайбан-хана. Затем, когда прибыл [Саин-хан и] устраивал корунуши, много различных милостей и благоволение оказал он Шайбан-хану /40а/и сделал [ему] пожалования. Всю попавшую [им в руки] добычу [он] пожаловал Шайбан-хану, [а тот] всю ее подарил своему войску. Наутро [они] двинулись в путь [и затем] пришли в вилайет Маскав. Там они находились несколько месяцев, устроили дела вилайета, взыскали мал [и] харадж[222], поставили даруга[223] [и] хакимов[224] и с победой и одолением вернулись в свой вилайет.

Между тем, до того как они вернулись, нукеры[225] Иджан-хана подняли мятеж против своего господина и убили Иджан-хана вместе со всеми его огланами. Когда это известие пришло к Саин-хану, он держал глубокий траур. После того как он прибыл домой и дал поминальное угощение, он снарядил войско и пошел походом на этого врага. А те не были в состоянии оказать сопротивление, и их великие бежали. Все другие роды и племена [Саин-хан] переселил к себе, присоединил к своему элю и каждый аймак[226] отдал какому-либо беку в качестве кошуна. По той причине вплоть до настоящего времени остался обычай предавать мечу мятежников и врагов.

И вот, когда Саин-хан овладел [всеми] этими вилайетами и этими элями, то роздал он затем всем своим родственникам роды и племена и назначил [им] земли и юрты. Но когда он советовался со своими беками в то время, когда давал Шайбан-хану роды и племена и давал вилайеты, беки его сказали: “Этот человек сделал очень большое дело. И теперь он заважничал.

Не подобает, дав ему роды, племена и вилайеты, держать [его] при себе. К тем тридцати тысячам человек, [которых ты] недавно выделил ему, добавь еще войска и пошли того человека в непокоренные вилайеты. Пусть любой вилайет, который он подчинит, будет его”. Слова эти понравились [Саин-]хану, добавил он к тем, выделенным [Шайбан-хану] тридцати тысячам человек, еще десять тысяч кыйатов [и] йуралдаев и отправил [его], назначив в вилайеты Крыма[227] [и] Каффы[228].

[Глава третья] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О ШАЙБАН-/40б/ХАНЕ

Много удивительных и поразительных дел совершил Шайбан-хан. Одно дело из того числа припомнили мы в этом кратком сочинении. Это одно дело его таково.

В вилайете Крыма есть мощная крепость из гранита под названием Кырк-Йер[229], мощь и неприступность которой известны во [всем] мире. Несколько лет [Шайбан-хан] осаждал [ее и] штурмовал, [но] взять не смог. Наконец он повелел: “С вечера и до зари бейте друг о друга любые предметы, которые издают звон!”. [Люди его] взяли [такие вещи] в обе руки и начали бить [ими] одна о другую, и начали бить они в медные котлы, подносы и чаши. Среди войска поднялись такие гвалт и грохот, что задрожали земля [и] небо [и] оглохли уши. Осажденные в страшной панике начали метаться во все стороны, вопрошая, что же случилось. В ту ночь тот гвалт и грохот не стихали до зари, а осажденные не ложились спать. Когда заря занялась, [осаждающие] перестали [шуметь]. Когда опять настал вечер, они опять как прежде учинили гвалт и грохот. Неделю [или] около десяти дней поступали они так. От бессонницы осажденные до такой степени изнемогли, [что] начали говорить: “Если бы они намеревались что-то предпринять, [то уже] предприняли бы. Вероятно, есть у них в такое время года такой обряд и [такой] обычай”, — и успокоились. Когда Шайбан-хан узнал, что они успокоились, он собрал свое войско. Говорят, что та крепость находилась на голой скале. В эту ночь [осаждающие] шумели и кричали больше [чем обычно]. С четырех сторон крепости заложили подкопы. До зари проложили [такой] подкоп, через который мог бы пройти человек. Осажденные из-за гвалта и грохота не расслышали стука кирок [и] не сумели обнаружить [подкопа]. Когда подкоп был готов, [осаждающие] бросились на штурм ворот. Осажденные прибежали к воротам. Один отряд бахадуров назначили на тот подкоп. [Бахадуры] выбежали из того подкопа, /41а/ бросились в крепость и взяли ее. Мы расспрашивали путешественников, видевших ту крепость; они сказали, что [и сейчас] еще сохранились следы того подкопа.

Затем [Шайбан-хан] пошел походом на вилайет Улак[230] и захватил его. Затем пошел походом на вилайет Корал. Корал — очень большой вилайет. Много было за него сражений. Наконец он покорил Корал и сделал его столицей. Там он скончался. И сейчас [еще] есть потомки государя [вилайета] Корал. Шайх-Ахмад-хан несколько лет был там в плену, затем опять благополучно выбрался [оттуда] и пришел в свой вилайет Хаджи-Тархан[231]. Он рассказывал: “Каких бы только омаков ни были эли в нашем узбекском народе, изо всех них есть там [такие же омаки]: ушли вместе с Шайбан-ханом и там остались”.

И вот, когда закончили мы рассказ о Шайбан-хане, мы опять подошли к рассказу о Саин-хане. Саин-хан стал великим государем в вилайете Дашт [-и Кыпчака]. Несколько лет он правил в счастьи и благополучии. Когда настал смертный час и он ушел из мира, у него было два сына. Имя одного было Сары-Так[232], имя другого — Туган[233]. Сары-Так умер раньше его самого в возрасте восьми лет. Остался [без отца] малолетним также [и] Туган. Беки в согласии послали гонца к Хулагу-хану. Послали ножны без сабли и рубаху без ворота, то есть эль остался — государей у него нет, женщины остались — мужей у них нет.

Когда Хулагу-хан услышал это известие, он выступил в поход, пришел в вилайет Ширвана[234] и, снарядив большое войско, послал [его] вместе [с гонцом]. Пока это войско приближается, мы подошли [к рассказу о] Берке-хане[235] — да пребудут над ним милость и благоволение [Аллаха]!

[Глава четвертая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О БЕРКЕ-ХАНЕ

Упомянутый [Берке-хан] — да будет над ним милость [Аллаха] — знаменит [тем, что] с рождения матерью был мусульманином. Когда он появился на свет, он не сосал молока [ни] своей матери, /41б/ [ни] молока других женщин-немусульманок. По этой причине показал [его Йочи] своим колдунам и ведунам. Когда те сказали: “Он — мусульманин. Мусульмане не сосут молока женщин-немусульманок”, — то разыскали и доставили женщину-мусульманку. Ее молоко он начал сосать.

Когда через несколько лет после этого события его отец Йочи-хан умер, он пришел в город Сыгнак[236], не будучи в состоянии находиться среди неверных. Когда [же] он пришел в этот вилайет, то, прослышав о достохвальных качествах Шайх ал-'алам Шайх Сайф ад-Дина Бахарзи[237], который был [одним] из халифа хазрата полюса полюсов Шайх Наджм ад-Дина Кубра[238], со страстным желанием и любовью прибыл к нему на служение и в течение нескольких лет ревностно стремился овладеть крайней степенью [духовного] совершенства святых. Он все еще находился на служении у шейха в то время, когда умер Саин-хан [и] беки его в согласии послали гонца к Хулагу-хану.

Однажды хазрат шейх сказал Берке-хану: “О, сын [мой]! Такое последовало повеление от Господа Всевышнего: “Отправляйся и правь в юрте отцов [своих]!” [Тот сказал]: “Обрету на службе у вас. Еще отправлюсь и обреку себя на правление этим [тленным] миром и его тяготы”. Когда [же] шейх сказал:

“Нет спасения от суда Господа Всевышнего, коль попадешь ты в передрягу, коль примешь муки ее”, — то упомянутый хан также оказался в безвыходном положении и согласился. Несколько дней он готовился [и затем] отправился. Хазрат шейх проводил [его] из Бухары до Кара-Куля[239]. Хан пешком шел при поводе [коня] шейха. Из Кара-Куля шейх, благословив [Берке-хана], вернулся, [а] хан /42а/ отправился в вилайет Дашта.

