Чиста Английское убийство

Предыстория-2: «Тамерлан должен умереть»[22]

Весной 1593-го в Лондоне, как это ни покажется странным, полно иммигрантов: на Континенте идут нескончаемые религиозные войны с зачистками, и тихие законопослушные горожане-протестанты норовят свалить оттуда на Остров «хоть тушкой, хоть чучелом». По большей части это квалифицированные рабочие и ремесленники — готовые, естественно, «вкалывать за плошку риса»; что, естественно, обрушивает цены на местном рынке рабочей силы; что, естественно, крайне не нравится местным работягам (в особенности католикам); а тут еще и чума, и общая ситуация, естественно, такова, что — «только спичку поднеси». Ну и — поднесли…

В апреле Рэли с компанией, как иногда пишут, «внес в парламент антииммигрантский законопроект»; на самом-то деле они утопили чужой законопроект, о дополнительных льготах для предпринимателей, использующих труд иммигрантов (а с какой, собственно, стати?) — но это уже никого не волнует: слова «антииммигрантский» и «Рэли» идут теперь в новостях «через запятую». Вскоре после этого в городе начинаются погромы; погромы те отлично организованы, ни о каком «спонтанном бунте черни» там и речи нет: уличные ораторы (доходчиво разъясняющие толпе, что понаехи — сплошь папистские шпионы, отравляющие чумой колодцы), листовки (в том числе — печатные), грамотное «пиар-сопровождение».

Подставить Рэли, связав его имя с теми погромами — отличный ход, ибо иммигранты являются предметом отдельного попечения Елизаветы. И дело тут не только в экономике (притом, что те голландцы и французы — реально ценный «человеческий капитал»); Ее Величество «на весь крещеный мир» объявляла: «Наш Остров — убежище для всех гонимых за веру, здесь вы будете под моей защитой» — и происшедшее она, вполне резонно, расценивает как публичный плевок на свою королевскую мантию. А уж в сочетании с чумой…

И ответ следует по полной программе: 16 апреля Тайный совет, именем Королевы, отдает предельно жесткий приказ лорду-мэру Лондона по пресечению беспорядков и розыску организаторов; в частности, сразу, черным по белому, санкционировано применение пыток — что против и писаного закона, и сложившейся практики (вопреки расхожим представлениям, в тюдоровской Англии пыточное следствие дозволялось лишь по делам о государственных преступлениях, да и то обставленное кучей ограничений, — а тут такими составами пока и не пахнет). Мало того: 22 апреля Тайный совет собирается по тому же вопросу вторично (что, в общем, беспрецедентно) и вручает следствию дополнительные полномочия… Результатов, однако, практически нет; ну, считанные штуки рядовых погромщиков там, вроде, повязали на месте, но про зачинщиков — тишина. Так оно и тянулось, ни шатко, ни валко, до 5 мая — когда на ограду голландской кирхи вывесил свое творение загадочный «Тамерлан», подражающий стилю Марло.

Внятные объяснения — чем именно та «Dutch church libel», просуществовавшая считанные ночные часы в единственном рукописном экземпляре, привлекла к себе такое внимание властей предержащих — отсутствуют. Памфлет этот — неведомо какой уже по счету, причем бывали среди них и печатные (которые всяко опаснее, и притом несопоставимо легче отслеживаемы как след к организаторам). Цена самому тексту как политической прокламации — пятак в базарный день, хотя бы потому, что он неимоверно длинен, а представить, что его станут распевать на площадях решительно невозможно[23]. Тем не менее, 10 мая лорд-мэр объявляет награду в 100 крон (это 25 фунтов — годовой заработок актера, например) за установление автора, а 11 мая — диво дивное! — следует третье уже заседание Тайного совета по «погромной» тематике, на котором розыск «Тамерлана» выделяют в отдельное производство, снабдив следствие теми же чрезвычайными полномочиями: пытки, право неограниченно привлекать к расследованию личный состав других ведомств, etc. И вот тут следствие, месяц топтавшееся на месте, со всеми своими чрезвычайными полномочиями, в ожидании неведомо чего, начинает действовать молниеносно.

