Чистая душа

1

Да, старшим лейтенантом с узкими погонами был я, автор этой книги. Я был свидетелем встречи Камиля с Фарданой в одном из прифронтовых блиндажей.

Читатель, наверно, уже догадался, что, когда я встретил этих, таких разных по характеру и жизненному пути, земляков и по душам поговорил с ними, у меня зародилось желание написать о них книгу.

После этой встречи я потерял из виду Камиля и Фардану. Однако намерение написать о них книгу было твердым. Оно привело меня снова в Ялантау.

Это было в начале весны 1945 года. Наши войска победоносно добивали врага на его земле. Поэтому и в далеком тылу настроение было отличное.

Как обычно, я прежде всего направился в горком партии к Башкирцеву, давно знакомому мне человеку. Едва я приоткрыл дверь, как сурово, словно предостерегая: «Вовремя ли пришел?», — пробили часы:

Дон-н!..

Старинные эти часы уцелели: как и прежде, они отбивают каждую четверть часа.

И сам Башкирцев ничуть не изменился. Он встретил меня, как всегда, приветливо. Хотя в кабинете были люди, он принял меня.

— Заходите, заходите! Я ведь, знаю, что ваш брат любит послушать, о чем толкуют люди.

— С удовольствием, — сказал я. — Особенно интересно послушать, когда люди спорят.

— На этот раз мы ни о чем не спорим, — сказал Башкирцев. — Обсуждаем, что нам делать дальше.

Сидевший в кабинете человек в костюме военного покроя оказался Аркадием Андреевичем Губернаторов вым. Секретарь горкома и директор завода толковали о том, что им делать с заводом, когда окончится война.

Три с половиной года назад завод точных механизмов был эвакуирован из Москвы. И рабочие, и сам директор горевали о том, как они будут жить и работать в этом маленьком городке у черта на куличках. А жители Ялантау, в том числе и сам Башкирцев, были озабочены тем, как они разместят у себя такой огромный завод и до каких пор будет стеснять их эта громадина. А теперь, когда уже близок день окончания войны, всех тревожит мысль: «Что будем делать, если завод вернут в Москву?» Почти половина жителей Ялантау связана с заводом. И приехавшие из Москвы рабочие тоже не только сжились, но и породнились с местными жителями.

Секретарь горкома и директор завода при мне согласились, что Хорошо бы и после войны оставить завод в Ялантау, и решили обратиться с таким предложением в вышестоящие инстанции.

Губернаторов ушел, а Башкирцев стал рассказывать о том, как жили и что делали в годы войны в Ялантау. В разговоре он с большим уважением и теплотой упомянул имя Сании. А ведь главной целью моего приезда в Ялантау было познакомиться с женой Камиля. Я попросил рассказать о ней подробней. Башкирцев охарактеризовал ее с самой лучшей стороны.

— Теперь Ибрагимова стала у нас одним из незаменимых руководителей в советских органах, — закончил он и тут же сообщил Сании о моем приезде.

2

Строгое, открытое лицо Сании, освещенное каким-то сосредоточенным внутренним огнем, ее умный лучистый взгляд подкупили меня с первой встречи. Темно-синий костюм и свежеотглаженный белый воротничок очень шли к ее собранной фигуре.

Вначале, как мне показалось, она встретила меня холодновато. Почти не изменила тона и тогда, когда я сказал ей, кто я, и даже когда я напомнил, что видел на фронте Камиля (правда, после этого прошло немало времени). Она задала мне несколько вопросов о Камиле. А затем, как бы смягчившись, ответила и на мои вопросы. От нее я узнал, что Камиль теперь воюет на территории Германии, его перевели в политсостав.

Я спросил насчет Фарданы.

— Эта женщина оказалась удивительным человеком, — улыбнулась Сания. — Когда жила здесь, я считала ее легкомысленным мотыльком. А она уже награждена боевым орденом. Была ранена, — по счастью, рана легкая. Я боялась, что она не сумеет вести себя должным образом на фронте, что она как забыла Фуата, так забудет и Карпова. Но я ошиблась: она посылает в Ялантау, своему Василию, этому инженеру Карпову, такие горячие, замечательные письма.