В вилайете Хаджи-Тархана был знаменитый своим богатством человек по имени Хаджи Нийаз. Он рассказывал: “Из Кара-Куля хазрат хан вышел [вместе с] восемью человеками и двинулся в вилайет Дашта. Каждый из тех восьми человек — предок тысячи юрт. Когда хан, да будет над ним милость [Аллаха], выйдя из Кара-Куля, прибыл в Урганч[240], он из Урганча пошел в Сарайчук[241]. Рассказывают. Пока он шел в Сарайчук, [вокруг него] собрались пятьсот человек. Пока [же они], пройдя через Сарайчук, дошли до берега реки 'Идил, то собрались [уже] тысяча пятьсот человек. Когда они пришли на берег реки 'Идил, то получили известие, что Хулагу-хан с огромным войском идет [сюда] по побережью Кулзумского моря[242]. Это собравшееся [вокруг Берке-хана] войско его перетрусило и все вместе они сказали [хану]: “Хулагу-хан — великий государь. Есть у него войско. Нас [же] мало. Не следует нам идти на него и сражаться”. Говорят, что тогда у хана был щит без чехла. Некоторые говорили, [что у хана] был шлем без чехла. Был [у него] также овечий альчик[243]. В ответ им хан сказал: “Не по своей воле, не по своему желанию пошел я в поход. Вы не верите в меня. Если сейчас вот мы своей рукой поставим этот альчик на тырбу на шишак щита или шлема, то он не устоит. [А] теперь давайте с вами условимся. Я метну этот альчик на шишак этого щита или шлема. Если станет он на тырбу у них на шишаке, то знайте, я одолею этого врага. Господь /42б/ Всевышний [победу] отдаст мне. Если [же альчик] не станет на тырбу, то не ослушаюсь я, что бы вы ни сказали”. Эти люди в свою очередь сказали: “Если [альчик] станет на тырбу, то и мы, пока теплится в нас жизнь, будем с вами заодно”. Когда хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — взял альчик в свои руки и бросил, памятуя об Аллахе Всевышнем, [то альчик] точно стал на тырбу на шишаке. Когда те увидели это, то изгнали из своих сердец сомнение, все стали послушны и покорны, переправились через реку 'Идил и по берегу Кулзумского моря двинулись навстречу войску Хулагу-хана.

На том пути из Кулзумского моря многочисленными рукавами выходят заливы. Путь проходит, пересекая головы этих рукавов. Там есть высокие песчаные бугры. Я, бедняк, видел те места. [Их] называют Кыр-Мачак. За теми местами рукава из моря [уже] не выходят. Есть там один громадный бугор. Караулы Берке-хана поднялись на тот бугор. Со стороны Ширвана появилось огромное облако пыли. Сообщили хану, что появилось облако пыли, [поднятое войском] врага, и нет [ему] ни конца, ни края. Те беки опять начали трусить. [Тогда] хан сказал: “Я поднимусь на этот бугор, [а] вы стойте и смотрите отсюда и увидите могущество Господа Всевышнего. Если враг придет и будет меня одолевать, то вы отсюда же и бегите”. И они согласились и стояли.

Хан поднялся на вершину холма. Немного спустя с той стороны появилось [вражеское] войско. Волна за волной, полк за полком подходило оно. Как только подходили они, так тут же начинали принимать напротив него боевой порядок. Выстроили несколько боевых линий. [Когда] подтянулись последние полки, то разглядеть края их войска стало невозможно. Тогда хазрат хан трижды хлестнул нагайкой и погнал коня в карьер на врага Не успел он еще с бугра ворваться [в расположение врага, как] /43а/ могуществом Господа Всевышнего [боевые порядки] войска его перемешались и [враг] обратился в бегство. Увидев, это, войско [Берке-]хана ринулось следом за ханом. Преследовали несколько дней, убили тех, кому суждено было быть убитым, кому нет — тех полонили, и вернулись. Завладели всеми конями их, всем их снаряжением.

У тех, угодивших в плен, спрашивали: “Почему [же] бросились вы бежать от одного [лишь] человека на том бугре?”. Они отвечали: “По обеим сторонам от того человека, что находился на бугре, стояли два громадных войска. Сколько ни всматривались [мы, так и] не смогли разглядеть ни конца тех двух войск, ни края. Потому-то мы и построились вдали. Когда тот человек на холме помчался на нас, ринулись [на нас] и те два громадных войска. Почудилось нам, будто рухнули на нас земля и небо. Потому [-то вот] не устояли мы и бросились бежать”. Это чудо хазрат хана известно среди народа.

Некоторые говорят, что в этом войске был [сам] Хулагу-хан. Когда войско это было разгромлено, он был убит. Никто [однако] не знал о его гибели. Но в хрониках хазрат Дост-султана говорится: “С тоски по этому войску, что было разгромлено в походе, он заболел и через два месяца умер”. А впрочем, Аллах лучше ведает.

Когда вилайет Дашта подчинился Берке-хану, то большую часть неверных он обратил в ислам. Некоторые говорят, что правил он тринадцать лет, а другие — шестнадцать лет. Затем он соединился с милостью бога. Потомства от хазрат хана не осталось. Выше было упомянуто, [что] у Саин-хана было два сына: один был Сары-Такы, другой — Туган. Сары-Такы /43б/ умер раньше своего отца в возрасте восьми лет. От Тугана [же] остались два сына: одного звали. Туда-Манги[244], а другого — Мунк-Тимур[245]. [Когда умер Берке-хан], этот Мунк-Тимур был маленьким. А Туда-Манги, хотя [и] достиг он совершеннолетия, был, однако, слабоумным, очень поврежденным рассудком человеком. Не найдя никого кроме него из потомства Саин-хана, беки, объединившись, сделали ханом упомянутого [Туда-Манги]. Много о нем странных и удивительных преданий и необыкновенных рассказов. Но [лишь] один [или] два рассказа вспомянуты в этом кратком сочинении.

Рассказывают. Прибыли однажды послы от верховного (?) хана. Этому хану [Туда-Манги] беки его все вместе сказали:

“Пришел этот посол, приехавший издалека. Не вздумай пороть при нем ерунды. Спроси, здоров ли хан; спроси также, благоденствует ли эль. Больше не спрашивай ничего”. Еще сказали: “Вы не вольны поступать по собственному усмотрению. К ногам вам мы привяжем веревку и кто-нибудь заберется под трон и пусть сидит [там] и держит эту веревку. [И] всякий раз как вы, забыв про наши наставления, начнете пороть ерунду, пусть дергает он ту веревку. [И] тогда вы переставайте говорить”. Сказали они [так], и он согласился. Говорят, [что] хорошим в нем было то, [что], несмотря на свое помешательство, он соглашался со всем, что беки, объединившись, наказывали ему, и из повиновения им не выходил. Потому правил он в вилайете Дашта восемнадцать лет.

Эдигу-бий — да помилует его Аллах — говаривал: “Если решите вы накликать беду на вашего врага, творите такого рода молитву: “О Боже единый! Лиши разума врага моего. А еще, сделай [так, чтобы] не внимал он и словам разумеющих!”. [Такую] молитву творите”. /44а/ Говаривал он [также]: “Если кто-то сам не разумеет, [но] внемлет словам разумеющих, то он уже и разумеет. Нет в том разницы!”

Одним словом, наутро дали послу аудиенцию. [Туда-Манги-хан] спросил, здоров ли хан. Спросил, благоденствует ли народ. Потом спросил: “Много ли мышей в вашем эле?”. [Посол] сказал: “Много”. Потом еще спросил: “Много ли дождей бывает в вашем эле?”. [Посол] сказал: “Да, много выпадает”.

Тот, державший [в руках] веревку, человек увидел, что [хан] начал заговариваться. Он дернул веревку. [Тогда] хан сказал послу: “Спросил бы тебя еще о чем-нибудь, да меня дергают за ноги”. Беки тут же забрали посла, удалились с [аудиенции] и проводили [его], преподнеся коня [и] шубу.

Вернувшись, тот посол явился на служение к своему государю. Когда хан тот спросил: “При каких обстоятельствах видел ты нашего брата-хана и что за человек он?”, — посол сказал:

“Был на аудиенции лишь один раз. Как следует не разобрал. На той аудиенции спросил он о вашем здоровье и спросил о благоденствии народа. Еще спросил: “Много ли мышей в вашем зле?” Я сказал: “Да, много”. Еще спросил: “Много ли дождей выпадает в вашем эле?” Я сказал: “Да, [много] выпадает”. Еще сказал: “Спросил бы тебя еще о чем-нибудь, да дергают меня за ноги”. Потом беки сразу же поднялись и удалились [с аудиенции]. Удалился и я. Вот так я видел хана”. Хан этот и беки его поразмыслили над этим рассказом и сказали: “[Это] хорошо, что он спросил, много ли дождей выпадает, потому что всем народам от дождей бывает благо. И не плохо также то, что он спросил про мышей: от них всем бывает вред”. Но /44б/ сколько ни размышляли они, [так и] не смогли уразуметь его слов: “Дергают веревку”. [Так] рассказывают.

Еще один рассказ таков. [Однажды] собственной персоной переправился он [Туда-Манги-хан] через 'Идил и отправился в поход. Когда [же] возвращался из похода, [случился] с ним приступ помешательства. [А] обычно с ним бывало так, [что] всякий раз, когда случался у него приступ помешательства, не обращал он [никакого] внимания ни на чьи слова. Приехал он в одно место и спешился. Пятнадцать дней не двигался с того места. У войска кончился провиант. Положение его [войска] стало катастрофическим. Беки его устроили совет и сказали: “Сейчас он забыл свою жену. Давайте нарядим женщиной какого-нибудь гололицего юнца и покажем [ему] издали. Авось вспомнит свою жену и тронется [в путь]”. И когда нарядили женщиной одного юнца и показали, он, увидев, вспомнил о своей жене, а вспомнив, сказал: “У нас дома тоже был такой человек”, — и тут же быстрым ходом двинулся в путь налегке. Некоторые передают этот рассказ довольно непристойно, (почему) мы не сочли уместным, чтобы был он записан в этом дафтаре.

