Чиста Английское убийство

Предыстория-3: «Доносчику — первый кнут»

Как уже сказано, то, что мы привыкли называть «полицией» (имея в виду не «патрульно-постовую службу», то есть стражу, а именно «уголовный розыск») появилось в Европе очень поздно — намного позднее, чем секретные службы (а в Англии — так даже позднее «Общества защиты животных», это безо всяких шуток). То есть тогда не существовало даже прообразов Скотленд-Ярда — гос-конторы, занимающейся расследованием уголовных преступлений на сколь-нибудь регулярной основе. Была городская стража с констеблями (бестолковость которых вошла и в поговорки, и в пьесы Шекспира), была запутанная иерархия судов со своим штатом юристов, могущих вести судебное следствие, и были коронеры, устанавливающие сам факт насильственной смерти. Если же вам надо было отыскать пропавшую вещь (или, скажем, человека) — тут следовало обращаться скорее к кому-нибудь вроде «вышеупомянутого Фрайзера».

То, что сейчас именуют «оперативно-разыскной работой», системно практиковалось тогда в единственной области: в выявлении крамолы (прежде всего религиозной). Занимались этим, если так можно выразиться, «сыщики-контрактники» с собственной сетью платных осведомителей, которых мог подрядить (в рамках своих бюджетов и для решения собственных задач) кто угодно — от контрразведки и городских властей до отдельно взятых членов Тайного совета. А что тех же сыщиков можно тем же манером использовать для выслеживания не только «мыслепреступников», но и уголовников — додумаются лишь к самому концу 17 века (это в Англии, а на Континенте и еще того позже).

Это вынюхивание католиков и вообще инаковерующих было основано на анонимном доносительстве, густейше замешано на провокациях и неразрывно срослось с вымогательством, так что репутация персон, подвизавшихся в том бизнесе — в глазах всего общества, отнюдь не только папистов — была уже даже не «Без прозекторских перчаток не прикасаться», а — «Вилами в гроб класть»; это вам не благородное пиратство или, скажем, вполне респектабельный шпионаж! Самое поразительное — что среди этой публики тоже можно было повстречать «джентльменов из хороших семей»; вот как раз из таких был и Томас Друри.

Младший сын в семье из знаменитой династии юристов (улица Друри-лейн в театральном районе Лондона названа от них — а не они от улицы); по материнской линии — прямой потомок лорда-канцлера Ричарда Рича, того самого, что своим лжесвидетельством отправил на эшафот Томаса Мора (хорошая наследственность, однако…). Семья была не из высшей аристократии, но реально очень влиятельная: отпрыск должен был бы за свои художества угодить на виселицу как минимум дважды — но отмазали.

После неизбежного Кембриджа служил некоторое время семье тогдашнего лорда-хранителя печати Николаса Бэкона (там и познакомился с его сыном Энтони, будущим шефом эссексовской «МИ-5») — и это, похоже, был первый и последний в его жизни честный (то есть не криминальный и не стукаческий) заработок. Перепробовав кучу специальностей — от мошенника до наемного убийцы (причем всё как-то беспонтово…), он некоторое время сказывался в нетях, но в 1585-м предсказуемо обнаружился в тюрьме Флит. В 1587 родня его оттуда извлекла и пристроила секретарем к… лорду Стаффорду, английскому послу в Париже (старший брат Друри, Уильям, был женат на его сестре).

Как же можно с эдаким послужным списком оказаться на дипломатической службе? — воскликните вы. Да запросто! Дело в том, что Стаффорд был шпионом… — нет-нет, совсем не то, что вы подумали: он был «шпионом в плохом смысле», сливал английские топ-секреты врагу. Да не каким-нибудь там лягушатникам, по матримониальным интригам Елизаветы и герцога Анжуйского (это — дело житейское), а прямо и непосредственно испанцам: что известно в Лондоне об Армаде (обнуляя тем результаты смертельно опасной работы разведчиков, вроде Поули), приготовления к ее отражению, и всё вокруг этого; да причем не по идейно-католическим соображениям (вроде того же Уильяма Стэнли), а — тупо за бабки, расписываясь в ведомости у завербовавшего его испанского посла Мендозы. Ну и, «чтоб уж два разА не вставать», продавал параллельно ту же информацию французской католической партии, Гизам… Неудивительно, что секретарь и посол приглянулись друг дружке с первого взгляда.