Сообщив несколько важных сведений об интересовавших меня людях, Сания, однако, опять замкнулась. Ей, видимо, не хотелось говорить о себе, — на все мои вопросы отвечала скупо, неохотно. Я уже готов был уйти, потеряв надежду вызвать ее на откровенный разговор. То тут неожиданный случай помог выяснить ряд новых обстоятельств, до этого мне неизвестных.

Пока я колебался, задавать ли еще вопросы или уйти, в приемной послышались женские тревожные голоса и дверь без предварительного стука открылась.

В кабинет вбежала женщина, она была без платка и в пальто нараспашку. В руках она держала посылку, упакованную в мешковину. Меня поразил дикий, отчаянный взгляд женщины.

Сания вскочила в испуге.

— Гульниса-апа! Что с тобой стряслось?

— Вот, Сания! — Женщина положила мешок на стол Сании.

— Что такое, Гульниса-апа?

— Газиз…

Гульниса не могла больше вымолвить ни слова, Рыдания душили ее.

— Что случилось с Газизом-абый?

— Вот! — Гульниса протянула Сании измятую бумажку. — Прислали вещи… одежду… Умер Газиз!

Сания взяла бумажку, и лицо ее побелело.

— Да, тут написано: «Одежда и личные вещи Газиза Баязитова…» Как это понять? Ведь извещения о его смерти не было!..

А Гульниса все плакала, потом взялась за лежащую на столе посылку. Вынула полотенце с вышитыми красными концами…

— Вот ведь… сама дала ему это полотенце на дорогу…

Она опять запустила руку в мешок и вытащила дорожный несессер в кожаном футляре.

— И это из дома…

Гульниса зарыдала еще безудержнее.

Сания сдвинула брови.

— Подожди, Гульниса-апа, — сказала она, — надо еще проверить. Может, дело обостоит совсем не так, как ты думаешь…

Словно желая найти что-то утешительное, она сунула руку в мешок и вытащила зеленую гимнастерку с майорскими погонами. В гимнастерке было что-то завернуто. Сания развернула ее и вдруг болезненно вскрикнула, прижав ладони к вискам. Губы ее дрожали.

— Это он!

Внутри гимнастерки лежал красивый пуховый шарф, В чем дело? Я взял его посмотреть. Отличный пуховый шарф, такой мягкий и нежный! Я развернул его. Концы шарфа окаймлены белым пухом, на одном из них искусной рукой сделана вышивка.

— Это он! — повторяла Сания.

Она вырвала из моих рук шарф, уткнулась в него лицом, и плечи ее затряслись.

Я не мог понять, что повергло в такое горе обеих женщин.

Сания подняла мокрое от слез лицо и притянула к себе Гульнису:

— Прости меня! Прости меня!..

В тот день мне так и не удалось поговорить с Санией. Но позднее Сания рассказала мне историю пухового шарфа. В связи с этой грустной историей я многое узнал о Баязитове и его жене Гульнисе, познакомился с Мухсиновым и Джамилей. Сания любовно рассказала мне о молодежи, о своих учениках — Миляуше, Кариме, Шакире, Рифгате.

Миляуша учится уже на четвертом курсе геофака. Каждое лето выезжает в экспедицию с Табанаковым. Скоро собираются сыграть свадьбу.

О Рифгате я получил печальное известие. В сорок третьем году, во время исторических боев па Курской дуге, он был тяжело ранен, ему ампутировали ногу.

— Если хотите, вы можете повидать его, — предложила Сания. — Он теперь в Казани, поступил в юридический институт.

А Шакир, оказывается, как и прежде, никому не пишет. Родители даже не знают, жив ли он.

Однажды вечером я побывал у Каримы. Она тоже ничего не знала о судьбе Шакира. Карима по-прежнему работает на заводе точных механизмов. И все ждет Шакира. Мы говорили с ней в присутствии Гульсум-апа. Не потому ли она больше вспоминала Рифгата? В глубине души у меня даже зародилось сомнение: не занял ли главное место в сердце этой милой женщины Рифгат?

3

Вернувшись в Казань, я навестил Рифгата.

Веселого, жизнерадостного парня, как мне показалось, не смущало, что он остался без ноги и вынужден ходить на костылях.