Когда двинулся он вперед налегке и поскакал, то через два дня пришел на берег реки 'Идил. При нем оставались [только] двое молодых слуг. [У] реки, у соляных залежей [озера] Басгунчак[246] есть гора, похожая на высокий холм, на протяжении почти целого дня [пути] та гора [как бы] не отстает от всякого, кто переправляется через реку 'Идил напротив [озера] Басгунчак и переходит [степью] к реке Иайык[247]. Когда хан переправился через реку 'Идил и поспешил [дальше], то увидел, что какая-то гора никак не отстает. Гневно взглянул он [на нее] один-два раза и сказал: “Поезжай уж ты, я не поеду”, — тут же сошел с коня и лег. Находившиеся при нем слуги поневоле также сошли [с коней]. [Весь] тот день /45а/ до наступления вечера пролежали они там. Когда же наступили сумерки, так что нельзя было уже разглядеть человека, один из тех двух молодых слуг, [а] был он [очень] смышленым, сообразительным человеком он был, сказал: “Сейчас уже вечер. Он тоже остановился. Как только он заснет, мы тронемся в путь и быстро пойдем вперед, он нас не заметит [и отстанет]”. Когда [он так] сказал, хану очень понравились эти слова и он сказал: “Ты хорошо сказал. Седлай коней”. Оседлали [коней]. Когда решили, что он заснул, тронулись в путь и гнали коней, пока не занялась заря. Когда заря загорелась, они нигде не увидели [гору], и хан очень обрадовался. Рассказывают, [что] после прибытия к себе в ставку он сделал много пожалований. Такой [вот] удивительный, ненормальный человек он был.

Некоторые рассказывают, [что] был он ханом восемнадцать лет, [а] некоторые — [что] ханствовал он восемь лет. Затем, когда возмужал младший брат его Мунк-Тимур, сам он и поступил по справедливости, сказал он: “Сколько времени уже, из-за отсутствия [достойного] человека, признавали вы меня ханом. И вы мучились, мучился и я. Теперь [вот] младший брат мой, слава [Аллаху], вырос. Я доволен вами. Сделайте ханом моего брата”, — и сам отказался от ханствования. И беки его обрадовались этим словам [и] подняли ханом младшего брата его Мунк-Тимура.

[Глава пятая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О МУНК-ТИМУР-ХАНЕ

[Мунк-Тимур-хан] был государь очень справедливый, могущественный и мудрый. Во время Мунк-Тимура народ жил в большом благоденствии. За чрезвычайную доброту его дали [ему] имя Колук-хан. Так [вот и] знаменит [он под именем] Мунк-Тимур-Колук-хан. Рассказывают, [что] ханствовал он тринадцать лет, [а] затем скончался. От него остались два сына. Одному из них именем [было] Токтага[248], другому — Тогрул[249]. После смерти их отца ханом стал Токтага.

[Глава шестая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О ТОКТАГА-ХАНЕ

Этот Токтага-хан был очень великий государь. Среди огланов Саин-хана мало было [таких] государей, которые могли бы сравниться с ним. Рассказывают, [что] у него был такой /45б/ пышный стол, [что] ежедневно для него, помимо коней, коров, овец и других животных, готовили девяносто кабанов. Был у него сын по имени Эль-Басар. Он [Токтага-хан] истребил своих родственников и свое потомство, всех их, опасаясь, что после его смерти они затеют с ним [Эль-Басаром] свару за ханствование. Убил даже младшего брата своего Тогрула. Некоторые, однако, говорят, [что] Тогрул умер сам от болезни. Была у Тогрула жена по имени Келин-Байалин[250]. Красивая была. Когда умер Тогрул, у нее был сын. Увидела она, что из-за сына избивает Токтага-хан своих родственников. С несколькими человеками отправила [ребенка] в бега, отослала в Черкесские горы. Знаменитый Узбек-хан — да будет над ним милость [Аллаха] — [и] есть тот оглан. Немного спустя взял [Токтага-]хан Келин-Байалин в жены. Очень любил он ее. Прошло несколько лет после этих событий. Рассказывают, [что] хану было девяносто лет: в десять лет стал он ханом, восемьдесят лет ханствовал. Некоторые рассказывают, [что] ханом стал он в двадцать лет, ханствовал семьдесят лет. Когда жизнь его подошла к концу, то, короче говоря, умер раньше него самого сын его, которого оберегал он, чтобы стал он ханом после него. Очень скорбел он, что был [вот] у них сын, а он, опасаясь, что затеют после него свару с ним за ханствование, полностью истребил свой уруг[251], [а] также [и из-за того, что когда] и сам он от старости достиг предела жизни своей, [то] и сын этот умер раньше него самого, [и] что за страдание и мука от того. В конце концов от скорби этой заболел он и болезнь его затянулась.

Однажды лежал он в постели, ворочался с боку на бок и стонал. Келин-Байалин поняла, почему он стонет [и] сказала:

“Болели вы постоянно. [Но] почему [же именно] сейчас вы стонете?”/46а/ Когда хан сказал: “Как же мне не стонать?! Истребил я полностью свой уруг, опасаясь, что затеют свару с моим единственным сыном Эль-Басаром за ханствование. И с сыном моим приключилось то же самое, и меня самого настигает смерть. Уйдет [теперь] юрт мой к чужаку. От того мои страдания”, — Келин-Байалин сказала: “Сделала я кое-что вопреки вашему указу. Если простишь ты мой проступок, я расскажу”. Хан тут же поднялся, сел и спросил: “Что же ты сделала?” И от радости почувствовал себя [Токтага-]хан так, будто и не болел [он вовсе], когда ответила [ему Келин-Байалин]: “В то время, когда умер ваш младший брат, был от него сын. Опасаясь, что вы убьете, отправила я [его] в бега, отослала в Черкесский вилайет. Теперь ежегодно приходят вести о его благополучии. [Исполнилось] ему в этому году четырнадцать лет. Он приехал бы, наверно, если бы приказали вы и послали [за ним] людей”. За радостную весть подарил [Токтага-хан] Келин-Байалин туман[252] в две тысячи [человек]. Наутро созвал он беков, дал Кыйат Исатаю и Сиджут Алатаю сорок тысяч человек и отправил [их] за Узбек-ханом — да будет над ним милость [Аллаха].

[Однако] до того, как они вернулись, Токтага-хан скончался. Был [некто] по имени Баджир Ток-Буга[253] из омака уйгур[254]. [А уйгур] был эль с многочисленными [и] сильными родами [и] племенами, и был он также аталыком хана. Шайтан попутал [его] — ведь был он черный человек — провозгласил себя он ханом. И взял также в жены Келин-Байалин и других жен хана. Некоторые [же так] рассказывают. Баджир был уйгур, [а] Ток-Буга — нутин. Похоже, [что] это утверждение ошибочно, так как трудно, чтобы в одном месте из двух (разных] родов два [человека] одновременно были ханами. /46б/ Вернее, что имя его было Баджир, а прозвище — Ток-Буга.

Словом, этот Баджир Ток-Буга провозгласил себя ханом, женился на женах [Токтага-]хана и подчинил себе весь народ.

В это время те уехавшие беки вместе с хазрат Узбек-ханом пришли к берегу [реки 'Идил?]. Получили известие, что [Ток-тага-]хан умер и [что] Баджир Ток-Буга провозгласил себя ханом и подчинил себе весь народ. Очень они растерялись и встревожились от этого известия и устроили совет относительно того, что можно бы им было предпринять. Когда Кыйат Исатай[255] сказал: “И прежде он был человеком с многочисленными [и] сильными родами [и] племенами, теперь же его признал весь народ. Не выйдет у нас дело, если мы сейчас, отсюда уже, обнаружим враждебность. Давайте попробуем с помощью какой-нибудь уловки добраться до него, а там что придет нам на ум, [то и] сделаем”, — все согласились с этими словами и отправили [к Баджир Ток-Буге] гонца. [Так они] говорили: “Наш господин хан посылал [нас] по своему делу. [Сейчас] мы везем сюда того человека. Этот человек также потомок многих поколений ваших повелителей. Не нужно было вам так поступать. Теперь [же] вы сами в соответствии с вашим достоинством провозгласили себя ханом. Вам покорился и подчинился весь народ. И мы точно так [же] покорились [и] подчинились вам. Мы [и] не помышляем о непокорности. Да если и помыслили бы, то откуда у нас силы?! Этот [человек] — мальчишка. Привезем [его] и передадим вам. Как вам заблагорассудится, так, вероятно, вы и поступите”. Отправили [гонца], наказав [ему передать Баджир Ток-Буге]: “Нет у нас потому желания разлучаться с нашим домом и элем”.