Уже на следующий день сыщики, по явной наводке, заявляются на квартиру поэта Томаса Кида, друга Марло, тоже связанного (правда, самым краешком) со «Школой ночи». Ищут, вроде бы, черновики и образцы почерка «Тамерлана»; ничего похожего, естественно, не находят (Кид — хороший поэт, и доведись ему сочинять такого рода подрывнуху, он написал бы не в пример качественнее), но, перебрав по листику все его бумаги, с торжеством обнаруживают среди них «атеистические и богохульные» записи. Богохульника тут же волокут в тюрьму и начинают допрашивать «с применением»; тот, чуя что дело совсем уже дрянь, от тех смертоносных черновиков пытается отпереться и (возможно, по подсказке допрашивающих) переводит стрелки на Марло, с которым они ту квартиру снимали раньше на паях, когда «работали над совместными литературными проектами»…

Показания Кида и его переписка с лордом Пакерингом (литработник, после того, как «разобрались-выпустили», столкнулся при трудоустройстве с проблемой «у-нас-зря-не-сажают», ну и добивался от Тайного совета чего-то вроде официальной реабилитации), разумеется, сохранились[24]. Видно, что следствие очень интересуют атеизм Марло и вообще «Школа ночи», но куда примечательнее, что его совершенно не интересуют «Тамерлан» и «Dutch church libel»! То есть следствие с чрезвычайными полномочиями трижды за месяц резко поменяло направление: сперва искали организаторов массовых беспорядков (и ничего не нашли), потом искали одного конкретного автора подрывного памфлета (и опять не нашли) — и вот теперь, вместо всего этого, полностью переключились на частные записки, случайно (якобы…) найденные по ходу следственных действий… Понятно, что раз уж тот атеист попался в бредень в качестве попутного улова — выпускать его обратно как-то глупо; но почему, однако, им занимаются не плюс к идущему уже расследованию, а вместо оного?

А ведь «Dutch church libel» после этого вообще исчезла из всех документов, будто отыграв предназначенную ей эпизодическую роль (погромы, кстати, тоже сразу сошли на нет), а «Тамерлан», прицельно уронивший тот самый камешек, что вызвал лавину, похоронившую в итоге Марло, так и остался ненайденным (а те 100 крон награды — большущие деньги! — невыплаченными). Кто это был — в точности неизвестно по сию пору; впрочем, наиболее детально изучивший этот вопрос Чарльз Николл (2002) весьма убедительно указывает пальцем на одного из людей Эссекса — некого Ричарда Чолмли: тот баловался стихосложением (без особых успехов), имел опыт похожих провокаций[25] и был обожателем Марло (возможно, и не только его творчества, гм…), хорошо изучив его стиль… Итак, «Тамерлан», вроде бы, был человеком Эссекса — «И почему я не удивлен?»

Подозрение, что за теми погромами и подметными письмами стоял Эссекс со своей Службой (которая потом сама же всё это и «расследовала», хи-хи…), возникало у многих исследователей, ну и мы тоже внесем свои свеженькие пять копеек в поддержку этой точки зрения. Давайте проанализируем присутствие-отсутствие интересующих нас персон на тех трех «погромно-памфлетных» заседаниях Тайного совета — 16 апреля, 22 апреля и 11 мая. Итак:

1) Витгифт с Пакерингом — на всех трех (дело некоторым образом касается идеологии и религии, это их профиль);

2) Бёрли — на всех трех (он глава правительства, присутствует вообще почти всегда);

3) Роберт Сесил — на всех трех (дело хоть и не вполне по профилю загранразведки «МИ-6», но затрагивает государственную безопасность, так что держать его в поле зрения всё же следует);

4) А вот Эссекс — лишь на одном, самом первом, 16 апреля; это при том, что дело-то как раз прямо и непосредственно входит в компетенцию его «МИ-5»! И это крайне странно…

Фаворит был введен в состав Тайного совета буквально пару месяцев назад, 25 февраля; теперь — выше только Трон, и этот честолюбец должен бы, по идее, красоваться в том Ареопаге, греясь в лучах славы, вообще безвылазно… Проверяем (благо английские архивы позволяют); да, так оно и есть — «Со времени его [Эссекса] назначения Советником в конце февраля 1593-го по 26 августа 1593-го, когда возник перерыв в записях, его присутствие отмечено на 71 проценте заседаний Совета»[26]. Но, может быть, так совпало, что он как раз в это время оказался в отъезде? — никак нет: присутствует 20, 26 и 29 апреля, 6, 13 и 14 мая, отсутствует же (помимо двух интересующих нас заседаний, 22 апреля и 11 мая) единственный раз, 25 апреля[27]; итого — нормальная для него доля прогулов, 3 из 9.