Он даже пошутил по этому поводу:

— На меня, видно, пало проклятие товарищей. В училище в походах я всегда ходил направляющим. А ноги у меня длинные. Непоспевающие ворчали: «Эх, укоротить бы ему ноги…» Так и вышло. Собирался я стать военным. Впрочем, это было временным увлечением. Не все ли равно, какая работа! Может, в прокуроры выйду…

Мы зашли в Ленинский сад и долго беседовали. Меня интересовала фигура Шакира. Рифгат обрисовал своего друга так живо, что мне захотелось повидать его самого. Я сказал об этом Рифгату и попросил, если он узнает что-нибудь о Шакире, сразу сообщить мне.

Как-то он позвонил мне и сказал, что получил письмо из Ялантау. Оказывается, из военкомата пришло извещение: капитан Шакир Мухсинов погиб на территории Германии…

4

Окончилась война. Я снова приехал в Ялантау повидать моих героев. Здесь я встретился с Камилем. Мужественный воин, он снова вернулся к своему любимому делу — стал директором школы. Мы встретились как старые друзья. В ближайший выходной день меня пригласили поехать на другой берег Камы.

День был чудесный. Небо ясное, без единого облака. Хотя была уже середина августа, солнце пекло по-летнему, и берег Камы был полон отдыхающих.

Мы шли по горячему песку вдоль прибрежных зарослей тальника. Рядом со мной — Камиль с сеткой в руках, полной разных свертков. На нем белая рубашка с короткими рукавами, на голове соломенная шляпа. Ему трудно шагать под палящими лучами солнца, рубашка на спине взмокла от пота. Однако он по-детски радуется хорошему дню. Окидывая взглядом ширь реки, хмурится и вздыхает.

— Эх! Довелось-таки увидеть эту красоту! Дожили до счастливых дней!

Чувства переполняют его, он даже декламирует стихи:

Я пошутил:

— Где тут березки? И заросли тальника никак не назовешь лесами. И камышей ваших не вижу.

Но Камиль ответил всерьез:

— Мне в этом стихотворении нравятся слова «нет нигде…». И правда, где только я не побывал — нигде на свете нет такой милой природы! Такой реки, такого песка… А если хотите, отсюда и лес недалеко и березки…

Я, конечно, понял Камиля: это была его родина.

Ведь здесь все с детства родное ему. И с ним вместе идут самые близкие для него люди. Вон позади него Сания. Она всегда окружена людьми. И сейчас с ней Касимова и какие-то женщины. Сания ведет за руку Розочку. Девочка выросла и похорошела, развернулась, как настоящая роза. Ею любуются все встречные. И, конечно, нежно любит ее отец.

— Папочка-а-а-а! — звенит ее голосок.

Камиль оборачивается:

— Что, доченька? Что скажешь?

— Далеко еще?

— Сейчас дойдем, дочка. Устала? Хочешь, понесу?

— Нет, не устала…

Камиль договорился с друзьями встретиться в выходной день за Камой. Мы вместе разыскиваем их. Разглядываем загорающих на песчаном пляже детей. На берегу цветными кучками лежит одежда купающихся. И кое-где, напоминая о недавно закончившейся войне, рядом с одеждой лежат костыли и протезы…

Издали мы видим рослого инвалида. Балансируя руками, он прыгает на одной ноге к воде. Вот он сел на мокром песке и ползком пошел в воду, только голова с темной шапкой волос видна над сверкающей гладью.

— Карима, иди сюда!

— Да ведь это же наш Рифгат! — говорит Камиль.

Только вчера я узнал от Сании, что Рифгат женился на Кариме.

На берегу, в кустах у самой воды, стоит Карима. Черный купальник плотно обтягивает ее стройную фигурку.

Я окликнул Рифгата и помахал ему рукой. Надо было поздравить его с женитьбой, но не хотелось смущать полураздетую Кариму. Еще успею повидаться с ними.

Встретили на берегу и Мухсинова.

— Здравствуй, Камиль! — крикнул он, — Как жизнь?

В одних трусах он лежал под кустами.

Мы остановились.

— А где же Джамиля-апа?

— Купает внука.

У самого берега барахтались Джамиля с маленьким Азатом. Слышны их голоса — бабушка уговаривает, а внучек задорно хохочет.

— Такой живой мальчик! — Мухсинов вздохнул. — Только мы ему не хозяева.

— Карима не отдает?

— Слышать не хочет!