Уолсингемова Служба была, разумеется, в курсе этих шалостей, собранные ею улики неопровержимы, но Бёрли с Елизаветой сочли, что публичный скандал таких масштабов обойдется дороже: посол-изменник не украсит международное реноме державы, а представитель высшей аристократии, болтающийся на виселице за торговлю военными тайнами за мелкий прайс будет смотреться непедагогично: «Мы должны сохранять у народа уважение к сословиям», да. Так что лорда еще некоторое время поиспользовали как канал для слива испанцам дезинформации, а потом (в конце 1590-го) тихо отозвали домой и даже наградили какой-то мелкой синекурой, а под занавес жизни (за молчание) — еще и парламентским креслом.

А вот к секретарю Стаффорда полгода спустя, в мае 1591-го, «постучали в дверь рукояткой вороненого нагана» (терпеливо дождавшись, надо полагать, чтоб прошла последняя деза); контрразведчики были очень злы и очень хотели повесить хоть кого-нибудь за тот железно доказанный шпионаж, нанесший стране огромный урон. Будучи, однако, связаны по рукам и ногам приказом вести следствие так, чтобы не скомпрометировать главного предателя, экс-посла, они пустили в ход донос на Друри с вполне абсурдным обвинением того в… католической пропаганде. Автором доноса был Ричард Чолмли (тот самый) — приятель и подельник Друри по каким-то их былым прохиндействам, тоже младший сын «из хорошей семьи», зарабатывающий на жизнь стукачеством и шантажом (на сдаче кореша, к примеру, Чолмли в тот раз заработал аж 6 фунтов — по ведомости)[33].

Друри приземлился в тюрьме Маршалси и уминал там шконку где-то года полтора; семья же тем временем нажимала на нужные клавиши и рычаги, и вот в ноябре 1592-го воспоследовала переписка относительно нашего сидельца между членами Тайного совета лордом Бакхерстом и лордом Пакерингом: Бакхерст полагал, что парнишечку можно бы уже и выпустить, дабы тот свалил куда-нибудь с глаз долой, за море (перестав позорить семью), или вот — тот мог бы сгодиться для какой-нибудь рискованной службы: «will adventure himself somewhat to do some service». Пакеринг, надо полагать, посовещался с Витгифтом, и они сошлись на том, что мерзавцы таких вот, коллекционных, достоинств на дороге не валяются — так что весну 1593-го Друри встретил на свободе, вынюхивая религиозных уклонистов для Витгифта и Ко; отсидка за «католическую пропаганду» оказалась тут весьма кстати, в смысле прикрытия. В мае его подключили к поискам автора «Dutch church libel», и тут его пути-дорожки пересеклись с другим провокатором — Ричардом Бейнсом.

Бейнс — несколько иной случай. Сей пылкий и романтичный юноша, окончив Кембридж (магистр свободных искусств, 1576), по неодолимому зову души в 1579-м оказался на Континенте, в Реймсе: в тамошней семинарии паписты поточным методом готовили католических священников для Англии («для заброски в Англию», как непременно уточнил бы кое-кто…); в 1581 был рукоположен в диаконы и отслужил первую мессу. С этого времени Бейнс стал вести с соучениками весьма странные разговоры, которые, по мнению некоторых исследователей (например, Риггса, 2004) выдают в нем уолсингемова засланца. По нашему мнению, однако, Бейнс был либо дурак-инициативник, действительно пытавшийся предложить свои услуги Службе (не без оснований полагая, что Реймс кишмя-кишит уолсингемовой агентурой, и те о нем доложат), либо провокатор-любитель. В мае 1582-го он доболтался до того, что собирается-де отравить местный колодец; собеседники сразу просигнализировали куда следует (тут, вообще-то, просигнализируешь…), и диакон оказался в тюрьме; там из него под пытками вытрясли всё, что он знал и убедились: нет, просто дурак и болтун (а вот будь он и вправду шпионом — он бы из того застенка уже не вышел).

После этого его, от греха, спровадили обратно на Остров — где он, само собой, немедля оказался уже в уолсингемовых подвалах… Контрразведчики быстро поняли, что для них сей персонаж оперативного интереса не представляет, и передали его в другой департамент — завербованным осведомителем по религиозно-идеологической части. В литературе периодически мелькают предположения (Риггс, 2004), будто Бейнс был знаком с Марло еще по Кембриджу, а потом пересекался с ним в Реймсе (куда «поэт и шпион», возможно, как раз и отлучался, прогуливая занятия), и даже будто бы именно Марло подкинул своему недалекому приятелю, чиста по приколу, ту светлую идею насчет «отравления колодца»… Это, однако, никак не проходит по датам: Марло приехал в Кембридж из своего Кентербери в 1580-м, когда Бейнс уже был в Реймсе, а его засекреченные отлучки начались с 1584-го, когда диакон уже вернулся на Остров. Так что познакомились они (лично) лишь в 1592-м, во Флиссингене.