Когда гонец их прибыл, [Баджир Ток-Буга] чрезвычайно обрадовался, встретил [его] и обласкал. И он тут же отослал его [назад] вместе со [своими] людьми. /47а/ Отослал [он его], сказав: “Я поступил так потому, что опасался, как бы кто-то другой до их прибытия не поднял головы и не пожелал ханства.

Допустимо ли, чтобы возжелал я стать ханом, когда есть сын моего повелителя? Пусть государь приезжают. Что ханство это, что народ — все их!”. Как только слова эти достигли их, так тут же они пустились в путь. [Но] до их приезда Баджир Ток-Буга и беки его устроили совет и договорились: “Когда войдут они в двери вдовьей ставки, изольют они горе [свое в воплях]. Мы нападем после того, как они изольют горе, [вознеся вопль] “чав-чав” [лишь] дважды”.

Одним словом, такой уж обычай у калмаков. Когда умирает у них государь или [какой-то] великий [человек], то приезжают они толпа за толпой каждый род их отдельно и изъявляют скорбь, вознося вопль “чав-чав” трижды. И поныне существует еще тот обычай среди них в Улуг-Таге.

В один из дней Узбек-хан и беки его ехали, когда не наступил еще рассвет. Навстречу им попался какой-то человек, [который] проехал мимо [с] устрашающим криком: “Скажи “чав” и скажи “ча”. Произнес один раз и проехал. [Те] не придали значения [его словам]. Когда он вновь произнес [свои слова] вторично, Кыйат Исатай спросил: “Что за слова ты говоришь?” Тот человек ответил: “Мое имя — Сангусун. Поймешь ты остальное”.

Кыйат Исатай сказал [про себя: “У него] есть что-то сказать”, — поехал следом за этим человеком и сказал: “Расскажи мне. Что это за секрет?”. Тот сказал: “Баджир Ток-Буга и беки его сговорились, посоветовавшись, напасть и перебить вас после того как вы приедете, войдете в двери ставки и изъявите скорбь, дважды возопя “чав-чав”. Если вы не ринетесь и не нападете на них, возглася [лишь] один раз “чав”, то конец вам — сгинули все вы. /47б/ Суть этой тайны моей такова, [как] сказал я тебе”. Когда передал Исатай весть эту бекам своим, решили они, что следует им начать действовать, возгласив “чав” [лишь один раз].

Наутро двинулись они и прибыли к месту, где находилась ставка. Баджир Ток-Буга сидел на троне в ставке, [а] беки его и нукеры стояли на страже перед дверью. Подъехали они, спешились перед дверью и, возопя единожды “чав-чав”, вскричали “ча” и ринулись на Баджир Ток-Бугу. Не успел он подняться [с трона], как подскочил [к нему] Исатай и рубанул его по шее, [да так, что] голова его отлетела на целый шаг. Алатай насадил [ее] на кинжал, поднял высоко [над собой] и когда закричал:

“Вот [она] голова вашего повелителя! Не двигайтесь со своих мест!”, — все оторопели [и так и] застыли [на своих местах]. Потом носили эту голову по куреням и возглашали: “Воцарение черных людей с этой поры да прекратится!”.

Когда убили Баджир Ток-Бугу, подняли ханом хазрат Узбек-хана, и воссел он на троне.

[Глава седьмая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ ОБ УЗБЕК-ХАНЕ

Когда воссел хазрат хан на троне и народ обрел покой, призвал он огланов Йочи-хана от [других его] семнадцати сыновей, родившихся от других матерей, и сказал: “Разве не сыновья вы нашего отца? Чем становиться рабами [и] нукерами черного человека и покоряться ему, оспорил бы кто-то из вас [у него] ханство. Коль согласились вы на рабство [и] нукерство у черного человека, то и я отдам вас в кошун простолюдину!”, — и в гневе пожаловал [их и] нукеров и всех людей их Кыйат Исатаю.

Одним словом, выше мы упоминали уже в подробностях, [что] так как Шайбан-хан рубил саблей и покорял врагов [и] вилайеты, то /48а/ почитали и уважали по той причине все люди сыновей его и внуков. Когда [Узбек-] хан в гневе на этих огланов отдал [их] в кошун Исатаю, то и Исатай воздал огланам Шайбан-хана уважение за отца их, передал [им] буйрак и карлык, кои суть двусоставный эль, и предоставил их самим себе. Рассказывают, что пребывали они в юртах, назначенных им Саин-ханом. И Алатаю он также выделил эль, состоявший из племени минг, которое знаменито. Говорят среди узбеков: “Выделил он Исатаю [кошун], а Алатаю отдал [племя] минг”. Суть [этого] — такова, [как изложено].

Одним словом, чрезвычайно великим государем был упомянутый хан — да пребудет над ним милость [Аллаха]. По милости Аллаха Всевышнего через несколько лет правления стал он мусульманином.

Рассказ о причине [принятия] ислама Узбек-ханом. Причиной [принятия] им ислама было следующее. На четырех святых, которые были из святых того времени, снизошло от Аллаха Всевышнего [такое] откровение: “Подите и призовите Узбека к исламу!” И по велению Аллаха Всевышнего пришли они к двери [ставки] Узбек-хана, сели за внешней чертой его куреня и стали творить молитву.

Такое рассказывают предание. Показывали хану неверные колдуны и неверные жрецы такое чудо. Приносили они с собой на маджлис к [Узбек-] хану [мед] в жбане и устанавливали [его. Прилаживали затем к жбану] змеевик и подготавливали чаши. Мед сам скапливался в змеевике и сцеживался в чашу, и чаша сама двигалась к тому человеку. Колдунов этих и жрецов своих почитал хан за своих шейхов, сажал [их] рядом с собой и воздавал [им] большой почет и уважение.

И вот однажды, когда пришли те [святые мусульмане] и сидели, творя молитву, [Узбек-] хан как обычно устроил маджлис. Пришли вместе [с ним и] шейхи его и все расселись. Как [и] ежедневно, принесли они с собой мед в сосуде. Принесли они [также] и установили змеевик и чашу. Прошло порядочно времени, но мед ни скапливался как обычно в змеевике, ни сцеживался в чашу. Сказал [тогда Узбек-] хан этим шейхам своим:

“Почему же на этот раз мед задерживается?” /48б/ Ответили шейхи его: “Пришел, верно, куда-то сюда магометанин. Его это признак”. Хан приказал: “Ищите по куреням, и если будет магометанин — приведите!”. Вышли мулазимы[256] и когда проверили по куреням, то увидели, [что] за внешней чертой [ханского] куреня сидели, опустив низко головы, четыре человека чужой внешности. Спросили мулазимы: “Вы кто такие?” Ответили те:

“Отведите нас к хану”. [И вот] пришли они. Остановился взгляд хана на них. [И] как только увидел он их, возникли в сердце его склонность к ним и любовь, ибо просветил уже Аллах Всевышний сердце хана светом наставления на путь истинной веры. Спросил он: “Что вы за люди, по каким делам бродите? По какому делу [сейчас] идете?” Ответили они: “Мусульмане мы. По велению Господа Всевышнего пришли мы, чтобы обратить вас в ислам”. Завопили в тот [же] миг шейхи хановы:

“Дурные люди они! [Не разрешать] говорить [им, а] убить их нужно”. Сказал [тогда Узбек-] хан: “С какой бы стати убивать [мне их]?! Я — государь! Нет никакого мне дела до любого из вас. Буду с теми из вас я, чья вера правая. Если вера у них неправая, то почему же дело ваше сегодня сорвалось [и мед ваш] не стал перегоняться?! Устройте же спор. Тому из вас подчинюсь я, чья вера окажется правой”. [И] затеяли спор друг с другом эти два общества. Долго галдели и ссорились они. Наконец порешили на том, что следует им выкопать два танура[257], раскалить каждый из них, [спалив] десять арб саксаула, войти в один танур кому-то из колдунов, в другой — одному из этих [святых], и быть правой вере того, кто не сгорит и выйдет [целым и невредимым]. На том и порешили.

Наутро выкопали два громадных танура и раскалили [их], собрав на дрова саксаул. Один предназначили для колдунов, другой — для мусульман. Святые эти почтительно уступали друг другу: “Кто же из нас войдет [в танур]?” Одного из них звали Баба Тукласом[258]: /49а/ тело у него сплошь было заросшим волосами. Сказал он: “Мне позвольте, я войду, [а] вы радейте обо мне”. Благословили его святые эти. [Еще] сказал тот баба:

“Принесите кольчугу мне”. Когда принесли кольчугу, надел он ее на тело нагое и направился к тануру, возглашая память Аллаху Всевышнему. Рассказывают, [что] волоски [на теле] бабы стояли дыбом и высовывались из колечек кольчуги. Все видели это! [Так] шел он и вошел в танур. Принесли [тогда] баранью тушу и повесили над тануром, а устье плотно закрыли.