Итак, Эссекс, как и следовало ожидать, обычно торчит (скучает…) на трех четвертях заседаний Совета — но вот как раз там, где его присутствие строго необходимо, его отчего-то нету. Особенно удивительно (и симптоматично…) его отсутствие на заседании 22 апреля, когда оперативно-разыскное сопровождение дела официально передавали в руки «МИ-5», в лице одного из ключевых сотрудников Службы, многоопытного Уолсингемова ветерана Томаса Филиппса… Не кажется ли вам, джентльмены, что юноша чуток переигрывает, демонстрируя полную свою незаинтересованность в этом деле?

Как бы то ни было, у следствия теперь имеются «доказательства» атеизма и богохульств Марло (в виде показаний, выбитых из Кида, и тех записей из его квартиры), и, соответственно, появился повод познакомиться поближе с этим самым «курильщиком, распутником» и прочая, и прочая…

Краткая хронология последующих событий (как ее обычно излагают):

1) 18 мая — Тайным советом выписан ордер на арест Марло.

2) 20 мая — Марло предстает перед Советом, но (удивительное дело — памятуя о печальной судьбе Кида!) даже не задержан, а сразу же отпущен «под подписку о невыезде».

3) Однако между 21 и 27 мая (точные даты неизвестны) всплывает новая порция доносов на Марло, с более серьезными обвинениями: помимо атеизма и богохульства (плюс весь комплект связей с Рэли и «Школой ночи»), там уже и содомия, и фальшивомонетничество, и много чего еще.

4) Этот шум доходит до королевы (!), и следует ее раздраженная резолюция: «Разобраться и доложить!» Ну и перспектива: перед Марло — «допроса третьей степени» с последующим эшафотом (доказанный атеизм, напомним — государственное преступление), а перед Бёрли и Рэли — как минимум, неприятных объяснений с Ее Величеством.

5) Но 30 мая Марло внезапно получает кинжалом в глаз в пьяной драке со своими коллегами по «Интеллигентной службе». «Концы в воду» — ну, вот так уж удачно (для всех!..) совпало…

6) 1 июня Марло, после скомканного до считанных часов расследования, похоронен в безымянной могиле во дворе дептфордской церкви.

7) 2 июня материалы дела ложатся на стол Ее Величеству в отредактированном виде: из них вычеркнуты все упоминания о Рэли и «Школе ночи» (и о табаке, почему-то…) Засим — дело закрыто; «Следствие окончено — забудьте!».

Крайне любопытно, что Витгифт с Эссексом (точно знавшие содержание исходников тех доносов) смолчали: после гибели ключевого свидетеля атака на Рэли через «Школу ночи» все равно захлебнулась, и доигрывать «до короля» эту партию они не стали. (Через год, весной 1594, идеолог Витгифт предпримет сольный крестовый поход на то гнездо вольнодумства, но без поддержки силовиков Эссекса там всё кончится пшиком.) Что же до «рифмоплета Марло», то сам по себе он был фигурой совершенно не того масштаба, чтобы представлять самостоятельную ценность для могущественных игроков, сидевших по сторонам той шахматной доски (и вот это — единственный пункт, по которому мы согласны со сторонниками гипотезы о «случайной драке», например с Джеймсом Дауни, 2007).

…Если же рассмотреть события тех 10 майских дней не совсем уж конспективно, а чуть поподробнее, то там — вообще чудеса в решете!

Ну, начать хоть с того, что протоколов тех заседаний Тайного совета — от 18 и 20 мая — нету! Вот именно они, почему-то, и не сохранились — при том, что искали их, по всем архивам, с сами понимаете какой дотошностью. (Тру-конспирологов, продолжающих с упорством, достойным лучшего применения, писать чушь про «засекречивание» королевой материалов Дептфордского расследования, ЭТОТ удивительный факт почему-то совершенно не напрягает…) Специально подчеркнем: нет именно протоколов заседаний, при том, что Совет в эти дни вполне себе работал, и записи секретариата от этих чисел есть[28]!