Когда двое штафирок оказываются в военное время на военной базе, и живут там под одной крышей (в обиходном смысле этого слова…) — это подозрительно уже само по себе. Марло участвовал там в операции «МИ-6» (собственно, сам Роберт Сесил и переписывался потом с военными властями по поводу этой истории); по тому, как они с Бейнсом себя повели, ясно, что о миссиях друг друга они не подозревали; эрго — диакон должен был работать на конкурирующую Контору, эссексовскую «МИ-5» (его там, похоже, в тот момент использовали как опознавателя по старым папистским связям из Реймса, а то и просто как «живца»). Почему ни один из них не представился командованию базы вполне понятно: крайняя нелюбовь военных и флотских к шпионам — вполне себе общечеловеческая ценность[34].

Марло явно решил, что судьба столкнула его с человеком из католического подполья, и всячески пытался заинтересовать того своей персоной (много чего наговорив занимательного, и даже кое-чего показав, по части фальшивых голландских шиллингов) — в надежде, что тот сведет его с тамошними эмигрантами, а то и прямо с людьми Стэнли и «Капитана Жака». Если бы Бейнс, как положено, доложил по команде в свою Службу, то непонятку, возможно, успели бы разрулить; тот, однако, решил выслужиться по быстрому, и стукнул местному военному коменданту — на чем вся операция «МИ-6» сгорела синим огнем.

И очень похоже на то, что Бейнс был искренне убежден: Марло — действительно фальшивомонетчик, содомит, сатанист-богохульник, и прочая, и прочая: хорошо сыграл, однако… А когда Марло, увезенный в наручниках в Англию, тут же оказался на свободе, безо всяких для себя последствий — твердо уверился: преступника нагло отмазывают высокопоставленные покровители-театралы, по линии гей-сообщества… Марло же, со свойственной ему тактичностью, подлил масла в огонь: в его обнародованной через пару месяцев пьесе «Мальтийский еврей» центральному персонажу (весьма отвратительному — просто-таки мечта «Штюрмера») был придан целый ряд черт Бейнса — включая сюда историю с «отравлением колодца».

…В общем, когда в мае 1593-го Друри повстречался с Бейнсом, им был прямой резон, так сказать, «объединить бренды» (с): Бейнс ненавидел Марло чистой-незамутненной, и где-то даже бескорыстной, ненавистью, а Друри мечтал, по ходу собственных розысков «Тамерлана», кинуть обратку подставившему его некогда Чолмли. Если верить Друри, их встреча произошла где-то между 6 и 9 мая: награда в 100 крон за памфлетиста не была еще публично объявлена лордом-мэром, но у сыщика был на сей счет инсайд из мэрии, и он надеялся загодя получить от Бейнса наводку — тут ему, вроде бы, темнить незачем. Вряд ли Бейнс, даже если бы реально знал автора «Dutch church libel», стал делиться такой ценной информацией с Друри (с какой стати?), но вот поторговаться — отчего бы и нет…

По ходу той торговли всплыл крайне важный для обоих момент: провокатор Чолмли болтал (публично!), будто бы Марло обратил его в атеизм по ходу неких «лекций», и является для него эдаким атеистическим гуру. Важно тут то, что все прочие обвинения в адрес Марло, которые появятся в тех доносах — абсолютно голословны: «его слово против моего слова», а вот заявления Чолмли — это уже из тех слов, которые можно и «подшить к делу». Причем, скорее всего, это было правдой — в том смысле, что Чолмли действительно болтал об этом на всех углах: наш поэтический стукачок, похоже, сам искал подходы к «Школе ночи» (скорее всего, по прямому заданию Эссекса и Бэкона), и надеялся потрафить тамошним вольнодумцам.

Этот пункт стал мощным оружием (для Бейнса — против Марло, а для Друри — против Чолмли: «Две шкурки с одной кошки»), и он появится в доносах обоих в почти идентичной формулировке, что должно выглядеть со стороны как «независимые свидетельства». Фэри (2000) тут всплескивает руками, что-де «было бы совсем уж бессердечно [sic! — авт.], если бы собственная сторона донесла на него [Чолмли], как это предполагает Николл (p. 305)»[35], однако такое «возражение» может вызвать у нас лишь грустную улыбку… Источником этой информации наверняка был Бейнс: Друри, знай о том раньше, наверняка уже использовал бы ее самостоятельно, тогда как Бейнсова подборка идеологического компромата на Марло не имела перспектив без оперативных возможностей гос-сыщика — так что тут у них вышел отличный симбиоз. В рамках того симбиоза Бейнс еще и подсунул Друри (которого Марло-то со «Школой ночи» интересовал лишь постольку поскольку) наводку на Кида как на разыскиваемого тем «Тамерлана» — твердо надеясь, что при обыске у такого богемного фрукта какая-нито подрывнуха непременно сыщется. И не промахнулся, увы…