Подошли мы теперь к рассказу о жрецах. Жрецы приневолили одного [из их числа и] посадили в танур. Лишь спустился он, как засверкал в тот же миг всеми цветами радуги пепел его, и стало рваться пламя из устья танура. Как увидели это все люди с [Узбек-] ханом во главе, так отвернулись их сердца от веры неверной и склонились они к мусульманству. А из танура все доносился непрерывно глас бабы, поминавшего [Аллаха]. Лишь поспела туша баранья, так и открыли устье танура. Утер баба пот с благословенного своего лица и вышел из танура, вопрошая: “Что заторопились?! Завершилось бы дело мое [поминания Аллаха], обожди вы немного”. Увидели [все], что как пламенеющий уголь накалилась кольчуга докрасна, но могуществу Господа Всевышнего благодаря ни один волосок не сгорел [на теле] бабы и вышел [он невредим]. Как увидели это все люди с ханом во главе, так вцепились тут же в подолы шейхов и стали [все] мусульманами. Хвала Аллаху за веру ислама!

Словом, во время Берке-ханово обратилось в ислам племя узбекское. После него [же] обратилось оно опять в [племя] отступников /49б/ и стало неверным. [Но] не претерпевал уже изменений ислам племени узбекского с этого [вот] момента, когда стал мусульманином Узбек-хан.

Говорят, [что] двацать лет правил Узбек-хан. [Но] кое-кто говорит, [что] правил он восемнадцать лет. Затем соединился он с милостью Господа. Поистине, принадлежим мы Аллаху и к нему мы возвратимся!

[Глава восьмая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О ДЖАНИБЕК-ХАНЕ[259]

Когда на троне отца своего стал ханом преславный Хазрат Джанибек-хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — справедливость, святость [и] великодушие его известны, не было в вилайете Дашт[-и Кыпчака] подобного ему правосудного, благочестивого и могущественного государя, стал повелевать он всей державой отца своего.

Затем, был в Табризе хаким по имени Малик Ашраф. Совратил его шайтан, взял [он в жены] собственную дочь свою, Такой была та история. Была у него красавица-дочь. Воспылал к ней страстью этот злосчастный. Потерял он всякий покой. Задал он улемам Табриза вопрос: “Если кто-нибудь посадит дерево и если созреют плоды его, то вкушать ли [их] ему самому или он должен отдать [их] другому?” Ответили улемы: “И сам он может вкушать, может отдать и другому”. Злосчастный же этот — [а] целью его была дочь его собственная — по слову этому идет и дочь свою [в жены] берет.

Словом, обратились улемы Табриза к [Джанибек-]хану с прошением: “Прибегнув к каверзному вопросу, добился от нас этот человек решения одного казуса. Приговорили мы по внешней сути, не зная цели его. Целью же его, оказывается, была дочь его [собственная. Вот и] взял он сейчас [в жены] дочь свою. Ведь стал он [теперь] кафиром, мы же — рабы у кафира. Падишах ислама сегодня — вы, [и] теперь ваш долг избавить [от него] мусульман”.

Говорят, находился [Джанибек-] хан в мечети за чтением предвечернего намаза, /50а/ когда пришло [это] прошение. Собрал он тут же улемов и спросил: “Что скажете вы на эти слова?” И они сказали: “Да, ваш долг избавить мусульман от этого кафира”.

Как услышал [хан] эти слова, [так и] не пошел он больше из мечети домой к себе. Три дня оставался он в той мечети, [затем] снарядился и выступил в поход, а придя в [Табриз], убил Малик Ашрафа и захватил вилайеты Табриза и Ирака.

Тридцать лет правил но, [а] затем соединился с милостью Аллаха Всевышнего. Поистине, принадлежим мы Аллаху и к нему мы возвратимся!

[Глава девятая] НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О БЕРДИБЕК-ХАНЕ

Стал ханом на троне отца своего сын его [Джанибек-хана] Бердибек. Очень глупым и безрассудным человеком был этот Бердибек. Убивал он своих родственников и огланов своих в страхе, что оспорят они ханство у него.

Говорят, был человек с многочисленными и сильными родичами по имени Канглы Тулубай[260]. Был он аталыком хана. Не преступал [хан] слов его, что бы ни говорил тот. Был у него сын по имени Сумай. Богатырь-стрелок он был. Разбойничал тот Сумай во время Джанибек-хана. Убил его по той причине хан — да пребудет над ним милость [Аллаха]. Тулубай в злобе за этого своего сына подавал [Бердибек-хану] такой совет, внушал: “Ты сейчас — молодой человек. Сыновья, народившиеся у тебя в эту пору, будут расти [с тобой] наравне. Ты будешь стареть ото дня ко дню, они [же] — мужать. Оспорят они и отберут у тебя ханство завтра, когда состаришься ты. [Так] убивай [же] их сейчас. Как начнешь стареть, тогда и оставишь [их в покое]”. И тот злосчастный слушался его и убивал [своих сыновей]. Называют его по этой причине Керкин-Котан-хан.

В его время было много смут. Кыйат Мамай забрал правое [] крыло и ушел с племенами в Крым, [а] левое крыло /50б/ увел на берег реки Сыр Тенгиз-Буга, сын Кыйата Джир-Кутлы. [Бердибек-] хан со своими внутренними [людьми] находился в Сарае. Три года был он государем в городе Сарай, затем скончался.

Тай-Туглы-бегим, которая была знаменита, жена Узбек-хана [и] мать Джанибек-хана — была жива в то время, [когда] не осталось никого из потомства Саин-хана. Сказала [тогда] упомянутая бегим: “Теперь ханство и юрт достанутся потомству Шайбан-хана”.

Был в то время сын Мангутая из потомства Шайбан-хана, [которого] звали Хызр-оглан. Юрт Мангутая, назначенный [ему] Саин-ханом, находился в [местности] под названием Ак-Куль[261]. Мы упоминали уже выше, почему [Мангутай] отделился от прочих огланов [Йочи] и находился в своем юрте. Одним словом, упомянутая бегим призвала Хызр-оглана и сделала [его] ханом на троне Саин-хана в вилайете Сарая. [Но] пусть рассказ этот [пока] прервется на этом месте.

Мы подошли к рассказу об огланах, которые находились, при дверях [юрты] Тенгиз-Буги, сына Кыйата Джир-Кутлы, и к рассказу о том, как убили Тенгиз-Бугу, [а] Кара-Ногай стал ханом. В то время когда Узбек-хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — в гневе отдал в кошун Кыйат Исатаю внуков семнадцати сыновей, родившихся от других жен Йочи-хана, вместе с принадлежавшими им племенами, то после того как умер упомянутый Исатай, остались [все они] сыну его Тенгиз /51а/-Буге. Очень наглым и злым человеком был этот Тенгиз-Буга. Жестоко истязал и унижал он огланов этих, что были из потомства государей его. Например, когда решил он возвести мавзолей над отцом своим Джир-Кутлы, то заявил: “Быть им строителями”, — и всю работу [по возведению] мавзолея поручил им, никого больше не привлекая. Даже воду подносить, делать кирпичи и подносить кирпичи. — приходилось им. Много мук приняли они: у одних спина превратилась в рану, у других — грудь, у третьих истерзаны были ноги. [Так] рассказывают. А впрочем, Аллах лучше ведает!

Кроме того, ежедневно утром приходили огланы эти и сидели в кругу перед дверьми [юрты Тенгиз-Буги]. Всякий раз, когда устраивал он прием, играли музыканты хвалебный кюй, как только доходила до него чаша. [Так и] узнавали, что дошла чаша до бека, едва начинали в юрте играть хвалебный кюй. Снимали [тогда] огланы эти шапки свои, опускались на колени и стояли до тех пор, пока не выпивал он чашу и не прекращали играть мелодию. После того надевали они шапки свои.

Рассказывают. Устроил однажды этот злосчастный прием зимой, в лютую стужу. Вдруг послышались звуки мелодии. Скинули огланы эти, в соответствии с повседневным требованием, шапки свои и опустились на колени. Стоял мороз. [У того из них], кого звали Хусайн-оглан, [а] был он из родичей отцов Тимур-Кутлук-хана [и] Урус-хана, обморозились уши и более чем до половины отвалились. С тех пор стали называть его Корноухий Хусайн (Чонак Хусайн).

И вот, когда минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год с начала осени /51б/ хан заболел. Болезнь хана затянулась надолго. Наступила зима. Зимовка упомянутого Тенгиз-Буги постоянно находилась на берегу Сыра.