Далее: «ордер на арест Марло», выписанный 18 мая, таковым вовсе не является. Собственно, вот он (ничего секретного): «A warrant to Henry Maunder one of the messengers of her Majesties Chamber to repaire to the house of Mr Thomas Walsingham in Kent, or to anie other place where he shall understand Christofer Marlow to be remayning, and by vertue hereof to apprehend and bring him to the Court in his Companie. And in case of need to require ayd»[29].

Генри Маундер — это человек, 20 лет прослуживший в свите Ее Величества, и выступает он тут как королевский гонец, а не как курьер (разница понятна?); ему приказано — найти Марло, гостящего в кентском поместье Томаса Уолсингема, и сопроводить его ко Двору. А поскольку он именно гонец, и именно королевский, то начальный и конечный пункты его маршрута — это, безвариантно, Нонсачский дворец на границе Кента и Саррея, где сейчас и пребывает тот Двор. Более того, из текста ордера следует, что ни о каком «аресте» там речи нет, и Марло вызван именно как свидетель: если бы его вызывали в любом ином качестве, то там непременно появилась бы формулировка — «to answer matters».

Пресловутый же «арест Марло» родился из слова «apprehend» — это действительно одно из значений. Однако при изучении судебной практики той эпохи обнаружилось, что распоряжения в этой формулировке получатели иной раз вообще посылали лесом, и никому из них ничего за это не прилетало[30]. Вот если в ордере фигурирует обвинение — таким не поманкируешь; ну, так тогда и гонец является к адресату не с одной бумажкой, а с компанией крепких парней из местной стражи… Историкам и юристам этот нюанс известен давно, где-то с середины двадцатого века, но вот литературоведы по сию пору продолжают переписывать друг у друга «arrest».

Как бы то ни было, получивший ту повестку Марло 20 мая добрался-таки до Нонсача, предстал перед Тайным советом (в воскресенье!..) — и был тут же отпущен «под подписку о невыезде» (с обязательством ежедневно являться в королевскую канцелярию — отмечаться). Никуда являться-отмечаться Марло и не подумал (что никого отчего-то не взволновало); более того — он вообще исчез, и где он находился с 21 по 29 мая — никому неведомо; да еще и более того: о том, что он вошел 20 мая в Нонсач — отметка в дворцовых документах есть, а вот отметки о его выходе — нету! «Просочился через канализацию на десяток лье» — как положено «бойцу тихого фронта»?

Зачем Совету понадобилось на эти дни, 18 и 20 мая, покидать Лондон (при том, что 16, 23, 25 и 29 мая Совет заседал на обычном месте, в Звездной палате Вестминстера, и все протоколы в наличии) — объяснения отсутствуют. Что происходило на тех заседаниях, и даже каков был состав участников — покрыто мраком; 18 мая в Нонсач приехал Бёрли (сохранилась его подорожная и несколько подписанных им в этот день финансовых документов, касающихся деятельности Курьерской службы — Англия!.. Англия!!.) — и это всё, что мы знаем достоверно.

И вот тут уже нам с вами ничего не остается, кроме как реконструировать ход того заседания 20 мая — по его результатам. Бёрли и Витгифт (эти вообще почти не пропускали заседаний) для начала воспроизвели там, надо полагать, бессмертный диалог: «…Уберите козла! — Это не козел! Это наш сотрудник! — Тогда пускай предъявит!» Ну, Бёрли и предъявил…

Что инкриминируемые майору Марло «письменные высказывания атеистического характера» представляют собой выписки из известного богословского трактата Джона Проктора (John Proctour's «The Fall of the Late Arian», 1549)[31]; и сотрудники «МИ-5», ведущие оперативное сопровождение дела, должны бы такие элементарные вещи знать, а не бухать в колокола, не заглянувши в святцы — «…А где, кстати, сам товарищ Эссекс? Почему мы его не видим?»

Что трактат тот легально издан в Англии, и ни в каких черных списках не значится — «…А почему он, кстати, не запрещен — если так уж вот общественно-опасен? и кто у нас отвечает за цензуру, напомните-ка… — ах, вы, товарищ Пакеринг!»