Успешно отправив Кида в камеру пыток (12 мая), Друри берется за перо и, сочетая приятное с полезным, начинает давно лелеемую в сердце атаку на мил-дружочка Чолмли. В середине мая (точные даты неизвестны) рассылаются доносы на Чолмли — чтО тот якобы рассказывает о нравах и обычаях атеистов, среди которых он вращается; доносы анонимные, но чуть позже Друри признАется в своем авторстве (да не просто признАется, а будет на том настаивать, вполне под протокол). Первый донос получил Роберт Сесил, второй — судья Ричард Янг[36]; обратите внимание, что Сесил получает ту анонимку не по служебной линии, как шеф Секретной службы, а как частное лицо — доброжелатель информирует, что некий гнусный клеветник, по имени Чолмли, «назвал его желтым земляным червяком», сиречь атеистом. Так что не исключено, что анонимок тех было разослано больше — просто прочие адресаты («желтые земляные червяки»), в отличие от многоопытного бюрократа Сесила, тут же их повыкидывали в мусорную корзину.

На первый взгляд, никуда, кроме мусорной корзины, такого рода сигналы попасть и не могут — «Где аффтар такую траву берет?». Но поскольку нам известно, что судья Янг передал по команде тот донос лорду Бакхерсту с лордом Пакерингом, а последний, далее, королеве (!), и не был той королевой выгнан с аудиенции взашей, с напутствием «Это чо, прикол такой: грузить меня анонимными меморандумами из Бедлама?» — к тем доносам следует присмотреться повнимательней. Писал-то их Друри сам — но вот «методичку» ему, несомненно, спустили прямиком из этой самой компании сподвижников архиепископа Витгифта.

О чем, собственно говоря, те доносы — об «атеисте Рэли»? О нет, про Рэли с его кружком извращенцев и так все, кому надо, давно в курсе, это атеистическое гнездо упомянуто (пока!.. на первой стадии этой двухходовки!..) в единственном абзаце на оба доноса, да и то вскользь — как место, где «означенный Чолмли» набрался тех идеек на лекциях «некоего Марло»: «That he saieth & verely beleveth that one Marlowe is able to showe more sounde reasons for Atheisme then any devine in Englande is able to geve to prove devinitie & that Marloe tolde him that hee hath read the Atheist lecture to Sir walter Raliegh & others».

Посыл-то как раз в том, что мы, дескать, все всегда думали, что «узок их круг, страшно далеки они от народа», ну, и проморгали главную опасность: там, оказывается, учинилась уже огромная и могущественная секта, они уже построены в легионы и только ждут команды — чтоб после смерти Ее Величества избрать промеж собой короля и жить дальше по своим богопротивным законам («their purposes to drawe her majestys subiects to bee Athiests, their practise is after her majestys decease to make a kinge amonge themselves & live accordinge to their owne lawes»); что же до смерти Ее Величества, так они уже отрастили в своей среде радикалов и боевиков, и те похваляются, что учли ошибки, допущенные предшественниками-иезуитами (вроде казненного Уильяма Пери): «That he saieth that william Parry was hanged drawen & quartered but in Jeste that hee was a grosse Asse overreached by Cunninge, & that in trueth hee now meante to kill the Queene more then himselfe had». И вот такой вопль «Слово и Дело Государево!» уже никак не отправишь в игнор — к сигналам по «центральному террору» там приходилось относиться со всей серьезностью…

Это всё, однако, гарнир и подливка; а мясо-то — вот оно: «Mr Cholmeley his maner of proceedinge in scorninge the Queenes subiects is firste to make slanderous reportes of most noble peeres & honorable Counsailors, as the Lord Threaseror the Lord Chamberleyn the Lord Admirall, Sir Robert Cecill, these saieth hee haue profounde witnes bee sounde Athiests & their lives & deedes showe that they thinke their soules doe ende vanishe & perishe with their bodies.» Враг народа Чолмли, стало быть, клевещет на членов Ленинского Политбюро… тьфу, честнейших и благороднейших членов Тайного совета (список прилагается!..), будто бы все атеисты числят тех своими людьми во Власти, поскольку все они (по слухам — но так все вокруг говорят, и куча народу, вроде бы, готова это подтвердить!..) отрицают бессмертие души…