Одним словом, рассказы эти, эти предания, что упомяну я сейчас, слышал я от покойного, в бозе почившего хазрат хана — да упокоит Аллах прах его и да сделает рай его обителью — хазрат Эль-Барс-хана. Хорошо он знал предания.

[Когда] минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год зимой, с начала осени, хан стал болеть. Тенгиз-Буга зимовал на берегу Сыра. Известия о болезни хана приходили непрерывно.

Было утро. Огланы эти сидели в кругу перед дверьми [юрты] бека. В тот день, поднявшись спозаранку, Тенгиз-Буга устроил прием. Музыканты его играли [мелодии] йыба, йыравы его пели йыры, и было шумно там и весело. Утрами было морозно. Какой-то человек, верхом на буром коне, плотно закутанный в волчью шубу [и] с туго затянутой шубой на коне, близко подъехал к юрте, спешился и привязал коня своего к крытой повозке, [затем] положил на повозку лук свой и стрелы и вошел в юрту. Все затихли — и музыканты его, что играли, и йыравы [его], что пели. Долгое время ни звука не доносилось с того собрания. Потом опять заиграли музыканты и пир пошел горой. Находившиеся снаружи огланы эти, обсуждая это происшествие, размышляли: “Кто бы мог быть этот приехавший человек, что на собрании этом так поразились?”.

И вот, были среди огланов этих два человека. Был один из них умным и мудрым. Звали его Букри-Ходжи-Ахмад. Кое-кто говорит, [что] звали [его] Мудрый Сайчи-оглан (Сагышы артук, Сайчы-орлан). /52а/ Другой был исполин, стрелок [и] богатырь, равного которому в то время не было. Звали его Кара-Ногай.

Позже, [когда] в обществе [том снова] воцарилось веселье, пришел немного спустя за Кара-Ногаем[262] ундакчи[263] и сказал:

“Вас вызывает бек”. Тот поднялся и вошел к беку. Опять замолчали они на какое-то время. Потом опять в обществе воцарилось веселье.

Сказал [тогда] упомянутый Букри-Ходжа-Ахмад огланам этим: “Видели?! Бердибек-хан умер! Тот приехавший человек принес весть о смерти хана. Именно поэтому замолчали они и пребывали в растерянности в течение времени, достаточного для варки горячей пищи. Кара-Ногая же они вызвали потому, что поднимут его ханом, а нас всех на завтрашнем корунуше перебьют. Плохи наши дела. [Только] вечером сегодня мы еще сможем что-то предпринять. Если же нет, то завтра все пойдем на смерть”. И сколько они его ни пытали, мнение его не менялось.

[Тогда] сказали все они: “Как ни посоветуете вы, так и поступим”. Когда сказал упомянутый Ходжа-Ахмад: “Совет [мой] таков. Ногай отсюда поедет поздно. Когда доедем до места, где он поворачивает к своему дому, схватим [его], стащим с коня, крепко свяжем, приставим ему к глотке нож и спросим об этом известии. Если скажет он правду и станет с нами заодно, то и мы поднимем его ханом. Но если правды не скажет, тут же убьем [его и] скроемся кто куда”, — все они согласились с этим предложением и заключили [о том между собой] договор и условие.

Ушел с маджлиса у бека и отправился [домой] Ногай, когда близок был уже намаз-и шам[264]. Отправились вместе [с ним] и огланы эти. [И] видят они, что изменилось обычное выражение лица его. По пути домой с корунуша бывал он обычно весел и общителен. Сегодня же не удостаивал никого ни единым словом и держался в пути отчужденно.

Стемнело, когда доехали они до места, где разъезжались по домам. Вдруг схватили они [коня Кара-Ногая] за узду, стащили с коня [его самого и] крепко связали. Ногай тот спросил:

“В чем виноват я, [что] так поступаете вы [со мной]?” Сказал [ему] Ходжа-Ахмад: “Спросим мы у тебя кое-что. Если скажешь правду и если /52б/ станешь с нами заодно, то поднимем тебя мы ханом и заключим договор на верность и условие, [что] не станем уклоняться от исполнения нукерских обязанностей по отношению к тебе. [Но] если правды не скажешь, то знай наверно, что мы тут [же] убьем тебя”. Сказал [тогда тот]: “Спрашивайте, что хотите”. Спросил Ходжа-Ахмад: “Скажи правду, что сказал тот приехавший 'человек, а еще, что сказал бек, когда вызвал тебя?”. Тот ответил: “Что сказал тот приехавший человек, не знаю. [Бек же] ничего не сказал, когда вызвал меня”. Ходжа-Ахмад [ему, в свою очередь,] сказал: “Эй злосчастный, коль не говоришь ты, скажу я! Тот человек, что приехал, приехал с вестью о смерти хана. А вызвал [бек] тебя к себе вот почему. Он сказал тебе: “Поднимем тебя мы ханом, но согласись [с тем], что мы убьем твоих братьев. [Ведь] не покорятся они твоему ханствованию, если ты не убьешь [их, так как] старше тебя они”. И ты на такое дело согласился! [Но] не поступай теперь так! Каких же унижений ни терпели мы [только] от этого человека! Легко будет нам убить его и отомстить ему, если станешь ты теперь ханом между нами и возглавишь нас. Согласись же с этими словами моими!” [И когда Ходжа-Ахмад к тому еще] добавил: “Поднимем тебя мы ханом. А поднимая, заключим договор и условие, какие бы ты ни назвал, на то, чтобы быть тебе нукерами. [Так] не прими же на себя вину за смерть нашу и бесчестье до дня страшного суда!”, — сказал тогда [Ногай] тот: “Коли так, развяжите мне руки и ноги. Скажу вам правду я”.

Когда развязали ему руки и ноги, поднялся он, сел и воздал Ходжа-Ахмаду тому хвалу большую. Сказал он: “Проницательны эти твои слова. Ни в чем ты не ошибся. Все было [именно] так. Если теперь заключите вы [со мной] добрые договор и условие на возведение меня в ханы, то не преступлю я вашего совета”. И они /53а/ заключили договор и условие.

Ногай сказал: “Наутро, когда придем мы на корунуш, собирается он [Тенгиз-Буга] вызвать меня [в свою юрту]. Потом позовет вас. Когда войдете в юрту, то будьте с людьми, что около него, я [же] буду с ним самим”.

Наутро, когда пришли они на корунуш, пригласили Ногая [в юрту], как [и] говорил он. Немного спустя пришел человек звать их. Они же пришли с оружием. Когда отважно вошли все они в дверь, [то тут же] пустили оружие в ход. Ногай, [который] восседал рядом с Тенгиз-Бугой на почетном месте, мгновенно придавил [его, и они] отрезали ему голову. Насадили [ее] на кинжал, вынесли наружу и возгласили: “Никому больше смерти нет. Не двигаться со своих мест!”

После того как народ утих на своих местах, усадили Ногая на белый войлок и все в согласии провозгласили [его] ханом.

Итак, оба они, сын Мангутая Хызр-хан и Кара-Ногай, в одном месяце стали ханами. Только Хызр-хан стал ханом в Сарае, на троне [Саина, а] Кара-Ногай — на берегу Сыра, на левом крыле.

Подошли мы теперь к рассказу о Хызр-хане. Когда Тай-Дуглы-бегим призвала Хызр-хана и сделала [его] ханом на троне Сарая, поставила она в качестве свадебной юрты золотую юрту, оставшуюся от Узбек-хана и Джанибек-хана. Рассказывают. Бегим покрасила свои волосы в черный цвет [и] пожелала выйти замуж за [Хызр-]хана. Желание жениться [на ней] было и у хана. Был, однако, у него бек из [племени] найман по имени Кутлуг-Буга, который воспротивился этому. Сказал он:

“Она — человек, который был подвластен Узбеку и Джанибеку. Ты [же] вырос человеком противостоящего [им рода]. Проучи ее. Не женись!” Послушался он его слов и не женился. Когда почуяла бегим, что не возьмет он ее в жены, /53б/ начала она оказывать [ему] меньше почета и уважения, чем прежде. Когда же и хан, озлившись на нее, решил разломать золотую юрту, [а золото] поделить между своими казаками[265], то прослышав [о том], бегим послала к хану человека, сказала: “Пусть так не поступают. Когда нет золота [и] серебра, для человека, ставшего ханом, [золотая юрта] — сокровище. Но здание, построенное прежними добрыми [людьми], [все-таки] пусть не разрушают!” Не прислушался к ее словам [Хырз-хан], разломал и поделил. Бегим запылала в свою очередь злобой на [Хызр-]хана, собрала своих внутренних беков и прогнала его.

Хан ушел назад и снова пришел к Ак-Кулю. Подняла [тогда] ханом та самая бегим кого-то под именем Кельдибека. Другие беки называли его Лже-Кельдибеком. Все говорили: “Кельдибека убил Бердибек. Как же он воскрес?!”