Что майор Марло — оперативник под прикрытием, а не богобоязненный церковный староста, и ему, по инструкции, нельзя выделяться поведением и речами из той среды, в которой он вращается, сиречь театральной богемы — «…Мы прилагаем героические усилия, чтобы поддержать его реноме. Половина нашей агентуры, вместо того чтобы заниматься делом, распространяет о нем отвратительные слухи, возбуждавшие зависть и восхищение гвардейской молодежи».

А потом на стол был выложен козырной туз: «Вот письмо Тайного совета в Кембридж от 29 июня 1587. Марло тогда до майора еще не дослужился, но личной благодарности Ее Величества уже удостоился… Вот эта вот подпись под документом, первая слева — часом, не ваша, товарищ Архиепископ?[32] …А если ваша — какого хрена вы тут ломаете комедию?!! И засвечиваете до кишок оперативников загранразведки?!?»

После чего секретарю, похоже, было велено быстренько сжевать протокол; а для надежности — еще и протокол от 18 мая.

…В общем, впечатление такое, что Бёрли (осведомленный об имеющемся в распоряжении эссексовской «МИ-5» «матерьяльчике» на «атеиста и богохульника Марло»), нанес из Нонсача упреждающий удар, и отмазал-таки сотрудника своей разведслужбы. Но тут последовал второй торпедный залп по «поэту и шпиону», с куда более тяжкими обвинениями — и с прямыми уже упоминаниями Рэли и «Школы ночи»… На сцене появляются, со своими доносами, некие Томас Друри, Ричард Бейнс и Ричард Чолмли; этих людей часто называют «полицейскими провокаторами» — что терминологически неточно (полиции как отдельного государственного института в те времена еще не существовало), но суть отражает. Всё связанное с той гоп-компанией мы, пожалуй, «выделим в отдельное судопроизводство» (см. далее) — ибо очень уж назидательны этологические наблюдения над означенной публикой…

Успешно поднятый шум достиг ушей королевы — о чем позаботился уже не Эссекс (быстренько унырнувший под корягу), а именно Витгифт, через Пакеринга. Впрочем, Елизавета к тому времени наверняка уже была в курсе проводимого расследования: об этом ясно свидетельствуют и королевский гонец, вручавший Марло повестку, и многозначительные пометки на полях переданного ей 2 июня итогового документа (о них — чуть погодя). По этому поводу между Ее Невоздержанным-на-язык Величеством и бессменным первым министром, отцом-основателем разведслужбы лордом Бёрли состоялся, как мы предполагаем, вот такой примерно разговор:

— А растолкуй-ка мне, дружище Уилл — что там себе позволяют твои шпионы? Вы там, в Службах, похоже, вообще уже краев поляны не видите!.. Вы что, вообразили, будто законы Острова вам вообще не писаны, натренировавшись там у себя, на Континенте?

— И не надо меня лечить, Бёрли! — я в курсе, что такое «прикрытие»! Но какого хрена вся эта атеистическая мерзость просачивается от вас — от вас!! — в публичное пространство? Да не то что просачивается, а — хлещет струями!.. За каким дьяволом вы, своими руками, сдаете такие козыри Витгифту с его долбодятлами? И что я должна ему отвечать, на этом месте, что?! — когда, по закону-то, он кругом прав?..

— Этот ваш… как его там?.. майор Марло — почему от него столько шума? Почему столько шума, Бёрли?! Какой он, к чертовой матери, после этого «боец тихого фронта»?! Сделайте уже, чтоб стало тихо!!

— Я не намерена далее обращаться к этому вопросу, Уилл. Просто избавь меня от этого шума — неужто это такая уж проблема? Всё на твое усмотрение…

…За текстуальную точность мы, конечно, не ручаемся, но смысл был наверняка такой. После 27 мая Марло оказался фигурой под двойным боем: слишком многие влиятельные люди вокруг готовы были подписаться под строчками из доноса Бейнса: «Это опасный человек, чей рот следует заткнуть».

Правда, при выборе способа заткнуть тот рот между теми влиятельными людьми могли возникнуть (и, как мы предполагаем, возникли) существенные расхождения. Так что — «Возможны варианты».