А что же это там за список «министров-атеистов»? (Нет-нет, это не мы утверждаем, что они атеисты, упаси Бог — это атеисты чуют в них своих, по ихнему поведению!) Это: первый министр, лорд-казначей Бёрли, шеф загранразведки «МИ-6» Роберт Сесил, лорд-адмирал Чарльз Говард и лорд-Камергер Генри Кэри; в другом доносе добавлен еще Фрэнсис Дрейк (и вскользь, как уже сказано, помянут Рэли), а также ввернуто, что самый отмороженный атеист среди них — это лорд-адмирал (он, вообще-то, добрый католик — можно было б зайти с этого конца, но ребята здраво решили не переусложнять схему). Так вот, перед нами — практически полный списочный состав Бёрлиевской «Партии Здравого смысла», противостоящей в Тайном совете Витгифтовской «Партии Массовых расстрелов» (Пакеринг, Бакхерст, Янг); при этом она, «чуть менее, чем полностью», совпадает с «Партией морской войны» — противниками Эссекса…

А дальше — второй ход в этой по-своему остроумной двухходовке: обстоятельный донос на Марло, написанный по заказу Пакеринга Бейнсом и поступивший властям 26 или 27 мая[37]. Это был реванш витгифтовцев за фактическое снятие обвинений с «поэта и шпиона» на заседании Совета 20 мая: в комбинации с той атеистической страшилкой от Друри он создавал убойной мощи бинарную смесь.

Донос Бейнса состоит из сладострастного перечисления ужасающих богохульств (от «Иисус делил ложе с Иоанном» — до совсем уж непристойного утверждения, будто возраст Земли превышает 16 тысяч лет…); содержательных пунктов обвинения там всего два, но зато каких! Во-первых, это всё то же совращение в атеизм Ричарда Чолмли («That one Ric Cholmley hath Confessed that he was persuaded by Marloe's Reasons to become an Atheist» — разница с доносом Друри, как видим, лишь в том, что там Чолмли был совращен «неким Марло», а тут Марло совратил «некоего Чолмли»); во-вторых, похвальба, будто у него есть такое же право чеканить монету, как у королевы Англии (что есть претензия на престол, на минуточку) плюс всякие технические детали той чеканки, явно почерпнутые на Флиссингенских посиделках: «That he had as good Right to Coine as the Queene of England, and that he was acquainted with one poole a prisoner in newgate who hath greate Skill in mixture of mettals and hauing learned some things of him he ment through help of a Cunninge stamp maker to Coin French Crownes pistolets and English shillings». В контексте «атеистического заговора» Друри, со всеми тамошними «выборами короля из своих» — это вполне достаточный повод для суда Звездной палаты допросить Марло с пристрастием. С этого момента ситуация стала неуправляемой, и вывести «поэта и шпиона» из-под удара законным способом было не под силу даже Бёрли…

Эссекс с Бэконом к тому времени, после 20-го, запоздало сообразили — какой они косяк спороли с «майором Марло» и какую им вскорости выкатит предъяву за своего пацана братва из «МИ-6», так что сидели уже тихо-тихо, как мышь под веником. И таки выкатили: Николл (2002: p.391) сообщает о публичной (!) ссоре между Сесилом и Эссексом (повод для которой остался совершенно непонятен зрителям), приключившейся 1 июня, и справедливо заключает, что это наверняка было связано с делом Марло; мы рекомендуем читателю запомнить этот, вроде бы малозначительный, факт.

Николл считает, что Бейнс был человеком Эссекса, а «Baines Note» состряпали просто-таки «в эссексовском секретном отделе — In the back-rooms of the Essex entourage» (Nicholl, 1992: p. 323), и управлял Бэйнсом с Чолмли напрямую Томас Филиппс — тот самый ветеран «МИ-5», который «расследовал» апрельские погромы и историю с Тамерланом (Nicholl, 2002: p. 415). С первым мы вполне согласны (иначе как проинтерпретировать Флиссингенскую историю?), а вот со вторым — решительно нет: по нашему мнению, Бейнс там уже «работал от себя, а не от Конторы», выполняя заказ витгифтовцев; он ненавидел Марло так, что «МИ-5» не сумела бы ему воспрепятствовать, даже если бы захотела. Что же до оказавшегося засвеченным Чолмли… ну, а что — Чолмли? Тут, как говорится, «Помер попугай — другого купим»…

…Дальше (то есть после 2 июня — когда Марло похоронили, а материалы дела легли на стол к Ее Величеству в отредактированном виде) со всей троицей обошлись как с использованными презервативами: участие в этой истории кончилось для них в диапазоне от «плохо» до «хуже не бывает». Английская Википедия повествует: «В [написанных Друри] „Remembrances“ содержались оскорбительные утверждения о лорде-камергере Хандсоне [обвинения в атеизме — авт.], будто бы сделанные Ричардом Чолмли. К несчастью, Его Лордство, похоже, подумал, будто это собственные взгляды Друри [выделено нами — авт.], и тот в третий раз оказался в тюрьме».