Когда эль не подчинился ему [Лже-Кельдибеку], подняли ханом [человека] по имени Базарчи[266], который был из потомков Боавула. Был в то время Сиджуд 'Али-бек, из старших беков. Полагая, что не покорится он этому Базарчи, вызвала его [бегим], привели [его и] убили. У 'Али-бека был сын по имени Хасан. Когда тот бежал и пришел к сыну Конграта Нагадая Ак-Хусайну, который был хакимом вилайета Хорезма, [а] этот Хасан был ему племянником, [Ак-Хусайн] пришел в ужас от этих непристойных поступков бегим и отрекся от нее.

Направил тогда Ак-Хусайн посла к Хызр-хану, сказал:

“Совратилась эта женщина на путь шайтана, такие-то [вот] дела творит. Мы же /54а/ — отреклись от нее. Мы выступим против нее, если проявите вы великодушие и станете во главе!” Он также был человеком мстительным — хвала [ему] великая! Ак-Хусайн собрал воедино войско Хорезма, пришел к Ак-Кулю, упомянутого [Хызр-] хана поднял ханом и пошел походом на вилайет Сарая. Под Сараем произошла битва. Базарчи [и] бегим были схвачены. Посадили бегим в крытые санки, полость крепко завязали и, заложив [в санки] бешеного жеребца, отпустили на все четыре стороны. Этот бешеный конь понес санки и бил [их] по оврагам и буеракам, пока бегим не погибла. Узбеки[267] говорят: “Тай-Дуглы-бегим убил Хызр-хан”. Обстоятельства этого — таковы.

Когда, убив ее [бегим], Хызр-хан во второй раз стал ханом, то был он государем в течение полутора лет. Был у него дурной сын по имени, Бурут[268]. Не стерпел он, что ханом был его отец, внезапно заколол [его и] сам стал ханом. Не прошло двух-трех дней, [как] убили и его. После того случилась смута. Всяк повсюду поднял голову. Город Сарай порушился. Большая часть эля ушла в вилайет Крыма к Кыйату Мамаю. Повествование это здесь закончилось.

Опять подошли мы к рассказу о Кара-Ногае. Три года был Кара-Ногай государем на берегах Сыра, правил вилайетами Туркестана[269]. Через три года он скончался. Ханом стал младший брат его по имени Туглы-Тимур[270]. /54б/ В дафтаре, который находится у гордости султанов хазрат Дост-султана, говорится, [что] Туглы-Тимур этот стал великим государем, правил Самаркандом и Бухарой. Срок его правления, однако, не известен.

После него ханом стал Урус, сын Бадык-оглана. Урус-хан этот стал великим государем, правил вилайетами всего Туркестана. Тохтамыш-хану и Тимур-Кутлы-хану в то время ханствования не доставалось. Находились они на служении у этого названного хана. Так как по милости божьей заметен был в особе Тохтамыш-оглана царственный фарр, то нукеры [Урус-]хана и другие люди невольно склонялись к этому названному оглану, По этой причине упомянутый хан люто возненавидел Тохтамыш-оглана и решил погубить [его].

Одним словом, некто по имени Хытай Баба-'Али-бий, который был старшим беком и наибом хаджитарханского 'Абд ал-Карим-хана, после смерти названного хана совершил паломничество в Мекку и вернулся хаджием. После того он пришел на служение к Султан Гази-султану. Так как хазрат Султан был большим любителем преданий, то он спросил: “Говорят о Тохтамыш-хане, что появился он якобы, [уйдя] от двери [юрты] Урус-хана. Как это произошло?”. И тогда названный хаджи такой поведал рассказ. Я, бедняк, слыхал от него. Он рассказал.

Незадолго до того, как решил Урус-хан погубить Тохтамыш-оглана, направил он послом к государям-Чагатаидам Дарвишек-мирзу, сына Кенегеса Кугана. /55а/ Ширин (?)... отправил. [Пока] они ехали... ставка его остановилась на берегу Сыра... приближались они к ханской ставке. День был холодный. [Вода в...] Сыре покрылась ледком. Урик-Тимур ехал, немного отстав от мирзы. Вдруг взгляд его упал на берег Сыра, и видит он у кромки камышей, [что] какой-то нагой, накинувший на себя потник молодой человек вышел из воды, упал ничком и, скорчившись в три погибели, лежит сотрясаемый дрожью. Подумал про себя [Урик-Тимур]: “С этим человеком, несомненно, стряслась какая-то беда!”. Рысью нагнал он мирзу и сказал: “Мой мирза! Окажи милость. По приказу хана я исполнял твою службу. [Теперь вы] благополучно прибыли в эль, приблизились к ставке. Не я тот человек, кому надлежит явиться на корунуш к хану. Зачем вам утруждать меня дальнейшей ездой?! Нельзя ли мне прямо отсюда отправиться на розыски своего дома?”. Когда [он так] сказал, то и мирза тот отпустил [его]. Повернул он назад и подъехал к тому месту. Привязал коня в отдалении, а сам пошел пешком. Подошел к тому человеку и видит, повалился тот ничком и лежит, сотрясаемый дрожью. На ноге у него тяжелая рана. Спросил он: “Что за человек ты?”. Ответил тот: “Что спрашиваешь?! Я раб, страждущий”. Сказал опять он [Урик-Тимур]:

“Что страдаешь ты, вижу я. Назови свое имя”. Сказал [тогда тот]: “Я — Тохтамыш-оглан. Давно уже предчувствовал я. [И вот сегодня] на рассвете люди хановы напали на мой дом. [Когда] отстреливаясь, выбрался я наружу, увидел, что много их. Река была близко, бросился в реку. Пока падал в воду, угодили [в меня] стрелой. Эта тяжелая рана /55б/...Нет у меня мочи пошевелиться...”. Сказал [тогда] Урик-Тимур [в свою очередь]:

“То, что я искал... Жизнь свою вручаю тебе. Положу [ее] за тебя... не забудь меня, когда Господь Всевышний дарует счастье тебе”. Поклялся [Тохтамыш-оглан]: “Когда б Господь Всевышний ни дал мне счастье, разделю его с тобой и [никогда] не поступлю наперекор словам твоим и просьбе!” Урик-Тимур тут же скинул с плеч ватный халат, плотно укутал [его] и поставил перед ним [кое-что] из еды, что была при нем. Сказал он еще: “Не терзай себя сомнениями, что я не приеду. Буду жив — непременно приеду к тебе и найду тебя здесь”, — и уехал. И [когда он] приехал домой, [то] объединился с несколькими человеками из однородцев, взяли [они с собой] коней и снаряжение и приехали [к Тохтамыш-оглану]. И умчали они упомянутого оглана к Тимур-беку. В то время Тимур-бек только что возвысился, он овладел Бухарой и Самаркандом. Когда пришли они, встретил [он их] очень хорошо. Доставили хирургов, [те] удалили у него из ноги наконечник стрелы и лечили [его] самыми разнообразными способами, так что через месяц он поправился.

Ту зиму [Тохтамыш-оглан] пробыл на службе [Тимур-] бека. Пришла весна, и [Тимур-] бек дал ему несколько человек. Когда [Урус-хан] шел на летовку, [Тохтамыш-оглан] нагнал его эль и отогнал табун. Погоня настигла их и в бою разбила. Опять возвратился он к [Тимур-] беку. Словом, казаковал [вот так] Тохтамыш-оглан, отгонял от эля [Урус-]хана табуны и совершал набеги на эль.

Ширин, барин[271], аргун[272] [и] кыпчак были давними, со времен предков, элями Тохтамыш-оглана. [И когда] оглан этот самый, подвизаясь в казаках, /56а/ начал творить такие [вот] дела, сорви-головы, лихие молодцы из этих элей потянулись к нему в нукеры и начали поддерживать [его]. Начал творить жестокие насилия над этими элями и Урус-хан. В свою очередь, и они послали [тогда] человека с наказом к Тохтамыш-оглану: “Из-за тебя изливает гнев [Урус-]хан на нас и отбирает у нас скот. Беда нависла уже и над нашими головами. Если не сумеешь ты как-то позаботиться о нас, [то] руки наши [вцепятся в] твой ворот, когда грядет день страшного суда!” Расстроился [Тохтамыш-] оглан, когда услыхал эти слова, и сказал посланцу: “Как двинетесь в этом году на летовки, кочуйте позади [всего] эля. На летовку располагайтесь на берегу такой-то реки и готовьтесь. Бог даст, буду жив, проберусь к вам непременно!”

Когда наступила весна, [Урус-]хан отправился на летовки. Следом за [всем] элем перекочевал и этот эль. Когда достигли летних пастбищ, каждый эль ушел на берег [какой-нибудь] речки. Эти эли расположились летним кочевьем на берегу обусловленной речки. Люди пили кумыс и предавались удовольствиям и развлечениям. В это [-то] время Тохтамыш-оглан [и] пробрался [тайно] в этот эль. Поскольку, как было договорено, они заранее подготовились, [то] каждый глава семьи заложил в телегу пару коней, посадил своих детей, и бежали они в направлении реки 'Идил.