Подошла Сания. Мухсинов просительно обратился к ней:

— Если бы вы нам помогли, Сания… Ведь мы осиротели. Ясно, что ребенок сына должен быть нашим.

— Я понимаю, — сочувственно отозвалась Сания. — Но, Бакир-абый, вы же знаете наши законы.

— Знаю, закон есть закон. А вот не могли бы вы уговорить Кариму? Она вас послушается.

— Не берусь, Бакир-абый.

— Уж очень мы осиротели…

Мухсинов сказал это таким жалобным тоном, что я от души пожалел его. Но что тут сделаешь… Сания права.

Увидели и Губернаторова. С ведром в руке он шел за водой.

— Здесь! — остановился Камиль. — Пришли! Аркадий Андреевич, где устроились?

— Вот там, под ветлой.

Мы остановились поодаль от реки, на возвышении, в тени развесистой ветлы. Здесь уже обосновались заводские работники. Карпов разжигал костер. Фардана, жена его, весело щебетала с какой-то незнакомой мне женщиной. Жена Губернаторова, Галина Сергеевна, встретила нас радушно, пригласили садиться на травку. С Санией они дружески обнялись. Губернаторовы жили теперь не у Сании, им дали отдельную квартиру, и виделись они редко.

— Нет ли писем от Ольги Дмитриевны? — справилась у Сании Галина Сергеевна.

— Неделю назад получила. Всем вам шлет привет. Они с мужем живут все в том же районе. Разрушенный район, много работы. Настроение, как видно, хорошее. Только о детях все горюет.

— Да… война, будь она проклята!

Камиль повесил на ветлу сетку, огляделся:

— А где наши мальчики?

— Отправил их купаться, — сказал Аркадий Андреевич. Он уже успел вернуться с ведром воды.

Сегодня еще до рассвета ушел сюда Аркадий Андреевич с мальчиками удить рыбу. Рыбалка была удачная, и сейчас он готовится варить уху.

— Никто не сварит уху, как я, — хвалится он. — По-московски. Как в лучшем ресторане.

Я подошел к Фардане и напомнил о нашей фронтовой встрече. Фардана просияла.

— А вот мой Василь, — потянула она меня к Карпову.

Мы познакомились.

Фардана была по-прежнему хороша и обаятельна. Только мне показалось странным, что в такую жару на берегу Камы, когда женщины помоложе ходят в одних трусах да в лифчике, на Фардане было платье, шелковые чулки и туфли.

— Идемте вместе, — сказал я. — Возьмите и меня с собой. Вспомним фронт…

— Нет, — возразила Фардана. — Если надо, поговорим дома. А здесь у нас с Василием есть свой уединенный уголок. Туда мы никого не берем.

И она, взяв Василия под руку, ушла. Я посмотрел им вслед и обратил внимание на излишне кокетливую походку Фарданы. По правде говоря, она показалась мне даже чем-то неприличной. Зачем кривляться? Разве она недостаточно стройна? Ох эти женщины!..

Я тихонько сказал об этом Камилю.

— Она вовсе не кривляется, — сказал тот, — ведь у нее правая нога не своя: ниже колена протез…

Мне стало грустно. Сколько горя принесла война, сколько несчастий перенесли наши люди!..

С такими мыслями я бродил по берегу. Вокруг было так хорошо. На уходящей вдаль сверкающей глади Камы белеют лодки, мчатся моторки. На середине реки буксир тянет низко осевшую громадную баржу. Пароходы перекликаются гудками. Вдали, у пристани и в затоне, дымят десятки труб.

Над Ялантау, где-то в центре города, подняв кверху стрелу, стоит высокий кран. Там строят новое здание для завода точных механизмов.

Жизнь продолжается — она становится все краше и интереснее.

А на пляже все заинтересованно следят за черными точками посередине Камы.

— Молодцы! Далеко уплыли. Смелые!

— А знаете, кто это? — спросил Камиль. Он протянул мне большой военный бинокль. — Посмотрите, Это ведь наши мальчики. Тот, что поближе, — Валерик Губернаторов, а подальше — мой Хасан! Да разве узнаешь всех! Словом, это наши ребята из Ялантау.

— Хорошие, смелые ребята!

Полюбовавшись на них в бинокль, я подумал: будем надеяться, что на их долю не выпадут те несчастья войны, какие пришлось пережить нашему поколению.