Лорд-камергер Генри Кэри, 1-й барон Хандсон, был очень проницательным человеком и превосходным интриганом, и что он чего-то там «недопонял, ошибочно приняв на свой счет» — это, конечно, чушь несусветная. Напротив, Кэри-то как раз, вместе со всей партией Бёрли, отлично разобрался в истинном смысле «Remembrances»: «Все атеисты числят этих достойнейших и благороднейших Советников Ее Величества — своими, почему-то…», ну а дальше будет — «То ли он украл, то ли у него украли, но, в общем, замешан в ту грязную историю». А поскольку сей любимый (без тени иронии!) half-brother Елизаветы некоторыми чертами характера пошел в их общего папашу, Генриха VIII, чем при случае умело пользовался — мы с удовольствием полюбовались бы, как тот берет за красный галстук Пакеринга:

— Я ж тя ща придушу нахер, сучий ты потрох! За «атеиста»! И любые присяжные меня оправдают — как я есть в аффекте!

— Чо ты там хрипишь — «Не я писал»? А кто писал — Чосер?!

— Кто-кто — Друри? это не тот ли, что с двумя ходками, и клейма на нем негде ставить?!? И это с его писаниной вы попёрлись прямиком к Ее Величеству?? решивши, не иначе, что тому Архангел Гавриил самолично надиктовал, да?

— Ах, не Архангел, а диавол! А у вас наваждение, сталбыть, учинилось… Ну, это бывает. А теперь — повернулся во-он туда, и повторил это всё Ее Величеству, громко и внятно! Раз-два!

— Ладно уж, ступай, мил-человек. И дружку своему, ВитькУ Кентерберийскому, передай: пусть перечтет как-нибудь на досуге главу первую «Деяний Апостолов» — ну, где про смерть Иуды. Как там «расселось чрево его, и все внутренности вывалились на землю». Знающие люди сказывают, что ежели прочесть это вслух трижды подряд, то диавольские наваждения — вроде тех, что у вас тогда приключилось — как рукой снимает!

— Эй, стоять! Этот самый, Друри… а, впрочем, ладно: сам найду. Всё, свободен, как сопля в полете!..

— Вот видишь, сестренка, с какими кадрами приходится работать бок о бок! С кем, не побоюсь этого слова, приходится иной раз присаживаться на соседнее очко в Вестминстерском сортире… Ну ладно, ладно, проехали… Видишь, я уже и не в аффекте! Как полагаешь — «Люди лорда-камергера»[38] поаплодировали бы мне?

В точности ли так проходил тот диалог — поручиться не рискнем, но факт налицо: стукача своего витгифтовцы слили — на счет «раз». Ни копейки не заплатив, кстати. Ибо здраво рассудили: нафига покойнику деньги?

Друри заметался. А произошедший 28 июня влажно-вымечтанный им арест Чолмли (по другому, никак не связанному с Марло, делу, что совсем смешно) его не то что не порадовал, а привел в ужас: «Опасайтесь своих желаний — они могут исполниться»… За защитой он кинулся к Энтони Бэкону, и 1 августа написал тому паническое письмо[39].

Прежде некоторые исследователи предполагали, что Друри мог работать на Бэкона (или, по крайней мере, и на Бэкона тоже) — но нет: из письма совершенно ясно, что никаких дел с «МИ-5» у него прежде не было. Он заискивающе напоминает о золотых деньках, когда служил в доме отца сэра Энтони, хвастается, что его донесения насчет атеистического заговора Бакхерст с Пакерингом довели до королевы (однозначно идентифицировав себя с анонимным автором «Remembrances»), нудно жалуется, что никаких денег ему так ни за что и не заплатили, расписывает свою полезность по части выявления затаившихся атеистов и иных врагов народа. Он, к примеру, предлагает (это контрразведчику, Карл!..) свести того с «достойным доверия торговцем», который заимел по случаю старинную книгу, раскрывающую все зловещие тайны секты атеистов — и всё это за чепуховую сумму в 1000 фунтов[40]… Что человек офонарел от страха (не утратив при этом природной наглости) видно хотя бы из того, что он просит шефа секретной службы Эссекса походатайствовать за него перед Бёрли…

Среди прочего Друри жалуется на то, что это он-де установил «Тамерлана» (подразумевая арест Чолмли), но посуленных лорд-мэром 100 крон так и не увидал… Как вы догадываетесь, эссексова Контора — это самое последнее место, куда стоило бы обращаться с такими умозаключениями; и то, что Друри через пару дней оказался сидящим в тюрьме (по требованию лорда-камергера), а не всплыл в ист-эндских доках с перерезанным горлом — это вот оно и есть, пресловутое «цыганское счастье»!