[Лишь] через два дня до [Урус-]хана дошло известие, что Тохтамыш-оглан забрал [эли] ширин, барин, аргун, кыпчак, /56б/ а также и прочие свои эли и ушел к реке 'Идил. Хан немедленно выступил с людьми, что находились при нем, разослал по сторонам гонцов и пустился сам в погоню за этими [бежавшими] элями. Эли [же Урус-] хана [в то время] рассеялись по летовкам. Была пора, когда кони разжирели. [Урус-] хан стремительно продвигался вперед. Войско дальних элей не успело к хану, а у ближних элей кони их также разжирели.

Когда [Урус-] хан почти настиг их [бежавшие эли], при нем осталось мало людей, было их человек двести, самое большее — человек триста. На закате прискакали караульные этого [бежавшего] эля, увидев [вдали облако] пыли, [поднятое отрядом Урус-] хана. Они [беглецы] устроили совет и единодушно решили: “Они подходят на заморенных конях. Скоро ли, нет ли, но как только нагонят, они [тут же] нападут на нас. Мы — смертники. Так умрем же перед нашими семьями. Иначе, да не сгинет наше семя! Отделим Джалал ад-Дин-султана[273] и Йахшы-Ходжу с привычными уже к жизни в седле мальчиками и выделим им человека, знающего пути-дороги. Пусть ведет [он их] рядом с нашим отрядом на расстоянии голоса. Если врага одолеем мы, они узнают [это] по нашему урану и нагонят нас. Если враг одолеет нас, то это станет ясным из их урана. [И] пусть они попытаются [тогда] без промедления спастись бегством!”

/57а/ Они отделили Йахшы-Ходжу, а он был старшим сыном Урик-Тимура, и еще несколько привычных уже к жизни в седле мальчиков во главе с Джалал ад-Дин-султаном. Джалал ад-Дин-султану было тогда двенадцать лет. Около того было и Йахшы-Ходже.

Этой ночью они ехали сбоку от основного отряда примерно на расстоянии голоса. Когда минула одна стража ночи, [Урус-] хан нагнал их. Свои повозки они пустили впереди себя, [а сами], приняв боевой порядок, ехали следом. [Урус-] хан сказал: “Этих людей больше, чем нас. Плохо будет, если вдруг светает и они увидят, как нас мало. Так ночью же давайте и нападем [на них] с криком. Они не поймут, сколько нас, и побегут”. И они напали с боевым кличем. Когда [люди Урус-хана], атаковав, отошли, под Урик-Тимуром пал конь и он завопил: “Эй, подлый Тохтамыш, такой ли был у нас уговор?! Я [же] остался [без коня], когда они повернули назад!” В тот момент те мальчики стояли в одном месте, натянув поводья своих коней, и вслушивались. Йахшы-Ходжа узнал голос своего отца и сказал Джалал ад-Дин-султану: “Видишь? Это [же] мой отец! Его схватили. Сейчас схватят и твоего отца. Что за жизнь будет у нас, зеленых юнцов, без отцов?! Разве не лучше умереть заодно и нам?!” И тогда Джалал ад-Дин-султан и эти мальчики при поддержке Аллаха Всевышнего прискакали к основному отряду, каждый из них как отважный витязь выкрикнул боевой клич, [и все они] разом погнали коней в карьер (на врага). Люди [Урус-]хана с перепугу натянули поводья [коней]. Тохтамыш-оглан галопом примчался назад, ринулся [на врага и], подняв к себе на коня Урик-Тимура], ускакал. Кони под людьми [Урус-] хана /57б/ были заморенные, [потому] многих из них так-то вот и взяли. Полагая, однако, что позади него [Урус-хана] находится его основной отряд”. [люди Тохтамыш-оглана] далеко преследовать [людей Урус-хана] не посмели. Захваченных там [же] побили стрелами, [а сами], захватив их коней и снаряжение, двинулись дальше следом за своими [основными] силами.

Далеко бежали ускользнувшие от плена люди [Урус-] хана, [но наконец] собрались, смотрят, [а] хана нигде нет. Один из них сказал: “Был я рядом с ханом, видел, как налетели двое и схватили его. А что с ним сталось потом, не знаю”. Повернули [все они] назад, приехали на место битвы [и] нашли труп хана. Тотчас же забрали его тело и бежали назад по домам. Также и те [беглецы] в страхе, что [Урус-] хан их настигнет, бежали в другую сторону.

Таковы обстоятельства гибели Урус-хана. Узбеки говорят:

“Когда Джалал ад-Дин-хан был мальчиком, он во время боя Урус-хана с его отцом напал сбоку во главе группы мальчиков, разбил и убил Урус-хана”. Так это было.

Тохтамыш-оглан, не ведая о смерти Урус-хана, бежал и ушел на Кокедей-Иисбуга, [а это] добрые, богатые травой и водой места. В то время на Кокедее летовал, став ханом внутри своего эля, [один] из внуков Шайбан-хана Кан-бай[274], сын Илфак-хана. К нему [-то и] пришел [Тохтамыш-оглан]. Он же проявил неуважение и дал ему /58а/ место в устье Тана.

Через несколько дней [Тохтамыш-оглан] передал через своих инаков [Кан-баю]: “Хан-владыка — и отец мне, и старший брат. Мой долг — рубить за него саблей. Черный человек Мамай завладел всем народом. Встал бы [Кан-бай] во главе нас, да пошли бы мы на него [Мамая] походом. Лишь только б выдал нам Господь Всевышний его, превеликим ханом стал бы [Кан-бай], да и мы обзавелись бы конями и шубами”. И Кан-бай, услышав эти слова, поначалу наладился выступить в поход, [но] потом снова устроил еще раз совет и отменил поход. Именно от поговорки “у Шайбанидов — совет наоборот” [за Кан-баем и] осталось прозвище.

Когда Тохтамыш-оглан разуверился в упомянутом бае, он решил просить позволения и уйти. В то время Араб-оглан, а он предок хазрат Йадгар-хана в третьем колене, с Кан-баем они были братьями от разных матерей и был он очень богат и зажиточен, призвал Тохтамыш-оглана и поместил в [своей] юрте. Забив много коней и овец и оказав доброе гостеприимство, сказал [он Тохтамыш-оглану]: “Сейчас старший [среди нас и] глава нашему элю — Кан-бай. Была у нас надежда, что возглавит [он нас и] поведет в поход, [но] злосчастный этот пошел на попятную, в поход не пошел. Не смею я решиться побить его врага, когда он столь славен. [И] прежде [считал я, что] ты кажешься надежным, добрым человеком. /58б/ Да возвеличит Господь Всевышний дело твое! На сей [же] раз поддержка и помощь от меня такие: пригоню коней своих и поставлю перед [тобой]. Мне хватит и одних дойных кобылиц. А из коней, из кобыл забирай всех, что подойдут тебе для дороги”, — пригнал своих лошадей и поставил перед ним. Говорят, [что] сверх четырех-и пятилетних коней и кобыл подарил [он Тохтамыш-оглану] шестьдесят четыре лошади с двухлетними жеребятами.

Затем [Тохтамыш-оглан] выступил в путь и пришел к реке 'Идил. В городе Сарае не было ни хана, ни султана. Пришел, взял Сарай и, воспользовавшись случаем, прочитал в пятничной мечети хутбу[275] [на свое имя и] стал ханом.

[После этого он] выступил в поход и пошел на Кыйата Мамая. Пришел навстречу с большим войском и Мамай. Произошло жестокое сражение. Войско Мамая было разбито, а сам он был схвачен. Убили [его]. Эль-кун его забрали и привели на берег реки 'Идил. На этот раз в городе Сарае на троне Саин-хана Тохтамыш-хан стал великим государем.

Большая часть элей, оставшихся от Джанибек-хана, была у Мамая. [Тохтамыш-хан] убил Мамая, забрал его эли и нукеров и когда пришел в вилайет Сарая /59а/, то люди, которые повсюду в вилайете Дашт[-и Кыпчака] своевольно подняли головы, волей-неволей явились сами и покорно стали нукерами. Пришел и упомянутый Кан-бай. [Тохтамыш-хан] дал ему место в устье Тана, потому что то было место, которое тот сам дал [ему прежде]. Но с Араб-огланом он виделся постоянно. Отвел [ему] кочевье на правом крыле, усадил рядом с собой и устроил конные состязания. На том празднестве пели песни джатба[276]:

Одним словом, [Тохтамыш-хан] много оказал разных милостей и сделал пожалований Араб-оглану и повелел: “Да соберется к тебе весь народ, принадлежавший Шайбан-хану, и где бы ни находился раб, бежавший от своего хозяина, и эль, бежавший от йасака...”.