И — анекдотическая ситуация: ровно в то самое время, как кинутый работодателями-витгифтовцами Друри отчаянно предлагал себя Энтони Бэкону, штатный провокатор «МИ-5» Чолмли — точно так же слитый своими — пытался найти защиту у Архиепископа; ну, и оба, разумеется, в итоге оказались в тюрьме.

На самом деле история с «Тамерланом» была для Чолмли совершенно проходным эпизодом, а задачей его было — изображать собой массовку обширного около-атеистического заговора; с чем он вполне успешно справлялся (судя по «Remembrances»). Когда же в результате смерти Марло спланированная атака на Рэли через «Школу ночи» (а при удачном развитии событий — и на других членов «Морской партии») захлебнулась, «заговор» тот оказался не то, что ненужным — а крайне опасным для своих режиссеров и сценаристов. Чолмли не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: он — крайний, и Контора открестится от него без малейших колебаний (если только он вообще доживет до момента того открещивания). Он нашел удачный, как казалось, способ соскочить: написал покаянное письмо Архиепископу, получил благожелательный ответ и явился с повинной к судье Янгу — где и был немедля арестован; о чем Судья тут же уведомил Пакеринга.

«Согласно этому письму [Янга Пакерингу], Чолмли уже уладил свои дела с церковными властями. Он представил некое „прошение“ архиепископу Витгифту. Копия его была в руках судьи Янга, но вместе с ней он получил письмо, побуждающее его продолжить преследование Чолмли и любых других членов его „секты“, которые могут попасть в его [судьи] руки. Имя автора письма выглядит (из-за неровного почерка Янга) как `Bankar'. Это практически наверняка доктор Ричард Банкрофт [Bancroft], каноник Вестминстера и будущий архиепископ Кентерберийский. В 1592 он стал духовником Витгифта и главным его соратником по части выкорчевывания ересей (…) Похоже, именно на него тогда возлагалось преследование религиозных ренегатов вроде Ричарда Чолмли (Nicholl, 2002, p. 342)».

Под пыткой Чолмли рассказал много интересного. В частности, его грандиозная «секта» состояла, как выяснилось, из 4 (прописью: четырех) человек — все как один тоже провокаторы. Кстати, дело Чолмли в архивах сохранилось лишь фрагментами, и сделал ли он там какие-то признания по части «Dutch church libel» — неизвестно (и навряд ли теперь выяснится). В тех подвалах он и сгинул — ну, тут уж точно «По мощам и елей»…

Друри повезло больше. Оказавшись в тюрьме, он сразу настрочил челобитную в конкурирующую Контору, Роберту Сесилу[41]; выдержана она в незабвенном стиле: «Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка!..» Сесил, как ни странно, воплю внял, и буквально через пару недель сидельца извлек (с очевидной целью разжиться от него какой-нито полезной информацией). Мало того, через некоторое время он этого прохиндея еще и отправил с миссией в Париж, возить какие-то секретные письма!

Тут, прямо скажем, вытаращиваешься в изумлении: все мы, конечно, помним отчеканенное отцом-основателем германской разведслужбы Вальтером Николаи «Нет отбросов — есть кадры», но всему же есть предел, братцы! Хотя, если вдуматься… Помните? — «Аллен Даллес подчеркнул красным карандашом термин „невозвратимый агент“. Ему очень понравилась эта китайская изысканность. Сун Цзы невозвратимым агентом называл таких, через которых противнику поставлялась дезинформация. Сун Цзы называл их невозвратимыми потому, что противник, по всей видимости, должен убить их, когда обнаружит, что информация, представлявшаяся ими, была ложной».

Вот, похоже, в качестве такого «невозвратимого агента» Друри и послали тогда в Париж, по местам его, так сказать, боевой славы времен посла Стаффорда… С Сесила, впрочем, вполне сталось бы и просто поставить «острый опыт»: «Интересно — а оно и вправду не тонет? Никогда-никогда?» И когда «невозвратимый прохиндей» благополучно возвратился-таки в Лондон — шеф «МИ-6», как мы подозреваем, мелко перекрестился и изрек что-нибудь вроде: «Слушайте, а он вообще — человек? Вы уверены?..»

Тут как-то сразу припоминается похожий персонаж — воспетый Евгением Витковским «профессиональный перебежчик» времен Русской Смуты Ганс Борк:

Друри прожил еще десять лет, и умер своей смертью в ходе очередной негоции — какое-то там мошенничество вкупе со лжесвидетельствами. Ну, кАк «своей» — от чумы. Он, надо полагать, частенько слыхал по своему адресу: «Чума тебя забери!» — а Господа иногда пробивает на приколы…

Как бы то ни было, неприятности, приключившиеся после смерти Марло с Друри и Чолмли, вполне укладываются в картину оперативных мероприятий по зачистке концов. А вот история Бейнса — самая, конечно, мрачная из трех, да еще и с отчетливо мистическим душком… На следующий год этого интеллигентного стукача, выпивавшего в таверне с каким-то неизвестным, обвинили в краже оловянного кубка; кубок тот при обыске действительно нашли, и, поскольку цена его аккурат соответствовала необходимым для вынесения смертного приговора 2 шилингам, вздернули на виселицу в Тайберне. Дело выглядит сфабрикованным: Бейнс был, конечно, человеком изрядно опустившимся — но не настолько всё же, чтобы тырить по кабакам оловянную посуду. Тут следует еще иметь в виду судебную практику Елизаветинской эпохи: там реально приводили в исполнение не более четверти таких вот приговоров за кражи — но вот с Бейнсом как раз поступили «по всей строгости закона»…

«Да, история странная и страшноватая, — скажете вы, — но при чем тут Марло?» А вот при чем. «Доктор Фауст», как и почти все пьесы Марло, при жизни автора напечатан не был (это — обычное дело для той эпохи, с Шекспиром примерно та же история). Текст пьесы существует в двух вариантах: «Текст А» — публикация ин-кварто 1604 года, и «Текст Б» — публикация 1616 года, почти на семь сотен строк длиннее. Они сделаны по двум разным рукописям, ни одна из которых не сохранилась; Марло, вроде бы, в свое время приложил руку к редактированию обеих, но «Текст Б» потом дополнял много еще кто, по памяти (например, Уильям Роули и Сэмюэль Борн — у них очень характерные рифмы). Так вот, в пьесе есть сцена кражи кубка; и в более позднем «Тексте Б» слугу, которого другой слуга подбивает на эту кражу, переименовали из «Рафа» в «Дика» (то есть Ричарда — как Бейнса).

Сами понимаете: таких совпадений не бывает. При этом следует иметь в виду, что о роли, которую сыграл Бейнс в гибели Марло, и в 1593 году-то было известно очень ограниченному кругу лиц (а театральном сообществе пожалуй что и никому) — а уж 1616 год это вообще другая эпоха, к тому времени и сама смерть «поэта и шпиона» переселилась в область легенд: «Зарезан в лондонском кабаке из-за девки, это ж общеизвестно»… Кто и для кого сочинил этот трехслойный ребус, был ли он как-то лично связан с теми, кто устроил в 1594-м ту смертельную подставу Бейнсу? Отличная завязка для исторического детектива, вроде «Фламандской доски» Переса-Реверте! — и как хорошо, однако, что к решаемой нами детективной задаче (расследованию Дептфордского убийства) эта загадка, похоже, отношения всё же не имеет…

А вот еще маленькая, но вкусная деталька. Как вы помните, донос Бейнса на Марло поступил королеве 2 июня в отредактированном виде. Кое-что из него исчезло (всяческая политика), но кое-что и добавилось: рядом с тем абзацем, где фигурирует «некий Чолмли», сделана краткая энергичная запись на полях (3-й абзац от конца)[42]. Провокатору гулять на свободе еще целый месяц, но Ее Величество уже извещена (зачем, кстати?..), что «he is layd for»; спектр значений тут весьма широк: от «на него расставлен капкан» до «ему конец», но на тогдашнем филерском жаргоне это конкретно — «обложен», «под колпаком»… Слушайте, это королевская канцелярия или дневник Билли Бонса? — «У Палм-Ки он получил, что ему причиталось»…

…Итак, мы завершили обследование подводной части айсберга, и возвращаемся на его возвышающуюся над волнами верхушку: в Дептфордский пансион вдовы Булл. Как и положено в приличном детективе, внимательному читателю уже известны все факты, «необходимые и достаточные» для складывания этой головоломки. Особо проницательные персоны могут заняться этим прямо сейчас, самостоятельно; мы, однако, настоятельно рекомендуем им ознакомиться прежде с плодами трудов предшественников, ибо они будут на сем поприще не то что не первыми — а и не десятыми…